Страница:
этажей и было построено во времена империалистического вторжения на
родину-мать, известное Западу как Корейская война. Это здание стоило жизни
двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной
в Корею еще во времена, когда полуостровом правила Япония. Вокруг стали был
свинец, и все было залито бетоном.
Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир
Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев,
то это было именно это здание. И в этой самой комнате возродилась бы новая
Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы.
Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в самую
нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя которого
никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть.
Машинисткам, работавшим в здании, было запрещено входить в этот
коридор, потому что появление в коридоре без пропуска грозило смертью без
предупреждения.
Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И
никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова.
Когда они -- по пропуску -- входили в эту комнату, обычно у них были
влажные от пота ладони, а все, что они собирались сказать, было заранее
несколько раз отрепетировано.
Саяк Кан был начальником отдела революционной борьбы
Народно-демократической республики Северной Кореи.
Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки.
В тот день контроль за всеми событиями в мире, в том числе и за не
оставляющей попыток интервенции Южной Кореей Саяк Кан передал своим
подчиненным. А сам он интересовался только одним -- что происходило и
происходит в деревне Синанджу.
Саяк Кан также распорядился, чтобы прибывающих не задерживали и не
требовали у них пропуска. Важнее всего была любая подробность о событиях в
Синанджу.
У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким
разрезом рта. Губы его всегда казались сухими, а на руке, над костяшками
пальцев виднелся шрам. Говорили, что шрам этот у него от кнута -- слишком
часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы.
Мастер Синанджу уже вошел в деревню. Мастер Синанджу обнаружил, что
сокровища исчезли. Мастер говорил с каким-то стариком. Желает ли Саяк Кан
знать, что говорил Мастер?
-- Если кто-нибудь установит прослушивающее устройство, чтобы знать,
что говорит и слышит Мастер Синанджу, я лично замурую того в скале, --
сказал Саяк Кан, который не верил, что Мастера Синанджу можно подслушать
так, чтобы тот об этом не узнал.
И он не собирался огорчать Великого вождя Ким Ир Сена подозрениями
Мастера Синанджу в том, что народно-демократическая республика за ним
шпионит. Саяк Кан настоял на том, чтобы вождь отбыл из страны до приезда
Мастера Синанджу, и Ким Ир Сен направился в Йемен со своим сыном. К
сожалению на современных самолетах расстояния преодолеваются столь быстро,
что знакомство с экономическим расцветом марксистской страны на Арабском
море заняло у великого вождя только полдня. А надоел ему Йемен за пять
минут.
-- Достаточно увидеть одну отрезанную руку, и все становится понятно,
-- сказал Пожизненный президент Северной Кореи.
-- Мне очень жаль, но вам не следует возвращаться домой, пока все не
будет безопасно.
-- В хорошо вырытой канализационной яме больше экономического
прогресса, чем во всем Йемена.
-- А как насчет Эфиопии? Это тоже дружественная страна, -- сказал Кан.
-- А есть ли вообще интересные социалистические страны?
-- Да, но только до того, как они встают на путь освобождения, товарищ
президент.
-- Тогда поторопись, Саяк Кан.
-- Вы же знаете, товарищ президент, я не могу торопить Мастера
Синанджу. Я готов отдать жизнь за наше дело. Но ничто не может заставить
меня торопить Мастера Синанджу.
-- Ты всегда знал, что делаешь, Саяк Кан. Что мне делать в Эфиопии?
-- Вы можете посмотреть, как голодают люди, товарищ президент.
-- А еще какая страна есть?
-- Танзания.
-- А там что делать?
-- Почти то же самое, что в Эфиопии, но не столь интенсивно.
-- А какая-нибудь белая страна?
-- Восточная Германия. Можете посмотреть, как стреляют в людей, за то,
что они пытаются перелезть через стену, которую сами же построили, чтобы
отгородить врагов.
-- Нет.
-- Польша. Может быть, они убьют для вас еще одного священника.
-- Неужели нигде нельзя развлечься?
-- Только не в странах, сбросивших с себя иго империализма.
-- Тогда делай, что должен, побыстрее, Саяк Кан, -- сказал Ким Ир Сен.
Саяк Кан не собирался спешить. Когда кто-то боялся Синанджу или говорил
об унижениях, которые невозможно терпеть от шайки наемных убийц, служившим
всем самым реакционным монархам на протяжении тысячелетии, Саяк Кан всегда
называл Дом Синанджу единственной славой народа, опозоренного перед всеми
другими народами.
-- Мы гнули спину перед китайцами, русскими, японцами, монголами. Не
было никого, кто бы не вешал ярмо на нашу шею. Но во все времена у нас была
одна слава -- Дом Синанджу. Во времена всенародного позора только Мастера
Синанджу были гордостью народа. Да здравствует Дом Синанджу, Мастера
Синанджу, никогда не прислуживавшие чужакам, правившим нашей страной!
Так говорил Саяк Кан на собрании, где присутствовали все генералы и
директора предприятий. Молчанием были встречены его слова, и многие
подумали, что Саяк Кан скоро лишится головы за подобную дерзость.
Но на том достопамятном собрании Саяк Кан получил и почет, и уважение,
получил, потому что тишину тогда нарушило только несколько тихих хлопков --
это аплодировал сам Ким Ир Сен.
И теперь Саяк Кан собирался сказать все, что он думает, в лицо Мастеру
Синанджу.
-- Если он все еще в деревне, просите его прибыть сюда.
Если он не хочет покидать деревню, передайте, что я прошу позволения
прибыть к нему.
Это было передано по радиотелефону офицеру, ожидавшему у деревни. Он
велел какому-то ребенку сбегать в дом, где находился Мастер Синанджу и
передать Чиуну лично, что его ожидает сообщение. Офицер обещал ребенку
монетку в награду.
Естественно, сам он не посмел туда отправиться. Ребенок вернулся и
передал, что Мастер Синанджу не желает разговаривать ни с каким пхеньянцем,
и офицеру показалось, что он услышал свой смертный приговор.
Дрожащими руками он взял сделанный, как и вся корейская техника, в
России радиотелефон и набрал номер Саяк Кана. Он уже видел людей, которые не
угодили Кану. Видел человека, привязанного к столбам и молившего о смерти, а
Кан тогда только заставлял окружающих смеяться над его жалкими мольбами.
-- Мастер Синанджу не желает отправляться в Пхеньян, хотя я лично
нижайше просил его это сделать. Просил.
-- Что именно он сказал? -- спросил Саяк Кан. Холодный ветер с моря
задувал офицеру под китель, но он не чувствовал холода. Он видел, как из его
рта идет пар и думал только о том, как быстро остынет его тело.
-- Он сказал, уважаемый товарищ Кан, что он не желает разговаривать с
пхеньянцами.
Наверняка что-то произошло с русским телефоном, потому что офицеру
показалось, что Саяк Кан рассмеялся.
-- Пусть ребенок, любой ребенок покажет Великому Мастеру учебник по
истории. Любой учебник. А потом попросите Мастера сходить в соседнюю деревню
и там посмотреть любой школьный учебник по истории.
-- И что потом, уважаемый товарищ Кан?
-- Потом скажите ему, что это Саяк Кан велел написать такие учебники по
истории. Скажите ему, где я, и передайте, что я буду рад приехать к нему.
Офицер отдал ребенку монетку и отослал назад к мастеру Синанджу.
Ребенок помчался по грязной размытой дороге к деревне. Через несколько минут
показался Чиун, он шел из деревни и его золотое кимоно развевалось победным
флагом.
В руке мастер Синанджу держал школьный учебник.
-- Отвезите меня в другую деревню, -- приказал Чиун.
Офицер поспешно освободил место в машине для Мастера Синанджу, и они
отправились в расположенный в пяти милях городок. Там везде висели красные
флаги и на каждом доме был портрет Ким Ир Сена, чего в Синанджу не было.
Люди там были готовы выполнить любое поручение офицера и ему не надо
было расплачиваться монетками.
Мастеру Синанджу принесли еще один учебник истории, потом еще один. Он
хотел увидеть учебники для всех классов.
Наконец он произнес:
-- Почти правильно.
-- Человек, который настоял на том, чтобы эти учебники были написаны, в
Пхеньяне, -- сказал офицер. -- Он может к вам приехать, или, если вы
пожелаете, вы можете приехать к нему.
-- Пхеньян -- дурной, развратный город. Но я поеду туда, потому что во
тьме сегодняшнего дня единственный свет исходит из Пхеньяна, -- сказал Чиун.
-- Хотел бы я, чтобы мой собственный ученик выказывал столько понимания.
Офицер почтительно поклонился. Чиун не выпускал книг из рук.
Здание, которое стояло над восьмиэтажным бункером, было простым
одноэтажным учреждением. Но лифты там были роскошные, сиявшие алюминием,
хромом и дорогой сталью. Лифт опустился на самый низ, а там стоял Саяк Кан.
Лицо его необычно изменилось.
Перемена эта была заметна тем, кто работал с ним, тем, кто его знал.
Саяк Кан невероятным образом напряг лицевые мускулы и улыбался.
-- Ты велел написать это?
-- Я, Великий Мастер Синанджу.
-- Здесь почти все правильно, -- сказал Чиун. -- Я оторвался от важных
дел, чтобы сказать тебе это.
-- Тысяча благодарностей, -- ответил Саяк Кан.
Чиун раскрыл книги, которые были у него с собой. В них рассказывалось о
несчастьях, выпавших на долю Кореи. Там говорилось о грязных чужеземцах,
тянувших свои лапы к этой прекрасной стране. Рассказывалось о невзгодах и
унижениях. И была одна глава, которая называлась "Свет".
Там было написано:
"Сквозь тьму сиял чистый и могучий свет, который несли Мастера
Синанджу. Лишь они не платили дани чужеземцам, а получали ее. Лишь они сияли
подобно солнцу, непреходящим, непобедимым, несравненным светом, лишь в них
сохранялось то, что было всегда славой нации, а остальной народ ждал во тьме
и унижении своего часа, и лишь Синанджу предвещало истинное предназначение
корейского народа".
Саяк Кан согласно кивал головой на каждую фразу.
-- В основном вы изложили все верно, -- сказал Чиун. -- Но не вернее ли
будет сказать не "свет", а "праведный свет"? Ведь светом может оказаться и
спичка.
-- Но во тьме даже спичка сияет ярко.
-- Вы говорите о славе Синанджу или о тьме собственного невежества?
-- Вы абсолютно правы. Изменения будут внесены в каждую книгу.
-- Историки обычно врут, молодой человек, и ради собственного удобства
искажают правду. Но здесь, в Корее, я нашел наконец отрывок, который можно
назвать истинной правдой.
Саяк Кан поклонился. У одного из секретарей перехватило дыхание. Никто
даже не подозревал, что его позвоночник может гнуться, к тому же так низко.
-- Но в этой стране есть воры, -- сказал Чиун и рассказал ему о
сокровищах Синанджу.
Самый нижний этаж самого надежного здания Северной Кореи огласил вопль
ужаса. И вырвался он из уст Саяк Кана.
-- Это позор для всего корейского народа! Это оскорбление нам всем.
Беспредельная наглость. Уж лучше бы наши матери и жены были отданы на
поругание японцам, чем такое оскорбление! Ограбив Дом Синанджу, они ограбили
наше славное прошлое.
И тотчас весь аппарат разведуправления Северной Кореи оказался у ног
Мастера Синанджу, и его заверили в том, что долг всего народа -- найти
сокровище Синанджу.
Да, конечно, в Синанджу ходила пословица, что свет от пхеньянца -- все
равно, что тьма от честного человека. Но кто мог поспорить с тем, чему, как
убедился Чиун, учили даже детей?
И через весьма непродолжительное время корейское посольство обнаружило,
что одно из сокровищ Синанджу выставлено на продажу. Разумеется, в белой
стране.
Незадолго до полудня жуткая судьба западного мира снова была готова
перемениться. Чиун заказал разговор с Фолкрофтом.
Смит готов был вознести благодарность небесам, но сказал только:
-- Послушайте. У нас возникли проблемы. Мы обещаем возместить большую
часть, а возможно, и все, украденное у вас. Но вы нам нужны немедленно.
-- Служить вашей славе -- большая честь для Дома Синанджу, -- ответил
Чиун. -- Но прежде скажите, поддерживаете ли вы связь с Римо?
-- Да, -- сказал Смит.
-- Хорошо. Запишите, только будьте внимательны. У вас есть чернила?
-- У меня карандаш и компьютер, -- сказал Смит.
-- Возьмите карандаш, -- велел Чиун. -- Теперь записывайте:
"Победоносная борьба корейского народа под предводительством Ким Ир Сена",
классы с первого по пятый".
-- Записал.
-- Страницы тридцать пять и тридцать шесть, -- сказал Чиун.
-- Хорошо.
-- Скажите Римо, пусть немедленно прочтет.
-- Понял. Сделаем. А мы... -- Но Смиту не удалось закончить фразу. Чиун
повесил трубку.
Алексей Земятин не доверял хорошим новостям, особенно если они исходили
от нынешнего КГБ. Он еще помнил, как все было при их основателе, Феликсе
Дзержинском. Были они тогда напуганными, злыми и беспощадными. Большинству
тогдашних начальников не было и двадцати. Они все учились, бойцы новой
разведки, ОГПУ, пытались повторять приемы царской охранки, боялись ошибок,
но больше всего боялись бездействовать.
Если бы один из них сказал Земятину, что им удалось обнаружить источник
этого нового, да к тому же невидимого американского оружия, он бы не
беспокоился. Но когда генерал КГБ в кителе от лучшего портного, лоснящийся
от диковинных фруктов и импортного шоколада и узнающий время по дорогим
швейцарским часам, посоветовал ему спокойно ехать на дачу, Земятин только
насторожился.
На Западе судили о КГБ по его успехам, потому и боялись. Но они не
догадывались, ценой скольких усилий и промахов давался каждый триумф. Они не
понимали, что за одним оперативником стояло сто офицеров, которым жилось
весьма неплохо и чьей основной задачей было жить не хуже. А для этого они
должны были писать отчеты, в которых рассказывалось о том, какие они
незаменимые. Поэтому, разговаривая с сотрудниками КГБ о чем-то, за что они
были ответственны, нужно было стараться вычислить, до какой степени они
выгораживают себя. И ни при каких обстоятельствах нельзя было доверять
хорошим новостям.
Алексей Земятин положил руку на зеленое сукно шикарного письменного
стола. По другую сторону стола был человек, защищавший безопасность России,
который, пожалуй, устроился лучше всех. Этот генерал был еще молод, лет
пятидесяти с небольшим. Революции он не знал, а во время Великой
Отечественной был пацаном. Видно, за последние несколько лет его никто
никогда не перебивал. Он был начальником британского отдела КГБ, отдела,
ответственного за то, что было, пожалуй, примером одного их самых удачных
проникновений одной страны в секреты другой. Подобное было только с Англией
и Германией в тридцатые и в начале сороковых. Как он сам хвастался:
"Англия для нас теперь -- что центр Москвы".
-- Простите, -- сказал Земятин, -- прежде, чем я услышу о ваших
победах, я хотел бы узнать кое-какие подробности. Мне нужны факты.
-- Конечно, -- холодно ответил молодой генерал. Кабинет у него был
размером с танцзал, с плюшевым диваном, картинами на стенах и, конечно, с
портретом председателя над столом. Этот стол принадлежал когда-то царю и до
сих пор сохранил свою позолоту. Комната была пропитана ароматами дорогих
кубинских сигар и лучших французских коньяков. Молодой офицер воспринял
вопрос старика так, как воспринял бы вопрос какого-нибудь авторитетного
члена Политбюро, который через несколько минут все равно был бы вынужден
признать некоторое превосходство собеседника. Эти старики все такие. Молодой
генерал слышал о Земятине от старших коллег, но воспринял их восторженные
рассказы, как ностальгию по прошлому. Поэтому он не удивился и не обиделся,
когда этот динозавр в потрепанном москвошвеевском костюме его перебил.
Пройдет еще несколько минут, и старик вынужден будет оценить и способности,
и возможности генерала.
-- Мы зафиксировали удар, нанесенный в Англии, около Малдена
приблизительно в восемь утра по местному времени. Он пришелся на поле
размером в сто квадратных метров. Телескопы Джорделл-Банк определили, что он
был нанесен откуда-то с запада, предположительно с территории США. Кажется,
я уже сообщал это.
-- Продолжайте, -- сказал Земятин.
-- Мы заполучили женщину, которая отвечает за эксперимент, -- сказал
генерал. -- Она находится в одном из английских конспиративных пунктов и
согласилась сотрудничать.
Генерал ждал, что Земятин спросит, почему используется английский
конспиративный пункт. Тогда он бы смог похвастаться, что он в распоряжении
отдела британской разведки, который полностью ими контролируется, что
американцы послали своего человека, но он был перехвачен сотрудниками
британского отдела КГБ. Можно было сказать и больше, если бы только старик
дал новому поколению показать себя во всем блеске. Сам старик наверное
начинал со швыряния бомб в царских жандармов.
-- Откуда вы знаете, что именно эта женщина связана с секретным
оружием?
-- Она наняла английскую фирму "Помфритт Лэборэториз" проводить
эксперимент. Кроме того, она указала в качестве нанимателя подставную
компанию. Ясно, это ЦРУ. Работает под прикрытием.
-- Мы знаем, что она лжет. Но есть ли у вас доказательства, что она из
ЦРУ?
-- Пока нет. Но будут. Все будет, -- ответил молодой генерал.
Потом предложил еще коньяку. Земятин отрицательно покачал головой. Он и
к первой рюмке не притронулся.
-- Весьма обяжете. Но почему вы знаете, что она будет сотрудничать?
-- Почему вы знаете, что утром взойдет солнце, товарищ Земятин?
-- А я не знаю, -- ответил Земятин. -- Я это лишь предполагаю, потому
что так было на протяжении всей моей жизни, и, судя по сообщениям историков,
оно всходило и в прошлом. Но знать я этого не знаю.
-- К сожалению, более убедительного сравнения подобрать не могу.
-- Дайте мне факты. Дальше я разберусь сам. На основании чего вы
сделали столь поспешный вывод?
-- У нас есть ее психологический портрет.
-- Эти штуки с мозгом?
Земятин имел в виду эксперименты в области психологии и парапсихологии,
которыми так гордилось КГБ. Люди, умевшие читать мысли. Умевшие двигать
предметы на расстоянии. Словом те, кто умел показывать фокусы, которые,
когда Земятин был мальчишкой, показывали цыгане на рынке. Теперь всю эту
чепуху финансировало правительство. Это по-прежнему было надувательством,
но, тем не менее, американцы по-прежнему засылали своих шпионов, чтобы
выяснить, чего добились русские. Отличная ловушка, если хочешь обезвредить
парочку-другую вражеских агентов, но, как и большинство подобных затей, во
всех остальных отношениях штука бессмысленная. Это помогало только в том
случае, когда у противника мало агентов. А у американцев агентов хватало
даже на такие секретные организации, о существовании которых КГБ и не
подозревало.
-- Психологические портреты дают многое, товарищ Земятин, -- сказал
генерал. -- Составленный нашими психологами портрет доктора Кэтлин О'Доннел
отлично объясняет, почему она пошла с нашим агентом.
-- Вам, возможно, и объясняет. Извините, молодой человек, но мне нужны
факты. Почему вы уверены в том, что она пошла за ним именно по этим мотивам?
Почему вы считаете, что она говорит правду?
-- Психологический портрет говорит о том, что мы имеем дело с
социопаткой. Когда-то в детстве она стала развиваться иначе, чем другие
дети. Она была очень красивым и избалованным ребенком. Но ее представления о
любви, и ее сексуальные желания оказались странным образом, связаны с
насилием и страданием.
-- Я ищу оружие, генерал, -- заметил Земятин.
-- Да. Да, конечно. Пожалуйста... Люди такого рода отлично умеют
скрывать свою агрессию... Кроме того, они обычно бывают довольно удачливы в
жизни... до тех пор, пока они не встретятся с чьим-то страданием. Тогда они
идут на все, чтобы удовлетворить свою тягу к насилию и страданию. Понимаете,
как бомба, которая готова в любой момент взорваться. Такое прячется во
многих людях. Воина все выявляет.
-- Люди -- не бомбы. Они -- разумные существа. Эти игры...
-- Это не игры. Доктор Кэтлин О'Доннел скажет и сделает больше, чем
какой-то престарелый телохранитель Ленина с клюкой в руках. Эта женщина
наконец проснулась.
Земятин не обиделся. Что может осел -- только ржат по-ослиному. Все это
было так удручающе, что он не смог подавить горестного вздоха.
-- Откуда мы можем это знать?
Теперь настал черед молодому генералу улыбаться.
-- Мы знали, что эксперимент должен пройти в Англии, в Малдене. Мы
тогда не знали, в чем он состоит, но знали, что начальство им интересуется.
-- Да-да, вы действовали правильно, -- сказал Земятин.
Он не стал говорить, что на операции, проводимые КГБ, правительство
тратит столько денег, что они должны были обнаружить не только полигон, но и
само оружие, и доставить к нему в кабинет. Но воевать надо тем, что имеешь.
У России было КГБ. Нужно было время, чтобы заменить этого человека. Земятин
знал, что будь оно у него, он бы замену нашел. Или хотя бы сбил с него
спесь. Эта довольная рожа их всех под монастырь подведет.
-- Мы очень спешили установить наблюдение, но нам удалось
удостовериться, что в зоне эксперимента не будет ни местной полиции, ни
британских спецслужб. Мы создали то, что обычно называем средой.
-- Средой? -- переспросил Земятин.
-- Да. Мы следили и за экспериментом, и за экспериментаторами. Мы
заметили, что доктор О'Доннел испытывает слишком большое удовольствие,
наблюдая за страданиями животных. Мы...
Земятин жестом остановил его.
-- Мне нужно это оружие. Вы должны его получить. Она знает, где оно.
Выкрутите ей руки, это обычно срабатывает. Сделайте укол. Но получите
оружие.
-- Товарищ фельдмаршал, вы думаете, мы пистолет ищем? Или какую-то
новую пушку? Да мы бы предоставили вам двадцать видов нового американского
оружия, но не могли бы сказать, как оно действует. Сегодня все создается по
компьютерным технологиям. Оружие -- это не груда металла. Оружие, товарищ
фельдмаршал, здесь... -- сказал генерал, поднеся руку к голове. -- Вот где
оружие. Знание. Сейчас у нас было некоторое преимущество во времени, так?
Земятин кивнул.
-- Мы бы завтра могли доставить вам это оружие, но за несколько лет не
разобрались бы, как оно действует. А может, и вообще не разобрались бы. Я
могу поставить у себя компьютер, но, если не буду знать, как он работает,
для меня это будет всего-навсего груда металла. Сейчас оружие -- это знание.
-- Большинство людей всегда готовы рассказать о том, что знают, кто-то
-- за доброе слово, кто-то -- под угрозой смерти, -- сказал Земятин.
-- Да, в простом мире в простое время так оно и было, -- ответил
генерал.
-- Сколько времени вам на нее понадобится? -- спросил Земятин.
-- День или два. Я ценю ваш опыт и ваши заслуги перед Родиной. Но мы
умеем делать свое дело. Я надеюсь, что смогу рассеять ваши сомнения, товарищ
Земятин.
-- Молодой человек, -- сказал Земятин, -- моих сомнений вам не рассеять
никогда. И, думая о будущем нашей Родины, я беспокоюсь лишь об одном -- не
маловато ли у вас сомнений? Только безумцы не сомневаются.
-- Мы предпочитаем действовать, а не паниковать.
-- Продолжайте поиски оружия. Мне не хочется, чтобы вы провалили
операцию. Может, вы и думаете, что все знаете, но это не так.
-- Безусловно, -- с улыбкой ответил генерал.
-- Нет. Нет, вы не понимаете.
-- Наверное, вы правы. Да, еще. Мы были бы рады. если бы вы объяснили,
почему это оружие кажется вам более важным, чем, например, космические
лазеры или новые ракетоносители. Чем больше мы будем знать, тем лучше сможем
работать.
Земятин не ответил. В разведке была старая поговорка, что тайны на
пятерых не бывает. Земятин считал, что хватит и двоих. Ему было наплевать на
сообщения о том, что американцы совершенно дезорганизованы и могут
действовать только в командах. В Америке вполне мог быть кто-то, кто, зная
действие этого оружия, пустит его в ход, а потом будет уже обговаривать
условия сдачи. Он бы сам так поступил. А чтобы Америка узнала, какое мощное
оружие у нее в руках, достаточно сказать об этом еще одному человеку,
который скажет еще кому-то, что американское оружие может вывести из строя
все ракеты матушки-России.
Земятин понимал, что времени на размышления не осталось. Эта восходящая
звезда КГБ сидит себе спокойно за роскошным столом, а над миром нависла
угроза катастрофы. Но этой битвы Алексей Земятин проигрывать не хотел, тем
более, что на защиту этой страны уже ушло слишком много миллионов жизней.
-- Скажите, что вы знаете об агенте, посланном американцами?
-- О нем "позаботились".
-- Вас не насторожило, что они послали только одного человека?
-- Вполне возможно, товарищ фельдмаршал, что американцы не придают
этому оружию слишком большого значения.
-- Американцы никогда не посылают на задание одного человека. Они
работают командами. Всегда командами, а тут один человек. Это мужчина?
-- Да.
-- Есть одна старая истина, генерал. Пока враг не показал, как его
можно уничтожить, он непобедим.
-- Да, товарищ фельдмаршал. Это выражение было очень популярно среди
летчиков времен Первой мировой войны. Тогда самолеты были очень медленные и
неповоротливые, и летчики просто стреляли друг в друга. Сейчас все
родину-мать, известное Западу как Корейская война. Это здание стоило жизни
двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной
в Корею еще во времена, когда полуостровом правила Япония. Вокруг стали был
свинец, и все было залито бетоном.
Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир
Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев,
то это было именно это здание. И в этой самой комнате возродилась бы новая
Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы.
Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в самую
нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя которого
никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть.
Машинисткам, работавшим в здании, было запрещено входить в этот
коридор, потому что появление в коридоре без пропуска грозило смертью без
предупреждения.
Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И
никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова.
Когда они -- по пропуску -- входили в эту комнату, обычно у них были
влажные от пота ладони, а все, что они собирались сказать, было заранее
несколько раз отрепетировано.
Саяк Кан был начальником отдела революционной борьбы
Народно-демократической республики Северной Кореи.
Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки.
В тот день контроль за всеми событиями в мире, в том числе и за не
оставляющей попыток интервенции Южной Кореей Саяк Кан передал своим
подчиненным. А сам он интересовался только одним -- что происходило и
происходит в деревне Синанджу.
Саяк Кан также распорядился, чтобы прибывающих не задерживали и не
требовали у них пропуска. Важнее всего была любая подробность о событиях в
Синанджу.
У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким
разрезом рта. Губы его всегда казались сухими, а на руке, над костяшками
пальцев виднелся шрам. Говорили, что шрам этот у него от кнута -- слишком
часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы.
Мастер Синанджу уже вошел в деревню. Мастер Синанджу обнаружил, что
сокровища исчезли. Мастер говорил с каким-то стариком. Желает ли Саяк Кан
знать, что говорил Мастер?
-- Если кто-нибудь установит прослушивающее устройство, чтобы знать,
что говорит и слышит Мастер Синанджу, я лично замурую того в скале, --
сказал Саяк Кан, который не верил, что Мастера Синанджу можно подслушать
так, чтобы тот об этом не узнал.
И он не собирался огорчать Великого вождя Ким Ир Сена подозрениями
Мастера Синанджу в том, что народно-демократическая республика за ним
шпионит. Саяк Кан настоял на том, чтобы вождь отбыл из страны до приезда
Мастера Синанджу, и Ким Ир Сен направился в Йемен со своим сыном. К
сожалению на современных самолетах расстояния преодолеваются столь быстро,
что знакомство с экономическим расцветом марксистской страны на Арабском
море заняло у великого вождя только полдня. А надоел ему Йемен за пять
минут.
-- Достаточно увидеть одну отрезанную руку, и все становится понятно,
-- сказал Пожизненный президент Северной Кореи.
-- Мне очень жаль, но вам не следует возвращаться домой, пока все не
будет безопасно.
-- В хорошо вырытой канализационной яме больше экономического
прогресса, чем во всем Йемена.
-- А как насчет Эфиопии? Это тоже дружественная страна, -- сказал Кан.
-- А есть ли вообще интересные социалистические страны?
-- Да, но только до того, как они встают на путь освобождения, товарищ
президент.
-- Тогда поторопись, Саяк Кан.
-- Вы же знаете, товарищ президент, я не могу торопить Мастера
Синанджу. Я готов отдать жизнь за наше дело. Но ничто не может заставить
меня торопить Мастера Синанджу.
-- Ты всегда знал, что делаешь, Саяк Кан. Что мне делать в Эфиопии?
-- Вы можете посмотреть, как голодают люди, товарищ президент.
-- А еще какая страна есть?
-- Танзания.
-- А там что делать?
-- Почти то же самое, что в Эфиопии, но не столь интенсивно.
-- А какая-нибудь белая страна?
-- Восточная Германия. Можете посмотреть, как стреляют в людей, за то,
что они пытаются перелезть через стену, которую сами же построили, чтобы
отгородить врагов.
-- Нет.
-- Польша. Может быть, они убьют для вас еще одного священника.
-- Неужели нигде нельзя развлечься?
-- Только не в странах, сбросивших с себя иго империализма.
-- Тогда делай, что должен, побыстрее, Саяк Кан, -- сказал Ким Ир Сен.
Саяк Кан не собирался спешить. Когда кто-то боялся Синанджу или говорил
об унижениях, которые невозможно терпеть от шайки наемных убийц, служившим
всем самым реакционным монархам на протяжении тысячелетии, Саяк Кан всегда
называл Дом Синанджу единственной славой народа, опозоренного перед всеми
другими народами.
-- Мы гнули спину перед китайцами, русскими, японцами, монголами. Не
было никого, кто бы не вешал ярмо на нашу шею. Но во все времена у нас была
одна слава -- Дом Синанджу. Во времена всенародного позора только Мастера
Синанджу были гордостью народа. Да здравствует Дом Синанджу, Мастера
Синанджу, никогда не прислуживавшие чужакам, правившим нашей страной!
Так говорил Саяк Кан на собрании, где присутствовали все генералы и
директора предприятий. Молчанием были встречены его слова, и многие
подумали, что Саяк Кан скоро лишится головы за подобную дерзость.
Но на том достопамятном собрании Саяк Кан получил и почет, и уважение,
получил, потому что тишину тогда нарушило только несколько тихих хлопков --
это аплодировал сам Ким Ир Сен.
И теперь Саяк Кан собирался сказать все, что он думает, в лицо Мастеру
Синанджу.
-- Если он все еще в деревне, просите его прибыть сюда.
Если он не хочет покидать деревню, передайте, что я прошу позволения
прибыть к нему.
Это было передано по радиотелефону офицеру, ожидавшему у деревни. Он
велел какому-то ребенку сбегать в дом, где находился Мастер Синанджу и
передать Чиуну лично, что его ожидает сообщение. Офицер обещал ребенку
монетку в награду.
Естественно, сам он не посмел туда отправиться. Ребенок вернулся и
передал, что Мастер Синанджу не желает разговаривать ни с каким пхеньянцем,
и офицеру показалось, что он услышал свой смертный приговор.
Дрожащими руками он взял сделанный, как и вся корейская техника, в
России радиотелефон и набрал номер Саяк Кана. Он уже видел людей, которые не
угодили Кану. Видел человека, привязанного к столбам и молившего о смерти, а
Кан тогда только заставлял окружающих смеяться над его жалкими мольбами.
-- Мастер Синанджу не желает отправляться в Пхеньян, хотя я лично
нижайше просил его это сделать. Просил.
-- Что именно он сказал? -- спросил Саяк Кан. Холодный ветер с моря
задувал офицеру под китель, но он не чувствовал холода. Он видел, как из его
рта идет пар и думал только о том, как быстро остынет его тело.
-- Он сказал, уважаемый товарищ Кан, что он не желает разговаривать с
пхеньянцами.
Наверняка что-то произошло с русским телефоном, потому что офицеру
показалось, что Саяк Кан рассмеялся.
-- Пусть ребенок, любой ребенок покажет Великому Мастеру учебник по
истории. Любой учебник. А потом попросите Мастера сходить в соседнюю деревню
и там посмотреть любой школьный учебник по истории.
-- И что потом, уважаемый товарищ Кан?
-- Потом скажите ему, что это Саяк Кан велел написать такие учебники по
истории. Скажите ему, где я, и передайте, что я буду рад приехать к нему.
Офицер отдал ребенку монетку и отослал назад к мастеру Синанджу.
Ребенок помчался по грязной размытой дороге к деревне. Через несколько минут
показался Чиун, он шел из деревни и его золотое кимоно развевалось победным
флагом.
В руке мастер Синанджу держал школьный учебник.
-- Отвезите меня в другую деревню, -- приказал Чиун.
Офицер поспешно освободил место в машине для Мастера Синанджу, и они
отправились в расположенный в пяти милях городок. Там везде висели красные
флаги и на каждом доме был портрет Ким Ир Сена, чего в Синанджу не было.
Люди там были готовы выполнить любое поручение офицера и ему не надо
было расплачиваться монетками.
Мастеру Синанджу принесли еще один учебник истории, потом еще один. Он
хотел увидеть учебники для всех классов.
Наконец он произнес:
-- Почти правильно.
-- Человек, который настоял на том, чтобы эти учебники были написаны, в
Пхеньяне, -- сказал офицер. -- Он может к вам приехать, или, если вы
пожелаете, вы можете приехать к нему.
-- Пхеньян -- дурной, развратный город. Но я поеду туда, потому что во
тьме сегодняшнего дня единственный свет исходит из Пхеньяна, -- сказал Чиун.
-- Хотел бы я, чтобы мой собственный ученик выказывал столько понимания.
Офицер почтительно поклонился. Чиун не выпускал книг из рук.
Здание, которое стояло над восьмиэтажным бункером, было простым
одноэтажным учреждением. Но лифты там были роскошные, сиявшие алюминием,
хромом и дорогой сталью. Лифт опустился на самый низ, а там стоял Саяк Кан.
Лицо его необычно изменилось.
Перемена эта была заметна тем, кто работал с ним, тем, кто его знал.
Саяк Кан невероятным образом напряг лицевые мускулы и улыбался.
-- Ты велел написать это?
-- Я, Великий Мастер Синанджу.
-- Здесь почти все правильно, -- сказал Чиун. -- Я оторвался от важных
дел, чтобы сказать тебе это.
-- Тысяча благодарностей, -- ответил Саяк Кан.
Чиун раскрыл книги, которые были у него с собой. В них рассказывалось о
несчастьях, выпавших на долю Кореи. Там говорилось о грязных чужеземцах,
тянувших свои лапы к этой прекрасной стране. Рассказывалось о невзгодах и
унижениях. И была одна глава, которая называлась "Свет".
Там было написано:
"Сквозь тьму сиял чистый и могучий свет, который несли Мастера
Синанджу. Лишь они не платили дани чужеземцам, а получали ее. Лишь они сияли
подобно солнцу, непреходящим, непобедимым, несравненным светом, лишь в них
сохранялось то, что было всегда славой нации, а остальной народ ждал во тьме
и унижении своего часа, и лишь Синанджу предвещало истинное предназначение
корейского народа".
Саяк Кан согласно кивал головой на каждую фразу.
-- В основном вы изложили все верно, -- сказал Чиун. -- Но не вернее ли
будет сказать не "свет", а "праведный свет"? Ведь светом может оказаться и
спичка.
-- Но во тьме даже спичка сияет ярко.
-- Вы говорите о славе Синанджу или о тьме собственного невежества?
-- Вы абсолютно правы. Изменения будут внесены в каждую книгу.
-- Историки обычно врут, молодой человек, и ради собственного удобства
искажают правду. Но здесь, в Корее, я нашел наконец отрывок, который можно
назвать истинной правдой.
Саяк Кан поклонился. У одного из секретарей перехватило дыхание. Никто
даже не подозревал, что его позвоночник может гнуться, к тому же так низко.
-- Но в этой стране есть воры, -- сказал Чиун и рассказал ему о
сокровищах Синанджу.
Самый нижний этаж самого надежного здания Северной Кореи огласил вопль
ужаса. И вырвался он из уст Саяк Кана.
-- Это позор для всего корейского народа! Это оскорбление нам всем.
Беспредельная наглость. Уж лучше бы наши матери и жены были отданы на
поругание японцам, чем такое оскорбление! Ограбив Дом Синанджу, они ограбили
наше славное прошлое.
И тотчас весь аппарат разведуправления Северной Кореи оказался у ног
Мастера Синанджу, и его заверили в том, что долг всего народа -- найти
сокровище Синанджу.
Да, конечно, в Синанджу ходила пословица, что свет от пхеньянца -- все
равно, что тьма от честного человека. Но кто мог поспорить с тем, чему, как
убедился Чиун, учили даже детей?
И через весьма непродолжительное время корейское посольство обнаружило,
что одно из сокровищ Синанджу выставлено на продажу. Разумеется, в белой
стране.
Незадолго до полудня жуткая судьба западного мира снова была готова
перемениться. Чиун заказал разговор с Фолкрофтом.
Смит готов был вознести благодарность небесам, но сказал только:
-- Послушайте. У нас возникли проблемы. Мы обещаем возместить большую
часть, а возможно, и все, украденное у вас. Но вы нам нужны немедленно.
-- Служить вашей славе -- большая честь для Дома Синанджу, -- ответил
Чиун. -- Но прежде скажите, поддерживаете ли вы связь с Римо?
-- Да, -- сказал Смит.
-- Хорошо. Запишите, только будьте внимательны. У вас есть чернила?
-- У меня карандаш и компьютер, -- сказал Смит.
-- Возьмите карандаш, -- велел Чиун. -- Теперь записывайте:
"Победоносная борьба корейского народа под предводительством Ким Ир Сена",
классы с первого по пятый".
-- Записал.
-- Страницы тридцать пять и тридцать шесть, -- сказал Чиун.
-- Хорошо.
-- Скажите Римо, пусть немедленно прочтет.
-- Понял. Сделаем. А мы... -- Но Смиту не удалось закончить фразу. Чиун
повесил трубку.
Алексей Земятин не доверял хорошим новостям, особенно если они исходили
от нынешнего КГБ. Он еще помнил, как все было при их основателе, Феликсе
Дзержинском. Были они тогда напуганными, злыми и беспощадными. Большинству
тогдашних начальников не было и двадцати. Они все учились, бойцы новой
разведки, ОГПУ, пытались повторять приемы царской охранки, боялись ошибок,
но больше всего боялись бездействовать.
Если бы один из них сказал Земятину, что им удалось обнаружить источник
этого нового, да к тому же невидимого американского оружия, он бы не
беспокоился. Но когда генерал КГБ в кителе от лучшего портного, лоснящийся
от диковинных фруктов и импортного шоколада и узнающий время по дорогим
швейцарским часам, посоветовал ему спокойно ехать на дачу, Земятин только
насторожился.
На Западе судили о КГБ по его успехам, потому и боялись. Но они не
догадывались, ценой скольких усилий и промахов давался каждый триумф. Они не
понимали, что за одним оперативником стояло сто офицеров, которым жилось
весьма неплохо и чьей основной задачей было жить не хуже. А для этого они
должны были писать отчеты, в которых рассказывалось о том, какие они
незаменимые. Поэтому, разговаривая с сотрудниками КГБ о чем-то, за что они
были ответственны, нужно было стараться вычислить, до какой степени они
выгораживают себя. И ни при каких обстоятельствах нельзя было доверять
хорошим новостям.
Алексей Земятин положил руку на зеленое сукно шикарного письменного
стола. По другую сторону стола был человек, защищавший безопасность России,
который, пожалуй, устроился лучше всех. Этот генерал был еще молод, лет
пятидесяти с небольшим. Революции он не знал, а во время Великой
Отечественной был пацаном. Видно, за последние несколько лет его никто
никогда не перебивал. Он был начальником британского отдела КГБ, отдела,
ответственного за то, что было, пожалуй, примером одного их самых удачных
проникновений одной страны в секреты другой. Подобное было только с Англией
и Германией в тридцатые и в начале сороковых. Как он сам хвастался:
"Англия для нас теперь -- что центр Москвы".
-- Простите, -- сказал Земятин, -- прежде, чем я услышу о ваших
победах, я хотел бы узнать кое-какие подробности. Мне нужны факты.
-- Конечно, -- холодно ответил молодой генерал. Кабинет у него был
размером с танцзал, с плюшевым диваном, картинами на стенах и, конечно, с
портретом председателя над столом. Этот стол принадлежал когда-то царю и до
сих пор сохранил свою позолоту. Комната была пропитана ароматами дорогих
кубинских сигар и лучших французских коньяков. Молодой офицер воспринял
вопрос старика так, как воспринял бы вопрос какого-нибудь авторитетного
члена Политбюро, который через несколько минут все равно был бы вынужден
признать некоторое превосходство собеседника. Эти старики все такие. Молодой
генерал слышал о Земятине от старших коллег, но воспринял их восторженные
рассказы, как ностальгию по прошлому. Поэтому он не удивился и не обиделся,
когда этот динозавр в потрепанном москвошвеевском костюме его перебил.
Пройдет еще несколько минут, и старик вынужден будет оценить и способности,
и возможности генерала.
-- Мы зафиксировали удар, нанесенный в Англии, около Малдена
приблизительно в восемь утра по местному времени. Он пришелся на поле
размером в сто квадратных метров. Телескопы Джорделл-Банк определили, что он
был нанесен откуда-то с запада, предположительно с территории США. Кажется,
я уже сообщал это.
-- Продолжайте, -- сказал Земятин.
-- Мы заполучили женщину, которая отвечает за эксперимент, -- сказал
генерал. -- Она находится в одном из английских конспиративных пунктов и
согласилась сотрудничать.
Генерал ждал, что Земятин спросит, почему используется английский
конспиративный пункт. Тогда он бы смог похвастаться, что он в распоряжении
отдела британской разведки, который полностью ими контролируется, что
американцы послали своего человека, но он был перехвачен сотрудниками
британского отдела КГБ. Можно было сказать и больше, если бы только старик
дал новому поколению показать себя во всем блеске. Сам старик наверное
начинал со швыряния бомб в царских жандармов.
-- Откуда вы знаете, что именно эта женщина связана с секретным
оружием?
-- Она наняла английскую фирму "Помфритт Лэборэториз" проводить
эксперимент. Кроме того, она указала в качестве нанимателя подставную
компанию. Ясно, это ЦРУ. Работает под прикрытием.
-- Мы знаем, что она лжет. Но есть ли у вас доказательства, что она из
ЦРУ?
-- Пока нет. Но будут. Все будет, -- ответил молодой генерал.
Потом предложил еще коньяку. Земятин отрицательно покачал головой. Он и
к первой рюмке не притронулся.
-- Весьма обяжете. Но почему вы знаете, что она будет сотрудничать?
-- Почему вы знаете, что утром взойдет солнце, товарищ Земятин?
-- А я не знаю, -- ответил Земятин. -- Я это лишь предполагаю, потому
что так было на протяжении всей моей жизни, и, судя по сообщениям историков,
оно всходило и в прошлом. Но знать я этого не знаю.
-- К сожалению, более убедительного сравнения подобрать не могу.
-- Дайте мне факты. Дальше я разберусь сам. На основании чего вы
сделали столь поспешный вывод?
-- У нас есть ее психологический портрет.
-- Эти штуки с мозгом?
Земятин имел в виду эксперименты в области психологии и парапсихологии,
которыми так гордилось КГБ. Люди, умевшие читать мысли. Умевшие двигать
предметы на расстоянии. Словом те, кто умел показывать фокусы, которые,
когда Земятин был мальчишкой, показывали цыгане на рынке. Теперь всю эту
чепуху финансировало правительство. Это по-прежнему было надувательством,
но, тем не менее, американцы по-прежнему засылали своих шпионов, чтобы
выяснить, чего добились русские. Отличная ловушка, если хочешь обезвредить
парочку-другую вражеских агентов, но, как и большинство подобных затей, во
всех остальных отношениях штука бессмысленная. Это помогало только в том
случае, когда у противника мало агентов. А у американцев агентов хватало
даже на такие секретные организации, о существовании которых КГБ и не
подозревало.
-- Психологические портреты дают многое, товарищ Земятин, -- сказал
генерал. -- Составленный нашими психологами портрет доктора Кэтлин О'Доннел
отлично объясняет, почему она пошла с нашим агентом.
-- Вам, возможно, и объясняет. Извините, молодой человек, но мне нужны
факты. Почему вы уверены в том, что она пошла за ним именно по этим мотивам?
Почему вы считаете, что она говорит правду?
-- Психологический портрет говорит о том, что мы имеем дело с
социопаткой. Когда-то в детстве она стала развиваться иначе, чем другие
дети. Она была очень красивым и избалованным ребенком. Но ее представления о
любви, и ее сексуальные желания оказались странным образом, связаны с
насилием и страданием.
-- Я ищу оружие, генерал, -- заметил Земятин.
-- Да. Да, конечно. Пожалуйста... Люди такого рода отлично умеют
скрывать свою агрессию... Кроме того, они обычно бывают довольно удачливы в
жизни... до тех пор, пока они не встретятся с чьим-то страданием. Тогда они
идут на все, чтобы удовлетворить свою тягу к насилию и страданию. Понимаете,
как бомба, которая готова в любой момент взорваться. Такое прячется во
многих людях. Воина все выявляет.
-- Люди -- не бомбы. Они -- разумные существа. Эти игры...
-- Это не игры. Доктор Кэтлин О'Доннел скажет и сделает больше, чем
какой-то престарелый телохранитель Ленина с клюкой в руках. Эта женщина
наконец проснулась.
Земятин не обиделся. Что может осел -- только ржат по-ослиному. Все это
было так удручающе, что он не смог подавить горестного вздоха.
-- Откуда мы можем это знать?
Теперь настал черед молодому генералу улыбаться.
-- Мы знали, что эксперимент должен пройти в Англии, в Малдене. Мы
тогда не знали, в чем он состоит, но знали, что начальство им интересуется.
-- Да-да, вы действовали правильно, -- сказал Земятин.
Он не стал говорить, что на операции, проводимые КГБ, правительство
тратит столько денег, что они должны были обнаружить не только полигон, но и
само оружие, и доставить к нему в кабинет. Но воевать надо тем, что имеешь.
У России было КГБ. Нужно было время, чтобы заменить этого человека. Земятин
знал, что будь оно у него, он бы замену нашел. Или хотя бы сбил с него
спесь. Эта довольная рожа их всех под монастырь подведет.
-- Мы очень спешили установить наблюдение, но нам удалось
удостовериться, что в зоне эксперимента не будет ни местной полиции, ни
британских спецслужб. Мы создали то, что обычно называем средой.
-- Средой? -- переспросил Земятин.
-- Да. Мы следили и за экспериментом, и за экспериментаторами. Мы
заметили, что доктор О'Доннел испытывает слишком большое удовольствие,
наблюдая за страданиями животных. Мы...
Земятин жестом остановил его.
-- Мне нужно это оружие. Вы должны его получить. Она знает, где оно.
Выкрутите ей руки, это обычно срабатывает. Сделайте укол. Но получите
оружие.
-- Товарищ фельдмаршал, вы думаете, мы пистолет ищем? Или какую-то
новую пушку? Да мы бы предоставили вам двадцать видов нового американского
оружия, но не могли бы сказать, как оно действует. Сегодня все создается по
компьютерным технологиям. Оружие -- это не груда металла. Оружие, товарищ
фельдмаршал, здесь... -- сказал генерал, поднеся руку к голове. -- Вот где
оружие. Знание. Сейчас у нас было некоторое преимущество во времени, так?
Земятин кивнул.
-- Мы бы завтра могли доставить вам это оружие, но за несколько лет не
разобрались бы, как оно действует. А может, и вообще не разобрались бы. Я
могу поставить у себя компьютер, но, если не буду знать, как он работает,
для меня это будет всего-навсего груда металла. Сейчас оружие -- это знание.
-- Большинство людей всегда готовы рассказать о том, что знают, кто-то
-- за доброе слово, кто-то -- под угрозой смерти, -- сказал Земятин.
-- Да, в простом мире в простое время так оно и было, -- ответил
генерал.
-- Сколько времени вам на нее понадобится? -- спросил Земятин.
-- День или два. Я ценю ваш опыт и ваши заслуги перед Родиной. Но мы
умеем делать свое дело. Я надеюсь, что смогу рассеять ваши сомнения, товарищ
Земятин.
-- Молодой человек, -- сказал Земятин, -- моих сомнений вам не рассеять
никогда. И, думая о будущем нашей Родины, я беспокоюсь лишь об одном -- не
маловато ли у вас сомнений? Только безумцы не сомневаются.
-- Мы предпочитаем действовать, а не паниковать.
-- Продолжайте поиски оружия. Мне не хочется, чтобы вы провалили
операцию. Может, вы и думаете, что все знаете, но это не так.
-- Безусловно, -- с улыбкой ответил генерал.
-- Нет. Нет, вы не понимаете.
-- Наверное, вы правы. Да, еще. Мы были бы рады. если бы вы объяснили,
почему это оружие кажется вам более важным, чем, например, космические
лазеры или новые ракетоносители. Чем больше мы будем знать, тем лучше сможем
работать.
Земятин не ответил. В разведке была старая поговорка, что тайны на
пятерых не бывает. Земятин считал, что хватит и двоих. Ему было наплевать на
сообщения о том, что американцы совершенно дезорганизованы и могут
действовать только в командах. В Америке вполне мог быть кто-то, кто, зная
действие этого оружия, пустит его в ход, а потом будет уже обговаривать
условия сдачи. Он бы сам так поступил. А чтобы Америка узнала, какое мощное
оружие у нее в руках, достаточно сказать об этом еще одному человеку,
который скажет еще кому-то, что американское оружие может вывести из строя
все ракеты матушки-России.
Земятин понимал, что времени на размышления не осталось. Эта восходящая
звезда КГБ сидит себе спокойно за роскошным столом, а над миром нависла
угроза катастрофы. Но этой битвы Алексей Земятин проигрывать не хотел, тем
более, что на защиту этой страны уже ушло слишком много миллионов жизней.
-- Скажите, что вы знаете об агенте, посланном американцами?
-- О нем "позаботились".
-- Вас не насторожило, что они послали только одного человека?
-- Вполне возможно, товарищ фельдмаршал, что американцы не придают
этому оружию слишком большого значения.
-- Американцы никогда не посылают на задание одного человека. Они
работают командами. Всегда командами, а тут один человек. Это мужчина?
-- Да.
-- Есть одна старая истина, генерал. Пока враг не показал, как его
можно уничтожить, он непобедим.
-- Да, товарищ фельдмаршал. Это выражение было очень популярно среди
летчиков времен Первой мировой войны. Тогда самолеты были очень медленные и
неповоротливые, и летчики просто стреляли друг в друга. Сейчас все