Нельзя не назвать здесь и Лидию Ивановну Крамп, писавшую под диктовку Кони статьи и очерки, помогавшую ему в работе с 1920 года. Она, по свидетельству Е. А. Садовой, писала необычайно быстро, что давало Анатолию Федоровичу возможность легко и спокойно трудиться над задуманными им произведениями, в том числе над воспоминаниями петербургского старожила.
Л. И. Крамп тоже стала другом дома и в тяжкие дни, последовавшие за кончиной Анатолия Федоровича, деятельно помогала Е. В. Пономаревой в охране и разборе литературного наследства Кони до передачи его в Пушкинский дом (Институт русской литературы Академии наук СССР).
Чтение лекций, выступления с воспоминаниями перед молодежью стали для Кони не только любимой работой - они сглаживали недуги, заставляли забывать о голоде и холоде. Они были его жизнью, его насущной необходимостью. Рассказывают, что однажды Анатолию Федоровичу пришлось читать лекцию по искусству перед аудиторией, состоявшей всего из... двух человек, двух матросов с суровыми, обветренными лицами. Но это ничуть не смутило Кони, он приложил все усилия, чтобы передать им красоту "Сикстинской мадонны" и заставить их понять, как оскудела бы жизнь, отними у них радость, приносимую искусством. Оба матроса слушали профессора с напряженным вниманием, а когда он кончил лекцию, один из них подошел к Анатолию Федоровичу, пожал ему руку и растроганно сказал: "Спасибо, отец! Спасибо!"
Нередко Анатолий Федорович выступал с лекциями перед преподавателями, приезжавшими в Петроград для повышения своей квалификации, и делал это с особой радостью, ибо и сам большую часть своей жизни с искренней любовью и душевным подъемом занимался педагогической деятельностью.
"...Когда после 9-летней опалы за то, что по делу Засулич я был слугою правосудия, а не лакеем правительства, - писал Кони известному юристу профессору Н. Н. Полянскому в сентябре 1919 года, - я был наконец назначен обер-прокурором, Александр III в зале Аничкина дворца... в грубых и резких выражениях высказал мне о "тягостном воспоминании и неприятном впечатлении, произведенном на него моим образом действий по делу Засулич", а ныне в этой самой зале я читаю свои лекции собравшимся учителям, а весь порядок вещей, олицетворявшийся А[лександром], и основанный на нем "образ действий" канули, надеюсь, в вечность".
Одно из учебных заведений, в котором преподавал Кони, было решено закрыть, так как на его содержание у государства не хватало средств. По настойчивой просьбе преподавателей учебное заведение было, однако, сохранено на принципе хозрасчета, а преподаватели, в их числе и Кони, выразили согласие читать лекции, если понадобится, бесплатно. После того как Анатолий Федорович прочел цикл лекций, руководитель заведения сообщил ему, что ввиду большого притока слушателей материальное состояние курсов значительно улучшилось и посему профессору будет выплачен гонорар из расчета... 50 копеек за академический час.
А вот удостоверение, полученное Кони в 1924 году:
"Дано сие гр. Кони, Анатолию Федоровичу, в том, что он состоит преподавателем в Институте живого слова и получает заработной платы два рубля в месяц".
И это ведь не за одну часовую лекцию, а за все, прочитанные в течение месяца, то есть по меньшей мере за десять, а то и более.
Получив упомянутое "Удостоверение", Кони пошутил:
- Надо бы еще после слов "Анатолию Федоровичу Кони" вписать: "Почетному академику, почетному члену Академии наук, почетному члену Военно-медицинской академии, профессору, доктору уголовного права".
Сегодня все это может вызвать даже сомнение в правдоподобности рассказанного, но таково уж было то суровое время.
Кони, больной, восьмидесятилетний, являл собою воплощение напряженной работы, широчайшей просветительской деятельности.
"Многим, вероятно, за последние годы памятна характерная фигура Кони, свидетельствует один из современников, - тяжело передвигающегося, опираясь на две палки, с усилием взбирающегося на иногда высокие лестницы, медленно пробираясь в зал одного из тех бесчисленных учреждений, где он за последние годы почти ежедневно читал доклад или лекцию, медленно, но верно подтачивая свои и без того гаснущие силы".
В 1920 году, по настойчивому ходатайству студентов университета слушателей Кони, Анатолию Федоровичу была предоставлена для поездок на лекции лошадь с бричкой из бывшего Конюшенного ведомства. Но это продолжалось недолго, год или чуть больше. А потом ведомство вместе с лошадьми перевели в Москву, и Анатолий Федорович вновь вынужден был полагаться лишь на извозчиков да на общественный транспорт. Как обычно, он не терял чувства юмора:
- Подумайте, лошади в Москве, а Кони в Петрограде...
Однако от преподавания в университете вынужден был отказаться. "Мой неврит не покидает меня, - писал он одному из друзей, - и каждая поездка в университет на Васильевский остров - своего рода хождение по мукам".
Помимо лекций Анатолий Федорович много писал и печатался во всевозможных сборниках и журналах: "Вестник литературы", "Артельное дело" (издание Союза союзов промысловой и производственно-трудовой кооперации Северного района "Северокустарь"), "Школа и жизнь", "Голос минувшего", "Дела и дни", "Право и жизнь". Он продолжал публикацию своих воспоминаний "Отзвуки далекого прошлого". Выпустил третий и четвертый тома книги "На жизненном пути" (из-за трудностей с бумагой их пришлось издать за границей - оба тома вышли в ревельско-берлинском издательстве "Библиофил"), завершил подготовку пятого тома (который увидел свет, однако, уже после его кончины).
В 1919 году в Петрограде по инициативе Л. Утевского, впоследствии известного советского литературоведа, организовалось Тургеневское общество. Кони отнесся к нему с большим энтузиазмом, сам ездил в Наркомпрос хлопотать об утверждении устава, а когда он был утвержден и, таким образом, получил законную силу, Анатолия Федоровича избрали председателем общества, а затем и почетным членом. Да и кому, как не Кони, лично знавшему писателя и глубоко чтившему его всю жизнь, было стать во главе Тургеневского общества! Анатолий Федорович не был председателем формальным (не в его характере!), он постоянно интересовался повседневной жизнью общества, сам составлял программу каждого заседания, привлекал новых членов и неутомимо выступал в нем с докладами.
В десяти открытых собраниях из пятнадцати, состоявшихся за время существования общества, докладчиком был Кони. Уже темы этих докладов дают представление о круге литературных интересов Кони тех лет: "Тургенев и его критики"; "Заветы Тургенева и современный русский язык"; "Тургенев как психопатолог"; "Любовь в произведениях Тургенева"; "Тургенев и Полонский"; "Владимир Сергеевич Соловьев"; "Тютчев и Апухтин"; "Забытые поэты"; "Похороны Тургенева"; "Параллели в творчестве"... Из переписки Кони с Л. Утевским видно, что он готовился выступить и с другими интересными докладами: "Взгляд Тургенева на дуэль и самоубийство", "Взгляды Тургенева и других на Гамлета", "Тургенев и М. Г. Савина", однако ввиду ликвидации общества они не состоялись.
Надо иметь в виду, что деятельность Тургеневского общества, размещавшегося в доме 39 по Бассейной улице, протекала в трудные годы, и необходима была большая любовь к делу, чтобы поддерживать в очаге огонь.
"Не думаете ли вы, что Тургеневскому обществу пора проявить признаки жизни? - писал Кони Утевскому после Кронштадтского мятежа, когда вследствие известных политических событий деятельность общества прервалась. - Нужно ли и теперь разрешение Военного совета, ибо военное положение еще не снято, хотя движение разрешено до 11 и даже, говорят, до часу ночи?"
Вот еще одна характерная записка тех дней к тому же адресату: "Стол Совета [общества] стоит так, что очень трудно читать. Нельзя ли открыть лампочку над ним или близко над ним? На всякий случай я принесу свечку, но лампочка была бы удобней".
Несмотря на все трудности, тогда же, в 1921 году, общество сумело выпустить в свет "Тургеневский сборник", редактором которого, конечно же, был Кони. Это издание давно уже стало библиографической редкостью.
Анатолию Федоровичу принадлежит также заслуга в подготовке к печати исключительно ценной книги "Тургенев и Савина (Письма И. С. Тургенева к М. Г. Савиной. Воспоминания М. Г. Савиной об И. С. Тургеневе)", увидевшей свет в то же тяжелое время. Он сам написал и вступительную статью к ней, включенную затем в третий том его воспоминаний "На жизненном пути". Она была написана на основе тщательного изучения писем Тургенева к Савиной, что позволило Кони правдиво и психологически точно, со свойственной ему лиричностью воссоздать в своих воспоминаниях историю недолгих взаимоотношений великого русского писателя и великой русской актрисы.
.
26 мая 1920 года Анатолий Федорович заключил договор с Пушкинским домом о передаче тому в собственность всего своего архива, который иначе и не назовешь, как подлинной сокровищницей русской культуры. Архив этот огромен. Его составляли более 130 больших картонов и связок, заполнявших шкафы кабинета и библиотеки или лежавших из-за отсутствия места прямо на полу. Другая часть материалов размещалась в сундуках и ящиках письменных столов. Анатолий Федорович сам готовил архив к передаче Пушкинскому дому, часть материалов передал лично, но довести работу по разбору до конца не успел - нездоровье и занятость не позволили. Ее завершила после смерти Анатолия Федоровича Е. В. Пономарева. Выполнив тем самым до конца свой земной долг перед глубоко почитаемым другом, она скончалась, лишь на два года пережив его.
Авторитет Кони, без колебаний ставшего на службу новой, народной власти, был огромен во всех сферах общества, что вызывало ненависть к нему тех, кто в час испытаний оставил родину и очутился в стане ее врагов. Белая эмиграция не могла ему простить этого и распространяла о нем самые нелепые слухи. И в то же время ему не раз поступали из-за границы приглашения, его упорно звали туда, уговаривали порвать с Советами, сулили всяческие блага. Но Анатолий Федорович оставался неколебимо тверд, ибо вопрос о том, с кем быть ему после революции, разрешен был для него, собственно, еще задолго до Октября - разрешен всей его жизнью, всеми его поступками и делами.
Как-то - было это в конце марта 1923 года - А Ф. Кони и Е. А. Садова с трудом двигались по набережной Фонтанки, держась за решетку, чтобы не упасть. Было очень скользко, шел мокрый снег. Анатолий Федорович совсем выдохся. Он остановился передохнуть, тяжело опираясь на свои палки, потом лукаво улыбнулся и вдруг заявил, что уж теперь-то он точно знает, какую цену дают ему большевики:
- Я стою двух коммунистов! Двух! Представляете?
Елизавета Александровна недоумевающе посмотрела на Кони: что это с ним?
- Сомневаетесь? Так вот слушайте. На днях приходят ко мне две знакомые дамы, пожелавшие уехать за границу. Но для этого, оказывается, необходимы подписи двух коммунистов, а их-то они достать и не смогли. Тогда в Смольном им предложили назвать лично им знакомых крупных общественных деятелей. Дамы назвали меня. И что бы вы думали? В ответ им сказали: "Этого совершенно достаточно. Пусть он выдаст вам удостоверение за своей подписью". Ну, что скажете?.. .
Объективности ради следует, однако, заметить, что все же не везде и не у всех было такое отношение к Анатолию Федоровичу. Находились и такие, кто упрекал его за... прошлое. За то, что он не сделался революционером, а оставался на позициях либерализма. За то, что не видел: суд в эксплуататорском обществе-это орудие защиты интересов господствующих классов и средство порабощения и угнетения трудящихся. За то, что по этим причинам не мог в своих произведениях вскрыть классовую сущность в деятельности буржуазного суда, прокуратуры и т. д. и т.п.
Об одном из подобных упреков А. Ф. Кони писал А. И. Садову 24 октября 1923 года:
"Елизавета Александровна рассказала мне о впечатлении, произведенном на Вас статьею профессора (кто нынче не профессор - кроме настоящих.) Преображенского, упрекающего меня в сущности за то, что, стараясь по мере сил и с тяжелыми испытаниями лично для себя проводить в народное правосознание начала нравственности и справедливости, я не занял почетную роль террориста... Увы! Когда он прочтет приготовляемый мною 5-й т[ом] "На жизненном пути", то он получит еще больше поводов для обвинения меня в уклонении от прославления политических убийств и подстрекательства к ним".
Видимо, на той же точке зрения стояло и издательство "Прибой", выпуская 5-й том в свет (посмертно), а потому в заметку "От издательства" включило чакой прямолинейно-наивный "социологический" пассаж:
"А. Ф. Кони был полон того благодушного и бессильного бюрократического либерализма, который российское самодержавие держало в черном теле и трагедия которого заключалась в том, что, попав между молотом и наковальней, став где-то посредине между революцией и реакцией, он не был движущей силой исторического процесса и под воздействием активно борющихся классовых сил пассивно то "радовался", то "скорбел", в зависимости от того, как и в какую сторону поворачивалось колесо истории".
Подобные мысли, хотя и в несколько смягченной форме, можно было встретить в отдельных работах и позднее.
10 февраля 1924 года в Пушкинском доме состоялось юбилейное чествование А. Ф. Кони Академией наук по случаю его восьмидесятилетия. Было произнесено много теплых, прочувствованных слов, зачитано большое число адресов.
- Судьба дала вам завидный удел, - сказал в приветственном слове председатель юбилейного комитета известный ученый-историк академик С. Ф. Платонов. - Одаренный умом и талантом, способный влечь к себе сердца, вы имели все шансы достигнуть степеней высоких на поприще служебной карьеры и житейского успеха. И, однако, успех ваш, достигнутый в русском обществе, не был карьерой, вы пошли путем, не зависимым от милостей и ласк, и связали свою жизнь со служением не власти и моде, а вечному и безусловному. В судебной среде, в общественной деятельности, в литературных выступлениях вы всегда искали истины и справедливости - тех начал человеческого духа, без которых не может жить человечество ни в какое время, даже в те моменты, когда в нем, казалось бы, забыты право и братолюбие. Этим высоким и вечным началам служили вы сами и других учили служить.
С оригинальным приветствием выступили актеры Передвижного театра .П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. Они разыграли "суд" над Кони. Против него было выдвинуто обвинение в злостном вторжении в область науки и искусства. Принимая во внимание его происхождение из литературно-артистической семьи, "суд" признал Кони "прирожденным преступником". Но поскольку в законе нет статьи, под которую подпали бы его действия, то приговор гласил: передать вынесение приговора и определение заслуженного наказания верховному суду истории.
Анатолий Федорович не остался в долгу. В своем ответном слове он особенно выделил роль идущего на смену молодого поколения, подчеркнув, что молодежь должна не только вкладывать в свой труд профессиональные знания, но и опираться на высокие нравственные начала. А закончил он так:
- В одном из провинциальных судов с присяжными заседателями сразу после введения судебной реформы произошел такой трагикомический случай. После совещания присяжные вынесли вердикт: хотя подсудимый и невиновен, но заслуживает снисхождения. Так же и я, слушая все сыплющиеся на меня обвинения, думаю, что "невиновен, но заслуживаю снисхождения".
На следующий день состоялся юбилейный вечер в Доме ученых (Дворцовая набережная, 26). В адрес Анатолия Федоровича поступило много приветствий из Москвы, Харькова и других городов. Выдающийся русский театральный деятель, актер и режиссер, а в то время и директор московского Малого театра А. И. Сумбатов-Южин, большой друг Кони, писал ему 8 февраля 1924 года:
"Не перечислить всего, что Вы внесли в туманную жизнь России, не измерить всего, что Вы сделали для всех нас, имеющих счастье быть Вашими современниками. Про себя я скажу прямо и откровенно: около пятидесяти лет из моей жизни я направлял путь по той звезде, какой были для меня Вы, бесценный Анатолий Федорович, - сперва такой далекой, а за последние семь лет не только светившей мне, но и согревавшей своим дивным теплом".
Пришла телеграмма от Владимира Ивановича Немировича-Данченко, которого Кони горячо любил.
В феврале 1923-го и в мае 1924 года Кони совершил "паломничество" (по его выражению) в Москву, где тоже непрерывно выступал с лекциями и воспоминаниями, встречался со старыми друзьями. А лето того же 1924 года "почти три недели провел на Волховстрое - удивительном месте по соединению ума, изобретательности, энергии и созидательству, столь редкому в наше время всеобщего разрушения, - сообщал Анатолий Федорович Сумбатову-Южину. - С большим душевным удовлетворением читал там лекции для "сознательных" рабочих... На Волховстрое я написал свои студенческие и более ранние воспоминания о Малом театре... Собирался ехать по Волге и читать лекции, но неурожай на Волге испортил эти планы. Теперь меня зовут в Харьков и Киев, но едва ли смогу: начинаются лекции..."
Вот так и жил этот замечательный человек, не считаясь ни с возрастом, ни с болезнями, ни с неудобствами.
Тот, кому довелось бывать у Анатолия Федоровича, обращал внимание на множество настенных часов в его кабинете. Все исправно несли свою службу и били одновременно. Следил за этим сам хозяин кабинета.
- Зачем это вам, Анатолий Федорович? - удивлялись некоторые посетители, особенно те, кто впервые переступал порог его дома.
- Я люблю слушать "шаги времени", - с улыбкой отвечал Кони.
И он слушал их. И подстраивал под них свой шаг. Сам Анатолий Федорович ставил себе в заслугу лишь одно - что никто не мог бы бросить ему евангельского упрека: "Раб ленивый и лукавый". Но это, конечно, лишь самая малая толика его достоинств и заслуг.
Хорошо сказал о нем Сергей Федорович Ольденбург, выдающийся русский ученый-востоковед, непременный секретарь Академии наук, в статье, опубликованной журналом "Красная панорама":
"Революция застала Кони уже глубоким стариком, она выявила в эти дни во всей полноте, насколько подлинны и истинны были в нем великие "слова" любви к человеку и непреклонную волю к труду, которая руководила им всю жизнь. Он не испугался революции, как, увы, столь многие из его сверстников и даже людей более молодых. За внешним грозным обликом революции с ее беспощадною ломкой старой жизни он сумел и захотел увидеть великое строительство новой, лучшей жизни. Он принял в нем участие всем, что только сделать мог... показал, что для него революция никакого "разрыва" не дала; как раньше в годы реакции он работал для народа, для всех, для всей жизни, так же работал он и в годы революции".
Как уже говорилось выше, Кони очень любил молодежь, и этой любовью особенно была согрета жизнь Анатолия Федоровича в старости. По свидетельству Е. А. Садовой, он любил шутить, играть "в поезд" с тремя маленькими девочками из своего дома, часто прибегавшими к "дедушке", любил читать лекции школьникам, восхищался молодыми талантливыми студентами и студентками, радовался, когда молодые красноармейцы и краснофлотцы слушали его с напряженным вниманием, а потом заботливо поддерживали его и раздвигали публику, чтобы освободить путь "папаше", который шел сгорбившись, опираясь на свои две палочки. Нередко благодарные слушатели провожали его до самого дома.
Студентка Института живого слова Н. Галанина вспоминала:
"А. Ф. Кони был всем дорог, и каждому было приятно довести его, слабого физически, но такого сильного духом, по опустевшим тогда, темным петроградским улицам до самого дома. Шли мимо мрачных домов с закрытыми подъездами и воротами; мимо заколоченных досками окон магазинов; по улицам, на которых не горели фонари и не светились окна домов. Провожали Анатолия Федоровича не какие-нибудь 2-3 человека, а по крайней мере десяток студентов, чтобы предохранить его от всяких случайностей: от неожиданных толчков, ям и проч... Защитить, в случае необходимости..."
Кони был человеком исключительного обаяния, и не только в общении с людьми, но и в своих привычках, маленьких чудачествах, добрых шутках.
У Анатолия Федоровича, например, никогда не было телефона - ни до революции, ни после. Почему?
- Это прекрасное средство от журналистов, - отшучивался он.
Так никто и не смог убедить его в необходимости самого современного средства связи.
Иногда Анатолий Федорович в хорошую погоду выходил из квартиры и спускался по лестнице в "Швейцарию"-так он называл подъезд парадной лестницы возле бывшей швейцарской, выходивший на Надеждинскую. Там стоял стул, на который он и усаживался, чтобы подышать свежим воздухом, понаблюдать жизнь и людей.
"Многие прохожие видели у одной из парадных дверей, - читаем в неопубликованных воспоминаниях Е. А. Садовой, - сидящего на стуле старика с глубокими проницательными глазами, в стареньком драповом пальто, в приплюснутой коричневой шляпе, опирающегося на костыль. Не все знали, что это знаменитый Кони. Однажды одна дама пожалела "старичка", подала ему пятачок. Он смиренно взял его и долго хранил на письменном столе, с лукавой усмешкой показывая его посетителям".
До последних дней своей жизни Кони писал по старой орфографии (правда, ъ в словах, оканчивающихся на согласный, все же, как правило, отбрасывал), он употреблял много устаревших слов и выражений. "Спасибо Вас за..." - можно было прочесть в одном из его писем; при этом он тут же поясняет: "Я никогда не пишу Вам, ибо спасибо есть парафраза от Спаси Боже". Анатолий Федорович часто писал цалую (ссылаясь на Тургенева), третьего дна, сурьезная работа, Елисавета и т. д.
А какие веселые подписи ставил он под своими письмами к близким ему людям:
"От старца инока" (если последнее слово прочесть наоборот, получится "А. Кони". Любопытно отметить, что тот же прием использовал и Е. Ф. Кони. - "Инок" - таким псевдонимом подписывал он некоторые произведения. Пользовался таким псевдонимом и Федор Алексеевич Кони.),
"Ваш друг Старуся",
"Ваш преданный Старичище-Пилигримище",
"Отсталый идеалист из Надеждинской улицы",
"Известный Вам прикащик (именно через "щ". - В. С.) в магазине "Фемида и К°",
"Ваш старый мухомор с Надеждинской улицы" и т. п.
- и в этом было что-то чеховское. Анатолий Федорович был очень изобретателен на всевозможные шутливые послания, как и Антон Павлович.
Некоторым лицам, к которым Кони питал особое душевное расположение, он писал в торжественные дни на почтовой бумаге, украшенной тисненым изображением Георгия Победоносца.
"Язык - величайшее достояние народа, литература - воплощение языка в образах", - написал Кони незадолго до смерти на клочке бумаги и подарил его Е. А. Садовой.
По словам Елизаветы Александровны, Анатолий Федорович умел все. Не умел он только отказываться, когда его приглашали выступать перед кем-либо с лекцией.
"Да ведь, по нашим временам, это гигант какой-то в хрупком теле!" говорил об Анатолии Федоровиче давно знавший его адвокат Н. П. Карабчевский, уже упоминавшийся нами. Увы, и гиганты смертны.
Весной 1927 года Анатолий Федорович согласился выступить с лекцией в Доме ученых. В нетопленом помещении было очень холодно. Он простудился и слег с бронхитом. Бронхит перешел в воспаление легких, а это особенно опасно в таком преклонном возрасте. Побороть болезнь оказалось на сей раз не под силу. Она растянулась на несколько месяцев и стала его последней болезнью. Но даже в свой предсмертный час Анатолий Федорович не терял присутствия духа.
Давний друг Анатолия Федоровича Р. М. Хин (Гольдовская), постоянно проживавшая в Москве, вспоминает, как летом 1927 года к ней явился из Ленинграда "живой бюллетень" - молодой врач Николай Зеленин, внук великой русской актрисы М. Н. Ермоловой, навещавший Кони, и рассказал, как протекает его болезнь.
"Пользовавшие Анатолия Федоровича профессор и врачи, - пишет Р. М. Хин, не позволяли больному утомляться, говорить, читать. Но что же выходило? Как только Анатолию Федоровичу становилось чуточку лучше, он начинал беседовать со своими "наблюдателями", рассказывать, вспоминать, шутить, строить планы будущих курсов и так их увлекал, что они слушали его, пока он не начинал задыхаться. Профессор строго упрекал больного за легкомыслие. А врачи оправдывались. "Никто не может ничего поделать, - объяснил мне и присланный "живой бюллетень". - Все обожают Анатолия Федоровича, и потом, когда он говорит, у него совсем молодые глаза, и легко забыть, что он опасно болен"".
Он действительно давно был серьезно болен. Еще в 80-х годах Анатолия Федоровича исследовал знаменитый петербургский врач. Он категорически заявил своему пациенту, просившему не скрывать от него правды: "Вам остается жить только три недели". Срок этот знаменитость считала максимальным. А когда Кони вышел от него, врач последовал за Анатолием Федоровичем и без его ведома провожал до самого дома, боясь внезапного наступления смерти. Но Кони после этого еще сорок лет неутомимо работал, вопреки всем предсказаниям и прогнозам, а приговоривший его к смерти "в течение трех недель" врач вскоре сам скончался...
Такие вот парадоксы преподносит порою жизнь. Но теперь, летом 1927 года, надежд на благополучный исход болезни, на новый "парадокс", становилось все меньше и меньше.
"Он умирал так, как умирают немногие, - можно прочесть в небольшой книжечке М. С. Королицкого, изданной в 1929 году в Ленинграде. - Умирая, он не переставал вспоминать то, что наполняло его столь богатую внешним блеском и внутренним содержанием жизнь. И если история сохранила нам предание о знаменитом римлянине, который и в предсмертные минуты силился держаться на ногах, то Анатолий Федорович Кони являл аналогичный пример: ослабело тело, износилась физическая оболочка, но мыслительный аппарат не тускнел".
"Я еще не могу сказать с Пушкиным, - сообщал он писательнице и искусствоведу Варваре Дмитриевне Комаровой (псевдоним - Вл. Каренин. В. Д. Комарова (1862-1943)-племянница В. В. Стасова. сестра Е. Д. Стасовой, была в это время ученым хранителем отдела рукописей Пушкинского дома и активно сотрудничала в его изданиях.), - что "ускользнул от эскулапа без сил, обритый, чуть живой, и потому вы можете себе представить, как мне приятно было узнать, что Вы вспомнили меня и зашли проведать.
Мне так давно хотелось Вас видеть, но вот уже полтора месяца я лежу с воспалением легких со всеми его атрибутами, а между тем, нужно бы поговорить о Пушкинском доме и о Вашей новой книжке о Владимире Васильевиче (Стасове. - В. С.)... Хочется и лично узнать от Вас о Вас. Если на пороге не станет смерть (которую жду с полным спокойствием и не без нетерпения) и не скажет "on n'entre pas" ("вход воспрещен" - франц.), я Вам напишу о дне, когда мне разрешат видеть близких и даже разговаривать... Письмо это диктую, не имея силы и подписать".
"Записку на случай смерти" Анатолий Федорович приготовил годом раньше. В ней содержались распоряжения домашним: кому дать знать в первую очередь; "похоронить наискромнейшим образом (1 лошадь, простой деревянный гроб, на Александро-Невском кладбище, в наиболее дешевых местах)". А теперь, с помощью Елены Васильевны, он приводил в порядок кое-какие бумаги; делал чертеж надгробия на будущей могиле, составлял варианты надписей на нем.
Но прошло еще три с половиной месяца, прежде чем смерть встала на пороге. Это произошло под утро в субботу 17 сентября 1927 года.
Последнее время мудрого старика весьма тревожили некоторые явления в общественной жизни тех трудных послереволюционных лет, и прежде всего ввиду их деструктивного воздействия на молодежь. Поэтому, даже умирая, он все повторял: "Воспитание, воспитание- это главное. Нужно перевоспитывать... Человек вылощенный не то же самое, что человек воспитанный... Воспитание глубоко... глубоко... глубоко..." Это были его последние слова. Его завет, который и в наши дни звучит очень актуально, потому что нет, наверно, на свете труднее дела, чем воспитание и перевоспитание человека.
"В лице Анатолия Федоровича в могилу сошел один из наиболее честных, передовых и одаренных общественно-культурных деятелей дореволюционной России", - говорилось в некрологе президиума Ленсовета.
Хоронили Анатолия Федоровича 19 сентября. Проводить его в последний путь собралось множество народа. К подножию могилы на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры легли сотни венков.
В середине 30-х годов останки А. Ф. Кони перенесены были на Литераторские мостки Волковского кладбища; с той поры могила его находится в окружении могил В. Г. Белинского, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Н. С. Лескова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, В. М. Гаршина, Н. И. Костомарова и других выдающихся деятелей русской культуры. А неподалеку - могила со скромным надгробием: в ней похоронена Вера Ивановна Засулич...
На доме 3 по улице Маяковского, где последние восемнадцать лет жил и скончался А. Ф. Кони, установлена мемориальная доска.
* * *
Год спустя после смерти Анатолия Федоровича заслуженный деятель науки, профессор Н. Н. Полянский писал:
"Кони - символ преемственности культуры, не останавливающейся в своем поступательном движении. Над могилой Кони сам собою напрашивается возглас: Кони умер - да здравствует та культура - культура ума и сердца, которой он служил с такой преданностью, таким напряжением духовных сил и с такою верою в ее торжество!"
Прекрасные и очень точные слова. Ими бы и хотелось закончить наш рассказ.
Л. И. Крамп тоже стала другом дома и в тяжкие дни, последовавшие за кончиной Анатолия Федоровича, деятельно помогала Е. В. Пономаревой в охране и разборе литературного наследства Кони до передачи его в Пушкинский дом (Институт русской литературы Академии наук СССР).
Чтение лекций, выступления с воспоминаниями перед молодежью стали для Кони не только любимой работой - они сглаживали недуги, заставляли забывать о голоде и холоде. Они были его жизнью, его насущной необходимостью. Рассказывают, что однажды Анатолию Федоровичу пришлось читать лекцию по искусству перед аудиторией, состоявшей всего из... двух человек, двух матросов с суровыми, обветренными лицами. Но это ничуть не смутило Кони, он приложил все усилия, чтобы передать им красоту "Сикстинской мадонны" и заставить их понять, как оскудела бы жизнь, отними у них радость, приносимую искусством. Оба матроса слушали профессора с напряженным вниманием, а когда он кончил лекцию, один из них подошел к Анатолию Федоровичу, пожал ему руку и растроганно сказал: "Спасибо, отец! Спасибо!"
Нередко Анатолий Федорович выступал с лекциями перед преподавателями, приезжавшими в Петроград для повышения своей квалификации, и делал это с особой радостью, ибо и сам большую часть своей жизни с искренней любовью и душевным подъемом занимался педагогической деятельностью.
"...Когда после 9-летней опалы за то, что по делу Засулич я был слугою правосудия, а не лакеем правительства, - писал Кони известному юристу профессору Н. Н. Полянскому в сентябре 1919 года, - я был наконец назначен обер-прокурором, Александр III в зале Аничкина дворца... в грубых и резких выражениях высказал мне о "тягостном воспоминании и неприятном впечатлении, произведенном на него моим образом действий по делу Засулич", а ныне в этой самой зале я читаю свои лекции собравшимся учителям, а весь порядок вещей, олицетворявшийся А[лександром], и основанный на нем "образ действий" канули, надеюсь, в вечность".
Одно из учебных заведений, в котором преподавал Кони, было решено закрыть, так как на его содержание у государства не хватало средств. По настойчивой просьбе преподавателей учебное заведение было, однако, сохранено на принципе хозрасчета, а преподаватели, в их числе и Кони, выразили согласие читать лекции, если понадобится, бесплатно. После того как Анатолий Федорович прочел цикл лекций, руководитель заведения сообщил ему, что ввиду большого притока слушателей материальное состояние курсов значительно улучшилось и посему профессору будет выплачен гонорар из расчета... 50 копеек за академический час.
А вот удостоверение, полученное Кони в 1924 году:
"Дано сие гр. Кони, Анатолию Федоровичу, в том, что он состоит преподавателем в Институте живого слова и получает заработной платы два рубля в месяц".
И это ведь не за одну часовую лекцию, а за все, прочитанные в течение месяца, то есть по меньшей мере за десять, а то и более.
Получив упомянутое "Удостоверение", Кони пошутил:
- Надо бы еще после слов "Анатолию Федоровичу Кони" вписать: "Почетному академику, почетному члену Академии наук, почетному члену Военно-медицинской академии, профессору, доктору уголовного права".
Сегодня все это может вызвать даже сомнение в правдоподобности рассказанного, но таково уж было то суровое время.
Кони, больной, восьмидесятилетний, являл собою воплощение напряженной работы, широчайшей просветительской деятельности.
"Многим, вероятно, за последние годы памятна характерная фигура Кони, свидетельствует один из современников, - тяжело передвигающегося, опираясь на две палки, с усилием взбирающегося на иногда высокие лестницы, медленно пробираясь в зал одного из тех бесчисленных учреждений, где он за последние годы почти ежедневно читал доклад или лекцию, медленно, но верно подтачивая свои и без того гаснущие силы".
В 1920 году, по настойчивому ходатайству студентов университета слушателей Кони, Анатолию Федоровичу была предоставлена для поездок на лекции лошадь с бричкой из бывшего Конюшенного ведомства. Но это продолжалось недолго, год или чуть больше. А потом ведомство вместе с лошадьми перевели в Москву, и Анатолий Федорович вновь вынужден был полагаться лишь на извозчиков да на общественный транспорт. Как обычно, он не терял чувства юмора:
- Подумайте, лошади в Москве, а Кони в Петрограде...
Однако от преподавания в университете вынужден был отказаться. "Мой неврит не покидает меня, - писал он одному из друзей, - и каждая поездка в университет на Васильевский остров - своего рода хождение по мукам".
Помимо лекций Анатолий Федорович много писал и печатался во всевозможных сборниках и журналах: "Вестник литературы", "Артельное дело" (издание Союза союзов промысловой и производственно-трудовой кооперации Северного района "Северокустарь"), "Школа и жизнь", "Голос минувшего", "Дела и дни", "Право и жизнь". Он продолжал публикацию своих воспоминаний "Отзвуки далекого прошлого". Выпустил третий и четвертый тома книги "На жизненном пути" (из-за трудностей с бумагой их пришлось издать за границей - оба тома вышли в ревельско-берлинском издательстве "Библиофил"), завершил подготовку пятого тома (который увидел свет, однако, уже после его кончины).
В 1919 году в Петрограде по инициативе Л. Утевского, впоследствии известного советского литературоведа, организовалось Тургеневское общество. Кони отнесся к нему с большим энтузиазмом, сам ездил в Наркомпрос хлопотать об утверждении устава, а когда он был утвержден и, таким образом, получил законную силу, Анатолия Федоровича избрали председателем общества, а затем и почетным членом. Да и кому, как не Кони, лично знавшему писателя и глубоко чтившему его всю жизнь, было стать во главе Тургеневского общества! Анатолий Федорович не был председателем формальным (не в его характере!), он постоянно интересовался повседневной жизнью общества, сам составлял программу каждого заседания, привлекал новых членов и неутомимо выступал в нем с докладами.
В десяти открытых собраниях из пятнадцати, состоявшихся за время существования общества, докладчиком был Кони. Уже темы этих докладов дают представление о круге литературных интересов Кони тех лет: "Тургенев и его критики"; "Заветы Тургенева и современный русский язык"; "Тургенев как психопатолог"; "Любовь в произведениях Тургенева"; "Тургенев и Полонский"; "Владимир Сергеевич Соловьев"; "Тютчев и Апухтин"; "Забытые поэты"; "Похороны Тургенева"; "Параллели в творчестве"... Из переписки Кони с Л. Утевским видно, что он готовился выступить и с другими интересными докладами: "Взгляд Тургенева на дуэль и самоубийство", "Взгляды Тургенева и других на Гамлета", "Тургенев и М. Г. Савина", однако ввиду ликвидации общества они не состоялись.
Надо иметь в виду, что деятельность Тургеневского общества, размещавшегося в доме 39 по Бассейной улице, протекала в трудные годы, и необходима была большая любовь к делу, чтобы поддерживать в очаге огонь.
"Не думаете ли вы, что Тургеневскому обществу пора проявить признаки жизни? - писал Кони Утевскому после Кронштадтского мятежа, когда вследствие известных политических событий деятельность общества прервалась. - Нужно ли и теперь разрешение Военного совета, ибо военное положение еще не снято, хотя движение разрешено до 11 и даже, говорят, до часу ночи?"
Вот еще одна характерная записка тех дней к тому же адресату: "Стол Совета [общества] стоит так, что очень трудно читать. Нельзя ли открыть лампочку над ним или близко над ним? На всякий случай я принесу свечку, но лампочка была бы удобней".
Несмотря на все трудности, тогда же, в 1921 году, общество сумело выпустить в свет "Тургеневский сборник", редактором которого, конечно же, был Кони. Это издание давно уже стало библиографической редкостью.
Анатолию Федоровичу принадлежит также заслуга в подготовке к печати исключительно ценной книги "Тургенев и Савина (Письма И. С. Тургенева к М. Г. Савиной. Воспоминания М. Г. Савиной об И. С. Тургеневе)", увидевшей свет в то же тяжелое время. Он сам написал и вступительную статью к ней, включенную затем в третий том его воспоминаний "На жизненном пути". Она была написана на основе тщательного изучения писем Тургенева к Савиной, что позволило Кони правдиво и психологически точно, со свойственной ему лиричностью воссоздать в своих воспоминаниях историю недолгих взаимоотношений великого русского писателя и великой русской актрисы.
.
26 мая 1920 года Анатолий Федорович заключил договор с Пушкинским домом о передаче тому в собственность всего своего архива, который иначе и не назовешь, как подлинной сокровищницей русской культуры. Архив этот огромен. Его составляли более 130 больших картонов и связок, заполнявших шкафы кабинета и библиотеки или лежавших из-за отсутствия места прямо на полу. Другая часть материалов размещалась в сундуках и ящиках письменных столов. Анатолий Федорович сам готовил архив к передаче Пушкинскому дому, часть материалов передал лично, но довести работу по разбору до конца не успел - нездоровье и занятость не позволили. Ее завершила после смерти Анатолия Федоровича Е. В. Пономарева. Выполнив тем самым до конца свой земной долг перед глубоко почитаемым другом, она скончалась, лишь на два года пережив его.
Авторитет Кони, без колебаний ставшего на службу новой, народной власти, был огромен во всех сферах общества, что вызывало ненависть к нему тех, кто в час испытаний оставил родину и очутился в стане ее врагов. Белая эмиграция не могла ему простить этого и распространяла о нем самые нелепые слухи. И в то же время ему не раз поступали из-за границы приглашения, его упорно звали туда, уговаривали порвать с Советами, сулили всяческие блага. Но Анатолий Федорович оставался неколебимо тверд, ибо вопрос о том, с кем быть ему после революции, разрешен был для него, собственно, еще задолго до Октября - разрешен всей его жизнью, всеми его поступками и делами.
Как-то - было это в конце марта 1923 года - А Ф. Кони и Е. А. Садова с трудом двигались по набережной Фонтанки, держась за решетку, чтобы не упасть. Было очень скользко, шел мокрый снег. Анатолий Федорович совсем выдохся. Он остановился передохнуть, тяжело опираясь на свои палки, потом лукаво улыбнулся и вдруг заявил, что уж теперь-то он точно знает, какую цену дают ему большевики:
- Я стою двух коммунистов! Двух! Представляете?
Елизавета Александровна недоумевающе посмотрела на Кони: что это с ним?
- Сомневаетесь? Так вот слушайте. На днях приходят ко мне две знакомые дамы, пожелавшие уехать за границу. Но для этого, оказывается, необходимы подписи двух коммунистов, а их-то они достать и не смогли. Тогда в Смольном им предложили назвать лично им знакомых крупных общественных деятелей. Дамы назвали меня. И что бы вы думали? В ответ им сказали: "Этого совершенно достаточно. Пусть он выдаст вам удостоверение за своей подписью". Ну, что скажете?.. .
Объективности ради следует, однако, заметить, что все же не везде и не у всех было такое отношение к Анатолию Федоровичу. Находились и такие, кто упрекал его за... прошлое. За то, что он не сделался революционером, а оставался на позициях либерализма. За то, что не видел: суд в эксплуататорском обществе-это орудие защиты интересов господствующих классов и средство порабощения и угнетения трудящихся. За то, что по этим причинам не мог в своих произведениях вскрыть классовую сущность в деятельности буржуазного суда, прокуратуры и т. д. и т.п.
Об одном из подобных упреков А. Ф. Кони писал А. И. Садову 24 октября 1923 года:
"Елизавета Александровна рассказала мне о впечатлении, произведенном на Вас статьею профессора (кто нынче не профессор - кроме настоящих.) Преображенского, упрекающего меня в сущности за то, что, стараясь по мере сил и с тяжелыми испытаниями лично для себя проводить в народное правосознание начала нравственности и справедливости, я не занял почетную роль террориста... Увы! Когда он прочтет приготовляемый мною 5-й т[ом] "На жизненном пути", то он получит еще больше поводов для обвинения меня в уклонении от прославления политических убийств и подстрекательства к ним".
Видимо, на той же точке зрения стояло и издательство "Прибой", выпуская 5-й том в свет (посмертно), а потому в заметку "От издательства" включило чакой прямолинейно-наивный "социологический" пассаж:
"А. Ф. Кони был полон того благодушного и бессильного бюрократического либерализма, который российское самодержавие держало в черном теле и трагедия которого заключалась в том, что, попав между молотом и наковальней, став где-то посредине между революцией и реакцией, он не был движущей силой исторического процесса и под воздействием активно борющихся классовых сил пассивно то "радовался", то "скорбел", в зависимости от того, как и в какую сторону поворачивалось колесо истории".
Подобные мысли, хотя и в несколько смягченной форме, можно было встретить в отдельных работах и позднее.
10 февраля 1924 года в Пушкинском доме состоялось юбилейное чествование А. Ф. Кони Академией наук по случаю его восьмидесятилетия. Было произнесено много теплых, прочувствованных слов, зачитано большое число адресов.
- Судьба дала вам завидный удел, - сказал в приветственном слове председатель юбилейного комитета известный ученый-историк академик С. Ф. Платонов. - Одаренный умом и талантом, способный влечь к себе сердца, вы имели все шансы достигнуть степеней высоких на поприще служебной карьеры и житейского успеха. И, однако, успех ваш, достигнутый в русском обществе, не был карьерой, вы пошли путем, не зависимым от милостей и ласк, и связали свою жизнь со служением не власти и моде, а вечному и безусловному. В судебной среде, в общественной деятельности, в литературных выступлениях вы всегда искали истины и справедливости - тех начал человеческого духа, без которых не может жить человечество ни в какое время, даже в те моменты, когда в нем, казалось бы, забыты право и братолюбие. Этим высоким и вечным началам служили вы сами и других учили служить.
С оригинальным приветствием выступили актеры Передвижного театра .П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. Они разыграли "суд" над Кони. Против него было выдвинуто обвинение в злостном вторжении в область науки и искусства. Принимая во внимание его происхождение из литературно-артистической семьи, "суд" признал Кони "прирожденным преступником". Но поскольку в законе нет статьи, под которую подпали бы его действия, то приговор гласил: передать вынесение приговора и определение заслуженного наказания верховному суду истории.
Анатолий Федорович не остался в долгу. В своем ответном слове он особенно выделил роль идущего на смену молодого поколения, подчеркнув, что молодежь должна не только вкладывать в свой труд профессиональные знания, но и опираться на высокие нравственные начала. А закончил он так:
- В одном из провинциальных судов с присяжными заседателями сразу после введения судебной реформы произошел такой трагикомический случай. После совещания присяжные вынесли вердикт: хотя подсудимый и невиновен, но заслуживает снисхождения. Так же и я, слушая все сыплющиеся на меня обвинения, думаю, что "невиновен, но заслуживаю снисхождения".
На следующий день состоялся юбилейный вечер в Доме ученых (Дворцовая набережная, 26). В адрес Анатолия Федоровича поступило много приветствий из Москвы, Харькова и других городов. Выдающийся русский театральный деятель, актер и режиссер, а в то время и директор московского Малого театра А. И. Сумбатов-Южин, большой друг Кони, писал ему 8 февраля 1924 года:
"Не перечислить всего, что Вы внесли в туманную жизнь России, не измерить всего, что Вы сделали для всех нас, имеющих счастье быть Вашими современниками. Про себя я скажу прямо и откровенно: около пятидесяти лет из моей жизни я направлял путь по той звезде, какой были для меня Вы, бесценный Анатолий Федорович, - сперва такой далекой, а за последние семь лет не только светившей мне, но и согревавшей своим дивным теплом".
Пришла телеграмма от Владимира Ивановича Немировича-Данченко, которого Кони горячо любил.
В феврале 1923-го и в мае 1924 года Кони совершил "паломничество" (по его выражению) в Москву, где тоже непрерывно выступал с лекциями и воспоминаниями, встречался со старыми друзьями. А лето того же 1924 года "почти три недели провел на Волховстрое - удивительном месте по соединению ума, изобретательности, энергии и созидательству, столь редкому в наше время всеобщего разрушения, - сообщал Анатолий Федорович Сумбатову-Южину. - С большим душевным удовлетворением читал там лекции для "сознательных" рабочих... На Волховстрое я написал свои студенческие и более ранние воспоминания о Малом театре... Собирался ехать по Волге и читать лекции, но неурожай на Волге испортил эти планы. Теперь меня зовут в Харьков и Киев, но едва ли смогу: начинаются лекции..."
Вот так и жил этот замечательный человек, не считаясь ни с возрастом, ни с болезнями, ни с неудобствами.
Тот, кому довелось бывать у Анатолия Федоровича, обращал внимание на множество настенных часов в его кабинете. Все исправно несли свою службу и били одновременно. Следил за этим сам хозяин кабинета.
- Зачем это вам, Анатолий Федорович? - удивлялись некоторые посетители, особенно те, кто впервые переступал порог его дома.
- Я люблю слушать "шаги времени", - с улыбкой отвечал Кони.
И он слушал их. И подстраивал под них свой шаг. Сам Анатолий Федорович ставил себе в заслугу лишь одно - что никто не мог бы бросить ему евангельского упрека: "Раб ленивый и лукавый". Но это, конечно, лишь самая малая толика его достоинств и заслуг.
Хорошо сказал о нем Сергей Федорович Ольденбург, выдающийся русский ученый-востоковед, непременный секретарь Академии наук, в статье, опубликованной журналом "Красная панорама":
"Революция застала Кони уже глубоким стариком, она выявила в эти дни во всей полноте, насколько подлинны и истинны были в нем великие "слова" любви к человеку и непреклонную волю к труду, которая руководила им всю жизнь. Он не испугался революции, как, увы, столь многие из его сверстников и даже людей более молодых. За внешним грозным обликом революции с ее беспощадною ломкой старой жизни он сумел и захотел увидеть великое строительство новой, лучшей жизни. Он принял в нем участие всем, что только сделать мог... показал, что для него революция никакого "разрыва" не дала; как раньше в годы реакции он работал для народа, для всех, для всей жизни, так же работал он и в годы революции".
Как уже говорилось выше, Кони очень любил молодежь, и этой любовью особенно была согрета жизнь Анатолия Федоровича в старости. По свидетельству Е. А. Садовой, он любил шутить, играть "в поезд" с тремя маленькими девочками из своего дома, часто прибегавшими к "дедушке", любил читать лекции школьникам, восхищался молодыми талантливыми студентами и студентками, радовался, когда молодые красноармейцы и краснофлотцы слушали его с напряженным вниманием, а потом заботливо поддерживали его и раздвигали публику, чтобы освободить путь "папаше", который шел сгорбившись, опираясь на свои две палочки. Нередко благодарные слушатели провожали его до самого дома.
Студентка Института живого слова Н. Галанина вспоминала:
"А. Ф. Кони был всем дорог, и каждому было приятно довести его, слабого физически, но такого сильного духом, по опустевшим тогда, темным петроградским улицам до самого дома. Шли мимо мрачных домов с закрытыми подъездами и воротами; мимо заколоченных досками окон магазинов; по улицам, на которых не горели фонари и не светились окна домов. Провожали Анатолия Федоровича не какие-нибудь 2-3 человека, а по крайней мере десяток студентов, чтобы предохранить его от всяких случайностей: от неожиданных толчков, ям и проч... Защитить, в случае необходимости..."
Кони был человеком исключительного обаяния, и не только в общении с людьми, но и в своих привычках, маленьких чудачествах, добрых шутках.
У Анатолия Федоровича, например, никогда не было телефона - ни до революции, ни после. Почему?
- Это прекрасное средство от журналистов, - отшучивался он.
Так никто и не смог убедить его в необходимости самого современного средства связи.
Иногда Анатолий Федорович в хорошую погоду выходил из квартиры и спускался по лестнице в "Швейцарию"-так он называл подъезд парадной лестницы возле бывшей швейцарской, выходивший на Надеждинскую. Там стоял стул, на который он и усаживался, чтобы подышать свежим воздухом, понаблюдать жизнь и людей.
"Многие прохожие видели у одной из парадных дверей, - читаем в неопубликованных воспоминаниях Е. А. Садовой, - сидящего на стуле старика с глубокими проницательными глазами, в стареньком драповом пальто, в приплюснутой коричневой шляпе, опирающегося на костыль. Не все знали, что это знаменитый Кони. Однажды одна дама пожалела "старичка", подала ему пятачок. Он смиренно взял его и долго хранил на письменном столе, с лукавой усмешкой показывая его посетителям".
До последних дней своей жизни Кони писал по старой орфографии (правда, ъ в словах, оканчивающихся на согласный, все же, как правило, отбрасывал), он употреблял много устаревших слов и выражений. "Спасибо Вас за..." - можно было прочесть в одном из его писем; при этом он тут же поясняет: "Я никогда не пишу Вам, ибо спасибо есть парафраза от Спаси Боже". Анатолий Федорович часто писал цалую (ссылаясь на Тургенева), третьего дна, сурьезная работа, Елисавета и т. д.
А какие веселые подписи ставил он под своими письмами к близким ему людям:
"От старца инока" (если последнее слово прочесть наоборот, получится "А. Кони". Любопытно отметить, что тот же прием использовал и Е. Ф. Кони. - "Инок" - таким псевдонимом подписывал он некоторые произведения. Пользовался таким псевдонимом и Федор Алексеевич Кони.),
"Ваш друг Старуся",
"Ваш преданный Старичище-Пилигримище",
"Отсталый идеалист из Надеждинской улицы",
"Известный Вам прикащик (именно через "щ". - В. С.) в магазине "Фемида и К°",
"Ваш старый мухомор с Надеждинской улицы" и т. п.
- и в этом было что-то чеховское. Анатолий Федорович был очень изобретателен на всевозможные шутливые послания, как и Антон Павлович.
Некоторым лицам, к которым Кони питал особое душевное расположение, он писал в торжественные дни на почтовой бумаге, украшенной тисненым изображением Георгия Победоносца.
"Язык - величайшее достояние народа, литература - воплощение языка в образах", - написал Кони незадолго до смерти на клочке бумаги и подарил его Е. А. Садовой.
По словам Елизаветы Александровны, Анатолий Федорович умел все. Не умел он только отказываться, когда его приглашали выступать перед кем-либо с лекцией.
"Да ведь, по нашим временам, это гигант какой-то в хрупком теле!" говорил об Анатолии Федоровиче давно знавший его адвокат Н. П. Карабчевский, уже упоминавшийся нами. Увы, и гиганты смертны.
Весной 1927 года Анатолий Федорович согласился выступить с лекцией в Доме ученых. В нетопленом помещении было очень холодно. Он простудился и слег с бронхитом. Бронхит перешел в воспаление легких, а это особенно опасно в таком преклонном возрасте. Побороть болезнь оказалось на сей раз не под силу. Она растянулась на несколько месяцев и стала его последней болезнью. Но даже в свой предсмертный час Анатолий Федорович не терял присутствия духа.
Давний друг Анатолия Федоровича Р. М. Хин (Гольдовская), постоянно проживавшая в Москве, вспоминает, как летом 1927 года к ней явился из Ленинграда "живой бюллетень" - молодой врач Николай Зеленин, внук великой русской актрисы М. Н. Ермоловой, навещавший Кони, и рассказал, как протекает его болезнь.
"Пользовавшие Анатолия Федоровича профессор и врачи, - пишет Р. М. Хин, не позволяли больному утомляться, говорить, читать. Но что же выходило? Как только Анатолию Федоровичу становилось чуточку лучше, он начинал беседовать со своими "наблюдателями", рассказывать, вспоминать, шутить, строить планы будущих курсов и так их увлекал, что они слушали его, пока он не начинал задыхаться. Профессор строго упрекал больного за легкомыслие. А врачи оправдывались. "Никто не может ничего поделать, - объяснил мне и присланный "живой бюллетень". - Все обожают Анатолия Федоровича, и потом, когда он говорит, у него совсем молодые глаза, и легко забыть, что он опасно болен"".
Он действительно давно был серьезно болен. Еще в 80-х годах Анатолия Федоровича исследовал знаменитый петербургский врач. Он категорически заявил своему пациенту, просившему не скрывать от него правды: "Вам остается жить только три недели". Срок этот знаменитость считала максимальным. А когда Кони вышел от него, врач последовал за Анатолием Федоровичем и без его ведома провожал до самого дома, боясь внезапного наступления смерти. Но Кони после этого еще сорок лет неутомимо работал, вопреки всем предсказаниям и прогнозам, а приговоривший его к смерти "в течение трех недель" врач вскоре сам скончался...
Такие вот парадоксы преподносит порою жизнь. Но теперь, летом 1927 года, надежд на благополучный исход болезни, на новый "парадокс", становилось все меньше и меньше.
"Он умирал так, как умирают немногие, - можно прочесть в небольшой книжечке М. С. Королицкого, изданной в 1929 году в Ленинграде. - Умирая, он не переставал вспоминать то, что наполняло его столь богатую внешним блеском и внутренним содержанием жизнь. И если история сохранила нам предание о знаменитом римлянине, который и в предсмертные минуты силился держаться на ногах, то Анатолий Федорович Кони являл аналогичный пример: ослабело тело, износилась физическая оболочка, но мыслительный аппарат не тускнел".
"Я еще не могу сказать с Пушкиным, - сообщал он писательнице и искусствоведу Варваре Дмитриевне Комаровой (псевдоним - Вл. Каренин. В. Д. Комарова (1862-1943)-племянница В. В. Стасова. сестра Е. Д. Стасовой, была в это время ученым хранителем отдела рукописей Пушкинского дома и активно сотрудничала в его изданиях.), - что "ускользнул от эскулапа без сил, обритый, чуть живой, и потому вы можете себе представить, как мне приятно было узнать, что Вы вспомнили меня и зашли проведать.
Мне так давно хотелось Вас видеть, но вот уже полтора месяца я лежу с воспалением легких со всеми его атрибутами, а между тем, нужно бы поговорить о Пушкинском доме и о Вашей новой книжке о Владимире Васильевиче (Стасове. - В. С.)... Хочется и лично узнать от Вас о Вас. Если на пороге не станет смерть (которую жду с полным спокойствием и не без нетерпения) и не скажет "on n'entre pas" ("вход воспрещен" - франц.), я Вам напишу о дне, когда мне разрешат видеть близких и даже разговаривать... Письмо это диктую, не имея силы и подписать".
"Записку на случай смерти" Анатолий Федорович приготовил годом раньше. В ней содержались распоряжения домашним: кому дать знать в первую очередь; "похоронить наискромнейшим образом (1 лошадь, простой деревянный гроб, на Александро-Невском кладбище, в наиболее дешевых местах)". А теперь, с помощью Елены Васильевны, он приводил в порядок кое-какие бумаги; делал чертеж надгробия на будущей могиле, составлял варианты надписей на нем.
Но прошло еще три с половиной месяца, прежде чем смерть встала на пороге. Это произошло под утро в субботу 17 сентября 1927 года.
Последнее время мудрого старика весьма тревожили некоторые явления в общественной жизни тех трудных послереволюционных лет, и прежде всего ввиду их деструктивного воздействия на молодежь. Поэтому, даже умирая, он все повторял: "Воспитание, воспитание- это главное. Нужно перевоспитывать... Человек вылощенный не то же самое, что человек воспитанный... Воспитание глубоко... глубоко... глубоко..." Это были его последние слова. Его завет, который и в наши дни звучит очень актуально, потому что нет, наверно, на свете труднее дела, чем воспитание и перевоспитание человека.
"В лице Анатолия Федоровича в могилу сошел один из наиболее честных, передовых и одаренных общественно-культурных деятелей дореволюционной России", - говорилось в некрологе президиума Ленсовета.
Хоронили Анатолия Федоровича 19 сентября. Проводить его в последний путь собралось множество народа. К подножию могилы на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры легли сотни венков.
В середине 30-х годов останки А. Ф. Кони перенесены были на Литераторские мостки Волковского кладбища; с той поры могила его находится в окружении могил В. Г. Белинского, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Н. С. Лескова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, В. М. Гаршина, Н. И. Костомарова и других выдающихся деятелей русской культуры. А неподалеку - могила со скромным надгробием: в ней похоронена Вера Ивановна Засулич...
На доме 3 по улице Маяковского, где последние восемнадцать лет жил и скончался А. Ф. Кони, установлена мемориальная доска.
* * *
Год спустя после смерти Анатолия Федоровича заслуженный деятель науки, профессор Н. Н. Полянский писал:
"Кони - символ преемственности культуры, не останавливающейся в своем поступательном движении. Над могилой Кони сам собою напрашивается возглас: Кони умер - да здравствует та культура - культура ума и сердца, которой он служил с такой преданностью, таким напряжением духовных сил и с такою верою в ее торжество!"
Прекрасные и очень точные слова. Ими бы и хотелось закончить наш рассказ.