Страница:
– Поговори со мной.
Ее веки медленно опустились.
Он закрыл ей рот поцелуем, придерживая пальцами ее подбородок и заставив ее губы раскрыться. Его язык проник ей в рот. Она пошевелилась и застонала.
– Поцелуй меня, – прошептал он сквозь зубы и почувствовал, как тело девушки затрепетало. Ее дыхание участилось, кожа стала теплой и упругой, из груди опять вырвался стон.
Он взял в ладонь грудь Марии и сжал, сначала нежно, а затем все сильнее и сильнее, пока не почувствовал, как ее маленькие пальчики впились в рубашку на его спине. Она еще теснее обвила его ногой, так что он ощутил тепло ее лона. Уткнувшись мягкими губами ему в плечо, она глубоко вздохнула.
Кровь его вскипела.
Лоб покрылся испариной.
С бьющимся сердцем он просунул руки к ней под одежду и крепко прижал девушку к своей груди… а затем ее дыхание выровнялось, и она успокоилась в его руках. Повернув лицо навстречу падающему снегу, он засмеялся. Он не мог остановиться, из глаз его текли слезы, становясь густыми, как патока, на замерзающих щеках.
Мария подняла голову и, заморгав, посмотрела на него.
– Не понимаю, что смешного в том, что мы замерзнем насмерть, – прошептали ее посиневшие губы.
Он сжал ладонями ее лицо.
– Мария, у меня замерзли пальцы ног. Она нахмурилась.
– Мария… моим ногам больно.
– Ногам?
Он кивнул, поцеловал ее в губы и снова рассмеялся.
Пошатываясь, Мария встала на колени. До нее наконец дошла важность его открытия. Она нащупала его ноги и сильно сжала.
– Да! – вскрикнул он и ударил кулаками в снег. – Я чувствую, Мария.
– А здесь?
– Да!
– Здесь. Можете пошевелить ими?
Стиснув зубы, он попытался пошевелить ногой. Ничего. Он сделал еще одну попытку, а затем, тяжело вздохнув, в изнеможении откинулся на снег.
– Ваша светлость! Ступня! Вы двигали ею?
Он кивнул и приподнялся на локтях. Мария стояла на коленях, почти неразличимая в угасающем свете дня и снежном вихре. Ее тонкий плащ не представлял никакой преграды для холодного ветра. Прижав руки к груди и подняв лицо к небесам, она почти беззвучно плакала.
– Иди сюда, пока совсем не замерзла, – позвал он.
– Нет, сначала я поблагодарю Господа за его милости.
– Если вы не согреете меня, мисс Эштон, то, боюсь, нам обоим скоро придется лично предстать перед Господом.
– Но…
– Господь терпелив, милая. А я нет.
Он схватил Марию за руку, притянул к себе, обернул меховой шубой ее дрожащее тело и сосредоточился на ощущении покалывания, которое распространялось от пальцев ног к икрам и коленям. Он может пошевелить пальцами, черт возьми. А если постарается, то согнет ногу в колене…
– Представляю, какую радость и облегчение испытают ваши родные, – сказала Мария, прижимаясь к его груди.
Улыбка на его лице погасла.
– Теперь вы можете жить прежней жизнью. Вы будете совсем как новенький. Только вообразите, как обрадуется герцогиня…
– Ш… ш, Мария.
– Она…
– Тихо! – крикнул он, подхватил ее подмышки, подтянул вверх, так что их лица оказались на одном уровне, и с силой тряхнул. – Ты никому ничего не скажешь. Ни Эдкаму. Ни бабушке. Ты понимаешь меня, Мария?
– Нет, не понимаю.
– Обещай мне. Поклянись. Никому ни единого слова, пока я не буду готов.
Наконец она кивнула. Он опять обнял ее и невидящим взглядом уставился в снежную пелену.
Однажды, очнувшись, она увидела над собой улыбающееся лицо Джона. Ей на лоб легли его прохладные мягкие руки. Раньше эти руки были теплыми и сильными. Они так ласково касались ее лица, что ей хотелось плакать. Это всегда происходило глубокой ночью, когда от яркого пламени камина оставались лишь тлеющие угли, а одинокая лампа у кровати негромко шипела в тишине.
Ей казалось, что это ладони ее хозяина. Что это губы Салтердона шепчут ей в ухо: «Мария, Мария, не умирай».
Неужели ей все пригрезилось? Что он обнимал ее? Ласкал? Целовал?
На четвертый день она проснулась с ясной головой и села на постели. На стуле у камина сидел Джон, склонив голову над раскрытой библией. Он удивленно поднял голову.
– Его светлость? – воскликнула она. – Где он? Джон отложил книгу и встал.
Мария выбралась из постели и, покачнувшись, схватилась за столбик кровати, а затем бросилась к двери в спальню Салтердона.
– Подожди! – крикнул Джон и кинулся за ней. Распахнув дверь, она влетела в комнату, остановилась на мгновение, заметив, что кровать герцога пуста, и обвела взглядом просторное помещение. Заметив его силуэт в инвалидном кресле у окна, Мария, радостно вскрикнув, подбежала к нему, обняла за плечи и прижала к жив его всклокоченную голову.
– Вы живы! Слава Богу. Мой господин… – всхлипывала она, покрывая его макушку поцелуями. – Вы спасли мне жизнь. Чем я могу отплатить вам?
Джон обхватил руками ее талию и пытался оттащить прочь. Она отбивалась.
– Прекрати, – умолял Джон.
– Нет, никогда! Разве ты не видишь, что я нужна ему?
Наконец ей удалось оттолкнуть Джона. Повернувшись к Салтердону, она опустилась на пол, прислонилась к коленям Салтердона и прижала его ладонь к своей груди.
Его небритое лицо выглядело измученным. Он смотрел на зимний пейзаж за окном ничего не выражающими стеклянными глазами.
– Нет. Не нужно, – с жаром сказала она. – Вы не должны опять прятаться от меня… от нас. Я скорее умру, чем позволю вам снова впасть в это ужасное состояние!
Салтердон на мгновение прикрыл глаза; плечи его опустились.
Мария устало положила голову ему на колени и сжала его пальцы.
– Я совсем не об этом, – прошептала она. – Вы не сумасшедший. И не больны. А ваши ноги…
Он коснулся пальцем ее губ. Подняв голову, она увидела, что выражение его лица и глаз совсем не отстраненное. Его взгляд был таким напряженным, что у нее перехватило дыхание.
– Ты обещала, – выдохнул он. – Ты обещала.
Джон наклонился и взял чашку и блюдце с лежащего у нее на коленях подноса.
– Моя радость, что тебя нашли живой, не поддается писанию. С тех пор как ты уехала из Хаддерсфилда, я время повторял себе, что ты вернешься, что, столкнувшись с жестокой реальностью этого мира, поспешишь укрыться в безопасности отчего дома. Но дни шли за днями слагаясь в недели, и я понял, что был слишком самонадеян. Мне не следовало отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в Хаддерсфилд. Мы поженимся и сразу же уедем в Бристоль.
– Нет, – тихо сказала она.
Не глядя на девушку, Джон встал и принялся шагать туда и обратно перед камином.
– Тебе не нужно будет больше встречаться с отцом, Мария. Мы все обговорим с твоей матерью…
– Нет.
Он остановился, на несколько секунд прикрыл глаза ладонью, а затем с печальной и нежной улыбкой снова повернулся к девушке. В его тихом и поначалу дрожащем голосе слышалось глубокое чувство, которое он испытывал к ней.
– Мне не следовало бы спрашивать, но я должен знать. Господи, прости меня, но я должен. Между вами что-то есть? Между тобой и этим… герцогом.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она, отворачиваясь.
– Я был там, когда вас нашли на дне расселины. И именно я высвободил тебя из его рук. Ты, наверное, ничего не помнишь, потому что ты, как ребенок, спала у него на плече.
Лицо Джона побледнело.
– Ты любишь его, Мария? Нет, можешь не отвечать. Сцена, которой я стал свидетелем, и так достаточно красноречива. Мария, Мария. Эта история стара, как мир: прислуга влюбляется в хозяина, а он, пользуясь своим положением…
– Нет, – с жаром возразила она. – Он не такой.
– Он любит тебя? Он признался тебе в этом?
– Нет!
– Но в глубине души ты веришь в это. Ты хочешь этого. Разве ты не знаешь, Мария, что подобные ему используют таких детей, как ты, а затем выбрасывают. Тебе хочется верить в волшебные сказки. Ты всегда была такой. Но жизнь не такая. Жизнь – это твердость. Сила. Способность принимать разумные решения и приходить к правильным выводам – разумом, а не сердцем. Тебя всегда неудержимо тянуло к несчастным и беспомощным. К брошенным. К павшим духом. Ты надеялась, что твоя любовь спасет их. Тебе хотелось, чтобы они полюбили тебя. Но разве ты не понимаешь, милая Мария, что они все равно полюбили бы тебя?
Он поднял библию, повертел ее в руках, затем сердито пробормотал: «Черт с ним» – и направился к двери в комнату Салтердона.
– Что ты делаешь? – спросила она и отбросила одеяло. – Что ты делаешь? Оставь его в покое, Джон. Джон!
Добравшись до двери, она прислонилась к косяку. В тишине отчетливо звучал голос Джона.
– Если бы я не был священником, то потребовал бы от вас удовлетворения. Скажите, сэр, вы соблазнили ее?
Салтердон с каменным лицом смотрел на огонь в камине.
– Разве я похож на человека, способного соблазнить женщину, мистер Рис? – ровным голосом спросил он.
– Вы знаете, что она влюблена в вас? Даже не задумывались? Конечно, нет. Таких, как вы, это не волнует. Вы коллекционируете сердца и души женщин, как будто это бабочки, которых высушивают и кладут под стекло. Если бы в вас было хоть что-нибудь от джентльмена, то вы приказали бы ей немедленно собирать вещи и отправляться со мной в Хаддерсфилд.
– Я не джентльмен, мистер Рис, как вы правильно заметили.
Подняв голову, Джон увидел прислонившуюся к косяку двери Марию. Рубашка облепила ее маленькие ноги, всклокоченные после сна волосы образовывали серебристое облако вокруг головы. Он судорожно сглотнул и направился к противоположной двери, не в силах пройти рядом с девушкой.
– Джон! – позвала она. – Друг мой!
– Друг? – вскрикнул он и резко обернулся. – Я лучше сгорю в аду, чем соглашусь быть твоим другом… только другом.
Он весь дрожал, как будто хотел убежать от этой пытки и не видеть ее здесь, одновременно понимая, что тогда он будет вынужден оставить ее другому. Возможно, он в последний раз видит Марию, слышит ее голос. Скользнув безумным взглядом по ее расстроенному лицу, Джон сказал:
– Да поможет тебе Бог, когда ты, наконец, увидишь его истинное лицо. Да поможет тебе бог перенести ужасную боль, когда тебя отвергнут. Да поможет Бог мне… но я буду ждать…
С этими словами он вышел из комнаты. Наступила тишина, нарушаемая лишь воем ветра за окном. В комнате стало ужасно холодно. Наконец Салтердон поднял голову.
– Иди сюда.
Мария повиновалась. Опустившись на пол у его ног, она положила голову на его колено и натянула подол сорочки на ноги. Он взял пальцами ее подбородок и заставил посмотреть себе прямо в глаза. Его лицо было мрачным и тревожным. Щеки его горели, лоб хмурился, а глаза светились странным огнем.
– Тебе следовало уехать с ним, – сказал он.
Глава 14
Ее веки медленно опустились.
Он закрыл ей рот поцелуем, придерживая пальцами ее подбородок и заставив ее губы раскрыться. Его язык проник ей в рот. Она пошевелилась и застонала.
– Поцелуй меня, – прошептал он сквозь зубы и почувствовал, как тело девушки затрепетало. Ее дыхание участилось, кожа стала теплой и упругой, из груди опять вырвался стон.
Он взял в ладонь грудь Марии и сжал, сначала нежно, а затем все сильнее и сильнее, пока не почувствовал, как ее маленькие пальчики впились в рубашку на его спине. Она еще теснее обвила его ногой, так что он ощутил тепло ее лона. Уткнувшись мягкими губами ему в плечо, она глубоко вздохнула.
Кровь его вскипела.
Лоб покрылся испариной.
С бьющимся сердцем он просунул руки к ней под одежду и крепко прижал девушку к своей груди… а затем ее дыхание выровнялось, и она успокоилась в его руках. Повернув лицо навстречу падающему снегу, он засмеялся. Он не мог остановиться, из глаз его текли слезы, становясь густыми, как патока, на замерзающих щеках.
Мария подняла голову и, заморгав, посмотрела на него.
– Не понимаю, что смешного в том, что мы замерзнем насмерть, – прошептали ее посиневшие губы.
Он сжал ладонями ее лицо.
– Мария, у меня замерзли пальцы ног. Она нахмурилась.
– Мария… моим ногам больно.
– Ногам?
Он кивнул, поцеловал ее в губы и снова рассмеялся.
Пошатываясь, Мария встала на колени. До нее наконец дошла важность его открытия. Она нащупала его ноги и сильно сжала.
– Да! – вскрикнул он и ударил кулаками в снег. – Я чувствую, Мария.
– А здесь?
– Да!
– Здесь. Можете пошевелить ими?
Стиснув зубы, он попытался пошевелить ногой. Ничего. Он сделал еще одну попытку, а затем, тяжело вздохнув, в изнеможении откинулся на снег.
– Ваша светлость! Ступня! Вы двигали ею?
Он кивнул и приподнялся на локтях. Мария стояла на коленях, почти неразличимая в угасающем свете дня и снежном вихре. Ее тонкий плащ не представлял никакой преграды для холодного ветра. Прижав руки к груди и подняв лицо к небесам, она почти беззвучно плакала.
– Иди сюда, пока совсем не замерзла, – позвал он.
– Нет, сначала я поблагодарю Господа за его милости.
– Если вы не согреете меня, мисс Эштон, то, боюсь, нам обоим скоро придется лично предстать перед Господом.
– Но…
– Господь терпелив, милая. А я нет.
Он схватил Марию за руку, притянул к себе, обернул меховой шубой ее дрожащее тело и сосредоточился на ощущении покалывания, которое распространялось от пальцев ног к икрам и коленям. Он может пошевелить пальцами, черт возьми. А если постарается, то согнет ногу в колене…
– Представляю, какую радость и облегчение испытают ваши родные, – сказала Мария, прижимаясь к его груди.
Улыбка на его лице погасла.
– Теперь вы можете жить прежней жизнью. Вы будете совсем как новенький. Только вообразите, как обрадуется герцогиня…
– Ш… ш, Мария.
– Она…
– Тихо! – крикнул он, подхватил ее подмышки, подтянул вверх, так что их лица оказались на одном уровне, и с силой тряхнул. – Ты никому ничего не скажешь. Ни Эдкаму. Ни бабушке. Ты понимаешь меня, Мария?
– Нет, не понимаю.
– Обещай мне. Поклянись. Никому ни единого слова, пока я не буду готов.
Наконец она кивнула. Он опять обнял ее и невидящим взглядом уставился в снежную пелену.
* * *
Два дня Мария пролежала в постели, дрожа сначала от холода, а затем от жара. Время от времени в комнату заходила Гертруда, вытирала ей лоб, подбрасывала дров в камин. До Марии доходили обрывки разговоров, но слов она не понимала. Лица появлялись и исчезали. Лицо Гертруды всегда было озабоченным, а Эдкам смотрел на нее, как на подопытного кролика.Однажды, очнувшись, она увидела над собой улыбающееся лицо Джона. Ей на лоб легли его прохладные мягкие руки. Раньше эти руки были теплыми и сильными. Они так ласково касались ее лица, что ей хотелось плакать. Это всегда происходило глубокой ночью, когда от яркого пламени камина оставались лишь тлеющие угли, а одинокая лампа у кровати негромко шипела в тишине.
Ей казалось, что это ладони ее хозяина. Что это губы Салтердона шепчут ей в ухо: «Мария, Мария, не умирай».
Неужели ей все пригрезилось? Что он обнимал ее? Ласкал? Целовал?
На четвертый день она проснулась с ясной головой и села на постели. На стуле у камина сидел Джон, склонив голову над раскрытой библией. Он удивленно поднял голову.
– Его светлость? – воскликнула она. – Где он? Джон отложил книгу и встал.
Мария выбралась из постели и, покачнувшись, схватилась за столбик кровати, а затем бросилась к двери в спальню Салтердона.
– Подожди! – крикнул Джон и кинулся за ней. Распахнув дверь, она влетела в комнату, остановилась на мгновение, заметив, что кровать герцога пуста, и обвела взглядом просторное помещение. Заметив его силуэт в инвалидном кресле у окна, Мария, радостно вскрикнув, подбежала к нему, обняла за плечи и прижала к жив его всклокоченную голову.
– Вы живы! Слава Богу. Мой господин… – всхлипывала она, покрывая его макушку поцелуями. – Вы спасли мне жизнь. Чем я могу отплатить вам?
Джон обхватил руками ее талию и пытался оттащить прочь. Она отбивалась.
– Прекрати, – умолял Джон.
– Нет, никогда! Разве ты не видишь, что я нужна ему?
Наконец ей удалось оттолкнуть Джона. Повернувшись к Салтердону, она опустилась на пол, прислонилась к коленям Салтердона и прижала его ладонь к своей груди.
Его небритое лицо выглядело измученным. Он смотрел на зимний пейзаж за окном ничего не выражающими стеклянными глазами.
– Нет. Не нужно, – с жаром сказала она. – Вы не должны опять прятаться от меня… от нас. Я скорее умру, чем позволю вам снова впасть в это ужасное состояние!
Салтердон на мгновение прикрыл глаза; плечи его опустились.
Мария устало положила голову ему на колени и сжала его пальцы.
– Я совсем не об этом, – прошептала она. – Вы не сумасшедший. И не больны. А ваши ноги…
Он коснулся пальцем ее губ. Подняв голову, она увидела, что выражение его лица и глаз совсем не отстраненное. Его взгляд был таким напряженным, что у нее перехватило дыхание.
– Ты обещала, – выдохнул он. – Ты обещала.
* * *
– Ты представить себе не можешь, как мы испугались, когда Тадеус один вернулся в Торн Роуз. У него был такой вид, как будто его избили дубиной. Он что-то взволнованно бормотал о разбойниках и о несчастье… о том, что карета перевернулась и слетела с обрыва. Я подумал, что потерял тебя… опять.Джон наклонился и взял чашку и блюдце с лежащего у нее на коленях подноса.
– Моя радость, что тебя нашли живой, не поддается писанию. С тех пор как ты уехала из Хаддерсфилда, я время повторял себе, что ты вернешься, что, столкнувшись с жестокой реальностью этого мира, поспешишь укрыться в безопасности отчего дома. Но дни шли за днями слагаясь в недели, и я понял, что был слишком самонадеян. Мне не следовало отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в Хаддерсфилд. Мы поженимся и сразу же уедем в Бристоль.
– Нет, – тихо сказала она.
Не глядя на девушку, Джон встал и принялся шагать туда и обратно перед камином.
– Тебе не нужно будет больше встречаться с отцом, Мария. Мы все обговорим с твоей матерью…
– Нет.
Он остановился, на несколько секунд прикрыл глаза ладонью, а затем с печальной и нежной улыбкой снова повернулся к девушке. В его тихом и поначалу дрожащем голосе слышалось глубокое чувство, которое он испытывал к ней.
– Мне не следовало бы спрашивать, но я должен знать. Господи, прости меня, но я должен. Между вами что-то есть? Между тобой и этим… герцогом.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она, отворачиваясь.
– Я был там, когда вас нашли на дне расселины. И именно я высвободил тебя из его рук. Ты, наверное, ничего не помнишь, потому что ты, как ребенок, спала у него на плече.
Лицо Джона побледнело.
– Ты любишь его, Мария? Нет, можешь не отвечать. Сцена, которой я стал свидетелем, и так достаточно красноречива. Мария, Мария. Эта история стара, как мир: прислуга влюбляется в хозяина, а он, пользуясь своим положением…
– Нет, – с жаром возразила она. – Он не такой.
– Он любит тебя? Он признался тебе в этом?
– Нет!
– Но в глубине души ты веришь в это. Ты хочешь этого. Разве ты не знаешь, Мария, что подобные ему используют таких детей, как ты, а затем выбрасывают. Тебе хочется верить в волшебные сказки. Ты всегда была такой. Но жизнь не такая. Жизнь – это твердость. Сила. Способность принимать разумные решения и приходить к правильным выводам – разумом, а не сердцем. Тебя всегда неудержимо тянуло к несчастным и беспомощным. К брошенным. К павшим духом. Ты надеялась, что твоя любовь спасет их. Тебе хотелось, чтобы они полюбили тебя. Но разве ты не понимаешь, милая Мария, что они все равно полюбили бы тебя?
Он поднял библию, повертел ее в руках, затем сердито пробормотал: «Черт с ним» – и направился к двери в комнату Салтердона.
– Что ты делаешь? – спросила она и отбросила одеяло. – Что ты делаешь? Оставь его в покое, Джон. Джон!
Добравшись до двери, она прислонилась к косяку. В тишине отчетливо звучал голос Джона.
– Если бы я не был священником, то потребовал бы от вас удовлетворения. Скажите, сэр, вы соблазнили ее?
Салтердон с каменным лицом смотрел на огонь в камине.
– Разве я похож на человека, способного соблазнить женщину, мистер Рис? – ровным голосом спросил он.
– Вы знаете, что она влюблена в вас? Даже не задумывались? Конечно, нет. Таких, как вы, это не волнует. Вы коллекционируете сердца и души женщин, как будто это бабочки, которых высушивают и кладут под стекло. Если бы в вас было хоть что-нибудь от джентльмена, то вы приказали бы ей немедленно собирать вещи и отправляться со мной в Хаддерсфилд.
– Я не джентльмен, мистер Рис, как вы правильно заметили.
Подняв голову, Джон увидел прислонившуюся к косяку двери Марию. Рубашка облепила ее маленькие ноги, всклокоченные после сна волосы образовывали серебристое облако вокруг головы. Он судорожно сглотнул и направился к противоположной двери, не в силах пройти рядом с девушкой.
– Джон! – позвала она. – Друг мой!
– Друг? – вскрикнул он и резко обернулся. – Я лучше сгорю в аду, чем соглашусь быть твоим другом… только другом.
Он весь дрожал, как будто хотел убежать от этой пытки и не видеть ее здесь, одновременно понимая, что тогда он будет вынужден оставить ее другому. Возможно, он в последний раз видит Марию, слышит ее голос. Скользнув безумным взглядом по ее расстроенному лицу, Джон сказал:
– Да поможет тебе Бог, когда ты, наконец, увидишь его истинное лицо. Да поможет тебе бог перенести ужасную боль, когда тебя отвергнут. Да поможет Бог мне… но я буду ждать…
С этими словами он вышел из комнаты. Наступила тишина, нарушаемая лишь воем ветра за окном. В комнате стало ужасно холодно. Наконец Салтердон поднял голову.
– Иди сюда.
Мария повиновалась. Опустившись на пол у его ног, она положила голову на его колено и натянула подол сорочки на ноги. Он взял пальцами ее подбородок и заставил посмотреть себе прямо в глаза. Его лицо было мрачным и тревожным. Щеки его горели, лоб хмурился, а глаза светились странным огнем.
– Тебе следовало уехать с ним, – сказал он.
Глава 14
В жизни бывают периоды, когда кажется, что душа время замирает, подобно тому, как ребенок в жаркий полдень ложится на траву, ничего не боясь, ничего не желая, отказываясь даже думать и отдавшись одним лишь чувствам. После отъезда Джона Мария жила, как в раю. По-другому она не могла это назвать. Ожидая, когда придет хозяин, Мария впервые в жизни радовалась своей болезни. Он будет читать ей, кормить ее супом. А когда ему покажется, что она заснула, то Салтердон сядет у огня – не очень далеко – и будет записывать ноты.
В эти минуты он уносится куда-то далеко-далеко, слыша музыку, звучащую только у него в голове.
Куда подевался дикий зверь? Дракон? Волк?
Растворился в музыке.
Она жила в чудесном сне, окутанная золотистым туманом, откуда все события ее жизни, радостные и грустные, казались далекими неясными тенями. Мир за пределами ее комнаты перестал существовать.
Время от времени ей снилось, что она просыпается и видит у камина пустое кресло Салтердона, а сам он стоит в ногах ее кровати, сложив руки на груди, и на лице его смесь боли и надежды.
Иногда она не хотела просыпаться. Теперь она начинала понимать, почему Салтердон предпочитал погружаться в глубины своего сознания. Сны были такими приятными…
Увы, обязанности заставили ее встать с постели. Через неделю герцогиня сообщила, что будет ждать ее в голубой гостиной. Расчесывая и заплетая волосы Марии, Гертруда рассматривала ее отражение в зеркале.
– Ты прямо вся светишься, – сказала экономка.
– Никогда в жизни я не чувствовала себя такой счастливой, – с улыбкой ответила Мария.
Гертруда вскинула брови и слегка поджала свои маленькие алые губы.
– Я тоже не видела его светлость в таком хорошем настроении с тех пор, как он перестал переживать за вас.
– Он переживал, Герти?
– Почти не отходил от вас. Только иногда уезжал в музыкальную залу. Трижды я видела, как глубокой ночью он играл на пианино, – ответила Гертруда и, наклонившись к самому уху Марии, добавила: – По-моему, он очарован тобой, милая. И если я не ошибаюсь, это чувство взаимное.
Гертруда подала Марии выглаженную и заштопанную сорочку и, заботливо обернув ее плечи шалью, и проводила в голубую гостиную, откуда только что вышла Молли. На лице служанки застыла обычная самодовольная усмешка.
– Что-то мне не нравится ее вид, – пробормотала Гертруда, глядя в спину Молли, которая с небрежным видом шла по коридору, не переставая ухмыляться и время от времени оглядываясь.
Герцогиня сидела рядом с камином. Неподалеку расположился Эдкам.
– Ваша светлость, – присела Мария.
– Надеюсь, вам лучше? – неожиданно безразличным тоном спросила герцогиня.
– Благодарю вас, гораздо лучше.
Старуха кивнула Гертруде, и та принялась убирать чашки и блюдца.
Герцогиня подняла взгляд на портрет мужа. Молодой, красивый, импозантный – воплощение аристократизма. То же самое можно было сказать о его сыне, бывшем герцоге Салтердоне, портрет которого висел рядом.
– Когда я смотрю на эти портреты, – сказала она, – меня охватывает отчаяние. Многие поколения членов этой семьи гордились своими наследниками. Скандалы были абсолютно немыслимы. Слово «неудача» отсутствовало в нашем словаре. А теперь…
Она вздохнула и опустила голову.
– Меня постоянно мучают сомнения. Знаете, почему мне все время приходится бороться со стыдом?
– Ну, ну, Изабелла, – Эдкам взял руку герцогини и ласково погладил ее. – Это пройдет.
Губы старухи тронула слабая улыбка. Она слегка отстранилась от склонившегося к ней доктора и снова повернулась к Марии.
– Я рада, моя дорогая, что вам лучше. Вы могли серьезно покалечиться или погибнуть. И если бы не… героические усилия моего внука, то замерзли бы насмерть.
– Вообразите мое удивление, – тихо и задумчиво добавила она, – когда мне сообщили, что карета уехала без меня. Еще больше меня удивило известие, что я якобы больна и не могу присоединиться к вам… Когда ему нужно, Трей проявляет завидную изобретательность. Тем не менее мне повезло, что я не поехала с вами – я вряд ли осталась бы жива после такого падения. С другой стороны, я не привыкла, что меня обманывают, и особенно мой старший внук. Трей всегда старался изо всех сил, чтобы сделать мне приятное… или успокоить, когда это требовалось. А это случалось не так уж редко… в отличие от своего брата, который, целуя меня в щеку, каждый раз посылал к черту.
Я знаю, что от Клейтона можно ожидать чего угодно. В детстве драки с крестьянскими детьми были обычным явлением. Я не удивлялась, когда заставала его сидящим на моем обеденном столе с подбитым глазом, разбитыми коленками и суставами пальцев. Когда он вырос, у него не оставалось времени на всякую ерунду. Он был слишком занят, устраивая собственную судьбу, поскольку не зависел от меня. Трей же, напротив, делал все, чтобы досадить мне. Азартные игры. Женщины. Иногда мне казалось, что причиной его поведения является скрытая враждебность ко мне за то, что я пыталась контролировать его.
Герцогиня вздохнула и умолкла, собираясь с мыслями.
– Это противно человеческой природе, когда тебя контролируют, – тихо сказала Мария.
Брови герцогини поползли вверх.
– Неужели? Тогда почему он так подлизывался ко мне все эти годы? Я скажу вам, милая. Потому, что для Трея Хоуторна, герцога Салтердона, во всем белом свете нет ничего важнее власти и положения, которые ему оставили мой муж и его отец. Ваше бедное воображение даже не в состоянии представить, какое богатство ему достанется после моей смерти. Это наследство он не сможет промотать и за сто жизней. Вообразите: возможность вечно продолжать свою распутную жизнь. Даже теперь… в таком состоянии… полагаю, что он готов пожертвовать всем, чтобы гарантировать мою финансовую поддержку.
– Говорите, быть под контролем – против человеческой природы, мисс Эштон? Не думаю. По крайней мере, не тогда, когда от этого зависит судьба пятисотлетнего рода. Если не считать королевской семьи, то не найдется больше ни одной аристократической фамилии, которая больше бы заботилась о своей репутации и о том, кому достанется их наследство.
– Впрочем, это все к делу не относится. Я позвала вас не затем, чтобы обсуждать свои семейные проблемы. После долгих размышлений, мисс Эштон, я пришла к выводу, что больше не нуждаюсь в ваших услугах. Я отдам распоряжения о вашем немедленном возвращении в Хаддерсфилд.
Позади него дверь с треском распахнулась.
Он обернулся, ожидая увидеть Марию. Она, несомненно, будет бранить его за то, что он самостоятельно встал с этого дьявольского приспособления, а затем будет порхать вокруг, подобно фее, радуясь его успехам.
– Ваша светлость! – вскрикнула Гертруда, влетая в комнату. Щеки ее горели, а глаза были широко раскрыты. – Я знаю, что это не мое дело, ваша светлость. Я всего лишь прислуга и должна быть глуха и слепа, как эта проклятая кочерга, но я прибежала из голубой гостиной, куда ее светлость пригласила нашу Марию…
Экономка умолкла на мгновение, чтобы перевести дух. Она продолжала смотреть на Салтердона, и постепенно волнение на ее лице сменилось крайним удивлением.
– Боже всемогущий, – пробормотала она. – Вы ходите?
– Неважно, – отмахнулся он, стараясь не обращать внимания на боль в нижней половине тела. – Какого дьявола нужно моей бабке?
– Она уволила нашу Марию, – ответила Гертруда, все еще не пришедшая в себя от вида стоящего на ногах герцога.
– Черта с два. Дай мне это проклятое кресло, женщина, и побыстрее.
Она немедленно пошлет письмо родителям Марии и сообщит им, что дочь вернется домой через неделю. Она также черкнет записочку Джону Рису, поскольку уверена, что Мария передумает и примет предложение молодого человека.
– Он для вас самая подходящая партия, милочка, одного с вами круга. Господь благословляет подобные союзы… равных.
– Вы должны понимать, что, нанимая вас, я исходила из интересов моего внука. Теперь, когда вы добились таких замечательных успехов, мы с Эдкамом считаем, что услуги сиделки уже не нужны, и не стоит больше зря тратить ваше драгоценное время.
Дверь открылась.
Герцогиня оглянулась. Лицо ее окаменело.
При звуке голоса Салтердона колени Марии стали ватными. Она ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть, но не повернулась, боясь выдать свои чувства.
– Очевидно, кто-то забыл пригласить меня на эту беседу, – раздался глубокий и нарочито спокойный голос Салтердона, и его коляска въехала в комнату.
– Мне не хотелось беспокоить вас, – ответил Эдкам с легким поклоном и улыбкой, которая исчезла, когда он встретился глазами с Салтердоном.
– Не знал, что обычный врач определяет, что я должен делать… или я уже в «Роял Оукс»?
– Не похоже, – усмехнулась герцогиня.
Он посмотрел на Марию. Она по-прежнему отказывалась замечать его, моля лишь о том, чтобы ноги держали ее. Чем дольше он смотрел на нее, тем сильнее подгибались у нее колени.
– До меня дошли слухи, – нарушил молчание Салтердон, – что вы решили отказаться от услуг мисс Эштон. Полагаю, что к моему мнению должны прислушиваться при принятии подобных решений.
– Просто я считаю, что тебе стало намного лучше и ты больше не нуждаешься в эмоциональной поддержке. Кроме того, ты никогда не проявлял особого интереса к делам, а позволял мне делать то, что я считаю нужным для твоего благополучия и ради будущего всей семьи. Мне кажется, что мисс Эштон лучше покинуть Торн Роуз.
С этими словами она повернулась к Марии и, кивнув в сторону двери, сказала:
– Я вас больше не задерживаю, милая. Я распоряжусь, чтобы секретарь к полудню подготовил все необходимые бумаги.
Мария не могла сказать, как долго она смотрела в серые глаза герцогини. Чего она ждала? Что старуха каким-то чудесным образом передумает? Что это «вынужденное решение» было всего лишь шуткой?
Или ей нужно броситься перед герцогиней на колени и умолять ее изменить решение? Объяснить, чем вызвана эта ужасная перемена, просить оставить ее в Торн Роуз, потому что она не в силах вынести даже мысли, что больше никогда не увидит ее внука.
Почему он молчит? Скажи же что-нибудь! Сделай что-нибудь!
Неужели она настолько наивна, что неправильно истолковала его чувства к ней? Может быть, нежность в его глазах и улыбке предназначалась лишь только для того, чтобы соблазнить ее?
Наконец Мария заставила себя сделать реверанс и на негнущихся ногах пошла к двери, не решаясь поднять глаза на Салтердона.
Он схватил ее за руку.
Мария закрыла глаза.
– Нет, – сказал Салтердон.
– В чем дело? – спросила герцогиня.
– Мисс Эштон останется в Торн Роуз… пока я сам не уволю ее… Как глава этой семьи я вправе решать, кого и когда принимать на работу.
– Глава семьи…
– Да, моя дорогая бабушка. И об этом вы сами изволили мне напоминать последние двадцать пять лет, – сказал он, задетый тоном старухи, и добавил, обращаясь к Марии: – Садись, молчи и жди.
Он указал на стул в дальнем углу комнаты.
– Ваша светлость, – настойчиво зашептала девушка, – я не хочу быть причиной ссоры между вами.
– Садись, – твердо повторил он, не отрывая взгляда от герцогини.
Мария добрела до стула и опустилась на него, спрятав кулаки в складках поношенной юбки. Она почувствовала, что близка к обмороку, и подумала, что, наверное, это последствия болезни.
Герцогиня выпрямилась в кресле и пристально смотрела на Салтердона. Ее обычно бледные щеки порозовели От волнения, а тонкие унизанные перстнями пальцы крепко сжимали подлокотники кресла. В этот момент Мария поняла, что, несмотря на то, что герцогиня до самой смерти будет распоряжаться богатствами семьи, власть принадлежит Салтердону. Казалось, воздух между ними звенит от столкновения двух сильных характеров.
Поджав губы, герцогиня сказала напряженным голосом:
– Я привыкла ссориться с Клейтоном, но не готова спорить с вашей светлостью. Простите, если я выгляжу немного… ошеломленной. Очевидно, я недооценила вашу зависимость от мисс Эштон.
– Очевидно.
В комнате опять повисла тишина, и напряженная атмосфера сделалась еще более ощутимой.
Наконец герцогиня сделала глубокий вдох, постучала пальцами по ручке кресла и вскинула голову.
– В таком случае я бы попросила вашу светлость, чтобы мы обсудили семейные дела без посторонних.
– Мисс Эштон была со мной в самые интимные моменты моей жизни. Поэтому мне трудно представить, что такого вы можете сказать, что не предназначено для ее ушей.
– Возможно, вы правы, – герцогиня вскинула бровь, улыбнулась уголком рта и сказала с преувеличенной покорностью. – Конечно, вы правы. Поскольку мисс Эштон остается в Торн Роуз, мы должны максимально использовать ее способности. Вчера вечером мне в голову пришла мысль, что поскольку ваше психическое и эмоциональное состояние значительно улучшились, то вы, как глава семьи, захотите поразмыслить о ваших обязательствах по отношению к леди Дансуорт.
В эти минуты он уносится куда-то далеко-далеко, слыша музыку, звучащую только у него в голове.
Куда подевался дикий зверь? Дракон? Волк?
Растворился в музыке.
Она жила в чудесном сне, окутанная золотистым туманом, откуда все события ее жизни, радостные и грустные, казались далекими неясными тенями. Мир за пределами ее комнаты перестал существовать.
Время от времени ей снилось, что она просыпается и видит у камина пустое кресло Салтердона, а сам он стоит в ногах ее кровати, сложив руки на груди, и на лице его смесь боли и надежды.
Иногда она не хотела просыпаться. Теперь она начинала понимать, почему Салтердон предпочитал погружаться в глубины своего сознания. Сны были такими приятными…
Увы, обязанности заставили ее встать с постели. Через неделю герцогиня сообщила, что будет ждать ее в голубой гостиной. Расчесывая и заплетая волосы Марии, Гертруда рассматривала ее отражение в зеркале.
– Ты прямо вся светишься, – сказала экономка.
– Никогда в жизни я не чувствовала себя такой счастливой, – с улыбкой ответила Мария.
Гертруда вскинула брови и слегка поджала свои маленькие алые губы.
– Я тоже не видела его светлость в таком хорошем настроении с тех пор, как он перестал переживать за вас.
– Он переживал, Герти?
– Почти не отходил от вас. Только иногда уезжал в музыкальную залу. Трижды я видела, как глубокой ночью он играл на пианино, – ответила Гертруда и, наклонившись к самому уху Марии, добавила: – По-моему, он очарован тобой, милая. И если я не ошибаюсь, это чувство взаимное.
Гертруда подала Марии выглаженную и заштопанную сорочку и, заботливо обернув ее плечи шалью, и проводила в голубую гостиную, откуда только что вышла Молли. На лице служанки застыла обычная самодовольная усмешка.
– Что-то мне не нравится ее вид, – пробормотала Гертруда, глядя в спину Молли, которая с небрежным видом шла по коридору, не переставая ухмыляться и время от времени оглядываясь.
Герцогиня сидела рядом с камином. Неподалеку расположился Эдкам.
– Ваша светлость, – присела Мария.
– Надеюсь, вам лучше? – неожиданно безразличным тоном спросила герцогиня.
– Благодарю вас, гораздо лучше.
Старуха кивнула Гертруде, и та принялась убирать чашки и блюдца.
Герцогиня подняла взгляд на портрет мужа. Молодой, красивый, импозантный – воплощение аристократизма. То же самое можно было сказать о его сыне, бывшем герцоге Салтердоне, портрет которого висел рядом.
– Когда я смотрю на эти портреты, – сказала она, – меня охватывает отчаяние. Многие поколения членов этой семьи гордились своими наследниками. Скандалы были абсолютно немыслимы. Слово «неудача» отсутствовало в нашем словаре. А теперь…
Она вздохнула и опустила голову.
– Меня постоянно мучают сомнения. Знаете, почему мне все время приходится бороться со стыдом?
– Ну, ну, Изабелла, – Эдкам взял руку герцогини и ласково погладил ее. – Это пройдет.
Губы старухи тронула слабая улыбка. Она слегка отстранилась от склонившегося к ней доктора и снова повернулась к Марии.
– Я рада, моя дорогая, что вам лучше. Вы могли серьезно покалечиться или погибнуть. И если бы не… героические усилия моего внука, то замерзли бы насмерть.
– Вообразите мое удивление, – тихо и задумчиво добавила она, – когда мне сообщили, что карета уехала без меня. Еще больше меня удивило известие, что я якобы больна и не могу присоединиться к вам… Когда ему нужно, Трей проявляет завидную изобретательность. Тем не менее мне повезло, что я не поехала с вами – я вряд ли осталась бы жива после такого падения. С другой стороны, я не привыкла, что меня обманывают, и особенно мой старший внук. Трей всегда старался изо всех сил, чтобы сделать мне приятное… или успокоить, когда это требовалось. А это случалось не так уж редко… в отличие от своего брата, который, целуя меня в щеку, каждый раз посылал к черту.
Я знаю, что от Клейтона можно ожидать чего угодно. В детстве драки с крестьянскими детьми были обычным явлением. Я не удивлялась, когда заставала его сидящим на моем обеденном столе с подбитым глазом, разбитыми коленками и суставами пальцев. Когда он вырос, у него не оставалось времени на всякую ерунду. Он был слишком занят, устраивая собственную судьбу, поскольку не зависел от меня. Трей же, напротив, делал все, чтобы досадить мне. Азартные игры. Женщины. Иногда мне казалось, что причиной его поведения является скрытая враждебность ко мне за то, что я пыталась контролировать его.
Герцогиня вздохнула и умолкла, собираясь с мыслями.
– Это противно человеческой природе, когда тебя контролируют, – тихо сказала Мария.
Брови герцогини поползли вверх.
– Неужели? Тогда почему он так подлизывался ко мне все эти годы? Я скажу вам, милая. Потому, что для Трея Хоуторна, герцога Салтердона, во всем белом свете нет ничего важнее власти и положения, которые ему оставили мой муж и его отец. Ваше бедное воображение даже не в состоянии представить, какое богатство ему достанется после моей смерти. Это наследство он не сможет промотать и за сто жизней. Вообразите: возможность вечно продолжать свою распутную жизнь. Даже теперь… в таком состоянии… полагаю, что он готов пожертвовать всем, чтобы гарантировать мою финансовую поддержку.
– Говорите, быть под контролем – против человеческой природы, мисс Эштон? Не думаю. По крайней мере, не тогда, когда от этого зависит судьба пятисотлетнего рода. Если не считать королевской семьи, то не найдется больше ни одной аристократической фамилии, которая больше бы заботилась о своей репутации и о том, кому достанется их наследство.
– Впрочем, это все к делу не относится. Я позвала вас не затем, чтобы обсуждать свои семейные проблемы. После долгих размышлений, мисс Эштон, я пришла к выводу, что больше не нуждаюсь в ваших услугах. Я отдам распоряжения о вашем немедленном возвращении в Хаддерсфилд.
* * *
Ухватившись одной рукой за столбик кровати, Салтердон перемещал вес тела с одной ноги на другую. Острая боль, как нож, пронзала его бедра. Он весь взмок от пота. У него перехватывало дыхание, когда судорога, сводившая мышцы бедра, поднималась к ягодицам и нижней части спины. Ему удалось обойти вокруг кровати, придерживаясь за стойки и матрас. Желание упасть на кровать и избавиться от этой невыносимой боли заставило его громко выругаться. Вместо этого он принудил свое покрытое потом тело повернуться, посмотрел на ненавистное инвалидное кресло, в котором он провел последний год, и двинулся в обратный путь.Позади него дверь с треском распахнулась.
Он обернулся, ожидая увидеть Марию. Она, несомненно, будет бранить его за то, что он самостоятельно встал с этого дьявольского приспособления, а затем будет порхать вокруг, подобно фее, радуясь его успехам.
– Ваша светлость! – вскрикнула Гертруда, влетая в комнату. Щеки ее горели, а глаза были широко раскрыты. – Я знаю, что это не мое дело, ваша светлость. Я всего лишь прислуга и должна быть глуха и слепа, как эта проклятая кочерга, но я прибежала из голубой гостиной, куда ее светлость пригласила нашу Марию…
Экономка умолкла на мгновение, чтобы перевести дух. Она продолжала смотреть на Салтердона, и постепенно волнение на ее лице сменилось крайним удивлением.
– Боже всемогущий, – пробормотала она. – Вы ходите?
– Неважно, – отмахнулся он, стараясь не обращать внимания на боль в нижней половине тела. – Какого дьявола нужно моей бабке?
– Она уволила нашу Марию, – ответила Гертруда, все еще не пришедшая в себя от вида стоящего на ногах герцога.
– Черта с два. Дай мне это проклятое кресло, женщина, и побыстрее.
* * *
Герцогиня, естественно, рассыпалась в благодарностях, заверила, что будет выплачивать жалование Марии, пока та не найдет себе места. Она сказала, что снабдит девушку рекомендательным письмом, утверждая, что после такого оглушительного успеха в Торн Роуз двери всех домов Англии будут открыты перед ней.Она немедленно пошлет письмо родителям Марии и сообщит им, что дочь вернется домой через неделю. Она также черкнет записочку Джону Рису, поскольку уверена, что Мария передумает и примет предложение молодого человека.
– Он для вас самая подходящая партия, милочка, одного с вами круга. Господь благословляет подобные союзы… равных.
– Вы должны понимать, что, нанимая вас, я исходила из интересов моего внука. Теперь, когда вы добились таких замечательных успехов, мы с Эдкамом считаем, что услуги сиделки уже не нужны, и не стоит больше зря тратить ваше драгоценное время.
Дверь открылась.
Герцогиня оглянулась. Лицо ее окаменело.
При звуке голоса Салтердона колени Марии стали ватными. Она ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть, но не повернулась, боясь выдать свои чувства.
– Очевидно, кто-то забыл пригласить меня на эту беседу, – раздался глубокий и нарочито спокойный голос Салтердона, и его коляска въехала в комнату.
– Мне не хотелось беспокоить вас, – ответил Эдкам с легким поклоном и улыбкой, которая исчезла, когда он встретился глазами с Салтердоном.
– Не знал, что обычный врач определяет, что я должен делать… или я уже в «Роял Оукс»?
– Не похоже, – усмехнулась герцогиня.
Он посмотрел на Марию. Она по-прежнему отказывалась замечать его, моля лишь о том, чтобы ноги держали ее. Чем дольше он смотрел на нее, тем сильнее подгибались у нее колени.
– До меня дошли слухи, – нарушил молчание Салтердон, – что вы решили отказаться от услуг мисс Эштон. Полагаю, что к моему мнению должны прислушиваться при принятии подобных решений.
– Просто я считаю, что тебе стало намного лучше и ты больше не нуждаешься в эмоциональной поддержке. Кроме того, ты никогда не проявлял особого интереса к делам, а позволял мне делать то, что я считаю нужным для твоего благополучия и ради будущего всей семьи. Мне кажется, что мисс Эштон лучше покинуть Торн Роуз.
С этими словами она повернулась к Марии и, кивнув в сторону двери, сказала:
– Я вас больше не задерживаю, милая. Я распоряжусь, чтобы секретарь к полудню подготовил все необходимые бумаги.
Мария не могла сказать, как долго она смотрела в серые глаза герцогини. Чего она ждала? Что старуха каким-то чудесным образом передумает? Что это «вынужденное решение» было всего лишь шуткой?
Или ей нужно броситься перед герцогиней на колени и умолять ее изменить решение? Объяснить, чем вызвана эта ужасная перемена, просить оставить ее в Торн Роуз, потому что она не в силах вынести даже мысли, что больше никогда не увидит ее внука.
Почему он молчит? Скажи же что-нибудь! Сделай что-нибудь!
Неужели она настолько наивна, что неправильно истолковала его чувства к ней? Может быть, нежность в его глазах и улыбке предназначалась лишь только для того, чтобы соблазнить ее?
Наконец Мария заставила себя сделать реверанс и на негнущихся ногах пошла к двери, не решаясь поднять глаза на Салтердона.
Он схватил ее за руку.
Мария закрыла глаза.
– Нет, – сказал Салтердон.
– В чем дело? – спросила герцогиня.
– Мисс Эштон останется в Торн Роуз… пока я сам не уволю ее… Как глава этой семьи я вправе решать, кого и когда принимать на работу.
– Глава семьи…
– Да, моя дорогая бабушка. И об этом вы сами изволили мне напоминать последние двадцать пять лет, – сказал он, задетый тоном старухи, и добавил, обращаясь к Марии: – Садись, молчи и жди.
Он указал на стул в дальнем углу комнаты.
– Ваша светлость, – настойчиво зашептала девушка, – я не хочу быть причиной ссоры между вами.
– Садись, – твердо повторил он, не отрывая взгляда от герцогини.
Мария добрела до стула и опустилась на него, спрятав кулаки в складках поношенной юбки. Она почувствовала, что близка к обмороку, и подумала, что, наверное, это последствия болезни.
Герцогиня выпрямилась в кресле и пристально смотрела на Салтердона. Ее обычно бледные щеки порозовели От волнения, а тонкие унизанные перстнями пальцы крепко сжимали подлокотники кресла. В этот момент Мария поняла, что, несмотря на то, что герцогиня до самой смерти будет распоряжаться богатствами семьи, власть принадлежит Салтердону. Казалось, воздух между ними звенит от столкновения двух сильных характеров.
Поджав губы, герцогиня сказала напряженным голосом:
– Я привыкла ссориться с Клейтоном, но не готова спорить с вашей светлостью. Простите, если я выгляжу немного… ошеломленной. Очевидно, я недооценила вашу зависимость от мисс Эштон.
– Очевидно.
В комнате опять повисла тишина, и напряженная атмосфера сделалась еще более ощутимой.
Наконец герцогиня сделала глубокий вдох, постучала пальцами по ручке кресла и вскинула голову.
– В таком случае я бы попросила вашу светлость, чтобы мы обсудили семейные дела без посторонних.
– Мисс Эштон была со мной в самые интимные моменты моей жизни. Поэтому мне трудно представить, что такого вы можете сказать, что не предназначено для ее ушей.
– Возможно, вы правы, – герцогиня вскинула бровь, улыбнулась уголком рта и сказала с преувеличенной покорностью. – Конечно, вы правы. Поскольку мисс Эштон остается в Торн Роуз, мы должны максимально использовать ее способности. Вчера вечером мне в голову пришла мысль, что поскольку ваше психическое и эмоциональное состояние значительно улучшились, то вы, как глава семьи, захотите поразмыслить о ваших обязательствах по отношению к леди Дансуорт.