Страница:
— …мокрыми тряпками носоглотку обмотать, — закончил Дед. — Профессор, а понимает, кумекает!
— Так и сделали! — подхватил Сергей Антоныч. — На минутку одолжили у Ираиды халат, разорвали его на тряпки, смочили в умывальнике и только выползли обратно в коридор, а свет вырубили! Ноги в руки — и назад. А в зале темно, из окна холодом несёт, с улицы такие крики, что кровь в жилах стынет, личный состав волнуется — словом, типично тупиковая ситуация, так и хочется уйги в отставку и уехать в отпуск. Спасибо Ираиде: «Батюшки, у меня же свечи в буфете!» Зажгли свечи, поставили у портретов чемпионов, и здесь, ребята, после короткого периода замешательства и упадка я вновь ощутил на своих плечах старшинские лычки, в том смысле, что осознал жизненную необходимость немедленных действий, ибо солдат только тогда солдат, когда верит в командира. И я обратился к личному составу примерно с такой речью: «Эй, все меня видят и слышат? Выше нос, чудо-богатыри, не дёргаться и не пищать, не в таких переделках бывали] Эй, кому я сказал — не пищать! Мол-чать, когда командир говорит! Дело обстоит таким образом: выйти из клуба нам некуда, будем дожидаться пожарных, они уже идут, они близко, рядом! А пока что объявляю чрезвычайное положение и приказываю: а) двери в коридор не открывать! б) в окна не высовываться — во избежание свободного падения, в) в данную минуту главная опасность — холод, разрешаю делать зарядку, подпрыгивать, бороться. Вы-пол-нять! Молодцы, ребята! Орлы! г) своими заместителями назначаю Никифорова и Прошкина, слушаться их, как самого меня! Приказ подписал и огласил гвардии старшина запаса Попрядухин». И что вы думаете? Тут почин важен: сначала один запрыгал, потом другой, да и сам я заплясал вместе с ними, поддался собственному гипнозу. Я был, ребята, на большом подъёме, вот что значит из рядовых стать старшиной! К тому же шесть лет назад мне было жалких пятьдесят пять, это теперь я оплыл толстым слоем мещанского жира, а тогда — ого! Тогда ещё женский персонал отнюдь не списывал в утиль профессора Попрядухина, отнюдь!.. Словом, так началось, это ведь я вам про самые первые минуты рассказываю. Если я что-то забыл…
— Да, забыли, дядя Сергей, — включилась Ольга. — Капустин жаловался, что вы позволяли себе не только шутить, что, по его мнению, было кощунственно, но и грубили. Конечно, — вкрадчиво добавила Ольга, — я этому не поверила.
— Ну и лисица! — возвестил Сергей Антоныч. — От ныне ты будешь не просто Леля, а Леля Патрикеевна. Она, видишь ли, не поверила, что профессор Попрядухин может нахамить! Будто она не знает, что указанный профессор даже на овощной базе прослыл грубияном, как Мендель Крик у биндюжников! Да когда я привожу на базу своих «доцентов с кандидатами», от меня грузчики шарахаются! Теперь по существу. К юмору в чрезвычайной обстановке я отношусь очень серьёзно, ибо уверен, что он самым волшебным образом влияет не только на душевное, но и физическое состояние человека: известен случай, когда один безнадёжно больной, прикованный к инвалидному креслу, излечился смехом благодаря непрерывному просмотру картин Чарли Чаплина, Бестера Китона и других великих комиков. Какие солдаты, Дед, были у нас самыми любимыми? Швейк и Василий Тёркин! Шутка, да ещё вовремя сказанная, взбадривает человека. Кощунственным смех бывает на похоронах, а я собирался ещё пожить и отпраздновать хотя бы раз двадцать 9 Мая, но уж если, ребята, помирать, так с музыкой, верно, Дед? А насчёт грубости — согласен, кое-кому нахамил, тому же Капустину, например. Ну, не то что нахамил, а обозвал его шахматным ослом. Почему шахматным? А потому, что в отличие от шахматного коня, который умеет и любит лавировать, шахматный осел, то есть упомянутый Капустин, в самый ответственный момент упёрся и ревел от страха. Но об этом потом… Леля, не забудь показать мне стенограмму, уж очень бойко ты строчишь, такого понапишешь, что меня из приличных домов вышибать будут, как алкаша из ресторана. Кстати, о ресторане! Пока ещё телефонная связь действовала, я туда позвонил и поправил метрдотеля передать юбиляру мои извинения: так, моя, и так, Попрядухин предлагает начинать без него, но надеется, что кончать будем вместе. В ответ метрдотель, человек приземлённый и, видать, напуганный тем, что в темноте и суматохе у него сопрут ножи и вилки, пролаял ругательство, которым я предлагаю стенограмму не осквернять. Давайте, однако, двигаться вперёд. На момент, когда я пустился в пляс, обстановка сложилась такая. Дворец искусств, эта обитель муз и талантов, со сторовы фасада укутался дымом и сотрясался от тысячеголосого вопля. Тысячеголосого
— это я, пожалуй, загнул, но человек шестьсот было, а, Вася? Из коридора уже доносился гул со свистом, огонь небось там разгулялся, как в топке у хорошею кочегара. И тут меня осенило, что я безвозвратно теряю драгоценное время — это Андрюха шепнул, что от входной двери потянуло дымом. Я потребовал внимания и проревел второй приказ: всему личному составу без промедления изыскать тряпьё, смочить его водой а забить все возможные пути проникновения дыма. Легко сказать — изыскать, а где? Ни штор, ни занавесок на окнах не было, сдали в стирку — нашли время! Пришлось мобилизовывать внутренние резервы: приказал всем снять с себя рубашки или кальсоны, на выбор. Для нашей единственной дамы было сдалано исключение, что свидетельствует о подлинно рыцарском духе, царившем в зале. К чести шахматистов, да будет это отмечено в летописях шахматного искусства, приказ был выполнен без всякого нытья и отговорок, причём молодёжь снимала рубашки, поскольку не носила кальсон, а старые пни вроде меня предпочли расстаться с кальсонами… Леля, чаю, и покрепче, я не собираюсь сочинять для тебя книгу бесплатао! Идея! Франсуа Рабле написал о пользе гульфиков, а почему бы мне не написать эссе о кальсонах? Не говоря уже о том, что они надёжно охраняют от переохлаждения нижнюю, весьма важную для мужчины половину тела, кальсоны, так как чаще всего они трикотажные, при пожарах неоценимы в качестве ветоши. Я буду настоятельно рекомендовать ношение кальсон всем мужчинам независимо от возраста и клеймить тех, кто их не носит, как нарушителей правил противопожарной безопасности. Твоё фырканье, Леля, означает, что про себя ты думаешь примерно следующее: если мужчина за столом начинает разглагольствовать о кальсонах, значит, у него все позади. Мысль глубоко ошибочная и свидетельствующая о легкомыслии, свойственном твоему возмутительно юному возрасту. «Вперёд, вперёд, моя исторья, — лицо нас новое зовёт!», как говорил Александр Сергеевич. До чего мы отходчивы, я сейчас даже не испытываю злости, а ведь из-за этого лица, или, как образно выражается Дед, морды, мы чуть не погибли. Пока мы затыкали все щели, далеко не лучшая часть личного состава обратила свои взоры к буфету, ибо, как известно, бесплатная выпивка — одно из возвышеннейших желаний такого сложного и загадочного животного, как мужчина. Инициатором был Николай Малявин, помощник ректора политехнического института, бездарный, но поразительно красивый малый, про которого студенты говорили: «Взят в ректорат за красоту». В шахматы он играл в силу Бублика и пришёл болеть за приятеля. Хотя указанный Малявин интеллектом мог поспорить с амёбой, в житейских делах он был необыкновенно ловок и прославился как покоритель не очень требовательных дам и выдающийся выпивоха, чем безмерно гордился. Леля, цитирую по памяти Честерфильда, потом проверишь и уточнишь: «Хвастун уверяет, что выпил шесть или восемь бутылок за один присест: из одного только милосердия я буду считать его лжецом, не то мне придётся думать, что он — скотина». Итак, Малявин и несколько его единомышленников проникли в буфет, заперлисъ, нахлестались дармового коньяку и с пьяной удааью стали бить посуду. Пир во время чумы! Конечно, мы запросто могли бы выломать дверь, но от этого я покамест решил воздержаться: и дверь в исправном состоянии может пригодиться, и с пьяными возиться не хотелось. Тем более что к этому времени обстановка стала осложняться: видимо, забитое в щели наше исподнее прогорело и в зал проник дым, а вслед за ним, что особенно впечатляло, небольшие язычки огня. Мы ударили по щелям из огнетушителей, и довольно успешно, но тут Гриша обратил моё внимание на странное поведение экс-чемпиона мира Ласкера, который вдруг стал подмигивать, корчить рожи, багроветь и делать попытки выпрыгнуть из своей рамы. Как обнаружилось впоследствии, Ласкер прикрывал своим авторитетом вопиющее безобразие: стена под портретом была без штукатурки, раму, видимо, приколачивал такой же народный умелец, как дядя Поджер у Джерома. После низвержения с престола Капабланкой Ласкер наверняка не испытывал такого скверного с собой обращения. Впрочем, нам некогда было его жалеть, так как в стене под портретом образовалась дыра, через которую в зал хлестнул дым с огнём.
С этого самого момоита, ребята, художественная самодеятельность закончилась: пожар стал бить по нас прямой наводкой. И паника впервые началась у нас настоящая, со всеми её неприятными атрибутами, личный состав вышел из повиновения и стал разбивать окна — до сих только одно было открыто — стульями, шахматными досками, всем, что попадалось под руку, люди полезли на подоконники, и один, как вы знаете, не удержался, до сих пор в ушах стоит его крик… Нам некогда было призывать людей к порядку, мы — Гриша, Андрюха, я и ещё трое надёжных парней — били по дыре из шести огнетушителей, пока смесь не кончилась, но какое там, окна-то открыты, тяга дьявольская! Мы тоже побежали к окнам, не задыхаться же в дыму, по дороге я споткнулся, зацепил ногой шахматный столик, по какому-то наитию схватил его, побежал обратно к дыре и попытался её прикрыть. Прикрыть-то прикрыл, а удержать по смог — вспыхнул столик как спичка, да и дыму я наглотался так, что глаза из орбит полезли. Снова скакнул к окну, а люди метались, ложились на пол, орали с подоконников: «Лестницу сюда, лестницу!», а она была в каких-нибудь десяти метрах слева, это я точно помню, а справа какойто пожарный лез по штурмовой лестнице на девятый этаж, я видел, как он вскочил в окно.
— Юра Кожухов, — не отрываясь от тетради, вполголоса сказала Ольга.
— Словом, — продолжал Сергей Антоныч, — дело серьёзно запахло порохом, и единственно разумным было отступить на новый рубеж. Но куда, в буфет или в туалет? Я сообразил, что в буфете все-таки есть два окна и, хоть заблокированный огнём, но все-таки выход в коридор, к лестничной клетке: что ни говори, а шанс — утопающий хватается за соломинку. Уговаривать пьянчуг
— зря время терять, мы с Гришей в темноте нащупали дверь — свечи-то погасли, выдавили замок и стали загонять в буфет людей. Одни добирались своим ходом, других приходилось срывать с подоконников и тащить волоком, а маэстро Капустина, который обеими руками вцепился в окно и орал, как стадо диких ослов, я грубо и бестактно стащил за шиворот. Втроём, с Гришей и Андрюхой, мы побегали по залу, поискали, не остался ли кто — не нашли. Потом, уже в буфете, когда закрыли дверь и дым ушёл в окна, я пересчитал людей по головам: тридцать шесть… Ещё раз, ещё пересчитал — тридцать шесть. Сняли с себя что могли, намочили под краном, обвязали носоглотки — снова втроём пошли искать, а все горит, дышать нечем — не нашли… Нет, мало я сказал, добавь, Леля: буфетчики — особая порода, свободно растущая вбок ветвь на древе человеческом! Нам-то и жить, быть может, осталось минуту-другую, а Ираида вцепилась в Малявина, трясла его как грушу и выла: «По милициям затаскаю, до копейки заплатишь, у меня здесь четырнадцать бутылок неначатых было, пива два ящика!» А тот, к слову сказать, трезвел на глазах, да и его дружки тоже… Под шумок кто-то открывал бутылки, Ираида визжала, и тут Андрюха тронул меня за плечо и показал пальцем на дверь, ведущую в коридор. Дверь весьма грозно потрескивала, приложил к ней ладонь — горячая! Ясно, в буфете нам долго не продержаться. Велел Грише и Андрюхе держать меня за ноги и высунулся в окно по пояс: автолестница находилась там же, по ней пожарные спускали людей. Я крикнул: «Братцы, скоро наша очередь?», и один пожарный помахал рукой, что могло означать что угодно. Но снизу, с земли, меня явно заметили, что-то кричали, да разве в таком гаме услышишь? Мне показалось, что прямо под нами разворачивается другая машина с лестницей, но сзади, за моей спиной, поднялись вопли, потянуло дымом, и ребята стащили меня на пол. Дверь горела! Я поглубже вдохнул в себя свежий воздух и во все горло рявкнул: «Мол-чать! Слушать мою команду! Нам нужно продержаться всего несколько минут, пожарные на подходе! Мол-чать! Внимание! Никифоров впереди, все остальные, держась за руки, за ним — в туалет шагом марш!» Коекто впал в столбняк, кое-кого пришлось вразумлять-силой — момент, на котором бы я не хотел останавливаться, но большинство вняло голосу разума, люди стали выстраиваться в цепочку, брать друг друга за руки, как в хороводе. А дыму было уже полно, кашель стоял жуткий! Я высунулся в зал, там вовсю пылало, но до двери туалета было метра два, туда ещё огонь не дошёл. Помню, я ещё на мгновенье поколебался, уж очень не хотелось добровольно лезть в мышеловку, в буфете все-таки окна, можно на худой конец выпрыгнуть, что куда приятнее, чем гореть заживо, но тут дверь окончательно прогорела, в буфет хлынул огонь — и все бросились в туалет. Мы с Андрюхой убедились, что в буфете никого нет, и побежали в наше последнее убежище. То, что оно последнее, я не сомневался, эвакуироваться оттуда можно было только в рай или в ад, кому что положено. Леля, чаю, а ещё лучше боржому!
Проектируя туалет с умывальной и душевые, авторы проекта никак не полагали, что сюда втиснутся тридцать шесть клиентов. Как мы расположились? Автобус в час «пик» — затасканное, но вполне подходящее сравнение, с той разницей, что в автобусе все-таки светло, а мы оказались в полной темноте. Гриша зажёг и поднял над годовой зажигалку — лучше бы он этого не делал, на почерневшие, искажённые от ужаса лица было до крайности страшно смотреть. Я велел открыть на полную мощь краны в душевых и умывальной, пусть хоть под дверь льётся вода. И вдруг я почувствовал, что мне становится теплее… значительно теплее! Дед, ты ещё не забыл, как горел в танке? Фу ты, нашёл, у кого спрашивать — у пожарного… Леля, зафиксируй дурацкую мысль, пришедшую в ту минуту в голову профессора Попрядухина: он подумал о том, насколько обыкновенная ворона совершеннее человека, мнящего себя высшим достижением эволюции: у вороны, этой неграмотной дуры, не имеющей понятия даже о таблице умножения, есть крылья! А подумал я об этом потому, что физически ощутил, как быстро нагревается дверь, к которой был прижат всем телом; обладая некоторыми познаниями в области теплофизики, я пришёл к несомненному и малоутешительному выводу, что оную дверь начинает лизать огонь. Народ, как ни странно, притих, если не считать того, что половина личного состава надрывалась от безудержного кашля. И тут в зале что-то с треском рухнуло, от двери понесло уже не теплом, а жаром, кто-то забился в истерике, а штука эта заразительная, вызывает цепную реакцию. Я все время говорю «кто-то», не хочу называть фамилии, пусть детишки думают о папах только хорошее. Один из этих «кто-то» стал иа меня давить с истошным воплем: «Загнал в душегубку, сволочь!» Я с силой упёрся руками в стену, чтобы мною не выдавило двери… Знаешь, Леля? Пиши: дальнейшего профессор Попрядухин не смог припомнить по причине старческого слабоумия. Ну, отработал я пельмени, Патрикеевна?
А дальше было так.
В шахматный клуб пожарные прорвались почти одновременно с двух сторон: в зал через коридор — Суходольский и через дотла сгоревший буфет — Головин. Зал горел, был крепко запрессован дымом, и о том, где находятся люди, пожарные сориентировались по крикам. Работали четырьмя стволами и к торцу зала пробились быстро. Когда находящийся впереди ствольщик Семён Молчанов направил струю на горящую дверь туалета, та рассыпалась и из проёма стали вываливаться люди; Семён рассказывал, что от неожиданности у него даже ствол повело в сторону. Одни падали и теряли сознание, другие с воплями бросались под струи воды, третьи просто стонали, но не это привычное для пожара зрелище изумило Семена, а то, что людей оказалось так много.
Между тем, обстановка в задымлённом зале оставалась опасной, и Головин по радио потребовал срочно передислоцировать лестницу к окнам шахматного клуба, что и было незамедлительно сделано, Пострадавших было много, но особенно досталось Сергею Антонычу: он получил сильные ожоги ног, рук и лица, за полгода перенёс десяток операций и вышел из больницы «заштопанный и залатанный, как дворницкие штаны» — с обычным своим оптимизмом возвестил он. Над шахматистами Сергей Антоныч по-прежнему посмеивается, хотя они, отдавая должное своему спасителю, пришли к нему в больницу и торжественно вручили билет почётного члена шахматного клуба.
О том, как пробивались в шахматный клуб Суходольский и Головин, рассказывать особо, пожалуй, нет смысла: тактика прохождения коридоров и лестничных клеток во время Большого Пожара была у всех примерно одинаковой, вы уже с ней знакомы.
ПОЖАРЫ В ВЫСОТНЫХ ЗДАНИЯХ
ИДЕЯ ПОЛКОВНИКА КОЖУХОВА
— Так и сделали! — подхватил Сергей Антоныч. — На минутку одолжили у Ираиды халат, разорвали его на тряпки, смочили в умывальнике и только выползли обратно в коридор, а свет вырубили! Ноги в руки — и назад. А в зале темно, из окна холодом несёт, с улицы такие крики, что кровь в жилах стынет, личный состав волнуется — словом, типично тупиковая ситуация, так и хочется уйги в отставку и уехать в отпуск. Спасибо Ираиде: «Батюшки, у меня же свечи в буфете!» Зажгли свечи, поставили у портретов чемпионов, и здесь, ребята, после короткого периода замешательства и упадка я вновь ощутил на своих плечах старшинские лычки, в том смысле, что осознал жизненную необходимость немедленных действий, ибо солдат только тогда солдат, когда верит в командира. И я обратился к личному составу примерно с такой речью: «Эй, все меня видят и слышат? Выше нос, чудо-богатыри, не дёргаться и не пищать, не в таких переделках бывали] Эй, кому я сказал — не пищать! Мол-чать, когда командир говорит! Дело обстоит таким образом: выйти из клуба нам некуда, будем дожидаться пожарных, они уже идут, они близко, рядом! А пока что объявляю чрезвычайное положение и приказываю: а) двери в коридор не открывать! б) в окна не высовываться — во избежание свободного падения, в) в данную минуту главная опасность — холод, разрешаю делать зарядку, подпрыгивать, бороться. Вы-пол-нять! Молодцы, ребята! Орлы! г) своими заместителями назначаю Никифорова и Прошкина, слушаться их, как самого меня! Приказ подписал и огласил гвардии старшина запаса Попрядухин». И что вы думаете? Тут почин важен: сначала один запрыгал, потом другой, да и сам я заплясал вместе с ними, поддался собственному гипнозу. Я был, ребята, на большом подъёме, вот что значит из рядовых стать старшиной! К тому же шесть лет назад мне было жалких пятьдесят пять, это теперь я оплыл толстым слоем мещанского жира, а тогда — ого! Тогда ещё женский персонал отнюдь не списывал в утиль профессора Попрядухина, отнюдь!.. Словом, так началось, это ведь я вам про самые первые минуты рассказываю. Если я что-то забыл…
— Да, забыли, дядя Сергей, — включилась Ольга. — Капустин жаловался, что вы позволяли себе не только шутить, что, по его мнению, было кощунственно, но и грубили. Конечно, — вкрадчиво добавила Ольга, — я этому не поверила.
— Ну и лисица! — возвестил Сергей Антоныч. — От ныне ты будешь не просто Леля, а Леля Патрикеевна. Она, видишь ли, не поверила, что профессор Попрядухин может нахамить! Будто она не знает, что указанный профессор даже на овощной базе прослыл грубияном, как Мендель Крик у биндюжников! Да когда я привожу на базу своих «доцентов с кандидатами», от меня грузчики шарахаются! Теперь по существу. К юмору в чрезвычайной обстановке я отношусь очень серьёзно, ибо уверен, что он самым волшебным образом влияет не только на душевное, но и физическое состояние человека: известен случай, когда один безнадёжно больной, прикованный к инвалидному креслу, излечился смехом благодаря непрерывному просмотру картин Чарли Чаплина, Бестера Китона и других великих комиков. Какие солдаты, Дед, были у нас самыми любимыми? Швейк и Василий Тёркин! Шутка, да ещё вовремя сказанная, взбадривает человека. Кощунственным смех бывает на похоронах, а я собирался ещё пожить и отпраздновать хотя бы раз двадцать 9 Мая, но уж если, ребята, помирать, так с музыкой, верно, Дед? А насчёт грубости — согласен, кое-кому нахамил, тому же Капустину, например. Ну, не то что нахамил, а обозвал его шахматным ослом. Почему шахматным? А потому, что в отличие от шахматного коня, который умеет и любит лавировать, шахматный осел, то есть упомянутый Капустин, в самый ответственный момент упёрся и ревел от страха. Но об этом потом… Леля, не забудь показать мне стенограмму, уж очень бойко ты строчишь, такого понапишешь, что меня из приличных домов вышибать будут, как алкаша из ресторана. Кстати, о ресторане! Пока ещё телефонная связь действовала, я туда позвонил и поправил метрдотеля передать юбиляру мои извинения: так, моя, и так, Попрядухин предлагает начинать без него, но надеется, что кончать будем вместе. В ответ метрдотель, человек приземлённый и, видать, напуганный тем, что в темноте и суматохе у него сопрут ножи и вилки, пролаял ругательство, которым я предлагаю стенограмму не осквернять. Давайте, однако, двигаться вперёд. На момент, когда я пустился в пляс, обстановка сложилась такая. Дворец искусств, эта обитель муз и талантов, со сторовы фасада укутался дымом и сотрясался от тысячеголосого вопля. Тысячеголосого
— это я, пожалуй, загнул, но человек шестьсот было, а, Вася? Из коридора уже доносился гул со свистом, огонь небось там разгулялся, как в топке у хорошею кочегара. И тут меня осенило, что я безвозвратно теряю драгоценное время — это Андрюха шепнул, что от входной двери потянуло дымом. Я потребовал внимания и проревел второй приказ: всему личному составу без промедления изыскать тряпьё, смочить его водой а забить все возможные пути проникновения дыма. Легко сказать — изыскать, а где? Ни штор, ни занавесок на окнах не было, сдали в стирку — нашли время! Пришлось мобилизовывать внутренние резервы: приказал всем снять с себя рубашки или кальсоны, на выбор. Для нашей единственной дамы было сдалано исключение, что свидетельствует о подлинно рыцарском духе, царившем в зале. К чести шахматистов, да будет это отмечено в летописях шахматного искусства, приказ был выполнен без всякого нытья и отговорок, причём молодёжь снимала рубашки, поскольку не носила кальсон, а старые пни вроде меня предпочли расстаться с кальсонами… Леля, чаю, и покрепче, я не собираюсь сочинять для тебя книгу бесплатао! Идея! Франсуа Рабле написал о пользе гульфиков, а почему бы мне не написать эссе о кальсонах? Не говоря уже о том, что они надёжно охраняют от переохлаждения нижнюю, весьма важную для мужчины половину тела, кальсоны, так как чаще всего они трикотажные, при пожарах неоценимы в качестве ветоши. Я буду настоятельно рекомендовать ношение кальсон всем мужчинам независимо от возраста и клеймить тех, кто их не носит, как нарушителей правил противопожарной безопасности. Твоё фырканье, Леля, означает, что про себя ты думаешь примерно следующее: если мужчина за столом начинает разглагольствовать о кальсонах, значит, у него все позади. Мысль глубоко ошибочная и свидетельствующая о легкомыслии, свойственном твоему возмутительно юному возрасту. «Вперёд, вперёд, моя исторья, — лицо нас новое зовёт!», как говорил Александр Сергеевич. До чего мы отходчивы, я сейчас даже не испытываю злости, а ведь из-за этого лица, или, как образно выражается Дед, морды, мы чуть не погибли. Пока мы затыкали все щели, далеко не лучшая часть личного состава обратила свои взоры к буфету, ибо, как известно, бесплатная выпивка — одно из возвышеннейших желаний такого сложного и загадочного животного, как мужчина. Инициатором был Николай Малявин, помощник ректора политехнического института, бездарный, но поразительно красивый малый, про которого студенты говорили: «Взят в ректорат за красоту». В шахматы он играл в силу Бублика и пришёл болеть за приятеля. Хотя указанный Малявин интеллектом мог поспорить с амёбой, в житейских делах он был необыкновенно ловок и прославился как покоритель не очень требовательных дам и выдающийся выпивоха, чем безмерно гордился. Леля, цитирую по памяти Честерфильда, потом проверишь и уточнишь: «Хвастун уверяет, что выпил шесть или восемь бутылок за один присест: из одного только милосердия я буду считать его лжецом, не то мне придётся думать, что он — скотина». Итак, Малявин и несколько его единомышленников проникли в буфет, заперлисъ, нахлестались дармового коньяку и с пьяной удааью стали бить посуду. Пир во время чумы! Конечно, мы запросто могли бы выломать дверь, но от этого я покамест решил воздержаться: и дверь в исправном состоянии может пригодиться, и с пьяными возиться не хотелось. Тем более что к этому времени обстановка стала осложняться: видимо, забитое в щели наше исподнее прогорело и в зал проник дым, а вслед за ним, что особенно впечатляло, небольшие язычки огня. Мы ударили по щелям из огнетушителей, и довольно успешно, но тут Гриша обратил моё внимание на странное поведение экс-чемпиона мира Ласкера, который вдруг стал подмигивать, корчить рожи, багроветь и делать попытки выпрыгнуть из своей рамы. Как обнаружилось впоследствии, Ласкер прикрывал своим авторитетом вопиющее безобразие: стена под портретом была без штукатурки, раму, видимо, приколачивал такой же народный умелец, как дядя Поджер у Джерома. После низвержения с престола Капабланкой Ласкер наверняка не испытывал такого скверного с собой обращения. Впрочем, нам некогда было его жалеть, так как в стене под портретом образовалась дыра, через которую в зал хлестнул дым с огнём.
С этого самого момоита, ребята, художественная самодеятельность закончилась: пожар стал бить по нас прямой наводкой. И паника впервые началась у нас настоящая, со всеми её неприятными атрибутами, личный состав вышел из повиновения и стал разбивать окна — до сих только одно было открыто — стульями, шахматными досками, всем, что попадалось под руку, люди полезли на подоконники, и один, как вы знаете, не удержался, до сих пор в ушах стоит его крик… Нам некогда было призывать людей к порядку, мы — Гриша, Андрюха, я и ещё трое надёжных парней — били по дыре из шести огнетушителей, пока смесь не кончилась, но какое там, окна-то открыты, тяга дьявольская! Мы тоже побежали к окнам, не задыхаться же в дыму, по дороге я споткнулся, зацепил ногой шахматный столик, по какому-то наитию схватил его, побежал обратно к дыре и попытался её прикрыть. Прикрыть-то прикрыл, а удержать по смог — вспыхнул столик как спичка, да и дыму я наглотался так, что глаза из орбит полезли. Снова скакнул к окну, а люди метались, ложились на пол, орали с подоконников: «Лестницу сюда, лестницу!», а она была в каких-нибудь десяти метрах слева, это я точно помню, а справа какойто пожарный лез по штурмовой лестнице на девятый этаж, я видел, как он вскочил в окно.
— Юра Кожухов, — не отрываясь от тетради, вполголоса сказала Ольга.
— Словом, — продолжал Сергей Антоныч, — дело серьёзно запахло порохом, и единственно разумным было отступить на новый рубеж. Но куда, в буфет или в туалет? Я сообразил, что в буфете все-таки есть два окна и, хоть заблокированный огнём, но все-таки выход в коридор, к лестничной клетке: что ни говори, а шанс — утопающий хватается за соломинку. Уговаривать пьянчуг
— зря время терять, мы с Гришей в темноте нащупали дверь — свечи-то погасли, выдавили замок и стали загонять в буфет людей. Одни добирались своим ходом, других приходилось срывать с подоконников и тащить волоком, а маэстро Капустина, который обеими руками вцепился в окно и орал, как стадо диких ослов, я грубо и бестактно стащил за шиворот. Втроём, с Гришей и Андрюхой, мы побегали по залу, поискали, не остался ли кто — не нашли. Потом, уже в буфете, когда закрыли дверь и дым ушёл в окна, я пересчитал людей по головам: тридцать шесть… Ещё раз, ещё пересчитал — тридцать шесть. Сняли с себя что могли, намочили под краном, обвязали носоглотки — снова втроём пошли искать, а все горит, дышать нечем — не нашли… Нет, мало я сказал, добавь, Леля: буфетчики — особая порода, свободно растущая вбок ветвь на древе человеческом! Нам-то и жить, быть может, осталось минуту-другую, а Ираида вцепилась в Малявина, трясла его как грушу и выла: «По милициям затаскаю, до копейки заплатишь, у меня здесь четырнадцать бутылок неначатых было, пива два ящика!» А тот, к слову сказать, трезвел на глазах, да и его дружки тоже… Под шумок кто-то открывал бутылки, Ираида визжала, и тут Андрюха тронул меня за плечо и показал пальцем на дверь, ведущую в коридор. Дверь весьма грозно потрескивала, приложил к ней ладонь — горячая! Ясно, в буфете нам долго не продержаться. Велел Грише и Андрюхе держать меня за ноги и высунулся в окно по пояс: автолестница находилась там же, по ней пожарные спускали людей. Я крикнул: «Братцы, скоро наша очередь?», и один пожарный помахал рукой, что могло означать что угодно. Но снизу, с земли, меня явно заметили, что-то кричали, да разве в таком гаме услышишь? Мне показалось, что прямо под нами разворачивается другая машина с лестницей, но сзади, за моей спиной, поднялись вопли, потянуло дымом, и ребята стащили меня на пол. Дверь горела! Я поглубже вдохнул в себя свежий воздух и во все горло рявкнул: «Мол-чать! Слушать мою команду! Нам нужно продержаться всего несколько минут, пожарные на подходе! Мол-чать! Внимание! Никифоров впереди, все остальные, держась за руки, за ним — в туалет шагом марш!» Коекто впал в столбняк, кое-кого пришлось вразумлять-силой — момент, на котором бы я не хотел останавливаться, но большинство вняло голосу разума, люди стали выстраиваться в цепочку, брать друг друга за руки, как в хороводе. А дыму было уже полно, кашель стоял жуткий! Я высунулся в зал, там вовсю пылало, но до двери туалета было метра два, туда ещё огонь не дошёл. Помню, я ещё на мгновенье поколебался, уж очень не хотелось добровольно лезть в мышеловку, в буфете все-таки окна, можно на худой конец выпрыгнуть, что куда приятнее, чем гореть заживо, но тут дверь окончательно прогорела, в буфет хлынул огонь — и все бросились в туалет. Мы с Андрюхой убедились, что в буфете никого нет, и побежали в наше последнее убежище. То, что оно последнее, я не сомневался, эвакуироваться оттуда можно было только в рай или в ад, кому что положено. Леля, чаю, а ещё лучше боржому!
Проектируя туалет с умывальной и душевые, авторы проекта никак не полагали, что сюда втиснутся тридцать шесть клиентов. Как мы расположились? Автобус в час «пик» — затасканное, но вполне подходящее сравнение, с той разницей, что в автобусе все-таки светло, а мы оказались в полной темноте. Гриша зажёг и поднял над годовой зажигалку — лучше бы он этого не делал, на почерневшие, искажённые от ужаса лица было до крайности страшно смотреть. Я велел открыть на полную мощь краны в душевых и умывальной, пусть хоть под дверь льётся вода. И вдруг я почувствовал, что мне становится теплее… значительно теплее! Дед, ты ещё не забыл, как горел в танке? Фу ты, нашёл, у кого спрашивать — у пожарного… Леля, зафиксируй дурацкую мысль, пришедшую в ту минуту в голову профессора Попрядухина: он подумал о том, насколько обыкновенная ворона совершеннее человека, мнящего себя высшим достижением эволюции: у вороны, этой неграмотной дуры, не имеющей понятия даже о таблице умножения, есть крылья! А подумал я об этом потому, что физически ощутил, как быстро нагревается дверь, к которой был прижат всем телом; обладая некоторыми познаниями в области теплофизики, я пришёл к несомненному и малоутешительному выводу, что оную дверь начинает лизать огонь. Народ, как ни странно, притих, если не считать того, что половина личного состава надрывалась от безудержного кашля. И тут в зале что-то с треском рухнуло, от двери понесло уже не теплом, а жаром, кто-то забился в истерике, а штука эта заразительная, вызывает цепную реакцию. Я все время говорю «кто-то», не хочу называть фамилии, пусть детишки думают о папах только хорошее. Один из этих «кто-то» стал иа меня давить с истошным воплем: «Загнал в душегубку, сволочь!» Я с силой упёрся руками в стену, чтобы мною не выдавило двери… Знаешь, Леля? Пиши: дальнейшего профессор Попрядухин не смог припомнить по причине старческого слабоумия. Ну, отработал я пельмени, Патрикеевна?
А дальше было так.
В шахматный клуб пожарные прорвались почти одновременно с двух сторон: в зал через коридор — Суходольский и через дотла сгоревший буфет — Головин. Зал горел, был крепко запрессован дымом, и о том, где находятся люди, пожарные сориентировались по крикам. Работали четырьмя стволами и к торцу зала пробились быстро. Когда находящийся впереди ствольщик Семён Молчанов направил струю на горящую дверь туалета, та рассыпалась и из проёма стали вываливаться люди; Семён рассказывал, что от неожиданности у него даже ствол повело в сторону. Одни падали и теряли сознание, другие с воплями бросались под струи воды, третьи просто стонали, но не это привычное для пожара зрелище изумило Семена, а то, что людей оказалось так много.
Между тем, обстановка в задымлённом зале оставалась опасной, и Головин по радио потребовал срочно передислоцировать лестницу к окнам шахматного клуба, что и было незамедлительно сделано, Пострадавших было много, но особенно досталось Сергею Антонычу: он получил сильные ожоги ног, рук и лица, за полгода перенёс десяток операций и вышел из больницы «заштопанный и залатанный, как дворницкие штаны» — с обычным своим оптимизмом возвестил он. Над шахматистами Сергей Антоныч по-прежнему посмеивается, хотя они, отдавая должное своему спасителю, пришли к нему в больницу и торжественно вручили билет почётного члена шахматного клуба.
О том, как пробивались в шахматный клуб Суходольский и Головин, рассказывать особо, пожалуй, нет смысла: тактика прохождения коридоров и лестничных клеток во время Большого Пожара была у всех примерно одинаковой, вы уже с ней знакомы.
ПОЖАРЫ В ВЫСОТНЫХ ЗДАНИЯХ
(Из вступительного слова полковника Кожухова на разборе Большого Пожара)
Прежде чем приступить к разбору, некоторые соображения и примеры из зарубежной практики тушения пожаров в высотных зданиях.
Сразу отмечу: тактика тушения этих пожаров и у нас, и за рубежом изучена в недостаточной степени. Это понятно: по-настоящему крупных, трагически крупных пожаров в высотных зданиях было относительно немного, и всякий раз приходится учиться на собственных ошибках. Да и о каком опыте можно говорить, если пожары в высотных зданиях начались практически с шестидесятых-семидесятых годов?
Вот наиболее крупные из них.
6 августа 1970 года произошёл пожар в 50-этажном административном здании в Нью-Йорке. Начался пожар на 33-м этаже, за подвесным потолком, скрывающим вентиляционные коммуникации и электропроводку. От падающих с потолка капель горящей пластмассы загорелась мягкая мебель с набивкой из пористой синтетики, затем огонь перекинулся на облицовку из листового пластика, и вскоре дым заполнил все здание. Энергичнейшие боевые действия по тушению пожара продолжались четыре часа, в них приняли участие сотни пожарных. Ближайший госпиталь был перенолнен пострадавшими —главным образом от удушья.
В декабре 1970 года загорелся пятый этаж 49-этажного здания в центре Манхеттена. Густой дым быстро распространился до 45-го этажа, пострадали сотни людей — тоже главным образом от удушья. Многие погибли в лифтах, которые, как вы знаете, имеют обыкновение застревать и открываться на горящих этажах.
Примерно по такому же сценарию развивались события и при пожаре в 26-этажном здании «Гранд-отеля» в Лас-Вегасе, в котором находилось три с половиной тысячи человек. В операции приняли участие около двухсот пожарных. Пожар начался на втором этаже от короткого замыкания в электропроводке, огонь и дым быстро распространились на верхние этажи, и люди, гонимые ядовитым дымом, устремились на крышу отеля. Больше восьмидесяти человек погибло, около пятисот получили ранения, причём многие были травмированы разбившимися оконными стёклами. Несколько человек выбросились.
К боевым действиям по тушению этих пожаров мы ещё вернёмся.
В Сеуле 25 декабря 1971 года загорелось 22-этажное здание фешенебельной гостиницы. Причина — утечка газа из баллона с пропаном на кухне кафе, расположенной на втором этаже. Здание быстро заполнилось дымом, а огонь распространился по лестничным клеткам, системам вентиляции и кондиционирования воздуха. Попытки использовать для эвакуации лифты увенчались успехом лишь в начальной стадии развития пожара, затем лифты превратились в ловушки. Из-за чрезвычайного обилия синтетики ядовитый дым быстро запрессовал помещения, в поисках спасения люди пытались спускаться на связанных простынях и, как правило, разбивались. Около сорока человек выпрыгнули из окон. Всего погибло белее ста шестидесяти человек, сотни людей получили ранения.
Теперь попрошу слушать особенно внимательно. Несмотря па обилие техники и пожарных, локализовать пожар не удавалось: во-первых, потому, что воды оказалось недостаточно, а во-вторых — обратите внимание! — пожарные работали стволами в основном с площадок коленчатых подъёмников, то есть снаружи. Очень важный пункт! Далее. Из массы людей пробравшихся на крышу, вертолётами удалось спасти немногих: мощные потоки раскалённого воздуха и огромные клубы дыма не давали вертолётам возможности производить спасательную операцию. Отсюда ясно, что, когда здание превращается в гигантский факел, на вертолёты надежда плохая. А в Сеуле на них, видимо, очень надеялись — одна из причин столь большого количества жертв.
Аналогично развивался пожар в высотном здании в Сан-Пауло в феврале 1974 года. Характерно, что и здесь план эвакуации людей из здания был рассчитан на работу лифтов. Характерно и то, что в Сан-Пауло, как и в Сеуле, пожарные работали стволами не внутри здания, а снаружи, с автолестниц. Вновь прошу обратить внимание на это важное обстоятельство!
Приведённые факты были нам известны, и это во многом помогли вам выработать свою тактику тушения пожара во Дворце искусств.
Подчёркиваю: пожар в высотном здании является особым видом пожара, борьба с которым требует совершенно иного подхода.
Теперь мы знаем, какую опасность представляет эвакуация людей при помощи лифтов, если они ваходятся в габаритах высотного здания, а не снаружи, знаем, как опасны синтетические материалы, широко используемые для внутренней отделки в высотных зданиях, — такое здание за считанные минуты может быть запрессовано дымом, что и является главной причиной гибели находящихся там людей.
Мы теперь знаем очень многое о противопожарной защите высотных зданий и о том, как высока цена нашей подписи на проектах.
И самое главное, мы знаем — многое, но далеко не все! — какой тактики придерживаться при тушении пожара в высотном здании и спасании людей. И эти знания нам нужно сделать общим достоянием всех пожарных.
Приступаем к разбору…
Сразу отмечу: тактика тушения этих пожаров и у нас, и за рубежом изучена в недостаточной степени. Это понятно: по-настоящему крупных, трагически крупных пожаров в высотных зданиях было относительно немного, и всякий раз приходится учиться на собственных ошибках. Да и о каком опыте можно говорить, если пожары в высотных зданиях начались практически с шестидесятых-семидесятых годов?
Вот наиболее крупные из них.
6 августа 1970 года произошёл пожар в 50-этажном административном здании в Нью-Йорке. Начался пожар на 33-м этаже, за подвесным потолком, скрывающим вентиляционные коммуникации и электропроводку. От падающих с потолка капель горящей пластмассы загорелась мягкая мебель с набивкой из пористой синтетики, затем огонь перекинулся на облицовку из листового пластика, и вскоре дым заполнил все здание. Энергичнейшие боевые действия по тушению пожара продолжались четыре часа, в них приняли участие сотни пожарных. Ближайший госпиталь был перенолнен пострадавшими —главным образом от удушья.
В декабре 1970 года загорелся пятый этаж 49-этажного здания в центре Манхеттена. Густой дым быстро распространился до 45-го этажа, пострадали сотни людей — тоже главным образом от удушья. Многие погибли в лифтах, которые, как вы знаете, имеют обыкновение застревать и открываться на горящих этажах.
Примерно по такому же сценарию развивались события и при пожаре в 26-этажном здании «Гранд-отеля» в Лас-Вегасе, в котором находилось три с половиной тысячи человек. В операции приняли участие около двухсот пожарных. Пожар начался на втором этаже от короткого замыкания в электропроводке, огонь и дым быстро распространились на верхние этажи, и люди, гонимые ядовитым дымом, устремились на крышу отеля. Больше восьмидесяти человек погибло, около пятисот получили ранения, причём многие были травмированы разбившимися оконными стёклами. Несколько человек выбросились.
К боевым действиям по тушению этих пожаров мы ещё вернёмся.
В Сеуле 25 декабря 1971 года загорелось 22-этажное здание фешенебельной гостиницы. Причина — утечка газа из баллона с пропаном на кухне кафе, расположенной на втором этаже. Здание быстро заполнилось дымом, а огонь распространился по лестничным клеткам, системам вентиляции и кондиционирования воздуха. Попытки использовать для эвакуации лифты увенчались успехом лишь в начальной стадии развития пожара, затем лифты превратились в ловушки. Из-за чрезвычайного обилия синтетики ядовитый дым быстро запрессовал помещения, в поисках спасения люди пытались спускаться на связанных простынях и, как правило, разбивались. Около сорока человек выпрыгнули из окон. Всего погибло белее ста шестидесяти человек, сотни людей получили ранения.
Теперь попрошу слушать особенно внимательно. Несмотря па обилие техники и пожарных, локализовать пожар не удавалось: во-первых, потому, что воды оказалось недостаточно, а во-вторых — обратите внимание! — пожарные работали стволами в основном с площадок коленчатых подъёмников, то есть снаружи. Очень важный пункт! Далее. Из массы людей пробравшихся на крышу, вертолётами удалось спасти немногих: мощные потоки раскалённого воздуха и огромные клубы дыма не давали вертолётам возможности производить спасательную операцию. Отсюда ясно, что, когда здание превращается в гигантский факел, на вертолёты надежда плохая. А в Сеуле на них, видимо, очень надеялись — одна из причин столь большого количества жертв.
Аналогично развивался пожар в высотном здании в Сан-Пауло в феврале 1974 года. Характерно, что и здесь план эвакуации людей из здания был рассчитан на работу лифтов. Характерно и то, что в Сан-Пауло, как и в Сеуле, пожарные работали стволами не внутри здания, а снаружи, с автолестниц. Вновь прошу обратить внимание на это важное обстоятельство!
Приведённые факты были нам известны, и это во многом помогли вам выработать свою тактику тушения пожара во Дворце искусств.
Подчёркиваю: пожар в высотном здании является особым видом пожара, борьба с которым требует совершенно иного подхода.
Теперь мы знаем, какую опасность представляет эвакуация людей при помощи лифтов, если они ваходятся в габаритах высотного здания, а не снаружи, знаем, как опасны синтетические материалы, широко используемые для внутренней отделки в высотных зданиях, — такое здание за считанные минуты может быть запрессовано дымом, что и является главной причиной гибели находящихся там людей.
Мы теперь знаем очень многое о противопожарной защите высотных зданий и о том, как высока цена нашей подписи на проектах.
И самое главное, мы знаем — многое, но далеко не все! — какой тактики придерживаться при тушении пожара в высотном здании и спасании людей. И эти знания нам нужно сделать общим достоянием всех пожарных.
Приступаем к разбору…
ИДЕЯ ПОЛКОВНИКА КОЖУХОВА
В отличие от нижних десяти этажей высотного корпуса, вросших в главное здание Дворца и составлявших с ним единое целое, остальные одиннадцать существовали как бы сами по себе, пронзая небо этаким гигантским кубом.
Эти одиннадцать этажей и назывались в обиходе высоткой.
Доступа к ним не было никакого.
Скоростные лифты либо бездействовали «на приколе» на первом этаже, либо застряли и сгорели в лифтовых шахтах, центральная лестница доходила только до десятого этажа, и без лифта покинуть высотку можно было лишь по двум узким боковым внутренним лестницам — не будь они заполнены густым дымом, автолестницы же до высотки не доставали.
Высотная часть Дворца превратилась в западню.
Люди, имевшие несчастье там оказаться, могли рассчитывать только на себя и на чудо — если пожарные пройдут через десятый этаж на крышу, откуда через двери и окна можно прорваться в высотку. Но просто прорваться мало, необходимо ещё и проложить рукавную линию — без воды пожарные безоружны.
Такова была единственная теоретическая и, казалось, практическая возможность штурма высотки: через крышу главного корпуса. Единственная — потому что при нынешнем уровне пожарной техники никакой другой возможности не имелось: во второй половине XX века, ознаменовавшейся неслыханным архитектурным и техническим бумом, главным оружием пожарного оставались ствол, топор и спасательная верёвка. Чтобы разжечь огонь, человек придумал атомную бомбу, ракеты и напалм; придумать, какими способами потушить современный пожар, у человечества не оказалось ни времени, ни средств. Завтра и время найдётся, и средства появятся, это неизбежно, но пожары до завтра ждать не будут — их нужно тушить сегодня.
Поэтому тушить высотку и спасать находившихся там людей можно было только через крышу главного корпуса.
С этим согласились все — кроме людей, взывавших о помощи. В охваченной огнём и запресованной дымом высотке для многих из них эта помощь могла бы прийти слишком поздно.
Люди, окружавшие Кожухова, знали и высоко ценили одно его качество: когда обстоятельства припирали к стоне, когда ситуация становилась отчаянной, мозг Кожухова работал на порядок мощнее и быстрее, чем обычно. И тогда он находил удивительно простые, но никому до того не приходившие в голову выходы из положения.
Так он придумал пойти в атаку на танке, когда горел полигон. В другой раз, когда на окраине города загорелся окружённый старинной каменной стеной монастырь и пожарные машины не могли проехать через низкую арку, Кожухов приказал выпустить воздух из баллонов, и машины прорвались на территорию монастыря на спущенных скатах. Для колёс это даром не прошло, но зато пожарные успели спасти уникальный памятник средневековой архитектуры. А пожар на крупном деревообрабатывающем комбинате, когда из-за аварии водопровода пожарные оказались на голодном водяном пайке? Именно Кожухов вспомнил, что в полукилометре находится пруд, и не успел иссякнуть водопровод, как от пруда к месту пожара протянулись две рукавные линии.
Таких простых решений, вся ценность которых заключалась в том, что они были нужны немедленно, сию минуту, за Кожуховым числилось много: чтобы дерзкая мысль возникла, его нужно было только «припереть к стене».
Эти одиннадцать этажей и назывались в обиходе высоткой.
Доступа к ним не было никакого.
Скоростные лифты либо бездействовали «на приколе» на первом этаже, либо застряли и сгорели в лифтовых шахтах, центральная лестница доходила только до десятого этажа, и без лифта покинуть высотку можно было лишь по двум узким боковым внутренним лестницам — не будь они заполнены густым дымом, автолестницы же до высотки не доставали.
Высотная часть Дворца превратилась в западню.
Люди, имевшие несчастье там оказаться, могли рассчитывать только на себя и на чудо — если пожарные пройдут через десятый этаж на крышу, откуда через двери и окна можно прорваться в высотку. Но просто прорваться мало, необходимо ещё и проложить рукавную линию — без воды пожарные безоружны.
Такова была единственная теоретическая и, казалось, практическая возможность штурма высотки: через крышу главного корпуса. Единственная — потому что при нынешнем уровне пожарной техники никакой другой возможности не имелось: во второй половине XX века, ознаменовавшейся неслыханным архитектурным и техническим бумом, главным оружием пожарного оставались ствол, топор и спасательная верёвка. Чтобы разжечь огонь, человек придумал атомную бомбу, ракеты и напалм; придумать, какими способами потушить современный пожар, у человечества не оказалось ни времени, ни средств. Завтра и время найдётся, и средства появятся, это неизбежно, но пожары до завтра ждать не будут — их нужно тушить сегодня.
Поэтому тушить высотку и спасать находившихся там людей можно было только через крышу главного корпуса.
С этим согласились все — кроме людей, взывавших о помощи. В охваченной огнём и запресованной дымом высотке для многих из них эта помощь могла бы прийти слишком поздно.
Люди, окружавшие Кожухова, знали и высоко ценили одно его качество: когда обстоятельства припирали к стоне, когда ситуация становилась отчаянной, мозг Кожухова работал на порядок мощнее и быстрее, чем обычно. И тогда он находил удивительно простые, но никому до того не приходившие в голову выходы из положения.
Так он придумал пойти в атаку на танке, когда горел полигон. В другой раз, когда на окраине города загорелся окружённый старинной каменной стеной монастырь и пожарные машины не могли проехать через низкую арку, Кожухов приказал выпустить воздух из баллонов, и машины прорвались на территорию монастыря на спущенных скатах. Для колёс это даром не прошло, но зато пожарные успели спасти уникальный памятник средневековой архитектуры. А пожар на крупном деревообрабатывающем комбинате, когда из-за аварии водопровода пожарные оказались на голодном водяном пайке? Именно Кожухов вспомнил, что в полукилометре находится пруд, и не успел иссякнуть водопровод, как от пруда к месту пожара протянулись две рукавные линии.
Таких простых решений, вся ценность которых заключалась в том, что они были нужны немедленно, сию минуту, за Кожуховым числилось много: чтобы дерзкая мысль возникла, его нужно было только «припереть к стене».