Страница:
Я выхожу из квартиры Инес и иду по пустынной улице, асфальт мерцает в слабом лунном свете, воспетом художниками-сюрреалистами.
В заведениях полно посетителей, не успевших съесть все, что там имеется. Такси и личные машины вытянулись в длинный хвост. Темные окна и яркие витрины.
Я решаю дождаться мистера Ролана, чтобы посмотреть на его рожу. Из чистого любопытства.
Каприз? Или мною руководит чувство ревности? Это бы меня удивило. Инес подобна чистокровной кобыле, которая с блеском скачет только подо мной. Я люблю водить ее по злачным местам. Она прекрасно чувствует себя там, привлекая взоры всех господ-потребителей. Это мне очень льстит.
Устав, я сажусь в свою машину и жду прихода ночного гостя. Через несколько минут мои мысли уже далека. Вместо пустынной улицы я вижу роскошный дом Кристиана Бордо. В моей памяти всплывает и все остальное.
Чем выше слава, тем реже знаменитости показываются людям. Они прячутся по своим домам, скрытым от посторонних. По домам, похожим на сказочные дворцы. Но на сцене их осаждают толпы кричащих и хлопающих бездельников, которые засыпают их цветами и восторженными похвалами, сладкими и липкими, как какао у кюре.
Курочка просит меня следовать за ней и увлекает в анфиладу богато убранных залов. Я не могу оценить окружающую роскошь, ибо любуюсь прелестными ножками своей спутницы.
Она открывает дверь, не постучав, и докладывает:
— Пришел господин из страхового общества!
Затем она отступает в сторону, и я оказываюсь в обществе Кристиана Бордо.
Гостиная уставлена старинной мебелью, которая могла бы украсить любой музей. На стенах висят ценные картины, на полу — ковры, на которых стоят кресла, с которыми всегда трудно расставаться, если посидишь немного в них.
Артист в халате нежно-голубого цвета с темным воротником-шалью. Он небрит. Густые волосы лохмами лежат на плечах. Он курит толстенную сигару, погруженный в одно из кресел вместе с поджатыми ногами.
Он смотрит, как я подхожу, взгляд его выражает такое отвращение, будто я — гнусное пятно на великолепном ковре. Я нахожу его не таким красивым, как на экране. Это — не тот знаменитый Кри-Кри.
Во-первых, он старше. Ему не менее тридцати пяти. Под глазами висят мешки от бессонных ночей и грима. То, что хорошо при свете рампы, производит совсем иное впечатление при личной встрече. Кристиан Бордо уже слегка поблек, устал. Чувствуется, что годы берут свое, разрушают его тело. Без сомнения, его подстерегает инфаркт, и потом — конец всему! Больница, пусть и самая роскошная. А там и последнее шествие-Вес это такое очевидное и простое, как чашка чая. Он — звезда! И хочет оставаться ею в полном блеске, молодым и непобедимым. Но слава, кроме лести и поклонения, сеет зависть и антипатию. К таким людям близко лучше не подходить.
Кристиан Бордо не один в комнате. Рядом с ним сидят еще двое: маленький коротышка, полулысый, с большим наростом или шишкой на лбу. Он похож на придворного шута. Его одежда состоит из тропической куртки с короткими рукавами и черного жилета, запачканного жирными пятнами.
Второй — молодой юнец, который всячески подделывается под педераста — до такой степени все в нем женственно. Со спины — это девица, а спереди — ни то, ни се. Блондинчик в яркой рубашке с пышными рукавами и в ярко-желтых брюках.
Оба во всем подражают патрону, и потому оба не здороваются со мной, не выказывают ни малейшей реакции, а довольствуются тем, что устремляют на мою персону (достойную, по моему мнению, внимания) безразличный взгляд, лишенный всяческой заинтересованности — как кот, который либо переел, либо утром был кастрирован.
— Здравствуйте, господа! — оживленно восклицаю я, стремясь не следовать примеру столь отвратительных личностей.
Кристиан Бордо едва заметно кивает мне головой, что, вероятно, соответствует поклону при дворе короля Людовика XIV.
— Могу ли я поговорить с вами наедине, господин Бордо?
— Мы здесь одни, — отвечает знаменитость голосом шипящей лапши, которую вываливают в дуршлаг.
Человек с шишкой на лбу улыбается мне, считая, что делает это иронично.
Юнец довольствуется миной, словно только что проглотил рвотное.
— Как вам известно, я пришел уточнить насчет второго июня, господин Бордо.
Пососав свою сигару, он злобно сплевывает в мою сторону, но слюна не долетает до меня.
— Я не знаю, о чем здесь можно говорить, — бормочет застрахованная знаменитость.
— Для начала можно было бы выяснить те причины, которые заставили вас опасаться этого дня, — замечаю я и указываю на кресло. — Если это кресло не предназначено для инвалидов войны, то разрешите занять его, господин Бордо.
От удивления он хмурится. Он не ожидал от меня та кой выходки. Обычно все при его виде немеют и заикаются от излишка восхищения. А я обращаюсь с ним, как с обыкновенным человеком.
Так как он молчит, то я бесцеремонно усаживаюсь в глубокое кресло.
— Благодарю, — улыбаюсь я. — Значит, вас мучают кошмары, господин Бордо?
— Кто вы такой, на самом деле? — спрашивает звезда.
Его слова “на самом деле” указывают, что я дезориентировал его. Он прекрасно понял, что я — не служащий страховой компании.
— На самом деле, я — бывший комиссар Сан-Антонио, господин Бордо, я перешел работать в частное агентство. У меня небольшая контора с современной организацией, с новейшей электронной аппаратурой. Имеется даже телевизионная связь. Разрешите закурить, если вас не беспокоит дым? Табак помогает мыслить.
Я зажигаю сигару.
— Почему же вы здесь, у меня? — интересуется Кри-Кри.
— По поручению вашего страхового общества.
— По поручению?
— Да, мне поручено ответственное дело. Если клиент вашей категории страхует на миллиард франков свою жизнь всего на один день, то мне, естественно, нужно обезопасить вас в этот день от всяческих покушений, если они произойдут.
— Вы будете следить за мной?
— Нет, с вашего позволения, охранять вас. А чтобы мои действия были эффективны, хотелось бы знать причину заключения столь необычного полиса.
— Я уже объяснял это в страховом обществе.
— Сон?
— Вам кажется это глупым?
— Нисколько! Я верю в предчувствия. Но между нами, я полагаю, имеется другая причина. Итак, вы видите во сне первую страницу газеты за второе июня?
В знак согласия он моргает глазами.
— О какой газете идет речь?
— Что за вопрос?!
— Очень важный, господин Бордо. Если вы различаете дату, то должны прочитать и название газеты, которое напечатано крупными буквами.
— “Франс-Суар”.
Он говорит это ворчливым тоном. Я действую ему на нервы, и он хочет это мне показать.
Начинает говорить человек с шишкой. Голос у него тонкий, как у карлика.
— Спрашивается, с чем связано название газеты, если речь идет о сне?
Я ему возражаю:
— Да, но этот сон связан с ответственным денежным соглашением, которое совсем не похоже на сон.
Он сразу успокаивается и замолкает.
— Сколько раз вы видели этот сон? — спрашиваю я актера.
— Раз десять, не меньше.
— И всегда одно и то же?
— Да, как кадры из фильма.
— До такой степени, что стал на вас действовать?
— Да, именно так.
— И вы серьезно боитесь этого дня?
— Да, умираю от страха.
— Каковы ваши планы на этот день?
— Как можно дольше буду находиться здесь, а потом отправлюсь в небольшую прогулку на машине. В большом “роллс-фантом”. Меня будут сопровождать друзья.
— Зачем вы заключили такой договор? Пепел с сигары падает на полу его халата.
— Я сказал себе, что если этот сон сбудется, то пусть хоть кому-то послужит…
— Миллиард — это сумма!
— Вы полагаете, я ее не стою?
Я пожимаю плечами.
— Наследовать будет госпожа Бордо?
— Да, она — моя законная супруга.
— А вы вообще подвержены кошмарным снам?
— Абсолютно нет. Вот почему он так на меня подействовал.
— Вы не будете протестовать, если я проведу этот день в вашем доме со своими людьми?
— Да! Это мои коллеги, которым повезло меньше, чем мне.
Я начинаю смотреть на него по-другому. Под высокомерием угадывается существо расчетливое, жадное, умеющее трезво решать самые сложные проблемы.
Он играет роль короля экрана, которого осаждает завистливый двор. Этот Кристиан Первый гнет свою линию, словно играет в шахматы на жизнь или на смерть. Что здесь можно предположить? Он создал вокруг себя ореол мученика, но на этот раз чувство меры его подвело, когда он подписал эту страховку… но… Действительно ли он БОИТСЯ?
Вот появляется такси. Из него выходит сам Ролан. Этот мерзавец накачался как свинья, его мотает по сторонам.
Интересно, способен ли он выполнить те обещания, которые прельстили Инес? Он шарит по карманам, чтобы расплатиться с шофером, роняет на тротуар целую пригоршню мелочи и отказывается подбирать монетки, которые скатились даже на мостовую. Наконец, он вытаскивает что-то более крупное и отдает таксисту, не требуя сдачи. Судя по тому, как резво отъезжает машина, чаевые — немалые.
Ролан пытается найти парадную дверь Инес. Он выписывает дикие круги, стукаясь о машины на обочине, в том числе и мою. Но вот, добравшись до заветной двери, он приваливается к ее косяку и, придерживаясь за него одной рукой, другой расстегивает ширинку, после чего обильно мочится, освобождая свой пузырь. При этом он напевает: “О, почему я не знал тебя в дни своей юности…”
Ролан, без сомнения, весельчак. Типичный гуляка… Его шляпа сдвинута на бок и чудом держится на голове. У него, как у голубя, выпуклый торс, полное отсутствие шеи, а волосы подрезаны по довоенной моде.
Удалив из организма мочу, он принимается звонить, но дверь не открывается. Вероятно, он нажимает не туда, куда следует. У меня доброе сердце, я решаю ему помочь.
— Ты что, приятель? — спрашивает он меня, продолжая нажимать на кнопку, и, не глядя на меня, продолжает говорить:
— Не отвечает, бл… Я собрался к ней, она сказала, что будет ждать, а сама не открывает. У нее есть кто-то, браток, но я хочу тебе ее показать… Ерунда, что она с ним…
Пока он описывает мне Инес в самых непринужденных выражениях, я смотрю на табло с кнопками звонков и убеждаюсь, что он нажимает точно по адресу нашей милой подруги. Видимо, она задремала в ожидании услад и не слышит желанного звонка.
— Погоди-ка, приятель, я тебе открою.
Моя отмычка всегда со мной. Негромкий щелчок, и дверь открыта.
— Пошли вместе к этой шлюхе, — икает и еле выговаривает Ролан. — Я так хочу… У нее выпьем… Она то, что надо… ее на двоих хватит… Обещаю на все сто…
Зачем я иду за ним?
Хочу удивить Инес? Или проверить, насколько ночной гость способен выполнить все свои обещания? Во всяком случае, в лифте мы оказываемся одновременно.
Когда кабина останавливается, я выскакиваю и распахиваю перед Роланом дверь.
— Извини, приятель, — бессвязно бормочет пьяница. — Не надо было после водки пить пиво и ликер. Я должен был воздержаться.
Дверь в квартиру Инес открыта, видимо, согласно договоренности с Роланом. Мой новый товарищ стоит чуть ли не на четвереньках, от него разит, как из бочки.
Заплетающимся языком он говорит:
— Ш-ш-ш… Прежде, чем идти к красотке, мне надо немного в ванную… немного оправиться… Подожди меня…
Оказывается, квартира ему прекрасно знакома.
Неуверенной походкой он направляется по коридорчику к ванной, а я прохожу в комнату предупредить Инес, что ее ожидания, видимо, откладываются на будущее.
Я не говорил о комнате Инес — мне казалось это несущественным. Но следует заметить, что она — хороша, и обставлена со вкусом.
На консоли, на черном мраморном постаменте всегда стояла бронзовая голубка с широко расправленными крыльями. Я восхищался ею, брал в руки, чтобы лучше оценить тонкую работу статуэтки. Но на сей раз оказалось, что голубка слетела с цоколя и оказалась на голове Инес, вколотая в нее, как топор в полено. Одним крылом она вонзилась в правый глаз Инес, и бедную девушку залила кровь.
Это — очень непривлекательно и страшно.
Компанию ему составляет Берюрье. Боров занимает его разными рассказами, не приглушая раскатов своего баса. Как обычно, он сидит на ковре, по-портновски подвернув ноги. Его массивные ходули вылезли из широченных штанов. Работая иглой с длинной ниткой, он не забывает трудиться и языком, замолкая только тогда, когда укалывается, после чего начинает ругаться. Он чинит свои огромные брюки.
Увидав в своем агентстве человека с шишкой, я хмурюсь. Накануне, у Кристиана Бордо он взирал на меня явно враждебно, но сегодня утром он предупредителен, как торговец коврами.
Он протягивает мне свою коротенькую, толстую и потную руку, я чисто рефлекторно пожимаю ее, после чего он смущенно заявляет мне, что ему надо поговорить со мной о чем-то весьма важном.
Я отпускаю его руку и открываю дверь в кабинет. Стоя, человечек производит еще более худшее впечатление, чем когда сидит. Вероятно, от того, что ноги его очень коротки, искривлены и не соответствуют величине туловища.
— В чем дело? Я вас слушаю, господин…
— Роберт Поташ.
Он начинает неистово хохотать, думая рассмешить и меня, но мое лицо сохраняет каменное выражение.
— Я пришел из-за Кри-Кри, — наконец заявляет Поташ, так как я продолжаю молчать. Сглотнув слюну, он продолжает: — Я хотел бы поговорить с вами о том, о чем Кри-Кри не сказал вам. Есть люди, которые очень озлоблены на вето. Вы, конечно, поняли, что сны — это выдумка артиста. Я полагаю, что он черпает их из угроз, адресованных ему.
— Кем?
— Я вам говорю: людьми. Нам они не известны, но он давно уже потерял сон и аппетит. Они намекают ему о конце его жизни.
— Каким образом?
— Всякими.
— Например?
Поташ пожимает клетчатыми плечами, громко причмокивает и даже пытается, как моряк, присвистнуть.
— Ну, например: при его появлении звонят погребальные колокола.
— Еще?
— Ему звонят в любое время дня и ночи, особенно, если он в студии. Его вызывают к телефону и говорят, что звонит продюсер или жена, импресарио или редактор газеты. Когда он подходит, вместо разговора звонят колокола, либо раздаются странные звуки.
— Какого рода?
— Любого: то зловещий хохот, то клаксон машины, то лошадиное ржание. Вы представляете? А потом трубку вешают. Он сходит с ума, пытается выяснить, кто звонил. Но как это сделать, если его жена, продюсер и импресарио звонят ему довольно часто?
— Есть ли еще какие-нибудь враждебные проявления, господин Поташ?
— Фотомонтажи. Он находит их в своих вещах, получает по почте. Однажды, в его уборной на студии, к стене прикололи большую фотографию, будто какой-то малыш с невероятным выражением лица набивает ему трубку.
— Может быть, из него пытаются выудить деньги?
— Нет, до сих пор этого не было, но может быть, будет. Как вы полагаете?
Без всякого приглашения появляется Берюрье со штанами на плечах, как в сырую погоду накидывают макинтош.
— У тебя нет французских булавок? — спрашивает он. — У меня сломалась молния.
— Оставь меня в покое!
Кабан снисходительно улыбается и говорит карлику, тыкая через плечо в меня свой указательный палец:
— Он не очень-то вежлив и покладист, как ты думаешь?
Затем он натягивает на себя штаны, а так как молнии нет на ширинке, прикрывает это место рубашкой.
— А вы-то кто такой, господин Поташ? — начинаю я с той безжалостностью, с которой журналисты добиваются интервью с интересующими их лицами, чтобы в дальнейшем разоблачить их.
— То есть, как это?
— Я говорю о вашем занятии.
— Я — артист мюзик-холла.
— Какого направления?
— Я работал в иллюзионе на пару с товарищем, но он влюбился в одну девицу, которой понадобилось мое место, и я очутился за бортом. Потом я работал в кино, помощником по звуку, там встретился с Кри-Кри. Мы почувствовали взаимную симпатию и ему нужен был секретарь.
— Значит, вы — его секретарь?
— Именно так.
— А в чем заключаются ваши секретарские обязанности? Игра в белот и включение телевизора?
Он краснеет. Его лицо, за исключением шишки, пылает.
Тогда я нажимаю на кнопку, которой пользуюсь, чтобы вызвать Матье. Я нажимаю, как и условлено, три раза. Вскоре появляется рыжий Матье с данными на Поташа.
Дело вот в чем: на нашей двери весит табличка “Входите без звонка”. Прибывший волнуется. Если это — клиент, то Матье, после того, как его усадит (клиента, разумеется, а не Матье), уже снимает отпечатки пальцев и справляется о досье на посетителя.
На квадратике картона я читаю:
“Роберт Поташ, родился в Понтено, воспитанник сиротского приюта. В 16 лет осужден за угон машины. В 25 лет участвовал в вооруженном нападении (в банде был шофером). В 28 лет осужден на 18 месяцев тюрьмы за подлог чеков. В заключении сошелся с Мартивэ Жозефом — профессиональным фокусником. Вместе разработали номер. После освобождения доработали его. С тех пор данные о нем отсутствуют”.
Кивком головы благодарю Матье. Хороша птичка! А мой рыжий — вот настоящий фокусник. Он деликатно выходит, а я протягиваю Поташу карточку.
— Что-нибудь забыто? — спрашиваю я. Он внимательно читает текст, изредка подмигивая мне. Когда кончает, спрашивает:
— Черт возьми, как вы узнали все это?
— Это — мое ремесло, дружок. Ну, так как?
Он качает головой.
— Старая история. Сами понимаете, когда растешь беспризорником, то…
Я забираю у него карточку, рву и выбрасываю в корзину для бумаг. Видимо, это успокаивает моего собеседника и производит на него впечатление, что прощаются его прошлые поступки. Нет ничего отраднее отпущения грехов, независимо, где и как оно происходит.
— А не ты ли провоцировал муки Кри-Кри? — спрашиваю я.
Он подскакивает.
— Не говорите так, патрон!
Замечательно, он назвал меня патроном — вероятно, за мое всезнание его прошлого.
— Я всем обязан Кри-Кри. Он — великий человек.
— Значит, ты волнуешься за него!
— Очень!
Он ерзает на стуле и добавляет:
— Я боюсь не только за второе июня. Второе июня — это сон есть сон. Не так ли?
Сам по себе, это — классический пример “души общества”. Нос с легкой горбинкой, полноватая фигура, симпатичный, очень общительный. Убежден, что при случае он может и постоять за себя.
Но это — не тот человек, ради которого могут чем-то пожертвовать, хотя он, вероятно, преданный друг, скромен, готов прийти на помощь и в хорошем, и в плохом. Он — сильный, крепкий, с развитой мускулатурой, очень подвижен. Он трудолюбив и безотказен даже в опасном поручении. Жить с ним, несомненно, легко. Он всегда наготове: и в холод, и в жару, и в снег, и в бурю.
Но не думаю, что он способен на безумство, на порыв. Вообще, он — француз, как по характеру, так и по поведению.
В данный момент его бросает от одной стены к другой.
— Ух, мне стало лучше! — говорит Ролан. — Видишь ли, все дело не в том, СКОЛЬКО выпьешь, а в том, ЧТО пьешь. А я пил все подряд. Спиртное я переношу хорошо, но когда смешаю — нет! Если бы только водка и ликер. Но вклинивается пиво, и дело — швах!
Я перестаю его слушать, потому что в этот миг на улице раздается вой сирены. Похоже, сюда мчится полицейская машина.
Сирена смолкает, и машина останавливается перед домом.
О, боже! Еще не хватало вляпаться здесь! Кто-то все предусмотрел. Убийца, сделав дело, сам же вызвал и полицию.
Внезапно я понимаю, для чего было все это сделано.
— Где она прячется, моя красотка? Мне надо побыстрее ее накачать.
— Вероятно, в своей комнате.
— А ты не останешься? — спрашивает он, видя, что я тороплюсь к выходу. — Вдвоем мы сделаем ей “Туннель под Монбланом”.
— Нет, не могу, у меня свидание с другой, ее зовут Либерте Шер. Желаю всяческих успехов.
По счастью, кабина лифта все еще на этом этаже. Я вхожу в нее и спускаюсь в подвал, где находятся гаражи квартиросъемщиков.
Несомненно, убийца улизнул этим путем.
Я одариваю их одинаковыми улыбками, дабы не возбудить ревность.
— Этот толстый кабан на месте? — спрашиваю я, вдыхая самые разные запахи, разлитые по конторе.
— А что, им пахнет? — ворчит Мариза. — Он притащил походную плитку и занялся стряпней.
Я нахожу “Его Величество” в халате, занятым приготовлением лягушачьих ножек. Его письменный стол (зачем он ему, ведь никогда не пишет?) походит на кухонную плиту. На нем полно всякой утвари: кастрюлек, соусников и т.д. По сукну рассыпана мука, на кожаном бюваре медленно тает кусок нормандского масла.
Я собираюсь его отругать, но он начинает пороть всякую ерунду, не давая мне раскрыть рот.
Такова рабочая атмосфера. Плюс информация: он говорит о президенте Республики, который навестил старую парализованную женщину, участницу войны. Плюс урок морали: лучше быть здоровым президентом, чем больным инвалидом.
Но не это заостряет мое внимание. Убийство! Женщину убили статуэткой. Арестован молодой бизнесмен Ролан Оллафон, находившийся на месте преступления. Убийца был пьян, раздет, с руками по локоть в крови.
Бедный Ролан.
Что делать? Меня гложет совесть. Я должен помешать тому, чтобы обвинили человека, непричастного к убийству — его непричастность мне известна хорошо. Но начать его выручать — это самому запутаться в деле, в то время, когда я уже должен начать охрану жизни Кристиана Бордо. Отложить свое вмешательство на послезавтра? А если со мной что-либо случится? Ролан не сумеет оправдаться сам и перейдет в камеру смертников.
— Что с тобой? — спрашивает Берюрье, добавляя крепкий эпитет по поводу моего внешнего вида. Меткость его диагнозов, хоть и несколько грубоватых, всегда поражает своей точностью. — Хочешь поклевать лягушатинки? Пойманы вчера в Домб — проехали столько километров незамороженными.
Я мотаю головой. Его голое едва пробивается сквозь толщу моей совести.
Я чувствую, как злобные тучи сгущаются вокруг меня, и если, в конце концов, разразятся, то поглотят меня со всеми моими планами и надеждами.
— Почему у тебя такой вид? — сочувственно пристает толстяк. — У тебя неприятности?
Он — человек невежественный, но умный, и советы его бывают иногда весьма ценными, поэтому я уже собираюсь все рассказать, но в это время вбегает перепуганная Клодетта.
— Там двое из полиции, — объявляет она. — Хотят срочно вас видеть.
Ну вот! Туча разразилась, — горестно думаю я. Один из полицейских — Бомашэ — шелудивый пес, состарившийся на работе. Он никогда не прощает прелюбодеяний. С тех пор, как поступил в полицию, все время толкует об отставке. Правда, теперь, когда долгожданная отставка приближается, он начинает бояться ее.
Его спутник — молодой блондинчик с усиками, как у моржа. Вид у него — серьезный и важный, обычный для новичка, попавшего в полицию.
Я набрасываюсь на своего бывшего коллегу Бомашэ с таким энтузиазмом, что надо быть слепым и глухим или безнадежным кретином, чтобы поверить в мою искренность.
— Каким добрым ветром, старик?
— Не думаю, чтобы ветер был добрым.
Он скверно подмигивает, и это мне очень не нравится. Я приглашаю их в свой кабинет.
— Ты неплохо устроился, — скрипит Бомашэ. — Наверное, это стоит кучу денег?
Меня словно что-то подстегивает.
— Целое состояние, — подтверждаю я.
— У тебя были деньга?
— Я их нашел.
— Вероятно, у тебя — неплохие связи?
— Как видишь.
Наступает молчание, во время которого несколько остывает его ненависть, и успокаиваются мои нервы.
Они садятся. Я отодвигаю картину, за которой находится бар, где поблескивают хрустальные рюмки и дорогие бутылки.
— Я помню, Жорж, что ты не любишь виски.
— У меня язва желудка.
В заведениях полно посетителей, не успевших съесть все, что там имеется. Такси и личные машины вытянулись в длинный хвост. Темные окна и яркие витрины.
Я решаю дождаться мистера Ролана, чтобы посмотреть на его рожу. Из чистого любопытства.
Каприз? Или мною руководит чувство ревности? Это бы меня удивило. Инес подобна чистокровной кобыле, которая с блеском скачет только подо мной. Я люблю водить ее по злачным местам. Она прекрасно чувствует себя там, привлекая взоры всех господ-потребителей. Это мне очень льстит.
Устав, я сажусь в свою машину и жду прихода ночного гостя. Через несколько минут мои мысли уже далека. Вместо пустынной улицы я вижу роскошный дом Кристиана Бордо. В моей памяти всплывает и все остальное.
Взгляд в прошлое
Дверь мне открывает очаровательная субретка — прехорошенькая блондиночка со вздернутым носиком, в белом платье, белом переднике и белой кружевной наколке. От нее пахнет, как от хорошо вымытой кошечки. И улыбается она, как горничные в фильмах ее патрона. В уголках ее глаз мелькает что-то задорное, отчего возникает желание ущипнуть ее за попку, а потом дать чаевые. Я говорю, что мне назначено свидание, и это — стопроцентная правда. “Папаша” Ляфонь обеспечил мне его, потому что Кристиан Бордо недоступен для простых смертных, как я.Чем выше слава, тем реже знаменитости показываются людям. Они прячутся по своим домам, скрытым от посторонних. По домам, похожим на сказочные дворцы. Но на сцене их осаждают толпы кричащих и хлопающих бездельников, которые засыпают их цветами и восторженными похвалами, сладкими и липкими, как какао у кюре.
Курочка просит меня следовать за ней и увлекает в анфиладу богато убранных залов. Я не могу оценить окружающую роскошь, ибо любуюсь прелестными ножками своей спутницы.
Она открывает дверь, не постучав, и докладывает:
— Пришел господин из страхового общества!
Затем она отступает в сторону, и я оказываюсь в обществе Кристиана Бордо.
Гостиная уставлена старинной мебелью, которая могла бы украсить любой музей. На стенах висят ценные картины, на полу — ковры, на которых стоят кресла, с которыми всегда трудно расставаться, если посидишь немного в них.
Артист в халате нежно-голубого цвета с темным воротником-шалью. Он небрит. Густые волосы лохмами лежат на плечах. Он курит толстенную сигару, погруженный в одно из кресел вместе с поджатыми ногами.
Он смотрит, как я подхожу, взгляд его выражает такое отвращение, будто я — гнусное пятно на великолепном ковре. Я нахожу его не таким красивым, как на экране. Это — не тот знаменитый Кри-Кри.
Во-первых, он старше. Ему не менее тридцати пяти. Под глазами висят мешки от бессонных ночей и грима. То, что хорошо при свете рампы, производит совсем иное впечатление при личной встрече. Кристиан Бордо уже слегка поблек, устал. Чувствуется, что годы берут свое, разрушают его тело. Без сомнения, его подстерегает инфаркт, и потом — конец всему! Больница, пусть и самая роскошная. А там и последнее шествие-Вес это такое очевидное и простое, как чашка чая. Он — звезда! И хочет оставаться ею в полном блеске, молодым и непобедимым. Но слава, кроме лести и поклонения, сеет зависть и антипатию. К таким людям близко лучше не подходить.
Кристиан Бордо не один в комнате. Рядом с ним сидят еще двое: маленький коротышка, полулысый, с большим наростом или шишкой на лбу. Он похож на придворного шута. Его одежда состоит из тропической куртки с короткими рукавами и черного жилета, запачканного жирными пятнами.
Второй — молодой юнец, который всячески подделывается под педераста — до такой степени все в нем женственно. Со спины — это девица, а спереди — ни то, ни се. Блондинчик в яркой рубашке с пышными рукавами и в ярко-желтых брюках.
Оба во всем подражают патрону, и потому оба не здороваются со мной, не выказывают ни малейшей реакции, а довольствуются тем, что устремляют на мою персону (достойную, по моему мнению, внимания) безразличный взгляд, лишенный всяческой заинтересованности — как кот, который либо переел, либо утром был кастрирован.
— Здравствуйте, господа! — оживленно восклицаю я, стремясь не следовать примеру столь отвратительных личностей.
Кристиан Бордо едва заметно кивает мне головой, что, вероятно, соответствует поклону при дворе короля Людовика XIV.
— Могу ли я поговорить с вами наедине, господин Бордо?
— Мы здесь одни, — отвечает знаменитость голосом шипящей лапши, которую вываливают в дуршлаг.
Человек с шишкой на лбу улыбается мне, считая, что делает это иронично.
Юнец довольствуется миной, словно только что проглотил рвотное.
— Как вам известно, я пришел уточнить насчет второго июня, господин Бордо.
Пососав свою сигару, он злобно сплевывает в мою сторону, но слюна не долетает до меня.
— Я не знаю, о чем здесь можно говорить, — бормочет застрахованная знаменитость.
— Для начала можно было бы выяснить те причины, которые заставили вас опасаться этого дня, — замечаю я и указываю на кресло. — Если это кресло не предназначено для инвалидов войны, то разрешите занять его, господин Бордо.
От удивления он хмурится. Он не ожидал от меня та кой выходки. Обычно все при его виде немеют и заикаются от излишка восхищения. А я обращаюсь с ним, как с обыкновенным человеком.
Так как он молчит, то я бесцеремонно усаживаюсь в глубокое кресло.
— Благодарю, — улыбаюсь я. — Значит, вас мучают кошмары, господин Бордо?
— Кто вы такой, на самом деле? — спрашивает звезда.
Его слова “на самом деле” указывают, что я дезориентировал его. Он прекрасно понял, что я — не служащий страховой компании.
— На самом деле, я — бывший комиссар Сан-Антонио, господин Бордо, я перешел работать в частное агентство. У меня небольшая контора с современной организацией, с новейшей электронной аппаратурой. Имеется даже телевизионная связь. Разрешите закурить, если вас не беспокоит дым? Табак помогает мыслить.
Я зажигаю сигару.
— Почему же вы здесь, у меня? — интересуется Кри-Кри.
— По поручению вашего страхового общества.
— По поручению?
— Да, мне поручено ответственное дело. Если клиент вашей категории страхует на миллиард франков свою жизнь всего на один день, то мне, естественно, нужно обезопасить вас в этот день от всяческих покушений, если они произойдут.
— Вы будете следить за мной?
— Нет, с вашего позволения, охранять вас. А чтобы мои действия были эффективны, хотелось бы знать причину заключения столь необычного полиса.
— Я уже объяснял это в страховом обществе.
— Сон?
— Вам кажется это глупым?
— Нисколько! Я верю в предчувствия. Но между нами, я полагаю, имеется другая причина. Итак, вы видите во сне первую страницу газеты за второе июня?
В знак согласия он моргает глазами.
— О какой газете идет речь?
— Что за вопрос?!
— Очень важный, господин Бордо. Если вы различаете дату, то должны прочитать и название газеты, которое напечатано крупными буквами.
— “Франс-Суар”.
Он говорит это ворчливым тоном. Я действую ему на нервы, и он хочет это мне показать.
Начинает говорить человек с шишкой. Голос у него тонкий, как у карлика.
— Спрашивается, с чем связано название газеты, если речь идет о сне?
Я ему возражаю:
— Да, но этот сон связан с ответственным денежным соглашением, которое совсем не похоже на сон.
Он сразу успокаивается и замолкает.
— Сколько раз вы видели этот сон? — спрашиваю я актера.
— Раз десять, не меньше.
— И всегда одно и то же?
— Да, как кадры из фильма.
— До такой степени, что стал на вас действовать?
— Да, именно так.
— И вы серьезно боитесь этого дня?
— Да, умираю от страха.
— Каковы ваши планы на этот день?
— Как можно дольше буду находиться здесь, а потом отправлюсь в небольшую прогулку на машине. В большом “роллс-фантом”. Меня будут сопровождать друзья.
— Зачем вы заключили такой договор? Пепел с сигары падает на полу его халата.
— Я сказал себе, что если этот сон сбудется, то пусть хоть кому-то послужит…
— Миллиард — это сумма!
— Вы полагаете, я ее не стою?
Я пожимаю плечами.
— Наследовать будет госпожа Бордо?
— Да, она — моя законная супруга.
— А вы вообще подвержены кошмарным снам?
— Абсолютно нет. Вот почему он так на меня подействовал.
— Вы не будете протестовать, если я проведу этот день в вашем доме со своими людьми?
— Да! Это мои коллеги, которым повезло меньше, чем мне.
Я начинаю смотреть на него по-другому. Под высокомерием угадывается существо расчетливое, жадное, умеющее трезво решать самые сложные проблемы.
Он играет роль короля экрана, которого осаждает завистливый двор. Этот Кристиан Первый гнет свою линию, словно играет в шахматы на жизнь или на смерть. Что здесь можно предположить? Он создал вокруг себя ореол мученика, но на этот раз чувство меры его подвело, когда он подписал эту страховку… но… Действительно ли он БОИТСЯ?
Полет голубки (продолжение)
Приятно ли смотреть на пьяницу, выписывающего на мостовой замысловатые крендели? Правда, случается это редко, ибо в городе достаточно бдительных стражей”Вот появляется такси. Из него выходит сам Ролан. Этот мерзавец накачался как свинья, его мотает по сторонам.
Интересно, способен ли он выполнить те обещания, которые прельстили Инес? Он шарит по карманам, чтобы расплатиться с шофером, роняет на тротуар целую пригоршню мелочи и отказывается подбирать монетки, которые скатились даже на мостовую. Наконец, он вытаскивает что-то более крупное и отдает таксисту, не требуя сдачи. Судя по тому, как резво отъезжает машина, чаевые — немалые.
Ролан пытается найти парадную дверь Инес. Он выписывает дикие круги, стукаясь о машины на обочине, в том числе и мою. Но вот, добравшись до заветной двери, он приваливается к ее косяку и, придерживаясь за него одной рукой, другой расстегивает ширинку, после чего обильно мочится, освобождая свой пузырь. При этом он напевает: “О, почему я не знал тебя в дни своей юности…”
Ролан, без сомнения, весельчак. Типичный гуляка… Его шляпа сдвинута на бок и чудом держится на голове. У него, как у голубя, выпуклый торс, полное отсутствие шеи, а волосы подрезаны по довоенной моде.
Удалив из организма мочу, он принимается звонить, но дверь не открывается. Вероятно, он нажимает не туда, куда следует. У меня доброе сердце, я решаю ему помочь.
— Ты что, приятель? — спрашивает он меня, продолжая нажимать на кнопку, и, не глядя на меня, продолжает говорить:
— Не отвечает, бл… Я собрался к ней, она сказала, что будет ждать, а сама не открывает. У нее есть кто-то, браток, но я хочу тебе ее показать… Ерунда, что она с ним…
Пока он описывает мне Инес в самых непринужденных выражениях, я смотрю на табло с кнопками звонков и убеждаюсь, что он нажимает точно по адресу нашей милой подруги. Видимо, она задремала в ожидании услад и не слышит желанного звонка.
— Погоди-ка, приятель, я тебе открою.
Моя отмычка всегда со мной. Негромкий щелчок, и дверь открыта.
— Пошли вместе к этой шлюхе, — икает и еле выговаривает Ролан. — Я так хочу… У нее выпьем… Она то, что надо… ее на двоих хватит… Обещаю на все сто…
Зачем я иду за ним?
Хочу удивить Инес? Или проверить, насколько ночной гость способен выполнить все свои обещания? Во всяком случае, в лифте мы оказываемся одновременно.
Когда кабина останавливается, я выскакиваю и распахиваю перед Роланом дверь.
— Извини, приятель, — бессвязно бормочет пьяница. — Не надо было после водки пить пиво и ликер. Я должен был воздержаться.
Дверь в квартиру Инес открыта, видимо, согласно договоренности с Роланом. Мой новый товарищ стоит чуть ли не на четвереньках, от него разит, как из бочки.
Заплетающимся языком он говорит:
— Ш-ш-ш… Прежде, чем идти к красотке, мне надо немного в ванную… немного оправиться… Подожди меня…
Оказывается, квартира ему прекрасно знакома.
Неуверенной походкой он направляется по коридорчику к ванной, а я прохожу в комнату предупредить Инес, что ее ожидания, видимо, откладываются на будущее.
Я не говорил о комнате Инес — мне казалось это несущественным. Но следует заметить, что она — хороша, и обставлена со вкусом.
На консоли, на черном мраморном постаменте всегда стояла бронзовая голубка с широко расправленными крыльями. Я восхищался ею, брал в руки, чтобы лучше оценить тонкую работу статуэтки. Но на сей раз оказалось, что голубка слетела с цоколя и оказалась на голове Инес, вколотая в нее, как топор в полено. Одним крылом она вонзилась в правый глаз Инес, и бедную девушку залила кровь.
Это — очень непривлекательно и страшно.
Легкий взгляд назад
Человек с шишкой находится в моей приемной. Он мне отвратителен. Сифилитик в клоунском клетчатом костюме. Его шишка блестит в свете люминесцентных ламп, как железнодорожный семафор.Компанию ему составляет Берюрье. Боров занимает его разными рассказами, не приглушая раскатов своего баса. Как обычно, он сидит на ковре, по-портновски подвернув ноги. Его массивные ходули вылезли из широченных штанов. Работая иглой с длинной ниткой, он не забывает трудиться и языком, замолкая только тогда, когда укалывается, после чего начинает ругаться. Он чинит свои огромные брюки.
Увидав в своем агентстве человека с шишкой, я хмурюсь. Накануне, у Кристиана Бордо он взирал на меня явно враждебно, но сегодня утром он предупредителен, как торговец коврами.
Он протягивает мне свою коротенькую, толстую и потную руку, я чисто рефлекторно пожимаю ее, после чего он смущенно заявляет мне, что ему надо поговорить со мной о чем-то весьма важном.
Я отпускаю его руку и открываю дверь в кабинет. Стоя, человечек производит еще более худшее впечатление, чем когда сидит. Вероятно, от того, что ноги его очень коротки, искривлены и не соответствуют величине туловища.
— В чем дело? Я вас слушаю, господин…
— Роберт Поташ.
Он начинает неистово хохотать, думая рассмешить и меня, но мое лицо сохраняет каменное выражение.
— Я пришел из-за Кри-Кри, — наконец заявляет Поташ, так как я продолжаю молчать. Сглотнув слюну, он продолжает: — Я хотел бы поговорить с вами о том, о чем Кри-Кри не сказал вам. Есть люди, которые очень озлоблены на вето. Вы, конечно, поняли, что сны — это выдумка артиста. Я полагаю, что он черпает их из угроз, адресованных ему.
— Кем?
— Я вам говорю: людьми. Нам они не известны, но он давно уже потерял сон и аппетит. Они намекают ему о конце его жизни.
— Каким образом?
— Всякими.
— Например?
Поташ пожимает клетчатыми плечами, громко причмокивает и даже пытается, как моряк, присвистнуть.
— Ну, например: при его появлении звонят погребальные колокола.
— Еще?
— Ему звонят в любое время дня и ночи, особенно, если он в студии. Его вызывают к телефону и говорят, что звонит продюсер или жена, импресарио или редактор газеты. Когда он подходит, вместо разговора звонят колокола, либо раздаются странные звуки.
— Какого рода?
— Любого: то зловещий хохот, то клаксон машины, то лошадиное ржание. Вы представляете? А потом трубку вешают. Он сходит с ума, пытается выяснить, кто звонил. Но как это сделать, если его жена, продюсер и импресарио звонят ему довольно часто?
— Есть ли еще какие-нибудь враждебные проявления, господин Поташ?
— Фотомонтажи. Он находит их в своих вещах, получает по почте. Однажды, в его уборной на студии, к стене прикололи большую фотографию, будто какой-то малыш с невероятным выражением лица набивает ему трубку.
— Может быть, из него пытаются выудить деньги?
— Нет, до сих пор этого не было, но может быть, будет. Как вы полагаете?
Без всякого приглашения появляется Берюрье со штанами на плечах, как в сырую погоду накидывают макинтош.
— У тебя нет французских булавок? — спрашивает он. — У меня сломалась молния.
— Оставь меня в покое!
Кабан снисходительно улыбается и говорит карлику, тыкая через плечо в меня свой указательный палец:
— Он не очень-то вежлив и покладист, как ты думаешь?
Затем он натягивает на себя штаны, а так как молнии нет на ширинке, прикрывает это место рубашкой.
— А вы-то кто такой, господин Поташ? — начинаю я с той безжалостностью, с которой журналисты добиваются интервью с интересующими их лицами, чтобы в дальнейшем разоблачить их.
— То есть, как это?
— Я говорю о вашем занятии.
— Я — артист мюзик-холла.
— Какого направления?
— Я работал в иллюзионе на пару с товарищем, но он влюбился в одну девицу, которой понадобилось мое место, и я очутился за бортом. Потом я работал в кино, помощником по звуку, там встретился с Кри-Кри. Мы почувствовали взаимную симпатию и ему нужен был секретарь.
— Значит, вы — его секретарь?
— Именно так.
— А в чем заключаются ваши секретарские обязанности? Игра в белот и включение телевизора?
Он краснеет. Его лицо, за исключением шишки, пылает.
Тогда я нажимаю на кнопку, которой пользуюсь, чтобы вызвать Матье. Я нажимаю, как и условлено, три раза. Вскоре появляется рыжий Матье с данными на Поташа.
Дело вот в чем: на нашей двери весит табличка “Входите без звонка”. Прибывший волнуется. Если это — клиент, то Матье, после того, как его усадит (клиента, разумеется, а не Матье), уже снимает отпечатки пальцев и справляется о досье на посетителя.
На квадратике картона я читаю:
“Роберт Поташ, родился в Понтено, воспитанник сиротского приюта. В 16 лет осужден за угон машины. В 25 лет участвовал в вооруженном нападении (в банде был шофером). В 28 лет осужден на 18 месяцев тюрьмы за подлог чеков. В заключении сошелся с Мартивэ Жозефом — профессиональным фокусником. Вместе разработали номер. После освобождения доработали его. С тех пор данные о нем отсутствуют”.
Кивком головы благодарю Матье. Хороша птичка! А мой рыжий — вот настоящий фокусник. Он деликатно выходит, а я протягиваю Поташу карточку.
— Что-нибудь забыто? — спрашиваю я. Он внимательно читает текст, изредка подмигивая мне. Когда кончает, спрашивает:
— Черт возьми, как вы узнали все это?
— Это — мое ремесло, дружок. Ну, так как?
Он качает головой.
— Старая история. Сами понимаете, когда растешь беспризорником, то…
Я забираю у него карточку, рву и выбрасываю в корзину для бумаг. Видимо, это успокаивает моего собеседника и производит на него впечатление, что прощаются его прошлые поступки. Нет ничего отраднее отпущения грехов, независимо, где и как оно происходит.
— А не ты ли провоцировал муки Кри-Кри? — спрашиваю я.
Он подскакивает.
— Не говорите так, патрон!
Замечательно, он назвал меня патроном — вероятно, за мое всезнание его прошлого.
— Я всем обязан Кри-Кри. Он — великий человек.
— Значит, ты волнуешься за него!
— Очень!
Он ерзает на стуле и добавляет:
— Я боюсь не только за второе июня. Второе июня — это сон есть сон. Не так ли?
Жестокая действительность
Ролан, шатаясь, выходит из ванной. Он делает вид, что ему море по колено. Удивительно то, что, находясь в таком состоянии, он лезет напролом, как осел, нажравшийся возбудителя. Причем, он весьма уверен в своих возможностях.Сам по себе, это — классический пример “души общества”. Нос с легкой горбинкой, полноватая фигура, симпатичный, очень общительный. Убежден, что при случае он может и постоять за себя.
Но это — не тот человек, ради которого могут чем-то пожертвовать, хотя он, вероятно, преданный друг, скромен, готов прийти на помощь и в хорошем, и в плохом. Он — сильный, крепкий, с развитой мускулатурой, очень подвижен. Он трудолюбив и безотказен даже в опасном поручении. Жить с ним, несомненно, легко. Он всегда наготове: и в холод, и в жару, и в снег, и в бурю.
Но не думаю, что он способен на безумство, на порыв. Вообще, он — француз, как по характеру, так и по поведению.
В данный момент его бросает от одной стены к другой.
— Ух, мне стало лучше! — говорит Ролан. — Видишь ли, все дело не в том, СКОЛЬКО выпьешь, а в том, ЧТО пьешь. А я пил все подряд. Спиртное я переношу хорошо, но когда смешаю — нет! Если бы только водка и ликер. Но вклинивается пиво, и дело — швах!
Я перестаю его слушать, потому что в этот миг на улице раздается вой сирены. Похоже, сюда мчится полицейская машина.
Сирена смолкает, и машина останавливается перед домом.
О, боже! Еще не хватало вляпаться здесь! Кто-то все предусмотрел. Убийца, сделав дело, сам же вызвал и полицию.
Внезапно я понимаю, для чего было все это сделано.
— Где она прячется, моя красотка? Мне надо побыстрее ее накачать.
— Вероятно, в своей комнате.
— А ты не останешься? — спрашивает он, видя, что я тороплюсь к выходу. — Вдвоем мы сделаем ей “Туннель под Монбланом”.
— Нет, не могу, у меня свидание с другой, ее зовут Либерте Шер. Желаю всяческих успехов.
По счастью, кабина лифта все еще на этом этаже. Я вхожу в нее и спускаюсь в подвал, где находятся гаражи квартиросъемщиков.
Несомненно, убийца улизнул этим путем.
Военный лагерь в томительном ожидании
Я прибываю в агентство сияющий, как свежевыкрашенный автомобиль — в легком кремовом костюме с бежевой отделкой, рубашке светло-яичного цвета и каштановом галстуке. Мои секретарши — Мариза и Клодетта — едва не падают перед таким элегантным мужчиной. Я вижу, как округляются их глаза, и они начинают неровно дышать — их грудки так и ходят под форменными жакетами со значками агентства “ПДА.”Я одариваю их одинаковыми улыбками, дабы не возбудить ревность.
— Этот толстый кабан на месте? — спрашиваю я, вдыхая самые разные запахи, разлитые по конторе.
— А что, им пахнет? — ворчит Мариза. — Он притащил походную плитку и занялся стряпней.
Я нахожу “Его Величество” в халате, занятым приготовлением лягушачьих ножек. Его письменный стол (зачем он ему, ведь никогда не пишет?) походит на кухонную плиту. На нем полно всякой утвари: кастрюлек, соусников и т.д. По сукну рассыпана мука, на кожаном бюваре медленно тает кусок нормандского масла.
Я собираюсь его отругать, но он начинает пороть всякую ерунду, не давая мне раскрыть рот.
Такова рабочая атмосфера. Плюс информация: он говорит о президенте Республики, который навестил старую парализованную женщину, участницу войны. Плюс урок морали: лучше быть здоровым президентом, чем больным инвалидом.
Но не это заостряет мое внимание. Убийство! Женщину убили статуэткой. Арестован молодой бизнесмен Ролан Оллафон, находившийся на месте преступления. Убийца был пьян, раздет, с руками по локоть в крови.
Бедный Ролан.
Что делать? Меня гложет совесть. Я должен помешать тому, чтобы обвинили человека, непричастного к убийству — его непричастность мне известна хорошо. Но начать его выручать — это самому запутаться в деле, в то время, когда я уже должен начать охрану жизни Кристиана Бордо. Отложить свое вмешательство на послезавтра? А если со мной что-либо случится? Ролан не сумеет оправдаться сам и перейдет в камеру смертников.
— Что с тобой? — спрашивает Берюрье, добавляя крепкий эпитет по поводу моего внешнего вида. Меткость его диагнозов, хоть и несколько грубоватых, всегда поражает своей точностью. — Хочешь поклевать лягушатинки? Пойманы вчера в Домб — проехали столько километров незамороженными.
Я мотаю головой. Его голое едва пробивается сквозь толщу моей совести.
Я чувствую, как злобные тучи сгущаются вокруг меня, и если, в конце концов, разразятся, то поглотят меня со всеми моими планами и надеждами.
— Почему у тебя такой вид? — сочувственно пристает толстяк. — У тебя неприятности?
Он — человек невежественный, но умный, и советы его бывают иногда весьма ценными, поэтому я уже собираюсь все рассказать, но в это время вбегает перепуганная Клодетта.
— Там двое из полиции, — объявляет она. — Хотят срочно вас видеть.
Ну вот! Туча разразилась, — горестно думаю я. Один из полицейских — Бомашэ — шелудивый пес, состарившийся на работе. Он никогда не прощает прелюбодеяний. С тех пор, как поступил в полицию, все время толкует об отставке. Правда, теперь, когда долгожданная отставка приближается, он начинает бояться ее.
Его спутник — молодой блондинчик с усиками, как у моржа. Вид у него — серьезный и важный, обычный для новичка, попавшего в полицию.
Я набрасываюсь на своего бывшего коллегу Бомашэ с таким энтузиазмом, что надо быть слепым и глухим или безнадежным кретином, чтобы поверить в мою искренность.
— Каким добрым ветром, старик?
— Не думаю, чтобы ветер был добрым.
Он скверно подмигивает, и это мне очень не нравится. Я приглашаю их в свой кабинет.
— Ты неплохо устроился, — скрипит Бомашэ. — Наверное, это стоит кучу денег?
Меня словно что-то подстегивает.
— Целое состояние, — подтверждаю я.
— У тебя были деньга?
— Я их нашел.
— Вероятно, у тебя — неплохие связи?
— Как видишь.
Наступает молчание, во время которого несколько остывает его ненависть, и успокаиваются мои нервы.
Они садятся. Я отодвигаю картину, за которой находится бар, где поблескивают хрустальные рюмки и дорогие бутылки.
— Я помню, Жорж, что ты не любишь виски.
— У меня язва желудка.