Страница:
Я только-только натянула кожаную жилетку на тонкую, ветхую сорочку с обрезанными по плечи рукавами, как штора, прикрывающая вход в фургон, резко отдернулась, и в образовавшемся проеме нарисовался голый по пояс и мокрый с головы до ног Искра.
– Ну что ж, красавицы, теперь пришла и ваша очередь под дождем мокнуть. Засели вы знатно, вытолкнуть постараемся, но на этом все, дальше уже не поедем. Траву для стоянки уже выкосили, вожак сказал – надо переждать, а то никаких сил не хватит на своем горбу повозки тащить до ближайшего подлеска. – Харлекин чрезвычайно довольно улыбнулся, откинул от лица слипшиеся от воды волосы и протянул мне руки. – Мия, иди на мой голос. Я тебя вытащу из фургона и сразу до стоянки донесу.
– Сейчас. – Я нашарила платок, на ощупь повязала его на голове, оставив концы болтаться у левого плеча, и нарочито медленно пошла в сторону Искры. – А почему ты не заберешься внутрь?
– Милая, если бы ты видела, какой я грязный после того, как помог вытащить из лужи четыре повозки и одну телегу, ты бы подобных вопросов не задавала. – Рыжий осклабился, а когда я подошла ближе, резко подался вперед, хватая меня за запястье и одним рывком роняя в свои объятия.
Я взвизгнула, оказавшись прижатой к мокрой горячей груди, а харлекин уже спрыгнул с фургона прямиком в глубокую лужу, в которую превратилась дорога, каким-то чудом умудрившись не окатить меня брызгами. По плечам и затылку мгновенно застучали капли прохладного дождя, порыв ветра взметнул волосы, заплетенные в тонкие косички, и я подняла голову, осматриваясь вокруг.
В постепенно сгущающихся сумерках было видно, как чуть поодаль от дороги над колышущимися травяными волнами возвышаются ромалийские фургоны, выставленные «подковой». Где-то мелькали рыжеватые огоньки походных светильников, в которых горящая свеча укрывалась прозрачным стеклянным колпаком и потому ее не мог загасить ни ветер, ни дождь. Слышались обрывки команд возниц, недовольное, усталое ржание лошадей, которых выпрягали из повозок только для того, чтобы стреножить чуть поодаль от стоянки. Искра перешагнул через подоткнутую под завязшее колесо лирхиного фургона доску и понес меня по мокрой, отяжелевшей от дождя траве поближе к ромалийской стоянке.
– Не верти головой, будто зрячая, ненужные вопросы вызовешь, – негромко проворчал рыжий, приподнимая меня повыше, чтобы особо высокие травы не делились влагой с моими штанами на седалище. Я послушно замерла, прижавшись щекой к крепкой груди Искры, вслушиваясь в биение его сердца.
От харлекина пахло дождем, землей и травяным соком, а под этим всем чувствовался запах его самого – жаркий, солоноватый, с легкой примесью железной окалины и еще чего-то, похожего на почти забытый аромат моего родного гнездовища. Я глубоко вздохнула, неожиданно для самой себя уткнулась лицом в шею Искры, туда, где под кожей учащенно бился кровоток. Запах шассьей чешуи стал ощутимей, ярче – от него чуть дурела голова и сладко, совсем не больно ныло в низу живота.
Рыжий вздрогнул всем телом и резко остановился.
– Змейка, ты чего? – Его голос упал до низкого, хриплого шепота, жилка на шее под моими губами забилась сильнее, быстрее, а руки оборотня будто закаменели от напряжения.
– Сама не знаю. – Я с трудом заставила себя отодвинуться, поднять голову, глядя на Искру сквозь намокшую, липнущую к лицу повязку, и понимая, что огонек-одержимость моего спутника полыхает так ярко, что вот-вот прорвется сквозь сине-сиреневую пленочку спокойствия. Так настоящий огонь прожигает тряпичный шалашик, которым пытаются укрыть его сияние и его жар – не сразу, но стоит только где-нибудь вспыхнуть лепестку пламени, как очень скоро вся тряпка будет охвачена пожаром. – От тебя так… приятно пахнет…
– Укусить хочется? – нервно усмехнулся харлекин, как бы ненароком перехватывая меня поудобнее. Так, что дотянуться мне до его лица стало невозможно.
– Нет, – задумчиво пробормотала я, кладя ладонь себе на живот. – Но почему-то начинает тянуть здесь. Не больно, а…
– Приятно, – закончил за меня Искра, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Да. Что это?
Пауза. Со стороны увязшего лирхиного фургона послышались голоса и зычный окрик, зовущий рыжего по имени.
– Я тебе чуть позже объясню. Очень подробно. – Харлекин неожиданно радостно улыбнулся, звонко, крепко поцеловал меня в губы и аккуратно поставил на ноги прямо в мокрую траву. Я тихонько пискнула, а Искра рассмеялся: – Не переживай, сейчас вытащим эту треклятую повозку ромалийской гадалки, выловим кэльпи, и я буду весь твой. Хоть до помывки, хоть во время, хоть после нее – когда захочешь!
Он ушел к дороге, а я так и осталась стоять на лугу в полутора десятках шагов от того места, где увяз фургон Цары, слегка оглушенная новыми ощущениями. Со своего места мне было хорошо видно, как харлекин, нимало не смущаясь, поддергивает явно одолженные кем-то штаны с заплаткой на заду, приседает прямо в глубокую, по щиколотку, лужу, упирается широкими плечами в днище фургона и одним толчком приподнимает его на целую ладонь. И держит, пока ромалийцы деловито подсовывают под задние колеса широкие доски. Даже в сумерках заметно, как дрожат вздувшиеся мышцы на руках и обнаженном торсе Искры, как мокрые рыжие волосы, выбившиеся из-под головной повязки, липнут к потемневшему от напряжения лицу. А ведь он в самом деле не пользуется силой своей оборотничьей ипостаси – только тем, что дозволяет человеческое тело…
– А ну пошла-а!
Щелчок кнута, возмущенное лошадиное ржание – и повозка, качнувшись, медленно выкатывается с раскисшей дороги на луг. Искре помог подняться высокий, худой, как щепка, ромалиец, одобрительно хлопнул рыжего по плечу, широко улыбаясь и что-то негромко говоря. Благодарит, судя по всему – вон как довольством светится…
Шелестят высокие травы, пятнающие штаны каплями дождевой воды, босые ступни приятно холодит напитанная сыростью земля, пятки чуть покалывают мятые стебли. Дождь тихонько барабанит по кожаному жилету, промокшая насквозь повязка мешает, все норовит сползти, а сквозь тихий свист ветра в ушах пробиваются отзвуки голосов ромалийцев, устраивающихся на ночлег. Звенит металлическая сбруя на лошадях, которых выпрягают из повозок и уводят чуть дальше на некошеный луг, где-то начинает петь свирель, которой оказались нипочем ветер и сырость.
– Ты слышишь, Ясмия? – Цара подошла ближе, неторопливо перебирая в пальцах деревянные четки. – Кто-то будто насвистывает мелодию.
– Может, это ветер? – предположила я, пытаясь разобрать сквозь шум дождя и людские голоса тот самый свист, который растревожил лирху. – Я ничего не слышу.
– Вряд ли ветер, – качнула головой ромалийка. Мокрые волосы свились кольцами, темными змейками облепили длинную смуглую шею, перепутались с многочисленными ожерельями, спускающимися на грудь.
Я пожала плечами и медленно пошла вперед, раздвигая перед собой руками траву, доходившую мне почти до пояса. Мокрые стебли обвивали ноги, будто стремясь удержать на месте, а ступни успели порядком замерзнуть, пока я обошла стоянку и взглянула на луг, куда свели стреноженных лошадей.
И застыла на месте как вкопанная.
Посреди переливчатого многоцветья луга, среди ярких, искрящихся жизнью контуров животных мелькало угольно-черное пятно, перевитое призрачно-белой паутиной. И именно рядом с ним стояла хрупкая, светящая зеленью человеческая фигурка.
– Там ребенок, – шепнула я, сглатывая ставшую кислой слюну. – Рядом с кэльпи…
Цара шумно втянула воздух и побежала к лошадям, когда паутина, оплетающая нечисть, вдруг пропала, а ребенок оказался сидящим на спине кэльпи, надежно опутанный длиннющей серебристо-серой гривой.
– Искра-а-а!
Мой крик всполошил ромалийцев, кэльпи обернулась в мою сторону, игнорируя приближающуюся лирху, на ходу раскручивающую четки и сплетающую вокруг себя какое-то заклинание, похожее на туго затянутую петлю, и вдруг понеслась вскачь, стремительно удаляясь от стоянки.
Топот копыт, громкое, возмущенное ржание за спиной.
– Змейка, хватайся за руку!
Харлекин вздернул меня на коня на полном скаку и усадил перед собой, крепко придерживая за пояс.
– Видишь ее?
Я и забыла, что для Искры, в отличие от меня, ночная тьма существует. Это я вижу луг, как переливающееся разными оттенками синего травяное море, в котором зелеными светлячками-пятнышками вспыхивает мелкая живность, и на этом фоне быстро удаляющееся угольно-черное пятно очень хорошо заметно, – а харлекину, даже с отличным ночным зрением, разглядеть кэльпи, несущуюся вскачь в высокой траве, очень непросто.
– Да, впереди.
– Далеко?
Я спустила мешающуюся донельзя повязку с глаз, оставив ее болтаться на шее.
– Не очень, но она быстрая. Не догоним.
– Это мы еще посмотрим, – хмыкнул Искра, помогая мне пересесть по-мужски и вкладывая в мои руки поводья. – Ты главное не свались раньше времени и штаны мои не потеряй.
– А причем здесь…
Что-то мокрое, полотняное, с цветастой заплаткой внезапно оказалось у меня в руках, а рыжий скатился в сторону с лошадиного крупа, на краткое мгновение исчезая в высокой траве. Я вывернулась, чтобы рассмотреть, как харлекин поднимается с земли, встряхивается, отчего волосы-спицы, скребущие по железной спине, засияли бело-голубыми искорками на кончиках, – и вдруг устремляется вперед, оставляя после себя неровный туннель из примятой травы.
Лошадь, почуяв душный запах железного оборотня, шарахнулась в сторону, так что я едва не слетела в низкий колючий кустарник – спас только инстинкт, повинуясь которому я прильнула всем телом к спине животного, обеими руками хватаясь за взмокшую, остро пахнущую потом конскую шею.
Высокий, пронзительный, вибрирующий вопль раскатился над притихшим лугом, угольно-черное пятно впереди, рядом с которым сверкнула золотисто-красная искра, замедлилось, повернуло прочь от леса. Еще один удар харлекина – и кэльпи почти остановилась. Теперь она пятилась от кружащего вокруг нее Искры, по-волчьи припадая к земле. Я уже видела маленькую человеческую фигурку, обернутую серебристо-серой гривой, будто коконом, из которого выглядывали только безжизненно свисающие руки и ноги, видела вытянутую морду кэльпи с ярко горящими глазами и оттянутыми к вискам уголками рта…
И как такое можно было спутать с обычной лошадью?!
Я перекинула ногу через лошадиную шею, чувствуя, как закаменевшие на поводьях пальцы обрастают золотой чешуей, как рука гудит от напряжения, едва удерживая животное, почуявшее нечисть и пытающееся оказаться от нее как можно дальше.
Понимаю. Сама предпочла бы оказаться где-нибудь еще, у жарко горящего костра или в теплом фургоне, до подбородка закутанной в лоскутное одеяло. Где угодно – только не нестись вскачь по мокрому от дождя лугу, по тропинке, проложенной Искрой, стремительно приближаясь к месту, где два чудовища – одно призрачное, водяное, второе железное, пахнущее окалиной, – пытались выяснить, кто же из них двоих страшнее, сильнее и проворней.
Мелькнула покатая спина харлекина, покрытая исцарапанными пластинами, паутинно-светлая грива кэльпи, пляшущая на ветру обрывками истлевшего савана. Лошадь, вильнувшая в сторону сразу же, стоило мне только выпустить поводья…
Прыжок в никуда, с вытянутыми перед собой когтистыми руками. Страх пронизывает ледяной иглой, подступает к горлу в то короткое мгновение, когда нечисть меня замечает, начинает оборачиваться в мою сторону, скаля тонкие игольчатые зубы.
Удар!
Я упала на жесткий, как промерзшее дерево, круп «водяной лошадки», мгновенно зарываясь обеими руками в холодную, бессильно соскальзывающую по золотой чешуе гриву, на ощупь хватая ребенка поперек туловища. Белесые пряди липнут к одежде, как паутина, острые зубы нечисти клацнули рядом с бедром – и со звоном сомкнулись на вовремя подставленном железном запястье…
– Бр-р-рысь!
Мощная рука Искры отрывает меня от кэльпи вместе с прижатым к груди ребенком и бесцеремонно отбрасывает прочь, так далеко, что я приземляюсь в нескольких саженях в стороне от безобразной драки, больно ударяясь спиной и плечом о землю.
В голове шумело, мальчик, сдернутый с крупа «водяной лошадки», давил мне на грудь теплым неподвижным грузом, плечо, на которое я не слишком удачно приземлилась, ныло и болело. Полежать бы так на приятно холодящей затылок земле, дождавшись, пока рука обретет подвижность, – все равно шум драки удаляется и вопль кэльпи раздается все реже, как и звон харлекиньих доспехов, а вот низкое ворчание Искры, по-прежнему уверенное, звучит четко и громко…
Внезапно обрушившаяся тишина заставила меня вначале перевернуться на бок, а потом сесть, осторожно перекладывая бесчувственное тело ромалийского мальчика себе на колени. Дождь наконец-то прекратился, и сквозь шелест ветра в траве мне почудилось какое-то шуршание, словно кто-то приближался, аккуратно раздвигая перед собой упругие стебли.
Это не Искра. Ко мне он бы не крался.
Мальчик у меня на коленях шевельнулся, тихонько застонал, захныкал, не приходя в сознание.
Шорох на мгновение затих, а потом начал быстро приближаться.
Не задумываясь, я полоснула себя когтями по лодыжке, неглубоко, так, чтобы потекла кровь, коснулась кончиками пальцев краев свежей царапины и принялась чертить перед собой «запрещающий» знак, самый первый из тех, что когда-то научила меня лирха Ровина. Который намертво врезался в мою память после того, как сумел удержать рвущиеся из-под земли зеленоватые щупальцы-побеги неведомого создания еще в Загряде.
Резкие, будто резаные раны, линии знака зависли в воздухе перед моими глазами, зашуршала, приминаемая невидимым жерновом, трава, очерчивая границы обережного круга.
Тишина.
Резкий, сильный удар о колдовскую преграду. Я тихо пискнула от неожиданности, прижимая к себе ребенка, и во все глаза уставилась на оскаленные игольчатые зубы, зависшие на расстоянии вытянутой руки от моего лица.
Еще одна кэльпи, здоровущая, раза в полтора больше, чем та, что уносила на своей спине мальчишку из ромалийского лагеря, показалась из высоких зарослей столь внезапно, что сердце на миг пропустило удар от испуга. Черная, лоснящаяся от бисеринок влаги шкура, молочно-белая грива, ниспадающая до самой земли, широкие копыта, разделенные на три заостренные части, и пустые, отливающие перламутром глаза на узкой морде. Понятно теперь, почему люди пропадали чаще, чем обычно, – эти кэльпи охотились не поодиночке, а вместе. Редкая для неразумной нечисти пара, разделяющая и поиск пищи, и существование на дне реки в промежутках между охотой.
«Водяная лошадка» неторопливо обошла границу колдовского круга, склоняя голову к самой земле и шумно принюхиваясь, а потом неожиданно шарахнула копытом по басовито загудевшей преграде, будто проверяя ту на прочность.
Я молчала, настороженно следя за перемещениями кэльпи, как за густым, угольно-черным облаком тьмы, на которую набросили прозрачную белесую кисею, сквозь которую мне чудился то лошадиный скелет с частоколом тонких острых зубов и широкими, будто пластины, ребрами, то трепещущий огонек-сердце, едва-едва теплящийся в глубинах тела. Руки, уже покрывшиеся золотой чешуей до самых локтей, слегка дрожали, отчего колокольцы на лирхиных браслетах чуть слышно позванивали в сгустившейся тишине.
Ждать. Не высовываться.
С бесчувственным ребенком на руках я мало что могу сделать – выйти из круга, сохранив его в целости, может и не получиться, а бросить мальчика без защиты страшно…
– Мама?..
Кэльпи, услышав человеческий голос, тонко, высоко заржал и взвился на дыбы, обрушиваясь всем весом на преграду. Та легонько качнулась, но устояла, зато пришедший в себя ребенок мгновенно залился звонким, непрерывным криком, забился, пытаясь вырваться у меня из рук и сбежать подальше от страшных, насквозь пробирающих воплей нечисти, раздающихся так близко, так близко…
– Тише, тише. – Я крепко ухватила мальчишку обеими руками, утыкая его лицом в свою грудь, чтобы хоть немного заглушить крики, действующие на кэльпи, как бестолковое размахивание палкой перед оскаленной собачьей мордой. – Я лирха, я тебя вытащу из беды, только не кричи. Ты в безопасности, это чудовище тебя не тронет.
Пока – не тронет.
Очередной удар, от которого «запрещающий» знак, висящий в воздухе, пошел трещинами. То ли человечья кровь слабее шассьей, то ли я второпях напутала что-то, но эта преграда оказалась значительно хлипче той, что в свое время сдерживала Госпожу Загряды.
Мальчик всхлипнул и затих, дрожа всем телом, как щенок с обкорнанным ухом, которого я когда-то давно, целую жизнь назад, подобрала на обочине дороги рядом с разоренным ромалийским лагерем. Я прикрыла глаза, вслушиваясь в окружающую тишину.
Шорох безжалостно сминаемых стеблей, низкое горловое рычание, едва различимый металлический скрежет. На оскаленной морде кэльпи нарисовалось почти человеческое изумление, когда покрытые латами железные руки харлекина цепко ухватили «водяную лошадку» за задние ноги в момент, когда та намеревалась еще раз подняться на дыбы, чтобы сокрушить ненавистную невидимую стену, и резко дернули, оттаскивая нечисть в сторону от «добычи».
Металлический скрежет, от которого на спине вдоль позвоночника нарастает прочная шассья чешуя, низкий гул, как от удара в тяжелый гонг. Я торопливо сдернула с головы плотный яркий платок, украшенный шелковыми кистями, ловко замотала им ребенку лицо и голову, затягивая путаный узел сбоку.
– Не смотри на зло, и оно тебя не увидит. – Я аккуратно спустила с колен мальчишку, усадив его на землю. Тот беспомощно уцепился за мою одежду тонкими, ободранными на костяшках пальцами, замотал головой, тихонечко, нечленораздельно постанывая, будто разом утратив способность к человеческой речи. – Сиди тихо, и все будет хорошо. Обещаю.
Встать, повести плечами, словно сбрасывая невидимое покрывало.
Шаг вперед, сквозь преграду защитного контура, неприятно щекочущего кожу крохотными муравьиными лапками.
Над ночным лугом волнами перекатывается студеный ветер, остро пахнет травяным соком, вывернутым дерном, железной окалиной и холодной туманной сыростью. Краткое, всего на удар сердца, мгновение, когда мельком увиденное зрелище будто клеймо ставит и вспоминается в будущем в самых мельчайших подробностях, которые забываются столь же неохотно, как стирается с каменной плиты однажды выбитая надпись.
По-собачьи припавший к земле кэльпи, ощеривший тонкие блестящие зубы, плавно переступающий с ноги на ногу Искра, низко опустивший голову. Латы харлекина на левом плече смяты, по волосам-струнам то и дело пробегают бело-голубые огоньки…
Нет, с водяной нечистью надо иначе. Воду не убьешь, кромсая ее мечом или острыми когтями, не сокрушишь ударом тяжелого кулака – но можно укротить, заключив в крепкие тиски рукотворного русла и перекрыв плотиной.
Там, где не поможет сила, справится магия.
Шаг в сторону и вперед, на первый круг танца. Руки то взлетают над головой, то резко опадают, бессильно повисая вдоль туловища, лирхины браслеты на руках и ногах задают новый ритм – рваный, быстрый, кажущийся бессвязным. И свивается тугая, едва заметная нить, тянется через путаную сеть окружающего мира к харлекину, осторожно, будто неловко касается сияющего золотом «управляющего блока», скрытого под железной броней.
Мой шаг замедляется, тело кажется грузным, тяжелым, неповоротливым. Искра дернулся, обернулся в мою сторону – и я ощутила его взгляд, как острую тонкую спицу, воткнувшуюся в переносицу.
Больно.
Поворот. Харлекин повторяет мое движение, будто отражение в зеркале, пропуская мимо себя скакнувшего вперед кэльпи.
Изогнуть спину, откинув голову назад, качнуться из стороны в сторону, помогая себе плечами – шассье движение, не человеческое, – и резко согнуться пополам, так, что подбородок ударяется о ключицу.
Заплетенные в косички длинные волосы неровным веером летят вперед – и совсем рядом, в нескольких шагах, со свистом рассекает воздух тысячехвостая железная плеть, в которую обратились харлекиньи струны.
Яркая белая вспышка, треск – и следом за ним взрыв, отбросивший меня в траву ударом невидимого молота, грохот, от которого тоненько запищало-зазвенело в ушах. Повеяло послегрозовой свежестью и почему-то мокрыми подпаленными тряпками, на лодыжки плеснуло чем-то нестерпимо горячим, текучим – уже не кровь, но еще не вода, что-то посередине.
Уши словно воском заклеены. Перед глазами плавают яркие пятна, расцвечивающие черноту.
Меня перевернули на спину, попытались усадить, поддерживая голову.
Тьма отступала неохотно – я не сразу поняла, что меня трясут за плечи и легонько шлепают по щекам, приводя в чувство. Низкий, рокочущий бас Искры перемежается высоким, звенящим от напряжения детским голоском.
– Змейка! Ты как? Ты меня слышишь?
Я мотнула головой и торопливо зажмурилась, пережидая подступившую к горлу тошноту. Почувствовала, как чьи-то маленькие ладошки ухватили меня за когтистую руку, покрытую чешуей, легонько подергали, будто стремясь убедиться, что это не вычурная перчатка.
– Что? – Я с трудом остановила пестрящий цветными пятнами взгляд на мальчике, схватившемся за мою ладонь, как за спасательную веревку. Боится, очень боится – но в глубине души у него зреет что-то теплое, яркое, как лепесток пламени.
– Почему ты такая? – В голосе ребенка звенит приближающаяся истерика.
Уши уже не закладывало тишиной, зато голова начала прямо-таки раскалываться от боли.
– Прокляли, – через силу прохрипела я. – Потому из табора ушла.
Мальчик отшатнулся – я успела подумать, что он сейчас удерет куда глаза глядят с криком «чудовище!» – и вдруг подался вперед, обеими руками обнимая меня за шею и с громким плачем утыкаясь лицом в жесткое, покрытое шассьей чешуей плечо.
Я вздрогнула, растерянно взглянула на Искру, уже успевшего сменить облик, и неловко обняла ревущего во весь голос, жмущегося ко мне человеческого ребенка когтистыми руками…
Глава 4
– Ну что ж, красавицы, теперь пришла и ваша очередь под дождем мокнуть. Засели вы знатно, вытолкнуть постараемся, но на этом все, дальше уже не поедем. Траву для стоянки уже выкосили, вожак сказал – надо переждать, а то никаких сил не хватит на своем горбу повозки тащить до ближайшего подлеска. – Харлекин чрезвычайно довольно улыбнулся, откинул от лица слипшиеся от воды волосы и протянул мне руки. – Мия, иди на мой голос. Я тебя вытащу из фургона и сразу до стоянки донесу.
– Сейчас. – Я нашарила платок, на ощупь повязала его на голове, оставив концы болтаться у левого плеча, и нарочито медленно пошла в сторону Искры. – А почему ты не заберешься внутрь?
– Милая, если бы ты видела, какой я грязный после того, как помог вытащить из лужи четыре повозки и одну телегу, ты бы подобных вопросов не задавала. – Рыжий осклабился, а когда я подошла ближе, резко подался вперед, хватая меня за запястье и одним рывком роняя в свои объятия.
Я взвизгнула, оказавшись прижатой к мокрой горячей груди, а харлекин уже спрыгнул с фургона прямиком в глубокую лужу, в которую превратилась дорога, каким-то чудом умудрившись не окатить меня брызгами. По плечам и затылку мгновенно застучали капли прохладного дождя, порыв ветра взметнул волосы, заплетенные в тонкие косички, и я подняла голову, осматриваясь вокруг.
В постепенно сгущающихся сумерках было видно, как чуть поодаль от дороги над колышущимися травяными волнами возвышаются ромалийские фургоны, выставленные «подковой». Где-то мелькали рыжеватые огоньки походных светильников, в которых горящая свеча укрывалась прозрачным стеклянным колпаком и потому ее не мог загасить ни ветер, ни дождь. Слышались обрывки команд возниц, недовольное, усталое ржание лошадей, которых выпрягали из повозок только для того, чтобы стреножить чуть поодаль от стоянки. Искра перешагнул через подоткнутую под завязшее колесо лирхиного фургона доску и понес меня по мокрой, отяжелевшей от дождя траве поближе к ромалийской стоянке.
– Не верти головой, будто зрячая, ненужные вопросы вызовешь, – негромко проворчал рыжий, приподнимая меня повыше, чтобы особо высокие травы не делились влагой с моими штанами на седалище. Я послушно замерла, прижавшись щекой к крепкой груди Искры, вслушиваясь в биение его сердца.
От харлекина пахло дождем, землей и травяным соком, а под этим всем чувствовался запах его самого – жаркий, солоноватый, с легкой примесью железной окалины и еще чего-то, похожего на почти забытый аромат моего родного гнездовища. Я глубоко вздохнула, неожиданно для самой себя уткнулась лицом в шею Искры, туда, где под кожей учащенно бился кровоток. Запах шассьей чешуи стал ощутимей, ярче – от него чуть дурела голова и сладко, совсем не больно ныло в низу живота.
Рыжий вздрогнул всем телом и резко остановился.
– Змейка, ты чего? – Его голос упал до низкого, хриплого шепота, жилка на шее под моими губами забилась сильнее, быстрее, а руки оборотня будто закаменели от напряжения.
– Сама не знаю. – Я с трудом заставила себя отодвинуться, поднять голову, глядя на Искру сквозь намокшую, липнущую к лицу повязку, и понимая, что огонек-одержимость моего спутника полыхает так ярко, что вот-вот прорвется сквозь сине-сиреневую пленочку спокойствия. Так настоящий огонь прожигает тряпичный шалашик, которым пытаются укрыть его сияние и его жар – не сразу, но стоит только где-нибудь вспыхнуть лепестку пламени, как очень скоро вся тряпка будет охвачена пожаром. – От тебя так… приятно пахнет…
– Укусить хочется? – нервно усмехнулся харлекин, как бы ненароком перехватывая меня поудобнее. Так, что дотянуться мне до его лица стало невозможно.
– Нет, – задумчиво пробормотала я, кладя ладонь себе на живот. – Но почему-то начинает тянуть здесь. Не больно, а…
– Приятно, – закончил за меня Искра, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Да. Что это?
Пауза. Со стороны увязшего лирхиного фургона послышались голоса и зычный окрик, зовущий рыжего по имени.
– Я тебе чуть позже объясню. Очень подробно. – Харлекин неожиданно радостно улыбнулся, звонко, крепко поцеловал меня в губы и аккуратно поставил на ноги прямо в мокрую траву. Я тихонько пискнула, а Искра рассмеялся: – Не переживай, сейчас вытащим эту треклятую повозку ромалийской гадалки, выловим кэльпи, и я буду весь твой. Хоть до помывки, хоть во время, хоть после нее – когда захочешь!
Он ушел к дороге, а я так и осталась стоять на лугу в полутора десятках шагов от того места, где увяз фургон Цары, слегка оглушенная новыми ощущениями. Со своего места мне было хорошо видно, как харлекин, нимало не смущаясь, поддергивает явно одолженные кем-то штаны с заплаткой на заду, приседает прямо в глубокую, по щиколотку, лужу, упирается широкими плечами в днище фургона и одним толчком приподнимает его на целую ладонь. И держит, пока ромалийцы деловито подсовывают под задние колеса широкие доски. Даже в сумерках заметно, как дрожат вздувшиеся мышцы на руках и обнаженном торсе Искры, как мокрые рыжие волосы, выбившиеся из-под головной повязки, липнут к потемневшему от напряжения лицу. А ведь он в самом деле не пользуется силой своей оборотничьей ипостаси – только тем, что дозволяет человеческое тело…
– А ну пошла-а!
Щелчок кнута, возмущенное лошадиное ржание – и повозка, качнувшись, медленно выкатывается с раскисшей дороги на луг. Искре помог подняться высокий, худой, как щепка, ромалиец, одобрительно хлопнул рыжего по плечу, широко улыбаясь и что-то негромко говоря. Благодарит, судя по всему – вон как довольством светится…
Шелестят высокие травы, пятнающие штаны каплями дождевой воды, босые ступни приятно холодит напитанная сыростью земля, пятки чуть покалывают мятые стебли. Дождь тихонько барабанит по кожаному жилету, промокшая насквозь повязка мешает, все норовит сползти, а сквозь тихий свист ветра в ушах пробиваются отзвуки голосов ромалийцев, устраивающихся на ночлег. Звенит металлическая сбруя на лошадях, которых выпрягают из повозок и уводят чуть дальше на некошеный луг, где-то начинает петь свирель, которой оказались нипочем ветер и сырость.
– Ты слышишь, Ясмия? – Цара подошла ближе, неторопливо перебирая в пальцах деревянные четки. – Кто-то будто насвистывает мелодию.
– Может, это ветер? – предположила я, пытаясь разобрать сквозь шум дождя и людские голоса тот самый свист, который растревожил лирху. – Я ничего не слышу.
– Вряд ли ветер, – качнула головой ромалийка. Мокрые волосы свились кольцами, темными змейками облепили длинную смуглую шею, перепутались с многочисленными ожерельями, спускающимися на грудь.
Я пожала плечами и медленно пошла вперед, раздвигая перед собой руками траву, доходившую мне почти до пояса. Мокрые стебли обвивали ноги, будто стремясь удержать на месте, а ступни успели порядком замерзнуть, пока я обошла стоянку и взглянула на луг, куда свели стреноженных лошадей.
И застыла на месте как вкопанная.
Посреди переливчатого многоцветья луга, среди ярких, искрящихся жизнью контуров животных мелькало угольно-черное пятно, перевитое призрачно-белой паутиной. И именно рядом с ним стояла хрупкая, светящая зеленью человеческая фигурка.
– Там ребенок, – шепнула я, сглатывая ставшую кислой слюну. – Рядом с кэльпи…
Цара шумно втянула воздух и побежала к лошадям, когда паутина, оплетающая нечисть, вдруг пропала, а ребенок оказался сидящим на спине кэльпи, надежно опутанный длиннющей серебристо-серой гривой.
– Искра-а-а!
Мой крик всполошил ромалийцев, кэльпи обернулась в мою сторону, игнорируя приближающуюся лирху, на ходу раскручивающую четки и сплетающую вокруг себя какое-то заклинание, похожее на туго затянутую петлю, и вдруг понеслась вскачь, стремительно удаляясь от стоянки.
Топот копыт, громкое, возмущенное ржание за спиной.
– Змейка, хватайся за руку!
Харлекин вздернул меня на коня на полном скаку и усадил перед собой, крепко придерживая за пояс.
– Видишь ее?
Я и забыла, что для Искры, в отличие от меня, ночная тьма существует. Это я вижу луг, как переливающееся разными оттенками синего травяное море, в котором зелеными светлячками-пятнышками вспыхивает мелкая живность, и на этом фоне быстро удаляющееся угольно-черное пятно очень хорошо заметно, – а харлекину, даже с отличным ночным зрением, разглядеть кэльпи, несущуюся вскачь в высокой траве, очень непросто.
– Да, впереди.
– Далеко?
Я спустила мешающуюся донельзя повязку с глаз, оставив ее болтаться на шее.
– Не очень, но она быстрая. Не догоним.
– Это мы еще посмотрим, – хмыкнул Искра, помогая мне пересесть по-мужски и вкладывая в мои руки поводья. – Ты главное не свались раньше времени и штаны мои не потеряй.
– А причем здесь…
Что-то мокрое, полотняное, с цветастой заплаткой внезапно оказалось у меня в руках, а рыжий скатился в сторону с лошадиного крупа, на краткое мгновение исчезая в высокой траве. Я вывернулась, чтобы рассмотреть, как харлекин поднимается с земли, встряхивается, отчего волосы-спицы, скребущие по железной спине, засияли бело-голубыми искорками на кончиках, – и вдруг устремляется вперед, оставляя после себя неровный туннель из примятой травы.
Лошадь, почуяв душный запах железного оборотня, шарахнулась в сторону, так что я едва не слетела в низкий колючий кустарник – спас только инстинкт, повинуясь которому я прильнула всем телом к спине животного, обеими руками хватаясь за взмокшую, остро пахнущую потом конскую шею.
Высокий, пронзительный, вибрирующий вопль раскатился над притихшим лугом, угольно-черное пятно впереди, рядом с которым сверкнула золотисто-красная искра, замедлилось, повернуло прочь от леса. Еще один удар харлекина – и кэльпи почти остановилась. Теперь она пятилась от кружащего вокруг нее Искры, по-волчьи припадая к земле. Я уже видела маленькую человеческую фигурку, обернутую серебристо-серой гривой, будто коконом, из которого выглядывали только безжизненно свисающие руки и ноги, видела вытянутую морду кэльпи с ярко горящими глазами и оттянутыми к вискам уголками рта…
И как такое можно было спутать с обычной лошадью?!
Я перекинула ногу через лошадиную шею, чувствуя, как закаменевшие на поводьях пальцы обрастают золотой чешуей, как рука гудит от напряжения, едва удерживая животное, почуявшее нечисть и пытающееся оказаться от нее как можно дальше.
Понимаю. Сама предпочла бы оказаться где-нибудь еще, у жарко горящего костра или в теплом фургоне, до подбородка закутанной в лоскутное одеяло. Где угодно – только не нестись вскачь по мокрому от дождя лугу, по тропинке, проложенной Искрой, стремительно приближаясь к месту, где два чудовища – одно призрачное, водяное, второе железное, пахнущее окалиной, – пытались выяснить, кто же из них двоих страшнее, сильнее и проворней.
Мелькнула покатая спина харлекина, покрытая исцарапанными пластинами, паутинно-светлая грива кэльпи, пляшущая на ветру обрывками истлевшего савана. Лошадь, вильнувшая в сторону сразу же, стоило мне только выпустить поводья…
Прыжок в никуда, с вытянутыми перед собой когтистыми руками. Страх пронизывает ледяной иглой, подступает к горлу в то короткое мгновение, когда нечисть меня замечает, начинает оборачиваться в мою сторону, скаля тонкие игольчатые зубы.
Удар!
Я упала на жесткий, как промерзшее дерево, круп «водяной лошадки», мгновенно зарываясь обеими руками в холодную, бессильно соскальзывающую по золотой чешуе гриву, на ощупь хватая ребенка поперек туловища. Белесые пряди липнут к одежде, как паутина, острые зубы нечисти клацнули рядом с бедром – и со звоном сомкнулись на вовремя подставленном железном запястье…
– Бр-р-рысь!
Мощная рука Искры отрывает меня от кэльпи вместе с прижатым к груди ребенком и бесцеремонно отбрасывает прочь, так далеко, что я приземляюсь в нескольких саженях в стороне от безобразной драки, больно ударяясь спиной и плечом о землю.
В голове шумело, мальчик, сдернутый с крупа «водяной лошадки», давил мне на грудь теплым неподвижным грузом, плечо, на которое я не слишком удачно приземлилась, ныло и болело. Полежать бы так на приятно холодящей затылок земле, дождавшись, пока рука обретет подвижность, – все равно шум драки удаляется и вопль кэльпи раздается все реже, как и звон харлекиньих доспехов, а вот низкое ворчание Искры, по-прежнему уверенное, звучит четко и громко…
Внезапно обрушившаяся тишина заставила меня вначале перевернуться на бок, а потом сесть, осторожно перекладывая бесчувственное тело ромалийского мальчика себе на колени. Дождь наконец-то прекратился, и сквозь шелест ветра в траве мне почудилось какое-то шуршание, словно кто-то приближался, аккуратно раздвигая перед собой упругие стебли.
Это не Искра. Ко мне он бы не крался.
Мальчик у меня на коленях шевельнулся, тихонько застонал, захныкал, не приходя в сознание.
Шорох на мгновение затих, а потом начал быстро приближаться.
Не задумываясь, я полоснула себя когтями по лодыжке, неглубоко, так, чтобы потекла кровь, коснулась кончиками пальцев краев свежей царапины и принялась чертить перед собой «запрещающий» знак, самый первый из тех, что когда-то научила меня лирха Ровина. Который намертво врезался в мою память после того, как сумел удержать рвущиеся из-под земли зеленоватые щупальцы-побеги неведомого создания еще в Загряде.
Резкие, будто резаные раны, линии знака зависли в воздухе перед моими глазами, зашуршала, приминаемая невидимым жерновом, трава, очерчивая границы обережного круга.
Тишина.
Резкий, сильный удар о колдовскую преграду. Я тихо пискнула от неожиданности, прижимая к себе ребенка, и во все глаза уставилась на оскаленные игольчатые зубы, зависшие на расстоянии вытянутой руки от моего лица.
Еще одна кэльпи, здоровущая, раза в полтора больше, чем та, что уносила на своей спине мальчишку из ромалийского лагеря, показалась из высоких зарослей столь внезапно, что сердце на миг пропустило удар от испуга. Черная, лоснящаяся от бисеринок влаги шкура, молочно-белая грива, ниспадающая до самой земли, широкие копыта, разделенные на три заостренные части, и пустые, отливающие перламутром глаза на узкой морде. Понятно теперь, почему люди пропадали чаще, чем обычно, – эти кэльпи охотились не поодиночке, а вместе. Редкая для неразумной нечисти пара, разделяющая и поиск пищи, и существование на дне реки в промежутках между охотой.
«Водяная лошадка» неторопливо обошла границу колдовского круга, склоняя голову к самой земле и шумно принюхиваясь, а потом неожиданно шарахнула копытом по басовито загудевшей преграде, будто проверяя ту на прочность.
Я молчала, настороженно следя за перемещениями кэльпи, как за густым, угольно-черным облаком тьмы, на которую набросили прозрачную белесую кисею, сквозь которую мне чудился то лошадиный скелет с частоколом тонких острых зубов и широкими, будто пластины, ребрами, то трепещущий огонек-сердце, едва-едва теплящийся в глубинах тела. Руки, уже покрывшиеся золотой чешуей до самых локтей, слегка дрожали, отчего колокольцы на лирхиных браслетах чуть слышно позванивали в сгустившейся тишине.
Ждать. Не высовываться.
С бесчувственным ребенком на руках я мало что могу сделать – выйти из круга, сохранив его в целости, может и не получиться, а бросить мальчика без защиты страшно…
– Мама?..
Кэльпи, услышав человеческий голос, тонко, высоко заржал и взвился на дыбы, обрушиваясь всем весом на преграду. Та легонько качнулась, но устояла, зато пришедший в себя ребенок мгновенно залился звонким, непрерывным криком, забился, пытаясь вырваться у меня из рук и сбежать подальше от страшных, насквозь пробирающих воплей нечисти, раздающихся так близко, так близко…
– Тише, тише. – Я крепко ухватила мальчишку обеими руками, утыкая его лицом в свою грудь, чтобы хоть немного заглушить крики, действующие на кэльпи, как бестолковое размахивание палкой перед оскаленной собачьей мордой. – Я лирха, я тебя вытащу из беды, только не кричи. Ты в безопасности, это чудовище тебя не тронет.
Пока – не тронет.
Очередной удар, от которого «запрещающий» знак, висящий в воздухе, пошел трещинами. То ли человечья кровь слабее шассьей, то ли я второпях напутала что-то, но эта преграда оказалась значительно хлипче той, что в свое время сдерживала Госпожу Загряды.
Мальчик всхлипнул и затих, дрожа всем телом, как щенок с обкорнанным ухом, которого я когда-то давно, целую жизнь назад, подобрала на обочине дороги рядом с разоренным ромалийским лагерем. Я прикрыла глаза, вслушиваясь в окружающую тишину.
Шорох безжалостно сминаемых стеблей, низкое горловое рычание, едва различимый металлический скрежет. На оскаленной морде кэльпи нарисовалось почти человеческое изумление, когда покрытые латами железные руки харлекина цепко ухватили «водяную лошадку» за задние ноги в момент, когда та намеревалась еще раз подняться на дыбы, чтобы сокрушить ненавистную невидимую стену, и резко дернули, оттаскивая нечисть в сторону от «добычи».
Металлический скрежет, от которого на спине вдоль позвоночника нарастает прочная шассья чешуя, низкий гул, как от удара в тяжелый гонг. Я торопливо сдернула с головы плотный яркий платок, украшенный шелковыми кистями, ловко замотала им ребенку лицо и голову, затягивая путаный узел сбоку.
– Не смотри на зло, и оно тебя не увидит. – Я аккуратно спустила с колен мальчишку, усадив его на землю. Тот беспомощно уцепился за мою одежду тонкими, ободранными на костяшках пальцами, замотал головой, тихонечко, нечленораздельно постанывая, будто разом утратив способность к человеческой речи. – Сиди тихо, и все будет хорошо. Обещаю.
Встать, повести плечами, словно сбрасывая невидимое покрывало.
Шаг вперед, сквозь преграду защитного контура, неприятно щекочущего кожу крохотными муравьиными лапками.
Над ночным лугом волнами перекатывается студеный ветер, остро пахнет травяным соком, вывернутым дерном, железной окалиной и холодной туманной сыростью. Краткое, всего на удар сердца, мгновение, когда мельком увиденное зрелище будто клеймо ставит и вспоминается в будущем в самых мельчайших подробностях, которые забываются столь же неохотно, как стирается с каменной плиты однажды выбитая надпись.
По-собачьи припавший к земле кэльпи, ощеривший тонкие блестящие зубы, плавно переступающий с ноги на ногу Искра, низко опустивший голову. Латы харлекина на левом плече смяты, по волосам-струнам то и дело пробегают бело-голубые огоньки…
Нет, с водяной нечистью надо иначе. Воду не убьешь, кромсая ее мечом или острыми когтями, не сокрушишь ударом тяжелого кулака – но можно укротить, заключив в крепкие тиски рукотворного русла и перекрыв плотиной.
Там, где не поможет сила, справится магия.
Шаг в сторону и вперед, на первый круг танца. Руки то взлетают над головой, то резко опадают, бессильно повисая вдоль туловища, лирхины браслеты на руках и ногах задают новый ритм – рваный, быстрый, кажущийся бессвязным. И свивается тугая, едва заметная нить, тянется через путаную сеть окружающего мира к харлекину, осторожно, будто неловко касается сияющего золотом «управляющего блока», скрытого под железной броней.
Мой шаг замедляется, тело кажется грузным, тяжелым, неповоротливым. Искра дернулся, обернулся в мою сторону – и я ощутила его взгляд, как острую тонкую спицу, воткнувшуюся в переносицу.
Больно.
Поворот. Харлекин повторяет мое движение, будто отражение в зеркале, пропуская мимо себя скакнувшего вперед кэльпи.
Изогнуть спину, откинув голову назад, качнуться из стороны в сторону, помогая себе плечами – шассье движение, не человеческое, – и резко согнуться пополам, так, что подбородок ударяется о ключицу.
Заплетенные в косички длинные волосы неровным веером летят вперед – и совсем рядом, в нескольких шагах, со свистом рассекает воздух тысячехвостая железная плеть, в которую обратились харлекиньи струны.
Яркая белая вспышка, треск – и следом за ним взрыв, отбросивший меня в траву ударом невидимого молота, грохот, от которого тоненько запищало-зазвенело в ушах. Повеяло послегрозовой свежестью и почему-то мокрыми подпаленными тряпками, на лодыжки плеснуло чем-то нестерпимо горячим, текучим – уже не кровь, но еще не вода, что-то посередине.
Уши словно воском заклеены. Перед глазами плавают яркие пятна, расцвечивающие черноту.
Меня перевернули на спину, попытались усадить, поддерживая голову.
Тьма отступала неохотно – я не сразу поняла, что меня трясут за плечи и легонько шлепают по щекам, приводя в чувство. Низкий, рокочущий бас Искры перемежается высоким, звенящим от напряжения детским голоском.
– Змейка! Ты как? Ты меня слышишь?
Я мотнула головой и торопливо зажмурилась, пережидая подступившую к горлу тошноту. Почувствовала, как чьи-то маленькие ладошки ухватили меня за когтистую руку, покрытую чешуей, легонько подергали, будто стремясь убедиться, что это не вычурная перчатка.
– Что? – Я с трудом остановила пестрящий цветными пятнами взгляд на мальчике, схватившемся за мою ладонь, как за спасательную веревку. Боится, очень боится – но в глубине души у него зреет что-то теплое, яркое, как лепесток пламени.
– Почему ты такая? – В голосе ребенка звенит приближающаяся истерика.
Уши уже не закладывало тишиной, зато голова начала прямо-таки раскалываться от боли.
– Прокляли, – через силу прохрипела я. – Потому из табора ушла.
Мальчик отшатнулся – я успела подумать, что он сейчас удерет куда глаза глядят с криком «чудовище!» – и вдруг подался вперед, обеими руками обнимая меня за шею и с громким плачем утыкаясь лицом в жесткое, покрытое шассьей чешуей плечо.
Я вздрогнула, растерянно взглянула на Искру, уже успевшего сменить облик, и неловко обняла ревущего во весь голос, жмущегося ко мне человеческого ребенка когтистыми руками…
Глава 4
К полудню окончательно распогодилось, свежий ветер угнал тяжелые дождевые облака дальше на север, а чистое небо обратилось в яркий бездонный аквамарин, на котором оброненной золотой монеткой блестело майское солнце.
Я угрюмо брела по еще сырой дороге, старательно обходя лужи, стоявшие в колеях и ямках, а за мной шел не слишком довольный жизнью харлекин, придерживающий под уздцы крепкого рыжего жеребца со светлой, аккуратно подстриженной гривой.
Конь по кличке Вереск достался нам, когда мы с Искрой покидали переставший быть гостеприимным ромалийский табор. Отец спасенного мальчика окликнул нас, уже успевших отойти от ярких фургонов, и, пряча взгляд, протянул харлекину поводья статного, оседланного жеребца. Дескать, люди мы или нет, а ромалийцы долги свои завсегда отдают. Любому отплатят добром за добро, ответят местью на причиненное зло и не посмотрят, человек перед ними, нелюдь или подлунная тварь. Каждому по заслугам достанется, вот и на этот раз – за спасение единственного сына отдает своего лучшего коня, чтобы дорога путникам показалась короче и легче.
– Говорил же, надо быть поосторожнее, – вздохнул Искра, не давая себе труда обойти неглубокую лужу и на втором же шаге по щиколотку погружаясь в мутную воду. Чертыхнулся и все-таки выбрался на более сухую обочину, разглядывая испачканные рыжей грязью сапоги. – Как нас лирха на твоей мнимой слепоте подловила. Едва заметила, что ты не задумываясь берешь сладости у меня с ладони, так и заподозрила неладное. А пацан только добавил ей уверенности в собственной правоте относительно нас с тобой.
Я промолчала. А чего спорить, если харлекин прав?
Казалось бы, ночная скачка, а затем и охота на кэльпи закончилась удачно, ребенка мы вернули на руки плачущей матери целым и невредимым, да и я успела обобрать золотистую чешую с тела раньше, чем мы показались в таборе, но утром лирха Цара вежливо попросила нас с Искрой уйти, пока не поздно. Потому что отбитый у «водяной лошадки» мальчик, оказавшись в безопасности, под большим секретом поведал матери о «проклятии» своей спасительницы, о том, что глаза у пришлой женщины совсем не слепые, что они горят золотым огнем, а руки до плеч обращаются в ящеричьи лапки. Просил о помощи, а вместо этого навлек на нас пусть не беду, но неприятности.
– Не сдали бы, – задумчиво пробормотал харлекин себе под нос, взбираясь на недовольно всхрапнувшего коня и выпрямляясь в седле. Посмотрел на меня, усмехнулся своим мыслям и заговорил громче, уверенней: – Мы, конечно, оказали им неплохую услугу, но кто этих людей знает. Сегодня они тебе улыбаются, подливают вино в кружку и подсовывают девиц покрасивше, а на следующий день просыпаешься от ножа под лопаткой или от сапога стражника, ласково пинающего тебя в бок.
– Ладно тебе. – Я наклонилась, чтобы подобрать подол, едва-едва не касающийся сырой глины. Скрутила зеленый лен в жгут и подсунула кончик под узкий плетеный ремень, на котором болтался кошель с таррами. Идти сразу стало удобнее, зато стали видны ободранные накануне коленки и аккуратно замазанный густой коричневатой мазью, доставшейся от лирхи Цары, подживший порез на ноге.
Я угрюмо брела по еще сырой дороге, старательно обходя лужи, стоявшие в колеях и ямках, а за мной шел не слишком довольный жизнью харлекин, придерживающий под уздцы крепкого рыжего жеребца со светлой, аккуратно подстриженной гривой.
Конь по кличке Вереск достался нам, когда мы с Искрой покидали переставший быть гостеприимным ромалийский табор. Отец спасенного мальчика окликнул нас, уже успевших отойти от ярких фургонов, и, пряча взгляд, протянул харлекину поводья статного, оседланного жеребца. Дескать, люди мы или нет, а ромалийцы долги свои завсегда отдают. Любому отплатят добром за добро, ответят местью на причиненное зло и не посмотрят, человек перед ними, нелюдь или подлунная тварь. Каждому по заслугам достанется, вот и на этот раз – за спасение единственного сына отдает своего лучшего коня, чтобы дорога путникам показалась короче и легче.
– Говорил же, надо быть поосторожнее, – вздохнул Искра, не давая себе труда обойти неглубокую лужу и на втором же шаге по щиколотку погружаясь в мутную воду. Чертыхнулся и все-таки выбрался на более сухую обочину, разглядывая испачканные рыжей грязью сапоги. – Как нас лирха на твоей мнимой слепоте подловила. Едва заметила, что ты не задумываясь берешь сладости у меня с ладони, так и заподозрила неладное. А пацан только добавил ей уверенности в собственной правоте относительно нас с тобой.
Я промолчала. А чего спорить, если харлекин прав?
Казалось бы, ночная скачка, а затем и охота на кэльпи закончилась удачно, ребенка мы вернули на руки плачущей матери целым и невредимым, да и я успела обобрать золотистую чешую с тела раньше, чем мы показались в таборе, но утром лирха Цара вежливо попросила нас с Искрой уйти, пока не поздно. Потому что отбитый у «водяной лошадки» мальчик, оказавшись в безопасности, под большим секретом поведал матери о «проклятии» своей спасительницы, о том, что глаза у пришлой женщины совсем не слепые, что они горят золотым огнем, а руки до плеч обращаются в ящеричьи лапки. Просил о помощи, а вместо этого навлек на нас пусть не беду, но неприятности.
– Не сдали бы, – задумчиво пробормотал харлекин себе под нос, взбираясь на недовольно всхрапнувшего коня и выпрямляясь в седле. Посмотрел на меня, усмехнулся своим мыслям и заговорил громче, уверенней: – Мы, конечно, оказали им неплохую услугу, но кто этих людей знает. Сегодня они тебе улыбаются, подливают вино в кружку и подсовывают девиц покрасивше, а на следующий день просыпаешься от ножа под лопаткой или от сапога стражника, ласково пинающего тебя в бок.
– Ладно тебе. – Я наклонилась, чтобы подобрать подол, едва-едва не касающийся сырой глины. Скрутила зеленый лен в жгут и подсунула кончик под узкий плетеный ремень, на котором болтался кошель с таррами. Идти сразу стало удобнее, зато стали видны ободранные накануне коленки и аккуратно замазанный густой коричневатой мазью, доставшейся от лирхи Цары, подживший порез на ноге.