Страница:
– Герцогиня строго-настрого предупредила, что ваша забота – только состояние его светлости. И что мы должны относиться к вам, как к члену семьи.
– Но я не привыкла бездельничать.
– Это ненадолго, – заявила Гертруда, бросив долгий взгляд на неподвижную фигуру в кровати. – Он очнется, и тогда… сами все увидите, мисс.
Мало помалу количество занятых уборкой слуг уменьшалось, пока не осталась одна Бетти, которая усердно начищала каминную решетку, испуганно поглядывая на закрытую пологом кровать. Любая попытка Марии успокоить служанку только усиливала ее страх. Наконец робкая маленькая горничная облегченно вздохнула, ткнула лучиной в горящие угли, зажгла восковые свечи в развешанных по стенам жирандолях[1] и поспешно выскочила из комнаты, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла.
Оставшись одна, Мария сцепила руки на животе, слегка повернула внутрь едва выглядывающие из-под подола черной юбки носки туфель, оглядела большую мужскую комнату и прислушалась к тиканью часов на соседней стене.
– Нельзя же так бояться, – произнесла она вслух. – Он просто не может быть опаснее отца. Или более жесток. Правда?
С усилием передвигая ноги, она переступила через колеблющиеся тени и остановилась в ногах кровати Салтердона. Она с трудом различала его очертания за тонким пологом. Слугам удалось привести в порядок его постель, и теперь простыни аккуратно прикрывали его тело. Они даже смогли причесать гриву его спутанных волос, так что они не закрывали всю подушку. Но дикое выражение лица смягчить было невозможно. Он выглядел так же ужасно, как раньше, и Марию пробрала дрожь.
Из настенных часов послышались щелчки и скрип. Обитый войлоком молоточек приглушенно отбил семь раз. С каждым ударом Мария заставляла себя сделать еще один шаг к кровати. В конце концов, в ее обязанности входило следить и за тем, чтобы хозяину было удобно. Вряд ли ей удастся сделать это, если она будет просто стоять в ногах его кровати и вспоминать жуткие истории, которые весь этот длинный день рассказывали о Салтердоне слуги.
Она осторожно придвинулась к кровати и дрожащими пальцами отодвинула полог. Если он попытается схватить ее, она будет кричать. Гертруда уверяла, что в случае чего ей достаточно лишь громко крикнуть или дернуть посильнее за шнурок звонка. Кто-нибудь обязательно услышит.
Чтобы рассмотреть его светлость, Мария взяла с ночного столика зажженную свечу и, стараясь держать ее неподвижно, наклонилась ниже. Его темные ничего не выражающие глаза были, как всегда, открыты. Только отражение мерцающей свечи придавало какое-то подобие жизни этим безумным зрачкам. Она подумала, что когда он очнется, его глаза будут гореть осуждением… как у отца. Нет, не так. В этих глазах не будет обещания адских мук… что-то совсем другое… но такое же пугающее и, возможно, более опасное. Когда же этот дракон придет в себя?
– Ваша светлость, – ласковым голосом позвала она. – Вы меня слышите? Мое имя Мария Эштон. Я здесь, чтобы помочь вам. Моргните, если вы меня слышите.
Ничего.
Опустив свечу к самому лицу герцога, она склонилась еще ниже, рассматривая его заострившийся нос и глубоко запавшие глаза. Мария вдруг обнаружила, что у него высокий лоб – слуги зачесали назад длинные волосы – и прячущийся за неопрятной спутанной бородой красивый рот. Ей показалось, что с его губ должны с легкостью срываться улыбки, шутки и едкие замечания.
Нахмурившись, она выпрямилась, поставила свечу и вернулась к себе в комнату.
Как ей рассказать двум людям, которых она любила больше всего на свете, что сама ее жизнь подвергается опасности? И разве не неприлично расписывать роскошь, в которой она живет? Джон Рис испугается за ее пропащую душу. А мать… если бы только она смогла понять, что Мария делает все это для того, чтобы когда-нибудь избавить ее от викария Эштона, а не потому, что детские фантазии испортили ее, как утверждал отец.
Она вовсе не орудие сатаны и не использует свое тело, чтобы искушать мужчин. И немудрено – ее тело было стянуто, как у средневековой девственницы, так что ее грудь сделалась плоской, как у мальчика.
– Неудивительно, что Джон Рис почти не проявлял ко мне интереса, как к женщине, – рассуждала она вслух, рассматривая свое отражение в овальном зеркале. Строгий воротник ее платья плотно стягивал горло. Слегка надув губы, она расстегнула несколько пуговиц, обнажив шею. Затем еще и еще одну, пока из-под грубой льняной сорочки не показались стягивающие грудь бинты.
Внезапно раздался стук в дверь. Мария вскочила и, зажав в кулаке края воротника, резко повернулась на звук. В двери показалось улыбающееся лицо Гертруды.
– Еще не спишь? Хорошо. Я подумала, что ты не откажешься от ванны. Ребята принесли тебе воды.
Мария покраснела и молча кивнула, застегивая непослушными пальцами пуговицы блузки, а затем открыла от изумления рот, когда Гертруда отступила в сторону, пропустив в комнату несколько здоровенных парней, несущих на перекинутых через плечи коромыслах большие ведра горячей воды.
Гертруда быстро раздвинула японскую ширму, отгородив один угол комнаты, а затем, пыхтя и охая, выкатила огромный богато украшенный предмет, закругленные бока которого доходили Марии до пояса. Это сооружение, прикрытое красивой крышкой, экономка установила рядом с камином.
– Что это? – с подозрением спросила Мария.
– Ванна, конечно, – Гертруда откинула вогнутую часть крышки и кивнула водоносам. Они по очереди вылили, горячую воду в ванну. Комната наполнилась паром, и расположенные рядом окна запотели.
– Боже мой, – выдохнула Мария. – Она такая глубокая, что в ней можно утонуть.
– Точно. Ты не поверишь, но его светлость был просто помешан на чистоте. Он сам придумал эти ванны. И даже это приспособление, – она указала на крышку. – Так дольше сохраняется тепло. Лично я чувствовала бы себя, как омар в кастрюле, но поди разбери этих аристократов. Моя милая мама говорила, что принимать ванну чаще одного раза в месяц вредно для здоровья.
Гертруда оглянулась и шепотом добавила:
– Его светлость купался только в дождевой воде, которую специально собирали в бочки. Говорил, что она лучше очищает поры и смягчает кожу, чем вода из родников и рек. Он и своих лошадей купал в дождевой воде.
– Лошадей?
Когда последний водонос вышел из комнаты, Гертруда закрыла дверь и поспешила к Марии. Суетясь, она стала расстегивать остальные пуговицы на платье девушки.
– Лошадей, – подтвердила экономка. – Несколько дюжин. Арабской породы.
– Арабской?
– Потрясающие животные. Элегантные, как женщина из высшего общества, и очень красивые. Последние несколько лет его светлость просто с ума сходил от них – с тех пор, как его брат женился на девушке, увлекавшейся лошадьми. Салтердоны всегда разбирались в лошадях.
– Лошади, – мечтательно произнесла Мария. – Я всегда мечтала о собственной лошади.
– Ему не везло в азартных играх, но со скачек он никогда не уходил без приза, – Гертруда прищелкнула языком. – И именно на скачках в Эпсоне случилось это несчастье. Проклятые разбойники напали на него, когда он с друзьями ночью возвращался из Эпсона.
Если повязки Марии и показались Гертруде странными, она не подала виду. Дородная экономка подошла к шифоньеру и выдвинула один из ящичков.
– Можешь свободно пользоваться этими ароматическими солями, милочка. Щепотка-другая – и ты будешь благоухать, как цветок. А теперь я оставляю тебя. Я скажу, чтобы девочки приготовили тебе обед.
С этими словами Гертруда удалилась.
Поколебавшись секунду, Мария сбросила сорочку, а затем освободилась от повязок, которые соскользнули вниз и обвились вокруг ее ног.
О, это сладкое ощущение свободы! Взяв в ладони онемевшие груди, Мария с наслаждением растерла их, чувствуя в руках приятную тяжесть. Ей пришло в голову, что впервые за несколько лет она будет спать без повязок. Теперь ей нечего бояться. Отец далеко. Больше не будет этих ужасных ночей, когда она в страхе просыпалась, ощущая его руки на своей перебинтованной груди. Он говорил, что должен убедиться, что ее порочная женственность надежно спрятана.
Высыпав в воду целую бутылочку ароматической соли с запахом фиалки, Мария осторожно забралась в ванну и, задержав дыхание, окунулась в горячую воду. Кожу приятно покалывало, а от окутавшего ее облака ароматного пара кружилась голова.
Но ведь это неправильно! Она не имеет права так себя баловать. Так можно привыкнуть к излишествам, и что потом? Она станет такой, какой предсказывал отец, и кроме того, надолго ли она в Торн Роуз? Если «чудовище» – его светлость – действительно так ужасен, как рассказывали слуги, то нужно хорошенько приготовиться к встрече с ним.
А что плохого в том, что она наслаждается ванной?
Позади нее дверь открылась, а затем почти беззвучно закрылась.
– Можешь поставить обед рядом с кроватью, – сказала она, не открывая глаз, смахнула мыльную пену с плеч и улыбнулась. – Я чувствую себя такой грешницей. Глупо, правда? Знаешь, я всегда мылась только в тазу. Единственный раз в жизни я окуналась в воду, когда мы с братом убежали купаться на ручей Джонса. Конечно, вода была холодная, и фиалками не пахло. По правде говоря, в ручье было полно джонсовых свиней – страшных хряков, которые с жутким визгом погнались за нами.
Засмеявшись, она зачерпнула ладонями воду и плеснула себе в лицо.
– Один из них укусил брата прямо за голые ягодицы. Он ревел всю дорогу домой, а отцу сказал, что его забодал козел. Забодал…
Еще раз засмеявшись, она встала, и вода соскользнула с ее плеч, словно жидкий шелк.
– Отец так никогда и не догадался, что Пол лгал. Я, естественно, тоже держала рот на замке. Подай мне полотенце, пожалуйста, – добавила Мария и показала на приготовленную Гертрудой льняную простыню.
– Буду более чем счастлив, – послышался мужской голос. – Только сначала положу уголь у камина.
Она инстинктивно повернулась. Глаза ее расширились от удивления, а рот слегка приоткрылся, когда она обнаружила, что на нее с широкой улыбкой смотрит Тадеус, кухонный любовник Молли.
Одетый Тадеус Хартли Эдварде выглядел совсем иначе. Мария с трудом узнала этого парня в широких хлопковых штанах и клетчатой фланелевой рубахе, покрытой сенной трухой. Его волосы были аккуратно зачесаны назад, а подбородок гладко выбрит. Его темные смеющиеся глаза не отрывались от ее глаз, а рот растянулся в улыбке, напомнившей ей о вчерашней встрече. И тут Мария с ужасом поняла, что стоит перед ним совершенно обнаженная.
– О! – вскрикнула она и со всего размаху опустилась в ванну, так что вода выплеснулась через край. – О Боже…
– Черт, – покачал головой Тадеус, – ты даже красивее, чем я думал…
– Убирайся!
– Не удивительно, что Молли взбесилась. Подумать только, я еще убеждал ее, что ты просто плоскогрудый ребенок, на которого я не потратил бы и полпенни, чтобы затащить в постель.
– Пошел вон!
Он лениво пересек комнату, держа в руках поднос с углем.
– Думаю, теперь мы квиты, правда? Мы видели друг друга в чем мать родила. Можно закончить с игрой вроде я покажу тебе, когда ты покажешь мне, и перейти к более серьезному делу.
– Единственное серьезное дело, к которому мы перейдем – ты немедленно выйдешь из моей комнаты.
– Из твоей комнаты? Быстро мы привыкли, правда? – он положил уголь у камина и, уперев руки в бока и изогнув брови, добавил: – Сдается мне, мисс Мария Эштон из Хаддерсфилда, что вы не получите комнату в свое распоряжение, пока не вылезете из ванной и не приласкаете меня.
– Похотливый дьявол. Гертруда была права.
– Гертруда – старая крыса, сующая нос не в свои дела. Она сходит с ума от ревности, потому что во всей стране не нашлось ни одного знатного подонка, который польстился бы на нее.
Задохнувшись от ярости, Мария схватила крышку ванны и опустила ее. Просунув голову в отверстие, она пристально посмотрела на непрошеного гостя.
– Если ты немедленно не уберешься отсюда, я расскажу Гертруде, как вы с Молли… совокуплялись на кухонном столе.
– Неужели?!
– Можешь не сомневаться.
– Это слово не очень подходит для дочки викария. Хотя я никогда не видел, чтобы у попов были такие дочери. Можешь считать это комплиментом, если хочешь.
– Я расцениваю твое похождение здесь как невиданное оскорбление. Последний раз…
– Хорошо, ухожу. Я просто хотел поприветствовать вас и сказать, что в случае чего вы можете рассчитывать на меня. Помощь понадобится, когда он очнется. Будет любопытно посмотреть, что он с вами сделает. Он способен съесть вас живьем, милая. Счастье, если вам удастся сохранить эту милую маленькую попку в целости и сохранности. Приятного вечера, мисс Эштон. Наслаждайтесь, пока можете.
Он и правда свихнулся. Что еще могут означать видения в форме голубоглазого ангела с фарфоровой кожей и облаком мягких пепельных волос, вторгающиеся в его туманное забытье. Несомненно, он окончательно утратил связь с реальностью. Иначе отчего бы ему вообразить, что он ощущает запах фиалок. А нежный женский голос и плеск воды – это лишь фантазии его поврежденного разума, разума, который слишком часто возвращался к воспоминаниям о прекрасных женщинах, длинноногих и благоухающих, готовых продать душу дьяволу, чтобы только оказаться в его постели… Все это было давно… и навсегда ушло.
Он превратился в дикого зверя. Чудовище. Сумасшедший. Женщина должна дойти до полного отчаяния, чтобы согласиться провести время в его обществе.
Глава 4
– Но я не привыкла бездельничать.
– Это ненадолго, – заявила Гертруда, бросив долгий взгляд на неподвижную фигуру в кровати. – Он очнется, и тогда… сами все увидите, мисс.
Мало помалу количество занятых уборкой слуг уменьшалось, пока не осталась одна Бетти, которая усердно начищала каминную решетку, испуганно поглядывая на закрытую пологом кровать. Любая попытка Марии успокоить служанку только усиливала ее страх. Наконец робкая маленькая горничная облегченно вздохнула, ткнула лучиной в горящие угли, зажгла восковые свечи в развешанных по стенам жирандолях[1] и поспешно выскочила из комнаты, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла.
Оставшись одна, Мария сцепила руки на животе, слегка повернула внутрь едва выглядывающие из-под подола черной юбки носки туфель, оглядела большую мужскую комнату и прислушалась к тиканью часов на соседней стене.
– Нельзя же так бояться, – произнесла она вслух. – Он просто не может быть опаснее отца. Или более жесток. Правда?
С усилием передвигая ноги, она переступила через колеблющиеся тени и остановилась в ногах кровати Салтердона. Она с трудом различала его очертания за тонким пологом. Слугам удалось привести в порядок его постель, и теперь простыни аккуратно прикрывали его тело. Они даже смогли причесать гриву его спутанных волос, так что они не закрывали всю подушку. Но дикое выражение лица смягчить было невозможно. Он выглядел так же ужасно, как раньше, и Марию пробрала дрожь.
Из настенных часов послышались щелчки и скрип. Обитый войлоком молоточек приглушенно отбил семь раз. С каждым ударом Мария заставляла себя сделать еще один шаг к кровати. В конце концов, в ее обязанности входило следить и за тем, чтобы хозяину было удобно. Вряд ли ей удастся сделать это, если она будет просто стоять в ногах его кровати и вспоминать жуткие истории, которые весь этот длинный день рассказывали о Салтердоне слуги.
Она осторожно придвинулась к кровати и дрожащими пальцами отодвинула полог. Если он попытается схватить ее, она будет кричать. Гертруда уверяла, что в случае чего ей достаточно лишь громко крикнуть или дернуть посильнее за шнурок звонка. Кто-нибудь обязательно услышит.
Чтобы рассмотреть его светлость, Мария взяла с ночного столика зажженную свечу и, стараясь держать ее неподвижно, наклонилась ниже. Его темные ничего не выражающие глаза были, как всегда, открыты. Только отражение мерцающей свечи придавало какое-то подобие жизни этим безумным зрачкам. Она подумала, что когда он очнется, его глаза будут гореть осуждением… как у отца. Нет, не так. В этих глазах не будет обещания адских мук… что-то совсем другое… но такое же пугающее и, возможно, более опасное. Когда же этот дракон придет в себя?
– Ваша светлость, – ласковым голосом позвала она. – Вы меня слышите? Мое имя Мария Эштон. Я здесь, чтобы помочь вам. Моргните, если вы меня слышите.
Ничего.
Опустив свечу к самому лицу герцога, она склонилась еще ниже, рассматривая его заострившийся нос и глубоко запавшие глаза. Мария вдруг обнаружила, что у него высокий лоб – слуги зачесали назад длинные волосы – и прячущийся за неопрятной спутанной бородой красивый рот. Ей показалось, что с его губ должны с легкостью срываться улыбки, шутки и едкие замечания.
Нахмурившись, она выпрямилась, поставила свечу и вернулась к себе в комнату.
* * *
Она писала письмо Джону Рису и еще одно матери, подробно описывая проведенное в Торн Роуз время. Ее рассказ изобиловал выражениями вроде «Голиаф», «свирепый», «ужасный», а также «роскошный», «великолепный», «внушающий благоговейный трепет». Наконец, отчаявшись, она скомкала листы бумаги и сбросила на пол.Как ей рассказать двум людям, которых она любила больше всего на свете, что сама ее жизнь подвергается опасности? И разве не неприлично расписывать роскошь, в которой она живет? Джон Рис испугается за ее пропащую душу. А мать… если бы только она смогла понять, что Мария делает все это для того, чтобы когда-нибудь избавить ее от викария Эштона, а не потому, что детские фантазии испортили ее, как утверждал отец.
Она вовсе не орудие сатаны и не использует свое тело, чтобы искушать мужчин. И немудрено – ее тело было стянуто, как у средневековой девственницы, так что ее грудь сделалась плоской, как у мальчика.
– Неудивительно, что Джон Рис почти не проявлял ко мне интереса, как к женщине, – рассуждала она вслух, рассматривая свое отражение в овальном зеркале. Строгий воротник ее платья плотно стягивал горло. Слегка надув губы, она расстегнула несколько пуговиц, обнажив шею. Затем еще и еще одну, пока из-под грубой льняной сорочки не показались стягивающие грудь бинты.
Внезапно раздался стук в дверь. Мария вскочила и, зажав в кулаке края воротника, резко повернулась на звук. В двери показалось улыбающееся лицо Гертруды.
– Еще не спишь? Хорошо. Я подумала, что ты не откажешься от ванны. Ребята принесли тебе воды.
Мария покраснела и молча кивнула, застегивая непослушными пальцами пуговицы блузки, а затем открыла от изумления рот, когда Гертруда отступила в сторону, пропустив в комнату несколько здоровенных парней, несущих на перекинутых через плечи коромыслах большие ведра горячей воды.
Гертруда быстро раздвинула японскую ширму, отгородив один угол комнаты, а затем, пыхтя и охая, выкатила огромный богато украшенный предмет, закругленные бока которого доходили Марии до пояса. Это сооружение, прикрытое красивой крышкой, экономка установила рядом с камином.
– Что это? – с подозрением спросила Мария.
– Ванна, конечно, – Гертруда откинула вогнутую часть крышки и кивнула водоносам. Они по очереди вылили, горячую воду в ванну. Комната наполнилась паром, и расположенные рядом окна запотели.
– Боже мой, – выдохнула Мария. – Она такая глубокая, что в ней можно утонуть.
– Точно. Ты не поверишь, но его светлость был просто помешан на чистоте. Он сам придумал эти ванны. И даже это приспособление, – она указала на крышку. – Так дольше сохраняется тепло. Лично я чувствовала бы себя, как омар в кастрюле, но поди разбери этих аристократов. Моя милая мама говорила, что принимать ванну чаще одного раза в месяц вредно для здоровья.
Гертруда оглянулась и шепотом добавила:
– Его светлость купался только в дождевой воде, которую специально собирали в бочки. Говорил, что она лучше очищает поры и смягчает кожу, чем вода из родников и рек. Он и своих лошадей купал в дождевой воде.
– Лошадей?
Когда последний водонос вышел из комнаты, Гертруда закрыла дверь и поспешила к Марии. Суетясь, она стала расстегивать остальные пуговицы на платье девушки.
– Лошадей, – подтвердила экономка. – Несколько дюжин. Арабской породы.
– Арабской?
– Потрясающие животные. Элегантные, как женщина из высшего общества, и очень красивые. Последние несколько лет его светлость просто с ума сходил от них – с тех пор, как его брат женился на девушке, увлекавшейся лошадьми. Салтердоны всегда разбирались в лошадях.
– Лошади, – мечтательно произнесла Мария. – Я всегда мечтала о собственной лошади.
– Ему не везло в азартных играх, но со скачек он никогда не уходил без приза, – Гертруда прищелкнула языком. – И именно на скачках в Эпсоне случилось это несчастье. Проклятые разбойники напали на него, когда он с друзьями ночью возвращался из Эпсона.
Если повязки Марии и показались Гертруде странными, она не подала виду. Дородная экономка подошла к шифоньеру и выдвинула один из ящичков.
– Можешь свободно пользоваться этими ароматическими солями, милочка. Щепотка-другая – и ты будешь благоухать, как цветок. А теперь я оставляю тебя. Я скажу, чтобы девочки приготовили тебе обед.
С этими словами Гертруда удалилась.
Поколебавшись секунду, Мария сбросила сорочку, а затем освободилась от повязок, которые соскользнули вниз и обвились вокруг ее ног.
О, это сладкое ощущение свободы! Взяв в ладони онемевшие груди, Мария с наслаждением растерла их, чувствуя в руках приятную тяжесть. Ей пришло в голову, что впервые за несколько лет она будет спать без повязок. Теперь ей нечего бояться. Отец далеко. Больше не будет этих ужасных ночей, когда она в страхе просыпалась, ощущая его руки на своей перебинтованной груди. Он говорил, что должен убедиться, что ее порочная женственность надежно спрятана.
Высыпав в воду целую бутылочку ароматической соли с запахом фиалки, Мария осторожно забралась в ванну и, задержав дыхание, окунулась в горячую воду. Кожу приятно покалывало, а от окутавшего ее облака ароматного пара кружилась голова.
Но ведь это неправильно! Она не имеет права так себя баловать. Так можно привыкнуть к излишествам, и что потом? Она станет такой, какой предсказывал отец, и кроме того, надолго ли она в Торн Роуз? Если «чудовище» – его светлость – действительно так ужасен, как рассказывали слуги, то нужно хорошенько приготовиться к встрече с ним.
А что плохого в том, что она наслаждается ванной?
Позади нее дверь открылась, а затем почти беззвучно закрылась.
– Можешь поставить обед рядом с кроватью, – сказала она, не открывая глаз, смахнула мыльную пену с плеч и улыбнулась. – Я чувствую себя такой грешницей. Глупо, правда? Знаешь, я всегда мылась только в тазу. Единственный раз в жизни я окуналась в воду, когда мы с братом убежали купаться на ручей Джонса. Конечно, вода была холодная, и фиалками не пахло. По правде говоря, в ручье было полно джонсовых свиней – страшных хряков, которые с жутким визгом погнались за нами.
Засмеявшись, она зачерпнула ладонями воду и плеснула себе в лицо.
– Один из них укусил брата прямо за голые ягодицы. Он ревел всю дорогу домой, а отцу сказал, что его забодал козел. Забодал…
Еще раз засмеявшись, она встала, и вода соскользнула с ее плеч, словно жидкий шелк.
– Отец так никогда и не догадался, что Пол лгал. Я, естественно, тоже держала рот на замке. Подай мне полотенце, пожалуйста, – добавила Мария и показала на приготовленную Гертрудой льняную простыню.
– Буду более чем счастлив, – послышался мужской голос. – Только сначала положу уголь у камина.
Она инстинктивно повернулась. Глаза ее расширились от удивления, а рот слегка приоткрылся, когда она обнаружила, что на нее с широкой улыбкой смотрит Тадеус, кухонный любовник Молли.
Одетый Тадеус Хартли Эдварде выглядел совсем иначе. Мария с трудом узнала этого парня в широких хлопковых штанах и клетчатой фланелевой рубахе, покрытой сенной трухой. Его волосы были аккуратно зачесаны назад, а подбородок гладко выбрит. Его темные смеющиеся глаза не отрывались от ее глаз, а рот растянулся в улыбке, напомнившей ей о вчерашней встрече. И тут Мария с ужасом поняла, что стоит перед ним совершенно обнаженная.
– О! – вскрикнула она и со всего размаху опустилась в ванну, так что вода выплеснулась через край. – О Боже…
– Черт, – покачал головой Тадеус, – ты даже красивее, чем я думал…
– Убирайся!
– Не удивительно, что Молли взбесилась. Подумать только, я еще убеждал ее, что ты просто плоскогрудый ребенок, на которого я не потратил бы и полпенни, чтобы затащить в постель.
– Пошел вон!
Он лениво пересек комнату, держа в руках поднос с углем.
– Думаю, теперь мы квиты, правда? Мы видели друг друга в чем мать родила. Можно закончить с игрой вроде я покажу тебе, когда ты покажешь мне, и перейти к более серьезному делу.
– Единственное серьезное дело, к которому мы перейдем – ты немедленно выйдешь из моей комнаты.
– Из твоей комнаты? Быстро мы привыкли, правда? – он положил уголь у камина и, уперев руки в бока и изогнув брови, добавил: – Сдается мне, мисс Мария Эштон из Хаддерсфилда, что вы не получите комнату в свое распоряжение, пока не вылезете из ванной и не приласкаете меня.
– Похотливый дьявол. Гертруда была права.
– Гертруда – старая крыса, сующая нос не в свои дела. Она сходит с ума от ревности, потому что во всей стране не нашлось ни одного знатного подонка, который польстился бы на нее.
Задохнувшись от ярости, Мария схватила крышку ванны и опустила ее. Просунув голову в отверстие, она пристально посмотрела на непрошеного гостя.
– Если ты немедленно не уберешься отсюда, я расскажу Гертруде, как вы с Молли… совокуплялись на кухонном столе.
– Неужели?!
– Можешь не сомневаться.
– Это слово не очень подходит для дочки викария. Хотя я никогда не видел, чтобы у попов были такие дочери. Можешь считать это комплиментом, если хочешь.
– Я расцениваю твое похождение здесь как невиданное оскорбление. Последний раз…
– Хорошо, ухожу. Я просто хотел поприветствовать вас и сказать, что в случае чего вы можете рассчитывать на меня. Помощь понадобится, когда он очнется. Будет любопытно посмотреть, что он с вами сделает. Он способен съесть вас живьем, милая. Счастье, если вам удастся сохранить эту милую маленькую попку в целости и сохранности. Приятного вечера, мисс Эштон. Наслаждайтесь, пока можете.
* * *
Из пустоты доносились голоса, приглушенные, как всегда, во время его пребывания в тумане беспамятства, когда он как будто плавал в воздухе. Солнечный свет и тьма попеременно проходили перед его затуманенным взглядом. Все дни напролет в этой кровати-склепе. Теперь весь мир сузился для него до едва различимой какофонии звуков: пения птиц и редких приходов слуг, которые разговаривают друг с другом или тихо напевали, входя в его «логово»… Бесконечные ночи без сна в ожидании, когда придет рассвет, чтобы он мог, наконец, хоть ненадолго оказаться в компании двух недоумков. Любой разумный человек может свихнуться, если его лишить общения. Собственные мысли сводят его с ума. Равномерное дыхание сводит его с ума. Повседневная рутина может свести с ума. Уже сводит.Он и правда свихнулся. Что еще могут означать видения в форме голубоглазого ангела с фарфоровой кожей и облаком мягких пепельных волос, вторгающиеся в его туманное забытье. Несомненно, он окончательно утратил связь с реальностью. Иначе отчего бы ему вообразить, что он ощущает запах фиалок. А нежный женский голос и плеск воды – это лишь фантазии его поврежденного разума, разума, который слишком часто возвращался к воспоминаниям о прекрасных женщинах, длинноногих и благоухающих, готовых продать душу дьяволу, чтобы только оказаться в его постели… Все это было давно… и навсегда ушло.
Он превратился в дикого зверя. Чудовище. Сумасшедший. Женщина должна дойти до полного отчаяния, чтобы согласиться провести время в его обществе.
Глава 4
Он чудовище. Дикий зверь. Сумасшедший.
Марии снилось, что, проснувшись, она обнаружила склонившегося над ней герцога Салтердона. Черты его лица были почти неразличимы под львиной гривой волос и дикой спутанной бородой. Глаза его горели зловещим огнем, а руки лежали на ее груди. Только из его горла вырывался хриплый голос отца, утверждающий, что она орудие греха. Кто из богобоязненных мужчин обратит внимание на такую неряху?
В три часа ночи Мария проснулась. Она села в кровати, не сводя припухших глаз с глубокой тени перед дверью в его комнату. Неужели открыта? Она отчетливо помнит, что закрывала ее!
Она сползла с кровати и с бьющимся сердцем метнулась к двери. Дрожащими пальцами Мария нащупала ручку и убедилась, что дверь плохо прикрыта и заперта. Она попыталась успокоить дыхание, заставить сердце биться более ровно и сосредоточиться. Здесь ей нечего бояться. Ее ночные кошмары остались далеко… По крайней мере те, у которых лицо викария Эштона.
Их место заняли другие: человек, пугавший и оскорблявший слуг. Человек-зверь с повадками дракона, такой большой и страшный, что одна мысль о том, что он находится в соседней комнате, повергала ее в ужас.
Боже милосердный, кого она боится больше?
– Держу пари, ты ночью не сомкнула глаз. Твои красивые голубые глаза вспухли, а под ними – синяки. Скажи Гертруде правду: ты скучаешь по дому?
Слабо улыбнувшись, Мария отстранилась и взмахнула листом бумаги.
– Последние несколько часов я посвятила составлению плана, что делать с его светлостью. Самое главное расшевелить его.
– Целый год мы пытаемся, но все бесполезно. Думаю, что если человек сдался, то ничего уже нельзя сделать… Ты не ответила на мой вопрос. Скучаешь по домашним?
– В жизни женщины наступает момент, когда ей лучше самой позаботиться о себе, Герти.
– Очень странно все это. Девушка твоего возраста уже давно должна была выйти замуж и обзавестись парочкой ребятишек.
Оглядев комнату, Гертруда заметила, что Мария убрала постель, не говоря уже о том, что еще вечером вылила воду из ванной, а утром наполнила кувшины свежей водой.
– Судя по этой комнате, ты была бы хорошей женой, – вздохнула Гертруда и указала на аккуратно застеленную кровать. – Немногие девушки смогут так ровно заправить углы.
– Мой отец был сторонником совершенства. Только тот, в ком нет никаких изъянов, и кто достигает наивысших результатов во всем, что он делает, попадет в рай.
Прищурив свои смеющиеся глаза, Гертруда взглянула на Марию и покачала головой.
– Похоже, у большинства из нас нет никаких шансов, правда?
Мария ничего не ответила, а просто сунула ноги в свои домашние туфли и прикрыла их юбкой, стараясь скрыть, что они изношены до дыр.
– А какая связь между стремлением твоего отца к совершенству и повязками на груди?
Мария отвернулась.
– Тебе не обязательно носить их здесь, – сказала Гертруда.
– Просто мне в них удобнее.
– Или безопаснее?
Мария опять не ответила и сделала вид, что собирает заметки, которые набросала в бессонные предрассветные часы.
– Насколько я могу судить, – заявила Гертруда. – Под этими повязками у тебя красивая фигура. Стыдно прятать ее из-за каких-то древних предрассудков. Ладно, неважно. Думаю, наступит время, когда ты почувствуешь потребность открыть их… когда встретишь парня, которому захочешь понравиться. Или, может, ты уже встретила его?
– Что заставляет тебя так думать? – Мария искоса взглянула на любопытную подругу.
Гертруда указала на россыпь скомканных бумаг на письменном столе.
– Похоже, тебе не просто было выразить свои чувства словами.
– Возможно, – ответила она, с грустью вспоминая Джона Риса. Скучает ли он по ней? Было ли чувство пустоты и одиночества результатом разлуки с единственным близким другом, если не считать Пола?
– Ерунда, милая. Все образуется. Чему быть, того не миновать. Как говорила моя мать, от судьбы не уйдешь. Если мы будем прислушиваться к своему внутреннему голосу, то найдем верную дорожку к своей судьбе.
Мария задумалась.
– Ты говоришь, что наша судьба предопределена свыше? И что нам нужно лишь найти верную дорогу, чтобы достичь счастья и благоденствия?
– Точно, милая. Когда кажется, что жизнь совсем плоха, можешь быть уверена, что во всех этих испытаниях есть смысл. Урок на будущее. Побеждая трудности, мы становимся сильнее. Если ты в это веришь, темная полоса в твоей жизни не будет казаться тебе такой непреодолимой. Фокус в том, чтобы не сосредотачиваться на безнадежности ситуации, а жить надеждой.
Глубоко вздохнув, Мария рассмеялась.
– Хорошо, милочка, – ответила Гертруда и выбежала из комнаты.
Мария с некоторой опаской опустилась на стул и, сложив руки на коленях, посмотрела на герцога Салтердона, сгорбившегося в инвалидном кресле. Голова его склонилась на грудь, грива темно-каштановых волос разметалась по выглядывавшим из-под грязной сорочки широким, но очень худым плечам.
– Вы выглядите совсем как Пол в те последние ужасные дни, когда душа его витала где-то между жизнью и смертью, – подумала она вслух. – Викарий Эштон верит, что подобные страдания посылаются господом для наказания заблудших душ. Вина Пола заключалась в том, что он любил женщину, которая принадлежала другому. Муж унижал ее всеми возможными способами. Во всех грязных тавернах двух соседних графств он рассказывал о своих издевательствах над ней. Он обращался с ней, как с вещью, ваша светлость, и публично избивал ее, если она осмеливалась противоречить ему.
Горло Марии сжимали спазмы.
– Однажды мой брат стал свидетелем жестокого избиения. Единственный его грех состоял в том, что он попытался остановить этого человека. И разве не преступление, что тот сломал Полу позвоночник? Ведь это верная смерть. Хотя… викарий Эштон объявил, что этот подонок имел право так поступить.
Она умолкла. Ей стало жарко, вероятно, от гнева и от того, что она так открыто и легко богохульствует.
– Викарий Эштон, ваша светлость, отвернулся от собственного сына и не виделся с ним вплоть до дня его смерти, – добавила она сердито. – Если такой добрый и милосердный человек, как мой брат, заслужил подобное жестокое наказание, то что же уготовано вашей светлости?
В лучах солнца над его головой кружились пылинки, а свет преломлялся в его волосах маленькими разноцветными радугами. Встав со стула, она осторожно обошла вокруг своего пациента, не отрывая взгляда от его лица. Рукава его ночной рубашки задрались вверх, обнажив предплечья. Она обратила внимание, что они выглядели сильными и сохранили остатки былого загара (наверное, он полуобнаженным катался на своих любимых арабских скакунах), но за многие месяцы пребывания в темной и мрачной комнате кожа приобрела желтоватый оттенок. Кисти его рук с набухшими голубоватыми венами напоминали оплывшие свечи, и ничего в этих желтых безжизненных ладонях не напоминало о том, какими они были раньше.
– Да, – ответил Тадеус. – Думаю, так ему удобно. Вздохнув, Мария повернулась. Вид обнаженного тела герцога несколько смутил ее. Его голова была откинута на край роскошной черной ванны, расписанной золотыми драконами. Ванна была даже больше, чем та, в которой она мылась вчера вечером. Достаточная даже для двоих, подумала она и зарделась от смущения, поймав на себе саркастический взгляд Тадеуса. В глазах его мелькали искорки – но не веселья.
Она кашлянула, взяла кочергу, подцепила ею лежавшую на полу ночную рубашку герцога и бросила ухмыляющемуся слуге.
– Гертруда ждет ее.
Тадеус и его товарищ отошли от ванны. Их рубашки стали влажными от горячего пара, лица раскраснелись. Кивком головы Мария отпустила их. Юноша, чьего имени она не запомнила, выскользнул из комнаты, а Тадеус остался на месте, не обращая внимания на брошенную ему рубашку.
– Ты что-то хочешь сказать? – спросила Мария, избегая его взгляда и чувствуя, что ее щеки пылают, как вчера вечером, когда она стояла перед ним обнаженная, и на ней не было ничего, кроме пахнущей фиалками воды.
– Угу, – ответил он и перенес вес тела на одну ногу.
Поза его была дерзкая и надменная, а лицо самодовольным. – Я задаю себе вопрос, почему ты до сих пор не рассказала Гертруде обо мне и Молли.
– Это не мое дело, – коротко ответила она и бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц.
Он ухмыльнулся, но не выказал намерения уйти или подобрать рубашку.
– Что-нибудь еще?
Он пожал плечами.
– Просто я никогда не видел такие волосы, как у тебя. – Они напоминают лунный свет.
– Лунный свет?
– Такие же мягкие и отливающие серебром.
Мария зачесала назад выбившиеся из прически пряди волос и, опустив глаза, нахмурилась. В ее памяти всплыла картина с обнаженными Тадеусом и Молли.
– Держу пари, они красивее, когда распущены.
Она не ответила, и он, наконец, подобрал ночную рубашку и вышел, бросив взгляд сначала на Марию, а затем на герцога. На лице его застыло странное выражение.
После ухода Тадеуса Мария некоторое время стояла неподвижно. Она поняла, что молодой человек флиртовал с ней и что от его невинных комплиментов у нее перехватило дыхание. Не стоит поощрять такое его поведение, учитывая то, что происходило между ним и Молли, и особенно то, что случилось вчера вечером. Ведь даже одно понимание этого может заронить отвратительные семена тщеславия в ее душу.
Она заставила себя перевести взгляд на герцога и обнаружила, что это не помогло привести в порядок ее чувства. Облако пара поднималось над разрисованной драконами ванной. Тело Салтердона стало розовым, а волосы и борода заблестели от влаги.
Он выглядел совершенно естественно, как будто наслаждался отдыхом в горячей ванне. Если бы не его безжизненные глаза…
Ломая руки, она обошла вокруг, стараясь отвлечься от вида обнаженного человека в огромной ванне, где было достаточно места для двоих. Она должна вымыть его. Обнаженный незнакомец – не богобоязненный и невинный юноша, как Пол… а мужчина, у которого волосы росли не только на лице, но и на блестевших от пара руках и груди… человек, который годится ей в отцы… и который выбросил в окно одного из своих слуг.
– Господи милосердный! Если ты поможешь мне выдержать это испытание, клянусь… я никогда не позволю себе ни одной злой мысли об отце. Я и раньше давала себе клятвы, но теперь это всерьез. В конце концов, я делаю это ради того, чтобы спасти мать от этого подон… – она прикусила губу. – Черт! Господь не будет помогать человеку с такими злыми мыслями.
Марии снилось, что, проснувшись, она обнаружила склонившегося над ней герцога Салтердона. Черты его лица были почти неразличимы под львиной гривой волос и дикой спутанной бородой. Глаза его горели зловещим огнем, а руки лежали на ее груди. Только из его горла вырывался хриплый голос отца, утверждающий, что она орудие греха. Кто из богобоязненных мужчин обратит внимание на такую неряху?
В три часа ночи Мария проснулась. Она села в кровати, не сводя припухших глаз с глубокой тени перед дверью в его комнату. Неужели открыта? Она отчетливо помнит, что закрывала ее!
Она сползла с кровати и с бьющимся сердцем метнулась к двери. Дрожащими пальцами Мария нащупала ручку и убедилась, что дверь плохо прикрыта и заперта. Она попыталась успокоить дыхание, заставить сердце биться более ровно и сосредоточиться. Здесь ей нечего бояться. Ее ночные кошмары остались далеко… По крайней мере те, у которых лицо викария Эштона.
Их место заняли другие: человек, пугавший и оскорблявший слуг. Человек-зверь с повадками дракона, такой большой и страшный, что одна мысль о том, что он находится в соседней комнате, повергала ее в ужас.
Боже милосердный, кого она боится больше?
* * *
Гертруда взяла в ладони лицо Марии и прищелкнула языком.– Держу пари, ты ночью не сомкнула глаз. Твои красивые голубые глаза вспухли, а под ними – синяки. Скажи Гертруде правду: ты скучаешь по дому?
Слабо улыбнувшись, Мария отстранилась и взмахнула листом бумаги.
– Последние несколько часов я посвятила составлению плана, что делать с его светлостью. Самое главное расшевелить его.
– Целый год мы пытаемся, но все бесполезно. Думаю, что если человек сдался, то ничего уже нельзя сделать… Ты не ответила на мой вопрос. Скучаешь по домашним?
– В жизни женщины наступает момент, когда ей лучше самой позаботиться о себе, Герти.
– Очень странно все это. Девушка твоего возраста уже давно должна была выйти замуж и обзавестись парочкой ребятишек.
Оглядев комнату, Гертруда заметила, что Мария убрала постель, не говоря уже о том, что еще вечером вылила воду из ванной, а утром наполнила кувшины свежей водой.
– Судя по этой комнате, ты была бы хорошей женой, – вздохнула Гертруда и указала на аккуратно застеленную кровать. – Немногие девушки смогут так ровно заправить углы.
– Мой отец был сторонником совершенства. Только тот, в ком нет никаких изъянов, и кто достигает наивысших результатов во всем, что он делает, попадет в рай.
Прищурив свои смеющиеся глаза, Гертруда взглянула на Марию и покачала головой.
– Похоже, у большинства из нас нет никаких шансов, правда?
Мария ничего не ответила, а просто сунула ноги в свои домашние туфли и прикрыла их юбкой, стараясь скрыть, что они изношены до дыр.
– А какая связь между стремлением твоего отца к совершенству и повязками на груди?
Мария отвернулась.
– Тебе не обязательно носить их здесь, – сказала Гертруда.
– Просто мне в них удобнее.
– Или безопаснее?
Мария опять не ответила и сделала вид, что собирает заметки, которые набросала в бессонные предрассветные часы.
– Насколько я могу судить, – заявила Гертруда. – Под этими повязками у тебя красивая фигура. Стыдно прятать ее из-за каких-то древних предрассудков. Ладно, неважно. Думаю, наступит время, когда ты почувствуешь потребность открыть их… когда встретишь парня, которому захочешь понравиться. Или, может, ты уже встретила его?
– Что заставляет тебя так думать? – Мария искоса взглянула на любопытную подругу.
Гертруда указала на россыпь скомканных бумаг на письменном столе.
– Похоже, тебе не просто было выразить свои чувства словами.
– Возможно, – ответила она, с грустью вспоминая Джона Риса. Скучает ли он по ней? Было ли чувство пустоты и одиночества результатом разлуки с единственным близким другом, если не считать Пола?
– Ерунда, милая. Все образуется. Чему быть, того не миновать. Как говорила моя мать, от судьбы не уйдешь. Если мы будем прислушиваться к своему внутреннему голосу, то найдем верную дорожку к своей судьбе.
Мария задумалась.
– Ты говоришь, что наша судьба предопределена свыше? И что нам нужно лишь найти верную дорогу, чтобы достичь счастья и благоденствия?
– Точно, милая. Когда кажется, что жизнь совсем плоха, можешь быть уверена, что во всех этих испытаниях есть смысл. Урок на будущее. Побеждая трудности, мы становимся сильнее. Если ты в это веришь, темная полоса в твоей жизни не будет казаться тебе такой непреодолимой. Фокус в том, чтобы не сосредотачиваться на безнадежности ситуации, а жить надеждой.
Глубоко вздохнув, Мария рассмеялась.
– Хорошо, милочка, – ответила Гертруда и выбежала из комнаты.
Мария с некоторой опаской опустилась на стул и, сложив руки на коленях, посмотрела на герцога Салтердона, сгорбившегося в инвалидном кресле. Голова его склонилась на грудь, грива темно-каштановых волос разметалась по выглядывавшим из-под грязной сорочки широким, но очень худым плечам.
– Вы выглядите совсем как Пол в те последние ужасные дни, когда душа его витала где-то между жизнью и смертью, – подумала она вслух. – Викарий Эштон верит, что подобные страдания посылаются господом для наказания заблудших душ. Вина Пола заключалась в том, что он любил женщину, которая принадлежала другому. Муж унижал ее всеми возможными способами. Во всех грязных тавернах двух соседних графств он рассказывал о своих издевательствах над ней. Он обращался с ней, как с вещью, ваша светлость, и публично избивал ее, если она осмеливалась противоречить ему.
Горло Марии сжимали спазмы.
– Однажды мой брат стал свидетелем жестокого избиения. Единственный его грех состоял в том, что он попытался остановить этого человека. И разве не преступление, что тот сломал Полу позвоночник? Ведь это верная смерть. Хотя… викарий Эштон объявил, что этот подонок имел право так поступить.
Она умолкла. Ей стало жарко, вероятно, от гнева и от того, что она так открыто и легко богохульствует.
– Викарий Эштон, ваша светлость, отвернулся от собственного сына и не виделся с ним вплоть до дня его смерти, – добавила она сердито. – Если такой добрый и милосердный человек, как мой брат, заслужил подобное жестокое наказание, то что же уготовано вашей светлости?
В лучах солнца над его головой кружились пылинки, а свет преломлялся в его волосах маленькими разноцветными радугами. Встав со стула, она осторожно обошла вокруг своего пациента, не отрывая взгляда от его лица. Рукава его ночной рубашки задрались вверх, обнажив предплечья. Она обратила внимание, что они выглядели сильными и сохранили остатки былого загара (наверное, он полуобнаженным катался на своих любимых арабских скакунах), но за многие месяцы пребывания в темной и мрачной комнате кожа приобрела желтоватый оттенок. Кисти его рук с набухшими голубоватыми венами напоминали оплывшие свечи, и ничего в этих желтых безжизненных ладонях не напоминало о том, какими они были раньше.
* * *
– Усадили? – спросила Мария, стоявшая спиной к ванне.– Да, – ответил Тадеус. – Думаю, так ему удобно. Вздохнув, Мария повернулась. Вид обнаженного тела герцога несколько смутил ее. Его голова была откинута на край роскошной черной ванны, расписанной золотыми драконами. Ванна была даже больше, чем та, в которой она мылась вчера вечером. Достаточная даже для двоих, подумала она и зарделась от смущения, поймав на себе саркастический взгляд Тадеуса. В глазах его мелькали искорки – но не веселья.
Она кашлянула, взяла кочергу, подцепила ею лежавшую на полу ночную рубашку герцога и бросила ухмыляющемуся слуге.
– Гертруда ждет ее.
Тадеус и его товарищ отошли от ванны. Их рубашки стали влажными от горячего пара, лица раскраснелись. Кивком головы Мария отпустила их. Юноша, чьего имени она не запомнила, выскользнул из комнаты, а Тадеус остался на месте, не обращая внимания на брошенную ему рубашку.
– Ты что-то хочешь сказать? – спросила Мария, избегая его взгляда и чувствуя, что ее щеки пылают, как вчера вечером, когда она стояла перед ним обнаженная, и на ней не было ничего, кроме пахнущей фиалками воды.
– Угу, – ответил он и перенес вес тела на одну ногу.
Поза его была дерзкая и надменная, а лицо самодовольным. – Я задаю себе вопрос, почему ты до сих пор не рассказала Гертруде обо мне и Молли.
– Это не мое дело, – коротко ответила она и бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц.
Он ухмыльнулся, но не выказал намерения уйти или подобрать рубашку.
– Что-нибудь еще?
Он пожал плечами.
– Просто я никогда не видел такие волосы, как у тебя. – Они напоминают лунный свет.
– Лунный свет?
– Такие же мягкие и отливающие серебром.
Мария зачесала назад выбившиеся из прически пряди волос и, опустив глаза, нахмурилась. В ее памяти всплыла картина с обнаженными Тадеусом и Молли.
– Держу пари, они красивее, когда распущены.
Она не ответила, и он, наконец, подобрал ночную рубашку и вышел, бросив взгляд сначала на Марию, а затем на герцога. На лице его застыло странное выражение.
После ухода Тадеуса Мария некоторое время стояла неподвижно. Она поняла, что молодой человек флиртовал с ней и что от его невинных комплиментов у нее перехватило дыхание. Не стоит поощрять такое его поведение, учитывая то, что происходило между ним и Молли, и особенно то, что случилось вчера вечером. Ведь даже одно понимание этого может заронить отвратительные семена тщеславия в ее душу.
Она заставила себя перевести взгляд на герцога и обнаружила, что это не помогло привести в порядок ее чувства. Облако пара поднималось над разрисованной драконами ванной. Тело Салтердона стало розовым, а волосы и борода заблестели от влаги.
Он выглядел совершенно естественно, как будто наслаждался отдыхом в горячей ванне. Если бы не его безжизненные глаза…
Ломая руки, она обошла вокруг, стараясь отвлечься от вида обнаженного человека в огромной ванне, где было достаточно места для двоих. Она должна вымыть его. Обнаженный незнакомец – не богобоязненный и невинный юноша, как Пол… а мужчина, у которого волосы росли не только на лице, но и на блестевших от пара руках и груди… человек, который годится ей в отцы… и который выбросил в окно одного из своих слуг.
– Господи милосердный! Если ты поможешь мне выдержать это испытание, клянусь… я никогда не позволю себе ни одной злой мысли об отце. Я и раньше давала себе клятвы, но теперь это всерьез. В конце концов, я делаю это ради того, чтобы спасти мать от этого подон… – она прикусила губу. – Черт! Господь не будет помогать человеку с такими злыми мыслями.