— Нет, все. Я умываю руки. Собрался уходить, пусть уходит. Буду опять искать квартиру. Ничего, ничего, все образуется как-нибудь…— Я всхлипнула и отвернулась к окну.
Ну зачем я послушалась Саньку? На фига я поехала? Сейчас бы ничего не знала, мучилась бы подозрениями, но не маячила бы передо мной непроглядно черным крылом неизбежная и горькая разлука. И Санька… она стала свидетелем моего позора. Позор все-таки надо переживать в одиночестве. Помноженный на дружеское сочувствие, он становится почти невыносимым.
Дома меня ждали оголодавшие звери. Маргошу опять где-то черти носили. Лешка еще не приехал, видимо, заскочил по пути в супермаркет — купить продукты еще и для Леночки. Должен же кто-то ее снабжать в деревенском изгнании.
Прижав к груди вяло сопротивляющегося Вениамина, я попробовала излить ему свою печаль:
— Вот так, Венька, скоро опять останемся с тобой вдвоем. Бросили нас, пинком под зад.
— Муррр, — отозвался кот, подбирая задние лапы к толстому пузу.
— Хоть ты меня понимаешь, добрая душа?
Вениамин удивленно посмотрел на меня. В глазах его отчетливо читалось: “Чего расселась, жрать давай”.
Я ежедневно звонила в больницу и молила Бога, чтобы Он послал нелепому индийскому Алеше еще день жизни. Слишком ярко вставали передо мной глаза его матери, русской Натальи в индийском сари, души не чающей в единственном сыне. Ну кому будет легче, если еще одна мать почернеет от горя, спрашивала я Того, кто ведает судьбами. Не знаю, слышал ли Он меня, но каждый вечер Он дарил Алексею еще одно утро.
А мы с Гришкой, закусив удила, заново поскакали по кругу. Расследование предстояло начать практически с нуля.
— Гриша, давай поймем, что у нас уже есть.
— Давай, Настя, поймем.
У коллеги почти неделю хворала жена, и он был крайне рассеянным. Про меня и говорить нечего. С Лешкой мы практически не общались. Ужинали чаще всего в разное время, а если и собирались вместе, то непременно дожидались Маргариту. Та вступила в самую активную фазу выбора, дома бывала редко, о чем я теперь даже жалела.
В общем, настроение у нас с коллегой было не самое рабочее. Но все-таки мы старались держать себя в руках.
— Сначала убили Фредди, — рассуждала я. — Потом была цепь покушений на девочек.
— Странно, что их не убили сразу.
— Да мало ли, Гриш, случайностей.
— Ладно, давай дальше. Кому выгодна смерть Фредди и девочек?
— Наследникам?
— Возможно. На данный момент наследниками являются Ангелина и Анвар. Но… Основное состояние осталось в руках Ангелины. Хотя, конечно, и Анвар получает солидный кусок, и он ему очень кстати. Я тут кое-что выяснил. Он играет, и сейчас у него не самый удачный период.
— Да ладно, я видела его квартиру. И еще одна как минимум имеется.
— Та, вторая, в закладе по долгам; первая тоже не сегодня-завтра на кон встанет.
— Нет, он не похож на убийцу. Он, конечно, может сгоряча пристукнуть. Но чтобы вот так…
— А Ангелина, по-твоему, тянет на убийцу?
— Ты, Гришенька, к ней просто неровно дышишь. Она же актриса! Она может сыграть все что угодно. Слезы лить, рвать на себе волосы, даже заболеть по системе Станиславского. Ты видел ее работу на сцене? Я видела. Она великая актриса. Гениальная, не побоюсь этого слова.
— Да, я понимаю. — Гришка потер переносицу. — Лизавета, а ты видела Ангелину Романову? — крикнул он нашей помощнице.
— Кто же ее не видел! Известная, сейчас в одном очень модном сериале играет. Правда, я его не смотрю, слишком заумный.
— И как она тебе?
— Красавица! — восхищенно сказала Лизавета. — Роковая женщина.
— Роковая? Роковая — это злая?
— Нет, Григорий Батькович, роковая — это та, ради которой мужики в дурь прут.
— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул головой Гришка. — Ладно, оставим это на потом. Теперь по поводу Фимы. Парень не так прост. Навел я тут о нем кое-какие справки и вот что выяснил. Лет пять назад он работал в одном ведомстве, весьма секретном. Как ты понимаешь, информация такого рода на дороге не валяется. Однако удалось узнать, что, возможно, он работал в отделе по ликвидации. Понимаешь, что это такое?
— Не из детского сада.
— Так вот, кое-какие выжимки из его досье удалось добыть лишь по той причине, что он проходит в архивах как погибший при исполнении.
— Ничего себе, — присвистнула я, — что-то у нас сплошные мертвецы кругом.
— Слушай дальше. Он жил под фамилией матери и по голландскому паспорту. В Россию въехал вместе с девочками, до этого в течение нескольких лет границу не пересекал. Его, что вполне вероятно, могли засечь бывшие коллеги и попытаться устранить еще раз.
— Как-то больно сложно они его устраняли.
— Да, согласен. Тем не менее будем иметь это в виду. Три года назад ему каким-то чудом удалось бежать от неминуемой расправы. Уж не знаю, чем он так насолил органам. Проделал он все чисто; до той поры, пока не появился в России, никто о нем ни сном ни духом не ведал.
— Интересно, а как он оказался рядом с сестрами?
— Вопрос. Я не знаю. Но до этого ни с Фредди, ни с Ангелиной он ни при каких обстоятельствах не пересекался.
— Да… все совпадает. Фредди говорил о том, что чувствовал опасность. Очень может быть, что она исходила именно от Фимы.
— Может быть, а может, и нет. Это надо как следует обмозговать. Кстати, ты видела его на вечере?
— Трудно сказать, там было много народу. Когда нас познакомили в аэропорту, показалось, что я с ним уже встречалась. Но не уверена.
— В общем, так: нам надо еще раз поговорить со всеми, кто так или иначе имеет отношение к трагедии — с Ангелиной, Светланой, гостями… Возможно, с теми людьми, которые знали девочек до их отъезда за границу. Наверное, и Анвара надо будет еще раз посетить. Я думаю, если найти к нему правильный подход, он будет более откровенным.
— Знаешь что, Гришенька, сам пойдешь эти подходы искать.
— Да и пойду, чего ты взъелась?
Отпустив мающуюся Лизавету домой, мы разожгли печку и еще долго сидели у огня, думая о своем. Гришу дома никто не ждал, а в больницу к жене уже не пускали. Она лежала на сохранении и соблюдала строгий распорядок дня. Мне домой просто не хотелось.
— А что, Настюха, вот разберемся со всеми делами, поедем к вам на дачу, да и оторвемся там, а? Ты с Лешкой-то решила проблемы?
— Да не знаю я. Другая у него. Что тут решишь?
— Ты кончай дурью маяться. Изведешь мужика.
— Изведу…— грустно усмехнулась я, подбрасывая в печку еще одно полешко. — Да разве это я его извожу?
— Все-таки вы, бабы, категорические дуры. Да мало ли в жизни бывает! Ну увивается вокруг него какая-то фифочка. Так чего же мужика в ее объятия еще и специально толкать?
— Это кто же толкает? А? Это я, что ли, толкаю?
— Ну не я же. Ты небось и дома такая же стукнутая ходишь. Представляю, как ему сладко.
— А как я должна себя вести? Радостно бросаться ему на шею?
— Тебе решать, Настюха. Но по большей части все зависит от женщины. Мужик никогда от привычной бабы не уйдет, пока она его сама не выгонит. Бывают, конечно, исключения! Но на то они и исключения, чтобы правило подтверждать. Лешка пока с тобой живет, а не с какой-то там… И коль ты его тоже любишь, дай ему понять, что это по-прежнему так, что он тебе нужен, что он всегда найдет у тебя понимание.
— Понимание — в чем? В кобелизме?
— Ой, не смеши меня. Тебе лет сколько? Пятнадцать? Жизнь есть жизнь, случается всякое. У мужика в крови — оприходовать новый объект. Тем более что иногда эти объекты буквально напрашиваются. Это неистребимо, как женское коварство и детская наивность.
— Хочешь сказать, что я должна смотреть на все сквозь пальцы?
— Ты, мать, вечно утрируешь! Я разве об этом сейчас говорю? Не отталкивай. Не глупи. Поговори с ним, попробуй аккуратно все выяснить.
— Да не хочет он ничего выяснять. Я уж пробовала, — пригорюнилась я.
— Значит, плохо пробовала. В любом случае не надо вот этого льда. От него мухи мрут, не то что мужики. Мужик — существо хрупкое, нежное и ранимое.
— Я тебя, Гриша, сейчас поленом стукну. Заодно проверю, насколько ты хрупкий.
Домой на этот раз я ехала в несколько приподнятом настроении. Гришке удалось расшатать какой-то кирпичик в прочном фундаменте моей обиды. Ладно, думала я, и правда, чего только не бывает. Я один раз чуть было не отдалась одному из подозреваемых, так на меня накатило. А потом выяснилось, что он пользуется особыми духами с какими-то там феромонами. Может, и эта Леночка чем-нибудь подобным пользуется. Сейчас вот приду и накормлю Лешку ужином.
Но ужином кормить было некого. Вениамин сыто храпел около прогрызенной коробки с сухим кормом. Теодор же благополучно доел фикус, за который принялся еще пару дней назад. До этого в его бездонный желудок канула нежно любимая Лешкой орхидея, мясистое “денежное дерево” и утыканный огромными колючками кактус.
А Лешки, несмотря на позднее время, дома не было. На автоответчике сдержанное сообщение, чтобы к ужину не ждала. Вот и приехали. Я снова схватила в охапку Вениамина и горько заплакала над своей незавидной долей. Как же ужасно чувствовать себя никому не нужной. Как же паршиво, когда мужчина, без которого не мыслишь и дня своей жизни, отделяется от тебя стеной. И из-за кого? Из-за крашеной кошки Леночки? Да пропади все пропадом, если некоторые люди настолько тупы! Веня, уже привычный к моим истерикам, покорно висел у меня на руках.
Вдруг слезы моментально высохли. Где-то поблизости я почувствовала присутствие другого человека. Ощущение было совершенно отчетливым. Кто-то замер. Там, за дверью. Кто-то внимательно слушал, что происходит в квартире. Слушал и раздумывал, примеривался. С недавних пор нервы мои были так оголены, что я видела и слышала порой гораздо больше, чем следовало. Тихо, стараясь едва касаться пола, я вышла в коридор. Выключила свет и открыла внутреннюю дверь. Господи, даже Марго сейчас нет рядом. Опять где-то шляется. Не дыша, приблизилась к глазку. Оттуда, с той стороны на меня кто-то смотрел. На площадке было темно, хотя когда я возвращалась домой, свет горел. Едва живая от страха, я отпрянула от двери, и в то же самое время в замочную скважину вставили ключ. Раздумывать было некогда.
Я опрометью кинулась к балкону, попутно прихватив плед, кота и поросенка. Теодор, наплевав на конспирацию, заверещал, а потом извернулся и укусил меня за плечо чуть не до крови. В двери завозились активнее. Видимо, действовали не ключом, а отмычкой. Распахнув балкон — была не была, — вышла в ледяную ночь. Прикрыв дверь, вжалась в стену и на секунду перевела дыхание. Четвертый этаж, не так уж и высоко, если прыгать. А можно попробовать перебраться к соседям. Для этого придется перемахнуть полметра, разделяющие наши балконы. Неужели не справлюсь? В квартире между тем кто-то уже был. Он медленно шел по коридору, вероятно, осматриваясь.
В гостиной вспыхнул свет, осветив высокую фигуру в черном пальто. Пальто было подозрительно знакомым. Да и фигура тоже. Дожила… Лешку не узнала. Но господи, на кого он был похож! Да он пьяный!
Я бессильно опустилась прямо на снег, которым был усыпан бетонный пол длинного и узкого балкона. Рыдания буквально душили меня. Теодор и Веня растерянно бродили рядом по чахлому снежку, оставляя за собой тонкие цепочки следов. Господи, до чего я дошла — боюсь каждого шороха, психика ни к черту, готова прыгать в окно, и все почему? Потому что меня довели! Потому что никто меня не жалеет! Никому нет дела до моих страданий. Только я сама и могу себя пожалеть, только я сама еще и осталась у себя.
Лешка растерянно бродил по квартире, то и дело натыкаясь с пьяных глаз на углы и мебель.
— Настя, а ты где? — спрашивал он, удивленно оглядываясь. Телевизор работает, ботинки валяются у входа… Куда же я подевалась? — Насть, ты на меня обиделась? Я дурак, Насть, я такой дурак. Да чтоб ты знала, я дурак! Но я хороший дурак, правда, ну скажи хоть ты, а?
Лешка задушевно общался с зеркалом, рассказывая тому, как фигово у него на душе, как я его совсем забросила, пропадаю целыми днями на работе. А ему что остается? Общаться с Леночкой?
— Ленка у меня хорошая девка, но тоже такая дура! Молодая еще, глу-у-упа-а-ая-а-а! — изливал он душу своему отражению. — Настя-а-а-а… Она ушла? Ик…
Я грозно вышла из-за шторы и отпустила несколько офигевшего Веню. Тот двинул прямиком к папочке — проведать, не принес ли тот чего-нибудь вкусненького?
— Так, это что здесь происходит? — голосом, не обещающим ничего хорошего, спросила я.
— Настенька? А ты где была? — Лешку повело, и чтобы не упасть, он сел на тумбочку.
— Где я была, о том история умалчивает. А вот где ты был?
— Ик, пиво пил…
— Я серьезно.
— И я серьезно. Мы с Димкой, это, пивка выпили…
— Наверное, поэтому от тебя несет коньяком?
— Ну потом коньячку еще.
— Залакировали? — недобро усмехнулась я.
— Ага, — радостно кивнул головой Лешка.
— Пьяница, — презрительно бросила я и ушла спать. Лешка долго возился в прихожей, снимая ботинки и путаясь в пальто, потом чертыхался в душе, а потом упал на диван в гостиной и всю ночь оглашал стены квартиры пьяным храпом. Я чувствовала себя эдакой заправской женой, чей муж гуляет направо и налево, а теперь еще и пьет.
Глава 10.
Ну зачем я послушалась Саньку? На фига я поехала? Сейчас бы ничего не знала, мучилась бы подозрениями, но не маячила бы передо мной непроглядно черным крылом неизбежная и горькая разлука. И Санька… она стала свидетелем моего позора. Позор все-таки надо переживать в одиночестве. Помноженный на дружеское сочувствие, он становится почти невыносимым.
Дома меня ждали оголодавшие звери. Маргошу опять где-то черти носили. Лешка еще не приехал, видимо, заскочил по пути в супермаркет — купить продукты еще и для Леночки. Должен же кто-то ее снабжать в деревенском изгнании.
Прижав к груди вяло сопротивляющегося Вениамина, я попробовала излить ему свою печаль:
— Вот так, Венька, скоро опять останемся с тобой вдвоем. Бросили нас, пинком под зад.
— Муррр, — отозвался кот, подбирая задние лапы к толстому пузу.
— Хоть ты меня понимаешь, добрая душа?
Вениамин удивленно посмотрел на меня. В глазах его отчетливо читалось: “Чего расселась, жрать давай”.
Я ежедневно звонила в больницу и молила Бога, чтобы Он послал нелепому индийскому Алеше еще день жизни. Слишком ярко вставали передо мной глаза его матери, русской Натальи в индийском сари, души не чающей в единственном сыне. Ну кому будет легче, если еще одна мать почернеет от горя, спрашивала я Того, кто ведает судьбами. Не знаю, слышал ли Он меня, но каждый вечер Он дарил Алексею еще одно утро.
А мы с Гришкой, закусив удила, заново поскакали по кругу. Расследование предстояло начать практически с нуля.
— Гриша, давай поймем, что у нас уже есть.
— Давай, Настя, поймем.
У коллеги почти неделю хворала жена, и он был крайне рассеянным. Про меня и говорить нечего. С Лешкой мы практически не общались. Ужинали чаще всего в разное время, а если и собирались вместе, то непременно дожидались Маргариту. Та вступила в самую активную фазу выбора, дома бывала редко, о чем я теперь даже жалела.
В общем, настроение у нас с коллегой было не самое рабочее. Но все-таки мы старались держать себя в руках.
— Сначала убили Фредди, — рассуждала я. — Потом была цепь покушений на девочек.
— Странно, что их не убили сразу.
— Да мало ли, Гриш, случайностей.
— Ладно, давай дальше. Кому выгодна смерть Фредди и девочек?
— Наследникам?
— Возможно. На данный момент наследниками являются Ангелина и Анвар. Но… Основное состояние осталось в руках Ангелины. Хотя, конечно, и Анвар получает солидный кусок, и он ему очень кстати. Я тут кое-что выяснил. Он играет, и сейчас у него не самый удачный период.
— Да ладно, я видела его квартиру. И еще одна как минимум имеется.
— Та, вторая, в закладе по долгам; первая тоже не сегодня-завтра на кон встанет.
— Нет, он не похож на убийцу. Он, конечно, может сгоряча пристукнуть. Но чтобы вот так…
— А Ангелина, по-твоему, тянет на убийцу?
— Ты, Гришенька, к ней просто неровно дышишь. Она же актриса! Она может сыграть все что угодно. Слезы лить, рвать на себе волосы, даже заболеть по системе Станиславского. Ты видел ее работу на сцене? Я видела. Она великая актриса. Гениальная, не побоюсь этого слова.
— Да, я понимаю. — Гришка потер переносицу. — Лизавета, а ты видела Ангелину Романову? — крикнул он нашей помощнице.
— Кто же ее не видел! Известная, сейчас в одном очень модном сериале играет. Правда, я его не смотрю, слишком заумный.
— И как она тебе?
— Красавица! — восхищенно сказала Лизавета. — Роковая женщина.
— Роковая? Роковая — это злая?
— Нет, Григорий Батькович, роковая — это та, ради которой мужики в дурь прут.
— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул головой Гришка. — Ладно, оставим это на потом. Теперь по поводу Фимы. Парень не так прост. Навел я тут о нем кое-какие справки и вот что выяснил. Лет пять назад он работал в одном ведомстве, весьма секретном. Как ты понимаешь, информация такого рода на дороге не валяется. Однако удалось узнать, что, возможно, он работал в отделе по ликвидации. Понимаешь, что это такое?
— Не из детского сада.
— Так вот, кое-какие выжимки из его досье удалось добыть лишь по той причине, что он проходит в архивах как погибший при исполнении.
— Ничего себе, — присвистнула я, — что-то у нас сплошные мертвецы кругом.
— Слушай дальше. Он жил под фамилией матери и по голландскому паспорту. В Россию въехал вместе с девочками, до этого в течение нескольких лет границу не пересекал. Его, что вполне вероятно, могли засечь бывшие коллеги и попытаться устранить еще раз.
— Как-то больно сложно они его устраняли.
— Да, согласен. Тем не менее будем иметь это в виду. Три года назад ему каким-то чудом удалось бежать от неминуемой расправы. Уж не знаю, чем он так насолил органам. Проделал он все чисто; до той поры, пока не появился в России, никто о нем ни сном ни духом не ведал.
— Интересно, а как он оказался рядом с сестрами?
— Вопрос. Я не знаю. Но до этого ни с Фредди, ни с Ангелиной он ни при каких обстоятельствах не пересекался.
— Да… все совпадает. Фредди говорил о том, что чувствовал опасность. Очень может быть, что она исходила именно от Фимы.
— Может быть, а может, и нет. Это надо как следует обмозговать. Кстати, ты видела его на вечере?
— Трудно сказать, там было много народу. Когда нас познакомили в аэропорту, показалось, что я с ним уже встречалась. Но не уверена.
— В общем, так: нам надо еще раз поговорить со всеми, кто так или иначе имеет отношение к трагедии — с Ангелиной, Светланой, гостями… Возможно, с теми людьми, которые знали девочек до их отъезда за границу. Наверное, и Анвара надо будет еще раз посетить. Я думаю, если найти к нему правильный подход, он будет более откровенным.
— Знаешь что, Гришенька, сам пойдешь эти подходы искать.
— Да и пойду, чего ты взъелась?
Отпустив мающуюся Лизавету домой, мы разожгли печку и еще долго сидели у огня, думая о своем. Гришу дома никто не ждал, а в больницу к жене уже не пускали. Она лежала на сохранении и соблюдала строгий распорядок дня. Мне домой просто не хотелось.
— А что, Настюха, вот разберемся со всеми делами, поедем к вам на дачу, да и оторвемся там, а? Ты с Лешкой-то решила проблемы?
— Да не знаю я. Другая у него. Что тут решишь?
— Ты кончай дурью маяться. Изведешь мужика.
— Изведу…— грустно усмехнулась я, подбрасывая в печку еще одно полешко. — Да разве это я его извожу?
— Все-таки вы, бабы, категорические дуры. Да мало ли в жизни бывает! Ну увивается вокруг него какая-то фифочка. Так чего же мужика в ее объятия еще и специально толкать?
— Это кто же толкает? А? Это я, что ли, толкаю?
— Ну не я же. Ты небось и дома такая же стукнутая ходишь. Представляю, как ему сладко.
— А как я должна себя вести? Радостно бросаться ему на шею?
— Тебе решать, Настюха. Но по большей части все зависит от женщины. Мужик никогда от привычной бабы не уйдет, пока она его сама не выгонит. Бывают, конечно, исключения! Но на то они и исключения, чтобы правило подтверждать. Лешка пока с тобой живет, а не с какой-то там… И коль ты его тоже любишь, дай ему понять, что это по-прежнему так, что он тебе нужен, что он всегда найдет у тебя понимание.
— Понимание — в чем? В кобелизме?
— Ой, не смеши меня. Тебе лет сколько? Пятнадцать? Жизнь есть жизнь, случается всякое. У мужика в крови — оприходовать новый объект. Тем более что иногда эти объекты буквально напрашиваются. Это неистребимо, как женское коварство и детская наивность.
— Хочешь сказать, что я должна смотреть на все сквозь пальцы?
— Ты, мать, вечно утрируешь! Я разве об этом сейчас говорю? Не отталкивай. Не глупи. Поговори с ним, попробуй аккуратно все выяснить.
— Да не хочет он ничего выяснять. Я уж пробовала, — пригорюнилась я.
— Значит, плохо пробовала. В любом случае не надо вот этого льда. От него мухи мрут, не то что мужики. Мужик — существо хрупкое, нежное и ранимое.
— Я тебя, Гриша, сейчас поленом стукну. Заодно проверю, насколько ты хрупкий.
Домой на этот раз я ехала в несколько приподнятом настроении. Гришке удалось расшатать какой-то кирпичик в прочном фундаменте моей обиды. Ладно, думала я, и правда, чего только не бывает. Я один раз чуть было не отдалась одному из подозреваемых, так на меня накатило. А потом выяснилось, что он пользуется особыми духами с какими-то там феромонами. Может, и эта Леночка чем-нибудь подобным пользуется. Сейчас вот приду и накормлю Лешку ужином.
Но ужином кормить было некого. Вениамин сыто храпел около прогрызенной коробки с сухим кормом. Теодор же благополучно доел фикус, за который принялся еще пару дней назад. До этого в его бездонный желудок канула нежно любимая Лешкой орхидея, мясистое “денежное дерево” и утыканный огромными колючками кактус.
А Лешки, несмотря на позднее время, дома не было. На автоответчике сдержанное сообщение, чтобы к ужину не ждала. Вот и приехали. Я снова схватила в охапку Вениамина и горько заплакала над своей незавидной долей. Как же ужасно чувствовать себя никому не нужной. Как же паршиво, когда мужчина, без которого не мыслишь и дня своей жизни, отделяется от тебя стеной. И из-за кого? Из-за крашеной кошки Леночки? Да пропади все пропадом, если некоторые люди настолько тупы! Веня, уже привычный к моим истерикам, покорно висел у меня на руках.
Вдруг слезы моментально высохли. Где-то поблизости я почувствовала присутствие другого человека. Ощущение было совершенно отчетливым. Кто-то замер. Там, за дверью. Кто-то внимательно слушал, что происходит в квартире. Слушал и раздумывал, примеривался. С недавних пор нервы мои были так оголены, что я видела и слышала порой гораздо больше, чем следовало. Тихо, стараясь едва касаться пола, я вышла в коридор. Выключила свет и открыла внутреннюю дверь. Господи, даже Марго сейчас нет рядом. Опять где-то шляется. Не дыша, приблизилась к глазку. Оттуда, с той стороны на меня кто-то смотрел. На площадке было темно, хотя когда я возвращалась домой, свет горел. Едва живая от страха, я отпрянула от двери, и в то же самое время в замочную скважину вставили ключ. Раздумывать было некогда.
Я опрометью кинулась к балкону, попутно прихватив плед, кота и поросенка. Теодор, наплевав на конспирацию, заверещал, а потом извернулся и укусил меня за плечо чуть не до крови. В двери завозились активнее. Видимо, действовали не ключом, а отмычкой. Распахнув балкон — была не была, — вышла в ледяную ночь. Прикрыв дверь, вжалась в стену и на секунду перевела дыхание. Четвертый этаж, не так уж и высоко, если прыгать. А можно попробовать перебраться к соседям. Для этого придется перемахнуть полметра, разделяющие наши балконы. Неужели не справлюсь? В квартире между тем кто-то уже был. Он медленно шел по коридору, вероятно, осматриваясь.
В гостиной вспыхнул свет, осветив высокую фигуру в черном пальто. Пальто было подозрительно знакомым. Да и фигура тоже. Дожила… Лешку не узнала. Но господи, на кого он был похож! Да он пьяный!
Я бессильно опустилась прямо на снег, которым был усыпан бетонный пол длинного и узкого балкона. Рыдания буквально душили меня. Теодор и Веня растерянно бродили рядом по чахлому снежку, оставляя за собой тонкие цепочки следов. Господи, до чего я дошла — боюсь каждого шороха, психика ни к черту, готова прыгать в окно, и все почему? Потому что меня довели! Потому что никто меня не жалеет! Никому нет дела до моих страданий. Только я сама и могу себя пожалеть, только я сама еще и осталась у себя.
Лешка растерянно бродил по квартире, то и дело натыкаясь с пьяных глаз на углы и мебель.
— Настя, а ты где? — спрашивал он, удивленно оглядываясь. Телевизор работает, ботинки валяются у входа… Куда же я подевалась? — Насть, ты на меня обиделась? Я дурак, Насть, я такой дурак. Да чтоб ты знала, я дурак! Но я хороший дурак, правда, ну скажи хоть ты, а?
Лешка задушевно общался с зеркалом, рассказывая тому, как фигово у него на душе, как я его совсем забросила, пропадаю целыми днями на работе. А ему что остается? Общаться с Леночкой?
— Ленка у меня хорошая девка, но тоже такая дура! Молодая еще, глу-у-упа-а-ая-а-а! — изливал он душу своему отражению. — Настя-а-а-а… Она ушла? Ик…
Я грозно вышла из-за шторы и отпустила несколько офигевшего Веню. Тот двинул прямиком к папочке — проведать, не принес ли тот чего-нибудь вкусненького?
— Так, это что здесь происходит? — голосом, не обещающим ничего хорошего, спросила я.
— Настенька? А ты где была? — Лешку повело, и чтобы не упасть, он сел на тумбочку.
— Где я была, о том история умалчивает. А вот где ты был?
— Ик, пиво пил…
— Я серьезно.
— И я серьезно. Мы с Димкой, это, пивка выпили…
— Наверное, поэтому от тебя несет коньяком?
— Ну потом коньячку еще.
— Залакировали? — недобро усмехнулась я.
— Ага, — радостно кивнул головой Лешка.
— Пьяница, — презрительно бросила я и ушла спать. Лешка долго возился в прихожей, снимая ботинки и путаясь в пальто, потом чертыхался в душе, а потом упал на диван в гостиной и всю ночь оглашал стены квартиры пьяным храпом. Я чувствовала себя эдакой заправской женой, чей муж гуляет направо и налево, а теперь еще и пьет.
Глава 10.
Мужикам подавай баб наглых, нахрапистых. Мужик с такой бабой чувствует себя наездником хоть куда.
Работы было — непочатый край, но у меня внезапно открылось второе дыхание. Как альпинист, стоя у подножия горы, с наслаждением думает о покорении очередной вершины, так я смело смотрела вперед и верила в то, что правда восторжествует. Все тайны будут разгаданы, злодеи наказаны. Как в сказке. Вот только сказка выходила очень уж страшной.
Светлана приняла меня крайне нелюбезно. Она даже не пыталась скрыть, насколько неприятен ей мой визит. Всем своим видом она показывала, что ей не хочется не только говорить со мной, но даже сидеть рядом. Если бы не убедительная просьба Ангелины, она бы и на порог меня не пустила.
Как я поняла, они с Романовой были ровесницами, но Света напоминала реанимированную мумию жены фараона. Нет, надо отдать ей должное, при своих внешних данных она умудрялась выглядеть вполне пристойно. Ухоженная кожа, умело наложенный макияж и элегантная прическа несколько скрадывали ее почти классическое уродство. Но не более того. Веса в ней было килограммов тридцать. Каждая косточка ее тщедушного тела была так туго обтянута кожей, что, казалось, оболочка того и гляди порвется. Она была невероятно костлявой. Тонкая хрупкость Ангелины несла в себе признаки породы, а тут налицо было крайней степени истощение, как будто изнутри ее поедали бесы. Смуглость довершала впечатление засушенных мощей. И при этом Светлана не старалась быть обаятельной, милой, как-то завоевать собеседника, заставить его забыть о своей некрасивости. Я знаю многих людей, чье уродство не замечаешь уже на второй минуте общения, а тут с каждой секундой это лишь отчетливее бросалось в глаза.
— Не знаю, что вы хотите от меня услышать. — Светлана села довольно далеко от меня, и это создавало определенный дискомфорт.
— Да ничего особенного, — начала я. — Мне хотелось бы знать ваш взгляд на то, что происходило накануне трагедии, ваше мнение о девочках. Ангелина Степановна говорила, что они сильно изменились после учебы за границей.
— Горбатого могила исправит. Что вы все носитесь вокруг этих профурсеток? Что вы там пытаетесь себе такое вообразить? Ангелина навешала вам лапши на уши? Рассказала, какими грандиозными личностям они были? Да обычные шлюхи, которых в детстве пороть было некому.
— Но согласитесь, их гибель довольно необычна. Как вы думаете, кому они могли помешать?
— Да кому угодно!
— Наследство поделили между собой Ангелина и Анвар…
— Оставьте свои домыслы! И Федор и девки были сатанинским отродьем! Таких и бесплатно могли похерить. От них никому покоя не было. Да вы знаете, сколько они тут успели наворотить, пока Федор не услал их подальше? Они же со всеми мужиками, которые приходили в дом, переспали! А у тех, между прочим, жены имеются.
— Но это все… это все ведь не стоит того, чтобы убивать их, да еще так изощренно.
— Уверяю вас, это еще не самый изощренный способ. Подумаешь, взорвали. Да что тут такого? Нынче можно полгорода взорвать, были бы деньги. Наняли киллера, который специализируется на взрывах, да и вся недолга. Не такие грандиозные расходы.
— То есть вы считаете, что им просто отомстили?
— Я, любезная, ничего не считаю. Просто даю вам понять, что наш разговор совершенно бестолковый. Ангелина вообразила себе чуть ли не международный заговор, а я говорю — не надо сочинять!
— Но убийство Фредди...
— А что — убийство Фредди? Здесь-то уж все кристально ясно. Разборки. Слышали о таком?
— Слышала, но способы убийства его и падчериц сходны.
— Вот именно. Возможно, тот, кто имел зуб на девок, тоже об этом подумал. Вот и решил запутать следствие. Не думайте, девушка, что вы самая умная. Нас тут следователи уже порвали на куски, выясняя, что да как. И все я им уже сказала. Ничего нового добавить не могу. Даже не старайтесь.
— Светлана, скажите, а почему вы живете здесь, в чужой семье? — Я решила уйти с накатанной дорожки нашего и впрямь слегка бестолкового разговора.
— А вам, извините, какое дело? — упрямо играла свою роль Светлана.
— Просто интересно. Вы ведь очень давно знакомы с Ангелиной? Так все время и живете ее жизнью?
— Не хамите. Если думаете, что вам удастся меня уколоть, то зря. Оставьте свои потуги. Не вы первая пытаетесь мне рассказать о том, как ужасно быть приживалкой. Ради бога, можете думать все, что хотите.
— Давно Ангелина болеет?
— Давнее некуда. Мы теперь на медицинские темы станем говорить?
— Светлана, я пришла не для того, чтобы вас в чем-то уличить…
— Слава богу! А то я уж перепугалась.
— …Но и не для того, чтобы устраивать здесь склоку. Если вы не желаете говорить со мной, то давайте так и скажем об этом Ангелине.
Светлана на секунду замерла. Видимо, было что-то такое, что заставляло ее выполнять просьбы своей подопечной… или хозяйки. Я все никак не могла понять, как именно распределены здесь роли.
— Хорошо, — спокойно сказала она, — что еще вы хотите узнать?
— Мы несколько раз пытались заговорить с Романовой об отце девочек, но всякий раз, как только разговор касается этой темы, она едва не падает в обморок. В чем дело?
— Отец девочек… Вы думаете, я с ним знакома?
— Разве нет?
— Нет. С ним никто не знаком.
— Но Ангелина что-то ведь говорила о нем, не может быть, чтобы молодая девушка не поделилась с подругой.
— А нечем было делиться. Так и зарубите себе на носу. Считайте, что никакого отца не было.
— Имело место непорочное зачатие?
— Как вам угодно. Но про отца девчонок вам никто ничего не скажет. Ветром надуло, изнасиловали на улице — можете рассматривать какие хотите варианты. В любом случае, чертово семя проросло на благодатной почве.
— Так, значит, вы все-таки знаете отца?
— Нет, еще раз говорю вам, нет. Хотите, могу поклясться на Библии?
— Пожалуй, не стоит. Скажите, а индийская подруга Ангелины Наталья, как она замешана во всей истории?
— Наталья? Та, что вышла замуж за индуса? Понятия не имею.
Светлана едва ощутимо задергалась. На расстоянии я почти не видела ее глаз, но мне показалось— они лихорадочно забегали. Руки, похожие на птичьи лапки, стряхнули с юбки несуществующие соринки и замерли на коленях.
— Они были очень дружны?
— Дружили, да, — без прежнего злобного пафоса сказала Светлана, — они землячки. Из одной деревни.
— Так родители Ангелины тоже из староверов?
— Пьянь подзаборная ее родители. Натальина родня присматривала за девкой, привечала ее, кормила. Оттуда и дружба. В училище вместе поступили, а потом подружка выскочила замуж и укатила. Ангелина, беременная уже, в Москву подалась.
— Так значит, она уже была беременной, когда уехала? Значит, все произошло там, в Новосибирске?
— Не знаю, где и что произошло. Родила она на первом курсе.
— Как же она одна, с маленькими детьми, без родных, без поддержки?
— Это кто же вам сказал, что без поддержки? Ангелина всегда находила того, кто ее поддержит. Тут у нее талант. С голоду не пухла, оборванной не ходила. А девки ей не больно-то и мешали. И нянька была, и я помогала.
— Вы с ней уже в Москве познакомились?
— Да. — Светлана устало прикрыла глаза и откинула голову назад. Она там плачет, что ли? Но уже через несколько секунд Светлана очнулась, такая же недосягаемая за своей колючей проволокой, как прежде. — Какие еще вопросы будут?
Я понимала, что пора закругляться. Если женщина и знает что-то, откровенничать не станет. Она ясно дала это понять. Еще немного, скорее, для очистки совести, чем с целью действительно что-то разузнать, я порасспрашивала ее по поводу Фредди. Но тут Светлана оказалась совсем уж немногословной. Мужа Ангелины, как я поняла, она просто не выносила. Но и боялась. Даже сейчас, после его смерти, она не могла скрыть предательского озноба, когда говорила о нем. Из тех немногочисленных обмолвок, что она допустила, я сделала вывод — в глазах женщины Федор очень опасный и крайне непорядочный человек. Ее саму он терпел из милости, Ангелину использовал как игрушку, а от девочек с самого начала мечтал избавиться. Еще один слой краски лег на портрет нашего заказчика, окончательно все запутав.
— Нет, ты скажи, что мне делать? Пойти в монастырь? Может, мне стоит уединиться под сенью вековых лип в дальнем скиту и так скоротать свои дни?
Санька, справедливо полагая, что моими делами мы позанимались сполна, завела свою любимую песню.
— Сань, я не понимаю, какие ты ищешь варианты? Ты хочешь, чтобы он все бросил и пришел к тебе, наплевав на хорошую работу, на имущество?
—Да не надо мне таких жертв. Ты же знаешь, Настя, я сама могу принести себя в жертву, мне это как раз плюнуть. Но я должна быть уверенной в том, что мои страдания не напрасны.
— А ты не уверена?
Санька подняла на меня свои ясные очи.
— Уверена, конечно. Но мне иногда кажется, — она понизила голос до трагического шепота, — что в этом не уверен он сам.
Уже третий год длился Санькин роман с Олегом. И если бы я слышала что-то новенькое. Нет, подруга упорно продолжала изводить себя одними и теми же сомнениями. Ей все казалось, что ее милый совсем не уверен в правильности принятого решения. Сначала их роман был классическим треугольником. Он — преуспевающий эксперт одного из итальянских высокотехнологичных заводов, уехавший за границу еще на заре перестройки и успевший за эти годы обзавестись на чужбине семьей. Санька — любовница, без каких бы то ни было перспектив на изменение статуса. Редкие свидания, бешеная страсть, обостренная расстоянием и миллионом других препятствий.
Потом их роман, совершив неожиданный кульбит, принял совершенно иной характер.
Олег долго не мог решиться на откровенный разговор с женой, и кто знает, решился бы вообще. Но тут выяснилось — пока он ходит вокруг да около, жена сама вынашивает планы их расставания. Казалось бы, жизнь все решила, все расставила по своим местам. Но как бы не так. Едва только перспектива близкого развода замаячила перед семейной парой, оба принялись метаться и мучиться сомнениями. Олега неприятно задело то, что супруга все эти годы ему изменяла, в то время как он считал ее чуть ли не святой. Его мучило чувство вины из-за того, что он предает верную ему женщину. Но когда оно отступило, на смену вышла толстая занудная жаба и принялась сокрушаться: как же так, все эти годы — псу под хвост?
Лешка называл это мужской фанаберией. Он говорил, что многим мужикам нравится осознавать свою исключительную роль в жизни женщины. И когда выясняется, что это совсем не так, ревность буквально берет за горло. Ревность ведь бывает и без любви. Порядком усугубляет ситуацию и болезненная ломка привычного уклада. Примерно то же самое испытывает и жена. Появление в жизни уже опостылевшего супруга другой женщины ранит ее чуть меньше, но порой куда изощренней. Жена Олега, сообразив, что мужика увели из стойла чуть раньше, чем она сама позволила ему уйти, вдруг стала всячески тянуть с разводом. Олег, по сути, делал то же самое, того не сознавая. Он зацикливался на каких-то проблемах, которые якобы пока мешали им с Санькой объединиться, и очень злился, когда слышал в ее словах малейший упрек. Проблемы, без сомнения, были очень важными — тяжелая болезнь тещи, бесконечные недуги самой жены, отношения с великовозрастным ребенком. Как порядочный человек, он не мог бросить все, их не решив. Только бессовестный и бездушный человек мог этого не понимать.
— Так хочется иногда быть бессовестной, — задумчиво тянула Санька, словно примеряя на себя роль коварной соблазнительницы чужих мужей.
— За чем же, девки, дело стало? — На кухню влетела Марго. Она отвергла очередного претендента и теперь активничала дома. Покоя от нее не было даже в клозете.
— Мужики любят бессовестных, — не унималась тетушка. Не так давно разменяв пятый десяток, она все еще оставалась молодкой на загляденье. У нее был отличный цвет лица, свидетельствующий о бесперебойном пищеварении уверенного в себе человека. — Мужикам подавай баб наглых, нахрапистых. Мужик с такой бабой чувствует себя наездником хоть куда.
Светлана приняла меня крайне нелюбезно. Она даже не пыталась скрыть, насколько неприятен ей мой визит. Всем своим видом она показывала, что ей не хочется не только говорить со мной, но даже сидеть рядом. Если бы не убедительная просьба Ангелины, она бы и на порог меня не пустила.
Как я поняла, они с Романовой были ровесницами, но Света напоминала реанимированную мумию жены фараона. Нет, надо отдать ей должное, при своих внешних данных она умудрялась выглядеть вполне пристойно. Ухоженная кожа, умело наложенный макияж и элегантная прическа несколько скрадывали ее почти классическое уродство. Но не более того. Веса в ней было килограммов тридцать. Каждая косточка ее тщедушного тела была так туго обтянута кожей, что, казалось, оболочка того и гляди порвется. Она была невероятно костлявой. Тонкая хрупкость Ангелины несла в себе признаки породы, а тут налицо было крайней степени истощение, как будто изнутри ее поедали бесы. Смуглость довершала впечатление засушенных мощей. И при этом Светлана не старалась быть обаятельной, милой, как-то завоевать собеседника, заставить его забыть о своей некрасивости. Я знаю многих людей, чье уродство не замечаешь уже на второй минуте общения, а тут с каждой секундой это лишь отчетливее бросалось в глаза.
— Не знаю, что вы хотите от меня услышать. — Светлана села довольно далеко от меня, и это создавало определенный дискомфорт.
— Да ничего особенного, — начала я. — Мне хотелось бы знать ваш взгляд на то, что происходило накануне трагедии, ваше мнение о девочках. Ангелина Степановна говорила, что они сильно изменились после учебы за границей.
— Горбатого могила исправит. Что вы все носитесь вокруг этих профурсеток? Что вы там пытаетесь себе такое вообразить? Ангелина навешала вам лапши на уши? Рассказала, какими грандиозными личностям они были? Да обычные шлюхи, которых в детстве пороть было некому.
— Но согласитесь, их гибель довольно необычна. Как вы думаете, кому они могли помешать?
— Да кому угодно!
— Наследство поделили между собой Ангелина и Анвар…
— Оставьте свои домыслы! И Федор и девки были сатанинским отродьем! Таких и бесплатно могли похерить. От них никому покоя не было. Да вы знаете, сколько они тут успели наворотить, пока Федор не услал их подальше? Они же со всеми мужиками, которые приходили в дом, переспали! А у тех, между прочим, жены имеются.
— Но это все… это все ведь не стоит того, чтобы убивать их, да еще так изощренно.
— Уверяю вас, это еще не самый изощренный способ. Подумаешь, взорвали. Да что тут такого? Нынче можно полгорода взорвать, были бы деньги. Наняли киллера, который специализируется на взрывах, да и вся недолга. Не такие грандиозные расходы.
— То есть вы считаете, что им просто отомстили?
— Я, любезная, ничего не считаю. Просто даю вам понять, что наш разговор совершенно бестолковый. Ангелина вообразила себе чуть ли не международный заговор, а я говорю — не надо сочинять!
— Но убийство Фредди...
— А что — убийство Фредди? Здесь-то уж все кристально ясно. Разборки. Слышали о таком?
— Слышала, но способы убийства его и падчериц сходны.
— Вот именно. Возможно, тот, кто имел зуб на девок, тоже об этом подумал. Вот и решил запутать следствие. Не думайте, девушка, что вы самая умная. Нас тут следователи уже порвали на куски, выясняя, что да как. И все я им уже сказала. Ничего нового добавить не могу. Даже не старайтесь.
— Светлана, скажите, а почему вы живете здесь, в чужой семье? — Я решила уйти с накатанной дорожки нашего и впрямь слегка бестолкового разговора.
— А вам, извините, какое дело? — упрямо играла свою роль Светлана.
— Просто интересно. Вы ведь очень давно знакомы с Ангелиной? Так все время и живете ее жизнью?
— Не хамите. Если думаете, что вам удастся меня уколоть, то зря. Оставьте свои потуги. Не вы первая пытаетесь мне рассказать о том, как ужасно быть приживалкой. Ради бога, можете думать все, что хотите.
— Давно Ангелина болеет?
— Давнее некуда. Мы теперь на медицинские темы станем говорить?
— Светлана, я пришла не для того, чтобы вас в чем-то уличить…
— Слава богу! А то я уж перепугалась.
— …Но и не для того, чтобы устраивать здесь склоку. Если вы не желаете говорить со мной, то давайте так и скажем об этом Ангелине.
Светлана на секунду замерла. Видимо, было что-то такое, что заставляло ее выполнять просьбы своей подопечной… или хозяйки. Я все никак не могла понять, как именно распределены здесь роли.
— Хорошо, — спокойно сказала она, — что еще вы хотите узнать?
— Мы несколько раз пытались заговорить с Романовой об отце девочек, но всякий раз, как только разговор касается этой темы, она едва не падает в обморок. В чем дело?
— Отец девочек… Вы думаете, я с ним знакома?
— Разве нет?
— Нет. С ним никто не знаком.
— Но Ангелина что-то ведь говорила о нем, не может быть, чтобы молодая девушка не поделилась с подругой.
— А нечем было делиться. Так и зарубите себе на носу. Считайте, что никакого отца не было.
— Имело место непорочное зачатие?
— Как вам угодно. Но про отца девчонок вам никто ничего не скажет. Ветром надуло, изнасиловали на улице — можете рассматривать какие хотите варианты. В любом случае, чертово семя проросло на благодатной почве.
— Так, значит, вы все-таки знаете отца?
— Нет, еще раз говорю вам, нет. Хотите, могу поклясться на Библии?
— Пожалуй, не стоит. Скажите, а индийская подруга Ангелины Наталья, как она замешана во всей истории?
— Наталья? Та, что вышла замуж за индуса? Понятия не имею.
Светлана едва ощутимо задергалась. На расстоянии я почти не видела ее глаз, но мне показалось— они лихорадочно забегали. Руки, похожие на птичьи лапки, стряхнули с юбки несуществующие соринки и замерли на коленях.
— Они были очень дружны?
— Дружили, да, — без прежнего злобного пафоса сказала Светлана, — они землячки. Из одной деревни.
— Так родители Ангелины тоже из староверов?
— Пьянь подзаборная ее родители. Натальина родня присматривала за девкой, привечала ее, кормила. Оттуда и дружба. В училище вместе поступили, а потом подружка выскочила замуж и укатила. Ангелина, беременная уже, в Москву подалась.
— Так значит, она уже была беременной, когда уехала? Значит, все произошло там, в Новосибирске?
— Не знаю, где и что произошло. Родила она на первом курсе.
— Как же она одна, с маленькими детьми, без родных, без поддержки?
— Это кто же вам сказал, что без поддержки? Ангелина всегда находила того, кто ее поддержит. Тут у нее талант. С голоду не пухла, оборванной не ходила. А девки ей не больно-то и мешали. И нянька была, и я помогала.
— Вы с ней уже в Москве познакомились?
— Да. — Светлана устало прикрыла глаза и откинула голову назад. Она там плачет, что ли? Но уже через несколько секунд Светлана очнулась, такая же недосягаемая за своей колючей проволокой, как прежде. — Какие еще вопросы будут?
Я понимала, что пора закругляться. Если женщина и знает что-то, откровенничать не станет. Она ясно дала это понять. Еще немного, скорее, для очистки совести, чем с целью действительно что-то разузнать, я порасспрашивала ее по поводу Фредди. Но тут Светлана оказалась совсем уж немногословной. Мужа Ангелины, как я поняла, она просто не выносила. Но и боялась. Даже сейчас, после его смерти, она не могла скрыть предательского озноба, когда говорила о нем. Из тех немногочисленных обмолвок, что она допустила, я сделала вывод — в глазах женщины Федор очень опасный и крайне непорядочный человек. Ее саму он терпел из милости, Ангелину использовал как игрушку, а от девочек с самого начала мечтал избавиться. Еще один слой краски лег на портрет нашего заказчика, окончательно все запутав.
— Нет, ты скажи, что мне делать? Пойти в монастырь? Может, мне стоит уединиться под сенью вековых лип в дальнем скиту и так скоротать свои дни?
Санька, справедливо полагая, что моими делами мы позанимались сполна, завела свою любимую песню.
— Сань, я не понимаю, какие ты ищешь варианты? Ты хочешь, чтобы он все бросил и пришел к тебе, наплевав на хорошую работу, на имущество?
—Да не надо мне таких жертв. Ты же знаешь, Настя, я сама могу принести себя в жертву, мне это как раз плюнуть. Но я должна быть уверенной в том, что мои страдания не напрасны.
— А ты не уверена?
Санька подняла на меня свои ясные очи.
— Уверена, конечно. Но мне иногда кажется, — она понизила голос до трагического шепота, — что в этом не уверен он сам.
Уже третий год длился Санькин роман с Олегом. И если бы я слышала что-то новенькое. Нет, подруга упорно продолжала изводить себя одними и теми же сомнениями. Ей все казалось, что ее милый совсем не уверен в правильности принятого решения. Сначала их роман был классическим треугольником. Он — преуспевающий эксперт одного из итальянских высокотехнологичных заводов, уехавший за границу еще на заре перестройки и успевший за эти годы обзавестись на чужбине семьей. Санька — любовница, без каких бы то ни было перспектив на изменение статуса. Редкие свидания, бешеная страсть, обостренная расстоянием и миллионом других препятствий.
Потом их роман, совершив неожиданный кульбит, принял совершенно иной характер.
Олег долго не мог решиться на откровенный разговор с женой, и кто знает, решился бы вообще. Но тут выяснилось — пока он ходит вокруг да около, жена сама вынашивает планы их расставания. Казалось бы, жизнь все решила, все расставила по своим местам. Но как бы не так. Едва только перспектива близкого развода замаячила перед семейной парой, оба принялись метаться и мучиться сомнениями. Олега неприятно задело то, что супруга все эти годы ему изменяла, в то время как он считал ее чуть ли не святой. Его мучило чувство вины из-за того, что он предает верную ему женщину. Но когда оно отступило, на смену вышла толстая занудная жаба и принялась сокрушаться: как же так, все эти годы — псу под хвост?
Лешка называл это мужской фанаберией. Он говорил, что многим мужикам нравится осознавать свою исключительную роль в жизни женщины. И когда выясняется, что это совсем не так, ревность буквально берет за горло. Ревность ведь бывает и без любви. Порядком усугубляет ситуацию и болезненная ломка привычного уклада. Примерно то же самое испытывает и жена. Появление в жизни уже опостылевшего супруга другой женщины ранит ее чуть меньше, но порой куда изощренней. Жена Олега, сообразив, что мужика увели из стойла чуть раньше, чем она сама позволила ему уйти, вдруг стала всячески тянуть с разводом. Олег, по сути, делал то же самое, того не сознавая. Он зацикливался на каких-то проблемах, которые якобы пока мешали им с Санькой объединиться, и очень злился, когда слышал в ее словах малейший упрек. Проблемы, без сомнения, были очень важными — тяжелая болезнь тещи, бесконечные недуги самой жены, отношения с великовозрастным ребенком. Как порядочный человек, он не мог бросить все, их не решив. Только бессовестный и бездушный человек мог этого не понимать.
— Так хочется иногда быть бессовестной, — задумчиво тянула Санька, словно примеряя на себя роль коварной соблазнительницы чужих мужей.
— За чем же, девки, дело стало? — На кухню влетела Марго. Она отвергла очередного претендента и теперь активничала дома. Покоя от нее не было даже в клозете.
— Мужики любят бессовестных, — не унималась тетушка. Не так давно разменяв пятый десяток, она все еще оставалась молодкой на загляденье. У нее был отличный цвет лица, свидетельствующий о бесперебойном пищеварении уверенного в себе человека. — Мужикам подавай баб наглых, нахрапистых. Мужик с такой бабой чувствует себя наездником хоть куда.