Сартаков Сергей. Журавли улетают на юг

   - Так мне что делать-то? - спросила Фима, натягивая чулок и морщась от боли.
   - В медпункт, в медпункт езжай! - сказал Петр Федорович. - Подойдет катер, и езжай.
   - А вдруг мне на берегу велят остаться?
   - Велят, так и останешься.
   - Нет, тогда останусь я здесь.
   - А я говорю: езжай на берег. Без разговоров!
   Фима заковыляла к катеру, но, увидев Александра, повернула к нему.
   - Отправляют на берег, - сказала она, - а я не могу, все наши на край света поплывут, а я... - Слезы текли у нее по щекам. - И так людей на плоту не хватает...
   Весь день катер сновал между берегом и плотом, завозя тросы, цепи, якоря.
   Помахивая сложенной в кольцо легостью, на носу катера стоял все тот же черный, блестящий, улыбающийся Пашка.
   В один из рейсов вернулась с берега Варя. Забежав по пути в шалашку, чтобы оставить там узелок с гостинцами тетки и новую книгу, что удалось ей достать у начальника рейда, она тотчас же взялась за работу.
   Группа девчат прокладывала вдоль плота второй лежень - толстый канат, скрепляющий все челенья, и привязывала его к ним короткими захватками. Еще несколько девушек дополнительно "ошлаговывали" крайние пучки бревен охватывали новым тросом и натуго затягивали петли.
   Варя присоединилась к этим девушкам. Заметив ее, подошел Александр. Он ухватился за трос рядом с Варей и потащил его.
   - Варя, вы почему на меня вчера рассердились? - спросил он девушку.
   - Я? И не думала! Это вам показалось. - Она смеялась одними глазами.
   - А я уверен!
   - Вам что, этого хочется?
   - Нет... Но я... мне...
   Он запутался. Запутался потому, что получилось так, будто он действительно хотел именно этого. А он хотел начать разговор, чтобы сказать Варе: "Я поплыву вместе с вами и дальше". Но девушка все смеялась, и слова у Александра не сошли с языка. Еще подумает, что он остался только ради нее.
   Согретый солнцем туман приподнялся и, волочась над рекой, цепляясь за правобережные утесы, медленно и бесконечно пополз в неведомые дали. И, по мере того как он поднимался, он все светлел, наполнялся сиянием и наконец превратился в быстро бегущие в голубизне неба плотные серебристые облака.
   - Быть дождю, - оглядывая небо, предсказал подошедший к девчатам Евсей Маркелыч.
   И действительно, облака вскоре стали смыкаться, темнеть и постепенно превратились в холодную, тяжелую тучу.
   Дождь пошел перед вечером, когда дополнительная оснастка плота была уже закончена и только лишь два кузнеца еще возились на кичке, торопливо заклепывая в замок концы разрубленного троса, на котором был закреплен якорь.
   Капли дождя, темными точками падая на раскаленное тут же в костре железо, шипели и сразу исчезали, будто впитывались в металл. С Енисея тянул холодный, пронизывающий ветер.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   ВПЕРЕД И ВПЕРЕД!
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   МИМО ДОМА
   Не смешиваясь, долго текут рядом серо-желтые воды Енисея и родниковые Ангары. Словно тонкий хрустальный барьер разделяет их - так резко меж ними расчерчена грань. И кажется: седой Енисей взмутил свои воды нарочно, хитря, чтобы скрыть от доверчивой и чистой голубой Ангары опасные перекаты и мели. Не встретишь белых утесов на Енисее. Его излюбленный камень - бурый и серый гранит.
   Каждый лоцман, выводя свой плот с Ангары, испытывает чувство безотчетной тревоги. Слишком широк, слишком могуч и слишком суров Енисей. Как-то он встретит - легкой волной или яростным штормом?
   Последние годы Евсей Маркелыч работал только на ангарском сплаве. И теперь, стоя на гулянке - вышке на плоту, построенной для него в Стрелке, он восстанавливал в памяти предстоящий путь, как слово за словом припоминает и повторяет взрослый человек выученную им наизусть еще в детстве большую поэму.
   Близился вечер. Над Енисеем висели тяжелые, низкие тучи. С прошлой ночи гуляла по реке резвая низовка, дробила и пенила волны. В медленном хороводе двигались навстречу острова, тальники, обрывы, косогоры, синие цепи дальних хребтов. Ветром плот прижимало к левому берегу. Не помогали и реи.
   - Эх, ну как на такой реке без парохода! - ворчал Евсей Маркелыч, вглядываясь в даль и соображая, что после поворота весь слив воды будет давить к левому берегу, и тогда еще труднее будет держать плот на фарватере: хоть якорь бросай и жди, когда ветер затихнет.
   С ним рядом стоял Александр. Утром, когда проплывали Утесову, он незаметно ушел за шалашку и оттуда стал смотреть на медленно уползающий назад и такой дорогой для него берег. Ему не хотелось, чтобы девушки видели, как он волнуется. После неудавшегося накануне разговора с Варей, о своем решении остаться на плоту Александр так еще и не сказал никому.
   Евсей Маркелыч с гулянки кликнул Надю и Груню, велел готовить им лодку. Александр понял: лодка для него. Все свободные от вахты девушки весело и шумливо потянулись к кромке плота.
   "Меня провожать, - подумал Александр, стоя за углом шалашки, и сердце у него застучало: - Для самих вон какое трудное плавание начинается, а меня на берег с шутками, со смехом провожают..."
   Он видел, как девушки, собравшись возле лодки, стали оглядываться: перевозчики здесь, а где же пассажир? Потом Варя и Луша побежали в шалашку. Вышли обратно, пожимая плечами. Утесова уже оставалась позади плота.
   Александр негромко позвал:
   - Варенька, вы кого ищете? - и вышел из-за своего укрытия.
   Варя укоризненно качнула головой:
   - Куда вы исчезли? Мы вас ищем. Глядите, Утесову уже проплываем.
   Надя махнула рукой из лодки:
   - Скорее, скорее!
   Александр подошел к девушкам:
   - Я не поеду на берег.
   Те хором изумленно воскликнули:
   - Почему? А как же домой?
   - Когда плот на место доставим, тогда и домой, - сказал Александр.
   - Ну нет! - крикнула Луша. - А как же ваша мама? Она вас ждет, и вы тоже...
   - Мама не рассердится, - сказал Александр, и глаза его встретились с Вариными.
   - Нет, поезжайте, - настойчиво заявила Варя. - Нам помогать не надо, мы и одни управимся. Садитесь в лодку.
   - Хорошо, - сказал Александр. - Только письмо в Утесову отвезти.
   Он вынул блокнот, быстро написал: "Дорогая мама! Я уже совсем близко. Хочется видеть тебя скорее, моя мама. Плыву на плоту, но - мимо дома. Плоту предстоит трудное плавание, людей в команде недостаточно, и я обязан помочь. Ожидай терпеливо, ты научилась ждать. Пожелай мне доброго пути. Твой Саша".
   Эту записку он свез на почту в Утесову и через час уже снова нагнал плот.
   Евсей Маркелыч подозвал к себе Александра и, желая загладить вчерашнюю ничем не оправданную вспышку гнева, заговорил особенно ласково. Стал рассказывать о том, как он плавал прежде на Каме и как попал сюда, в Сибирь.
   - Конечно, сплав на Каме дело совсем иное. Освоенная река, гладкая, что твоя шоссейная дорога, если по глупости куда вовсе вбок не свернешь - зря не зацепишься. Плыви в полное удовольствие. Там и обстановка для плотов есть своя, значит, знаки такие речные, и русло чистят у нее, засоряться ему не дают. Не так, как здешние реки - шалые, необъезженные. На дне каменья огромные, в щель заклинится цепь, рванет ее - и готова, будто ниточка лопнула. Сила!..
   - А почему же ты тогда, Евсей Маркелыч, с Камы уехал? - Александр уже много раз собирался его об этом спросить, да удобного случая не было.
   - Хе, парень, "почему"! - Вопрос пришелся, видимо, по душе Евсею Маркелычу. Пряча хитрую усмешку, он потер ладонью серебристую щетину на щеке. - Был тогда год тысяча девятьсот восемнадцатый. Тяжелый год, что говорить. Да по-своему и хороший: заставил всех людей или туда, или сюда определиться, твердо о себе заявить. Да... В то время Колчак к Перми подходил, значит, к Каме. А я незадолго с германского фронта вернулся, опять было на сплав стал. Вижу - нет, не лес сплавлять надо, а воевать, отбиваться, пока опять не сели на плечи господа хозяева. Записался в Красную Армию добровольцем и пошел на Колчака. Мы ж потом его как взяли от Перми, так и гнали, словно Сидорову козу, до Байкала. Покончили с ним вчистую, хотел я вернуться обратно на Каму свою, да и... на Ангаре сам в плен попался...
   - Как - в плен? - воскликнул Александр. - К кому? Если Колчак был уже разгромлен...
   - Нашлась такая сила, что и меня в плен взяла. Взяла, да с Ангары и не выпустила. - Евсей Маркелыч задумался, вспоминая что-то очень далекое. Потом она и Варвариной матерью стала, - добавил он торжественно и полез в карман за трубкой. - Не расспрашивай только меня, парень. Хотя и давно нет ее, а вспоминать грустно. Достойный она была человек - хороший, рабочий, лесоруб. Вот и все. Настоящая она была подруга в жизни...
   Он сразу перевел разговор на другое. Подробно стал посвящать Александра в тайны лоцманского искусства, описывать лежащие впереди косы, мели, острова, протоки и повороты.
   - Вот ежели бы шли мы, как спервоначала было назначено, только в Куликову, - говорил он, вздыхая и все поглядывая на реку, кипящую белыми гребнями волн, - так этот ветер мне был бы прямой помощник. Без катера в самую запань поставил бы. А теперь? Выжмет нас с фарватера...
   - Ну и что же нам надо делать? - Александр знал, что он теперь не гость на плоту, а сплавщик, такой же, как все.
   - Погодим. Погодим малость. Пройдем поворот; если еще пуще влево покатимся - будем якорь кидать. А может, катер заводской выйдет навстречу. Прежде всегда встречали они. Договоримся - оттянет на ходовую.
   И, как по щучьему веленью, из-за поворота действительно выскочил катер. Легко раскидывая в стороны тонкие гребни волн, он наискось пересек отделявшее его от плота расстояние и засигналил сиреной, требуя подготовить буксир.
   - Молодцы! Молодцы, куликовцы! - одобрительно сказал Евсей Маркелыч, давая своей команде знак приготовиться.
   И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:
   - Эй, погоди! - На ходу бросил Александру: - Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.
   И быстро стал спускаться с гулянки.
   "Сам" - директор лесозавода Григорий Павлович Тропинин - бушевал и размахивал руками, разговаривая с вахтенными девчатами. Нажженное ветром лицо его, казалось, так и пылало огнем, косматые желтые брови шевелились, он кашлял и хрипел, выкрикивая:
   - Что? Не мне? Как - не мне? Знать ничего не знаю: мой плот! По графику мой!
   А сам командовал матросам на катер:
   - Давай, давай, не слушай их, крепи буксир! Ну! Живо!
   Сунув Евсею Маркелычу холодную костлявую руку, он сразу набросился на него:
   - Кому плот ведешь? Чего тут девки твои чушь городят?
   - Не чушь, - остановил его Евсей Маркелыч, - правду говорят. Не тебе плот - гнать в низовья приказано.
   - А я не отдам! - заявил Тропинин и даже повернулся спиной к Евсею Маркелычу. - По графику полагается мне, и ничего больше я и знать не хочу.
   - Как же ты его не отдашь? - удивился Евсей Маркелыч. - Плот на реке, у меня в руках, а не у тебя в запани. Ты помоги-ка лучше заправиться в ходовую. Вишь, как ветром влево наваливает.
   - Эге! Чтобы я тебя из своей запани в реку вытаскивал! Надумал ты здорово...
   - Не нам с тобой спорить, Григорий Павлович, - убеждал его Евсей Маркелыч. - Мне-то бы и самому лучше сюда поставить, чем гнать на край света, да так нужно.
   - А мне лес, выходит, не нужен?
   - Не знаю я. Может, и нужен, а у меня свое распоряжение.
   - Давай показывай.
   Загородив спиной от ветра тонкую хрустящую бумажку, он быстро пробежал ее глазами и воззрился на подпись:
   - Что мне твой Горячев! Я сам такой же директор. Ты подай мне бумажку из треста, этажом выше. Есть?
   - Нету.
   - Значит, всё. Ставлю в запань к себе. На себя принимаю ответственность.
   - Ты шутишь или по правде говоришь, никак я тебя не пойму! - будто загадку разгадывая, сказал Евсей Маркелыч.
   - Шутить мне нечего, - оборвал его Тропинин. - Прижму к берегу, и всё. Давай лучше от греха дальше - ставь левые реи, а правые сними.
   - Не могу. Не могу я этого сделать, Григорий Павлович, - постепенно закипая, сказал Евсей Маркелыч. - А тебе говорить так и совсем не к лицу.
   - К лицу! - закричал директор. - Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?
   - Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.
   - Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.
   - Надо думать, в дело идет, - заметил Евсей Маркелыч.
   - А свой завод я закрывай?
   - Тебе и так уже хватит.
   - Запас карман не дерет.
   - Ну, как знаешь.
   - Я знаю.
   - Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.
   - Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь - на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.
   - Под суд пойдешь!
   - Оправдаюсь.
   - Навряд!
   Тропинин не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.
   - Ты что со мной-то делаешь? - едва выдохнул Евсей Маркелыч.
   В пылу ссоры они и не заметили, как возле них собралась вся команда плота. Девчата стояли бледные, готовые сразу же вступиться за Евсея Маркелыча. Тропинин вовсе побагровел.
   - Дурак ты старый! - закричал он, отталкивая лоцмана. - Не хочешь понять: лес берегу! Все равно не доплывешь - погубишь.
   Евсей Маркелыч отступил, сел на бревно, взялся за сердце. Поманил пальцем Ирину Даниловну:
   - Ирина, поди с девчатами якорь киньте. Скорее!
   Катер уже уткнулся носом в концевое челено плота и отгибал его к берегу.
   - Так и бросишь якорь?
   - Брошу, - устало подтвердил Евсей Маркелыч. - Ну, встретились мы сегодня... как с варнаком каким на большой дороге. Тринадцать лет сдавал тебе лес, слова худого ни разу не было сказано, а тут...
   Тропинин подергал свои длинные желтые брови. Проследил взглядом за катером, который переходил ко второму челену, и кинул фуражку на бревна.
   - Останови девчат, - решительно потребовал он. - Тебе говорю: останови! Бросите якорь, сколько потом будет лишних трудов...
   - Чем мне от тебя отборониться больше? - сказал Евсей Маркелыч. - Одно средство.
   Плот конвульсивно забился. Быстро стали вытягиваться в прямую линию одно за другим все челенья. Катер бессильно тарахтел винтом.
   - Сбросили якорь?
   - Сбросили. Спасибо тебе, Григорий Павлович, дал ты работу девчатам добрых полдня петь "Дубинушку".
   - Сам виноват.
   - Виноват буду, коли к месту его не доплавлю.
   Тропинин молча направился к катеру.
   - Фуражечку не забудь, Григорий Павлович, - предупредил его Евсей Маркелыч.
   Через несколько минут катер исчез за серой рябью волн.
   В сумерках ветер стих, оборвался внезапно, будто где задвижкой перекрыли трубу. И только еще суетились мелкие волны, все реже набегая на плот. Заморосил редкий дождик. Девчата, пока еще не намокли дрова, торопились разложить костер.
   - Варя, почему вы в Стрелке на меня рассердились, ушли от меня? выбрав момент, спросил ее Александр.
   Варя глянула на него искоса:
   - Пойдемте, расскажу.
   Они ушли в конец плота. Варя посмеивалась:
   - Научились теперь реи заводить?
   Чуть заметный, вдали мерцал красный огонек бакена. Варя похлопала ладонью по бревну, на котором они сидели прошлый раз, греясь у костра:
   - Мокрое! - и с сожалением повернула обратно.
   - Варя, вы рассказать мне хотели...
   - Хотела.
   - Ну?
   - Ну и не расскажу. Теперь вам и так ясно.
   И запрыгала по бревнам.
   - Смотрите, можно ногу сломать.
   А потом закричала приотставшему Александру:
   - Ой, скорее! Якорь начали поднимать.
   Якорь лег на дно плотно, видимо заклинившись меж камней. Подобрав натуго трос, девушки больше не могли одолеть ни вершка. Напрасно хором тянули они: "Еще взяли, еще взяли!.." - и рывком ложились на спицы ворота трос едва вздрагивал, а барабан поворачивался так мало, что собачка храповика не могла перескочить в очередную зарубку.
   Вместе со всеми крутил колесо ворота Евсей Маркелыч. Сильно наклонясь, он давил на спицу полной грудью, морщась и вздрагивая, когда ворот сдавал обратно.
   - Ишшо, ишшо! - шептал он. - Ну, ишшо!..
   За два часа упорной работы барабан сделал один поворот. Это значило, что трос вышел примерно на полтора метра. И это значило, что не якорь по дну волочился к плоту, а плот всей своей тяжестью поднимался против течения к засевшему в камнях якорю.
   - Шабаш! - сказал Евсей Маркелыч, рукавом утирая пот, обильно струившийся по лицу. - Отдохнем, поедим - тогда, может, и дело лучше пойдет... Ну, загадал нам Григорий Павлович загадку!
   Девушки взялись заправлять полупогасший костер. Красный отсвет ложился на воду далеко, но берегов не было видно. Словно в беспредельном черном океане стоял плот.
   - К утру выходим, дядя Евсей? - спросила Луша, трогая рукой туго натянутый трос.
   - Как будешь тянуть, - сердито сказал лоцман, - а то и не выходим.
   Вдруг он прислушался:
   - Катер идет... Право... - Еще послушал: - Снизу подымается, а не берегом. К плоту, что ли, хочет пристать? - И так и подскочил: - Опять, поди, Григорий Павлович едет! Ну, черт старый, смекнул, что ветер стих и в ночь мы пойдем. Разбойник, чистый разбойник!.. - Он стиснул зубы: - Пойду вот, палкой его оглоушу!
   Освещая прожектором реку, катер на малых оборотах двигался обочь плота.
   - Эй, лоцман!.. - кричали с катера.
   Евсей Маркелыч молчал выжидая.
   - Лоцман!.. - надрывались на катере.
   - Я лоцман.
   Луч прожектора лег поперек плота. Катер носом ткнулся в бревна. Тотчас с него сошло человек десять рабочих. За ними еще двое, одетые в дорожные комбинезоны.
   - Эге, - сказал Евсей Маркелыч, - дело-то серьезным оборачивается. Ну и чего вам здесь надобно? Григорий Павлович приехал? - Как древний витязь, он хотел с ним вступить в единоборство.
   - Нет, не приехал. Давеча-то погорячился он, а потом остыл. Велел вам помочь якорь выходить и на фарватер вывести плот.
   Так бывает, когда готовишься открыть туго захлопнувшуюся дверь. Нажмешь изо всей силы плечом, а она отойдет вдруг совершенно свободно, будто и не была вовсе закрыта. Ничто не могло поразить так старого лоцмана, как эти слова.
   - Ну что же, - однако с достоинством сказал он, - валяйте. Дать вам подмогу?
   Но девушки, не поняв тайного замысла Евсея Маркелыча, сами вцепились в спицы колеса и вместе с приезжими завертели его так, что собачка храповика затрещала часто, как тросточка, если ею провести по палисаднику. Куда исчезла усталость! Смех, шутки зазвенели над темной рекой.
   Те двое, что были в комбинезонах, зашли в шалашку вслед за Евсеем Маркелычем. Они назвались: один - Николаем Николаевичем, другой - Алексеем Степановичем. Объяснили, что они инженеры, и попросили разрешения сплыть на плоту до Енисейска.
   - Плывите с нами хоть до самого конца. А это я не курю, - отказался Евсей Маркелыч от предложенной ему папиросы и стал набивать свою трубку махоркой. - Вы по какому делу-то инженеры?
   - По серьезному, важному делу, Евсей Маркелыч.
   И начали рассказывать о большой экспедиции, что ныне работает на Ангаре и Енисее, определяя, где и какой мощности могут быть построены гидроэлектростанции.
   - Вот как, плотину строить, значит? - переспросил Евсей Маркелыч. Через весь Енисей?
   - Да, - сказал Николай Николаевич.
   - От берега до берега?
   - Конечно. Как же иначе!
   - Ох, сдюжит ли? - затаив дыхание спросил Евсей Маркелыч. - Воды в Енисее страсть много. Ни в одной реке столько нет.
   - Точно рассчитать, прочно построить - и сдюжит. В Советском Союзе насчет этого теперь опыт большой. На любой реке плотину можем построить.
   - Да, - поцарапав бороду ногтем, сказал Евсей Маркелыч, - не доводилось мне в жизни видеть больших плотин. Любопытно будет, когда стройка начнется.
   - А еще любопытнее будет, когда стройка закончится, - подошел к лоцману и обнял его за плечи Алексей Степанович. - Ты этот край вовсе тогда не узнаешь. И ведь как только строить начнем, все это очень быстро изменится.
   - Сам понимаю, - проговорил лоцман, - газеты читаю, радио слушаю. Ежели правительство наше решит - все так и сбудется.
   Он встал и пошел к двери.
   - Должно, якорь скоро выйдет. Надо помочь ребятам выворотить его, - и остановился на пороге. - А плотину эту поставят - далеко ток пойдет?
   - Очень далеко, - ответил Николай Николаевич, - на весь здешний край хватит. Потом линию электропередачи с другими гидростанциями соединим, и получится общее на всю Сибирь энергетическое кольцо. Тогда в каждом поселке, даже самом маленьком, электрический свет засияет. А сколько новых заводов и вокруг них новых городов вырастет! И заметь себе, Евсей Маркелыч: это не пустой разговор, не фантазия, а дело самых ближайших лет. Мы не просто здесь бродим, берега рассматриваем - мы рабочие проекты составляем, а местами уже и работа начата. Скоро увидишь, как здесь все преобразится.
   - Ну что ж, и хорошо, пора, - одобрительно сказал Евсей Маркелыч. - А то все еще глушью нас считают. Какая же мы глушь?
   Вышел было совсем и опять вернулся:
   - А как с плотами тогда? Как плоты плавить будем?
   - Плотам конец, - засмеялся Алексей Степанович, - либо до плотины только. Через плотину сплавлять нельзя. В суда перегружать придется. А ты не горюй, Евсей Маркелыч: нам ангарского леса ох как много на постройку понадобится!
   - В низовьях тоже лес нужен, - наставительно сказал Евсей Маркелыч.
   - Нужен, так и для низовьев найдется.
   - Это правда, - согласился лоцман, - лесу много ныне стали готовить. А плотина эта - штука хорошая.
   - Знаменитая штука, - весело ответил Николай Николаевич, - только сделать ее надо быстрее. Строить начнем - будешь нам лес плавить?
   - Для такого дела как откажешься!
   - А как силенки у тебя?
   - Силенки? Оно, конечно... - Он хотел рассказать пообстоятельнее, но сдержался. И только прибавил: - Ничего. Русский человек силен.
   В узком луче прожектора, направленном на самую кичку, сквозь радужную изморось дождя показались могучие черные лапы якоря. Тихо заработали цепи. Плот пошел.
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   МЕЛЬ
   Может быть, потому, что к утру дождь наконец перестал, тучи разошлись и обнажили ясное, голубое небо, а берега открылись в сверкающей зелени, или потому, что он так неожиданно появился из-за поворота, Енисейск показался всем изумительно красивым.
   Белые, как кубики чистого снега, дома чередовались с кущами густолистых тополей.
   Дальше от берега, над беспорядочной мозаикой разноцветных крыш, высились ажурные башенки старинных построек и серые шпили радиомачт. Поблескивающими в лучах низкого утреннего солнца строгаными бревнами была облицована, как гранитом, вся набережная. В двух местах прерывали ее съезды к реке, и эти съезды открывали глазу доступ в глубь города. Виднелись ярко-зеленые железные двери магазинов; как грани алмазов, вспыхивали на солнце стекла киосков.
   Словно заранее сговорившись показать старое и новое в городе, по одному съезду поднимались в гору пять или шесть водовозов с черпаками, как пики торчавшими из бочек (колеса повозок подскакивали на камнях, и брызги воды огнистыми веерами взлетали над бочками). По другому съезду спускались к реке две легковые автомашины: серо-зеленый угловатый ГАЗ-67 и длинный черный ЗИЛ. Загнав их в воду, шоферы выскочили и стали начищать борта тряпками и вениками. Неприглушенные моторы ритмично постукивали, и этот стук сливался с частым дыханием лесопильных рам судоверфи, расположенной в верхней части города.
   Здесь все было белым, потому что все было деревянным и новым: и многочисленные корпуса завода, и весь рабочий поселок, и штабеля досок на складе, и колоссальные груды опилок, как оползни надвинувшиеся к реке. На воде цепочкой вытянулись такие же новые, только не белые, а со смоляным жирным блеском, большегрузные баржи, выстроенные на этом заводе-верфи. Поодаль, на берегу, задрав к небу концы шпангоутов - кокор, стояли недостроенные баржи. Их было много, целый десяток, а может быть, и больше. Все в разной степени готовности, и это было похоже на картинки из учебника, где показывается последовательное превращение личинки в бабочку.
   Несмотря на раннее утро, на верфи уже стучали молотки, визжали передвижные моторные пилы, и сухие сосновые брусья с тонким звоном падали на землю.
   У берега, заслонив собою маленькую, словно игрушечную, и такую же красивую наплавную пассажирскую пристань, дымил огромный красно-желтый теплоход. За ним, как поплавки невода, вытянулись редко счаленные шестнадцать морских барж - лихтеров. Караван растянулся по крайней мере на километр. Невероятным казалось, что один теплоход может тащить такую большую и тяжелую связку против течения.
   - Ой, "Сплавщик" наш! "Сплавщик" стоит! - закричала Ксения.
   Она показывала рукой в направлении устья маленькой речки, разделявшей город на две части. Там действительно среди многочисленных паузков и барж стоял широкотрубный серый пароход, очертаниями своими напоминавший эскадренный миноносец, только уменьшенный в несколько раз. Ни малейшего дымка не вилось над ним, ни одного человека не было видно на палубе, он словно спал, забыв, что наступило утро.
   - Значит, все еще на ремонте, - проговорила Ксения, - все люди внизу, в трюме, у машин работают.
   - Да, а потом еще в Стрелку пойдет брать горючее, - тихо вздохнула Ирина Даниловна. - Когда же он нас нагонит? И нагонит ли?
   - Нагонит, - строго остановил ее Евсей Маркелыч. - Петр Федорович сказал, а он болтать зря не любит. Ему было не просто нас вытолкнуть.