попусту и свое время и умения, данные ему Синанджу, на какие-то недостойные
занятия. Чиун потерял и сокровища, и того, кто был бы достоин их получить.
Дом Синанджу еще не погиб, но в тот день великой скорби он жалел, что
это не так.
Чиун почувствовал, как задрожала земля, а потом услышал где-то вдалеке
шум взрывов. Вскоре их услышали и жители деревни и в великом страхе подошли
к нему.
-- О Мастер, защити нас!
Чиун отослал их, сказав:
-- Мы всегда защищали вас, но как вы защитили сокровища, которые были
оставлены на ваше попечение?
Он не стал им говорить, что просто идет новая война. До Синанджу войны
не доходили. Генералы знали, что подобной битвы им не пережить вне
зависимости от ее исхода.
Земля продолжала дрожать, над головой ревели самолеты, которые бросали
бомбы на наземные укрепления. Бой продолжался до утра, и тогда орудия на
берегу стихли. И жители деревни вновь пришли к дому, в котором был Мастер, и
сказали:
-- Мастер, о. Мастер, пришли две подводные лодки с данью для тебя. Они
тяжело нагружены и ждут тебя.
-- Под каким флагом они пришли?
-- Под тем же, что обычно.
-- Есть ли среди них худой белый с широкими запястьями? -- спросил
Чиун.
Он не знал, многие ли смогут узнать Римо. Длинные носы и круглые глаза
этим простым людям казались одинаковыми.
-- Там много белых.
Римо приехал, решил Чиун. Пусть дом будет пока пуст, они вдвоем,
отправятся на поиски сокровищ. Монеты уже возвращены, они с Римо добудут и
остальное, они заставят мир уважать собственность Синанджу. Кто знает, к
чему приведет столь публичное возвращение сокровищ? Может, правительства
мира вернут золотой век наемных убийств, распустят свои огромные
дорогостоящие армии, поняв, что умелая рука в ночи может принести куда
больше пользы.
Чиун кинулся в деревню, потом -- на пристань, и люди почтительно
расступались перед ним. Он бросил взгляд на две подводные лодки. Римо там не
было. Золотой песок сгружали на пристань, которая поскрипывала под его
тяжестью. Белый капитан хотел что-то сказать ему.
-- Что случилось с вашим правительством? Мы должны были пробивать себе
дорогу сюда. Пришлось вызывать на помощь флот и бомбардировать береговые
укрепления. Что с нашим соглашением?
-- Это мелкая дипломатическая неувязка. Я все улажу. Передайте Римо,
что я не желаю с ним разговаривать. Скажите ему, что он никогда не сможет
искупить свое бегство от меня в тот час, когда мне была нужна его помощь.
-- Кому передать?
-- Римо, -- сказал Чиун. -- Скажите ему, что, раз он бросил меня
однажды, пусть не рассчитывает, что я встречу его потом с распростертыми
объятьями. Я отправляюсь за своим золотом.
-- Послушайте, вам передали сейчас в десять раз больше обычного
количества. И еще вам просили передать. Свяжитесь с человеком по имени Смит.
Вы знаете номер.
-- Я собираюсь вернуть золото в дом, который ему следовало полюбить с
самого начала. Скажите Римо, что в Синанджу ему пути нет. Чтобы возвращаться
сюда, надо служить Синанджу.
-- У нас нет никакого Римо, -- сказал белый капитан подлодки. -- Вы
хотите, чтобы мы оставили золото здесь или отнесли на склад, где оно
хранится?
-- Римо с вами нет? -- переспросил Чиун.
-- Нет. Что делать с золотом?
-- Что угодно. Все равно.
-- Вы позвоните человеку по имени Смит?
-- Да, конечно, -- отозвался Чиун, но голос его был сер и тускл, как
вода в заливе.
Он медленно побрел через деревню к дому.
Он потерял сокровища Синанджу, но, что еще больнее, он потерял
человека, который должен бы был о них заботиться. Потерял и вчера, и завтра.
К дому подбежал ребенок с запиской. Была большая битва, и Корея
проиграла. Но был один человек, который просил быть допущенным в Синанджу,
потому что предстоит более серьезная битва, которую можно будет и выиграть.
Человеком этим был Саяк Кан, и в деревню он вошел, склонившись в низком
поклоне.
Чиун сидел в доме без сокровищ, ноги его были скрещены, глаза
устремлены в пустоту, а Саяк Кан говорил. Они решили, что дополнительная
подлодка -- это вторжение, но теперь они поняли, что это -- дань, и подлодки
впредь будут пропускаться беспрепятственно.
-- Ведь дань Синанджу -- это дань всему, что составляет гордость нашей
великой нации. -- Так говорил Саяк Кан перед тем, как сообщил важное
известие.
Его разведка обнаружила еще одного человека, который осмелился
продавать сокровище Синанджу. На сей раз это тот, кто называет себя Великим
Понтификом.
Современные люди зовут его Папой.
-- Святой человек из христиан, -- сказал Чиун.
-- Да. Отвратительно, что эти шаманы так стремятся преумножить и без
того немалые свои богатства.
-- Да, святые люди не всегда бывают святыми, -- сказал Чиун, который
уже знал, кто похитил сокровища.
Это объясняло и то, почему франский рыцарь говорил правду, и то, почему
люди могут столь беспрепятственно попадать в деревню Синанджу.
-- Папа должен умереть, -- сказал пхеньянец Саяк Кан.

    Глава девятая


Последние пятьдесят миль дорога была сплошь лед и камни, только следы
указывали, что когда-то здесь проезжала другая машина. Но это все-таки была
дорога. Дальше по карте, там, куда вел свой отряд полковник Семен Петрович,
дорог вообще не было.
За ним было достаточно водородных боеголовок, чтобы испепелить всю
Якутию, а волна радиации докатилась бы и до Монголии. Но что наводило полный
ужас на этого офицера-ракетчика, который командовал конвоем из восьмидесяти
семи машин, так это сами ракеты. Он раньше и близко не видел подобных ракет,
более того, его всегда уверяли, что таких ракет Россия производить не будет
"ради безопасности человечества". Вся штука с этими "геенами огненными", так
он приучил своих людей называть эти ракеты, была в том, что они могли
стартовать с любого места, прямо у него из-за спины, посреди Сибири, оставив
за собой воронку размером с два Ленинграда. Дорога, вернее, то, что от нее
осталось, была ухабистой, а боеголовка уже с завода вышла заряженной -- о
подобной глупости раньше никто и помыслить не мог. Даже американцы не
заряжали свою первую атомную бомбу до тех пор, пока самолет, на который она
была погружена, не приблизился к цели. Орудие заряжают непосредственно перед
атакой. Уж это-то всем известно. А теперь в России все посходили с ума.
Безумие -- как то самое оружие, про которое ему и всем остальным
офицерам обещали, что оно никогда не будет создано, -- нависло над Россией.
Но это будет уже не война, а массовое уничтожение. Он сам уничтожит
миллионы, и оправдания ему не будет. А какое может быть оправдание этой
сумасшедшей штуке, которую он сейчас сопровождает на новую сибирскую базу?
Началось все несколько дней назад. Первую весточку Петрович получил у
себя в квартире в Саратове. Он только что отстоял в очереди за писчей
бумагой для своего внука. Прошел год с тех пор, как он вышел на пенсию,
доступа к канцтоварам уже не имел, а с бумагой всегда были проблемы. В
квартире его ждали жена и секретарь райкома, который даже пальто не снял, а
стоял и нетерпеливо постукивал ногой об пол.
-- Ему весь день звонили, -- объяснила жена отставного полковника,
полная добродушная женщина.
-- Ваше начальство мне звонило, -- сказал секретарь райкома.
-- Конечно, они же не могли позвонить мне, -- сказал Петрович, который
стоял в очереди на телефон с 1958 года.
-- Они могли и по другим номерам позвонить, но дело срочное. Вам
надлежит немедленно отправиться в Эвенкию. В вашем распоряжении будет любой
самолет, любая машина, все линии телефонной связи.
-- Вы уверены, что нужен именно я? Старик-то им зачем?
-- Нужны вы. И немедленно.
-- Что, война? Где?
-- Не знаю. Я даже не знаю, кто нынче правит матушкой-Россией. То, что
они используют члена партии как посыльного, само по себе неслыханно. Была бы
война, я бы догадался. Но ничего такого не происходит.
-- Может, случилось что. Вдруг где ракетная дивизия взорвалась.
-- Мы бы знали, -- сказал секретарь.
-- Да нет, вы бы не знали. Могло еще где восстание случиться, и свежие
люди понадобились.
-- А такое возможно? -- спросил секретарь.
-- Нет, -- ответил отставной полковник и вздрогнул. -- Невозможно. В
ракетных войсках можно положиться на любого. Они все такие, как я. Мы делаем
то, что скажут, если скажут, а если повезет, то и телефоны нам ставят. Не
повезет -- стоим в очереди за писчей бумагой. Я так понимаю, что машину до
аэропорта предоставите вы?
Секретарь коротко кивнул. Отставной полковник обнял свою круглолицую
жену и поцеловал, постаравшись в поцелуе передать все: и как он ее любит, и
какой хорошей женой она была -- на крайний случай, вдруг больше не вернется.
Она все поняла отлично, и, когда заплакала, никакие его слова уже не могли
убедить ее, что в Эвенкию его вызывают по какой-то глупой ошибке.
Секретарь, аккуратно застелил переднее сидение своего ЗИЛа пленкой и
попросил отставного полковника садиться поосторожнее, чтобы сиденье не
попортить. Петровичу ужасно захотелось швырнуть эту пленку секретарю в
морду. Но ведь тот мог потом попортить жизнь его жене, поэтому он только
мрачно кивнул. Он даже извинился перед этим типом с партбилетом и
персональным автомобилем, и телефоном, и со всеми вещами, которые значил,
коммунизм в той стране, где его строили дольше всех.
Аэропорт был маленький, но взлетные полосы, как и во всех аэропортах
России, были сделаны так, что могли принять самые современные сверхмощные
самолеты. Их длины хватало не только для того, что уже летало, но и для
того, что могло бы полететь через пятьдесят лет.
Аэровокзал был просто халупой. И там кошмар стал обретать черты
реальности. Были там юнцы, чьи щеки еще не знали бритвы, были и ветераны,
отслужившие в ракетных войсках. И всех их, как и Петровича, вызвали по
команде.
Каждые тридцать секунд громкоговорители призывали соблюдать тишину.
Когда они сели в самолет на Эвенкию, они получили еще одно предупреждение.
На сей раз оно было сделано лично офицером одного из спецотделов КГБ, того,
чьи сотрудники носят особые нашивки на своих дорогих темно-зеленых мундирах.
В этом отделе все всегда должны были быть застегнуты на все пуговицы.
-- Солдаты матери-России! -- прочитал офицер по бумажке, стоя в голове
самолета. -- Вы призваны в трудное для истории народа и всей страны время.
Многие захотят обсудить происходящее с братьями-солдатами, но мы вынуждены
это запретить. Ситуация напряженная, поэтому с нарушившими приказ будем
разбираться по всей строгости.
В самолете стояла тишина. Никто не проронил ни слова. Моторы взревели,
офицер КГБ вышел из салона, и тогда все заговорили.
-- Война это, -- сказал старый ракетчик. -- Чего еще?
-- Вы слишком спешите с выводами, -- сказал молодой человек, чье лицо
было глаже, чем у жены полковника.
-- Нет, -- ответил старый ракетчик, -- когда нет войны, мы слушаем про
славные дела коммунистической партии и про то, что она делает для народа
России. Но когда они посылают людей на бой, то о партии не говорят. Помню я
Великую Отечественную. Начиналось все с защиты коммунизма от фашизма, но
быстро превратилось в борьбу матушки-России с гуннами. Когда на смерть
посылают, всегда о Родине говорят. А когда хотят, чтобы в очереди безропотно
стояли, то о партии.
-- Он не торопится с выводами? -- спросил молодой человек у полковника.
-- Если действительно война, то нет. Если нет, значит, торопится, -- с
чисто русским фатализмом ответил полковник. -- Вы вокруг посмотрите. Думаю,
гораздо важнее увидеть, кого здесь нет, чем кто есть. Я не вижу ни одного
действующего офицера-ракетчика.
-- Если дело срочное, что ж они собирают незнающий народ? -- спросил
старый ракетчик.
Ответом на это было то, что казалось чудовищным сном. Чтобы управлять
тем, что им показали в Эвенкии, не нужно было разбираться в ракетной
технике.
Они ехали мимо колонн машин, груз на которых был затянут брезентом.
Около каждого грузовика стояла стража. Офицер ракетных войск заходил в
каждый автобус и предупреждал, что трогать ничего нельзя. У некоторых
старичков-отставников отобрали слуховые аппараты, что сделало их совершенно
беспомощными.
Их завели в какой-то бункер. Там на лафете стояла странная ракета.
Обычно, чтобы показать, насколько незаряженная ракета безопасна, на нее
залезал инструктор. На сей раз он очень осторожно подошел и встал с самого
края, стараясь не двигаться.
-- Вот она, -- сказал он.
Говорил он без мегафона и голоса не повышал. Все подались вперед. Те, у
кого отобрали слуховые аппараты, ждали, что им потом все перескажут, а пока
просто переглядывались.
-- Она сделана так, что на дополнительное обучение у вас уйдет всего
тридцать секунд. В зале послышался ропот.
-- Пожалуйста, тихо. То, чему вы обучались в связи с ядерным оружием --
а она ядерная, товарищи, ядерней не бывает -- касалось прежде всего
безопасности и систем наведения. Здесь система наведения старая и не слишком
точная. Но компенсируется это силой заряда боеголовки. Мерзкая штуковина.
Знали бы вы, что у нее в клювике.
И, перед тем, как отойти, он добавил:
-- Она заряжена и готова к запуску.
На минуту воцарилась мертвая тишина, а потом все, даже зеленые юнцы,
все поняли. Одиннадцать месяцев в каждом учебном году уходило на то, чтобы
ознакомить обучаемых с системами безопасности. Теперь было понятно, почему
не надо обучаться ею управлять -- здесь не было защитных устройств.
Это новое мерзкое оружие было первым в мире оружием без защиты.
Прозвали его "красной кнопкой".
Стоило нажать на кнопку, и ракета отправлялась в путь. Как спусковой
крючок у ружья. Поэтому обученные офицеры-ракетчики были ни к чему. Такой
ракетой может управлять любой дурак. Выбор был невелик. Либо есть война,
либо нет войны. А произвести такое можно было только будучи уверенным в
войне, потому что такие штуки просто так не сооружают.
В этом оружии не было никакой электроники, на цель оно наводилось как
простая пушка. Попадать можно было куда угодно -- для боеголовки такой
мощности все без разницы. Одна боеголовка могла разнести четверть страны.
Надо было только послать это в сторону Северной Америки. Массовое
уничтожение.
Если бы Петрович не беспокоился за свою жену, он бы вышел из игры. Но
он этого не сделал. И вот он уже неделю тащился по ужасным дорогам. Потом и
дороги кончились. Перед ним были какие-то холмы, он снизил скорость до двух
киллометров в час.
Задание у него было не из легких. Он должен был создать новую базу, о
которой американцы и не подозревали, потому что пока что ее не было вовсе.
Потом он должен был навести орудие на приблизительную цель и, действуя
согласно полученной инструкции, если не поступит новых распоряжений, в
определенное время через две недели, произвести запуск. Ему дали старые
швейцарские механические часы, чтобы он не перепутал время. Он должен был,
если не поступит иных указаний, начать Третью мировую войну.
Его передвижения не остались незамеченными ЦРУ. Из космоса была
замечена не сама ракета -- это мог быть один из муляжей, которые русские
понатыкали по всей Сибири. Засекли телефонные переговоры отставного
полковника, который докладывал начальству, что находится в боевой
готовности.
Проанализировав частоту и характер сообщений, Центральное
разведывательное управление пришло к выводу, что готова к действию еще одна
"красная кнопка".
Харолд В. Смит имел доступ к этой информации. Более того, пока русские
позволяли себе такое, президент получил от Великобритании протест
относительно особо жестоких действий одного из американских агентов. Он
передал это Смиту, который написал уместное в подобных случаях опровержение.
Первая часть была сугубо официальной, в ней осуждалось насилие и
предлагалась помощь стране, в которой произошло столько убийств, в поимке
преступника. Но лично президент позволил себе ту шутку, которую повторял
всегда, когда Римо и Чиун действовали за пределами Соединенных Штатов:
-- Если узнаете их имена, сообщите нам, мы бы хотели их использовать.
Но главным пунктом было то, что, по-видимому, пострадавшая сторона
обладает неверной информацией, ведь человек не может совершать подобные
поступки. Тогда Смита поразило, что ответ на возмущение его государства по
поводу экспериментов с оружием, разрушающим озоновый слой, очень походил на
те отговорки, которыми они сами обычно прикрывали Римо и Чиуна. То есть,
попросту говоря, был ложью. У России были все причины не доверять Америке.
Правда слишком походила на обыкновенную ложь.
Он почти понял слова Чиуна: "Они видят зло в своем собственном зле".
Дом Синанджу конечно же не считал самого кровавого из русских царей,
Ивана Грозного, злом. Но это потому, что он хорошо им платил. Так что то,
что Чиун подразумевал подо злом, и то, что подразумевает западный человек,
-- совершенно разные вещи. Смит не знал, что является злом для Чиуна,
поэтому его формулу было трудно применять.
Красный телефон снова зазвонил. Смит снял трубку, выглянув в
непрозрачное снаружи окно Фолкрофта, санатория в Рае, Нью-Йорк, который
служил прикрытием организации. В окно был виден залив Лонг-Айленд, серый и
пасмурный. Обычно президентская линия включалась три, максимум четыре раза в
год. В тот день она включалась уже в третий раз.
-- Слушаю, -- сказал Смит.
-- Думаю, англичане нам поверили. Но знаете, что натворил ваш агент? Он
проехал по Англии, собирая сотрудников безопасности, как чемоданы, а потом
перебил уйму народа в самом Тауэре.
-- Он обнаружил оружие.
-- Где?
-- В Сан-Гауте, в провинции Читибанго.
-- Вот и еще одна центрально-американская проблема. Черт подери. Может,
просто разбомбить эту провинцию?
-- Не поможет, господин президент.
-- Почему нет? В таком случае вы получите и оружие, и людей с ним
связанных. Чего-то одного будет недостаточно. Это все равно, что бороться с
ядерной угрозой, уничтожив одну ракету. -- Из России хороших вестей нет, --
добавил президент.
-- Они готовы к запуску? Сколько у нас времени? -- спросил Смит.
-- С этими проклятыми кнопками они могли бы произвести запуск хоть
сейчас. Но они еще что-то строят.
-- Значит время у нас есть, -- сказал Смит.
-- Если они окончательно не перепугаются.
-- А когда это может случиться?
-- Вы можете угадать, что на уме у русских? -- спросил президент. --
Кстати, нам еще надо ответить французам по поводу главы СВВР. Французы-то к
этому какое отношение имеют?
-- Вы уверены, что это дело рук наших? -- сказал Смит. -- Я слышал, он
был у русских в списке смертников. И уже много лет.
-- Да, уж они-то мечтали от него избавиться. Это всем известно.
Несколько лет назад русские засылали туда болгар, потом наняли команду
румын. Но потом оставили все попытки. По тому, как его убили, похоже на
ваших людей.
-- Что вы имеете в виду? -- спросил Смит.
-- Они думают, его убил не человек, а машина. Кости будто размолоты.
-- Да, может быть один из наших, -- сказал Смит и подумал, мог ли это
быть Чиун. Римо умел многое, но оказаться в двух местах одновременно и ему
не под силу.
-- Наступили черные дни, Смит. Я рад, что у нас есть вы и ваши люди, --
сказал президент.
Он и не подозревал, что ни один из людей Смита не приближается к
флюорокарбоновой установке.
Генератор был установлен в "Химических концепциях" в Массачусетсе, в
стороне от сто двадцать восьмого шоссе. Его готовили к новому пуску.

Хороших новостей не было. Генеральный вызвал Земятина на загородную
дачу, чтобы тот заверил членов Политбюро: все под контролем и действия,
которые он, Алексей Великий предпринимает, абсолютно правильны.
Земятин говорил коротко и по делу.
-- Событий мы не контролируем. Пока что боремся с ними, как можем.
-- Но положение улучшилось или ухудшилось? Мне же надо что-то говорить
Политбюро.
-- То есть не пора ли вам по убежищам?
-- Да нет. Новости. Мне нужны хорошие новости.
-- Тогда читай "Правду". Там написано, что капитализм сдает свои
позиции, а мы, вдохновленные волей масс, отвоевываем новые рубежи.
Земятин взглянул на лица других стариков. Было бы у него время на
жалость, он бы их пожалел. У стариков был такой вид, будто они глядят в
собственные могилы. Про готовность к войне -- все это одни разговоры. К
войне никто из них готов не был. Про непрекращающуюся борьбу за завоевания
социализма -- тоже. Это были старые маразматики, внезапно оказавшиеся на
пороге войны.
Молчали все. Даже вопросов не было. Земятин заметил, как
главнокомандующий, бухгалтер по образованию, поднес дрожащей рукой рюмку
водки ко рту.
Земятин развернулся и вышел. Тело у него было все в шрамах, идти ему
было нелегко.
Сейчас он имел то, чего боялся больше всего. Система была столь уверена
в своей непогрешимости, что стала бесполезной. Практически на всех уровнях
сидели такие вот старики, теперь уже абсолютно беспомощные.
И Генеральный, и Политбюро перепугались бы еще больше, если бы узнали,
что их хваленый КГБ, самая мощная и успешная служба разведки во всем мире,
на самом деле в сердцевине своей была еще беспомощней и бесполезней, чем
старики на даче Генерального. Худой человек с широкими запястьями победил
всех и захватил ту единственную ниточку, которая вела к американскому
оружию. И случилось это легко и просто в той единственной стране, где они
чувствовали себя совершенно уверенно. Это Земятин выяснил через своих людей
в КГБ еще до того, как они постарались скрыть это от самих себя.
Земятин знал, что если Россия выкарабкается, он уж постарается сделать
приятную жизнь мальчишек из КГБ чуть менее приятной. Мир -- это вам не
удобный стол в отдельном кабинете, за которым сидишь и отдаешь приказы. Это
-- кровь. И боль. И предательство. И все это очень опасно.
Уже входя в огромное здание на площади Дзержинского, он вдруг понял,
как устал воевать. Но сейчас его не покидало чувство, что надвигаются
неотвратимые события. Земятин взял с собой двух преданных служак, которые
пристрелят любого по его приказу без лишних разговоров. Дуло в морду и
спустят курок. Он мог рассчитывать на то, что его приказу подчинится любой,
но он слишком устал от людей, задающих вопросы.
Он отправился прямиком в британский отдел и приказал начальникам других
отделов собраться там же. Генералу, который присутствовал с ним на ракетной
базе, велел быть там же.
В кабинете собралось сорок два генерала. Земятин никому не сказал, для
чего их собрали. Молодой генерал из британского отдела постарался хоть
немного снять напряжение. За час до этого он позвонил фельдмаршалу и сообщил
о некоторых трудностях, возникших в Англии. Фельдмаршал ответил, что скоро
будет и повесил трубку. Приказ был один -- оставаться на месте. Их
продержали полдня. Отлично. Теперь здесь собрался весь высший эшелон КГБ.
Кое-кто поглядывал на Земятина, сидевшего рядом со своими, ветеранами.
Земятин ничего не говорил, просто сидел и пил воду.
Разговор между генералами перешел на. личные дела. Земятин дал им
поболтать о том, что волновало их больше всего -- о часах, о дачах, о
заграничных тряпках и ценах на девок в Йемене. Некоторые смущались того, что
стоят так близко от него, но никто не осмелился спросить, для чего их
собрали. Каждый ждал, что это сделает кто-то другой.
Наконец Земятин кивнул одному из ветеранов.
-- Любого, кроме этого, -- сказал он, указывая на молодого генерала из
британского отдела. -- Он мне еще понадобится.
Говорил он как бы между прочим, на слова его никто и внимания не
обратил. Вес продолжали беседовать. Выстрел грянул громом. Даже позолота на
стульях задрожала. Старый служака достал крупнокалиберный пистолет, который
теперь дымился в его руках, и прострелил голову ближайшего к нему генерала,
который еще успел улыбнуться, заметив, что тот обернулся к нему.
На мгновение воцарилась тишина. Все были поражены -- все, кроме
Земятина и его сопровождающих.
-- Добрый день, -- сказал он. -- Я -- Алексей Земятин. Думаю, каждый из
вас обо мне наслышан.
Великому Земятину удалось-таки завоевать их внимание.
-- Мы все участники битвы за Родину. Этот человек завалил дело, -- и он
показал на сидящего за столом молодого генерала.
Лоб генерала под тщательно уложенными волосами покрылся бисеринками
пота. У него перехватило дыхание. Земятину стало интересно, не впервые ли он
видит труп. А остальные не могли понять, почему застрелили не начальника
британского отдела.
-- Хочу, чтобы вы меня выслушали. Нас уверяли, что составлен уникальный
психологический портрет женщины, которая могла вывести нас на оружие,
которое нам крайне необходимо. Так?
Молодой генерал кивнул. Он старался не смотреть на тело. Другие высшие
офицеры сильнейшей разведки мира -- тоже.
-- Мне нужна была информация. Ничего сложного. Меня заверили, что
американец, действующий в одиночку, опасности не представляет, хотя обычно
американцы в одиночку не действуют. Даже в туалет они ходят по трое. Но на
эту женщину американцы послали одного. А нам что обещали?
Молодой генерал чуть слышно ответил:
-- Мы сказали, что о нем позаботятся.
Все остальные присутствующие генералы были уверены, что его сейчас
пристрелят. Те, кто постарше, не видели расстрелов в кабинете со времен
Сталина. Не возвращаются ли старые времена?
-- Он был под колпаком, или что-то вроде этого. Вы сказали, что Лондон
для нас -- что центр Москвы. Вы ведь были совершенно уверены?
Генерал кивнул.
-- Громче, -- приказал Земятин.