Сан-Антонио. Серенада для Грейс

   О первой я кое-что знаю: она работала в аптеке, она не была кокеткой, она якобы срочно уехала под предлогом болезни тетушки и, самое главное, она теперь мертва.
   О втором я знаю лишь, что он молодой блондин высокого роста, который носит коричневый замшевый жилет.
   О третьем мне известно, что его зовут Хиггинс и у него красный кабриолет марки «хиллман».
   Выходит так, что, имея в наличии пока только эти элементы, мне придется продолжать поиски в полном тумане — в прямом и переносном смысле — и без знания английского языка. Чудненькая перспектива…
   Я морщусь, и нос у меня вытягивается. Со стороны я, очевидно, похож на бухгалтера, вспомнившего за вечерним виски, что забыл вставить важную статью в финансовый отчет.
   Я поднимаю на Грейс глаза, тяжелые от невеселых мыслей.
   — Ладно, — говорю я, — уже поздно. Наверное, вы хотите вернуться домой? Она не смотрит на меня, но отвечает:
   — Нет.
   Коротко и ясно.
   — Но, — бормочу я, — я же не могу вас таскать за собой вечно, а?
   Конечно, она не может понять этот слишком разговорный французский, да и словарь здесь сразу не поможет, но в общий смысл врубается.
   — Если я вам мешаю, — произносит она спокойно, — тогда другое дело. Грейс соскальзывает с табурета.
   — Всего доброго! Мне было очень интересно. — И направляется к выходу.
   — Э! Подождите! — кричу я. — Только давайте без комплексов. Естественно, я предпочитаю, чтобы вы остались со мной, так как без вас я ощущаю себя брошенным в племени папуасов.
   — Так в чем же дело?
   — Просто меня терзают угрызения совести…
   — Мне всегда говорили, что у полицейских их не бывает.
   Я смотрю, что она тоже, как ваш покорный слуга, за словом в карман не лезет.
   — Спорим, что я исключение, подтверждающее правило. Мои угрызения совести являются неотъемлемой частью моих правил приличия. Я, скажем так, мучился из-за того, что вас, может быть, кто-то ждет…
   — Никто меня не ждет.
   — В вашем возрасте это ненормально…
   — Вы находите?
   — Еще как нахожу!
   — Мои родители умерли…
   — А местные юноши? Что они делают после работы? Вышивают?
   — Они все больше играют в пинг-понг…
   Я умолкаю. Бессмысленно продолжать муссировать тему возмужалости местной молодежи. Для меня это так же странно, как надувные куклы для любовных шалостей.
   — Так, все, — говорю я решительно. — Пошли за мной!
   Мы выходим из бара, и я ошарашен страшной сыростью воздуха. Весь город как огромная губка. Я ощущаю себя микробом, загибающимся в легких плевритика.
   — Куда мы идем? — спрашивает Грейс.
   — Подождите-ка минуточку…
   Вдруг мне в тыкву приходит гениальная (как обычно) мысль. Мысль старого автомобилиста…
   — Скажите, а здесь машины оставляют на ночь, как правило, на улице?
   — Нет, — отвечает она, — из-за тумана это запрещено.
   — О'кей…
   Значит, Хиггинс ставит свою тележку куда-то на ночь, когда бывает здесь. Поскольку нет возможности запихнуть ее в маленький двор, то он ставит ее в какой-то гараж… И естественно, в ближайший гараж от дома. Это нормально, правда?
   — Послушайте, Грейс, спросите у первого встречного адрес ближайшего к дому Хиггинса гаража…
   — Хорошо.
   Увидев полицейского, скучающего на углу перекрестка, она подходит к нему. Полицейский указывает направление рукой, подкрепляя этим жестом свои безусловно бесценные слова.
   — Пойдемте, — говорит она мне, поблагодарив полисмена коротким «thanks».

* * *

   Гараж называется «Эксельсиор», как везде.
   Но на самом деле стоянка весьма скромных размеров.
   Грейс ведет меня к стеклянной стене, отгораживающей бюро.
   Внутри горит свет. За столом сидит тип с темными волосами и горбатым носом. Он курит сигарету и листает автокаталог.
   Я стучу.
   — Входите! — кричит тип.
   Я вхожу в аквариум. Внутри тепло и пахнет новой резиной, что пробуждает во мне ностальгию по моей новой машине.
   — Добрый вечер! — произношу я тщательно по-английски и поворачиваюсь к Грейс. — Не могли бы вы спросить у этого господина, нет ли у него клиента по имени Хиггинс?
   Парень взрывается смехом. Он смеется от всего сердца.
   — Ба! Без базара? — радостно кричит он. — Француз?
   У него парижский акцент — хрен спутаешь!
   Я тащусь!
   — Ты тоже француз? — задаю я дурацкий вопрос.
   — Немножко да, сын мой!
   И мы жмем кости под ошарашенным взглядом девушки.
   Парень кидается рассказывать о себе: он попал сюда после высадки в Дюнкерке — пуля в ноге вывела его из строя навсегда. Его лечили в Нортхемптоне. За ним ухаживала сестра, дочка хозяина гаража, шикарная девица, которая ему очень нравилась. Поскольку он любит рыжих и автомеханику, то быстренько женился на обеих, а после смерти старика стал хозяином гаража.
   — Я, понимаешь, — говорит он, — как бобер строю дом своим…
   Я коротким тычком обрываю его, чтобы избежать смущения Грейс.
   — Ну а ты? — спохватывается он. Я показываю ему свое удостоверение.
   — А, черт! — крякает он. — Легавый! — И тут же исправляется: — Извините меня, комиссар.
   — Да брось ты, не надо экивоков из-за того, что я полицейский. Есть два парижанина, случайно встретившихся…
   Я хлопаю его по плечу.
   — Ладно, иди поближе, — лыбится он, опять отбросив официальность, — давай лучше вспрыснем встречу бутылочкой нашего вина. Мне его привозят прямо из погребов. Сейчас увидишь, это тебе не чай…
   И мы идем мимо запаркованных машин в квартиру моего земляка, которого, между прочим, зовут Александр Тюпен.
   Он заводит нас в столовую, обставленную, кстати сказать, пусть не шикарно, но далеко не бедно, и идет за вином.
   Открывая бутылку, он говорит радостно:
   — Представь себе, я, наверное, целую жизнь не видел парижанина! Как же, черт возьми, приятно услышать родной язык. Слушай, ну что Париж, все на том же месте?
   — Да, — киваю я, — по крайней мере до следующего ядерного испытания.
   Мы болтаем обо всем сразу и ни о чем, потом, принеся очередную бутылку, он вдруг спохватывается:
   — Кстати, что тебя привело в мою обитель? Тебе нужна тачка? Я трясу головой.
   — Нет, только информация.
   — По технической части? Клевое воображение у моего земляка. Он, видимо, даже спит на каталогах запасных частей.
   — Скажи, Александр, не было ли среди твоих клиентов в последнее время человека по фамилии Хиггинс?
   — Дай сообразить… Нет, думаю, нет… Разочарование отдается в моем желудке.
   — Понимаешь, — продолжает он, — я не очень обращаю внимание на их имена, тяжело запоминаются… Ты говоришь — Хиггинс?
   — Да…
   — А! Все может быть… Как он выглядит, этот твой…
   — Сам хотел бы узнать…
   Тюпен становится серьезным.
   — Понятно! Дело важное?
   — Думаю, да.
   — А что у него за тележка?
   — Красный «хиллман», кабриолет… Он подпрыгивает на стуле, будто его ошпарили.
   — Знаю! Да, красный «хиллман»… Хиггинс, точно. Мощный парень в возрасте с седыми волосами.
   — Верно срисовал.
   — Ну и? — спрашивает он.
   — Расскажи мне о нем.
   — Да я лучше тебе расскажу о Тино Росси. Хиггинс этот… Клиент, как все другие: залить-поменять-помыть, ну и все…
   — Ты его видел с кем-нибудь?
   — Нет, не помню…
   — Может быть, тебе запомнилось что-нибудь, какая-то мелочь, чтобы я мог его найти?
   — А чего тут запоминать? Его адрес у меня в журнале. Кажется, площадь Кастом-Маркет… Рядом с остановкой автобуса, как я заметил…
   — Это я и сам знаю. Только он смотался, и мне хотелось бы знать куда, чтобы отловить…
   Мой земляк разводит руками.
   — Ты уж от меня слишком много хочешь!
   Я понимаю, что дальнейшие вопросы бессмысленны, и помогаю ему прикончить бутылку.
   Когда я встаю, быстро поднимается и Грейс, которая следит за моими движениями и, кажется, готова стать моей тенью.
   Вдруг моего приятеля осеняет.
   — У меня есть идея! — хлопает он себя по лбу.
   — Идея?
   — По поводу твоего этого… Я смотрю на него с нескрываемой надеждой.
   — Что, правда?
   — Послушай. Однажды у него накрылась бобина. И он приехал с бобиной, которую ему дал кто-то из его приятелей, как он сказал. Он попросил заменить ее, а ту, одолженную, отправить по адресу хозяина. Короче, я помню адрес и имя. Его фамилия Тоун, и он живет в Бате. Я точно запомнил название — Бат. Кажется, где-то под Бристолем…
   Я повторяю:
   — Тоун, в Бате?
   — Точно-точно…
   В конце концов, чем черт не шутит, может быть, мне это поможет отыскать Хиггинса.
   Я записываю сведения в блокнот, и мы прощаемся…
   — Что вы обо всем этом думаете, Грейс?
   Она пытается идти со мной в ногу… Мне просто не по себе от ее послушности. Такое впечатление, что ею можно управлять мановением руки или взглядом.
   Девчушек, готовых на все по мановению руки, полно в девичьих интернатах. Но те, что слушаются взгляда, — такие встречаются реже!
   — Я ничего не думаю, — говорит она, — я просто иду, и все. Мне кажется, что я живу в каком-то романе. Будь я сейчас дома, может быть, куда-нибудь пошла… Куда? Не знаю… Бродила бы по улицам или пошла в кино…
   — Вы не хотите есть? Я умираю с голодухи… Спать тоже хочется. Я уже двое суток не смыкал глаз…
   — У меня есть холодная курица…
   — Это приглашение?
   — Что вы на это скажете? — спрашивает она, имея в виду, похоже, только жратву.
   — Я принимаю ваше предложение без ложной скромности! Купим сейчас чем залить вашу курицу и еще пирожные. Я никогда не жрал пудинг… Говорят, это вполне съедобно?
   Сделав необходимые покупки, мы приходим к ней. Она живет в маленькой квартирке: комната, кухня, ванная. Все очень чисто, мило обставлено, но без души. Ясно, что она не цепляется за общепринятые ценности.
   — Вы не боитесь, что я вас скомпрометирую?
   — Мне наплевать, что обо мне подумают и будут ли судачить. Так ведь говорят у вас?
   — Да…
   Я открываю бутылку, пока она стелет скатерть и кладет приборы…
   По радио кто-то играет на волынке. Мелодия писклявая и заунывная для ушей, но смешная для тех, кто с чувством юмора.
   Напротив свет в доме матушки Фидж…
   Там пустая квартира Марты Обюртен, ее чемодан…
   А где-то посреди города в тумане стоит дом, который через несколько часов назовут местом преступления.
   — У вас грустный вид, — замечает она.
   — Это из-за климата, я думаю…

* * *

   Хорошая еда и питье — что еще нужно, чтобы поднять настроение настоящего мужчины? Когда я приканчиваю второе крылышко курицы и допиваю третий стакан «Шатонеф», мой оптимизм растет, как цены во время инфляции.
   — Что
   — Послушайте, Грейс, будьте откровенны со мной. Мы симпатичны друг другу. Скажите мне, откройтесь…
   — Что вы хотите узнать?
   — Что вас мучит… Я вижу, что вас что-то гложет изнутри.
   — Это правда, — соглашается она.
   — Расскажите…
   — О! Ничего оригинального: я любила одного человека…
   — И он вас бросил?
   — Нет. Он умер…
   Я опускаю голову; действительно, это грустно… Когда у молодой женщины такая тяжесть на сердце, это всегда невыносимо.
   Грейс садится на диван и задумывается. Я вынимаю сигарету, но вместо того чтобы прикурить, кладу ее на тарелку.
   Потом в сомнении сажусь рядом с Грейс.
   Придвигаюсь совсем близко, обнимаю за плечи и привлекаю к себе. Она чуть сопротивляется, но лишь для вида…
   — Я ненавижу, когда страдают красивые девушки, — говорю я. — Слышите меня, малышка… Я не выношу…
   Она прижимает голову к моей груди.
   — Грейс, я чувствую, что я в вас страшно влюбился. Вы, может быть, не знаете, что это такое… Ну и пусть, не буду вам объяснять…
   Я осторожно поворачиваю к себе ее лицо. Ее губы теперь в трех сантиметрах от моих — дистанция сокращается.
   Она, возможно, и грустит, но целуется классно. Вообще, я заметил: очень часто женщины в грусти целуются намного лучше, чем те, кто в веселом расположении духа…
   Через пять минут мы в постели. Грейс не возражает. Она мягкая и упругая одновременно…

Глава 7
Где пойдет речь о раненом, у которого плохое зрение.

   Уже день, когда я просыпаюсь.
   Шум работающей кофемолки стряхивает с меня остатки сна. Я щупаю рукой исследователя матрас вокруг себя, но нахожу только углубление, где недавно лежала Грейс.
   Я сажусь на то, на чем обычно сидят.
   Грейс готовит завтрак.
   Решительно, это классная девочка.
   — Хорошо спалось? — мурлычет она и улыбается. Наверное, она поставила точку в главе о меланхолии. Я понимаю, что эта дивная ночь была для нее спасительной, как лечение минеральной водой для печеночников.
   Поверьте мне, любовь — это единственное радикальное средство, чтобы превозмочь депрессию.
   — Ты счастлива? — спрашиваю я без тени скромности.
   Она краснеет от нахлынувших чувств.
   — Да, — говорит она еле слышно.
   Подобный комплимент в мой адрес — и я снова в форме.
   Первым делом составляю программу-минимум.
   — Скажи, дорогая, ты останешься со мной?
   — Yes!
   Выкрикнула она по-английски, чтобы ответить побыстрей.
   — Отлично! Тогда позвони моему вчерашнему земляку, хозяину гаража. Скажи ему, что мне нужна тачка на день или два, и как можно быстрее. Пусть кто-нибудь из его ребят пригонит ее сюда…

* * *

   Смешно водить по левой стороне, когда всю жизнь ездил по правой…
   Как-то страшно непривычно, ну да дело времени. Не быстро ли я?
   — Куда мы едем? — спрашивает Грейс. — В Бат?
   — Пока нет, сначала я хочу кое-кого увидеть. Ты знаешь Аят?
   — Да. Это маленькая деревушка недалеко отсюда…
   Действительно, дорога занимает немного времени, и вскоре мы въезжаем в деревню.
   При въезде на площадь я вижу кузнечную мастерскую, рядом с которой кузнец присобачивает новые подковы на копыта старого мерина. Мерин вздрагивает и прядет ушами.
   — Спроси у кузнеца, где живет Даггл, — прошу я ее.
   Грейс выясняет.
   — Это в первом доме перед церковью.
   Я жму на газ.
   Дом такой же, как и другие. Тоскливо, когда такая тяга к униформизму в одном месте. Все тот же кирпич и огороды с трупами или розами…
   Над дверью болтается щит с надписью.
   — Что там написано?
   — «Даггл, радиоэлектромастерская», — читает она.
   Мы входим внутрь.
   Все заставлено радиоприемниками, электроприборами, инструментами…
   В глубине у окна человек за стойкой возится с транзистором. Он очень сутулый, небольшого роста, с длинными руками и уставшим взглядом. На вид ему лет сорок.
   — Объясни ему, что я пришел поговорить по поводу того происшествия несколько месяцев назад, жертвой которого он стал. Я хочу, чтобы он мне рассказал обо всем этом поподробнее…
   Моя личная переводчица — о, насколько личная! — аккуратненько ему излагает.
   В противоположность тому, что я ожидал, Даггл бросает два-три слова весьма враждебным тоном.
   — Что он говорит? — спрашиваю я.
   — Он хочет знать, кто вы…
   — Скажи ему, что я французский следователь и работаю на страховую компанию, которая будет возмещать ему ущерб.
   Она объясняет моментально. Но он, похоже, не возбуждается сверх меры и цедит в ответ несколько слов. Я надеялся, что такая лакомая приманка соблазнит его, но этот согнутый крючок явно мне не доверяет. Мне не нравятся его бегающие глазки, впрочем, как и все остальное.
   Он отмеривает еще несколько слогов.
   Я вопросительно смотрю на Грейс.
   — Он говорит, что вам нужно обратиться в английскую полицию, чтобы получить досье со всеми протоколами допросов…
   Я готов взбеситься. Если бы я хоть немного говорил на этом чертовом языке, то быстро сбил бы с него спесь и этот гад изложил все как миленький, а так… Придется повозиться с этим типом.
   Я повышаю голос, чтобы он хоть по тону понял, что я приехал с ним не в бирюльки играть.
   — Скажи этому болвану, что если он не откроет рот, то я вернусь вместе с инспектором Скотленд-ярда. Кстати, скажи ему, что если он сомневается, то пусть позвонит старшему инспектору Брандону, который сейчас должен быть в гостинице «Коронованный лев» в Нортхемптоне… Между прочим, он как раз и ведет следствие…
   Я жду результатов перевода.
   У меня впечатление, что нам удается привести Даггла в чувство.
   На этот раз он плюется словами в течение добрых пяти минут, как я заметил по часам на соборе.
   Грейс слушает не перебивая, сжав губы.
   — Значит, так, — говорит она наконец, — мистер Даггл ехал на велосипеде из Нортхемптона в Аят…
   — Стоп, — перебиваю я. — Мне всегда казалось, что несчастный случай произошел из-за неправильного обгона. Как же они столкнулись, если ехали навстречу друг другу?
   — Мистер Даггл ничего не помнит. Он видел машину, которая ехала прямо на него, был страшный удар, и он потерял сознание. Это все, что он может сказать…
   Да, действительно негусто. Даже жиденько, как его шевелюра…
   — Это произошло ночью? Ответ:
   — Да…
   — Фары на машине были включены?
   Ответ:
   — Нет…
   — Тогда, значит, мистер Даггл должен был видеть лицо водителя машины, наехавшей на него.
   Ответ:
   — Да…
   — Кто-нибудь был рядом с водителем?
   Ответ:
   — Никого.
   Да, точно, как на Ассамблее ООН… Так мы далеко не уедем…
   Я медлю: идиотская мысль сверлит мне черепушку. Потом прошу Грейс:
   — Спроси у него, знает ли он Марту Обюртен.
   И внимательно смотрю на мужика, как он будет реагировать.
   И что вы думаете, как только произнесено имя умершей, он начинает хлопать глазами, будто летучая мышь, ослепленная ярким светом. Здесь меня не проведешь! Это тот самый знак, который полицейский моего уровня читает лучше, чем любимую газету. Во всяком случае, Даггл знает это имя, он знает Обюртен. В этой истории все как-то перемешано, все связано между собой — это мое глубокое убеждение. Вообще в этом мире, как я понял давно, все могут называть друг друга на «ты». А вы как считаете?
   Жертвы и убийцы, виновные и безвинные!
   Черт, какая мешанина!
   — Ладно, — говорю я Грейс, — оставим теперь уважаемого электрика, теперь мы…
   Я адресую облезлому радиомеханику самую милую улыбку и кидаюсь к выходу. Скачу, как конь, оторвавшийся от группы во время забега, знающий, как настоящий фаворит, раньше зрителей, кто придет первым. Теперь у меня карты на руках, остается только как следует сыграть партию…
   Нужно найти и выяснить еще две вещи, желательно одновременно: первое — поговорить с Хиггинсом, и второе — поговорить с высоким блондином в замшевом жилете.
   — Садись скорей, — тороплю я Грейс, — теперь рванем в Бат.

Глава 8
Вперед, в Бат!

   Нет, Бат совсем не симпатичный и уж вовсе не маленький, как я думал, судя по описаниям моего земляка, хозяина гаража из Нортхемптона.
   Промышленный город, скорее черного цвета, еще более мрачный, чем то, что я видел раньше. Ветер гонит с моря низкие облака, горизонта не видно, так что кажется, будто небо и море составляют одну непроницаемую стену. У меня впечатление, будто солнце, насмотревшись на отвратительный пейзаж, отвернулось окончательно от этой страны и светит где-то в другом, далеком отсюда месте, на другой планете, где люди менее суровы.
   Вокруг все так серо, словно наступили сумерки, хотя на самом деле, когда мы въезжаем в город, чуть перевалило за полдень. Грейс, убаюканная в машине и опьяненная ласками, задремала, положив голову на мое плечо. Ее волосы щекочут мне щеку. Я опускаю нос в ее мягкие, приятно пахнущие волосы. Эта девушка — единственное светлое пятно в моей мрачной поездке. Вы, наверное, думаете, что я англофоб или стал им, но здесь вы глубоко ошибаетесь. Сами посудите, приехать в незнакомую страну, с постоянно хмурой погодой и плотным туманом, только для того, чтобы увидеть, как вешают человека, и найти закопанный в саду труп, а потом еще узнать, что все кафе в Англии закрываются после обеда. Согласитесь, что это не самое приятное местечко для туризма!
   Путь был не близкий, и мы остановились пожевать в придорожном ресторанчике на берегу Темзы. Я вам скажу честно, как француз: жратва здесь именно для несчастных людей. У нас даже Армия спасения кормит лучше. Но цены, между прочим, будь-будь…
   Уезжая, я был недоволен настолько, что в качестве приятного десерта кинулся со всей страстью на Грейс, доведя ее руками и губами до полного исступления, хотя, вы меня знаете, для меня это скорее репетиция перед концертом, что-то вроде проигрывания гамм или пробы голоса.
   Грейс быстро забыла о своей истинно национальной флегматичности. Она выкрикивала какие-то страшные вещи, и все по-английски! Так что нам понадобилось время, чтобы прийти в себя. Я не хвалюсь — вы меня знаете!
   И вот, после такой задушевной интермедии, мы наконец въезжаем в Бат. Меня снова охватывает тоска — под стать погоде. Я останавливаюсь у первого же магазинчика и покупаю бутылку виски, чтобы развеять дурные мысли. Клянусь, настоящий мужчина должен заправляться таким образом, чтобы держать себя в форме в подобных случаях.
   Прямо по курсу почта. Резкое торможение с поворотом налево будит мою прелестную подружку.
   — Где мы? — спрашивает она.
   — В Бате…
   — Скажите, — говорит она, поднимая на меня глаза, — вы меня любите?
   — Да ты себе даже не представляешь как! — уверяю я.
   Она, конечно, прелесть, спору нет. И она неискушенная, моя королева, но если начнет постоянно мне петь серенады… Любовь любовью, но комиссар Сан-Антонио должен думать и о работе.
   Я выскакиваю из машины и бросаюсь в крутящуюся дверь почтового отделения. Телефонный справочник! Быстро!
   Ищу фамилии на "Т".
   Здесь их целая куча. Но среди них я не вижу фамилии Тоун. Мое сердце сжимается. Может, мой земляк Александр обознался?
   Я зову Грейс и прошу ее позвонить в гараж «Эксельсиор» в Нортхемптоне.
   — Это ты, Александр? Он с ходу узнает мой голос.
   — Комиссар! Что приключилось? Тележка сломалась?
   — Нет, скорее я сломался. Я что-то не могу найти твоего Тоуна в телефонной книге Бата.
   — Серьезно? Но он точно Тоун. Чем больше я сейчас ковыряюсь в памяти, тем больше уверен. Нет, я не ошибся.
   — Может быть, у него нет телефона. Ты не помнишь случайно его точный адрес?
   — Ты что, считаешь, что я Господь Бог все помнить? Нет, конечно…
   — Знаешь, Бат — большой город. Большой и мерзкий!
   — Слушай, а не снимает ли квартиру этот парень?.. Хотя нет, если у него нет своего гаража, то он бы не смог одолжить бобину своему знакомому… Не знаю, может быть, поспрашиваешь в гаражах?
   — Но в справочнике только фамилии!
   — Да, не подумал! Я вздыхаю:
   — Ладно, пойду посмотрю. Я, собственно, тебе звонил на всякий случай, вдруг ты ошибся…
   Александр — человек, реагирующий в последний момент. Когда я хочу повесить трубку, он вдруг воспламеняется:
   — Подожди!
   — Есть мысль?
   — Да… Ты ведь искал на "Т", да?
   — Ну а где еще надо искать Тоуна?
   — Не злись, комиссар. Наверное, я ослышался. Черт их поймет с их именами! Скорее всего, я услышал Тоун, а на самом деле он — Стоун… Стоун — камень. Понял? Бат — классный, стоун — камень. Вот теперь легче запоминается…
   Я больше его не слушаю и швыряю трубку на рычаг так, что, думаю, щелчок в трубке оглушил моего земляка на полдня.

* * *

   Не повезло с Тоунами, так, может, повезет со Стоунами. Но тут затык другого рода, я даже сразу теряюсь… Если вы умнее, попробуйте, я вам уступлю место по этому случаю!
   Четырнадцать Стоунов!
   Я чешу репу в задумчивости… Даже не знаю, с какой стороны начать.
   Ладно, думай не думай, а искать надо. Я решаю сначала обзвонить их всех, поскольку это, во-первых, быстрее, а во-вторых, наш тандем с Грейс вызывает естественное любопытство у окружающих.
   Даю Грейс дюжину телефонных жетонов и инструкции, и дело закипело.
   У каждого из респондентов она спрашивает, он ли мистер Стоун. Если Стоун на трубе, то она говорит, что звонит по поручению Хиггинса.
   Те, соответственно, спрашивают, кто этот Хигтинс, или просят повторить фамилию.
   Она дает беглое описание человека с седыми волосами и красным «хиллманом». Когда Грейс убеждается, что этот Стоун не знает человека, снимающего мрачный дом в Нортхемптоне, она извиняется и вешает трубку.
   Телефонный опрос длится довольно долго. Наконец на восьмом звонке трубку берет человек, говорящий в нос (я слушаю вместе с Грейс), и спрашивает, с кем имеет честь.
   — Знакомая Хиггинса. Мне нужно с вами встретиться.
   — По какому вопросу?
   — Частный разговор!
   — Хорошо, приезжайте!
   Когда Грейс переводит мне содержание разговора, я подпрыгиваю от радости.
   Заметьте, что я, возможно, зря радуюсь, но я страсть люблю в расследовании обнаружить что-то новенькое. Вы меня знаете, мне много не надо! Это вроде строительства дома: кирпичик за кирпичиком.
   Мы выходим на улицу.
   Вообще, приходится побегать в этом деле — вы не находите?
   Стоуна, который знает Хиггинса, зовут Артур. Это написано на медной дощечке рядом с дверью. Пахнет опустившейся аристократией…
   Я жму на кнопку звонка.
   Дом солидный. Нам выходит открывать слуга в полосатом жилете.
   — У нас назначена встреча, — говорит ему Грейс.
   Слуга кланяется и пропускает нас внутрь.
   После короткого ожидания в шикарной приемной слуга вводит нас в кабинет, не уступающий по площади концертному залу.
   Лысый мощный человек в летах сидит за массивным столом красного дерева. Он смотрит на нас любопытным взглядом.