Самойлова Елена. Змеиное золото. Лиходолье

   – Красавица, спору нет, – усмехнулся Искра, подводя Вереска вплотную ко мне, наклоняясь и протягивая руку, перехваченную на запястье широким кожаным браслетом с металлическими бляшками. – Залезай, иначе до развилки с южным трактом до вечера не доберемся.
   – Не люблю лошадей, – нарочито закапризничала я, с опаской глядя на рослого жеребца, спокойно стоявшего на месте и косившегося в мою сторону с редким безразличием. – Я на них ездить не умею.
   – Тебе и не надо уметь. – Искре, похоже, надоело меня уговаривать, поэтому он просто склонился ниже, обхватил меня рукой за талию и легко вздернул наверх, усаживая за собой. – Достаточно лишь покрепче за меня держаться.
   Я не успела толком возразить, только ухватиться за Искров широкий кожаный пояс, как оборотень ударил коня пятками по бокам и пустил вскачь по подсохшей уже дороге. Я пискнула и вжалась лицом в широкую спину харлекина, чувствуя, как меня подбрасывает на каждом конском скоке.
   – Колени сожми!
   – Что?
   – Колени, говорю, сожми посильнее. – Искра обернулся, лисьи глаза его смеялись, играли на солнце янтарными окатышами. – Сидеть будешь крепче, а то болтаешься, как мешок с поклажей.
   Я послушалась. На удивление, совет помог – подбрасывать и в самом деле стало не так высоко, но не прошло и четверти часа, как вначале колени, а затем и бедра начали каменеть от напряжения и ныть. Ох, и намаюсь я, когда слезу наконец-то на твердую землю! Похожие ощущения возникали, когда лирха Ровина учила меня ромалийским пляскам. Для танцев нужны были сильные, крепкие ноги, вот и приходилось то передвигаться вдоль дороги, у которой вставал табор, на карачках, мелким, переваливающимся «гусиным шагом», то подолгу стоять у стены на полусогнутых ногах, делая вид, что на самом деле ты сидишь на невидимом табурете. После таких занятий я тихонечко подвывала от «иголочек» в ступнях и икрах, а уж что творилось на следующее утро – страшно даже вспомнить. Ноги не гнулись вовсе, и если забраться в фургон по-прежнему было нетрудно, то вот спуск вниз по узкой разборной лесенке становился испытанием не из легких. Постепенно я привыкла, ни танцы, ни упражнения больше не вызывали таких болей, но с новым телом, судя по всему, придется начинать все заново, если я хочу и впредь чаровать нелюдь ромалийскими плясками.
   – Змейка! – Голос Искры стал выше, чуть зазвенел металлом. Я вздрогнула, подняла голову. – Смотри!
   Слева, среди травяных волн, несся табун диких лошадей.
   Тонконогих, поджарых, с длиннющими гривами, стелющимися над высокими травами. Шкура отливает на солнце чернью и рыжиной, как полированное дерево, или серебрится, будто покрытая инеем, звонкое ржание раскалывает нагретый солнцем воздух, далеко разносится над лугом. Первым скачет рослый, снежно-белый вожак, по размеру не уступающий чудовищному самцу кэльпи, который бился в невидимую стену защитного круга прошлой ночью.
   Невозможно красивые, свободные, полные жизни создания. Я таких не видела ни в городах, ни в таборе. Да и не могло там оказаться подобных красавцев – ведь они встречаются лишь на воле, посреди ровных, как стол, степей и зеленых лугов, их не увидишь на базаре или под седлом. Те, кого калечат железные уздечки и плети, день за днем приручая, вынуждая подчиниться человеку, уже совершенно другие животные. С опущенными головами, потухшим, покорным взглядом…
   Вереск неожиданно отозвался высоким, звонким ржанием на клич вожака, взбрыкнул, пытаясь свернуть с дороги и присоединиться к диким собратьям, но был остановлен крепкой рукой Искры, натянувшей поводья.
   Рывок вперед, от которого я едва не слетела на землю, низкий горловой окрик харлекина – и конь нехотя свернул обратно на дорогу, неторопливо, с оглядкой переходя на равномерную рысь. Я проводила взглядом удаляющийся к горизонту дикий табун и попыталась разжать намертво вцепившиеся в Искрову куртку пальцы.
   – А ты еще удивлялся, почему я не люблю лошадей.
   – И до сих пор удивляюсь, – отозвался оборотень, накрывая мою замерзшую ладонь своей, горячей, чуть взмокшей от пота. – Лошади, они ведь как мы с тобой. Очень не любят оковы и плети и предпочитают жить сами по себе, а не по чьей-то указке. Или тебе понравилось на цепи у змеелова?
   Последнюю фразу он произнес легко, нарочито игриво, но за ней крылась обида. Как и когда Искра узнал, что в плену у разноглазого дудочника со мной обошлись гораздо вежливей, чем с человеком, да еще и ключик от цепей ненароком оставили, понятия не имею. Может, Михей-конокрад, что выдергивал меня, едва не застрявшую меж прутьев решетки, как репку из земли, проболтался ненароком, а может, харлекин сам догадался. Так или иначе, но Искра затаил эту непонятную, невысказанную обиду и теперь изредка припоминал мне короткий плен у Викториана как нечто постыдное, недостойное шассы. Как будто я оказалась виновата в том, что меня не распяли на пыточном столе, не попытались живьем снять чешуйчатую шкуру, а всего лишь обыскали и посадили в камеру как обычную ромалийскую воровку. И почему-то попытались научить чему-то непонятному, столь важному для Викториана, что тот готов был рискнуть жизнью, лишь бы добиться своего.
   А все из-за дудочника, в груди которого горело неутолимое пламя мечты-одержимости.
   Остаток пути, до самого вечера, я угрюмо молчала, лишь изредка напоминая о себе просьбой об очередной остановке, чтобы хоть как-то размять затекшие ноги, перекусить и сходить по нужде.
   Чем ближе к развилке дорог, о которой рассказывал Искра, тем луга становились беднее, травы ниже, а земля суше. Крупные яркие цветы, восхищавшие меня всего неделю назад, будто бы потускнели, стали реже, и теперь среди невысокой, едва по колено, травы выглядывали лишь скромные ромашки, синие звездочки цикория, от которых к вечеру над лугом плыл терпкий медвяный аромат, да странные розоватые «метелки», развевающиеся на ветру, как женские волосы. Солнце, успевшее за день напечь мне голову до противной ломоты в затылке, наконец-то порыжело и коснулось макушек далеких деревьев нижним краем, когда впереди показался высокий столб с аккуратно прибитой поперечиной.
   – Дорога к Черноречью, – прочитал харлекин почти невидимую, расплывающуюся перед моими глазами надпись. Обернулся, глядя на мое мрачное, недовольное лицо, и глубоко вздохнул. Спешился, аккуратно снял меня с лошадиного крупа и поставил на землю. – Пройдемся пешком? Заодно поищем место, чтобы заночевать. Караваны сейчас должны ходить часто, весна – самое удобное время для путешествий в Лиходолье, потом становится слишком жарко и сухо.
   – Говоришь, как будто ты там уже был, – пробормотала я, выходя на перекресток и глядя на широкую, хорошо утоптанную, удивительно ровную ленту дороги, уходящую вдаль на юг.
   Не верится даже, что тут каждый год едут сотни подвод с товарами, которые везут на Чернореченский рынок одежду, ткани и утварь, а вывозят редкие травы, ведовские снадобья и многое другое, чем богата только лиходольская степь. Дорога ровная, как стол, а следы от тележных колес вдавлены в слежавшуюся желтую глину всего на два пальца. Перед Загрядой дорога была много хуже, даже перед самыми городскими воротами, где ее ремонтировали чуть ли не каждый сезон, а здесь, посреди лугов, когда до ближайшего крупного поселения ехать день, а то и два… Удивительно, право слово.
   – А если и был, что с того? – Искра подошел ближе, ведя коня под уздцы. Теплая ладонь осторожно опустилась на мое плечо, чуть сжала. – Это случилось очень давно, я тогда только-только осознал себя харлекином и искал прибежища вблизи Черноречья. Думал, что там железному оборотню будет спокойнее, чем в славенских землях, где из-за глупой ошибки на охоте рискуешь стать мишенью Ордена Змееловов.
   – А оказалось? – Я неторопливо пошла по дороге на юг, приобняв Искру за пояс и прячась под его плащом от сухого холодного ветра, дующего с запада. Ветер поднимал с дороги песок, который неприятно щекотал колени, выглядывающие из-под поддернутой юбки, оглаживал лицо шершавой невидимой ладонью.
   – Оказалось… – Ладонь харлекина ласково соскользнула по моей руке и уютно улеглась на талии, прижимая к крепкому боку оборотня. Искра горько усмехнулся, пальцы, легонько оглаживающие меня сквозь льняную ткань, замерли. – Оказалось совсем иначе. В Лиходолье был прав тот, кто сильнее, впрочем, как и везде. Но если люди, напуганные перспективой стать обедом какой-нибудь нечисти, объединялись вокруг спешно выстроенной церквушки, огораживались высокими частоколами и присматривали не только за собой, но и за ближними своими, то местные хищники вели себя совершенно иначе. Они грызлись между собой за право отхватить как можно больше территорий, за право свободной, единоличной охоты в этой проклятой степи. Те, кто послабее и поумнее, сбивались в разношерстные стаи, а кто-то охотился исподтишка, вылезая из глубокой норы, только когда хозяин территории прятался от слишком яркого и жаркого дневного светила. И разумеется, слабый, меньше года как осознавший себя, железный оборотень не был нужен никому. Почти.
   – Почти? – Я подняла на него взгляд. Искра как бы ненароком пожал плечами и беззаботно улыбнулся, но я все равно увидела, как его «ореол» затягивает тускло-серая горечь.
   Оказалось, что харлекины после первого превращения не сразу утрачивают человеческие эмоции, которые в дальнейшем заменяет инстинкт и способность подстраиваться, запоминать и демонстрировать на публике подходящее к ситуации настроение. Первые несколько лет после осознания себя оборотнем Искра еще цеплялся за детские воспоминания, за чувства, которые у него были и которые гасли с каждым днем, забывались – и больше не возвращались, оставляя после себя только ничего не значащие слова.
   Или же приобретали новый, ранее неизвестный смысл.
   С каждым днем короткие штришки на его руке становились все четче и ярче, с каждым превращением в существо из витых стальных жил и железных доспехов он забывал, как это – быть человеком, зато начал узнавать о себе то, чего даже не подозревал. Нужные сведения просто всплывали у него в мыслях и запоминались так крепко, что захочешь – уже не забудешь. Татуировка на руке – знак принадлежности к харлекинам, три последние цифры – номер «модели», вроде родового знака, доставшийся от неизвестного отца. Броня выдерживает гораздо больше, чем самые крепкие рыцарские латы, а если хочешь изменить облик – придется питаться свежей плотью и кровью.
   – Знаешь, недавно осознавший себя харлекин чувствует себя хуже, чем шасса в чужой шкуре, – вздохнул Искра, прижимая меня покрепче и чуть ускоряя шаг. – Стирается грань между родовой памятью и теми воспоминаниями, которые были накоплены во время человеческой жизни, чувства выцветают и блекнут, как дешевые краски на ярком солнце. Оборачиваясь в железное чудовище, ты приходишь в себя в другом, гораздо более взрослом теле, которое навязывает тебе совершенно иные потребности. И знаешь, что самое страшное? Нет никого, кто бы объяснил тебе, еще недавнему подростку, что с тобой случилось и как с этим жить дальше. И родовая память – плохая замена наставнику. Поэтому я отчаянно искал хоть кого-нибудь, кто поможет мне разобраться с собой, понять, кем я стал и что с этим всем делать.
   – И, как я понимаю, нашел его в Лиходолье?
   Искра помолчал, задумчиво прикусывая нижнюю губу. Сероватая туманная дымка не самых лучших воспоминаний ненадолго сгустилась, грозовым облаком закрыла пульсирующий золотом огонек, горящий у харлекина на уровне грудины. Я остановилась и обняла своего спутника обеими руками, прижимаясь лицом к светлой рубашке, видневшейся между полами незастегнутой куртки. Его ладонь соскользнула было по пояснице, но потом неожиданно поднялась вверх, накрывая горячечным теплом мой затылок под ворохом степняцких косичек.
   – Скорее, она сама меня нашла. И обучила таким тонкостям охоты на людей, о которых я даже не догадывался.
   – Она? – Я подняла голову, вопросительно глядя в ставшие неожиданно усталыми лисьи глаза.
   Искра пожал плечами и улыбнулся.
   – Первая любовь редко у кого бывает удачной, но запоминается на всю жизнь. Даже у харлекинов.
   Теперь настала моя очередь пожимать плечами. Где-то в глубине сознания, далеко-далеко, в самом уголке, бережно хранилось воспоминание ромалийки Рады об этом самом первом, ярком, как солнце, и захватывающем, как прыжок с высокого обрыва в чистую, глубокую реку, чувстве. Это «что-то» мерцало яркой искоркой, помогало ухватить тонкую, сверкающую нить заклинания во время ромалийского танца, но все равно оставалось неизведанным и непонятным.
   – Я думала, что харлекины не чувствуют ничего подобного, что…
   – Наверняка тебе рассказывали, что такие, как я, просто бездушные и вечно голодные железяки, да? – Искра бесцеремонно перебил меня, наклонился, крепкие пальцы аккуратно ухватили в горсть туго заплетенные косички. Не больно, но уже не слишком приятно. – Знаешь, так оно и есть. С течением времени мы полностью забываем о таких мелочах, как эмоции. Помним, что есть такие странные слова, как «привязанность» или «верность», помним, что они обычно значат у людей, но больше не ощущаем ничего подобного. Совсем. Поначалу, в первый год-два после превращения, я еще был способен на эмоциональные порывы, но потом это ушло. Как я думал – безвозвратно.
   Он несильно потянул меня за волосы, вынуждая запрокинуть голову так, чтобы я смотрела в светло-карие, вызолоченные лучами заходящего солнца лисьи глаза. Серая дымка, окутывавшая его «ореол», растаяла без следа, позволяя мне увидеть ярко горящий огонек-одержимость, золотые лепестки которого прочно вросли в ровное сияние, переливающееся всеми цветами алого.
   – Но я ошибся…
   Искра приблизил свое лицо почти вплотную к моему, так, что я ощутила, как кончики его волос, которые он оставил свободно полоскаться на ветру, легонечко щекочут мои щеки.
   Сердце почему-то пропустило удар, а потом забилось вдвое быстрее.
   Я потянулась навстречу харлекину, но тот неожиданно уклонился, легонько мазнул губами по моему виску и выпрямился, внимательно глядя на меня сверху вниз. Наверное, удивление и невесть откуда взявшаяся досада столь явно нарисовались у меня на лице, что Искра вначале недоверчиво склонил голову набок, а потом почему-то улыбнулся. Едва заметно. Даже не улыбка – так, легкая, призрачная тень.
   – Ты расстроилась, что я тебя не поцеловал.
   Не вопрос, а утверждение. Отдающее ноткой самодовольства.
   – Да ну тебя…
   Я неожиданно смутилась, как будто Искра поймал меня на чем-то постыдном и непозволительном, торопливо отвернулась и попыталась высвободиться, но рука харлекина держала крепче железного обруча.
   – Ты же не думаешь, что теперь я тебя отпущу?
   Голос низкий, рокочущий, перекатывающийся вдоль позвоночника донельзя приятным, будоражащим шипастым шариком. Повеяло грозовой свежестью, конь, до того спокойно стоящий рядом с нами, вдруг захрапел, рванулся в сторону, натягивая поводья и безуспешно пытаясь вырваться на свободу.
   Ладонь, безмятежно оглаживающая мой затылок, вдруг стала холодной и тяжелой, железные когти очень осторожно, почти невесомо легли мне на шею, чуть вдавившись в кожу. Болезненно-приятно стянуло низ живота, и я потянулась к Искре, первой касаясь его губ в поцелуе.
   Так, как не смогла сделать когда-то давно, на заснеженном берегу озера в загрядском парке…
 
   Огни у поворота дороги я заметила издалека. Рассыпанные неподалеку от обочины крохотные островки золотисто-рыжего света весело перемигивались друг с другом, манили обещанием тепла в прохладную майскую ночь. В тишине отдаленным эхом звучали голоса, то и дело перемежаемые низким горловым хохотом.
   Я торопливо завязала глаза обмахрившейся льняной полоской, туго затянула узел на затылке, прижимая разметавшиеся по плечам степняцкие косички, и, покрепче ухватившись за пояс харлекина, чуть свесилась с седла, всматриваясь в густые вечерние сумерки. Вроде бы не очередной ромалийский табор – не слышно привычных для кочевого народа стояночных песен и музыки, да и на разбойников не похоже – те редко раскладывают больше одного костра, остерегаясь привлекать к себе излишнее внимание. Ярких, хорошо заметных огоньков я насчитала чуть больше десятка, а значит, это не одинокий торговец, рискнувший пуститься в долгий и непростой путь до Лиходолья, а целый караван. Оно и верно – вместе гораздо легче путешествовать, чем порознь.
   – Да уж, не каждая разбойничья банда рискнет ограбить такой караван, – задумчиво произнес Искра, направляя коня прямиком к ярко горящим кострам. – А вот орденский служащий там всего один должен быть, больше не понадобится.
   – Думаешь? – Я с сомнением вгляделась в ставшие заметными зеленовато-синие фигурки людей, сгрудившихся вокруг рыжих огненных лепестков. Людей много, а вот кто из них змееловы – непонятно. Все немного уставшие, немного раздраженные. Кто-то спит в шаге от костра или под едва намеченными контурами телег, с горкой заваленных добром, кто-то заливисто, хрипло смеется, да так, что над лугом со значительно поредевшей травой разносится эхо. Чуть в стороне медленно бродят стреноженные кони, то и дело склоняющие аккуратные головы к земле. Что ж, по крайней мере, среди них нет угольно-черных пятен, указывающих на присутствие нечисти. – Зато там только люди и обыкновенные животные.
   – И то радость. – Искра стукнул пятками по бокам Вереска, заставляя его перейти на рысь. – Хотя бы не придется ни за кем гоняться половину ночи. Будем проситься в этот караван или поищем следующий?
   – А этот чем плох? – удивилась я, поправляя повязку и нашаривая пристегнутый сбоку к седлу посох лирхи Ровины. Не забыть бы снова о своей «слепоте», а то беды не оберешься.
   – Пока – ничем, – равнодушно пожал плечами харлекин, натягивая поводья и останавливая коня у обочины. – Но сейчас к нам подойдут поздороваться, тогда точно и узнаем.
   И в самом деле – от небольшой группы людей, сгрудившихся у самого близкого к дороге костра, отделились четверо и неторопливо направились в нашу сторону. У всех четверых синева спокойствия окрасилась багрянцем подозрительности и настороженности. Кто-то положил руку на пояс, где, судя по всему, висело оружие, кто-то небрежно помахивал длинной, свернутой в кольцо плетью в опущенной к земле руке. Вроде как безобидно, но я уже не единожды видела, какой «безобидной» может быть такая плеть с прячущимся в кожаной кисточке стальным шариком. Как длинный «хвост» взлетает вверх и раскалывает вдребезги кружку, находящуюся в руке обидчика. Или безжалостно хлещет по глазам, заставляя противника выронить меч и схватиться за лицо, подвывая от боли.
   – И кого же к нам принесло на ночь глядя? – раздался сочный, раскатистый бас человека с плетью. Он выступил вперед, чуть пританцовывая, переминаясь с ноги на ногу и глядя на нас с Искрой снизу вверх. Кожаный плетеный «хвост», свисающий до самой земли, едва заметно подрагивал, будто бы живой: достаточно удара сердца, и плеть взовьется вверх и легко дотянется даже до всадника. Хорошие охранители у каравана. Ромалийские.
   – Путников, кого же еще. – Харлекин улыбнулся, перекладывая правую руку поближе к оголовью широкого меча. – Едем до Чернореченского рынка, а там – как получится. Не по пути нам будет?
   – Ишь какой шустрый, – хохотнул тот, что держал чадящий, пахнущий душистой смолой факел над головой, светя так хитро, что яркий свет слепил глаза, не давая разглядеть лицо человека. – Нахлебников везде хватает, а в караван только людей полезных берут. Ты-то еще ладно, мужик вроде крепкий, занятие нашлось бы, ну а за девку свою слепую два серебряных уплатить сумеешь? А то отрабатывать ей не руками, а кое-чем другим придется.
   Человек басовито, раскатисто хохотнул, как будто бы удачно пошутил, и тотчас взвыл, роняя факел в траву и хватаясь за лицо, рассыпая малопонятные, злые проклятия. Искра же демонстративно покрутил в пальцах выхваченный из кармана крупный лесной орешек, неколотый, в крепкой коричневой скорлупе. Один в один к тому, которым харлекин мгновение назад метко запустил аккурат в переносицу моему обидчику.
   – Сестра? – поинтересовался ромалиец с плетью, равнодушно обходя ругающегося товарища, подбирая с земли потрескивающий и плюющийся горячей смолой факел и поднимая его повыше, так, что теплый оранжевый свет выхватил наши с Искрой лица из темноты.
   – Жена, – коротко отозвался харлекин, перехватывая орешек поудобнее и сдавливая его кончиками пальцев так, что скорлупа разломилась с громким треском. Искра аккуратно выудил спелое ядрышко из мелких осколков, вложил его в мою ладонь и повернулся к ромалийцу. – Так что, примете?
   Тот неопределенно пожал плечами и несильно ткнул концом плети в плечо распрямившегося человека, боязливо ощупывающего распухший нос.
   – Цел? – И, не дожидаясь ответа, махнул нам. – Ты, рыжий, слезай с коня и веди его поближе к огню, там и разберемся. Женку свою с седла можешь пока не снимать, и так хорошо будет…
   Я устало провела по лбу ладонью, борясь с острым желанием разлечься прямо на конской спине и подремать, пока Искра будет пытаться договориться с торговцами, чтобы те взяли нас в караван и позволили ехать с ними до самого Лиходолья. Глаза слезились, будто бы запорошенные мелким речным песком, я все пыталась потереть их, но пальцы натыкались на грубоватую, обмахрившуюся повязку, растирать которой веки – это сделать себе вдвое хуже. Я чувствовала себя невыспавшейся еще вчера, когда половину ночи пришлось гоняться за кэльпи, а ранний подъем и день, проведенный в дороге, к вечеру сделали меня сонной и неторопливой, будто перед зимней спячкой. Потому, когда кто-то из сидящих у костра людей предложил купить нам с Искрой места в караване, если рыжий сумеет опрокинуть его на землю в честном поединке, я даже ухом не повела, заранее зная, что харлекин любого человека положит на обе лопатки. Конечно, если противник не дудочник, играющий мелодию подчинения.
   Не потребовалось и минуты, чтобы понять, насколько я ошиблась.
   Человек, пожелавший «честного поединка» на недлинных палках, был высок, чуть выше Искры, но при этом жилист и худощав. Правую руку он все время прятал за спиной, держа палку в левой, но, несмотря на это, успел не раз и не два играючи дотянуться до харлекина, нанеся тому несильные, но очень обидные удары по затылку. Искра злился, вертелся юлой, но все равно попадался на ловкие приемы, дважды получая по выставленному вперед колену концом собственной палки, а при попытке дотянуться до противника едва не выпустил «меч» из рук из-за хлесткого щелчка по запястью.
   Я оглянулась: караванщики, до сих пор равнодушно сидевшие у костра, подтянулись ближе, наблюдая за бесплатным развлечением на ночь глядя и отпуская едкие, колкие замечания. Кто-то довольно хохотнул, когда человек грациозным, почти неуловимым движением вывернул палку из руки Искры и отбросил ее прочь, за границу освещенного пламенем костра круга, оставив харлекина безоружным.
   – И это все? Парень, да с такими навыками надо дома сидеть, а не в Лиходолье со слепой бабой рваться. – Искров поединщик крутанул палку так, что рассекаемый ею воздух низко, басовито загудел, и демонстративно опустил ее к земле. – Хватит играться, езжай своей дорогой.
   – Ты меня еще не опрокинул, – тяжело выдохнул, оскалившись, харлекин. Торопливо расстегнул и сбросил сковывающую движения куртку, чуть пригнулся, отступив на полшага.
   – Все-таки хочешь, чтобы я тебя извозил в пыли, – чуточку снисходительно и, как мне показалось, скучающе вздохнул человек и подался вперед, раскачивая палку, выставленную перед собой. Все быстрее и быстрее, пока мне не почудилось, что ровная деревяшка начала изгибаться, как змея, как тоненький ивовый прутик, хлесткий удар которого может прилететь исподтишка с любой стороны.
   Если Искра продолжит по привычке бросаться на противника, то проиграет. Я видела, как его противник чуть покачивается всем телом, напоминая шассу, изготовившуюся к броску, как он переносит вес с ноги на ногу и чуть приседает, добавляя себе устойчивости. Он как кнут, гибкий и упругий, двигается, будто привык драться с теми, кто явно превосходит его по силе, но уступает в ловкости. А харлекин был как раз из тех, что пользуется сначала силой и скоростью, а потом всем остальным. Загряда не научила его осторожности по отношению к противнику-человеку, он привык идти напролом, ускоряясь или уворачиваясь в последний момент, когда меч или шестигранный кол уже летели ему в грудь. Но впервые он столкнулся с хорошо обученным воином, человеком, которого надо победить, а не уничтожить, попросту разорвав того в клочья. Искра не знает, как поступить, и потому пропускает удары, которые безвредны, будучи нанесенными палкой, но если бы это был меч…
   Я кое-как слезла с коня, опираясь на Ровинин посох. Золотой браслет на моей руке всплакнул тонким металлическим звоном – и человек, играючи размахивающий палкой перед лицом Искры, на мгновение сбился с четко выверенного ритма. Что-то колыхнулось у него внутри, пробилось сквозь синеву спокойствия густо-сиреневой вспышкой затаенной ненависти. Он повернулся ко мне, и маленькая металлическая бляшка на его поясе блеснула рыжим, поймав на отполированную поверхность отблески костра.
   Змея, пронзенная мечом. Знак Ордена Змееловов.
   Меня как ледяной водой окатило. Вот зачем орденец вызвал Искру на поединок, зачем намеренно злит его простенькими, но эффективными приемами – наблюдает и ждет, проявится ли где-нибудь нечеловечья сущность. В чем угодно – в движении, в блеске глаз, в запахе или голосе. А она непременно проявится: чем больше харлекин злится, тем сложнее ему удерживать над собой контроль, тем сильнее хочется отрастить железные когти и одним движением перерезать горло нахальному человечишке. Его «ореол» уже полыхает алым пламенем, заключенным в частую золотую сеть, почти прорывается сквозь тонкую пленку спокойствия-человечности, сквозь маску, которая так и не приросла к лицу.