Страница:
Глупая девчонка.
И еще она вспоминала, как он обнял ее тогда, возле пианино. Его объятие было таким нежным, что она прямо-таки растаяла от тепла его рук и тела.
Вероятно, напряжение последних недель совсем расстроило ее нервы.
А воспоминания о том, как ее рука лежала у него между ног, ощущение жара и…
– Мисс Эштон, вы идете? – послышался голос врача из комнаты Салтердона.
Мария перевела дыхание. Не заболевает ли она? Все тело дрожало, как в лихорадке.
Комната встретила ее резким запахом лекарств, от которых щипало в носу и слезились глаза. Вокруг кровати Салтердона, придвинутой к гудящему камину, были разложены красные горячие угли. Рядом стояла Молли, готовясь вылить на них едко пахнущую жидкость. Угли шипели, и от них поднимался пар.
– Идите сюда, мисс Эштон, – позвал Эдкам. – Быстрее.
Мария осторожно пробралась сквозь клубы пара к столику, куда указал Эдкам, и поставила на него поднос с инструментами. Затем она повернулась к кровати и замерла.
– Герцогиня говорила, что вы ухаживали за больным братом, – сказал Эдкам, выливая себе на ладонь маслянистую жидкость. – Значит, вы способны помочь мне.
Она проглотила застрявший в горле ком и слегка кивнула.
– Хорошо, – наклонил голову Эдкам и откинул закрывавшую Салтердона простыню.
Герцог лежал на животе, полностью обнаженный. У него были широкие плечи, тонкая талия и узкие бедра.
Его ягодицы были круглыми и крепкими, а великолепной формы ноги от середины бедра и ниже были покрыты черными жесткими волосами.
– Мисс Эштон?
Она заморгала и заставила себя посмотреть на Эдкама, который протягивал ей флакон с маслом.
– Втирайте в нижнюю половину тела. Пар раскроет поры, и лекарство будет лучше впитываться. От тепла кровообращение усиливается, кровь приливает к костям и мышцам, и, кроме того, делает мышцы более гибкими и эластичными.
Мария обогнула кровать, и как раз в этот момент Молли вылила на угли чашку с водой. Одежда Марии мгновенно промокла и прилипла к телу, а воротник платья стал напоминать петлю. Оглянувшись, она увидела прищуренные глаза служанки и ее злорадную улыбку. Молли поняла замешательство Марии и наслаждалась им. Набрав полную грудь воздуха, Мария вылила теплое масло из ладони на спину Салтердона. Жидкость на секунду застыла, образовав сверкающую в свете лампы лужицу, а затем струйкой потекла вдоль позвоночника. Девушка нерешительно протянула руку и одним пальцем остановила масло. Прикосновение было таким легким, что она не заметила бы его, но Салтердон напрягся, затаил дыхание и сжал пальцами простыню.
Закрыв глаза, она провела своими блестящими от масла руками по его талии, упругим ягодицам, по тыльной стороне бедер. Мария с силой втирала масло, массировала его крепкое тело с ровной и гладкой кожей. Она почти не видела, что происходит вокруг нее, не слышала разговора, не обращала внимания на Молли, которая время от времени выливала на угли едкую жидкость, отчего плечи Марии скрывались в облаке пара.
Это тело принадлежало не мальчику, вроде Пола, чье возмужание остановила жестокая рука кузнеца. Тело Пола было бледным и мягким.
Это было даже не тело Тадеуса, вернее, то, что она успела рассмотреть, когда он занимался любовью с Молли.
Мария затрепетала. У нее перехватило дыхание, и она почувствовала непреодолимое желание убежать. Но она продолжала втирать и массировать, с наслаждением ощущая пальцами его скользкую и теплую кожу. Она рассматривала его тело, как довелось немногим другим женщинам, отмечая крошечный шрам на левом бедре. И необычную россыпь коричневых родинок на правой ягодице.
– Мисс Эштон?
Она заморгала и медленно подняла взгляд на Эдкама.
– Я сказал, что его нужно перевернуть.
– Перевернуть? Эдкам кивнул.
Молли издала тихий смешок и плеснула лекарство на угли. В воздух взметнулся столб пара, окутав лицо Марии и не давая ей дышать.
– Ты, наверное, думаешь о Теде, – наклонилась к ее уху Молли, – Так вот, хочу тебе сказать, что черта с два тебе удастся заполучить его. Ему, конечно, нравится ощущать на своей коже тоненькую струйку масла, но лить ее буду я. Более того…
– Эй, – перебил Молли Эдкам, – протяните мне руку, пожалуйста. – Похоже, мисс Эштон устала.
– Ладно, – ответила служанка и, оттолкнув Марию, подошла к нему.
Боже милосердный, что это вдруг на нее нашло? За последние недели она не раз видела Салтердона полураздетым, часто касалась его. Она ухаживала за ним: кормила, брила, расчесывала гриву спутанных волос, делала ему маникюр. А теперь она застыла у его постели, боясь пошевелиться или вздохнуть, странно взволнованная оттого, что увидит этого человека обнаженным, коснется его тела.
Вздернув подбородок, она схватила Молли за руку и оттащила в сторону.
– Благодарю вас, но я прекрасно справлюсь сама. Они перевернули его.
Мария отвернулась, толкнув ведерко с углем и опрокинув кувшин с водой. Она успела поймать его, прежде чем он упал со стола, прижала к груди и закрыла глаза.
– Масло, мисс Эштон, – раздался голос Эдкама.
Мария медленно поставила кувшин на место и повернулась к кровати, с облегчением обнаружив, что чресла Салтердона обернуты махровым полотенцем. Подняв на него глаза, она увидела, что он смотрит на нее, только на нее. Взгляд его серых глаз был затуманен, прядь темных волос прилипла к влажному лбу, лицо блестело. А губы… один угол его рта был опущен, а другой приподнят, как будто Салтердон боролся с собой, как во время таких частых вспышек ярости.
Мария с трудом протянула руку, казалось, что рука весит целую тонну – за маслом, вылила его из бутылки на ладонь, подождала, пока оно потекло между пальцами, а затем прижала ладонь к животу Салтердона чуть ниже пупка.
По телу его пробежала дрожь, мышцы живота напряглись.
Она размазала масло по его животу и бедрам и принялась энергично втирать, пока ее пальцам не стало больно. Все это время Эдкам добродушно болтал, восхищаясь тем, что за год неподвижности тело герцога прекрасно сохранилось.
Мария коснулась розоватого шрама на его бедре. Он был размером с ее ладонь.
– Ожог? – спросила она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Салтердону.
– Да, – кивнул он. – Ожог.
– Как это произошло?
– Когда мне было десять лет, мы с родителями и братом путешествовали по Дальнему Востоку. На обратном пути во время шторма наш корабль загорелся. На меня упала горящая мачта. Отец спас меня.
– Ваши родители погибли.
– Первой была мать. Она утонула.
– А вы остались живы.
Брови Салтердона сомкнулись, глаза стали мрачными и отрешенными. Казалось, прошлое поглотило его. Мария заметила, что во взгляде его мелькнул ужас, тело окаменело от страха.
– Акулы, – наконец прошептал он безжизненным голосом. – Они добрались до тех, кто не сгорел и не утонул. Мы четверо суток провели в море, уцепившись за обломок дерева, который мог выдержать только троих. Поэтому нам приходилось по очереди плыть в воде. У меня от ожогов начался жар, и когда наступил мой черед, отец прыгнул в воду вместо меня… А ночью появились акулы…
Его голос прервался. Тишина, казалось, становится все напряженнее, сгущается, как сумерки за окном. Перед внутренним взором Марии возникла картина бушующего моря, ужаса и крови, становившаяся еще более реальной от окружавшей Салтердона атмосферы незаживающей душевной раны и сознания собственной вины. Она начала понимать – о да! – причины его постоянной злости и враждебности.
Он винил себя в смерти отца.
– Вокруг нас то и дело раздавались крики, – сказал он тихим грудным голосом. Его лицо исказилось до неузнаваемости: глаза расширились, ноздри трепетали, губы раздвинулись, обнажив белые зубы. Все тело его стало твердым, как камень. – Вода была неподвижной, как стекло, а ночь необыкновенно светлой. Над черным волнистым горизонтом висела полная луна. Отовсюду доносились мольбы мужчин, женщин и детей: «Господи, спаси». От криков боли и ужаса кровь стыла в жилах.
Салтердон сглотнул. Не отрывая взгляда от Марии, он безжизненным голосом продолжал рассказ.
– Неожиданно из глубины всплыло чудовище и перекусило отца пополам. Когда это случилось, мисс Эштон, я смотрел ему прямо в глаза. Он даже не вскрикнул. Он был слишком гордым.
Салтердон закрыл полные муки глаза. Дыхание его сделалось затрудненным.
– На его месте должен был быть я, мисс Эштон. Если бы он в ту ночь не занял мое место, то теперь был бы жив, наслаждаясь положением, которое дает герцогский титул, достойный его великих предков. Он был чертовски хорош в этой роли. Всегда благоразумный. Рассудительный. Самый умный человек из тех, кого я знал. В мгновение ока в десятилетнем возрасте я стал герцогом Салтердоном. И мне, черт возьми, нужно было быть достойным репутации отца, как джентльмена, как главы семьи, героя, пожертвовавшего жизнью ради своих близких… А я больше всего хотел свободы, чтобы наслаждаться беззаботным детством.
Он опять умолк. И только тогда они обнаружили, что остались в комнате одни. Когда ушли Эдкам и Молли? Красные мерцающие угли продолжали согревать и освещать комнату, но облака пара постепенно рассеивались, оставляя после себя лишь холодную сырость, которая проникала в складки одежды Марии, пробирая до костей.
Когда в последний раз она осмеливалась дышать?
Когда она успела сесть на край кровати, почти неприлично прижавшись к его телу?
Когда она нашла его руку и успокаивающе сжала ее, так же, как он делал это сегодня днем?
Когда она утонула в этих темных глазах, погрузилась в его мучительные воспоминания, так что сердце замирало, а дыхание прерывалось?
Когда он перестал быть для нее просто пациентом?
Когда он превратился в мужчину из плоти и крови, заставив ее забыть обо всем и так обострив чувства, что она даже через платье ощущала жар его обнаженного тела? Как будто к ее бедру прикасались раскаленным железом. Несмотря на то, что ему исполнилось тридцать пять, тело у него было, как у юноши. Мария подумала, что даже в самом расцвете юности он выглядел точно так же. Разница только в глазах, где прятались усталость, страдание и гнев. С замиранием сердца она вдруг поняла, что чувства, которые она испытывает, не имеют ничего общего с жалостью или даже с нежностью и состраданием сиделки к своему пациенту.
Мария смутилась. Она попыталась отпустить его руку, но он не позволил. Его горячие и влажные пальцы удерживали ее, как ни пыталась она высвободиться, не теряя достоинства.
– Отпустите меня, – она повторила попытку. «Отпустите», – мысленно умоляла она, но ее тело – ее вероломное тело – само в жажде близости тянулось к нему.
Он провел ее рукой по своему животу. Ладонь Марии размазала последнюю маленькую лужицу масла вокруг пупка и скользнула по дорожке блестящих темных волос, уходящей л од полотенце.
– Мне, наверное, нужно позвать Гертруду, – еле слышно сказала Мария. Она не отрывала взгляда от их сцепленных рук, скользнувших вверх по его широкой груди к твердым соскам цвета меди, а затем опять вниз к животу, и еще ниже, пока кончики ее пальцев не коснулись полотенца.
– Не хочу Гертруду, – ответил он.
– Но она точно так же может…
– Она далеко не так красива.
Мария вся вспыхнула, взглянув ему в лицо… эти глаза, губы, которые насмехались над ней, дразнили, проклинали ее. Казалось, он собирается сказать что-то такое, что окончательно лишит ее присутствия духа. Воздух вокруг них как будто звенел от напряжения, и она поняла, что больше не в силах переносить заполнивших все ее существо чувств: страха, волнения, нежности… и необычного наслаждения. А потом…
Свободной рукой он обнял ее за шею, крепко ухватил пальцами за волосы и притянул к себе так, что ее соски слегка коснулись его груди. Их лица, губы оказались совсем близко. Разум приказывал ей сопротивляться, но тело не слушалось. Следовало сказать, что, хоть он и герцог, а она наемная прислуга, он не имеет права обращаться с ней, как с какой-нибудь дешевкой, вроде Молли.
И нельзя путать ее с теми женщинами, которым льстят его небрежные знаки внимания. Но она молчала.
Мария попыталась облизнуть пересохшие губы, но язык ее был таким же сухим и шершавым.
Что он делает?
Зачем?
Разве он не замечает ее чувств?
Конечно, нет. Откуда? Она сама только что поняла это…
Он притянул ее ближе и поцеловал, грубо, настойчиво. Его язык проник ей в рот, сплетясь с ее языком, лишая возможности дышать и отнимая остаток сил. Свободной рукой он просунул ее ладонь под полотенце к той незнакомой и запретной части своего тела… всего лишь легкое касание…
Вскрикнув, она вырвалась и бросилась к двери.
– Разве я так ужасен, мисс Эштон? – его громкий голос, в котором слышались горечь и гнев, заставил ее остановиться на пороге. Он хрипло рассмеялся. – Можете не беспокоиться. Мои ухаживания не пойдут дальше. Негодяй, разбивший мне голову, превратил меня в евнуха, мисс Эштон. Знаменитый лондонский распутник, соблазнитель невинных девушек и непревзойденный разрушитель семейных уз наконец получил по заслугам.
Хлопнув дверью, она убежала к себе в спальню. Разве он не замечает ее чувств?
Глава 12
И еще она вспоминала, как он обнял ее тогда, возле пианино. Его объятие было таким нежным, что она прямо-таки растаяла от тепла его рук и тела.
Вероятно, напряжение последних недель совсем расстроило ее нервы.
А воспоминания о том, как ее рука лежала у него между ног, ощущение жара и…
– Мисс Эштон, вы идете? – послышался голос врача из комнаты Салтердона.
Мария перевела дыхание. Не заболевает ли она? Все тело дрожало, как в лихорадке.
Комната встретила ее резким запахом лекарств, от которых щипало в носу и слезились глаза. Вокруг кровати Салтердона, придвинутой к гудящему камину, были разложены красные горячие угли. Рядом стояла Молли, готовясь вылить на них едко пахнущую жидкость. Угли шипели, и от них поднимался пар.
– Идите сюда, мисс Эштон, – позвал Эдкам. – Быстрее.
Мария осторожно пробралась сквозь клубы пара к столику, куда указал Эдкам, и поставила на него поднос с инструментами. Затем она повернулась к кровати и замерла.
– Герцогиня говорила, что вы ухаживали за больным братом, – сказал Эдкам, выливая себе на ладонь маслянистую жидкость. – Значит, вы способны помочь мне.
Она проглотила застрявший в горле ком и слегка кивнула.
– Хорошо, – наклонил голову Эдкам и откинул закрывавшую Салтердона простыню.
Герцог лежал на животе, полностью обнаженный. У него были широкие плечи, тонкая талия и узкие бедра.
Его ягодицы были круглыми и крепкими, а великолепной формы ноги от середины бедра и ниже были покрыты черными жесткими волосами.
– Мисс Эштон?
Она заморгала и заставила себя посмотреть на Эдкама, который протягивал ей флакон с маслом.
– Втирайте в нижнюю половину тела. Пар раскроет поры, и лекарство будет лучше впитываться. От тепла кровообращение усиливается, кровь приливает к костям и мышцам, и, кроме того, делает мышцы более гибкими и эластичными.
Мария обогнула кровать, и как раз в этот момент Молли вылила на угли чашку с водой. Одежда Марии мгновенно промокла и прилипла к телу, а воротник платья стал напоминать петлю. Оглянувшись, она увидела прищуренные глаза служанки и ее злорадную улыбку. Молли поняла замешательство Марии и наслаждалась им. Набрав полную грудь воздуха, Мария вылила теплое масло из ладони на спину Салтердона. Жидкость на секунду застыла, образовав сверкающую в свете лампы лужицу, а затем струйкой потекла вдоль позвоночника. Девушка нерешительно протянула руку и одним пальцем остановила масло. Прикосновение было таким легким, что она не заметила бы его, но Салтердон напрягся, затаил дыхание и сжал пальцами простыню.
Закрыв глаза, она провела своими блестящими от масла руками по его талии, упругим ягодицам, по тыльной стороне бедер. Мария с силой втирала масло, массировала его крепкое тело с ровной и гладкой кожей. Она почти не видела, что происходит вокруг нее, не слышала разговора, не обращала внимания на Молли, которая время от времени выливала на угли едкую жидкость, отчего плечи Марии скрывались в облаке пара.
Это тело принадлежало не мальчику, вроде Пола, чье возмужание остановила жестокая рука кузнеца. Тело Пола было бледным и мягким.
Это было даже не тело Тадеуса, вернее, то, что она успела рассмотреть, когда он занимался любовью с Молли.
Мария затрепетала. У нее перехватило дыхание, и она почувствовала непреодолимое желание убежать. Но она продолжала втирать и массировать, с наслаждением ощущая пальцами его скользкую и теплую кожу. Она рассматривала его тело, как довелось немногим другим женщинам, отмечая крошечный шрам на левом бедре. И необычную россыпь коричневых родинок на правой ягодице.
– Мисс Эштон?
Она заморгала и медленно подняла взгляд на Эдкама.
– Я сказал, что его нужно перевернуть.
– Перевернуть? Эдкам кивнул.
Молли издала тихий смешок и плеснула лекарство на угли. В воздух взметнулся столб пара, окутав лицо Марии и не давая ей дышать.
– Ты, наверное, думаешь о Теде, – наклонилась к ее уху Молли, – Так вот, хочу тебе сказать, что черта с два тебе удастся заполучить его. Ему, конечно, нравится ощущать на своей коже тоненькую струйку масла, но лить ее буду я. Более того…
– Эй, – перебил Молли Эдкам, – протяните мне руку, пожалуйста. – Похоже, мисс Эштон устала.
– Ладно, – ответила служанка и, оттолкнув Марию, подошла к нему.
Боже милосердный, что это вдруг на нее нашло? За последние недели она не раз видела Салтердона полураздетым, часто касалась его. Она ухаживала за ним: кормила, брила, расчесывала гриву спутанных волос, делала ему маникюр. А теперь она застыла у его постели, боясь пошевелиться или вздохнуть, странно взволнованная оттого, что увидит этого человека обнаженным, коснется его тела.
Вздернув подбородок, она схватила Молли за руку и оттащила в сторону.
– Благодарю вас, но я прекрасно справлюсь сама. Они перевернули его.
Мария отвернулась, толкнув ведерко с углем и опрокинув кувшин с водой. Она успела поймать его, прежде чем он упал со стола, прижала к груди и закрыла глаза.
– Масло, мисс Эштон, – раздался голос Эдкама.
Мария медленно поставила кувшин на место и повернулась к кровати, с облегчением обнаружив, что чресла Салтердона обернуты махровым полотенцем. Подняв на него глаза, она увидела, что он смотрит на нее, только на нее. Взгляд его серых глаз был затуманен, прядь темных волос прилипла к влажному лбу, лицо блестело. А губы… один угол его рта был опущен, а другой приподнят, как будто Салтердон боролся с собой, как во время таких частых вспышек ярости.
Мария с трудом протянула руку, казалось, что рука весит целую тонну – за маслом, вылила его из бутылки на ладонь, подождала, пока оно потекло между пальцами, а затем прижала ладонь к животу Салтердона чуть ниже пупка.
По телу его пробежала дрожь, мышцы живота напряглись.
Она размазала масло по его животу и бедрам и принялась энергично втирать, пока ее пальцам не стало больно. Все это время Эдкам добродушно болтал, восхищаясь тем, что за год неподвижности тело герцога прекрасно сохранилось.
Мария коснулась розоватого шрама на его бедре. Он был размером с ее ладонь.
– Ожог? – спросила она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Салтердону.
– Да, – кивнул он. – Ожог.
– Как это произошло?
– Когда мне было десять лет, мы с родителями и братом путешествовали по Дальнему Востоку. На обратном пути во время шторма наш корабль загорелся. На меня упала горящая мачта. Отец спас меня.
– Ваши родители погибли.
– Первой была мать. Она утонула.
– А вы остались живы.
Брови Салтердона сомкнулись, глаза стали мрачными и отрешенными. Казалось, прошлое поглотило его. Мария заметила, что во взгляде его мелькнул ужас, тело окаменело от страха.
– Акулы, – наконец прошептал он безжизненным голосом. – Они добрались до тех, кто не сгорел и не утонул. Мы четверо суток провели в море, уцепившись за обломок дерева, который мог выдержать только троих. Поэтому нам приходилось по очереди плыть в воде. У меня от ожогов начался жар, и когда наступил мой черед, отец прыгнул в воду вместо меня… А ночью появились акулы…
Его голос прервался. Тишина, казалось, становится все напряженнее, сгущается, как сумерки за окном. Перед внутренним взором Марии возникла картина бушующего моря, ужаса и крови, становившаяся еще более реальной от окружавшей Салтердона атмосферы незаживающей душевной раны и сознания собственной вины. Она начала понимать – о да! – причины его постоянной злости и враждебности.
Он винил себя в смерти отца.
– Вокруг нас то и дело раздавались крики, – сказал он тихим грудным голосом. Его лицо исказилось до неузнаваемости: глаза расширились, ноздри трепетали, губы раздвинулись, обнажив белые зубы. Все тело его стало твердым, как камень. – Вода была неподвижной, как стекло, а ночь необыкновенно светлой. Над черным волнистым горизонтом висела полная луна. Отовсюду доносились мольбы мужчин, женщин и детей: «Господи, спаси». От криков боли и ужаса кровь стыла в жилах.
Салтердон сглотнул. Не отрывая взгляда от Марии, он безжизненным голосом продолжал рассказ.
– Неожиданно из глубины всплыло чудовище и перекусило отца пополам. Когда это случилось, мисс Эштон, я смотрел ему прямо в глаза. Он даже не вскрикнул. Он был слишком гордым.
Салтердон закрыл полные муки глаза. Дыхание его сделалось затрудненным.
– На его месте должен был быть я, мисс Эштон. Если бы он в ту ночь не занял мое место, то теперь был бы жив, наслаждаясь положением, которое дает герцогский титул, достойный его великих предков. Он был чертовски хорош в этой роли. Всегда благоразумный. Рассудительный. Самый умный человек из тех, кого я знал. В мгновение ока в десятилетнем возрасте я стал герцогом Салтердоном. И мне, черт возьми, нужно было быть достойным репутации отца, как джентльмена, как главы семьи, героя, пожертвовавшего жизнью ради своих близких… А я больше всего хотел свободы, чтобы наслаждаться беззаботным детством.
Он опять умолк. И только тогда они обнаружили, что остались в комнате одни. Когда ушли Эдкам и Молли? Красные мерцающие угли продолжали согревать и освещать комнату, но облака пара постепенно рассеивались, оставляя после себя лишь холодную сырость, которая проникала в складки одежды Марии, пробирая до костей.
Когда в последний раз она осмеливалась дышать?
Когда она успела сесть на край кровати, почти неприлично прижавшись к его телу?
Когда она нашла его руку и успокаивающе сжала ее, так же, как он делал это сегодня днем?
Когда она утонула в этих темных глазах, погрузилась в его мучительные воспоминания, так что сердце замирало, а дыхание прерывалось?
Когда он перестал быть для нее просто пациентом?
Когда он превратился в мужчину из плоти и крови, заставив ее забыть обо всем и так обострив чувства, что она даже через платье ощущала жар его обнаженного тела? Как будто к ее бедру прикасались раскаленным железом. Несмотря на то, что ему исполнилось тридцать пять, тело у него было, как у юноши. Мария подумала, что даже в самом расцвете юности он выглядел точно так же. Разница только в глазах, где прятались усталость, страдание и гнев. С замиранием сердца она вдруг поняла, что чувства, которые она испытывает, не имеют ничего общего с жалостью или даже с нежностью и состраданием сиделки к своему пациенту.
Мария смутилась. Она попыталась отпустить его руку, но он не позволил. Его горячие и влажные пальцы удерживали ее, как ни пыталась она высвободиться, не теряя достоинства.
– Отпустите меня, – она повторила попытку. «Отпустите», – мысленно умоляла она, но ее тело – ее вероломное тело – само в жажде близости тянулось к нему.
Он провел ее рукой по своему животу. Ладонь Марии размазала последнюю маленькую лужицу масла вокруг пупка и скользнула по дорожке блестящих темных волос, уходящей л од полотенце.
– Мне, наверное, нужно позвать Гертруду, – еле слышно сказала Мария. Она не отрывала взгляда от их сцепленных рук, скользнувших вверх по его широкой груди к твердым соскам цвета меди, а затем опять вниз к животу, и еще ниже, пока кончики ее пальцев не коснулись полотенца.
– Не хочу Гертруду, – ответил он.
– Но она точно так же может…
– Она далеко не так красива.
Мария вся вспыхнула, взглянув ему в лицо… эти глаза, губы, которые насмехались над ней, дразнили, проклинали ее. Казалось, он собирается сказать что-то такое, что окончательно лишит ее присутствия духа. Воздух вокруг них как будто звенел от напряжения, и она поняла, что больше не в силах переносить заполнивших все ее существо чувств: страха, волнения, нежности… и необычного наслаждения. А потом…
Свободной рукой он обнял ее за шею, крепко ухватил пальцами за волосы и притянул к себе так, что ее соски слегка коснулись его груди. Их лица, губы оказались совсем близко. Разум приказывал ей сопротивляться, но тело не слушалось. Следовало сказать, что, хоть он и герцог, а она наемная прислуга, он не имеет права обращаться с ней, как с какой-нибудь дешевкой, вроде Молли.
И нельзя путать ее с теми женщинами, которым льстят его небрежные знаки внимания. Но она молчала.
Мария попыталась облизнуть пересохшие губы, но язык ее был таким же сухим и шершавым.
Что он делает?
Зачем?
Разве он не замечает ее чувств?
Конечно, нет. Откуда? Она сама только что поняла это…
Он притянул ее ближе и поцеловал, грубо, настойчиво. Его язык проник ей в рот, сплетясь с ее языком, лишая возможности дышать и отнимая остаток сил. Свободной рукой он просунул ее ладонь под полотенце к той незнакомой и запретной части своего тела… всего лишь легкое касание…
Вскрикнув, она вырвалась и бросилась к двери.
– Разве я так ужасен, мисс Эштон? – его громкий голос, в котором слышались горечь и гнев, заставил ее остановиться на пороге. Он хрипло рассмеялся. – Можете не беспокоиться. Мои ухаживания не пойдут дальше. Негодяй, разбивший мне голову, превратил меня в евнуха, мисс Эштон. Знаменитый лондонский распутник, соблазнитель невинных девушек и непревзойденный разрушитель семейных уз наконец получил по заслугам.
Хлопнув дверью, она убежала к себе в спальню. Разве он не замечает ее чувств?
Глава 12
Подобные ночи, холодные, ветреные и темные, он обычно проводил в компании спутников, у которых, как и у него, денег и свободного времени было больше, чем интеллекта. Расположившись перед камином в каком-нибудь Клубе или в задней комнате таверны, они спускали в азартные игры содержимое своих кошельков, накачивались элем или другими дьявольскими напитками, тащили наверх дешевых проституток, чтобы провести с ними несколько часов, делая вид, что это что-то значит для них.
Теперь он вынужден был лежать здесь, где мисс Мария Эштон оставила его несколько часов назад, обнаженный – если не считать обернутой вокруг бедер простыни, – захмелевший (спасибо бабушке) и дрожащий от холода.
Где она, черт побери?
Кем она себя считает, если позволяет отказываться от его общества? Мисс Мария Эштон. Всего лишь чересчур высоко оплачиваемая прислуга в слишком простой и поношенной одежде… причем она ничуть не смущена этим.
Какого черта его должно волновать, что она о нем думает? Более того, как ему в голову могла прийти мысль соблазнить ее?
Если бы он только мог.
Он опять отхлебнул из бокала.
Выбирая портвейн, бабушка осталась верна себе. Ее одежда, дома, драгоценности, друзья – все было самым лучшим, что только можно купить за деньги.
Поворачивая бокал в руке, он некоторое время смотрел на янтарную жидкость и наблюдал игру света в стеклянных гранях, а затем залпом допил портвейн и бросил бокал на пол.
Дотянувшись до полога балдахина, Салтердон ухватился за него и, стиснув зубы, с усилием сел. В тусклом свете его безжизненные завернутые в простыню ноги вызывали ассоциацию с мумией.
Он сорвал с себя простыню и отбросил ее.
Его бросало то в жар, то в холод. Комната медленно вращалась вокруг него, и он не знал, то ли это от дорогого бабушкиного портвейна, то ли от непривычного напряжения. Когда он в последний раз пытался встать на ноги? Ни разу с той самой ночи, когда на него напали разбойники. Он возвращался со скачек в Эпсоне в сопровождении нескольких молодых обожателей, напыщенных и самовлюбленных, как он, с раздувшимися от выигранных денег кошельками, насквозь пропитанных алкоголем, и с нетерпением ожидающих объятий грязных красоток Ист-Энда. Целый час он лежал, уткнувшись лицом в грязь и наблюдая, как пар поднимается от струйки крови, образовавшей лужицу у его щеки. Он чуть не умер и испытал странное ощущение, как будто душа его отделилась от тела и со стороны наблюдала за распростертым на земле стонущим молодым человеком с залитым кровью бледным лицом – герцогом Салтердоном. Перед его угасающим взором мелькали многочисленные картины прошлого, настоящего и будущего. Он видел себя ребенком, который, прижавшись носом к оконному стеклу, наблюдал за игравшим на солнце братом и не обращал внимания на нудный голос учителя, талдычившего об огромной ответственности и необходимости быть достойным своего отца.
– Подонки, – вслух произнес он, и как бы в ответ раздалось потрескивание углей гаснущего камина.
Дверь спальни открылась. На пол упала полоска света из коридора, а затем на пороге показалась женская фигура. Темный силуэт на секунду замер. Очевидно, она заметила, что он, тяжело дыша, сидит на краю кровати, обнаженный, если не считать обернутого вокруг бедер полотенца, и вспотевший от напряжения.
– Мария? – позвал он и сжал кулаки, обнаружив, что сердце его забилось быстрее от радости, что она все-таки не собрала свои жалкие пожитки и не сбежала из Торн Роуз, подальше от его идиотских и бесплодных приставаний.
– Ну вот, – неожиданно раздался в ответ мурлыкающий голос Молли. – Что у нас тут происходит? Похоже, старина Эдкам оказался прав, а? Немного ласки, и к мужчине чудесным образом возвращаются силы.
Она закрыла дверь, толкнув ее бедром, и двинулась к Салтердону, держа в руках поднос с фруктовыми пирожными. Выйдя на освещенное место рядом с кроватью, она улыбнулась ему и подмигнула.
– Я подумала, что вам, наверное, немного одиноко здесь. Может, вы захотите пирожное… или два… или три.
Она хихикнула и поставила поднос на прикроватный столик.
– Где мисс Эштон? – спросил он.
– Мисс Эштон, вот как? Зачем же так официально? Ведь всего минуту назад вы называли ее Марией.
– Где она? – повторил Салтердон.
– Какая разница? Нет ничего такого, что вместо нее не смогла бы сделать я.
Он взглянул на ее грудь, которая сейчас казалась необычно пышной. На ней не было сорочки. Соски темными кружками просвечивали сквозь тонкую ткань блузки. Что ей, черт побери, нужно?
Она разломила пирожное, запустила пальцы в теплую вишневую начинку и вытащила одну ягоду, мясистую и кроваво-красную, как выдержанное вино. Сок стекал по ее пальцам.
– Какого черта? – спросил он, не отрывая взгляда от ее пальцев. – Такое красивое пирожное.
Она поднесла вишню к его губам, и густой сок тонкой струйкой полился на его обнаженные бедра.
Салтердон медленно перевел взгляд на ее пальцы.
Боже милосердный. Она соблазняет его… по крайней мере, пытается. Его лицо, шея, плечи покраснели от смущения, и он приоткрыл рот, позволив ей положить ягоду ему между губами. Сок был теплый, густой и сладкий, а сама вишня мясистой и плотной. Он осторожно вонзил в нее зубы. Закрыв глаза, он вспоминал о других женщинах – любовницах, – которых он ласкал своими губами и языком, наслаждаясь их пьянящим ароматом, пока безумие желания не поглощало его, и тогда он с неистовством овладевал ими, заставляя вскрикивать от наслаждения и благодарности.
Прекрасные женщины. Самые соблазнительные женщины Англии и всей Европы. Женщины, которые, ложась в постель, надевали только драгоценности. Длинные нити жемчуга, бриллиантов и сапфиров обвивали их прекрасные груди и сверкали, перекатываясь по нежному телу.
О, эта нежная кожа, гладкая, благоухающая, как цветы… как фиалки… как Мария.
А теперь он опустился до развратной горничной с редкими соломенными волосами, чьи гнилые зубы только в тусклом мерцающем свете казались менее отвратительными, а от слишком тощего тела с отвисшими грудями исходил кислый запах пота.
Молли через голову стянула блузку и бросила ее на пол. Улыбаясь, она обмазала один сосок вишневым сиропом, обхватила тощую грудь ладонью и поднесла к его рту.
– Попробуйте, – промурлыкала она и, раздвинув ноги, потерлась о колено Салтердона. – Только лизните, ваша светлость. Может, вам понравится. Не попробуешь, не узнаешь, ведь так?
Она провела липким соском по его губам. Он отвернулся.
Молли запустила пальцы ему в волосы и силой повернула его лицо к себе.
– Ты забываешься, – резко сказал он и сжал ее запястья с такой силой, что она стиснула зубы и застонала.
– В чем дело, ваша светлость? Боитесь, что ничего не получится? Я за этим и пришла. Чтобы немного помочь вам.
– А что заставляет тебя думать, что я отвечу на твои приставания?
– Нищим не приходится выбирать, правда?
Он отшвырнул ее. Зацепившись за ковер, Молли упала на спину; ее юбка задралась до колен, открыв раздвинутые бедра.
– Проклятый псих! – крикнула она. – О чем я только думала, соглашаясь на это? Надо было сказать ее светлости…
– Сказать ее светлости?
Губы Молли скривились, глаза прищурились, а голос зазвучал грубо.
– А вы думали, что я здесь ради собственного удовольствия?
Он окаменел.
– Совершенно верно, – кивнула она. – Чтобы снова сделать вас мужчиной.
Он с такой яростью взглянул на нее, что она отползла в сторону, подобрала блузку, а затем бросилась к двери, распахнула ее и скрылась в темноте.
Стиснув зубы, он сполз с постели, ухватился трясущейся рукой за столбик кровати и, раскачиваясь из стороны в сторону, попытался поймать равновесие, со страхом ожидая, что в любой момент ноги перестанут держать его.
– Ваша светлость! – донесся с порога спальни Марии тихий взволнованный возглас, и в то же мгновение она оказалась рядом. В тусклом свете его комнаты ее простенькая ночная рубашка сверкала белизной.
– Что это вы задумали, сэр? – вскрикнула она, обхватив руками его талию и вся дрожа от напряжения. – Быстро дайте мне опустить вас на кровать. Не сопротивляйтесь… Перестаньте, иначе мы оба упадем.
– Оставьте меня в покое, – прорычал он и попытался оттолкнуть ее.
Она сильнее вцепилась в нега, прижавшись щекой к напряженным мускулам ею влажной от пота груди. Волосы серебристым водопадом рассыпались по ее плечам.
Схватив Марию за волосы, он грубо оторвал ее от себя. Она вскрикнула. Глаза ее стали огромными, на лице отразилось отчаяние.
– Странно, всего несколько часов назад вы презирали меня, а теперь влетаете сюда, как ангел милосердия, – процедил он сквозь зубы. – Она вас тоже купила, мисс Эштон? И сколько же стоит ваша преданность?
Мария отчаянно затрясла головой. Ее лицо исказилось от боли и обиды.
Он отшвырнул ее от себя. Со сдавленным криком она упала на пол.
Как можно быть такой глупой и позволять ему подобные вольности? Одним прикосновением губ он превратил ее в недалекую и бесстыжую шлюху, вроде Молли. Всем своим существом она жаждала прильнуть к нему, позволить ему делать все, что угодно, с ее губами, ее телом, ее рукой… О Боже!. Там, под полотенцем, ее пальцы касались его плоти и жестких волос…
Мария покосилась на свою кровать с толстой пуховой периной и обтянутыми шелком подушками. Маленькая лампа освещала своим бледно-желтым светом только небольшую часть комнаты. Концентрические блики падали на пол, кровать и разноцветные подушки.
Разве она осмелится снова взглянуть ему в глаза?
А может, она неправильно истолковала его намерения, а он, в свою очередь, не понял ее. Она убежала не потому, что считала его безобразным, а оттого, что больше не могла сопротивляться нахлынувшим на нее чувствам. Не могла управлять ими. В какой-то момент она желала только одного – стать такой же покладистой, как Молли, чтобы испытать то дикое наслаждение, что заставляет женщину совокупляться с мужчиной на кухонном столе, и так глубоко погрузиться в бездну блаженства, что не придавать значения, если кто-нибудь увидит их.
Даже сейчас, когда прошло несколько часов, нервное и физическое возбуждение заставляло ее ходить по комнате. Странно, но огонек желания с каждой минутой разгорался все сильнее. Каждый раз, когда она думала о Салтердоне, жар охватывал ее грудь, живот, спускался ниже, между ног.
Ей казалось, что она сходит с ума.
Боже милосердный, неужели она никогда больше не обретет душевный покой? Неужели ей не удастся избавься от этого навязчивого чувства – безумного влечения к человеку, который явно презирает ее?
Когда страх, который она испытывала перед его внешностью и свирепым характером, уступил место чувству долга? Когда обязанности превратились в товарищеские отношения, товарищеские отношения сменились нежностью, а нежность… чем?
– Нет, – вслух сказала она. – Глупая девчонка, ты не должна допускать даже мысли об этом. Ты не можешь влюбиться в герцога Салтердона. Ты не посмеешь! В противном случае тебе следует собрать свои жалкие пожитки и сию же минуту убираться из Торн Роуз. Страшно представить, как он отреагирует, если услышит о подобной глупости. А что подумает его бабушка?!
Мария представила себе, как отреагирует ее тело, если он снова прикоснется к ней.
Теперь он вынужден был лежать здесь, где мисс Мария Эштон оставила его несколько часов назад, обнаженный – если не считать обернутой вокруг бедер простыни, – захмелевший (спасибо бабушке) и дрожащий от холода.
Где она, черт побери?
Кем она себя считает, если позволяет отказываться от его общества? Мисс Мария Эштон. Всего лишь чересчур высоко оплачиваемая прислуга в слишком простой и поношенной одежде… причем она ничуть не смущена этим.
Какого черта его должно волновать, что она о нем думает? Более того, как ему в голову могла прийти мысль соблазнить ее?
Если бы он только мог.
Он опять отхлебнул из бокала.
Выбирая портвейн, бабушка осталась верна себе. Ее одежда, дома, драгоценности, друзья – все было самым лучшим, что только можно купить за деньги.
Поворачивая бокал в руке, он некоторое время смотрел на янтарную жидкость и наблюдал игру света в стеклянных гранях, а затем залпом допил портвейн и бросил бокал на пол.
Дотянувшись до полога балдахина, Салтердон ухватился за него и, стиснув зубы, с усилием сел. В тусклом свете его безжизненные завернутые в простыню ноги вызывали ассоциацию с мумией.
Он сорвал с себя простыню и отбросил ее.
Его бросало то в жар, то в холод. Комната медленно вращалась вокруг него, и он не знал, то ли это от дорогого бабушкиного портвейна, то ли от непривычного напряжения. Когда он в последний раз пытался встать на ноги? Ни разу с той самой ночи, когда на него напали разбойники. Он возвращался со скачек в Эпсоне в сопровождении нескольких молодых обожателей, напыщенных и самовлюбленных, как он, с раздувшимися от выигранных денег кошельками, насквозь пропитанных алкоголем, и с нетерпением ожидающих объятий грязных красоток Ист-Энда. Целый час он лежал, уткнувшись лицом в грязь и наблюдая, как пар поднимается от струйки крови, образовавшей лужицу у его щеки. Он чуть не умер и испытал странное ощущение, как будто душа его отделилась от тела и со стороны наблюдала за распростертым на земле стонущим молодым человеком с залитым кровью бледным лицом – герцогом Салтердоном. Перед его угасающим взором мелькали многочисленные картины прошлого, настоящего и будущего. Он видел себя ребенком, который, прижавшись носом к оконному стеклу, наблюдал за игравшим на солнце братом и не обращал внимания на нудный голос учителя, талдычившего об огромной ответственности и необходимости быть достойным своего отца.
– Подонки, – вслух произнес он, и как бы в ответ раздалось потрескивание углей гаснущего камина.
Дверь спальни открылась. На пол упала полоска света из коридора, а затем на пороге показалась женская фигура. Темный силуэт на секунду замер. Очевидно, она заметила, что он, тяжело дыша, сидит на краю кровати, обнаженный, если не считать обернутого вокруг бедер полотенца, и вспотевший от напряжения.
– Мария? – позвал он и сжал кулаки, обнаружив, что сердце его забилось быстрее от радости, что она все-таки не собрала свои жалкие пожитки и не сбежала из Торн Роуз, подальше от его идиотских и бесплодных приставаний.
– Ну вот, – неожиданно раздался в ответ мурлыкающий голос Молли. – Что у нас тут происходит? Похоже, старина Эдкам оказался прав, а? Немного ласки, и к мужчине чудесным образом возвращаются силы.
Она закрыла дверь, толкнув ее бедром, и двинулась к Салтердону, держа в руках поднос с фруктовыми пирожными. Выйдя на освещенное место рядом с кроватью, она улыбнулась ему и подмигнула.
– Я подумала, что вам, наверное, немного одиноко здесь. Может, вы захотите пирожное… или два… или три.
Она хихикнула и поставила поднос на прикроватный столик.
– Где мисс Эштон? – спросил он.
– Мисс Эштон, вот как? Зачем же так официально? Ведь всего минуту назад вы называли ее Марией.
– Где она? – повторил Салтердон.
– Какая разница? Нет ничего такого, что вместо нее не смогла бы сделать я.
Он взглянул на ее грудь, которая сейчас казалась необычно пышной. На ней не было сорочки. Соски темными кружками просвечивали сквозь тонкую ткань блузки. Что ей, черт побери, нужно?
Она разломила пирожное, запустила пальцы в теплую вишневую начинку и вытащила одну ягоду, мясистую и кроваво-красную, как выдержанное вино. Сок стекал по ее пальцам.
– Какого черта? – спросил он, не отрывая взгляда от ее пальцев. – Такое красивое пирожное.
Она поднесла вишню к его губам, и густой сок тонкой струйкой полился на его обнаженные бедра.
Салтердон медленно перевел взгляд на ее пальцы.
Боже милосердный. Она соблазняет его… по крайней мере, пытается. Его лицо, шея, плечи покраснели от смущения, и он приоткрыл рот, позволив ей положить ягоду ему между губами. Сок был теплый, густой и сладкий, а сама вишня мясистой и плотной. Он осторожно вонзил в нее зубы. Закрыв глаза, он вспоминал о других женщинах – любовницах, – которых он ласкал своими губами и языком, наслаждаясь их пьянящим ароматом, пока безумие желания не поглощало его, и тогда он с неистовством овладевал ими, заставляя вскрикивать от наслаждения и благодарности.
Прекрасные женщины. Самые соблазнительные женщины Англии и всей Европы. Женщины, которые, ложась в постель, надевали только драгоценности. Длинные нити жемчуга, бриллиантов и сапфиров обвивали их прекрасные груди и сверкали, перекатываясь по нежному телу.
О, эта нежная кожа, гладкая, благоухающая, как цветы… как фиалки… как Мария.
А теперь он опустился до развратной горничной с редкими соломенными волосами, чьи гнилые зубы только в тусклом мерцающем свете казались менее отвратительными, а от слишком тощего тела с отвисшими грудями исходил кислый запах пота.
Молли через голову стянула блузку и бросила ее на пол. Улыбаясь, она обмазала один сосок вишневым сиропом, обхватила тощую грудь ладонью и поднесла к его рту.
– Попробуйте, – промурлыкала она и, раздвинув ноги, потерлась о колено Салтердона. – Только лизните, ваша светлость. Может, вам понравится. Не попробуешь, не узнаешь, ведь так?
Она провела липким соском по его губам. Он отвернулся.
Молли запустила пальцы ему в волосы и силой повернула его лицо к себе.
– Ты забываешься, – резко сказал он и сжал ее запястья с такой силой, что она стиснула зубы и застонала.
– В чем дело, ваша светлость? Боитесь, что ничего не получится? Я за этим и пришла. Чтобы немного помочь вам.
– А что заставляет тебя думать, что я отвечу на твои приставания?
– Нищим не приходится выбирать, правда?
Он отшвырнул ее. Зацепившись за ковер, Молли упала на спину; ее юбка задралась до колен, открыв раздвинутые бедра.
– Проклятый псих! – крикнула она. – О чем я только думала, соглашаясь на это? Надо было сказать ее светлости…
– Сказать ее светлости?
Губы Молли скривились, глаза прищурились, а голос зазвучал грубо.
– А вы думали, что я здесь ради собственного удовольствия?
Он окаменел.
– Совершенно верно, – кивнула она. – Чтобы снова сделать вас мужчиной.
Он с такой яростью взглянул на нее, что она отползла в сторону, подобрала блузку, а затем бросилась к двери, распахнула ее и скрылась в темноте.
Стиснув зубы, он сполз с постели, ухватился трясущейся рукой за столбик кровати и, раскачиваясь из стороны в сторону, попытался поймать равновесие, со страхом ожидая, что в любой момент ноги перестанут держать его.
– Ваша светлость! – донесся с порога спальни Марии тихий взволнованный возглас, и в то же мгновение она оказалась рядом. В тусклом свете его комнаты ее простенькая ночная рубашка сверкала белизной.
– Что это вы задумали, сэр? – вскрикнула она, обхватив руками его талию и вся дрожа от напряжения. – Быстро дайте мне опустить вас на кровать. Не сопротивляйтесь… Перестаньте, иначе мы оба упадем.
– Оставьте меня в покое, – прорычал он и попытался оттолкнуть ее.
Она сильнее вцепилась в нега, прижавшись щекой к напряженным мускулам ею влажной от пота груди. Волосы серебристым водопадом рассыпались по ее плечам.
Схватив Марию за волосы, он грубо оторвал ее от себя. Она вскрикнула. Глаза ее стали огромными, на лице отразилось отчаяние.
– Странно, всего несколько часов назад вы презирали меня, а теперь влетаете сюда, как ангел милосердия, – процедил он сквозь зубы. – Она вас тоже купила, мисс Эштон? И сколько же стоит ваша преданность?
Мария отчаянно затрясла головой. Ее лицо исказилось от боли и обиды.
Он отшвырнул ее от себя. Со сдавленным криком она упала на пол.
* * *
В огромном доме все стихло, но она продолжала ходить из угла в угол своей комнаты. Горящие в камине смолистые дрова и торф распространяли резкий неприятный запах. Ее губы припухли и саднили.Как можно быть такой глупой и позволять ему подобные вольности? Одним прикосновением губ он превратил ее в недалекую и бесстыжую шлюху, вроде Молли. Всем своим существом она жаждала прильнуть к нему, позволить ему делать все, что угодно, с ее губами, ее телом, ее рукой… О Боже!. Там, под полотенцем, ее пальцы касались его плоти и жестких волос…
Мария покосилась на свою кровать с толстой пуховой периной и обтянутыми шелком подушками. Маленькая лампа освещала своим бледно-желтым светом только небольшую часть комнаты. Концентрические блики падали на пол, кровать и разноцветные подушки.
Разве она осмелится снова взглянуть ему в глаза?
А может, она неправильно истолковала его намерения, а он, в свою очередь, не понял ее. Она убежала не потому, что считала его безобразным, а оттого, что больше не могла сопротивляться нахлынувшим на нее чувствам. Не могла управлять ими. В какой-то момент она желала только одного – стать такой же покладистой, как Молли, чтобы испытать то дикое наслаждение, что заставляет женщину совокупляться с мужчиной на кухонном столе, и так глубоко погрузиться в бездну блаженства, что не придавать значения, если кто-нибудь увидит их.
Даже сейчас, когда прошло несколько часов, нервное и физическое возбуждение заставляло ее ходить по комнате. Странно, но огонек желания с каждой минутой разгорался все сильнее. Каждый раз, когда она думала о Салтердоне, жар охватывал ее грудь, живот, спускался ниже, между ног.
Ей казалось, что она сходит с ума.
Боже милосердный, неужели она никогда больше не обретет душевный покой? Неужели ей не удастся избавься от этого навязчивого чувства – безумного влечения к человеку, который явно презирает ее?
Когда страх, который она испытывала перед его внешностью и свирепым характером, уступил место чувству долга? Когда обязанности превратились в товарищеские отношения, товарищеские отношения сменились нежностью, а нежность… чем?
– Нет, – вслух сказала она. – Глупая девчонка, ты не должна допускать даже мысли об этом. Ты не можешь влюбиться в герцога Салтердона. Ты не посмеешь! В противном случае тебе следует собрать свои жалкие пожитки и сию же минуту убираться из Торн Роуз. Страшно представить, как он отреагирует, если услышит о подобной глупости. А что подумает его бабушка?!
Мария представила себе, как отреагирует ее тело, если он снова прикоснется к ней.