Началось невообразимое. Какая-то дикая человеческая свалка. Люди заметались, точно перепуганные куры. Кто-то кинулся к лежащему Фредди, такому очевидно мертвому, что было не по себе. Кто-то, наоборот, помчался к дому. Адвокат Супонин непослушными пальцами пытался набрать номер на мобильнике. Смертельно бледный юноша, так опрометчиво пожелавший прихватить Фредди в Новый год, медленно шел по тропинке, ведущей к гаражу. И только три женщины, Ангелина, Мария и Анна, оставались странно спокойными. Они смотрели, как чужие люди суетятся вокруг Федора, и не двигались с места, как будто у них кончился завод. Лишь когда склонившийся над телом распорядитель, не найдя пульса на холодной руке лежащего, устало кивнул головой, новоявленная вдова неверными шагами подошла к страшному месту.
— Он мертв? — спросила она и поправила выбившийся из прически локон. Это движение было столь вопиюще неуместным, что мне стало по-настоящему страшно. Ледяной ужас пробился через горячечный бред внезапного шока и сковал тело.
Милиция прибыла чуть за полночь. Усталый капитан Лемехов огласил стандартный текст, суть которого сводилась к тому, чтобы все оставались на местах, ничего не трогали и ждали. Сколько именно придется ждать, он не уточнил, но каждый из гостей прекрасно понимал — ночь перестала быть томной.
В холле тревожно пахло порохом фейерверка и перегаром — видимо, оперативники уже успели отдать должное уходящему году. В саду, за нелепым кордоном из колышков и натянутой меж ними полосатой ленты, лежал мертвый Фредди. Над ним суетился человек, клацая вспышкой и что-то непрерывно бормоча. Отсюда, из дома, слов было не расслышать, но, судя по выражению лица, криминалист поминал отнюдь не святых угодников.
Залпом опрокинув в себя граммов сто густого элитного виски, я вжалась в Лешку и ждала, когда подействует наркоз. Наркоз подействовал на третьей порции. Я наконец-то смогла различать лица и слышать звуки. Рядом с нами в кресле сидели Привольные — бледная до синевы Ольга и окаменевший Денис. Они молчали. А вот Супонины, наоборот, не закрывали рта. Они постоянно подливали друг другу водки и, не закусывая, цедили ее, словно воду.
— Я тебе, Андрей, говорила, я ведь тебе говорила! — жарко шептала жена.
— Клавдия, иди на х…й! — так же жарко парировал ей муж.
— Что “иди”, что “иди”? Ты хоть понимаешь, что теперь будет? Я тебе говорила, что это не наш случай, что нам здесь нечего делать! Я тебе говорила? Сколько нас здесь продержат? Нас теперь будут таскать на допросы! Да…— махнула она рукой, — о чем вообще речь… Мы теперь кто? Кто? Мы теперь подозреваемые!
— Клав, достала, кому ты нужна? Сейчас запишут первые показания и отпустят. Еще успеем к дорогой теще, на пироги, ха-ха-ха, — нервно засмеялся Супонин, и на него тут же со всех сторон зашикали.
Ангелины и дочерей не было в комнате, должно быть, их уже допрашивали. Во двор въехала “скорая”, и два человека в белом спешно зашагали к черному входу. Кому-то стало плохо? Ангелине? Дочкам? Никак не могла представить их горюющими по толстяку Фредди. Не могла, и все тут.
Молодой человек, пожелавший взять Фредди в 2006 год, нервно чесался. Глаза его горели плохо замаскированным любопытством. Так горят глаза ни в чем не замешанных людей, которым все интересно, даже если это чужая смерть. А вот дама с собачкой глаза прятала. Она сидела, вжавшись в диван так, что ее почти не было видно под собольим палантином, и упрямо смотрела в пол. Даже когда громко звякала посуда, она не вздрагивала, не поднимала машинально лица. Она словно приклеилась глазами к персидскому ковру. Сейчас она была похожа скорее на крысу, чем на мартышку.
— Леш, — подала я голос, — Гришке надо позвонить.
— Потом, что толку сейчас звонить?
— Он контакты свои поднимет, мало ли. Мы тут люди посторонние, кто его знает, как все обернется.
Но тут нас позвали в библиотеку, где капитан Лемехов наспех записывал показания гостей. Весь его вид говорил, как все ему здесь отвратительно— напыщенные гости, роскошный, полный прислуги дом, хозяева, живые и мертвые. И мы, случайные люди на чужом празднике, тоже были ему отвратительны.
— Фамилия—имя—отчество, — бросил он нам сквозь зубы и даже словно бы поморщился от непреодолимого чувства брезгливости.
Мы коротко поведали ему о себе, о том, в каких отношениях состояли с покойным, почему именно у него отмечали святой для сердца каждого русского человека праздник.
— Бюро расследований, говорите? — с недобрым смешком уставился он на меня. — Семейных? Ну вы, блин, даете. Так что с девками, я не понял?
— Да я сама пока ничего не поняла. Он заплатил нам аванс и пригласил сюда, деталей рассказать так и не успел. Что-то по поводу девочек, падчериц. Не знаю точно, не могу сказать.
— Ну-ну… не можешь, говоришь? А придется, придется сказать. — Он с воодушевлением потер руки. По моей спине забегали мурашки, таким зловещим показался этот его жест.
“Сейчас он нас арестует”, — подумала я и чуть не заплакала. Не то чтобы я боялась правосудия. Но провести новогоднюю ночь в КПЗ было бы уже слишком.
Но Лемехов не стал нас арестовывать. Тщательно записав все наши данные, телефоны и адреса, он сухо распрощался.
Лешка с полной безнадегой на лице в очередной раз набирал номер такси, когда быстрой тенью к нам скользнула Ангелина. Она легко коснулась моей все еще дрожащей руки:
— Нет, нет, не уходите. Я знаю, зачем вы здесь. Фредди был у вас? Конечно, он говорил. Прошу вас!
Мягко, но настойчиво она увлекла нас на второй этаж, где в зарослях зимнего сада мы оказались полностью скрыты от посторонних глаз. Пахло влажной землей, прелыми листьями, тоска вдруг взяла за горло так, что дышать стало трудно. Появилось совершенно отчетливое ощущение, что я ввязываюсь в гнусную историю. Прав Лешка, от всего этого смердит за версту.
Ангелина, указав нам на низкую деревянную скамейку, присела напротив. Скрючившись в неудобных позах, мы внимали ее сбивчивому рассказу. Глаза женщины лихорадочно горели, руки не находили себе места. Она выглядела взволнованной. И это было… неуместно. Меньше пяти часов назад убит ее муж, а она суетится, словно перед ответственным свиданием. Следов горя на ее лице я не заметила. Да и в словах, которые потоком летели с ее губ, не было и намека на печаль или хотя бы сожаление.
— Фредди имел много врагов, он был циничным человеком, из тех, что пойдут по трупам. Простите… Кажется, я не так выразилась. Но дело не в этом. Конечно, в связи с его смертью будет много проблем. Нас теперь примутся рвать на части. Однако меня волнует другое. Да… Меня волнуют девочки. Именно они, понимаете?
— А что с ними? — невинно поинтересовался Лешка.
Я незаметно пихнула его ногой.
— Видите ли, — с готовностью принялась втолковывать ему Ангелина, — мне довольно трудно это сформулировать, но есть некоторые опасения, некоторый дискомфорт…
И она слово в слово повторила то, что мы уже слышали от покойника несколькими днями ранее. Ничего конкретного, одна маловразумительная рефлексия по поводу своей повышенной тревожности. Но если объектом тревожности Фредди был он сам, то Ангелина акцентировала наше внимание именно на близняшках. Прямо она не говорила, но активно намекала, что боится за дочерей. А вот почему?..
— Еще до этой ужасной трагедии девочки собирались в поездку. Это была инициатива мужа, он сам подобрал для них маршрут. Довольно… ммм… странный, но мне показалось, что он просто хочет отослать их подальше. К сожалению, я не могу сейчас с ними поехать, но и отпускать одних не хочется.
— Но послушайте, — вставил Лешка, — у вас же наверняка есть служба безопасности…
— Да, да, но поймите… как вам объяснить?.. Если с Федором случилось такое, ну, вы понимаете… то можно ли доверять этим людям? Ох, я не знаю, я просто в ужасе! Если муж пошел к вам, значит, он вам доверял. Я… я тоже доверяю вам, пожалуйста, соглашайтесь! Я заплачу очень-очень хорошо. А телохранитель у вас будет, с вами поедет человек… Он умеет стрелять, драться, ну и все остальное… Да…
Проформы ради я уведомила Романову о том, что ни стрелять, ни драться, ни защищать я не могу. Дешевле ограничиться тем человеком. Она даже слушать меня не стала. Похоже, ее устроил бы и вариант моей полной умственной и физической инвалидности. Ей непременно надо было, чтобы кто-то совершенно посторонний полетел с девочками в их новогоднее путешествие. И под рукой оказалась только я.
Я поломалась еще немного и согласилась.
Лешка изо всей силы наступил мне на ногу, но я лишь стоически улыбнулась и уверила прекрасную хозяйку, что все от меня зависящее будет исполнено. Назвался груздем — полезай в кузов.
— Вы полетите? — спросила она, подбирая складки длинного вечернего платья.
— Да, — уверенно ответила я, — полечу!
Хозяйка легко поднялась с импровизированного кресла и, не оборачиваясь, легко заскользила прочь.
— Ну ты даешь, — прошептал Лешка. — Настя, ты что делаешь? Куда ты собралась лететь?
— Понятия не имею.
— Ты серьезно?
— Вполне.
— Да никогда! — сказал как припечатал Лешка.
Я вопросительно посмотрела на него снизу вверх и пожала плечами.
— Что ты кипятишься? Дурацкая ситуация, согласна с тобой. Но другого выхода нет.
— Как нет? Ну как же нет?
— Понимаешь, мы обещали Фредди, мы уже взяли у него аванс, а теперь наш клиент мертв. То, чего он втайне боялся, случилось. Я чувствую свою ответственность в сложившейся ситуации. — Остапа несло, я готова была сейчас приплести все что угодно, даже любовь к Родине и веру в политику партии. На самом деле все было просто: мне хотелось полететь! Да хоть на Северный полюс! Обманчиво красивым крылом моего лица коснулась неведомая жизнь, и я готова была лететь за призрачной птицей в дальние дали.
— Бред какой-то…— продолжал ворчать Лешка. — Конечно же я тебя никуда не отпущу.
— Поговорим об этом завтра, хорошо?
Когда мы наконец уже под утро дождались такси, почти отчаявшись покинуть это жуткое местечко, где на садовых дорожках стыли кровавые следы, к нам снова метнулась тень.
Дыша валокордином и водкой, Ангелина грустно молвила на прощанье:
— Если вы передумаете, то мне будет трудно объяснить это и девочкам, и себе, и тем людям, которые после смерти Фредди возьмут нас под защиту. Вы понимаете, о чем я?
— Более чем, — сдержанно кивнула я и захлопнула дверь синего беспородного тарантаса.
Я ровным счетом ничего не понимала.
Глава 2.
— Он мертв? — спросила она и поправила выбившийся из прически локон. Это движение было столь вопиюще неуместным, что мне стало по-настоящему страшно. Ледяной ужас пробился через горячечный бред внезапного шока и сковал тело.
Милиция прибыла чуть за полночь. Усталый капитан Лемехов огласил стандартный текст, суть которого сводилась к тому, чтобы все оставались на местах, ничего не трогали и ждали. Сколько именно придется ждать, он не уточнил, но каждый из гостей прекрасно понимал — ночь перестала быть томной.
В холле тревожно пахло порохом фейерверка и перегаром — видимо, оперативники уже успели отдать должное уходящему году. В саду, за нелепым кордоном из колышков и натянутой меж ними полосатой ленты, лежал мертвый Фредди. Над ним суетился человек, клацая вспышкой и что-то непрерывно бормоча. Отсюда, из дома, слов было не расслышать, но, судя по выражению лица, криминалист поминал отнюдь не святых угодников.
Залпом опрокинув в себя граммов сто густого элитного виски, я вжалась в Лешку и ждала, когда подействует наркоз. Наркоз подействовал на третьей порции. Я наконец-то смогла различать лица и слышать звуки. Рядом с нами в кресле сидели Привольные — бледная до синевы Ольга и окаменевший Денис. Они молчали. А вот Супонины, наоборот, не закрывали рта. Они постоянно подливали друг другу водки и, не закусывая, цедили ее, словно воду.
— Я тебе, Андрей, говорила, я ведь тебе говорила! — жарко шептала жена.
— Клавдия, иди на х…й! — так же жарко парировал ей муж.
— Что “иди”, что “иди”? Ты хоть понимаешь, что теперь будет? Я тебе говорила, что это не наш случай, что нам здесь нечего делать! Я тебе говорила? Сколько нас здесь продержат? Нас теперь будут таскать на допросы! Да…— махнула она рукой, — о чем вообще речь… Мы теперь кто? Кто? Мы теперь подозреваемые!
— Клав, достала, кому ты нужна? Сейчас запишут первые показания и отпустят. Еще успеем к дорогой теще, на пироги, ха-ха-ха, — нервно засмеялся Супонин, и на него тут же со всех сторон зашикали.
Ангелины и дочерей не было в комнате, должно быть, их уже допрашивали. Во двор въехала “скорая”, и два человека в белом спешно зашагали к черному входу. Кому-то стало плохо? Ангелине? Дочкам? Никак не могла представить их горюющими по толстяку Фредди. Не могла, и все тут.
Молодой человек, пожелавший взять Фредди в 2006 год, нервно чесался. Глаза его горели плохо замаскированным любопытством. Так горят глаза ни в чем не замешанных людей, которым все интересно, даже если это чужая смерть. А вот дама с собачкой глаза прятала. Она сидела, вжавшись в диван так, что ее почти не было видно под собольим палантином, и упрямо смотрела в пол. Даже когда громко звякала посуда, она не вздрагивала, не поднимала машинально лица. Она словно приклеилась глазами к персидскому ковру. Сейчас она была похожа скорее на крысу, чем на мартышку.
— Леш, — подала я голос, — Гришке надо позвонить.
— Потом, что толку сейчас звонить?
— Он контакты свои поднимет, мало ли. Мы тут люди посторонние, кто его знает, как все обернется.
Но тут нас позвали в библиотеку, где капитан Лемехов наспех записывал показания гостей. Весь его вид говорил, как все ему здесь отвратительно— напыщенные гости, роскошный, полный прислуги дом, хозяева, живые и мертвые. И мы, случайные люди на чужом празднике, тоже были ему отвратительны.
— Фамилия—имя—отчество, — бросил он нам сквозь зубы и даже словно бы поморщился от непреодолимого чувства брезгливости.
Мы коротко поведали ему о себе, о том, в каких отношениях состояли с покойным, почему именно у него отмечали святой для сердца каждого русского человека праздник.
— Бюро расследований, говорите? — с недобрым смешком уставился он на меня. — Семейных? Ну вы, блин, даете. Так что с девками, я не понял?
— Да я сама пока ничего не поняла. Он заплатил нам аванс и пригласил сюда, деталей рассказать так и не успел. Что-то по поводу девочек, падчериц. Не знаю точно, не могу сказать.
— Ну-ну… не можешь, говоришь? А придется, придется сказать. — Он с воодушевлением потер руки. По моей спине забегали мурашки, таким зловещим показался этот его жест.
“Сейчас он нас арестует”, — подумала я и чуть не заплакала. Не то чтобы я боялась правосудия. Но провести новогоднюю ночь в КПЗ было бы уже слишком.
Но Лемехов не стал нас арестовывать. Тщательно записав все наши данные, телефоны и адреса, он сухо распрощался.
Лешка с полной безнадегой на лице в очередной раз набирал номер такси, когда быстрой тенью к нам скользнула Ангелина. Она легко коснулась моей все еще дрожащей руки:
— Нет, нет, не уходите. Я знаю, зачем вы здесь. Фредди был у вас? Конечно, он говорил. Прошу вас!
Мягко, но настойчиво она увлекла нас на второй этаж, где в зарослях зимнего сада мы оказались полностью скрыты от посторонних глаз. Пахло влажной землей, прелыми листьями, тоска вдруг взяла за горло так, что дышать стало трудно. Появилось совершенно отчетливое ощущение, что я ввязываюсь в гнусную историю. Прав Лешка, от всего этого смердит за версту.
Ангелина, указав нам на низкую деревянную скамейку, присела напротив. Скрючившись в неудобных позах, мы внимали ее сбивчивому рассказу. Глаза женщины лихорадочно горели, руки не находили себе места. Она выглядела взволнованной. И это было… неуместно. Меньше пяти часов назад убит ее муж, а она суетится, словно перед ответственным свиданием. Следов горя на ее лице я не заметила. Да и в словах, которые потоком летели с ее губ, не было и намека на печаль или хотя бы сожаление.
— Фредди имел много врагов, он был циничным человеком, из тех, что пойдут по трупам. Простите… Кажется, я не так выразилась. Но дело не в этом. Конечно, в связи с его смертью будет много проблем. Нас теперь примутся рвать на части. Однако меня волнует другое. Да… Меня волнуют девочки. Именно они, понимаете?
— А что с ними? — невинно поинтересовался Лешка.
Я незаметно пихнула его ногой.
— Видите ли, — с готовностью принялась втолковывать ему Ангелина, — мне довольно трудно это сформулировать, но есть некоторые опасения, некоторый дискомфорт…
И она слово в слово повторила то, что мы уже слышали от покойника несколькими днями ранее. Ничего конкретного, одна маловразумительная рефлексия по поводу своей повышенной тревожности. Но если объектом тревожности Фредди был он сам, то Ангелина акцентировала наше внимание именно на близняшках. Прямо она не говорила, но активно намекала, что боится за дочерей. А вот почему?..
— Еще до этой ужасной трагедии девочки собирались в поездку. Это была инициатива мужа, он сам подобрал для них маршрут. Довольно… ммм… странный, но мне показалось, что он просто хочет отослать их подальше. К сожалению, я не могу сейчас с ними поехать, но и отпускать одних не хочется.
— Но послушайте, — вставил Лешка, — у вас же наверняка есть служба безопасности…
— Да, да, но поймите… как вам объяснить?.. Если с Федором случилось такое, ну, вы понимаете… то можно ли доверять этим людям? Ох, я не знаю, я просто в ужасе! Если муж пошел к вам, значит, он вам доверял. Я… я тоже доверяю вам, пожалуйста, соглашайтесь! Я заплачу очень-очень хорошо. А телохранитель у вас будет, с вами поедет человек… Он умеет стрелять, драться, ну и все остальное… Да…
Проформы ради я уведомила Романову о том, что ни стрелять, ни драться, ни защищать я не могу. Дешевле ограничиться тем человеком. Она даже слушать меня не стала. Похоже, ее устроил бы и вариант моей полной умственной и физической инвалидности. Ей непременно надо было, чтобы кто-то совершенно посторонний полетел с девочками в их новогоднее путешествие. И под рукой оказалась только я.
Я поломалась еще немного и согласилась.
Лешка изо всей силы наступил мне на ногу, но я лишь стоически улыбнулась и уверила прекрасную хозяйку, что все от меня зависящее будет исполнено. Назвался груздем — полезай в кузов.
— Вы полетите? — спросила она, подбирая складки длинного вечернего платья.
— Да, — уверенно ответила я, — полечу!
Хозяйка легко поднялась с импровизированного кресла и, не оборачиваясь, легко заскользила прочь.
— Ну ты даешь, — прошептал Лешка. — Настя, ты что делаешь? Куда ты собралась лететь?
— Понятия не имею.
— Ты серьезно?
— Вполне.
— Да никогда! — сказал как припечатал Лешка.
Я вопросительно посмотрела на него снизу вверх и пожала плечами.
— Что ты кипятишься? Дурацкая ситуация, согласна с тобой. Но другого выхода нет.
— Как нет? Ну как же нет?
— Понимаешь, мы обещали Фредди, мы уже взяли у него аванс, а теперь наш клиент мертв. То, чего он втайне боялся, случилось. Я чувствую свою ответственность в сложившейся ситуации. — Остапа несло, я готова была сейчас приплести все что угодно, даже любовь к Родине и веру в политику партии. На самом деле все было просто: мне хотелось полететь! Да хоть на Северный полюс! Обманчиво красивым крылом моего лица коснулась неведомая жизнь, и я готова была лететь за призрачной птицей в дальние дали.
— Бред какой-то…— продолжал ворчать Лешка. — Конечно же я тебя никуда не отпущу.
— Поговорим об этом завтра, хорошо?
Когда мы наконец уже под утро дождались такси, почти отчаявшись покинуть это жуткое местечко, где на садовых дорожках стыли кровавые следы, к нам снова метнулась тень.
Дыша валокордином и водкой, Ангелина грустно молвила на прощанье:
— Если вы передумаете, то мне будет трудно объяснить это и девочкам, и себе, и тем людям, которые после смерти Фредди возьмут нас под защиту. Вы понимаете, о чем я?
— Более чем, — сдержанно кивнула я и захлопнула дверь синего беспородного тарантаса.
Я ровным счетом ничего не понимала.
Глава 2.
Калькутта, Гонконг, Амстердам, Венеция. Таков был предполагаемый маршрут.
Дома мы упали на кровать, не раздеваясь, но выспаться так и не удалось. Около полудня в дверь забарабанили. Маленький мрачный мужчина протянул мне билеты и потребовал загранпаспорт. Судя по тому, как легко этим людям удалось соорудить мне проездные документы, не имея на руках никакого удостоверения личности, а лишь одни паспортные данные, все было более чем серьезно. Накануне, в полупьяном угаре, я не смогла оценить всю глубину происходящего. А сегодня пришло отчетливое понимание, что в этих глубинах я могу увязнуть по самые уши. И даже сверх того. Но сделать это захотелось еще сильнее, чем вчера. Калькутта, Гонконг, Амстердам и Венеция — таковы были основные точки предполагаемого маршрута. Для моего совкового уха, которое большую часть своей жизни грелось исключительно на российском солнышке, эти названия звучали райской музыкой.
Лешка мрачно варил кофе, потом так же мрачно его пил, потом долго плескался в ванной и вышел оттуда чернее грозовой тучи.
— Ну давай я не полечу? А? Давай останусь, — робко предложила я, понимая, что не останусь, не фига и уговаривать.
— Ты, Настя, всегда сначала делаешь, потом пытаешься понять. Это уже не лечится. Не знаю, что сказать.
— А я не знаю, что делать. Леш, ну посоветуй что-нибудь!
— Ты издеваешься надо мной? Да? Ты решила сделать из меня законченного идиота? Да я слов не могу найти! У меня сейчас ум за разум зайдет! Звони Гришке, звони немедленно! Это же… Нет, Настя, это немыслимо!
Гришке звонить я боялась. Примерно представляла, что мне скажет коллега. К счастью, телефон его оказался временно недоступен. Молчал и домашний. Наверное, спит еще, подумала я и решила перезвонить ближе к вечеру, а пока на всякий случай подготовиться к заграничному вояжу.
Пока Лешка с немым укором в глазах неприкаянно бродил по квартире, я гуляла в Сети, знакомясь с достопримечательностями предполагаемого маршрута. Информация обнадеживала. Елки-палки, подумала я, ну когда еще будет возможность побывать на халяву в столь отдаленных местах? За свои кровные я согласна разве что на Венецию и Амстердам. Это в лучшем случае. Но коль выпал такой шанс, почему не расширить рамки бытия до Гонконга и Индии? Так, сомнения прочь! Где мой зеленый чемодан?
Полдня я как заведенная собирала и приводила в порядок вещи. Легкий пуховик для промозглой Венеции, потертые джинсы для Амстердама, ветровка для Гонконга, где синоптики обещают в январе колебания температуры воздуха от 14 до 18 градусов выше нуля, и светлые летние одежды для жаркой Калькутты. Процесс меня захватил. Я забыла о том, что предшествовало моим суматошным сборам. Недавнее убийство Фредди ушло даже не на второй, а на какой-то десятый план. Подписку о невыезде я не давала, переживать нечего.
Лешка, отчаявшись дождаться просветления моего разума, уткнулся в телевизор и нервно скакал с одного канала на другой. Да уж, первое января выдалось престранное. Но я не могла сейчас думать ни о чем, кроме как о грядущем путешествии. Неожиданно во мне обнаружилась яростная страсть к перемене мест. Еще два дня назад пределом моих мечтаний был тихий отпуск в нашей богом забытой деревеньке, в маленьком деревянном домике, где так уютно трещат поленья в камине, где тишина такая плотная, что ее можно резать ножом, где в укромном уголке под плинтусом поет вечерами сверчок. И вот надо же было такому случиться — таинственный незнакомец принес билеты, где слегка смазанные буквы очерчивали рамки иных пространств, и от открывшейся перспективы сладко закружилось голова и томно заныло в животе. И еще эти странные сестры… Они будоражили мое воображение. Уж не извращенка ли я? — мелькнула мысль и тут же трусливо скрылась.
Вид почти собранного чемодана подействовал на Лешку странно. Он вдруг успокоился и даже напомнил мне, чтобы я не забыла взять аптечку, и спросил, хватит ли мне наличных. А сам флегматично достал из шкафа пуховик, кроссовки, джинсы, два теплых свитера, шерстяные носки, выгреб из холодильника почти всю еду, которую закупали к празднику, не забыв и гуся, а также несколько банок кошачьего корма, и стал упаковывать вещи и еду в спортивную сумку. Делал он это степенно, как человек, предвкушающий долгий приятный досуг в милой компании. Собственно, он собирался, как я понимала, осуществить в одиночку наши недавние совместные планы: провести каникулы в нашем маленьком загородном доме. Однако мне показалось подозрительным то, что он набрал целую кучу ванно-банных аксессуаров. Но ни бани, ни ванной там не было. Имелась скромная душевая кабина. Зачем же он тащит с собой ароматную пену и массажные рукавицы? Интересное дело. Может, он только и мечтал — спровадить меня? Разыграл для проформы возмущение, а теперь с чистой совестью приступил к основному плану? Нехорошие подозрения закрались в мою душу, но до поры до времени я отодвинула их.
Гораздо сильнее беспокоило отсутствие Гришки. Я набрала номер Лизаветы.
— А ты разве не в курсе? — удивилась она. — Они же на Новый год к родне собирались, в Воронеж, на три дня.
— Ох, точно… Я почему-то думала, что дома празднуют.
— Да нет, в Воронеже, они до родов хотели побывать. А мобильник он на работе забыл. Я последняя уходила, прибрала в сейф. Да ты, Настена, не переживай, проспится и сам на тебя выйдет.
Я представляла, сколько будет просыпаться Гришка после новогодних возлияний. Если по-хорошему, то как минимум дня три он будет недоступен для общества, а по-плохому, так и на всю неделю впадет в загул. Как пьют в Воронеже, я примерно представляла. Накануне моего визита в дом Федора мы договорились, что никакой активности я не проявляю, смотрю, слушаю, запоминаю. Получится — пытаюсь вытянуть из клиента максимум информации, не получится — пью, ем и веселюсь. После праздников встречаемся и вместе с заказчиком планируем дальнейшие шаги.
Вот и спланировали.
Дорога в Шереметьево-2 пролетела под колесами желтого такси гораздо быстрее, чем я успела окончательно собраться с мыслями. Лешка по телефону сухо сообщил, что разговаривать со мной не готов, а когда будет готов, то позвонит сам. Пока ему надо подумать. Это было грустно. Черт его знает, что ждет меня в дальних странствиях. Как бы сильно обижен он не был, но мог хоть несколько ласковых слов на прощание сказать?!
В аэропорту меня уже ждала делегация. Анна, Мария, похожая на обезьянку дама, на этот раз без собачки, Ангелина и дюжий молодец, косая сажень в плечах, смахивающий то ли на несгораемый шкаф, то ли на надгробную плиту.
— Знакомьтесь, это Ефим, можно попросту Фима, — представила его Ангелина, — он будет сопровождать вас в путешествии. Он — ваша надежа и опора.
Фима вежливо кивнул и даже вроде бы ногой слегка шаркнул. Анна и Мария молча оглядывали меня, сохраняя абсолютную безмятежность на ангельски чистых лицах.
— Светик, дай мне, пожалуйста, карту, — обратилась Ангелина к мартышке. Та порылась в микроскопической сумочке и извлекла на свет банковскую кредитку.
— Это, Настя, вам. У девочек есть еще немного наличных. Я надеюсь, вы будете благоразумны в тратах.
Кто-то, то ли Анна, то ли Мария, хмыкнул.
Суетливо распрощавшись с провожающей стороной, мы пересекли красную черту, за которой кончалась Россия. Регистрация и паспортный контроль прошли на удивление быстро. С нами, пассажирами первого класса, служащие были чуть более вежливы, чем с теми, кто летел экономом.
Попав в зону беспошлинной торговли, сестры сразу же упорхнули в парфюмерный магазин, а я попыталась навести контакт с Фимой:
— А Светлана кем приходится девочкам?
— Никем, — коротко бросил Ефим. На контакт он не слишком-то шел. Может, в его глазах я была засланным казачком?
— Что же она здесь делала? — не отставала я.
— Она врач.
— Кто?
— Не разыгрывайте из себя дуру. Она врач. Личный.
— А что же она не летит с нами?
— Личный врач Ангелины. А то вы не знаете… Не люблю сплетен. Пойдемте лучше кофе выпьем.
— Господи, да вы знаете, какие здесь цены?
— Про цены я знаю, спасибо. Двойной?
Фима меня интриговал. Его лицо не давало ни малейшего шанса заподозрить в нем личность, способную на сложную умственную деятельность. И в то же время голос у него был, как у человека, который читает не только “Плейбой”. Уж не знаю почему, но по голосу это всегда понятно. Даже если некто выдает бранную тираду, всегда можно догадаться, в каких пределах колеблется его IQ.
— С Ангелиной я близко не знакома, — сказала я, по привычке дуя в чашку, хотя кофе нам подали еле теплый. Фима насмешливо наблюдал за мной из-под коротких густых ресниц. Глазки у него были маленькие, едва заметные под пухлыми веками.
— Вам, можно сказать, повезло, — улыбнулся он, и я даже вздрогнула от неожиданности, такой жутковатой вышла у него улыбочка. Оригинальный тип. Я бы не удивилась, узнав, что в свободное от работы время он четвертует младенцев. Было в нем что-то одновременно холодное, точно лед, и порочно жестокое. А может, это лишь моя фантазия. Пребывая в состоянии близком к истерике, я готова наделить чертами монстра даже радушного толстощекого бармена.
Девочки появились через пятнадцать минут после объявления посадки, когда я уже почти открутила голову, высматривая их в толпе. Одарив всех лучезарными улыбками, они устроились на своих местах и блаженно замерли, как перед сеансом массажа.
Как и в трагическую новогоднюю ночь, когда погиб Федор, они были центром внимания. Все на них глазели. С восторгом и немного испуганно. В их красоте не было и намека на эротизм, на чувственность. Это была красота древних статуй, бесстрастных картин эпохи Средневековья. Немного неправильная и такая пронзительная, что сердце щемило. Уже потом, спустя несколько дней нашего безумного путешествия, мне пришел в голову образ… Я подумала, что если бы рисовала ангела смерти, то взяла бы в натурщицы Марию. Или Анну. К счастью, я никогда не умела рисовать.
Путь от Москвы до Дели занял около десяти часов. Все это время я проспала, предусмотрительно приняв прихваченную с собой таблетку тазепама. Очнулась от несильного толчка, когда наш аэробус коснулся посадочной полосы. Нам еще предстоял короткий перелет до Калькутты, но большая часть пути была позади. Покрутившись в делийском аэропорту, я уже не питала иллюзий относительно индийской части путешествия.
Индийцы мне активно не понравились. Точнее нет, это я себе не нравилась, когда смотрела на индийцев. И затаила обиду. Выглядели они так, как будто цивилизации не существуют. Ни респектабельные одежды, ни хай-тек интерьеров не могли ввести в заблуждение. Выражение лиц, общее настроение толпы были столь же трудно понятны для европейца, как и их дикий, ни на что не похожий английский. Обходительный, вежливый, благожелательный к чужестранцам, но совершенно чужой мир. Чужой и чуждый. Мне все время казалось, что под плотной завесой доброжелательности таится опасность. Какая именно, я поняла с опозданием, когда Индия осталась далеко позади.
— Духота какая, — недовольно бурчал Фима. — Вы, Анастасия, клювом-то не щелкайте, не ровен час, уведут ваш саквояжик, держите крепче.
Подпихивая меня в спину и не спуская глаз с девочек, он вытолкал нас на стоянку такси, и через минуту мы погрузились в кондиционированную прохладу лимузина. Впрочем, даже здесь пахло как-то странно. Не кожей, не пихтовой отдушкой, любимой всеми таксистами мира, а пылью и кардамоном.
Анна и Мария беспрестанно морщили свои хорошенькие носики и немного оттаяли лишь тогда, когда мы, миновав шоссе Нетаджи Субхаша, зарулили в относительно тихий проулочек, где располагались арендованные для нас апартаменты. Это была просторная светлая квартира с огромным холлом, с балконом в виде террасы, заставленная светлой мебелью и украшенная диковинными цветами.
Сестры расположились в дальней спальне, мой чемодан Фима отнес в небольшой уютный кабинет, выходящий окнами в заросший зеленью дворик. Сам же оккупировал комнатку рядом с входной дверью.
Остаток дня мы практически не встречались. Вечером принесли заказанный в ресторане ужин, но сестры так и не выбрались из своего убежища, а мы с Фимой едва ли одолели и десятую часть угощения. От индийской кухни с непривычки тошнило.
Как странно, еще сутки назад я смахивала с воротника столичный снежок, а сегодня за моим окном влажный индийский вечер…
— Настя, скажите, у вас есть мужчина? — Это была первая фраза, адресованная сестрами лично мне. До сего момента они меня искренне не замечали.
— Есть, — коротко проинформировала я то ли Анну, то ли Марию, я пока еще не могла отличать близняшек друг от друга.
— Ах, ну конечно, конечно! — Они говорили сразу обе. — Настя, а вы его сильно любите?
— Сильно. — Я не понимала, к чему они клонят. Мне милостиво было разрешено курить на кухне, и я с наслаждением затягивалась легкой сигаретой, запивая ее крепким кофе. Отвлекаться на бесцеремонные вопросы не больно-то и хотелось.
— А вы могли бы ради него совершить поступок? — не унимались девицы. Разговор был непонятным. Ничто не давало к нему поводов.
— Какой поступок?
— Ах… ну, какой поступок? Например, — зловеще понизила голос одна из сестер, — например, убить.
— Зачем?
— Затем, чтобы доказать свою любовь. — То ли они были все-таки дуры, то ли отчаянно притворялись. Выходило, впрочем, убедительно.
— Есть и другие способы доказать, — философски заметила я.
— Ах, конечно, конечно! — залепетали они и, перебивая друг друга, стали вдруг рассказывать мне содержание какого-то дамского романа, который, как оказалось, прочитали в самолете.
Главная героиня, защищая любимого мужчину от врагов, решается на тяжкое преступление и потом сдается полиции. Из тюрьмы она выходит спустя десять лет, седая и просветленная. В общем, круче, чем в индийском кино. Анна и Мария с таким восторгом изливали на меня содержимое дешевого романчика, что я усомнилась в их психическом здоровье. Ладно, дуры, но больные дуры?
Впрочем, девочки быстро потеряли интерес и к данной теме, и ко мне. Казалось, они существуют в своем изолированном мире. И только время от времени высовывают из-за толстой стены отчуждения незамутненные знанием жизни мордашки и, приходя в неописуемый восторг, тут же улезают обратно. Как в зоопарке.
Они были очень странные. Пожалуй, до сих пор я не встречала людей, чья глупость внешне смотрелась бы так очаровательно. Считая себя не столько красивой, сколько умной, я возносила достоинства интеллекта на высоту, недоступную в моем понимании большинству женщин. Высокий коэффициент умственной деятельности считала своим тайным оружием и в глубине души гордилась умением быстро вставлять в разговор ту или иную яркую цитату, замаскированную под собственную мысль. Конечно, к большому уму мне хотелось бы иметь еще и длинные ноги и шикарную грудь… Но уж что бог послал.
Лешка мрачно варил кофе, потом так же мрачно его пил, потом долго плескался в ванной и вышел оттуда чернее грозовой тучи.
— Ну давай я не полечу? А? Давай останусь, — робко предложила я, понимая, что не останусь, не фига и уговаривать.
— Ты, Настя, всегда сначала делаешь, потом пытаешься понять. Это уже не лечится. Не знаю, что сказать.
— А я не знаю, что делать. Леш, ну посоветуй что-нибудь!
— Ты издеваешься надо мной? Да? Ты решила сделать из меня законченного идиота? Да я слов не могу найти! У меня сейчас ум за разум зайдет! Звони Гришке, звони немедленно! Это же… Нет, Настя, это немыслимо!
Гришке звонить я боялась. Примерно представляла, что мне скажет коллега. К счастью, телефон его оказался временно недоступен. Молчал и домашний. Наверное, спит еще, подумала я и решила перезвонить ближе к вечеру, а пока на всякий случай подготовиться к заграничному вояжу.
Пока Лешка с немым укором в глазах неприкаянно бродил по квартире, я гуляла в Сети, знакомясь с достопримечательностями предполагаемого маршрута. Информация обнадеживала. Елки-палки, подумала я, ну когда еще будет возможность побывать на халяву в столь отдаленных местах? За свои кровные я согласна разве что на Венецию и Амстердам. Это в лучшем случае. Но коль выпал такой шанс, почему не расширить рамки бытия до Гонконга и Индии? Так, сомнения прочь! Где мой зеленый чемодан?
Полдня я как заведенная собирала и приводила в порядок вещи. Легкий пуховик для промозглой Венеции, потертые джинсы для Амстердама, ветровка для Гонконга, где синоптики обещают в январе колебания температуры воздуха от 14 до 18 градусов выше нуля, и светлые летние одежды для жаркой Калькутты. Процесс меня захватил. Я забыла о том, что предшествовало моим суматошным сборам. Недавнее убийство Фредди ушло даже не на второй, а на какой-то десятый план. Подписку о невыезде я не давала, переживать нечего.
Лешка, отчаявшись дождаться просветления моего разума, уткнулся в телевизор и нервно скакал с одного канала на другой. Да уж, первое января выдалось престранное. Но я не могла сейчас думать ни о чем, кроме как о грядущем путешествии. Неожиданно во мне обнаружилась яростная страсть к перемене мест. Еще два дня назад пределом моих мечтаний был тихий отпуск в нашей богом забытой деревеньке, в маленьком деревянном домике, где так уютно трещат поленья в камине, где тишина такая плотная, что ее можно резать ножом, где в укромном уголке под плинтусом поет вечерами сверчок. И вот надо же было такому случиться — таинственный незнакомец принес билеты, где слегка смазанные буквы очерчивали рамки иных пространств, и от открывшейся перспективы сладко закружилось голова и томно заныло в животе. И еще эти странные сестры… Они будоражили мое воображение. Уж не извращенка ли я? — мелькнула мысль и тут же трусливо скрылась.
Вид почти собранного чемодана подействовал на Лешку странно. Он вдруг успокоился и даже напомнил мне, чтобы я не забыла взять аптечку, и спросил, хватит ли мне наличных. А сам флегматично достал из шкафа пуховик, кроссовки, джинсы, два теплых свитера, шерстяные носки, выгреб из холодильника почти всю еду, которую закупали к празднику, не забыв и гуся, а также несколько банок кошачьего корма, и стал упаковывать вещи и еду в спортивную сумку. Делал он это степенно, как человек, предвкушающий долгий приятный досуг в милой компании. Собственно, он собирался, как я понимала, осуществить в одиночку наши недавние совместные планы: провести каникулы в нашем маленьком загородном доме. Однако мне показалось подозрительным то, что он набрал целую кучу ванно-банных аксессуаров. Но ни бани, ни ванной там не было. Имелась скромная душевая кабина. Зачем же он тащит с собой ароматную пену и массажные рукавицы? Интересное дело. Может, он только и мечтал — спровадить меня? Разыграл для проформы возмущение, а теперь с чистой совестью приступил к основному плану? Нехорошие подозрения закрались в мою душу, но до поры до времени я отодвинула их.
Гораздо сильнее беспокоило отсутствие Гришки. Я набрала номер Лизаветы.
— А ты разве не в курсе? — удивилась она. — Они же на Новый год к родне собирались, в Воронеж, на три дня.
— Ох, точно… Я почему-то думала, что дома празднуют.
— Да нет, в Воронеже, они до родов хотели побывать. А мобильник он на работе забыл. Я последняя уходила, прибрала в сейф. Да ты, Настена, не переживай, проспится и сам на тебя выйдет.
Я представляла, сколько будет просыпаться Гришка после новогодних возлияний. Если по-хорошему, то как минимум дня три он будет недоступен для общества, а по-плохому, так и на всю неделю впадет в загул. Как пьют в Воронеже, я примерно представляла. Накануне моего визита в дом Федора мы договорились, что никакой активности я не проявляю, смотрю, слушаю, запоминаю. Получится — пытаюсь вытянуть из клиента максимум информации, не получится — пью, ем и веселюсь. После праздников встречаемся и вместе с заказчиком планируем дальнейшие шаги.
Вот и спланировали.
Дорога в Шереметьево-2 пролетела под колесами желтого такси гораздо быстрее, чем я успела окончательно собраться с мыслями. Лешка по телефону сухо сообщил, что разговаривать со мной не готов, а когда будет готов, то позвонит сам. Пока ему надо подумать. Это было грустно. Черт его знает, что ждет меня в дальних странствиях. Как бы сильно обижен он не был, но мог хоть несколько ласковых слов на прощание сказать?!
В аэропорту меня уже ждала делегация. Анна, Мария, похожая на обезьянку дама, на этот раз без собачки, Ангелина и дюжий молодец, косая сажень в плечах, смахивающий то ли на несгораемый шкаф, то ли на надгробную плиту.
— Знакомьтесь, это Ефим, можно попросту Фима, — представила его Ангелина, — он будет сопровождать вас в путешествии. Он — ваша надежа и опора.
Фима вежливо кивнул и даже вроде бы ногой слегка шаркнул. Анна и Мария молча оглядывали меня, сохраняя абсолютную безмятежность на ангельски чистых лицах.
— Светик, дай мне, пожалуйста, карту, — обратилась Ангелина к мартышке. Та порылась в микроскопической сумочке и извлекла на свет банковскую кредитку.
— Это, Настя, вам. У девочек есть еще немного наличных. Я надеюсь, вы будете благоразумны в тратах.
Кто-то, то ли Анна, то ли Мария, хмыкнул.
Суетливо распрощавшись с провожающей стороной, мы пересекли красную черту, за которой кончалась Россия. Регистрация и паспортный контроль прошли на удивление быстро. С нами, пассажирами первого класса, служащие были чуть более вежливы, чем с теми, кто летел экономом.
Попав в зону беспошлинной торговли, сестры сразу же упорхнули в парфюмерный магазин, а я попыталась навести контакт с Фимой:
— А Светлана кем приходится девочкам?
— Никем, — коротко бросил Ефим. На контакт он не слишком-то шел. Может, в его глазах я была засланным казачком?
— Что же она здесь делала? — не отставала я.
— Она врач.
— Кто?
— Не разыгрывайте из себя дуру. Она врач. Личный.
— А что же она не летит с нами?
— Личный врач Ангелины. А то вы не знаете… Не люблю сплетен. Пойдемте лучше кофе выпьем.
— Господи, да вы знаете, какие здесь цены?
— Про цены я знаю, спасибо. Двойной?
Фима меня интриговал. Его лицо не давало ни малейшего шанса заподозрить в нем личность, способную на сложную умственную деятельность. И в то же время голос у него был, как у человека, который читает не только “Плейбой”. Уж не знаю почему, но по голосу это всегда понятно. Даже если некто выдает бранную тираду, всегда можно догадаться, в каких пределах колеблется его IQ.
— С Ангелиной я близко не знакома, — сказала я, по привычке дуя в чашку, хотя кофе нам подали еле теплый. Фима насмешливо наблюдал за мной из-под коротких густых ресниц. Глазки у него были маленькие, едва заметные под пухлыми веками.
— Вам, можно сказать, повезло, — улыбнулся он, и я даже вздрогнула от неожиданности, такой жутковатой вышла у него улыбочка. Оригинальный тип. Я бы не удивилась, узнав, что в свободное от работы время он четвертует младенцев. Было в нем что-то одновременно холодное, точно лед, и порочно жестокое. А может, это лишь моя фантазия. Пребывая в состоянии близком к истерике, я готова наделить чертами монстра даже радушного толстощекого бармена.
Девочки появились через пятнадцать минут после объявления посадки, когда я уже почти открутила голову, высматривая их в толпе. Одарив всех лучезарными улыбками, они устроились на своих местах и блаженно замерли, как перед сеансом массажа.
Как и в трагическую новогоднюю ночь, когда погиб Федор, они были центром внимания. Все на них глазели. С восторгом и немного испуганно. В их красоте не было и намека на эротизм, на чувственность. Это была красота древних статуй, бесстрастных картин эпохи Средневековья. Немного неправильная и такая пронзительная, что сердце щемило. Уже потом, спустя несколько дней нашего безумного путешествия, мне пришел в голову образ… Я подумала, что если бы рисовала ангела смерти, то взяла бы в натурщицы Марию. Или Анну. К счастью, я никогда не умела рисовать.
Путь от Москвы до Дели занял около десяти часов. Все это время я проспала, предусмотрительно приняв прихваченную с собой таблетку тазепама. Очнулась от несильного толчка, когда наш аэробус коснулся посадочной полосы. Нам еще предстоял короткий перелет до Калькутты, но большая часть пути была позади. Покрутившись в делийском аэропорту, я уже не питала иллюзий относительно индийской части путешествия.
Индийцы мне активно не понравились. Точнее нет, это я себе не нравилась, когда смотрела на индийцев. И затаила обиду. Выглядели они так, как будто цивилизации не существуют. Ни респектабельные одежды, ни хай-тек интерьеров не могли ввести в заблуждение. Выражение лиц, общее настроение толпы были столь же трудно понятны для европейца, как и их дикий, ни на что не похожий английский. Обходительный, вежливый, благожелательный к чужестранцам, но совершенно чужой мир. Чужой и чуждый. Мне все время казалось, что под плотной завесой доброжелательности таится опасность. Какая именно, я поняла с опозданием, когда Индия осталась далеко позади.
— Духота какая, — недовольно бурчал Фима. — Вы, Анастасия, клювом-то не щелкайте, не ровен час, уведут ваш саквояжик, держите крепче.
Подпихивая меня в спину и не спуская глаз с девочек, он вытолкал нас на стоянку такси, и через минуту мы погрузились в кондиционированную прохладу лимузина. Впрочем, даже здесь пахло как-то странно. Не кожей, не пихтовой отдушкой, любимой всеми таксистами мира, а пылью и кардамоном.
Анна и Мария беспрестанно морщили свои хорошенькие носики и немного оттаяли лишь тогда, когда мы, миновав шоссе Нетаджи Субхаша, зарулили в относительно тихий проулочек, где располагались арендованные для нас апартаменты. Это была просторная светлая квартира с огромным холлом, с балконом в виде террасы, заставленная светлой мебелью и украшенная диковинными цветами.
Сестры расположились в дальней спальне, мой чемодан Фима отнес в небольшой уютный кабинет, выходящий окнами в заросший зеленью дворик. Сам же оккупировал комнатку рядом с входной дверью.
Остаток дня мы практически не встречались. Вечером принесли заказанный в ресторане ужин, но сестры так и не выбрались из своего убежища, а мы с Фимой едва ли одолели и десятую часть угощения. От индийской кухни с непривычки тошнило.
Как странно, еще сутки назад я смахивала с воротника столичный снежок, а сегодня за моим окном влажный индийский вечер…
— Настя, скажите, у вас есть мужчина? — Это была первая фраза, адресованная сестрами лично мне. До сего момента они меня искренне не замечали.
— Есть, — коротко проинформировала я то ли Анну, то ли Марию, я пока еще не могла отличать близняшек друг от друга.
— Ах, ну конечно, конечно! — Они говорили сразу обе. — Настя, а вы его сильно любите?
— Сильно. — Я не понимала, к чему они клонят. Мне милостиво было разрешено курить на кухне, и я с наслаждением затягивалась легкой сигаретой, запивая ее крепким кофе. Отвлекаться на бесцеремонные вопросы не больно-то и хотелось.
— А вы могли бы ради него совершить поступок? — не унимались девицы. Разговор был непонятным. Ничто не давало к нему поводов.
— Какой поступок?
— Ах… ну, какой поступок? Например, — зловеще понизила голос одна из сестер, — например, убить.
— Зачем?
— Затем, чтобы доказать свою любовь. — То ли они были все-таки дуры, то ли отчаянно притворялись. Выходило, впрочем, убедительно.
— Есть и другие способы доказать, — философски заметила я.
— Ах, конечно, конечно! — залепетали они и, перебивая друг друга, стали вдруг рассказывать мне содержание какого-то дамского романа, который, как оказалось, прочитали в самолете.
Главная героиня, защищая любимого мужчину от врагов, решается на тяжкое преступление и потом сдается полиции. Из тюрьмы она выходит спустя десять лет, седая и просветленная. В общем, круче, чем в индийском кино. Анна и Мария с таким восторгом изливали на меня содержимое дешевого романчика, что я усомнилась в их психическом здоровье. Ладно, дуры, но больные дуры?
Впрочем, девочки быстро потеряли интерес и к данной теме, и ко мне. Казалось, они существуют в своем изолированном мире. И только время от времени высовывают из-за толстой стены отчуждения незамутненные знанием жизни мордашки и, приходя в неописуемый восторг, тут же улезают обратно. Как в зоопарке.
Они были очень странные. Пожалуй, до сих пор я не встречала людей, чья глупость внешне смотрелась бы так очаровательно. Считая себя не столько красивой, сколько умной, я возносила достоинства интеллекта на высоту, недоступную в моем понимании большинству женщин. Высокий коэффициент умственной деятельности считала своим тайным оружием и в глубине души гордилась умением быстро вставлять в разговор ту или иную яркую цитату, замаскированную под собственную мысль. Конечно, к большому уму мне хотелось бы иметь еще и длинные ноги и шикарную грудь… Но уж что бог послал.