Страница:
– Причина?
– Прежде всего – работать с ней настоящий кошмар. Грубиянка. Жуткая спорщица. Устраивала черт знает что, если у нее в тексте меняли хотя бы слово. Все от нее рыдали. Но терпели, пока она эффективно работала. Но в конце концов…
– Ее работа перестала приносить результат.
– Скорее у нее появилась мания разоблачительства… – Послышался щелчок зажигалки и звук глубокой затяжки. Тират закурил сигарету с очень подходящим журналистам названием «Новость». – У нас есть профессиональное выражение «охотник за тенями», – продолжал он после паузы. – Это журналист, которому повсюду мерещатся заговоры и махинации. Материал сам по себе не имеет ценности – за ним обязательно должно что-то стоять. Тайный сговор, мошенничество. Чтобы прослыть хорошим журналистом, надо, чтобы что-то из этого присутствовало в твоих статьях. А Ривка, поверь мне, проявила себя чертовски хорошей журналисткой, конечно, когда была моложе. Но если большинство из нас, как правило, начинают с фактов и исследуют, куда они приведут, Ривка все чаще и чаще опиралась на предположение, что существует очередной подрывающий основы заговор, и выискивала факты, которые бы подтвердили ее теорию. У нее появились странные мысли, а парочка ее материалов чуть не столкнула нас лбом с законом. Ни у кого не вызывает сомнений, что политик Либерман – тот еще мерзавец, но я не способен представить, чтобы он возглавил заговор с целью взорвать Харам аль-Шариф.
По своим наблюдениям за израильскими правыми, Бен-Рой не стал бы так категорично это утверждать, но вслух ничего не сказал.
– Начальство решило, что она стала для нас источником неприятностей, и вышвырнуло пинком под зад. Я жалел, что ей пришлось уйти. Многие жалели. Пусть она была невыносима, но если за что-то бралась, то неслась к цели, как крылатая ракета. Никто не обладал такой способностью проникать в самую суть предмета, как Ривка Клейнберг. Абсолютно бесстрашная. Можно сказать, самоубийственно бесстрашная.
Бен-Рой делал пометки.
– Когда Клейнберг от вас ушла, куда она подалась? В другую газету?
– Никто бы ее не взял, – ответил Тират. – Ни одна из больших общенациональных газет. Слишком большая обуза. Слышал, она писала для политического журнала в Яффе. Знаешь, из этих – солидных, левого толка, с тиражом тысяч десять.
– У тебя есть название?
– Подожди.
Послышался гул голосов – Тират опрашивал коллег. Прошло не меньше минуты, прежде чем в трубке вновь послышался его голос:
– Он называется «Мацпун ха-Ам». «Совесть нации». Судя по названию, моя оценка тиража слишком завышена. Редакция… – Он продиктовал адрес и телефон редакции, а также имя главного редактора – Мордехай Яарон. – И на случай если ты собираешься заняться поисками, я уверен, что у нее не осталось ближайшего родственника, которому она могла бы что-то завещать. Родители покончили жизнь самоубийством. Отравились газом. Грустная ирония судьбы, если вспомнить, что они пережили холокост. Она написала на эту тему статью. Возможно, поэтому так и сбрендила.
– Братья или сестры? Сожитель?
– Я по крайней мере не слышал. Помнится, у нее был кот.
Бен-Рой попросил приятеля позондировать почву, не отыщется ли какая-нибудь еще информация. Затем, решив, что получил более чем достаточно, чтобы взяться за работу, начал закруглять разговор.
– Дай знать, если что-нибудь придет в голову, – попросил он.
– И ты дай знать, если появится интересный поворот.
Бен-Рой поблагодарил журналиста и повесил трубку. Но через минуту Тират позвонил снова.
– Вот еще что – может, это важно, а может, нет, – сказал он. – Вскоре после ухода Ривки я болтал с заместителем главного редактора Иосси Белманом, и он упомянул, что из всех угроз ее встревожили только две. Это было несколько лет назад, так что, по-видимому, никак не связано…
– Продолжай, – попросил Бен-Рой.
– Сначала ей грозили поселенцы Хеврона. Она написала статью о каком-то дозорном взводе, который там организовали. Дозорные обходили по ночам территорию и стреляли по коленям арабским детям. Нашли ее домашний адрес и стали присылать пакеты с пулями и гнилым мясом. Поскольку это вотчина экстремиста Баруха Гольдштейна, к таким вещам надо относиться серьезно.
Бен-Рой сделал пометку.
– Вторая угроза?
– Последовала после скандала с Мелцером. На нее серьезно разозлились русские, раскошелившиеся на миллионные взятки и рассчитывавшие получить в обмен контракты на строительство. Но благодаря Ривкиной статье их надежды не материализовались. Явно след русской мафии. Прошел слушок, что тогда русские заключили собственный контракт. На нее. От чего у Ривки окончательно крыша поехала. Но все это случилось четыре года назад – чего им было так долго тянуть? Возможно, тут нет никакой связи, но я все-таки решил тебе сказать.
Журналист повесил трубку, а Бен-Рой остался сидеть, глядя в блокнот. Цепь росла, но при этом, похоже, запутывалась.
Луксор
Когда Халифа и Сария вернулись в Луксор, время ленча уже миновало. Они въехали в город с востока, по ведущей в аэропорт дороге. На перекрестке улиц Эль-Карнак и Эль-Матхари, пока ждали зеленого сигнала светофора, Халифа неожиданно открыл дверцу и вышел.
– Увидимся в участке, – бросил он. – Мне надо кое с кем поговорить.
Детектив захлопнул дверцу, прошел по Эль-Карнак метров пятьдесят и нырнул, как показалось Сарии в кондитерскую. Через несколько минут он появился с большим бумажным пакетом, но к этому времени сигнал светофора успел переключиться на зеленый и снова на красный, и Сария был уже далеко.
«Все переменилось. – Эта мысль всякий раз возникала у Халифы, когда он бродил по центру города. – Ничто не осталось прежним».
С уходом Мубарака при новом правительстве Египет, конечно, изменился. Задолго до январской революции стала совершенно иной государственная политика, и в Луксоре тоже начались метаморфозы. Раньше город представлял милую сердцу Халифы мешанину покрытых пылью домов и забитых транспортом улиц – свидетельство неправильной городской планировки или, вернее, полного ее отсутствия. Но вот уже несколько лет город бился в пароксизмах коренной реорганизации. Градоначальник требовал расчистки, обновления и добивался этого – не важно, какими средствами и какими жертвами. Расширялись дороги, устанавливались сложные системы регулировки уличного движения, сносились старые дома, возводились новые здания. Исчезло розовое уродство восьмиэтажного нового «Зимнего дворца». Замостили Мидан-Хагаг, перекроили Карнакскую эспланаду, всю Корнич эль-Нил перерыли, сделали пешеходной и опустили на уровень реки.
Больше всего пострадал участок города шириной в сотню метров от Карнака на севере до Луксорского храма на юге: снесли все на протяжении трех километров, чтобы представить на всеобщее обозрение церемониальную Аллею сфинксов, в древности связывавшую между собой храмы. Среди многочисленных зданий, которыми пожертвовали во время расчистки, снос двух особенно отозвался в душе у Халифы – старого помещения полицейского участка у Луксорского храма и невзрачного бетонного многоквартирного дома, где он раньше жил с семьей.
Расставание с участком он не воспринял как трагедию – не такой уж приятный там был коллектив. Но потеря дома, в дополнение ко всем прочим горестям, вызывала в душе глубокую печаль. Вспоминались шестнадцать лет жизни: смех и слезы, радости и неприятности. И все это уничтожено сокрушительными ударами ломающего дом ядра только для того, чтобы стаду разжиревших европейцев было удобнее делать красивенькие снимки. Халифа любил историко-культурное наследие своей страны. Если бы не нужда в деньгах, толкнувшая его в полицию, он бы наверняка пошел работать в Высший совет по древностям. И вот теперь он негодовал на это наследие. Тысячи людей лишились корней, перевернуты тысячи судеб, и ради чего? Ради шеренги сфинксов, которых даже не сумели как следует отрыть и половину заменили на цементные копии. Безумие! Безумие власти. И как всегда в Египте – как всегда повсюду – расплачивались за это безумие те, кто властью не обладал.
Халифа свернул на шарья Тутанхамон, узкую улочку, на которой находилась коптская церковь Святой Марии. Через сотню метров улица возле церкви внезапно обрывалась и упиралась в обширный, заваленный всевозможным хламом пустырь. Направо и налево уходила Аллея сфинксов – шестиметровая рана, прорезавшая сердце города, словно борозда от огромного упавшего самолета. Здесь, как и в других местах вдоль аллеи, еще предстояло закончить раскопки, и через траншею был переброшен мостик. Оказавшись на шарья Ахмес, Халифа направился к ветхому зданию с облупившейся краской, сломанными ставнями и коптским крестом над входом. Вывеска на доме гласила: «Общество доброго самаритянина в пользу детей-калек». Халифа поднялся по ступеням и вошел внутрь.
В прихожей его встретил сидевший на игрушечном мотоцикле горбатый мальчик. Он раскачивался взад и вперед, болтал тонкими кривыми ногами и бурчал, изображая гудение мотора. Халифа достал из бумажного пакета шоколадку и подал ему.
– Мне нужна Демиана, – сказал он. – Демиана Баракат.
Мальчик посмотрел на шоколадку, затем, не говоря ни слова, соскользнул с мотоцикла и, взяв детектива за руку, повел в большую гостиную. Там были еще дети: одни сидели в инвалидных креслах, другие играли на полу или неподвижно лежали на диване и смотрели мультфильмы по допотопному черно-белому телевизору. За столом сидел молодой человек и с ложечки кормил безрукого ребенка.
– Чем могу служить?
– Я ищу Демиану.
– Туда. – Молодой человек кивнул в сторону двери в дальнем конце комнаты.
Халифа протянул ему пакет, знаком давая понять, что его содержимое надо раздать детям, и направился к двери. Горбун по-прежнему держал его за руку. Постучав в неплотно закрытую дверь, детектив толчком отворил створку. За столом сидела худая седеющая женщина с золотым крестиком на шее. Подперев голову руками и опираясь локтями о стол, она разбирала бумаги. Когда Халифа вошел, женщина подняла на него красные за стеклами очков в золоченой оправе глаза.
– Юсуф. – Она невесело улыбнулась. – Какой приятный сюрприз!
– Я в неподходящий момент?
– Сейчас всегда неподходящий момент. Входите, входите.
Она сняла очки, вытерла слезящиеся глаза и рукой пригласила детектива. Мальчик так и остался с ним рядом.
– Хелми, шел бы ты, поиграл с мотоциклом.
Мальчик не двинулся, и женщина, обойдя стол, мягко взяла его за руку.
– Иди, мой хороший, покатайся. – Она поцеловала его в лоб, вывела в гостиную и закрыла дверь. – Что вы ему дали? – спросила она, возвращаясь к столу.
– Шоколадку.
Женщина улыбнулась:
– Ему нравятся люди, которые ему что-то дают. Он к ним привязывается. Пожалуйста, садитесь. Хотите чаю или кофе?
– Шукран, ничего не надо. Извините за вторжение.
– Ну что за глупости. Рада вас видеть. Всегда вам рада. Уж сколько лет.
Халифе и Демиане Баракат было что вспомнить. Одно из первых дел детектива после того, как его направили из родной Гизы в Луксор, было связано с коптской общиной, а Демиана осуществляла контакт с полицией. Она управляла не только «Добрым самаритянином» – кроме него, еще полудюжиной благотворительных организаций, входила в муниципальный совет и редактировала небольшую общинную газету. Если кто-нибудь и обладал более глубокими знаниями коптского мира, то Халифа такого человека не знал.
– Как поживает Зенаб? – спросила Демиана.
– Нормально, – ответил детектив. – Намного лучше. Она… – Он колебался, не зная, что добавить. И, ничего не придумав, бессмысленно кивнул и перевел разговор на другое: – Как обстоят дела с церковью?
– Все еще боремся, хотя результат предрешен. Вопрос не в том, да или нет. Вопрос в том – когда.
Как старый дом Халифы, как полицейский участок и многие другие здания, церковь Святой Марии планировалась к сносу, чтобы расчистить пространство для Аллеи сфинксов.
– По крайней мере хоть это место сбережете, – проговорил полицейский.
– Ненадолго. – Демиана показала лист бумаги. – Письмо из секретариата губернатора. Нам наполовину урезают финансирование. Равносильно тому, как если бы прямо заявили, что закрывают. Находят деньги, чтобы вырыть трехкилометровую яму, а для беспомощных детей…
Она сняла очки и снова вытерла глаза.
– Этот мальчик, Хелми, который вас привел. Он прожил здесь всю жизнь. Волонтеры нашли его младенцем. Можете представить, родители выкинули его на свалку. Что ему делать? Куда деваться? – Голос Демианы дрогнул. – Какой жестокий мир, – пробормотала она. – Проклятый, жестокий мир. Но вам-то, Юсуф, это хорошо известно.
– Да, – кивнул Халифа. – Известно.
На мгновение их глаза встретились. Демиана тяжело вздохнула, отложила письмо, опустила ладони на стол и вдруг приняла деловой вид.
– Во всяком случае, вы явились сюда не для того, чтобы выслушивать мои стоны. Чем могу помочь?
Халифа смущенно поерзал. После того, что рассказала эта женщина, неудобно было просить ее о помощи – у нее и без того было достаточно проблем. Демиана прочитала его мысли и улыбнулась:
– Смелее, Юсуф. Мы давно друг друга знаем. Выкладывайте.
– Это не настолько важно, – пробормотал он. – Я и сам…
– Юсуф!
– Хорошо, хорошо. Я хотел выудить из вас кое-какую информацию о коптской общине.
Демиана хлопнула по крышке стола.
– Смелее.
– Вы следите за ситуацией. Не слышали ли вы в последнее время о проявлении вражды по отношению к христианам? Нападения, случаи вандализма?
– Вражда по отношению к коптам никогда не утихает. Вы знаете это не хуже меня. Вот только на прошлой неделе парень из Наг-Хаммади…
– Речь не о Среднем Египте, – перебил ее полицейский. – Меня интересует, что происходит здесь. В окрестностях Луксора.
Демиана прищурилась.
– Что-нибудь случилось?
Халифа рассказал ей о фермере и его отравленном колодце.
– У его двоюродного брата тоже испортилась вода, – продолжал он. – Фермер считает, что это дело рук кого-нибудь из соседней деревни, а староста отрицает, что ему что-то известно. Я хотел бы знать, это местная проблема или часть чего-то более общего.
Женщина откинулась на спинку стула и стала теребить крестик на груди. Над ее головой лениво хлопал лопастями древний вентилятор, почти не разгоняя стоящую в комнате жару.
– Я ничего не слышала, – проговорила она после долгой паузы. – На севере, как вы знаете, постоянное напряжение. А здесь, слава Богу, все было спокойно. Ну, шейх проповедовал по деревням, Омар, как его там…
– Абд-эль-Карим.
– Да, он. Но его проповеди были скорее антисемитскими, чем антихристианскими. Был еще случай с чистильщиком обуви, когда его бросили в Нил. Он был коптом, но, по-моему, речь шла скорее о деньгах, чем о религиозных убеждениях.
Демиана помолчала, поглаживая пальцами крест. Из-за двери послышался хриплый детский плач, казалось, мучительные рыдания сотрясали весь дом.
– Ничего не могу припомнить, – наконец сказала она. – Мы община меньшинства, поэтому постоянно настороже, особенно после волнений в каирском районе Имбаба и взрыва у церкви в Александрии. Но до сегодняшнего дня у нас таких проблем, как в Фаршуте, не было. И определенно никакого насилия. Есть среди мусульман такие, которые не хотят общаться с христианами. И в моей общине есть люди, не желающие общаться с мусульманами. Но, как правило, все каким-то образом притираются. Неприязненный взгляд – самое неприятное, что тут может быть. Да вот еще собираются сломать нашу церковь. Так ведь и мечети идут под бульдозер. Религиозная неприязнь тут ни при чем.
– Городом управляют полные идиоты, – заметил Халифа.
– Совершенно с вами согласна.
В дверь просунул голову молодой человек, которого Халифа видел до этого в гостиной, и напомнил Демиане, что через пару минут должны появиться люди из банка «Миср».
– Мы просим заем, – объяснила она. – Не уверена, что у нас получится. Другие банки нам отказали, но попытаться все равно необходимо. Простите, вынуждена прервать нашу беседу.
Халифа махнул рукой.
– Мне тоже пора возвращаться в участок.
Они встали и вышли в гостиную. Рыдал безрукий ребенок, которого, словно сломанную куклу, усадили в углу дивана. Девочка, решил Халифа, хотя не совсем уверенно. Проходя мимо, Демиана подхватила ее на руки и прижала к груди. Почти сразу рыдания сменились приглушенным хныканьем. Демиана покачала ребенка и отдала молодому человеку, а сама повела полицейского к выходу. Горбатый мальчик снова сидел на мотоцикле, его непропорционально большие губы были измазаны шоколадом. Увидев взрослых, он слез с сиденья и опять взял Халифу за руку.
– Не откажетесь порасспрашивать? – спросил детектив, пока они шли через прихожую. – Может, кто-нибудь что-нибудь слышал.
– Конечно, не откажусь. И если что-нибудь узнаю, дам вам знать.
Они остановились на пороге. Неожиданный порыв ветра поднял в воздух вихри пыли и песка.
– Рад был повидать вас, Демиана. Мне очень жаль, что у вас так получилось с финансированием.
– Не беспокойтесь о нас, – ответила женщина. – Выберемся. Бог о нас позаботится.
Еще недавно Халифа бы ей поверил, но сейчас она его не убедила. В последние месяцы рухнул не только его дом.
– Отправлю электронные письма нескольким людям, – сказал он. – Может, чем-нибудь удастся помочь.
– Спасибо. И пожалуйста, передайте Зенаб, что мы думаем о ней. – Демиана помолчала и после колебания добавила: – Юсуф, я хочу, чтобы вы знали…
Он успокаивающе поднял руку. Освободив другую из ладошки мальчика, он присел на корточки и обнял изуродованные плечи ребенка.
– Ты веришь в волшебство, Хелми?
Ответа не последовало.
– Показать тебе кое-что?
Мальчик едва заметно кивнул. Глядя ему в глаза, Халифа потихоньку развернул в кармане батончик «Марс», который оставил, чтобы съесть по дороге в участок, и спрятал за спиной Хелми.
– Абракадабра, – прошептал он, делая вид, что вынимает батончик из уха мальчика.
Тот восторженно расхохотался. Халифа уже шел по улице, а горбун все еще смеялся, и детектив подумал, что это самый печальный звук, который ему приходилось слышать.
Иерусалим
Прежде чем отправиться в квартиру Ривки Клейнберг, Бен-Рой сделал еще три звонка.
Первый – в редакцию «Мацпун ха-Ам», журнала в Яффе, в который она писала. Он наткнулся на автоответчик и, оставив номер своего мобильного телефона, попросил перезвонить ему как можно быстрее.
Второй звонок был пробным шаром. Он набрал номер авиакомпании «Эль Аль». Найденная в соборе сумка могла означать, что Клейнберг либо куда-то уезжала, либо вернулась – скорее первое, поскольку одежда в сумке была чистой. Среди вещей он нашел нераспечатанную упаковку с эластичными лечебными чулками, и это наводило на мысль, что она собиралась лететь на самолете. Мать Бен-Роя ни за что бы не полетела без противоэмболийных чулок. Ривка Клейнберг могла воспользоваться десятком авиакомпаний, и все их предстояло проверить, если интуиция насчет «Эль Аль» его подведет. Но «Эль Аль» была крупнейшим израильским авиаперевозчиком, и с нее следовало начинать. Бен-Рой связался с чиновником из головного офиса, объяснил ситуацию и попросил выяснить, нет ли Ривки Клейнберг в списках пассажиров.
Последнему он позвонил Дову Зиски и обнаружил, что телефон помощника переключен на автоответчик.
– Зиски, – сказал он, – это Бен-Рой. Мы опознали жертву. Мне надо, чтобы ты поработал с ее электронной почтой, городским и мобильным телефонами. Детали оставлю у тебя на столе.
Он колебался, не добавить ли что-нибудь еще, не подбодрить ли парня, как просила Лея Шалев. Но это был не его стиль. И, бросив короткое «До встречи», он собрался разъединиться, но снова поднес трубку к уху.
– Вот еще что: пока ты на территории собора, сделай одолжение, заскочи к архиепископу Петросяну. Армену Петросяну. Я говорил с ним раньше, и он утверждал, что ему ничего не известно. Но никогда не вредно предпринять вторую попытку. Посмотрим, может, тебе удастся что-нибудь из него вытянуть. – Бен-Рой опять замялся, но все-таки закончил: – Удачи! – и, повесив трубку, схватил куртку и поспешил по делам.
Клейнберг жила в многоквартирном доме на углу Ха-Эшкол и Ха-Амоним, в двух шагах от многокрасочной сутолоки крытого рынка «Махане Йехуда». Подскочив на попутной патрульной машине, Бен-Рой вышел напротив торговых рядов и углубился под навес крытых аркад. В пятницу рынок был битком набит покупателями – все бросились запасать продукты, пока не наступила суббота: фрукты, овощи, мясо, рыбу, оливки, сыр, чаллах[34], халву – каждый лоток окружали толпы, и большую долю среди них составляли ортодоксальные евреи в черных костюмах. За последние годы на этом месте трижды гремели взрывы, и тем не менее покупатели приходили. А почему бы и нет – здесь продавали самые свежие продукты во всем Иерусалиме.
Бен-Рой остановился у прилавка булочника, купил пару треугольных пирожков бурекас с начинкой из сыра, шпината и картофеля и пончики суфганийот, протолкался через рынок и вышел с другой стороны. К тому времени, когда он оказался у дома Клейнберг в конце Ха-Эшкол – невзрачного четырех этажного здания с увитыми зеленью балконами и кафе на первом этаже, – он съел все до крошки и в животе перестало урчать.
Перед металлической дверью в дом висела панель домофона, под ней мезуза[35] размером с гавайскую сигару. Бен-Рой вытер руки о джинсы и подошел к входу. Напротив некоторых кнопок звонков стояли имена, напротив других ничего не было. Не было и имени Ривки Клейнберг. Он нажал на кнопку с табличкой «Давидович, ответственный за поддержание порядка».
– Кен[36].
– Господин Давидович?
– Кен.
– Шалом. Я детектив Арие Бен-Рой из иерусалимской полиции…
– Наконец-то!
– Простите?
– Я вызывал вас четыре дня назад. Помоги нам Господь! Неудивительно, что страна летит в тартарары, если полиция действует таким образом.
Бен-Рой понятия не имел, о чем он говорит.
– Я пришел по поводу госпожи Ривки Клейнберг.
– Это вы мне говорите? А по поводу кого же еще? – Давидович был очень сердит. – Ждите там, я сейчас вас впущу.
В динамике раздался щелчок, послышался звук открываемой двери и шаркающих шагов в холле, щелкнул замок. Входная дверь отворилась внутрь, и перед Бен-Роем оказался невысокий лысеющий мужчина в шерстяной кофте, домашних тапочках и белой ермолке. Почему-то на кофте красовался значок с надписью «Голосуйте за “Шомрей сфарад”», хотя никаких выборов в ближайшее время не предвиделось.
– Ну и что вы так долго тянули? – накинулся он на Бен-Роя.
– Произошла какая-то ошибка, – начал объяснять детектив. – Я пришел, потому что…
– Угрозы, знаю! Это же я вам звонил.
Бен-Рой ухватился за его фразу.
– Кто-то угрожал госпоже Клейнберг?
– Что?
– Вы позвонили в полицию, потому что кто-то угрожал госпоже Клейнберг?
– Что вы такое несете? Это Клейнберг мне угрожала! Говорила, что убьет меня, ненормальная баба! Я здесь ответственный квартиросъемщик, должен следить за чистотой. Ее кот гадит на лестнице, и у меня есть все права жаловаться. Валит посредине пола, дерьмо с мой кулак! Был бы у меня пистолет…
– Госпожу Клейнберг вчера вечером убили, – сказал Бен-Рой.
Давидович мгновенно онемел.
– Ее тело обнаружили сегодня утром, мы только что разыскали ее адрес.
Ответственный за поддержание порядка моргал и переминался с ноги на ногу.
– Размером с мой кулак… прямо посреди лестницы… – Это все, что он сумел из себя выдавить.
Бен-Рой объяснил, что ему необходимо осмотреть квартиру убитой. Что-то бормоча себе под нос, Давидович, шаркая, пошел за хозяйскими ключами. Вернувшись, нажал на стене кнопку таймера освещения лестницы и повел детектива наверх.
– Тяжелым она была человеком, – сообщил он по дороге. – О мертвых не полагается, и мне жаль, что с ней произошло такое, но человеком она была тяжелым. Жильцам не разрешается иметь животных, это против условий аренды. Но я закрывал глаза. Говорил: не выпускайте кота из квартиры, и я ни слова не скажу. Но она не слушалась, и он гадил на лестнице. А когда я протестовал, она приходила в ярость. Боже, как она ругалась. Ну и язык был у этой женщины. Долбаное это, долбаное то. Не суйтесь в ее долбаные дела. Безобразие. Испорченная женщина, отвратительная. Не сочтите за грубость!
Они поднялись на верхний этаж. Давидович снова нажал на кнопку таймера освещения и повел детектива к двери в дальнем конце лестничной площадки, останавливаясь по дороге показать, где гадил ненавистный кот.
– Размером с мой кулак, – бормотал он.
На двери был глазок и два замка – оба врезные, один в середине створки, другой выше. Давидович, перебирая ключи, попытался вставить один из них в верхний замок, убедился, что он не подходит, взял другой и начал поворачивать.
– Подождите! – Бен-Рой схватил его за руку и отвел на шаг назад.
Что-то привлекло его внимание. На полу. На плитке у нижней кромки двери напротив косяка лежал кусочек спички меньше сантиметра длиной. Детектив нагнулся и подобрал. Возможно, ничего важного. Со слов Натана Тирата он понял, что у Клейнберг были все основания, чтобы психовать. Спичка в двери – классическая уловка психопатов. Вставляют кусочек спички между створкой двери и рамой. Если дверь открывают, спичка падает на пол и дает хозяину знать, что кто-то побывал в его квартире.
– Прежде всего – работать с ней настоящий кошмар. Грубиянка. Жуткая спорщица. Устраивала черт знает что, если у нее в тексте меняли хотя бы слово. Все от нее рыдали. Но терпели, пока она эффективно работала. Но в конце концов…
– Ее работа перестала приносить результат.
– Скорее у нее появилась мания разоблачительства… – Послышался щелчок зажигалки и звук глубокой затяжки. Тират закурил сигарету с очень подходящим журналистам названием «Новость». – У нас есть профессиональное выражение «охотник за тенями», – продолжал он после паузы. – Это журналист, которому повсюду мерещатся заговоры и махинации. Материал сам по себе не имеет ценности – за ним обязательно должно что-то стоять. Тайный сговор, мошенничество. Чтобы прослыть хорошим журналистом, надо, чтобы что-то из этого присутствовало в твоих статьях. А Ривка, поверь мне, проявила себя чертовски хорошей журналисткой, конечно, когда была моложе. Но если большинство из нас, как правило, начинают с фактов и исследуют, куда они приведут, Ривка все чаще и чаще опиралась на предположение, что существует очередной подрывающий основы заговор, и выискивала факты, которые бы подтвердили ее теорию. У нее появились странные мысли, а парочка ее материалов чуть не столкнула нас лбом с законом. Ни у кого не вызывает сомнений, что политик Либерман – тот еще мерзавец, но я не способен представить, чтобы он возглавил заговор с целью взорвать Харам аль-Шариф.
По своим наблюдениям за израильскими правыми, Бен-Рой не стал бы так категорично это утверждать, но вслух ничего не сказал.
– Начальство решило, что она стала для нас источником неприятностей, и вышвырнуло пинком под зад. Я жалел, что ей пришлось уйти. Многие жалели. Пусть она была невыносима, но если за что-то бралась, то неслась к цели, как крылатая ракета. Никто не обладал такой способностью проникать в самую суть предмета, как Ривка Клейнберг. Абсолютно бесстрашная. Можно сказать, самоубийственно бесстрашная.
Бен-Рой делал пометки.
– Когда Клейнберг от вас ушла, куда она подалась? В другую газету?
– Никто бы ее не взял, – ответил Тират. – Ни одна из больших общенациональных газет. Слишком большая обуза. Слышал, она писала для политического журнала в Яффе. Знаешь, из этих – солидных, левого толка, с тиражом тысяч десять.
– У тебя есть название?
– Подожди.
Послышался гул голосов – Тират опрашивал коллег. Прошло не меньше минуты, прежде чем в трубке вновь послышался его голос:
– Он называется «Мацпун ха-Ам». «Совесть нации». Судя по названию, моя оценка тиража слишком завышена. Редакция… – Он продиктовал адрес и телефон редакции, а также имя главного редактора – Мордехай Яарон. – И на случай если ты собираешься заняться поисками, я уверен, что у нее не осталось ближайшего родственника, которому она могла бы что-то завещать. Родители покончили жизнь самоубийством. Отравились газом. Грустная ирония судьбы, если вспомнить, что они пережили холокост. Она написала на эту тему статью. Возможно, поэтому так и сбрендила.
– Братья или сестры? Сожитель?
– Я по крайней мере не слышал. Помнится, у нее был кот.
Бен-Рой попросил приятеля позондировать почву, не отыщется ли какая-нибудь еще информация. Затем, решив, что получил более чем достаточно, чтобы взяться за работу, начал закруглять разговор.
– Дай знать, если что-нибудь придет в голову, – попросил он.
– И ты дай знать, если появится интересный поворот.
Бен-Рой поблагодарил журналиста и повесил трубку. Но через минуту Тират позвонил снова.
– Вот еще что – может, это важно, а может, нет, – сказал он. – Вскоре после ухода Ривки я болтал с заместителем главного редактора Иосси Белманом, и он упомянул, что из всех угроз ее встревожили только две. Это было несколько лет назад, так что, по-видимому, никак не связано…
– Продолжай, – попросил Бен-Рой.
– Сначала ей грозили поселенцы Хеврона. Она написала статью о каком-то дозорном взводе, который там организовали. Дозорные обходили по ночам территорию и стреляли по коленям арабским детям. Нашли ее домашний адрес и стали присылать пакеты с пулями и гнилым мясом. Поскольку это вотчина экстремиста Баруха Гольдштейна, к таким вещам надо относиться серьезно.
Бен-Рой сделал пометку.
– Вторая угроза?
– Последовала после скандала с Мелцером. На нее серьезно разозлились русские, раскошелившиеся на миллионные взятки и рассчитывавшие получить в обмен контракты на строительство. Но благодаря Ривкиной статье их надежды не материализовались. Явно след русской мафии. Прошел слушок, что тогда русские заключили собственный контракт. На нее. От чего у Ривки окончательно крыша поехала. Но все это случилось четыре года назад – чего им было так долго тянуть? Возможно, тут нет никакой связи, но я все-таки решил тебе сказать.
Журналист повесил трубку, а Бен-Рой остался сидеть, глядя в блокнот. Цепь росла, но при этом, похоже, запутывалась.
Луксор
Когда Халифа и Сария вернулись в Луксор, время ленча уже миновало. Они въехали в город с востока, по ведущей в аэропорт дороге. На перекрестке улиц Эль-Карнак и Эль-Матхари, пока ждали зеленого сигнала светофора, Халифа неожиданно открыл дверцу и вышел.
– Увидимся в участке, – бросил он. – Мне надо кое с кем поговорить.
Детектив захлопнул дверцу, прошел по Эль-Карнак метров пятьдесят и нырнул, как показалось Сарии в кондитерскую. Через несколько минут он появился с большим бумажным пакетом, но к этому времени сигнал светофора успел переключиться на зеленый и снова на красный, и Сария был уже далеко.
«Все переменилось. – Эта мысль всякий раз возникала у Халифы, когда он бродил по центру города. – Ничто не осталось прежним».
С уходом Мубарака при новом правительстве Египет, конечно, изменился. Задолго до январской революции стала совершенно иной государственная политика, и в Луксоре тоже начались метаморфозы. Раньше город представлял милую сердцу Халифы мешанину покрытых пылью домов и забитых транспортом улиц – свидетельство неправильной городской планировки или, вернее, полного ее отсутствия. Но вот уже несколько лет город бился в пароксизмах коренной реорганизации. Градоначальник требовал расчистки, обновления и добивался этого – не важно, какими средствами и какими жертвами. Расширялись дороги, устанавливались сложные системы регулировки уличного движения, сносились старые дома, возводились новые здания. Исчезло розовое уродство восьмиэтажного нового «Зимнего дворца». Замостили Мидан-Хагаг, перекроили Карнакскую эспланаду, всю Корнич эль-Нил перерыли, сделали пешеходной и опустили на уровень реки.
Больше всего пострадал участок города шириной в сотню метров от Карнака на севере до Луксорского храма на юге: снесли все на протяжении трех километров, чтобы представить на всеобщее обозрение церемониальную Аллею сфинксов, в древности связывавшую между собой храмы. Среди многочисленных зданий, которыми пожертвовали во время расчистки, снос двух особенно отозвался в душе у Халифы – старого помещения полицейского участка у Луксорского храма и невзрачного бетонного многоквартирного дома, где он раньше жил с семьей.
Расставание с участком он не воспринял как трагедию – не такой уж приятный там был коллектив. Но потеря дома, в дополнение ко всем прочим горестям, вызывала в душе глубокую печаль. Вспоминались шестнадцать лет жизни: смех и слезы, радости и неприятности. И все это уничтожено сокрушительными ударами ломающего дом ядра только для того, чтобы стаду разжиревших европейцев было удобнее делать красивенькие снимки. Халифа любил историко-культурное наследие своей страны. Если бы не нужда в деньгах, толкнувшая его в полицию, он бы наверняка пошел работать в Высший совет по древностям. И вот теперь он негодовал на это наследие. Тысячи людей лишились корней, перевернуты тысячи судеб, и ради чего? Ради шеренги сфинксов, которых даже не сумели как следует отрыть и половину заменили на цементные копии. Безумие! Безумие власти. И как всегда в Египте – как всегда повсюду – расплачивались за это безумие те, кто властью не обладал.
Халифа свернул на шарья Тутанхамон, узкую улочку, на которой находилась коптская церковь Святой Марии. Через сотню метров улица возле церкви внезапно обрывалась и упиралась в обширный, заваленный всевозможным хламом пустырь. Направо и налево уходила Аллея сфинксов – шестиметровая рана, прорезавшая сердце города, словно борозда от огромного упавшего самолета. Здесь, как и в других местах вдоль аллеи, еще предстояло закончить раскопки, и через траншею был переброшен мостик. Оказавшись на шарья Ахмес, Халифа направился к ветхому зданию с облупившейся краской, сломанными ставнями и коптским крестом над входом. Вывеска на доме гласила: «Общество доброго самаритянина в пользу детей-калек». Халифа поднялся по ступеням и вошел внутрь.
В прихожей его встретил сидевший на игрушечном мотоцикле горбатый мальчик. Он раскачивался взад и вперед, болтал тонкими кривыми ногами и бурчал, изображая гудение мотора. Халифа достал из бумажного пакета шоколадку и подал ему.
– Мне нужна Демиана, – сказал он. – Демиана Баракат.
Мальчик посмотрел на шоколадку, затем, не говоря ни слова, соскользнул с мотоцикла и, взяв детектива за руку, повел в большую гостиную. Там были еще дети: одни сидели в инвалидных креслах, другие играли на полу или неподвижно лежали на диване и смотрели мультфильмы по допотопному черно-белому телевизору. За столом сидел молодой человек и с ложечки кормил безрукого ребенка.
– Чем могу служить?
– Я ищу Демиану.
– Туда. – Молодой человек кивнул в сторону двери в дальнем конце комнаты.
Халифа протянул ему пакет, знаком давая понять, что его содержимое надо раздать детям, и направился к двери. Горбун по-прежнему держал его за руку. Постучав в неплотно закрытую дверь, детектив толчком отворил створку. За столом сидела худая седеющая женщина с золотым крестиком на шее. Подперев голову руками и опираясь локтями о стол, она разбирала бумаги. Когда Халифа вошел, женщина подняла на него красные за стеклами очков в золоченой оправе глаза.
– Юсуф. – Она невесело улыбнулась. – Какой приятный сюрприз!
– Я в неподходящий момент?
– Сейчас всегда неподходящий момент. Входите, входите.
Она сняла очки, вытерла слезящиеся глаза и рукой пригласила детектива. Мальчик так и остался с ним рядом.
– Хелми, шел бы ты, поиграл с мотоциклом.
Мальчик не двинулся, и женщина, обойдя стол, мягко взяла его за руку.
– Иди, мой хороший, покатайся. – Она поцеловала его в лоб, вывела в гостиную и закрыла дверь. – Что вы ему дали? – спросила она, возвращаясь к столу.
– Шоколадку.
Женщина улыбнулась:
– Ему нравятся люди, которые ему что-то дают. Он к ним привязывается. Пожалуйста, садитесь. Хотите чаю или кофе?
– Шукран, ничего не надо. Извините за вторжение.
– Ну что за глупости. Рада вас видеть. Всегда вам рада. Уж сколько лет.
Халифе и Демиане Баракат было что вспомнить. Одно из первых дел детектива после того, как его направили из родной Гизы в Луксор, было связано с коптской общиной, а Демиана осуществляла контакт с полицией. Она управляла не только «Добрым самаритянином» – кроме него, еще полудюжиной благотворительных организаций, входила в муниципальный совет и редактировала небольшую общинную газету. Если кто-нибудь и обладал более глубокими знаниями коптского мира, то Халифа такого человека не знал.
– Как поживает Зенаб? – спросила Демиана.
– Нормально, – ответил детектив. – Намного лучше. Она… – Он колебался, не зная, что добавить. И, ничего не придумав, бессмысленно кивнул и перевел разговор на другое: – Как обстоят дела с церковью?
– Все еще боремся, хотя результат предрешен. Вопрос не в том, да или нет. Вопрос в том – когда.
Как старый дом Халифы, как полицейский участок и многие другие здания, церковь Святой Марии планировалась к сносу, чтобы расчистить пространство для Аллеи сфинксов.
– По крайней мере хоть это место сбережете, – проговорил полицейский.
– Ненадолго. – Демиана показала лист бумаги. – Письмо из секретариата губернатора. Нам наполовину урезают финансирование. Равносильно тому, как если бы прямо заявили, что закрывают. Находят деньги, чтобы вырыть трехкилометровую яму, а для беспомощных детей…
Она сняла очки и снова вытерла глаза.
– Этот мальчик, Хелми, который вас привел. Он прожил здесь всю жизнь. Волонтеры нашли его младенцем. Можете представить, родители выкинули его на свалку. Что ему делать? Куда деваться? – Голос Демианы дрогнул. – Какой жестокий мир, – пробормотала она. – Проклятый, жестокий мир. Но вам-то, Юсуф, это хорошо известно.
– Да, – кивнул Халифа. – Известно.
На мгновение их глаза встретились. Демиана тяжело вздохнула, отложила письмо, опустила ладони на стол и вдруг приняла деловой вид.
– Во всяком случае, вы явились сюда не для того, чтобы выслушивать мои стоны. Чем могу помочь?
Халифа смущенно поерзал. После того, что рассказала эта женщина, неудобно было просить ее о помощи – у нее и без того было достаточно проблем. Демиана прочитала его мысли и улыбнулась:
– Смелее, Юсуф. Мы давно друг друга знаем. Выкладывайте.
– Это не настолько важно, – пробормотал он. – Я и сам…
– Юсуф!
– Хорошо, хорошо. Я хотел выудить из вас кое-какую информацию о коптской общине.
Демиана хлопнула по крышке стола.
– Смелее.
– Вы следите за ситуацией. Не слышали ли вы в последнее время о проявлении вражды по отношению к христианам? Нападения, случаи вандализма?
– Вражда по отношению к коптам никогда не утихает. Вы знаете это не хуже меня. Вот только на прошлой неделе парень из Наг-Хаммади…
– Речь не о Среднем Египте, – перебил ее полицейский. – Меня интересует, что происходит здесь. В окрестностях Луксора.
Демиана прищурилась.
– Что-нибудь случилось?
Халифа рассказал ей о фермере и его отравленном колодце.
– У его двоюродного брата тоже испортилась вода, – продолжал он. – Фермер считает, что это дело рук кого-нибудь из соседней деревни, а староста отрицает, что ему что-то известно. Я хотел бы знать, это местная проблема или часть чего-то более общего.
Женщина откинулась на спинку стула и стала теребить крестик на груди. Над ее головой лениво хлопал лопастями древний вентилятор, почти не разгоняя стоящую в комнате жару.
– Я ничего не слышала, – проговорила она после долгой паузы. – На севере, как вы знаете, постоянное напряжение. А здесь, слава Богу, все было спокойно. Ну, шейх проповедовал по деревням, Омар, как его там…
– Абд-эль-Карим.
– Да, он. Но его проповеди были скорее антисемитскими, чем антихристианскими. Был еще случай с чистильщиком обуви, когда его бросили в Нил. Он был коптом, но, по-моему, речь шла скорее о деньгах, чем о религиозных убеждениях.
Демиана помолчала, поглаживая пальцами крест. Из-за двери послышался хриплый детский плач, казалось, мучительные рыдания сотрясали весь дом.
– Ничего не могу припомнить, – наконец сказала она. – Мы община меньшинства, поэтому постоянно настороже, особенно после волнений в каирском районе Имбаба и взрыва у церкви в Александрии. Но до сегодняшнего дня у нас таких проблем, как в Фаршуте, не было. И определенно никакого насилия. Есть среди мусульман такие, которые не хотят общаться с христианами. И в моей общине есть люди, не желающие общаться с мусульманами. Но, как правило, все каким-то образом притираются. Неприязненный взгляд – самое неприятное, что тут может быть. Да вот еще собираются сломать нашу церковь. Так ведь и мечети идут под бульдозер. Религиозная неприязнь тут ни при чем.
– Городом управляют полные идиоты, – заметил Халифа.
– Совершенно с вами согласна.
В дверь просунул голову молодой человек, которого Халифа видел до этого в гостиной, и напомнил Демиане, что через пару минут должны появиться люди из банка «Миср».
– Мы просим заем, – объяснила она. – Не уверена, что у нас получится. Другие банки нам отказали, но попытаться все равно необходимо. Простите, вынуждена прервать нашу беседу.
Халифа махнул рукой.
– Мне тоже пора возвращаться в участок.
Они встали и вышли в гостиную. Рыдал безрукий ребенок, которого, словно сломанную куклу, усадили в углу дивана. Девочка, решил Халифа, хотя не совсем уверенно. Проходя мимо, Демиана подхватила ее на руки и прижала к груди. Почти сразу рыдания сменились приглушенным хныканьем. Демиана покачала ребенка и отдала молодому человеку, а сама повела полицейского к выходу. Горбатый мальчик снова сидел на мотоцикле, его непропорционально большие губы были измазаны шоколадом. Увидев взрослых, он слез с сиденья и опять взял Халифу за руку.
– Не откажетесь порасспрашивать? – спросил детектив, пока они шли через прихожую. – Может, кто-нибудь что-нибудь слышал.
– Конечно, не откажусь. И если что-нибудь узнаю, дам вам знать.
Они остановились на пороге. Неожиданный порыв ветра поднял в воздух вихри пыли и песка.
– Рад был повидать вас, Демиана. Мне очень жаль, что у вас так получилось с финансированием.
– Не беспокойтесь о нас, – ответила женщина. – Выберемся. Бог о нас позаботится.
Еще недавно Халифа бы ей поверил, но сейчас она его не убедила. В последние месяцы рухнул не только его дом.
– Отправлю электронные письма нескольким людям, – сказал он. – Может, чем-нибудь удастся помочь.
– Спасибо. И пожалуйста, передайте Зенаб, что мы думаем о ней. – Демиана помолчала и после колебания добавила: – Юсуф, я хочу, чтобы вы знали…
Он успокаивающе поднял руку. Освободив другую из ладошки мальчика, он присел на корточки и обнял изуродованные плечи ребенка.
– Ты веришь в волшебство, Хелми?
Ответа не последовало.
– Показать тебе кое-что?
Мальчик едва заметно кивнул. Глядя ему в глаза, Халифа потихоньку развернул в кармане батончик «Марс», который оставил, чтобы съесть по дороге в участок, и спрятал за спиной Хелми.
– Абракадабра, – прошептал он, делая вид, что вынимает батончик из уха мальчика.
Тот восторженно расхохотался. Халифа уже шел по улице, а горбун все еще смеялся, и детектив подумал, что это самый печальный звук, который ему приходилось слышать.
Иерусалим
Прежде чем отправиться в квартиру Ривки Клейнберг, Бен-Рой сделал еще три звонка.
Первый – в редакцию «Мацпун ха-Ам», журнала в Яффе, в который она писала. Он наткнулся на автоответчик и, оставив номер своего мобильного телефона, попросил перезвонить ему как можно быстрее.
Второй звонок был пробным шаром. Он набрал номер авиакомпании «Эль Аль». Найденная в соборе сумка могла означать, что Клейнберг либо куда-то уезжала, либо вернулась – скорее первое, поскольку одежда в сумке была чистой. Среди вещей он нашел нераспечатанную упаковку с эластичными лечебными чулками, и это наводило на мысль, что она собиралась лететь на самолете. Мать Бен-Роя ни за что бы не полетела без противоэмболийных чулок. Ривка Клейнберг могла воспользоваться десятком авиакомпаний, и все их предстояло проверить, если интуиция насчет «Эль Аль» его подведет. Но «Эль Аль» была крупнейшим израильским авиаперевозчиком, и с нее следовало начинать. Бен-Рой связался с чиновником из головного офиса, объяснил ситуацию и попросил выяснить, нет ли Ривки Клейнберг в списках пассажиров.
Последнему он позвонил Дову Зиски и обнаружил, что телефон помощника переключен на автоответчик.
– Зиски, – сказал он, – это Бен-Рой. Мы опознали жертву. Мне надо, чтобы ты поработал с ее электронной почтой, городским и мобильным телефонами. Детали оставлю у тебя на столе.
Он колебался, не добавить ли что-нибудь еще, не подбодрить ли парня, как просила Лея Шалев. Но это был не его стиль. И, бросив короткое «До встречи», он собрался разъединиться, но снова поднес трубку к уху.
– Вот еще что: пока ты на территории собора, сделай одолжение, заскочи к архиепископу Петросяну. Армену Петросяну. Я говорил с ним раньше, и он утверждал, что ему ничего не известно. Но никогда не вредно предпринять вторую попытку. Посмотрим, может, тебе удастся что-нибудь из него вытянуть. – Бен-Рой опять замялся, но все-таки закончил: – Удачи! – и, повесив трубку, схватил куртку и поспешил по делам.
Клейнберг жила в многоквартирном доме на углу Ха-Эшкол и Ха-Амоним, в двух шагах от многокрасочной сутолоки крытого рынка «Махане Йехуда». Подскочив на попутной патрульной машине, Бен-Рой вышел напротив торговых рядов и углубился под навес крытых аркад. В пятницу рынок был битком набит покупателями – все бросились запасать продукты, пока не наступила суббота: фрукты, овощи, мясо, рыбу, оливки, сыр, чаллах[34], халву – каждый лоток окружали толпы, и большую долю среди них составляли ортодоксальные евреи в черных костюмах. За последние годы на этом месте трижды гремели взрывы, и тем не менее покупатели приходили. А почему бы и нет – здесь продавали самые свежие продукты во всем Иерусалиме.
Бен-Рой остановился у прилавка булочника, купил пару треугольных пирожков бурекас с начинкой из сыра, шпината и картофеля и пончики суфганийот, протолкался через рынок и вышел с другой стороны. К тому времени, когда он оказался у дома Клейнберг в конце Ха-Эшкол – невзрачного четырех этажного здания с увитыми зеленью балконами и кафе на первом этаже, – он съел все до крошки и в животе перестало урчать.
Перед металлической дверью в дом висела панель домофона, под ней мезуза[35] размером с гавайскую сигару. Бен-Рой вытер руки о джинсы и подошел к входу. Напротив некоторых кнопок звонков стояли имена, напротив других ничего не было. Не было и имени Ривки Клейнберг. Он нажал на кнопку с табличкой «Давидович, ответственный за поддержание порядка».
– Кен[36].
– Господин Давидович?
– Кен.
– Шалом. Я детектив Арие Бен-Рой из иерусалимской полиции…
– Наконец-то!
– Простите?
– Я вызывал вас четыре дня назад. Помоги нам Господь! Неудивительно, что страна летит в тартарары, если полиция действует таким образом.
Бен-Рой понятия не имел, о чем он говорит.
– Я пришел по поводу госпожи Ривки Клейнберг.
– Это вы мне говорите? А по поводу кого же еще? – Давидович был очень сердит. – Ждите там, я сейчас вас впущу.
В динамике раздался щелчок, послышался звук открываемой двери и шаркающих шагов в холле, щелкнул замок. Входная дверь отворилась внутрь, и перед Бен-Роем оказался невысокий лысеющий мужчина в шерстяной кофте, домашних тапочках и белой ермолке. Почему-то на кофте красовался значок с надписью «Голосуйте за “Шомрей сфарад”», хотя никаких выборов в ближайшее время не предвиделось.
– Ну и что вы так долго тянули? – накинулся он на Бен-Роя.
– Произошла какая-то ошибка, – начал объяснять детектив. – Я пришел, потому что…
– Угрозы, знаю! Это же я вам звонил.
Бен-Рой ухватился за его фразу.
– Кто-то угрожал госпоже Клейнберг?
– Что?
– Вы позвонили в полицию, потому что кто-то угрожал госпоже Клейнберг?
– Что вы такое несете? Это Клейнберг мне угрожала! Говорила, что убьет меня, ненормальная баба! Я здесь ответственный квартиросъемщик, должен следить за чистотой. Ее кот гадит на лестнице, и у меня есть все права жаловаться. Валит посредине пола, дерьмо с мой кулак! Был бы у меня пистолет…
– Госпожу Клейнберг вчера вечером убили, – сказал Бен-Рой.
Давидович мгновенно онемел.
– Ее тело обнаружили сегодня утром, мы только что разыскали ее адрес.
Ответственный за поддержание порядка моргал и переминался с ноги на ногу.
– Размером с мой кулак… прямо посреди лестницы… – Это все, что он сумел из себя выдавить.
Бен-Рой объяснил, что ему необходимо осмотреть квартиру убитой. Что-то бормоча себе под нос, Давидович, шаркая, пошел за хозяйскими ключами. Вернувшись, нажал на стене кнопку таймера освещения лестницы и повел детектива наверх.
– Тяжелым она была человеком, – сообщил он по дороге. – О мертвых не полагается, и мне жаль, что с ней произошло такое, но человеком она была тяжелым. Жильцам не разрешается иметь животных, это против условий аренды. Но я закрывал глаза. Говорил: не выпускайте кота из квартиры, и я ни слова не скажу. Но она не слушалась, и он гадил на лестнице. А когда я протестовал, она приходила в ярость. Боже, как она ругалась. Ну и язык был у этой женщины. Долбаное это, долбаное то. Не суйтесь в ее долбаные дела. Безобразие. Испорченная женщина, отвратительная. Не сочтите за грубость!
Они поднялись на верхний этаж. Давидович снова нажал на кнопку таймера освещения и повел детектива к двери в дальнем конце лестничной площадки, останавливаясь по дороге показать, где гадил ненавистный кот.
– Размером с мой кулак, – бормотал он.
На двери был глазок и два замка – оба врезные, один в середине створки, другой выше. Давидович, перебирая ключи, попытался вставить один из них в верхний замок, убедился, что он не подходит, взял другой и начал поворачивать.
– Подождите! – Бен-Рой схватил его за руку и отвел на шаг назад.
Что-то привлекло его внимание. На полу. На плитке у нижней кромки двери напротив косяка лежал кусочек спички меньше сантиметра длиной. Детектив нагнулся и подобрал. Возможно, ничего важного. Со слов Натана Тирата он понял, что у Клейнберг были все основания, чтобы психовать. Спичка в двери – классическая уловка психопатов. Вставляют кусочек спички между створкой двери и рамой. Если дверь открывают, спичка падает на пол и дает хозяину знать, что кто-то побывал в его квартире.