Я работаю методично, быстро и тщательно, как и положено, без всякой нервозности. Открываю ящики, осматриваю их содержимое и снова закрываю. Мне попадается много документов, драгоценностей, счетов, квитанций. Наконец, в красивой шкатулке, обтянутой розовым шелком, я натыкаюсь на письмо, к моему изумлению, написанное по-французски. Там вложена и фотография.
Прикинув, сколько времени я уже хозяйничаю здесь, решаю, что пора, и выскакиваю в открытое окно жилой комнаты. Небрежной походкой направляюсь к машине, которая лениво гудит, разморенная полуденной жарой.
Дверца машины открыта, и я забираюсь в кабину.
А на ферме продолжается шум и переполох. К грохоту примешиваются крики, добавляющие жару к общей панике.
Наконец, выскакивает Бен Мой, разъяренный и взъерошенный, и тыкает пальцем в нашу машину.
Появляется помятый и перепачканный в муке Берюрье.
— Гоу хоум! [4] — начинает по-английски Мой. Подумать только, и это кричат американцы НАМ: “Гоу хоум!”
Да, времена меняются.
— Ну, так что там случилось с обезьянкой в клетке?
— Я привязал к ее хвосту проволоку, другой конец которой прикрепил к кастрюльке. Когда негритянка взяла мешок с мукой, обезьяна прыгнула на нее, и кастрюлька свалилась на электроплиту, а на ней стояла груда тарелок, и все это полетело со страшным грохотом на пол! Мука рассыпалась, и что тут началось!
Он говорит и жмурится, как кошка. Вероятно, его воспоминания весьма потешны, потому что Берю корчится в судорогах смеха. До меня все его переживания доходят в ослабленном виде, так как я занят чтением того, что нашел в вещах Стива Флипа. Я кончаю читать и рассматриваю фото, словно текст надо сличать с картинкой, как в иллюстрированном комиксе.
— …лето?
Я читаю. Машина подскакивает на ухабах. Шофер что-то напевает.
— …лето? — повторяет Берю. Я отрываюсь от письма.
— Что “лето”? Какое “лето”?
— Я тебя спросил, хватило времени, чтобы осмотреть все, что ты хотел?
— Да, с избытком.
— Что-нибудь дельное?
— Да, довольно интересно.
— Я вижу, ты весь погружен в это интересное.
Я продолжаю читать. Затем опять разглядываю фотографию и, наконец, прячу все в карман.
Старый ковбой опять затягивает свою ковбойскую песню.
— Я вижу, ты что-то заполучил, — говорит Берю. — О чем задумался?
— О миллиарде, который должна выплатить страховая компания.
Он корчит гримасу.
— Почему?
— Контракт есть контракт!
— Но он завещан был жене Бордо.
— Точно.
— Насколько мне известно, она умерла.
— Ты получил верные сведения, но у нее тоже есть наследники.
— Как это?
— Да, по крайней мере — один, но законный. Я вытаскиваю скрепленные вместе документы и отделяю фотографию.
— Вот он.
Берюрье смотрит и, втянув в себя воздух, высвистывает:
— Славненький! — выражает он свое мнение.
Гидросамолет Монмине, кажется, разваливается на глазах. За несколько дней он успел потерять кое-какие мелкие и даже крупные детали. Еще пикантней становится от шума и скрежета в самых различных и неожиданных местах аппарата.
Восемь воспитанников школы Нор Жюль просто в восторге от того, что можно полетать на настоящем самолете, поэтому щебечут, как птенцы в зоомагазине. Их визг настолько всем надоедает, что пилот не выдерживает и громко орет:
— Эй, там, детвора, тихо! Наступает тишина. Надолго ли?
— Я уже не слышал шум мотора, — объясняет мне Монмине. — А если бы он заглох? Я бы ничего и не почуял. Что за дурацкая фантазия — везти на остров этих оборванцев?
— Мне нужна рабочая сила.
— Для сбора раковин?
— Что-то в этом роде.
— Это вы ехали со мной в прошлый раз?
— То есть?
— Я тогда и впрямь поверил, что вы — мамзели.
— Нам это и нужно было.
— Вы копы?
— В некотором роде.
— Это вы ищете убийцу, который прирезал одну из дамочек?
— Мы пытались, но…
— Что делать! — говорит он. — Как на охоте: либо убьешь фазана, либо — нет. Во всяком случае, после убийства началось настоящее бегство с острова. Эти дамочки хватали свои манатки и разбегались по домам, кто как мог и побыстрее. Что тут было! Вы понимаете меня, старина?
Он хохочет.
— Им настолько нужна была мужская опора, что с каждой я потребовал все, что мне было нужно. Все решалось очень просто — в ангаре, в Порт-Жюль. Я выбирал самую распущенную и сажал ее рядом с собой, на ваше место. Я объяснял ей, как манипулировать кнопками управления самолета и обслуживать мой “агрегат” личного пользования. Видимо, я никогда не привыкну к вибрации, она меня возбуждает чисто физически. Порой меня удручает, что придется уходить в отставку. Если я кончу летать, то долго не протяну.
— Ну, что вы, привыкните.
— Нет, это как моряку без моря, черт подери!
— Не задумывайтесь раньше времени, дружище. Вибрацию и связанные с ней ощущения вы сможете создать себе и на земле, раз вам это так приятно.
Он отпускает руль и кладет руку мне на плечо.
— Спасибо, я об этом не задумывался. Да, конечно, вибратор. Скажите, а вы не с неба упали?
— Нет, — смеюсь я. — И не хочу упасть с гидросамолета. Поэтому следите за управлением, Монмине.
Мой пилот дуется.
— Пфф… Моя развалюха так привыкла к полетам, что могла бы пройти этот маршрут и без меня!
— Я предпочитаю, чтобы вы делали это сообща. Дети снова шумят, но по моему знаку, становятся серьезными и замолкают, тем более, что начинается спуск. Я объясняю малышам, что мне от них надо, и что именно следует искать.
Мы делим остров на секторы. Я сообщаю парням, что нашедший нужную вещь получит дополнительное вознаграждение.
Надо видеть, как они бросаются на поиски — словно призовые ищейки. Они ползают на четвереньках, мои малыши — взрослые на это не способны. А кругленькая сумма, обещанная мною, прогремит потом по архипелагу. Я молча наблюдаю, как они рассеиваются по острову.
— Почему вы поручили это детям, а не взрослым? — спрашивает Монмине, отворачиваясь помочиться в океан.
— Потому что дети пронырливее и расторопнее, чем взрослые, — отвечаю я.
Летчик что-то бурчит, встряхивая брюки, и начинает прохаживаться по берегу, разминая ноги.
— Проклятье! — кричит он. — Что это так шумит? Я не выключил зажигание!
— Нет, — смеюсь я, указывая на Берю, который уже спит на мелком песочке пляжа. — Это мало похоже на самолет.
Монмине успокаивается и принимается рассказывать про свою тетку Ольгу, которая тоже храпела во сне, отчего будила племянника и побуждала его к действию.
С психофизических позиций, именно она определила его тягу, повышенное половое стремление к женщинам, причем, не первой свежести. Видимо, Ольга была большим событием в его жизни, потому что он желает всем семьям, имеющим мальчиков, содержать такую тетушку.
Погода стоит безоблачная, мягкая, полная очарования. Небо сине-бирюзовое, словно на лучших рекламных плакатах. Никогда я еще не ощущал такого чарующего аромата — это настоящее волшебство! Как совместить это чудо с хладнокровным убийством?
Я замечаю пустые хижины в обрамлении кокосовых пальм. Что теперь будет с “Клубом Евы”? Не придется ли мадам де Труавиль прикрывать свою “лавочку”?
Валерия Бордо оросила эту землю своей кровью. Вероятно, ее труп, разделенный на две части, уже доставлен во Францию. Завтра-послезавтра ее положат рядом со знаменитым супругом на нашем кладбище, на котором пахнет сеном, увядшими цветами и смертью.
Монмине продолжает расписывать невероятными метафорами и сравнениями половые достоинства своей тетки. С большим подъемом и смаком он рассказывает, какой податливой и разомлевшей была Ольга после очередного совокупления.
Берюрье храпит все сильнее и сильнее.
После поездки на ферму “Ред Окс” он требовал возвратиться на родину. Он затосковал по своему дому и Берте. Ему снова захотелось увидеть своего друга Пино, наших девчушек-секретарш из “Пари-Детектив”, которые никогда не отказывают никому из нас, едва у кого-то появляется охота отведать “сладенького”.
А малыши усердно прочесывают остров. Они роются в песке, раздвигают заросли цветов, просматривают дно бассейна.
— Почему вы думаете, что штучка, которую вы ищете, все еще здесь? — спрашивает Монмине, отвлекаясь от юношеских воспоминаний.
— Инстинкт.
Он глядит на меня непонимающим взглядом, наморщив лоб.
— Вы это серьезно?
— Как нельзя более.
— Так вы приехали сюда, потому что вам подсказал это инстинкт?
— Да. Вас это удивляет?
— По правде говоря, да! И что же, все расходы тоже оплатит инстинкт? Вдруг мальчишки не найдут того, что вы ищите?
— Тогда я найду это сам.
— Вы так уверены в себе?
— Да.
Как раз в этот миг я слышу вопль, который звучит аккомпанементом моему “да”. Один из мальчишек зовет меня в рощу кокосовых пальм.
— Месье, эй, месье! Идите сюда! Посмотрите! Разве это — кокосовый орех, там наверху?
Я бегу.
Малыш указывает мне на странную коричневую гроздь на самой вершине пальмы. Там висят две пары башмаков.
— Ты что, проглотил ее? — спрашивает Берю.
— Вот именно, что нет.
И Пино начинает объяснять.
— Моя супруга, мадам Пино, придерживается некоторых традиций и, в частности — пятницы. Она в этот день постится.
— Она еще постится, пастушка? Не успела еще окультуриться?
Сезар начинает скрипеть зубами.
— Ты, Александр Бенуа, — грубиян! — кричит он блеющим от негодования голосом. — Никогда я не позволял себе даже намека по отношению к твоей супруге, хотя именно о ней можно сказать, что тут все возможно, и любые сплетни могут оказаться чистой правдой.
Наш Берю сразу мрачнеет.
— Если у тебя есть что-то серьезное за пазухой, то выкладывай начистоту, без всяких намеков. Я не реагирую на твои шпильки.
— Успокойтесь, парни, мы работаем! — резко обрываю их, не отрывая глаз от бумаг, что разложены на моем столе.
Запах зверинца, смешанный с химией, предупреждает меня о появлении Матье. Я замечаю, что с установлением хорошей погоды он большее время проводит со своими животными. Надо отметить, что находятся девицы, которым нравится этот животный запах Он возбуждает их чувственность, а если к нему добавляется запах сыра “рокфор”, то они прямо млеют.
— Все на месте, патрон, — заявляет мой сотрудник, хороший парень, но в полиции не ужился.
Еще раз тщательно просматриваю бумаги, как студент перед экзаменом, все их содержимое я зарегистрировал в клеточках своего мозга, разложил по полочкам, хотя и не в том порядке, в котором следовало бы. Сейчас я собираюсь последовать примеру Агаты Кристи в розовые годы с Эркюлем Пуаро. Все рассмотрено с точки зрения чистого разума, и Старик, связанный с нами аудиовизуальной системой, не смог бы сейчас нам возразить. С тех пор, как установлена такая система связи, Старик все более и более становится абстрактным понятием, и боюсь, что в скором времени, стану обращаться к нему только во время молитвы.
— Всели?
— Все.
— Как они себя чувствуют?
— По большей части — смущены.
— Ну, выход королевы! — объявляю я.
Я не крещусь, так как не принадлежу к крестопоклонникам, но согласился бы, чтобы меня ущипнули, как просит это тореадор перед выходом.
За мной следуют все мои помощники. Все трое. Берю, выпятив живот, открывает шествие, будто пробивая дорогу в толпе. Пино держится от него справа, Матье — слева. В руках Матье держит документы, которые он подготовил с особым знанием дела, с ловкостью и блеском.
Да, собрались все, такие непохожие друг на друга. Они чинно восседают в гостиной, выдержанной в оранжевых тонах: Бебер Поташ, страховой агент в черном костюме и сиреневом галстуке, словно глашатай траура, Людо, тощий и незаметный в костюме из черно-серой фланели, Элеонора, перекрасившая волосы в минорные тона, в скромном коричневом костюме “тайер” и с зеленым платочком на шее. В ушах у нее потрясающие серьги в виде миниатюрных попугайчиков на качельках. Позже подходит и Роберт Песон, очень неловкий и подавленный роскошью нашего салона.
Согласно нашему плану, сверкающие свежестью секретарши — Клодетта и Мариза — обносят всех скотчем, что несколько разряжает обстановку. Считаю, что нервное напряжение не нужно, лучше сразу же создать непринужденную обстановку.
Я всем пожимаю руку, как видный деятель, пришедший последним — этого требует моя роль на данном совете. У меня внимательный взгляд, немного резковатые, скупые жесты, я задаю любезные вопросы, на которые, обычно, не принято отвечать, например: “Счастлив вас видеть. Надеюсь, вы легко нашли наше агентство?” и т. п.
Меблировка в гостиной следующая: огромный диван на двенадцать мест — по всей стене полукругом, разбросанные в кажущемся беспорядке кресла, мраморный столик, очень практичный, если разбивать о него крутые яйца, и за ним — три кресла, типа “Кноль”. Может быть, комната кажется загроможденной, но это не так — она слишком обширна для этого.
Я сажаю свое тело в кресло за столом, мои ассистенты — Матье и Пино — садятся по бокам. Его светлость Берю выбирает себе кресло среди гостей, чтобы удобнее было вздремнуть.
Теперь надо отметить положение гостей четверо из окружения Кри-Кри — Луизетта, Бебер, Людо и Элеонора — уселись на диван. Представитель страховой компании — в одно из кресел. Напротив него разместился Песон.
Такова обстановка.
Я кладу руки на мраморный столик. Забавно: зачем в гарнитуре оказался этот стол, которому место в мясном магазине, в качестве прилавка; ведь дерево — значительно теплее и более благородно.
Забавно и то, что я чувствую себя до некоторой степени в шкуре Старика. Я тот, кто решает и командует, кому смотрят в рот.
— Мадам, месье… Черт возьми, не хватает звоночка и стакана воды, а самое главное — орденской ленточки в петлице.
— Я собрал вас здесь, чтобы поставить все точки над “i” — всем тем, что произошло. Мои сотрудники и я лично собрали большое количество фактов по делу Бордо. Полагаю, что теперь можно вынести определенное решение.
— Неужели? — восклицает Ляфонь, который, считая себя важной персоной, вставляет свое слово.
— Да, господин генеральный директор.
— И нам придется оплатить страховку?
— По моему мнению: нет.
Его вздох нельзя описать, его надо слышать. Чем-то напоминает открывание газового крана.
Набираю воздуха, чтобы голос звучал чище и яснее.
— Видите ли, — объясняю я своей аудитории, — если резюмировать эту ужасно кровавую историю, то без сомнения, это — прежде всего — история любви.
— Как — любви? — переспрашивает Берю, испуская при этом сильный запах чеснока. Перед этим он сожрал два фунта арлезианской колбасы.
— Да, дорогой мой, любви! Любви страстной, безумной — любви шекспировской!
— Провались ты, стоя! — бормочет Берю, тем самым излагая общее мнение.
Легким жестом предупреждаю его, чтобы не мешал, если не хочет быть выставленным за дверь, чего он, кстати говоря, заслуживает.
— Видите ли, — снова обращаюсь к своей аудитории. — Все именно так, как я сказал.
Берю внял моему предупреждению, поэтому достал свой неразлучный швейцарский нож и ковыряет им в зубах.
— С самого начала должен вас предупредить, что Кристиан Бордо покончил жизнь самоубийством! Может быть, вы этого не знаете?
Алексис Ляфонь не способен петь в хоре, ибо считает себя солистом, поэтому, пока все присутствующие вскакивают с мест и хором вопят: “Самоубийство?!”, он несколько раз повторяет за мной: “Самоубийством?”
Я чувствую, что его изумление перерастает в обоснованную радость.
— Да, месье Ляфонь, именно так. Я беру на себя смелость утверждать это, и знаю об этом не я один.
Бебер захлебывается и издает невнятный звук. Я улыбаюсь ему.
— Не волнуйся, парень. Кристиан поделился с тобой своей бедой, и вы придумали эту инсценировку убийства вместе. Ты был его поверенным, единственным его другом. Полагаю, что помог ты ему, потому что любил его. Ты создал миф о телефонных угрозах, чтобы подготовить почву для знаменитого второго июня.
Бебер отворачивается. Он краснеет, как мак, вареный омар, мантия кардинала, спелый томат, петушиный гребень, мулета тореадора и знак Почетного Легиона.
Я пожимаю плечами.
— Это не так важно, бедный Поташ, как проступки других.
Я обвожу всех пронизывающим взглядом. Присутствующие становятся похожими на свежеизготовленных манекенов. Такими же холодными, скованными, подобно мраморному столу, за которым сижу.
— Но, — продолжаю чрезвычайно веско и значительно, — не будем начинать с деталей. Выложим на стол основные карты, изучим их и оценим.
— В этом чрезвычайном деле, господа, — продолжаю я, — которое, в некоторой степени, является вагнеровским самоубийством (до этого я говорил “шекспировское”, но в данном случае хватает места для любых эпитетов), надо прежде всего учесть два обстоятельства: женитьбу Кристиана Бордо и его неполноценность. Последнее было самым невыносимым — Кристиан Бордо являлся импотентом! И знаете ли, в чем было дело? Несколько лет назад он перенес тяжелейшую операцию, после которой лишился своих половых органов!
Все потрясены.
— Дело было не пустячным. Пять лет назад Бордо заболел раком, почему и вынужден был пойти на операцию. С этого момента его жизнь превратилась в мучение. Само состояние евнуха может довести любого человека до неврастении, но особенно — любимца публики, талантливого красавца, каким был Кри-Кри. Его окончательно сгубила любовь к жене. Да, мои дорогие, — перехожу я на лирический тон. — Он сходил по ней с ума. Сначала Валерия отнеслась ко всему мужественно, но настал момент, когда молодость и природа предъявили свои требования. Она влюбилась в красивого американца, который отбывал в Европе воинскую службу. Это был Стив Флип!
Все присутствующие испускают изумленный стон, но я продолжаю:
— Это была связь, полная страсти, и Валерия потребовала развода. Я предоставляю вам самим, мадам и месье, судить о горе и отчаянии Кристиана Бордо. В его болезни наступила передышка, слава росла от картины к картине, его хвалили и обхаживали. Его засыпали цветами, золотом, почестями. Да!
Но импотент, евнух… Он лишался той, которую любил больше жизни. Не знаю, каковы были отношения в этой семье, но точно знаю, что Кристиан Бордо согласился на развод. Валерия могла выйти замуж за американца, от которого забеременела. Но в этот момент бумеранг судьбы обернулся против бедной женщины и поразил ее сердце. Властелин ее мыслей, отец ее будущего ребенка бросил ее и влюбился в девушку из Бельгии, которая привлекла его своей молодостью, невинностью, и, вероятно, другими достоинствами северной девственности. Что сделала Валерия? То, что делают потерпевшие аварию автомобилисты. Она отправилась в гараж, то есть, к своему бывшему супругу.
Вероятно, это далось ей не просто. Она хотела, чтобы муж-евнух дал имя ребенку, отцом которого быть не мог. Это — вершина человеческой любви, вершина самопожертвования. Видимо, Кристиан простить смог, но признать ребенка своим? Нет!
Меня обрывают чьи-то рыдания. Это не выдержала и заплакала юная Луизетта. И она не одинока в своей скорби. Берю тоже прослезился. Бебер скромно сморкается, но так, чтобы было незаметно.
— Может, сделаем перерыв, господа?
— Нет, нет, — отвечают те, кто всхлипывает, остальные просто качают головами.
Приходится продолжать, хотя, если рассказывать о чете Бордо подробнее, не хватит и ночи.
— Кристиан Бордо сделал жене довольно коварное предложение: тихо уехать за границу и там произвести на свет ребенка. От Валерии требовалось скрыть, что она станет матерью, и обделать усыновление младенца так, чтобы по этому поводу никогда не возникали никакие домыслы и предположения. На этих условиях он соглашался вновь жениться на ней.
Оскорбленная женщина согласна на все. Валерия выполнила все требования. Она уехала на остров клуба, в который входила, и там родила ребенка. Затем стала подыскивать симпатичного папашу. Он находится среди вас. Вот он!
Я указываю на Роберта Песона, еще более лысого, чем когда-либо.
Затем достаю копию акта об усыновлении и демонстрирую ее присутствующим.
— После того, как все условия были выполнены. Бордо вторично женился на своей супруге. Жизнь потекла по прежнему руслу. Думаю, все свидетели этого необычного брака подтвердят мои слова?
Все согласно кивают головами.
— Теперь перейдем к развязке драмы. Время шло, и жизнь наладилась. Валерия очень заботилась о ребенке, который, якобы, воспитывался у бабушки, уважаемой мадам Песон. Чтобы забыться. Бордо бешено работал, ища в сценических воплощениях то, чего не имел в жизни. Но увы! Начался рецидив болезни. Знаменитый онколог, у которого он лечился, помог мне, предоставив, в виду сложности обстоятельств, необходимые сведения, даже вопреки медицинской этики.
Я вынимаю из досье новую бумагу и показываю ее Ляфоню, который должен будет оплатить все мои расходы.
— Знаменитый онколог выявил рецидив, который был на этот раз неоперабельным. Кри-Кри был приговорен! Он понимал, что ему осталось три-четыре месяца жизни. И какие муки одолевали его! Актер, узнав о безысходном конце, решил завершить жизненный путь с эффектом. Чтобы подготовить преждевременную кончину, он организовал все в широких масштабах Орсона Уэлса. Решив сказочно обогатить ту, которую продолжал обожать, он, вместе с тем, хотел и отомстить за нее. И тут он стал настоящим дьяволом”. Он использовал все свое актерское дарование. Прежде всего, застраховал свою жизнь на баснословную сумму. Затем написал Стиву Флипу, который счастливо жил на своей ферме с молодой женой, и пригласил его приехать второго июня.
Он прекрасно срежиссировал весь гала-спектакль второго июня. Подготовка к нему настолько увлекла, что актер стал относиться к своей смерти, как к бенефису.
Сначала Флип отказался ехать во Францию, но Бордо настоял на своем, прибегнув к шантажу. Он угрожал Флипу дискредитацией в среде фермеров своим приездом с Валерией и ребенком. Он хорошо знал жизнь фермеров-квакеров, их взгляды, и поэтому действовал наверняка. Он даже послал Стиву фотографию ребенка, сделанную в строжайшей тайне. Ребенок очень походил на отца. Вот все эти письма и фотография.
В конце концов, Стив согласился приехать в Париж со своей женой. Актер устроил великолепную инсценировку, распустив слухи о предстоящем убийстве, и в этом ему помог присутствующий здесь Бебер Поташ, не так ли? Смотри на меня и не опускай глаза. Ты делал это из-за любви к нему.
Бебер от стыда и унижения начинает сморкаться.
— Что же делал Кристиан, осаждаемый почитателями? Он предложил Флипу с женой обождать в гардеробной, пока разойдутся посетители. Мы с моим сотрудником Матье нашли несомненные следы их пребывания в гардеробной. Когда все ушли. Бордо их вызвал к себе и хладнокровно пристрелил, после чего вложил в руки жертв заранее приготовленные заряженные револьверы. Он прятал их под подкладкой халата. Мы обнаружили масляные пятна, указывающие, где хранилось оружие.
Двойное убийство только подчеркнуло намерения убить Бордо. Через несколько минут он проглотил пилюлю цианистого калия Кто мог после всего происшедшего счесть это отравление самоубийством?
Я замолкаю и делаю знак Клодетте, чтобы она подала мне двойное виски без воды. Проглотив его, обвожу взглядом всех присутствующих.
— Фан-тас-тич-но! — по слогам бормочет Ляфонь. — Видимо, болезнь тронула его мозг. В противном случае, трудно даже представить, что такое можно задумать и выполнить!
— Да, конечно! Болезнь, неприятности в семье, половое бессилие — все это, вероятно, повлияло на рассудок талантливого актера. У него были, хотя и не смягчающие вину, но определенные обстоятельства, чем похвастать могут не все!
Всеобщее смятение… Только успокоившийся за страховку Ляфонь сохраняет олимпийское спокойствие.
— На что я намекаю? На то, что другие убийства, совершенные за время печальной эпопеи, совсем не таковы. И все потому, что человек — самое грязное и кровожадное существо на свете! Потому что ЖАДНОСТЬ и АЛЧНОСТЬ — движущие силы большинства совершаемых преступлений. Миллиард франков может вызвать чудовищные злодеяния. Кто из достопочтенной троицы — Людо, Элеонора или Бебер — предупредили об этом миллиарде Валерию? Тем самым они вызвали новую беду. Предполагаю, что Валерия поняла: если ее супруг-евнух отдаст концы второго июня, то жизнь ее будет обеспечена так, как ей и не снилось. Она рассказала об этом своему веселому зяблику — месье Песону, который здесь находится. Этот насквозь фальшивый человек оказался и фальшивым другом, продавшим за приличную сумму свое имя младенцу. Он помог недостойной супруге Бордо найти негодяев, которые взялись сделать ее наследницей миллиарда. Когда стало известно, что страховая компания обратилась за помощью к детективному агентству, эти мерзавцы изменили свои гнусные планы и попытались меня отстранить от охраны актера. Они убили мою прелестную подругу, которая скрашивала мою жизнь. Они же переоделись в телефонных мастеров и подсунули бомбу в изголовье кровати Бордо. Сожалею, что спас тогда Бордо и не дал бомбе выполнить свою задачу, потому что тогда бы остались жить хорошие люди — американская чета!
Наступает тишина, которую прерывает телефонный звонок. Я снимаю трубку, зная, кто на проводе.
Да, конечно, это — голос Старика.
— Превосходно, браво, сенсационно! Молодец, Сан-Антонио! Какое следствие! Великолепно? Но убийство Валерии? Не совершили же его люди, нанятые Валерией?
— Минуточку, старина.
Да! Я так и говорю: “Старина”. ЕМУ — Богу с Олимпа! И вешаю трубку.
— Теперь мне остается объяснить смерть Валерии. Она уехала на остров придурковатых девок, чтобы не быть замешанной в разыгравшейся драме. Но стоило ей сесть в самолет, как она поняла: надо находиться рядом со своим лысаком, поэтому она вернулась. Думаю, ее беспокоило двуличие ее возлюбленного Песона, который мог сыграть с ней любую штучку, не находясь под ее надзором. Потому она и осталась, потому и сбежала вновь, прихватив лысого друга, переодетого в женщину. Лысые умеют носить парики. Но этот подонок, отброс человеческий, решил сам стать миллиардером. Действительно, после смерти Валерии наследником становился ее ребенок, а, следовательно, и ОН, раз официально усыновил младенца. И Роберт Песон подумал: чтобы все было естественно, надо сделать все чудовищным. И он почти добился этого. Ночью, усыпив Валерию, он отрубил ей голову. Затем, надел огромные сапоги, которыми запасся заранее, и прошелся в них от берега к хижине и обратно. На берегу он простым бревном сделал след лодки, якобы, приставшей к пляжу. После этого оставались пустяки. Он забросил сапоги на дерево, накачался наркотиков, вымазал свои руки кровью подруги и завалился на постель. Все было настолько чудовищно и отвратительно, что я чуть было и…
Раздается вопль дикого зверя, попавшего в капкан.
Песон вскакивает и бросается к двери. Но все предусмотрено — Берю наготове. Что тут начинается!..
Да, это — картина…
Омерзительный Песон получает от Берю хороший удар сапогом. Сапог крепкий, с большим каблуком. Берю снял его, потому что тот жал ему мозоль, а может быть, как раз в расчете на это — в драке башмаки становятся грозным оружием.
Бац! Бай!.. Песон валится, как куль. Теперь он может убедиться, что наш ковер из чистой шерсти.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Прикинув, сколько времени я уже хозяйничаю здесь, решаю, что пора, и выскакиваю в открытое окно жилой комнаты. Небрежной походкой направляюсь к машине, которая лениво гудит, разморенная полуденной жарой.
Дверца машины открыта, и я забираюсь в кабину.
А на ферме продолжается шум и переполох. К грохоту примешиваются крики, добавляющие жару к общей панике.
Наконец, выскакивает Бен Мой, разъяренный и взъерошенный, и тыкает пальцем в нашу машину.
Появляется помятый и перепачканный в муке Берюрье.
— Гоу хоум! [4] — начинает по-английски Мой. Подумать только, и это кричат американцы НАМ: “Гоу хоум!”
Да, времена меняются.
— Ну, так что там случилось с обезьянкой в клетке?
— Я привязал к ее хвосту проволоку, другой конец которой прикрепил к кастрюльке. Когда негритянка взяла мешок с мукой, обезьяна прыгнула на нее, и кастрюлька свалилась на электроплиту, а на ней стояла груда тарелок, и все это полетело со страшным грохотом на пол! Мука рассыпалась, и что тут началось!
Он говорит и жмурится, как кошка. Вероятно, его воспоминания весьма потешны, потому что Берю корчится в судорогах смеха. До меня все его переживания доходят в ослабленном виде, так как я занят чтением того, что нашел в вещах Стива Флипа. Я кончаю читать и рассматриваю фото, словно текст надо сличать с картинкой, как в иллюстрированном комиксе.
— …лето?
Я читаю. Машина подскакивает на ухабах. Шофер что-то напевает.
— …лето? — повторяет Берю. Я отрываюсь от письма.
— Что “лето”? Какое “лето”?
— Я тебя спросил, хватило времени, чтобы осмотреть все, что ты хотел?
— Да, с избытком.
— Что-нибудь дельное?
— Да, довольно интересно.
— Я вижу, ты весь погружен в это интересное.
Я продолжаю читать. Затем опять разглядываю фотографию и, наконец, прячу все в карман.
Старый ковбой опять затягивает свою ковбойскую песню.
— Я вижу, ты что-то заполучил, — говорит Берю. — О чем задумался?
— О миллиарде, который должна выплатить страховая компания.
Он корчит гримасу.
— Почему?
— Контракт есть контракт!
— Но он завещан был жене Бордо.
— Точно.
— Насколько мне известно, она умерла.
— Ты получил верные сведения, но у нее тоже есть наследники.
— Как это?
— Да, по крайней мере — один, но законный. Я вытаскиваю скрепленные вместе документы и отделяю фотографию.
— Вот он.
Берюрье смотрит и, втянув в себя воздух, высвистывает:
— Славненький! — выражает он свое мнение.
Гидросамолет Монмине, кажется, разваливается на глазах. За несколько дней он успел потерять кое-какие мелкие и даже крупные детали. Еще пикантней становится от шума и скрежета в самых различных и неожиданных местах аппарата.
Восемь воспитанников школы Нор Жюль просто в восторге от того, что можно полетать на настоящем самолете, поэтому щебечут, как птенцы в зоомагазине. Их визг настолько всем надоедает, что пилот не выдерживает и громко орет:
— Эй, там, детвора, тихо! Наступает тишина. Надолго ли?
— Я уже не слышал шум мотора, — объясняет мне Монмине. — А если бы он заглох? Я бы ничего и не почуял. Что за дурацкая фантазия — везти на остров этих оборванцев?
— Мне нужна рабочая сила.
— Для сбора раковин?
— Что-то в этом роде.
— Это вы ехали со мной в прошлый раз?
— То есть?
— Я тогда и впрямь поверил, что вы — мамзели.
— Нам это и нужно было.
— Вы копы?
— В некотором роде.
— Это вы ищете убийцу, который прирезал одну из дамочек?
— Мы пытались, но…
— Что делать! — говорит он. — Как на охоте: либо убьешь фазана, либо — нет. Во всяком случае, после убийства началось настоящее бегство с острова. Эти дамочки хватали свои манатки и разбегались по домам, кто как мог и побыстрее. Что тут было! Вы понимаете меня, старина?
Он хохочет.
— Им настолько нужна была мужская опора, что с каждой я потребовал все, что мне было нужно. Все решалось очень просто — в ангаре, в Порт-Жюль. Я выбирал самую распущенную и сажал ее рядом с собой, на ваше место. Я объяснял ей, как манипулировать кнопками управления самолета и обслуживать мой “агрегат” личного пользования. Видимо, я никогда не привыкну к вибрации, она меня возбуждает чисто физически. Порой меня удручает, что придется уходить в отставку. Если я кончу летать, то долго не протяну.
— Ну, что вы, привыкните.
— Нет, это как моряку без моря, черт подери!
— Не задумывайтесь раньше времени, дружище. Вибрацию и связанные с ней ощущения вы сможете создать себе и на земле, раз вам это так приятно.
Он отпускает руль и кладет руку мне на плечо.
— Спасибо, я об этом не задумывался. Да, конечно, вибратор. Скажите, а вы не с неба упали?
— Нет, — смеюсь я. — И не хочу упасть с гидросамолета. Поэтому следите за управлением, Монмине.
Мой пилот дуется.
— Пфф… Моя развалюха так привыкла к полетам, что могла бы пройти этот маршрут и без меня!
— Я предпочитаю, чтобы вы делали это сообща. Дети снова шумят, но по моему знаку, становятся серьезными и замолкают, тем более, что начинается спуск. Я объясняю малышам, что мне от них надо, и что именно следует искать.
Мы делим остров на секторы. Я сообщаю парням, что нашедший нужную вещь получит дополнительное вознаграждение.
Надо видеть, как они бросаются на поиски — словно призовые ищейки. Они ползают на четвереньках, мои малыши — взрослые на это не способны. А кругленькая сумма, обещанная мною, прогремит потом по архипелагу. Я молча наблюдаю, как они рассеиваются по острову.
— Почему вы поручили это детям, а не взрослым? — спрашивает Монмине, отворачиваясь помочиться в океан.
— Потому что дети пронырливее и расторопнее, чем взрослые, — отвечаю я.
Летчик что-то бурчит, встряхивая брюки, и начинает прохаживаться по берегу, разминая ноги.
— Проклятье! — кричит он. — Что это так шумит? Я не выключил зажигание!
— Нет, — смеюсь я, указывая на Берю, который уже спит на мелком песочке пляжа. — Это мало похоже на самолет.
Монмине успокаивается и принимается рассказывать про свою тетку Ольгу, которая тоже храпела во сне, отчего будила племянника и побуждала его к действию.
С психофизических позиций, именно она определила его тягу, повышенное половое стремление к женщинам, причем, не первой свежести. Видимо, Ольга была большим событием в его жизни, потому что он желает всем семьям, имеющим мальчиков, содержать такую тетушку.
Погода стоит безоблачная, мягкая, полная очарования. Небо сине-бирюзовое, словно на лучших рекламных плакатах. Никогда я еще не ощущал такого чарующего аромата — это настоящее волшебство! Как совместить это чудо с хладнокровным убийством?
Я замечаю пустые хижины в обрамлении кокосовых пальм. Что теперь будет с “Клубом Евы”? Не придется ли мадам де Труавиль прикрывать свою “лавочку”?
Валерия Бордо оросила эту землю своей кровью. Вероятно, ее труп, разделенный на две части, уже доставлен во Францию. Завтра-послезавтра ее положат рядом со знаменитым супругом на нашем кладбище, на котором пахнет сеном, увядшими цветами и смертью.
Монмине продолжает расписывать невероятными метафорами и сравнениями половые достоинства своей тетки. С большим подъемом и смаком он рассказывает, какой податливой и разомлевшей была Ольга после очередного совокупления.
Берюрье храпит все сильнее и сильнее.
После поездки на ферму “Ред Окс” он требовал возвратиться на родину. Он затосковал по своему дому и Берте. Ему снова захотелось увидеть своего друга Пино, наших девчушек-секретарш из “Пари-Детектив”, которые никогда не отказывают никому из нас, едва у кого-то появляется охота отведать “сладенького”.
А малыши усердно прочесывают остров. Они роются в песке, раздвигают заросли цветов, просматривают дно бассейна.
— Почему вы думаете, что штучка, которую вы ищете, все еще здесь? — спрашивает Монмине, отвлекаясь от юношеских воспоминаний.
— Инстинкт.
Он глядит на меня непонимающим взглядом, наморщив лоб.
— Вы это серьезно?
— Как нельзя более.
— Так вы приехали сюда, потому что вам подсказал это инстинкт?
— Да. Вас это удивляет?
— По правде говоря, да! И что же, все расходы тоже оплатит инстинкт? Вдруг мальчишки не найдут того, что вы ищите?
— Тогда я найду это сам.
— Вы так уверены в себе?
— Да.
Как раз в этот миг я слышу вопль, который звучит аккомпанементом моему “да”. Один из мальчишек зовет меня в рощу кокосовых пальм.
— Месье, эй, месье! Идите сюда! Посмотрите! Разве это — кокосовый орех, там наверху?
Я бегу.
Малыш указывает мне на странную коричневую гроздь на самой вершине пальмы. Там висят две пары башмаков.
Так все и было…
— У меня здесь застряла рыбная кость, — утверждает Пино, указывая на свою длинную шею, похожую на раздавленную вытянувшуюся улитку.— Ты что, проглотил ее? — спрашивает Берю.
— Вот именно, что нет.
И Пино начинает объяснять.
— Моя супруга, мадам Пино, придерживается некоторых традиций и, в частности — пятницы. Она в этот день постится.
— Она еще постится, пастушка? Не успела еще окультуриться?
Сезар начинает скрипеть зубами.
— Ты, Александр Бенуа, — грубиян! — кричит он блеющим от негодования голосом. — Никогда я не позволял себе даже намека по отношению к твоей супруге, хотя именно о ней можно сказать, что тут все возможно, и любые сплетни могут оказаться чистой правдой.
Наш Берю сразу мрачнеет.
— Если у тебя есть что-то серьезное за пазухой, то выкладывай начистоту, без всяких намеков. Я не реагирую на твои шпильки.
— Успокойтесь, парни, мы работаем! — резко обрываю их, не отрывая глаз от бумаг, что разложены на моем столе.
Запах зверинца, смешанный с химией, предупреждает меня о появлении Матье. Я замечаю, что с установлением хорошей погоды он большее время проводит со своими животными. Надо отметить, что находятся девицы, которым нравится этот животный запах Он возбуждает их чувственность, а если к нему добавляется запах сыра “рокфор”, то они прямо млеют.
— Все на месте, патрон, — заявляет мой сотрудник, хороший парень, но в полиции не ужился.
Еще раз тщательно просматриваю бумаги, как студент перед экзаменом, все их содержимое я зарегистрировал в клеточках своего мозга, разложил по полочкам, хотя и не в том порядке, в котором следовало бы. Сейчас я собираюсь последовать примеру Агаты Кристи в розовые годы с Эркюлем Пуаро. Все рассмотрено с точки зрения чистого разума, и Старик, связанный с нами аудиовизуальной системой, не смог бы сейчас нам возразить. С тех пор, как установлена такая система связи, Старик все более и более становится абстрактным понятием, и боюсь, что в скором времени, стану обращаться к нему только во время молитвы.
— Всели?
— Все.
— Как они себя чувствуют?
— По большей части — смущены.
— Ну, выход королевы! — объявляю я.
Я не крещусь, так как не принадлежу к крестопоклонникам, но согласился бы, чтобы меня ущипнули, как просит это тореадор перед выходом.
За мной следуют все мои помощники. Все трое. Берю, выпятив живот, открывает шествие, будто пробивая дорогу в толпе. Пино держится от него справа, Матье — слева. В руках Матье держит документы, которые он подготовил с особым знанием дела, с ловкостью и блеском.
Да, собрались все, такие непохожие друг на друга. Они чинно восседают в гостиной, выдержанной в оранжевых тонах: Бебер Поташ, страховой агент в черном костюме и сиреневом галстуке, словно глашатай траура, Людо, тощий и незаметный в костюме из черно-серой фланели, Элеонора, перекрасившая волосы в минорные тона, в скромном коричневом костюме “тайер” и с зеленым платочком на шее. В ушах у нее потрясающие серьги в виде миниатюрных попугайчиков на качельках. Позже подходит и Роберт Песон, очень неловкий и подавленный роскошью нашего салона.
Согласно нашему плану, сверкающие свежестью секретарши — Клодетта и Мариза — обносят всех скотчем, что несколько разряжает обстановку. Считаю, что нервное напряжение не нужно, лучше сразу же создать непринужденную обстановку.
Я всем пожимаю руку, как видный деятель, пришедший последним — этого требует моя роль на данном совете. У меня внимательный взгляд, немного резковатые, скупые жесты, я задаю любезные вопросы, на которые, обычно, не принято отвечать, например: “Счастлив вас видеть. Надеюсь, вы легко нашли наше агентство?” и т. п.
Меблировка в гостиной следующая: огромный диван на двенадцать мест — по всей стене полукругом, разбросанные в кажущемся беспорядке кресла, мраморный столик, очень практичный, если разбивать о него крутые яйца, и за ним — три кресла, типа “Кноль”. Может быть, комната кажется загроможденной, но это не так — она слишком обширна для этого.
Я сажаю свое тело в кресло за столом, мои ассистенты — Матье и Пино — садятся по бокам. Его светлость Берю выбирает себе кресло среди гостей, чтобы удобнее было вздремнуть.
Теперь надо отметить положение гостей четверо из окружения Кри-Кри — Луизетта, Бебер, Людо и Элеонора — уселись на диван. Представитель страховой компании — в одно из кресел. Напротив него разместился Песон.
Такова обстановка.
Я кладу руки на мраморный столик. Забавно: зачем в гарнитуре оказался этот стол, которому место в мясном магазине, в качестве прилавка; ведь дерево — значительно теплее и более благородно.
Забавно и то, что я чувствую себя до некоторой степени в шкуре Старика. Я тот, кто решает и командует, кому смотрят в рот.
— Мадам, месье… Черт возьми, не хватает звоночка и стакана воды, а самое главное — орденской ленточки в петлице.
— Я собрал вас здесь, чтобы поставить все точки над “i” — всем тем, что произошло. Мои сотрудники и я лично собрали большое количество фактов по делу Бордо. Полагаю, что теперь можно вынести определенное решение.
— Неужели? — восклицает Ляфонь, который, считая себя важной персоной, вставляет свое слово.
— Да, господин генеральный директор.
— И нам придется оплатить страховку?
— По моему мнению: нет.
Его вздох нельзя описать, его надо слышать. Чем-то напоминает открывание газового крана.
Набираю воздуха, чтобы голос звучал чище и яснее.
— Видите ли, — объясняю я своей аудитории, — если резюмировать эту ужасно кровавую историю, то без сомнения, это — прежде всего — история любви.
— Как — любви? — переспрашивает Берю, испуская при этом сильный запах чеснока. Перед этим он сожрал два фунта арлезианской колбасы.
— Да, дорогой мой, любви! Любви страстной, безумной — любви шекспировской!
— Провались ты, стоя! — бормочет Берю, тем самым излагая общее мнение.
Легким жестом предупреждаю его, чтобы не мешал, если не хочет быть выставленным за дверь, чего он, кстати говоря, заслуживает.
— Видите ли, — снова обращаюсь к своей аудитории. — Все именно так, как я сказал.
Берю внял моему предупреждению, поэтому достал свой неразлучный швейцарский нож и ковыряет им в зубах.
— С самого начала должен вас предупредить, что Кристиан Бордо покончил жизнь самоубийством! Может быть, вы этого не знаете?
Алексис Ляфонь не способен петь в хоре, ибо считает себя солистом, поэтому, пока все присутствующие вскакивают с мест и хором вопят: “Самоубийство?!”, он несколько раз повторяет за мной: “Самоубийством?”
Я чувствую, что его изумление перерастает в обоснованную радость.
— Да, месье Ляфонь, именно так. Я беру на себя смелость утверждать это, и знаю об этом не я один.
Бебер захлебывается и издает невнятный звук. Я улыбаюсь ему.
— Не волнуйся, парень. Кристиан поделился с тобой своей бедой, и вы придумали эту инсценировку убийства вместе. Ты был его поверенным, единственным его другом. Полагаю, что помог ты ему, потому что любил его. Ты создал миф о телефонных угрозах, чтобы подготовить почву для знаменитого второго июня.
Бебер отворачивается. Он краснеет, как мак, вареный омар, мантия кардинала, спелый томат, петушиный гребень, мулета тореадора и знак Почетного Легиона.
Я пожимаю плечами.
— Это не так важно, бедный Поташ, как проступки других.
Я обвожу всех пронизывающим взглядом. Присутствующие становятся похожими на свежеизготовленных манекенов. Такими же холодными, скованными, подобно мраморному столу, за которым сижу.
— Но, — продолжаю чрезвычайно веско и значительно, — не будем начинать с деталей. Выложим на стол основные карты, изучим их и оценим.
— В этом чрезвычайном деле, господа, — продолжаю я, — которое, в некоторой степени, является вагнеровским самоубийством (до этого я говорил “шекспировское”, но в данном случае хватает места для любых эпитетов), надо прежде всего учесть два обстоятельства: женитьбу Кристиана Бордо и его неполноценность. Последнее было самым невыносимым — Кристиан Бордо являлся импотентом! И знаете ли, в чем было дело? Несколько лет назад он перенес тяжелейшую операцию, после которой лишился своих половых органов!
Все потрясены.
— Дело было не пустячным. Пять лет назад Бордо заболел раком, почему и вынужден был пойти на операцию. С этого момента его жизнь превратилась в мучение. Само состояние евнуха может довести любого человека до неврастении, но особенно — любимца публики, талантливого красавца, каким был Кри-Кри. Его окончательно сгубила любовь к жене. Да, мои дорогие, — перехожу я на лирический тон. — Он сходил по ней с ума. Сначала Валерия отнеслась ко всему мужественно, но настал момент, когда молодость и природа предъявили свои требования. Она влюбилась в красивого американца, который отбывал в Европе воинскую службу. Это был Стив Флип!
Все присутствующие испускают изумленный стон, но я продолжаю:
— Это была связь, полная страсти, и Валерия потребовала развода. Я предоставляю вам самим, мадам и месье, судить о горе и отчаянии Кристиана Бордо. В его болезни наступила передышка, слава росла от картины к картине, его хвалили и обхаживали. Его засыпали цветами, золотом, почестями. Да!
Но импотент, евнух… Он лишался той, которую любил больше жизни. Не знаю, каковы были отношения в этой семье, но точно знаю, что Кристиан Бордо согласился на развод. Валерия могла выйти замуж за американца, от которого забеременела. Но в этот момент бумеранг судьбы обернулся против бедной женщины и поразил ее сердце. Властелин ее мыслей, отец ее будущего ребенка бросил ее и влюбился в девушку из Бельгии, которая привлекла его своей молодостью, невинностью, и, вероятно, другими достоинствами северной девственности. Что сделала Валерия? То, что делают потерпевшие аварию автомобилисты. Она отправилась в гараж, то есть, к своему бывшему супругу.
Вероятно, это далось ей не просто. Она хотела, чтобы муж-евнух дал имя ребенку, отцом которого быть не мог. Это — вершина человеческой любви, вершина самопожертвования. Видимо, Кристиан простить смог, но признать ребенка своим? Нет!
Меня обрывают чьи-то рыдания. Это не выдержала и заплакала юная Луизетта. И она не одинока в своей скорби. Берю тоже прослезился. Бебер скромно сморкается, но так, чтобы было незаметно.
— Может, сделаем перерыв, господа?
— Нет, нет, — отвечают те, кто всхлипывает, остальные просто качают головами.
Приходится продолжать, хотя, если рассказывать о чете Бордо подробнее, не хватит и ночи.
— Кристиан Бордо сделал жене довольно коварное предложение: тихо уехать за границу и там произвести на свет ребенка. От Валерии требовалось скрыть, что она станет матерью, и обделать усыновление младенца так, чтобы по этому поводу никогда не возникали никакие домыслы и предположения. На этих условиях он соглашался вновь жениться на ней.
Оскорбленная женщина согласна на все. Валерия выполнила все требования. Она уехала на остров клуба, в который входила, и там родила ребенка. Затем стала подыскивать симпатичного папашу. Он находится среди вас. Вот он!
Я указываю на Роберта Песона, еще более лысого, чем когда-либо.
Затем достаю копию акта об усыновлении и демонстрирую ее присутствующим.
— После того, как все условия были выполнены. Бордо вторично женился на своей супруге. Жизнь потекла по прежнему руслу. Думаю, все свидетели этого необычного брака подтвердят мои слова?
Все согласно кивают головами.
— Теперь перейдем к развязке драмы. Время шло, и жизнь наладилась. Валерия очень заботилась о ребенке, который, якобы, воспитывался у бабушки, уважаемой мадам Песон. Чтобы забыться. Бордо бешено работал, ища в сценических воплощениях то, чего не имел в жизни. Но увы! Начался рецидив болезни. Знаменитый онколог, у которого он лечился, помог мне, предоставив, в виду сложности обстоятельств, необходимые сведения, даже вопреки медицинской этики.
Я вынимаю из досье новую бумагу и показываю ее Ляфоню, который должен будет оплатить все мои расходы.
— Знаменитый онколог выявил рецидив, который был на этот раз неоперабельным. Кри-Кри был приговорен! Он понимал, что ему осталось три-четыре месяца жизни. И какие муки одолевали его! Актер, узнав о безысходном конце, решил завершить жизненный путь с эффектом. Чтобы подготовить преждевременную кончину, он организовал все в широких масштабах Орсона Уэлса. Решив сказочно обогатить ту, которую продолжал обожать, он, вместе с тем, хотел и отомстить за нее. И тут он стал настоящим дьяволом”. Он использовал все свое актерское дарование. Прежде всего, застраховал свою жизнь на баснословную сумму. Затем написал Стиву Флипу, который счастливо жил на своей ферме с молодой женой, и пригласил его приехать второго июня.
Он прекрасно срежиссировал весь гала-спектакль второго июня. Подготовка к нему настолько увлекла, что актер стал относиться к своей смерти, как к бенефису.
Сначала Флип отказался ехать во Францию, но Бордо настоял на своем, прибегнув к шантажу. Он угрожал Флипу дискредитацией в среде фермеров своим приездом с Валерией и ребенком. Он хорошо знал жизнь фермеров-квакеров, их взгляды, и поэтому действовал наверняка. Он даже послал Стиву фотографию ребенка, сделанную в строжайшей тайне. Ребенок очень походил на отца. Вот все эти письма и фотография.
В конце концов, Стив согласился приехать в Париж со своей женой. Актер устроил великолепную инсценировку, распустив слухи о предстоящем убийстве, и в этом ему помог присутствующий здесь Бебер Поташ, не так ли? Смотри на меня и не опускай глаза. Ты делал это из-за любви к нему.
Бебер от стыда и унижения начинает сморкаться.
— Что же делал Кристиан, осаждаемый почитателями? Он предложил Флипу с женой обождать в гардеробной, пока разойдутся посетители. Мы с моим сотрудником Матье нашли несомненные следы их пребывания в гардеробной. Когда все ушли. Бордо их вызвал к себе и хладнокровно пристрелил, после чего вложил в руки жертв заранее приготовленные заряженные револьверы. Он прятал их под подкладкой халата. Мы обнаружили масляные пятна, указывающие, где хранилось оружие.
Двойное убийство только подчеркнуло намерения убить Бордо. Через несколько минут он проглотил пилюлю цианистого калия Кто мог после всего происшедшего счесть это отравление самоубийством?
Я замолкаю и делаю знак Клодетте, чтобы она подала мне двойное виски без воды. Проглотив его, обвожу взглядом всех присутствующих.
— Фан-тас-тич-но! — по слогам бормочет Ляфонь. — Видимо, болезнь тронула его мозг. В противном случае, трудно даже представить, что такое можно задумать и выполнить!
— Да, конечно! Болезнь, неприятности в семье, половое бессилие — все это, вероятно, повлияло на рассудок талантливого актера. У него были, хотя и не смягчающие вину, но определенные обстоятельства, чем похвастать могут не все!
Всеобщее смятение… Только успокоившийся за страховку Ляфонь сохраняет олимпийское спокойствие.
— На что я намекаю? На то, что другие убийства, совершенные за время печальной эпопеи, совсем не таковы. И все потому, что человек — самое грязное и кровожадное существо на свете! Потому что ЖАДНОСТЬ и АЛЧНОСТЬ — движущие силы большинства совершаемых преступлений. Миллиард франков может вызвать чудовищные злодеяния. Кто из достопочтенной троицы — Людо, Элеонора или Бебер — предупредили об этом миллиарде Валерию? Тем самым они вызвали новую беду. Предполагаю, что Валерия поняла: если ее супруг-евнух отдаст концы второго июня, то жизнь ее будет обеспечена так, как ей и не снилось. Она рассказала об этом своему веселому зяблику — месье Песону, который здесь находится. Этот насквозь фальшивый человек оказался и фальшивым другом, продавшим за приличную сумму свое имя младенцу. Он помог недостойной супруге Бордо найти негодяев, которые взялись сделать ее наследницей миллиарда. Когда стало известно, что страховая компания обратилась за помощью к детективному агентству, эти мерзавцы изменили свои гнусные планы и попытались меня отстранить от охраны актера. Они убили мою прелестную подругу, которая скрашивала мою жизнь. Они же переоделись в телефонных мастеров и подсунули бомбу в изголовье кровати Бордо. Сожалею, что спас тогда Бордо и не дал бомбе выполнить свою задачу, потому что тогда бы остались жить хорошие люди — американская чета!
Наступает тишина, которую прерывает телефонный звонок. Я снимаю трубку, зная, кто на проводе.
Да, конечно, это — голос Старика.
— Превосходно, браво, сенсационно! Молодец, Сан-Антонио! Какое следствие! Великолепно? Но убийство Валерии? Не совершили же его люди, нанятые Валерией?
— Минуточку, старина.
Да! Я так и говорю: “Старина”. ЕМУ — Богу с Олимпа! И вешаю трубку.
— Теперь мне остается объяснить смерть Валерии. Она уехала на остров придурковатых девок, чтобы не быть замешанной в разыгравшейся драме. Но стоило ей сесть в самолет, как она поняла: надо находиться рядом со своим лысаком, поэтому она вернулась. Думаю, ее беспокоило двуличие ее возлюбленного Песона, который мог сыграть с ней любую штучку, не находясь под ее надзором. Потому она и осталась, потому и сбежала вновь, прихватив лысого друга, переодетого в женщину. Лысые умеют носить парики. Но этот подонок, отброс человеческий, решил сам стать миллиардером. Действительно, после смерти Валерии наследником становился ее ребенок, а, следовательно, и ОН, раз официально усыновил младенца. И Роберт Песон подумал: чтобы все было естественно, надо сделать все чудовищным. И он почти добился этого. Ночью, усыпив Валерию, он отрубил ей голову. Затем, надел огромные сапоги, которыми запасся заранее, и прошелся в них от берега к хижине и обратно. На берегу он простым бревном сделал след лодки, якобы, приставшей к пляжу. После этого оставались пустяки. Он забросил сапоги на дерево, накачался наркотиков, вымазал свои руки кровью подруги и завалился на постель. Все было настолько чудовищно и отвратительно, что я чуть было и…
Раздается вопль дикого зверя, попавшего в капкан.
Песон вскакивает и бросается к двери. Но все предусмотрено — Берю наготове. Что тут начинается!..
Да, это — картина…
Омерзительный Песон получает от Берю хороший удар сапогом. Сапог крепкий, с большим каблуком. Берю снял его, потому что тот жал ему мозоль, а может быть, как раз в расчете на это — в драке башмаки становятся грозным оружием.
Бац! Бай!.. Песон валится, как куль. Теперь он может убедиться, что наш ковер из чистой шерсти.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Я сооружаю беседку-тоннель. Краска ложится ровным слоем. Моя мама считает, что беседка должна быть темно-зеленого цвета — это, якобы, прилично.
Наконец-то, мы стали ее обладателями. Это намного лучше, чем куча железного хлама, валявшегося раньше на дворе.
Когда мы уже кончаем восторгаться приобретением, меня окликает чей-то голос.
— Эй! Эй!
Я оборачиваюсь и вижу скромно одетого типа средних лет. Смутно чувствую, что где-то уже его видел, но не могу вспомнить, где?
— Да, месье? — спрашиваю я, подходя поближе.
— Вы меня не узнали? — говорит незнакомец весело, добродушно, со счастливым блеском глаз протягивая мне руку.
Я жму ее, пачкая зеленой краской.
— Честное слово.
— Ролан! Ролан Оллафон, с которым вы вместе поднялись в тот вечер в квартиру несчастной Инес.
Он крестится, а я восклицаю:
— Да, да, конечно!
Что я могу сказать ему в свое оправдание, если имел трусость — оставить его в руках полиции больше, чем на неделю?!
Наконец-то, мы стали ее обладателями. Это намного лучше, чем куча железного хлама, валявшегося раньше на дворе.
Когда мы уже кончаем восторгаться приобретением, меня окликает чей-то голос.
— Эй! Эй!
Я оборачиваюсь и вижу скромно одетого типа средних лет. Смутно чувствую, что где-то уже его видел, но не могу вспомнить, где?
— Да, месье? — спрашиваю я, подходя поближе.
— Вы меня не узнали? — говорит незнакомец весело, добродушно, со счастливым блеском глаз протягивая мне руку.
Я жму ее, пачкая зеленой краской.
— Честное слово.
— Ролан! Ролан Оллафон, с которым вы вместе поднялись в тот вечер в квартиру несчастной Инес.
Он крестится, а я восклицаю:
— Да, да, конечно!
Что я могу сказать ему в свое оправдание, если имел трусость — оставить его в руках полиции больше, чем на неделю?!