– Дело не в деньгах, и ты это прекрасно понимаешь.
– А в чем?
– Неужели до тебя не доходит, что здесь только идиоты соглашаютя на первую цену. Люди будут смеяться тебе в спину.
– Ну и что? Кого это колышет?
– А если европейцы будут переплачивать за все вдвойне, они испортят себе репутацию. Это подает плохой пример. Мы выглядим избалованнее и богаче, чем мы есть на самом деле.
– Но мы действительно богаты. Рупии – мусор. Можно заплатить вдвойне, и даже не почувствовать.
– Не в этом дело. Мы подрываем их экономику.
– Ага. Я понял. Как с теми нищими. Я думал, ты воспитываешь в себе жесткость и скупердяйство, а ты, оказывается, заботишься о местной экономике.
– Мне осточертел твой вселенский сарказм, Дэйв. Я не воспитываю в себе ни жесткость, ни скупердяйство. Но я не позволю этим людям держать меня за идиотку.
– Когда ты готова удавиться за двадцать пенсов, они тебя держат за очень умную.
– Ох, отъебись.
– У меня нет мелочи. – сказала Лиз.
Водитель, не двигаясь с места, нажал на газ. Лиз судорожно копалась в банкнотах, пытаясь найти бумажку помельче.
– Дай им что-нибудь.
– Я думал...
– НЕ НАЧИНАЙ ОПЯТЬ, – злобно вскрикнула она. Ее запал был явно подорван пререканиями с рикшей. И отсутствием шляпы на голове.
Водитель обернулся и прорычал детям что-то на хинди. Те, чувствуя близость денег, не обратили на него внимания.
Пока я рылся в карманах, водитель продолжал орать на детей. Наконец я сунул монету в руку ребенку, но в это время тележка начала двигаться, и меня отбросило назад. Рука ударилась о борт, и монета упала на землю.
Обернувшись, я смотрел, как дети стоят на коленях посреди улицы, а машины, гудя и грохоча, проезжают в нескольких сантиметрах от их голов. С уже приличного расстояния я видел, как к поискам присоединился еще один нищий, и как началась драка, когда мальчик подобрал, наконец, с земли монету.
– Ну как? – спросил он.
– Нормально, – ответил я.
– Сколько вы заплатили за рикшу? – спросил он.
Лиз встряла до того, как я успел открыть рот.
– Пятнадцать.
– И двадцать обратно, – сказал я.
– Неплохо, – сказал Джереми, – немного тренировки, и все будет в порядке.
– Что ты читаешь? – спросила Лиз.
– Гиту, – сказал он, показывая нам обложку “Бхагавад-Гиты”.
– О! – сказала Лиз.
– Хорошая книжка? – спросил я.
Он покровительственно на меня посмотрел.
– “Хорошая книжка”? Эй, дружок, это Гита. Ты о Библии тоже спрашиваешь хорошая она или плохая? – Он пальцами нарисовал в воздухе кавычки.
– Не знаю. Я ее ни разу не читал. Говорят, там интересные приколы.
Он повернулся к Лиз, демонстративно адресуя свои комментарии ей, а не мне.
– Это Книга. Она объясняет все, что нужно знать об Индии. Как вы вообще сюда попали, если не читали Гиту?.
– А я думал, что Книга – это “Одинокая планета”. Неужели “Бхагавад-Гита” лучше. Там что, цены точнее?
Они меня проигнорировали.
– Дашь, когда дочитаешь? – спросила Лиз.
Он усмехнулся.
– “Бхагавад-Гиту” невозможно дочитать. Я перечитывал ее уже столько раз, что сбился со счета. На. – Он закрыл книгу и бросил ей. Лиз никогда не была хорошим вратарем, но умудрилась поймать книжку и посмотрела на дарителя несколько смущенно. Тот благодушно улыбнулся. – От меня, – сказал он. – Пусть это будет тебе первый подарок. В Индии. – Он положил руки за голову, откинулся на спинку и уставился в потолок. – Можешь, если тебя это смущает, подарить мне какую-нибудь из своих книжек.
В результате в обмен на свою жеваную шестидесятистраничную “Бхагавад-Гиту” он получил новеньких, ни разу не читанных “Оскара и Люсинду”[7].
– Что? – переспросил Джереми.
– Мы решили изменить план. Здесь внизу слишком жарко, и скоро начнется муссон, так что мы поедем в горы. Мы подумали, что самое лучшее остановиться в Симле.
– В Симле?
– Как тебе эта идея?
– Лиз, ты должна делать то, что подсказывает чувство. Я не могу говорить, что хорошо, а что плохо.
– Я не понимаю. Что плохого в Симле?
– Иди туда, куда ведет тебя чувство, Лиз. Для этого ты здесь. Здесь нет плохого и хорошего.
– Я не это имела в виду. Я просто...
– Просто иди. Ищи успокоения.
– А ты не хочешь ... пойти с нами?
НЕТ! Нет – только не это! Только не Джереми. Я этого не вынесу.
– Я бы с радостью, – сказал он.
Нееееет.
– Но я не могу.
– Почему? – спросила Лиз, – Я думала, ты можешь идти туда, куда ведет тебя чувство.
– Если бы. Но я не могу. Я застрял здесь, и жду, когда придут деньги.
– Ждешь, когда придут деньги? – переспросил я.
– Ага. Мои все кончились.
– Откуда же они должны придти? – спросил я.
– Из дома.
– Как? От кого?
– От родителей.
Я не мог удержаться от смеха. Вот это жизнь, думал я. Как только сыночек оказался на мели, мамочка с папочкой тут же шлют денежки.
– Я не понимаю, – сказал он, – что тут смешного.
– Ничего.
– Над чем же ты смеешься?
– Ни над чем. Разве я смеюсь? Разве это смех?
– Ты смеешься. И я хочу знать, над чем ты смеешься.
– Просто так... знаешь...
– Нет, не знаю.
– Просто – ну это же смешно, когда родители шлют деньги.
– Почему?
– Просто смешно. – Я улыбался как можно язвительнее. Теперь он был в моей шкуре. – Я просто думал, что ты немного старше.
Он встал, уронив на пол “Оскара и Люсинду”.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего.
Ситуация напрягалась; мы молчали и не сводили друг с друга глаз.
– Прости. – сказал я. – Я не должен был смеяться. Я хочу сказать – я сам заработал деньги на путешествие, но это не дает мне права относиться к тебе свысока. Хотя, тут нет ничего удивительного. Я просто не должен был смеяться. Как только ты открыл рот, я должен был сразу понять, что ты маменькин сынок. Прости. Я не должен был смеяться.
Вот теперь он озверел окончательно.
– Я не маменькин сынок.
– Нет? Прости. Неудачное слово.
– И я сам заработал деньги на путешествие. Так уж вышло, что родители выслали мне еще.
– Да. Точно. Я не прав.
– И я не маменькин сынок.
– Прости. Больное место.
Он дрожал от ярости.
– Такие как ты... такие... у тебя... у тебя просто... навязчивая классовая идея... которая... которые по-настоящему... это такое ребячество, это так по-английски. Ебаный ты англичанин, меня от тебя тошнит. Ты, узколобый идиот, что ты обо мне знаешь? Вали отсюда, ничтожество.
– Ты прав. Давай узнаем друг друга получше. Например – в какую школу ты ходил?
– А ты что, не из частной школы?
– Может и из частной, но я не маменькин сынок.
– Я НЕ... еб твою мать... – Если бы он не был таким слизняком, он бы меня ударил. Я почти видел, как эта мысль проскочила у него в голове. Но он только похватал ртом воздух, поднял книгу и поплелся к дверям. В дверях он обернулся и проорал:
– Чтоб ты... Чтоб ты... получил малярию.
Садистская центрифуга.
Несколько стартегических извинений.
– А в чем?
– Неужели до тебя не доходит, что здесь только идиоты соглашаютя на первую цену. Люди будут смеяться тебе в спину.
– Ну и что? Кого это колышет?
– А если европейцы будут переплачивать за все вдвойне, они испортят себе репутацию. Это подает плохой пример. Мы выглядим избалованнее и богаче, чем мы есть на самом деле.
– Но мы действительно богаты. Рупии – мусор. Можно заплатить вдвойне, и даже не почувствовать.
– Не в этом дело. Мы подрываем их экономику.
– Ага. Я понял. Как с теми нищими. Я думал, ты воспитываешь в себе жесткость и скупердяйство, а ты, оказывается, заботишься о местной экономике.
– Мне осточертел твой вселенский сарказм, Дэйв. Я не воспитываю в себе ни жесткость, ни скупердяйство. Но я не позволю этим людям держать меня за идиотку.
– Когда ты готова удавиться за двадцать пенсов, они тебя держат за очень умную.
– Ох, отъебись.
* * *
Мы остановились на перекрестке, и двое детей-нищих принялись стучать в борта тележки, и тянуть внутрь сложенные ладошки. Лиз стала рыться в сумке, очевидно демонстрируя, что она отнюдь не скупердяйка. Мы с детьми с интересом наблюдали, как она колдует над кошельком, в котором красуется пачка банкнот в полдюйма толщиной. Глаза детей благоговейно округлились.– У меня нет мелочи. – сказала Лиз.
Водитель, не двигаясь с места, нажал на газ. Лиз судорожно копалась в банкнотах, пытаясь найти бумажку помельче.
– Дай им что-нибудь.
– Я думал...
– НЕ НАЧИНАЙ ОПЯТЬ, – злобно вскрикнула она. Ее запал был явно подорван пререканиями с рикшей. И отсутствием шляпы на голове.
Водитель обернулся и прорычал детям что-то на хинди. Те, чувствуя близость денег, не обратили на него внимания.
Пока я рылся в карманах, водитель продолжал орать на детей. Наконец я сунул монету в руку ребенку, но в это время тележка начала двигаться, и меня отбросило назад. Рука ударилась о борт, и монета упала на землю.
Обернувшись, я смотрел, как дети стоят на коленях посреди улицы, а машины, гудя и грохоча, проезжают в нескольких сантиметрах от их голов. С уже приличного расстояния я видел, как к поискам присоединился еще один нищий, и как началась драка, когда мальчик подобрал, наконец, с земли монету.
* * *
Когда мы вернулись в отель, Джереми сидел на веранде и читал книгу.– Ну как? – спросил он.
– Нормально, – ответил я.
– Сколько вы заплатили за рикшу? – спросил он.
Лиз встряла до того, как я успел открыть рот.
– Пятнадцать.
– И двадцать обратно, – сказал я.
– Неплохо, – сказал Джереми, – немного тренировки, и все будет в порядке.
– Что ты читаешь? – спросила Лиз.
– Гиту, – сказал он, показывая нам обложку “Бхагавад-Гиты”.
– О! – сказала Лиз.
– Хорошая книжка? – спросил я.
Он покровительственно на меня посмотрел.
– “Хорошая книжка”? Эй, дружок, это Гита. Ты о Библии тоже спрашиваешь хорошая она или плохая? – Он пальцами нарисовал в воздухе кавычки.
– Не знаю. Я ее ни разу не читал. Говорят, там интересные приколы.
Он повернулся к Лиз, демонстративно адресуя свои комментарии ей, а не мне.
– Это Книга. Она объясняет все, что нужно знать об Индии. Как вы вообще сюда попали, если не читали Гиту?.
– А я думал, что Книга – это “Одинокая планета”. Неужели “Бхагавад-Гита” лучше. Там что, цены точнее?
Они меня проигнорировали.
– Дашь, когда дочитаешь? – спросила Лиз.
Он усмехнулся.
– “Бхагавад-Гиту” невозможно дочитать. Я перечитывал ее уже столько раз, что сбился со счета. На. – Он закрыл книгу и бросил ей. Лиз никогда не была хорошим вратарем, но умудрилась поймать книжку и посмотрела на дарителя несколько смущенно. Тот благодушно улыбнулся. – От меня, – сказал он. – Пусть это будет тебе первый подарок. В Индии. – Он положил руки за голову, откинулся на спинку и уставился в потолок. – Можешь, если тебя это смущает, подарить мне какую-нибудь из своих книжек.
В результате в обмен на свою жеваную шестидесятистраничную “Бхагавад-Гиту” он получил новеньких, ни разу не читанных “Оскара и Люсинду”[7].
* * *
– Теперь мы знаем, что делать, – сказала Лиз.– Что? – переспросил Джереми.
– Мы решили изменить план. Здесь внизу слишком жарко, и скоро начнется муссон, так что мы поедем в горы. Мы подумали, что самое лучшее остановиться в Симле.
– В Симле?
– Как тебе эта идея?
– Лиз, ты должна делать то, что подсказывает чувство. Я не могу говорить, что хорошо, а что плохо.
– Я не понимаю. Что плохого в Симле?
– Иди туда, куда ведет тебя чувство, Лиз. Для этого ты здесь. Здесь нет плохого и хорошего.
– Я не это имела в виду. Я просто...
– Просто иди. Ищи успокоения.
– А ты не хочешь ... пойти с нами?
НЕТ! Нет – только не это! Только не Джереми. Я этого не вынесу.
– Я бы с радостью, – сказал он.
Нееееет.
– Но я не могу.
– Почему? – спросила Лиз, – Я думала, ты можешь идти туда, куда ведет тебя чувство.
– Если бы. Но я не могу. Я застрял здесь, и жду, когда придут деньги.
– Ждешь, когда придут деньги? – переспросил я.
– Ага. Мои все кончились.
– Откуда же они должны придти? – спросил я.
– Из дома.
– Как? От кого?
– От родителей.
Я не мог удержаться от смеха. Вот это жизнь, думал я. Как только сыночек оказался на мели, мамочка с папочкой тут же шлют денежки.
– Я не понимаю, – сказал он, – что тут смешного.
– Ничего.
– Над чем же ты смеешься?
– Ни над чем. Разве я смеюсь? Разве это смех?
– Ты смеешься. И я хочу знать, над чем ты смеешься.
– Просто так... знаешь...
– Нет, не знаю.
– Просто – ну это же смешно, когда родители шлют деньги.
– Почему?
– Просто смешно. – Я улыбался как можно язвительнее. Теперь он был в моей шкуре. – Я просто думал, что ты немного старше.
Он встал, уронив на пол “Оскара и Люсинду”.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего.
Ситуация напрягалась; мы молчали и не сводили друг с друга глаз.
– Прости. – сказал я. – Я не должен был смеяться. Я хочу сказать – я сам заработал деньги на путешествие, но это не дает мне права относиться к тебе свысока. Хотя, тут нет ничего удивительного. Я просто не должен был смеяться. Как только ты открыл рот, я должен был сразу понять, что ты маменькин сынок. Прости. Я не должен был смеяться.
Вот теперь он озверел окончательно.
– Я не маменькин сынок.
– Нет? Прости. Неудачное слово.
– И я сам заработал деньги на путешествие. Так уж вышло, что родители выслали мне еще.
– Да. Точно. Я не прав.
– И я не маменькин сынок.
– Прости. Больное место.
Он дрожал от ярости.
– Такие как ты... такие... у тебя... у тебя просто... навязчивая классовая идея... которая... которые по-настоящему... это такое ребячество, это так по-английски. Ебаный ты англичанин, меня от тебя тошнит. Ты, узколобый идиот, что ты обо мне знаешь? Вали отсюда, ничтожество.
– Ты прав. Давай узнаем друг друга получше. Например – в какую школу ты ходил?
– А ты что, не из частной школы?
– Может и из частной, но я не маменькин сынок.
– Я НЕ... еб твою мать... – Если бы он не был таким слизняком, он бы меня ударил. Я почти видел, как эта мысль проскочила у него в голове. Но он только похватал ртом воздух, поднял книгу и поплелся к дверям. В дверях он обернулся и проорал:
– Чтоб ты... Чтоб ты... получил малярию.
Садистская центрифуга.
Лиз показала Джереми автобусные билеты до Симлы. Он очень любезно заметил, что наши 52-е и 53-е места находятся сзади, и что известное всем цивилизованным людям правило гласит: если не хочешь сломать позвоночник в дорожной болтанке, нужно садиться как можно ближе к водительской кабине. Еще он не преминул указать на отметку “ТВ-люкс”, которая означает, что в автобусе есть телевизоры, и что нас будут глушить песнями на хинди в течение всего путешествия, которое, как он любезно добавил, продлится четырнадцать часов.
– Сколько вы простояли в очереди?
Мы с Лиз одновременно сердито на него посмотрели.
– Два часа, – сказала Лиз.
– Нужно было послать за билетами мальчика из отеля, – сказал Джереми.
– А так можно? – спросила Лиз.
– Конечно – стоит несколько рупий, зато не тратишь целый день. Ох, сколько вам еще учиться.
Больше, чем когда-либо, мне захотелось уронить Джереми на ногу что-нибудь тяжелое.
Впервые я провел среди местных жителей так много времени и понял, что разговоры о том, будто индийцы подчиняются фатуму, – не пустые слова. Мужик напротив нас вообще не замечал, какой зверский автобус ему достался. Один только раз, когда, налетавшись под потолком, мы получили тройной поджопник, хотя и одного бы с лихвой хватило, чтобы сбросить нас на пол, он улыбнулся, словно говоря “смешно, правда?”, а все остальное время равнодушно пялился в окно, как будто был кастрированным паралитиком.
У задних сидений было только одно преимущество – песни на хинди игрались впереди. За всю дорогу один и тот же фильм прокрутили четыре раза, и хотя я видел происходящее на экране, только когда взлетал в воздух, к концу путешествия имел вполне цельное о нем представление.
Если я ничего не перепутал, в фильме был парень, который мечтал жениться на красивой девушке, а его родители хотели, чтобы он, наоборот, женился на уродине. И вот он уже почти женится на уродине, когда вдруг узнает, что красивую девушку похитил урод, который до этого ходил в черной коже и злобно пялился в камеру. Герой вскакивает на коня, отправляется на поиски похищенной красивой девушки и посреди пустыни дерется с уродом. Он уже почти спасает красивую девушку, когда узнает, что уродина в одной шайке с уродом, и что она привязала его отца посреди песков к стулу и в данный момент поливает бензином. Уродина достает из кармана спички, и все делают перерыв, чтобы спеть песню. Сразу после песни пятьдесят хмырей в черном выпрыгивают из-за кустов, которых и в помине не было до того, как они стали оттуда выпрыгивать, и принимаются палить в героя, который прячется за деревянным ящиком. Видя такое дело, герой вылезает, размахивая белым платком, но когда урод в черном уже празднует победу (и поет песню), герой сбивает его с ног, отбирает пистолет и убивает пятьдесят хмырей, которые выскочили из-за кустов, которых раньше не было.
Отец, на котором уже высох бензин, отматывается от стула и очень смешно дерется со второстепенным толстяком. Когда он побеждает в драке посредством надевания корзины на голову толстяка, красивая девушка обращает внимание героя на то, что уродина удирает через пустыню. Потом герой, отец и красивая девушка поют песню, во время которой отец разрешает им пожениться и даже благословляет. Между тем, уродина на горизонте ломает руки и говорит какие-то слова, наверно, клянется отомстить. Несколько секунд спустя она, умирая от жажды, плетется к одинокой хижине на вершине бархана. Дверь открывает мужик и сразу начинает ее соблазнять (поет). Она сперва не поддается, но потом замечает в углу комнаты что-то похожее на мини-лабораторию, а в ней – наверное – недостроенную атомную бомбу. Вдвоем они придумывают план.
Дальше интрига становится слишком сложной для пересказа. Насколько я понял, дело кончилось тем, что красивые женились друг на друге, уроды взорвались, а у всех толстяков на голове оказались корзины.
Я бы назвал это качественным представлением.
Кроме нас в автобусе ехал еще один белый, и несмотря на то, что он сидел впереди на хорошем месте, вид у него был очень несчастный. На каждой остановке он первым выскакивал из автобуса и мгновенно скрывался из виду, судорожно прижимая к груди рулон туалетной бумаги.
Один раз Лиз завела с ним разговор, но я заметил у него на рубашке следы блевотины и решил держаться подальше. Выяснилось, что он бельгиец, и что у него в кале кровь, так что больше мы к нему не подходили.
Оказывается, в стоимость билетов входил ланч; мы поняли это, когда нам на колени поставили по картонному подносу с несколькими комками карри странного вида. Я не рискнул их есть, пока Лиз не попробовала каждый комок, но все равно, доверие внушал только желтый, явно сделанный из чечевицы. С краю лежала гладкая горка намазанная сверху белой пастой. Заметив мое недоумение, мужик слева сказал:
– Кррд
– Что?
– Кррд.
– Я не понимаю.
– Кррд, – он набрал полную ложку, – Очень хорошо.
– Лиз, что такое кррд?
– Вот это белое.
– Я понимаю, но что это такое?
– Откуда я знаю.
– Ты будешь это есть?
– Почему бы и нет?
Она принялась за белую горку.
– Вкусно. Похоже на йогурт.
– Черт, я его терпеть не могу.
– Держи, пожалуйста, свои замечания при себе.
Лиз доела гладкую горку, охая, как это вкусно, а я при этом думал, что она рехнулась. Кроме всего прочего, йогурт делают из молока. Невероятно: приложить столько усилий, так старательно избегать любой пищи, в которой могут завестить бактерии, и после этого невозмутимо пихать себе в рот прокисшее молоко. Ни за что.
Остаток дороги занял в два раз больше времени, чем я предполагал, и если бы какие-то люди не возникали бы из ниоткуда и не продавали бы прямо через автобусные окна бананы и орехи, я бы, пожалуй, умер с голоду.
– Сколько вы простояли в очереди?
Мы с Лиз одновременно сердито на него посмотрели.
– Два часа, – сказала Лиз.
– Нужно было послать за билетами мальчика из отеля, – сказал Джереми.
– А так можно? – спросила Лиз.
– Конечно – стоит несколько рупий, зато не тратишь целый день. Ох, сколько вам еще учиться.
Больше, чем когда-либо, мне захотелось уронить Джереми на ногу что-нибудь тяжелое.
* * *
Оказалось, что фраза о сломанных позвоночниках была не просто болтовней. Задние колеса автобуса больше походили на шасси, и на каждой из многочисленных дорожных колдобин все пятнадцать задних рядов подбрасывало в воздух мощным крученым ударом. В результате наша поездка прошла в некой садистской центрифуге, когда половину времени болтаешься в воздухе, а вторую половину лупишься жопой о сиденье.Впервые я провел среди местных жителей так много времени и понял, что разговоры о том, будто индийцы подчиняются фатуму, – не пустые слова. Мужик напротив нас вообще не замечал, какой зверский автобус ему достался. Один только раз, когда, налетавшись под потолком, мы получили тройной поджопник, хотя и одного бы с лихвой хватило, чтобы сбросить нас на пол, он улыбнулся, словно говоря “смешно, правда?”, а все остальное время равнодушно пялился в окно, как будто был кастрированным паралитиком.
У задних сидений было только одно преимущество – песни на хинди игрались впереди. За всю дорогу один и тот же фильм прокрутили четыре раза, и хотя я видел происходящее на экране, только когда взлетал в воздух, к концу путешествия имел вполне цельное о нем представление.
Если я ничего не перепутал, в фильме был парень, который мечтал жениться на красивой девушке, а его родители хотели, чтобы он, наоборот, женился на уродине. И вот он уже почти женится на уродине, когда вдруг узнает, что красивую девушку похитил урод, который до этого ходил в черной коже и злобно пялился в камеру. Герой вскакивает на коня, отправляется на поиски похищенной красивой девушки и посреди пустыни дерется с уродом. Он уже почти спасает красивую девушку, когда узнает, что уродина в одной шайке с уродом, и что она привязала его отца посреди песков к стулу и в данный момент поливает бензином. Уродина достает из кармана спички, и все делают перерыв, чтобы спеть песню. Сразу после песни пятьдесят хмырей в черном выпрыгивают из-за кустов, которых и в помине не было до того, как они стали оттуда выпрыгивать, и принимаются палить в героя, который прячется за деревянным ящиком. Видя такое дело, герой вылезает, размахивая белым платком, но когда урод в черном уже празднует победу (и поет песню), герой сбивает его с ног, отбирает пистолет и убивает пятьдесят хмырей, которые выскочили из-за кустов, которых раньше не было.
Отец, на котором уже высох бензин, отматывается от стула и очень смешно дерется со второстепенным толстяком. Когда он побеждает в драке посредством надевания корзины на голову толстяка, красивая девушка обращает внимание героя на то, что уродина удирает через пустыню. Потом герой, отец и красивая девушка поют песню, во время которой отец разрешает им пожениться и даже благословляет. Между тем, уродина на горизонте ломает руки и говорит какие-то слова, наверно, клянется отомстить. Несколько секунд спустя она, умирая от жажды, плетется к одинокой хижине на вершине бархана. Дверь открывает мужик и сразу начинает ее соблазнять (поет). Она сперва не поддается, но потом замечает в углу комнаты что-то похожее на мини-лабораторию, а в ней – наверное – недостроенную атомную бомбу. Вдвоем они придумывают план.
Дальше интрига становится слишком сложной для пересказа. Насколько я понял, дело кончилось тем, что красивые женились друг на друге, уроды взорвались, а у всех толстяков на голове оказались корзины.
Я бы назвал это качественным представлением.
* * *
По дороге было много остановок, все выходили из автобуса и пили чай, который был слаще кока-колы и лишь чуть-чуть менее молочным, чем молоко. Сначала он застревал у меня в горле, но к концу путешествия я стал склоняться к тому, что его можно пить. Главное – не держать его за чай. Если последовательно внушать себе, что это просто тепловатое питье, вкус становится вполне ничего. А сахар помогает пережить несколько часов непрерывных поджопников.Кроме нас в автобусе ехал еще один белый, и несмотря на то, что он сидел впереди на хорошем месте, вид у него был очень несчастный. На каждой остановке он первым выскакивал из автобуса и мгновенно скрывался из виду, судорожно прижимая к груди рулон туалетной бумаги.
Один раз Лиз завела с ним разговор, но я заметил у него на рубашке следы блевотины и решил держаться подальше. Выяснилось, что он бельгиец, и что у него в кале кровь, так что больше мы к нему не подходили.
Оказывается, в стоимость билетов входил ланч; мы поняли это, когда нам на колени поставили по картонному подносу с несколькими комками карри странного вида. Я не рискнул их есть, пока Лиз не попробовала каждый комок, но все равно, доверие внушал только желтый, явно сделанный из чечевицы. С краю лежала гладкая горка намазанная сверху белой пастой. Заметив мое недоумение, мужик слева сказал:
– Кррд
– Что?
– Кррд.
– Я не понимаю.
– Кррд, – он набрал полную ложку, – Очень хорошо.
– Лиз, что такое кррд?
– Вот это белое.
– Я понимаю, но что это такое?
– Откуда я знаю.
– Ты будешь это есть?
– Почему бы и нет?
Она принялась за белую горку.
– Вкусно. Похоже на йогурт.
– Черт, я его терпеть не могу.
– Держи, пожалуйста, свои замечания при себе.
Лиз доела гладкую горку, охая, как это вкусно, а я при этом думал, что она рехнулась. Кроме всего прочего, йогурт делают из молока. Невероятно: приложить столько усилий, так старательно избегать любой пищи, в которой могут завестить бактерии, и после этого невозмутимо пихать себе в рот прокисшее молоко. Ни за что.
Остаток дороги занял в два раз больше времени, чем я предполагал, и если бы какие-то люди не возникали бы из ниоткуда и не продавали бы прямо через автобусные окна бананы и орехи, я бы, пожалуй, умер с голоду.
Несколько стартегических извинений.
К концу пути я обожрался бананов до поноса – и это несмотря на то, что за всю дорогу съел только два карри.
Лиз очень развеселил мой больной, несмотря на все предосторожности, живот, и я с тоской подумал о том, что наши флюиды продолжают портиться. Один раз я рискнул провентилировать атмосферу и сообщил, что совсем не обрадовался, когда она позвала Джереми ехать с нами, но из этого ничего не вышло. Она лишь набычилась и завела канитель о том, что автобус не наша собственность, и что Симла не наша собственность, и что куда веселее путешествовать в компании. Меня она за компанию, следовательно, не держала, что тоже было плохим знаком.
Хуже всего были дети: они постоянно крутились вокруг и то спрашивали, как нас зовут, то просили подарить ручку, иногда клянчили деньги. Они появлялись, когда их меньше всего ждешь, вцеплялись в рукава, кричали что-то, тянули свои немытые ладошки в надежде, что ты хотя бы пожмешь им руку. Дети были такими грязными, что к ним страшно было прикоснуться, но они никогда не отставали, пока их хотя бы не погладишь по голове.
А Лиз, похоже, нравилось, когда маленькие уличные оборванцы брали ее в кольцо, она частенько останавливалась, приседала на корточки, говорила или играла с ними – я в эти минуты предпочитал отступить на безопасное расстояние. Неужели она не понимала, что может подхватить серьезную заразу? А может, ей просто нравилось играть в мать Терезу.
В мое личное пространство настолько часто вторгались дети, уличные торговцы и просто прохожие, что я решил вообще с ним расстаться, чтобы окончательно не съехать с катушек. Последнее становилось чем дальше, тем правдоподобнее: каждое утро я с ужасом думал, что мою постель от внешнего мира отделяет всего лишь завтрак.
Я стал ловить себя на том, что пристально разглядываю других туристов, пытаясь понять действительно все это их так радует или они придуриваются. У некоторых на мордах было написано, как им осточертело все это говно, но иногда попадались вполне жизнерадостные компании, и тогда я старался рассмотреть их повнимательнее и даже подслушать разговоры в надежде понять, как эта жуть может кому-то доставлять удовольствие.
Я так и не понял, что людям может нравиться в Индии. Как такое может быть? Или это я такой слабонервн6ый и чувствительный? Может, я был прав, когда думал, что у меня не хватит духу на третий мир. Может, надо было честно себе в этом признаться и спокойно тратить деньги в Бенидорме[8]? Я решил написать пару открыток – вдруг они приведут меня в чувство.
Дорогие мама и папа,
Мы долетели благополучно и сейчас находимся в горах. Как вы видите на открытке, Симла очень красивое место, в ней есть интересные дома, похожие на английские и даже церковь. Здесь везде невероятная нищета, но я думаю, что привыкну. Я сейчас в ХСМЛ[9], и тут есть бильярдный стол с мемориальной доской в честь майора Томпсона, который в 1902 году в возрасте 109 лет откинул здесь копыта. Надеюсь, у вас все в порядке.
Целую,
Дэйв.
Дорогой дедушка!
Привет из Индии! Здесь очень жарко, но я замечательно провожу время. Я здесь еще совсем недолго, но уже могу сказать, что Индия – замечательная страна. Дороги, правда, плохие. Надеюсь, у тебя все в порядке.
Целую,
Дэйв.
Похоже, Лиз чувствовала себя такой же потерянной, как и я, но мы не говорили на эту тему и крепились, разглядывая достопримечательности Симлы. Через несколько дней, пересмотрев все, что можно, мы решили, что вполне восстановили силы после того автобусного перегона, и пора решаться на следующий – на этот раз мы отправлялись еще выше в горы в маленький городок под названием Манали. Все вокруг говорили, что в Манали надо попасть обязательно, что это настоящее Гоа, только в горах. И что там можно отдохнуть, и достаточно воздуха, чтобы дышать полной грудью. До сих пор нам его явно не хватало.
Всю дорогу нас рвали на части зазывалы других гостиниц, тащили к себе, не желали показывать дорогу, твердили, что отель “Радуга” дорогой и грязный, и умоляли, чтобы мы хотя бы одним глазком взглянули на их отель. Они прилипали так прочно, что через пять минут я их тихо ненавидел, но это чувство мешалось с виной за их несчастный оборванный вид, с сознанием того, что их отели наверняка ничем не хуже “Радуги”, и что не так уж трудно остановиться на пять минут и посмотреть. С другой стороны, если уступать всем подряд, то очень скоро поедешь крышей. Нужно твердо стоять на своем и делать то, что решил. В этой стране тебя наебут, не сходя с места, как только увидят хотя бы намек на слабину или жалость.
До отеля мы доползли вконец раздавленными и замороченными. Зато успели посмотреть город, то есть выполнили досрочно священный долг каждого туриста и теперь могли всерьез заняться расслабухой. По общему мнению, “Радуга” было лучшим в Манали местом для покура, и едва получив комнату, мы с облегчением расположились на веранде. Через секунду между нашими ладонями уже гулял косяк.
Я втягивал дым поглубже в легкие, надолго задерживал его и выпускал через ноздри только в самый последний момент. После нескольких затяжек я почувствовал, как тает напряжение.
Теперь мне здесь даже нравилось. Тихое место, окруженное полями, с видом на горы и травой для покура. Наконец-то хоть что-то имело смысл. Наконец-то мы нашли место, где можно отдохнуть душой и сосредоточиться на своем внутреннем мире. Передавая друг дружке косяк, мы улыбались – впервые с тех пор, как вышли из самолета.
Мне было неудобно курить на халяву, и я спросил у сидящего неподалеку парня, где можно купить еще травы.
– Ага, – радостно улыбнулся парень, – это точно. – Он умудренно кивнул. Через несколько секунд до него дошло, что вопрос требовал более подробного ответа, и он опять кивнул, но уже в сторону дежурного. – Самый главный человек – это Ронни, – сказал он, покровительственно похлопал меня по плечу и свалился со стула.
У дежурного я спросил, не пробегал ли тут Ронни. Дежурный достал из-под стола сумку для ланча, на которой размытой желтой краской было написано “Ронни” и нарисована счастливая физиономия.
Он открыл сумку и протянул мне набитую травой коробку от фотопленки.
– Сто пятьдесят рупий, – сказал он.
Фантастика! Пакет настоящей травы, который стоит в Англии пятьдесят фунтов, достался мне меньше чем за пятерку. Вопреки всем ожиданиям Индия оказалась самой цивилизованной страной в мире.
Я поднялся в номер и достал из рюкзака рислу[10]. (Книга извещала, что рислу в Индии достать невозможно, так что мы купили перед отъездом целую упаковку.) По дороге на веранду я свернул косяк.
Теперь мы с Лиз улыбались друг другу по-настоящему. И еще впервые за все время в Индии я вспомнил, что у меня есть член. Либидо просыпалось, и я решил заняться стратегическим извинениям.
– Лиз – прости меня.
– За что?
– Ну... за все.
Она улыбалась.
– Я вел себя – ну – как мудак. Я был в раздрае от всего этого.
– Это нормально.
– Теперь мы здесь, и я думаю, все уляжется.
– Я надеюсь.
– Давай постараемся.
– ОК.
– Вместе постараемся, – сказал я с нажимом. Честно говоря, изголялся я только для того, чтобы получить извинения от нее. На самом деле, по-мудацки вела себя она, а не я.
– Хорошо. Мы вместе постараемся быть друг к другу внимательнее.
Эту сентецию вряд ли можно было квалифицировать, как извинение, зато она сопровождалась вполне искренней улыбкой, и я, после короткой консультации с приподнявшимся хуем, решил подписать мирный договор.
Я протянул руку и тоже широко улыбнулся.
– Забыли? – сказал я.
– Забыли.
Она взяла меня за руку.
– Мы связаны друг с другом, так что вполне можем сделать некоторое усилие, – сказал я, легонько сжимая ее пальцы.
– Думаю, можем, – она ответила таким же пожатием.
Косяк еще несколько раз погулял между нами, и все это время мы не расцепляли рук. Вены в моем измученном засухой паху с боевым кличем наполнялись свежей кровью.
Пока она втягивала в себя последнюю порцию дыма, я, наклонившись вперед, гладил ее руку. Так мы и сидели – в мирном молчании разглядывая прекрасный вид, открывавшийся отсюда на Гималаи: буйную зелень долин, в изгибах который прятались рисовые поля, и вздымающиеся на ними громадные снежные пики. Я никогда раньше не видел ничего подобного.
Да – наконец-то – Индия была прекрасна. Я чувствовал, как тугой узел, намертво закрученный у меня в животе, начинает потихоньку ослабевать. Пол и Джеймс были правы. Путешествия – это прекрасно. И трава здесь действительно дешевая.
– Хочешь еще? – я первый нарушил молчание.
– Давай.
Она посмотрела на меня и очень медленно опустила веки.
– Может лучше в комнате?
– Хорошо.
По-прежнему не расцепляя рук, мы побрели в отель.
Она опустилась на кровать, а я запер дверь и задвинул шторы. Потом опустился на койку напротив, и мы долго смотрели друг на друга, сложив губы в блуждающие улыбки.
– Так и будем сидеть целый день? – спросил я. – А то я знаю, чем заняться.
Она недоуменно вздернула брови, но я вместо ответа достал несколько листков рислы. Пока я облизывал и склеивал их вместе, Лиз сидела, откинувшись на спинку кровати. Затем я опустился рядом с ней, вложил готовый косяк ей в руку и достал зажигалку.
– Не соблаговолит ли мадам начать первой?
Она усмехнулась и очень медленно поднесла косяк со рту. Я зажег огонь и дал ей затянуться, млея от того, как сужаются ее глаза. В полной тишине, нарушаемой только потрескиванием сгоравшей травы, мы передавали косяк друг другу. Мир вокруг постепенно растворялся, и оставалось только ее лицо, ее руки и дымок, вьющийся вокруг ее губ.
Когда окурок начал жечь мне пальцы, я погасил его о пол, обнял Лиз за шею и поцеловал в губы. Я чувствовал вкус каждой складки ее рта и каждого бугорка на языке. Контраст между твердыми зубами и мягким ртом казался мне космическим чудом. Поцелуй заполнял вселенную.
Потом она принялась стаскивать с меня одежду, а я с нее, и до нас дошло, что мы еще никогда не заходили так далеко, и мы скатились с кровати, мгновенно разделись и запрыгнули обратно.
Лиз очень развеселил мой больной, несмотря на все предосторожности, живот, и я с тоской подумал о том, что наши флюиды продолжают портиться. Один раз я рискнул провентилировать атмосферу и сообщил, что совсем не обрадовался, когда она позвала Джереми ехать с нами, но из этого ничего не вышло. Она лишь набычилась и завела канитель о том, что автобус не наша собственность, и что Симла не наша собственность, и что куда веселее путешествовать в компании. Меня она за компанию, следовательно, не держала, что тоже было плохим знаком.
* * *
Симла оказалась красивым городом, и мы потратили несколько дней, разглядывая перечисленные в Книге достопримечательности. Но даже несмотря на то, что нищих здесь было не в пример меньше, чем в Дели, и что ссорились мы с Лиз гораздо реже, я по-прежнему не мог отделаться от чувства, что до усрачки боюсь всех и всего. Меня вгоняли в дрожь даже продавцы всякой дряни, орущие на каждом углу. Достаточно было посмотреть им в глаза и прочесть там – тебе хорошо, а мне плохо, ты богатый, а я бедный, – чтобы почувствовать себя раздавленным и виноватым.Хуже всего были дети: они постоянно крутились вокруг и то спрашивали, как нас зовут, то просили подарить ручку, иногда клянчили деньги. Они появлялись, когда их меньше всего ждешь, вцеплялись в рукава, кричали что-то, тянули свои немытые ладошки в надежде, что ты хотя бы пожмешь им руку. Дети были такими грязными, что к ним страшно было прикоснуться, но они никогда не отставали, пока их хотя бы не погладишь по голове.
А Лиз, похоже, нравилось, когда маленькие уличные оборванцы брали ее в кольцо, она частенько останавливалась, приседала на корточки, говорила или играла с ними – я в эти минуты предпочитал отступить на безопасное расстояние. Неужели она не понимала, что может подхватить серьезную заразу? А может, ей просто нравилось играть в мать Терезу.
В мое личное пространство настолько часто вторгались дети, уличные торговцы и просто прохожие, что я решил вообще с ним расстаться, чтобы окончательно не съехать с катушек. Последнее становилось чем дальше, тем правдоподобнее: каждое утро я с ужасом думал, что мою постель от внешнего мира отделяет всего лишь завтрак.
Я стал ловить себя на том, что пристально разглядываю других туристов, пытаясь понять действительно все это их так радует или они придуриваются. У некоторых на мордах было написано, как им осточертело все это говно, но иногда попадались вполне жизнерадостные компании, и тогда я старался рассмотреть их повнимательнее и даже подслушать разговоры в надежде понять, как эта жуть может кому-то доставлять удовольствие.
Я так и не понял, что людям может нравиться в Индии. Как такое может быть? Или это я такой слабонервн6ый и чувствительный? Может, я был прав, когда думал, что у меня не хватит духу на третий мир. Может, надо было честно себе в этом признаться и спокойно тратить деньги в Бенидорме[8]? Я решил написать пару открыток – вдруг они приведут меня в чувство.
Дорогие мама и папа,
Мы долетели благополучно и сейчас находимся в горах. Как вы видите на открытке, Симла очень красивое место, в ней есть интересные дома, похожие на английские и даже церковь. Здесь везде невероятная нищета, но я думаю, что привыкну. Я сейчас в ХСМЛ[9], и тут есть бильярдный стол с мемориальной доской в честь майора Томпсона, который в 1902 году в возрасте 109 лет откинул здесь копыта. Надеюсь, у вас все в порядке.
Целую,
Дэйв.
Дорогой дедушка!
Привет из Индии! Здесь очень жарко, но я замечательно провожу время. Я здесь еще совсем недолго, но уже могу сказать, что Индия – замечательная страна. Дороги, правда, плохие. Надеюсь, у тебя все в порядке.
Целую,
Дэйв.
Похоже, Лиз чувствовала себя такой же потерянной, как и я, но мы не говорили на эту тему и крепились, разглядывая достопримечательности Симлы. Через несколько дней, пересмотрев все, что можно, мы решили, что вполне восстановили силы после того автобусного перегона, и пора решаться на следующий – на этот раз мы отправлялись еще выше в горы в маленький городок под названием Манали. Все вокруг говорили, что в Манали надо попасть обязательно, что это настоящее Гоа, только в горах. И что там можно отдохнуть, и достаточно воздуха, чтобы дышать полной грудью. До сих пор нам его явно не хватало.
* * *
Горы по дороге в Манали произвели впечатление, но сам городок показался невзрачным. Однако Джереми еще в Дели рекомендовал нам спокойный загородный отель под названием “Радуга”, туда мы и отправились пешком, с трудом ориентируясь по совершенно нечитаемой карте из Книги.Всю дорогу нас рвали на части зазывалы других гостиниц, тащили к себе, не желали показывать дорогу, твердили, что отель “Радуга” дорогой и грязный, и умоляли, чтобы мы хотя бы одним глазком взглянули на их отель. Они прилипали так прочно, что через пять минут я их тихо ненавидел, но это чувство мешалось с виной за их несчастный оборванный вид, с сознанием того, что их отели наверняка ничем не хуже “Радуги”, и что не так уж трудно остановиться на пять минут и посмотреть. С другой стороны, если уступать всем подряд, то очень скоро поедешь крышей. Нужно твердо стоять на своем и делать то, что решил. В этой стране тебя наебут, не сходя с места, как только увидят хотя бы намек на слабину или жалость.
До отеля мы доползли вконец раздавленными и замороченными. Зато успели посмотреть город, то есть выполнили досрочно священный долг каждого туриста и теперь могли всерьез заняться расслабухой. По общему мнению, “Радуга” было лучшим в Манали местом для покура, и едва получив комнату, мы с облегчением расположились на веранде. Через секунду между нашими ладонями уже гулял косяк.
Я втягивал дым поглубже в легкие, надолго задерживал его и выпускал через ноздри только в самый последний момент. После нескольких затяжек я почувствовал, как тает напряжение.
Теперь мне здесь даже нравилось. Тихое место, окруженное полями, с видом на горы и травой для покура. Наконец-то хоть что-то имело смысл. Наконец-то мы нашли место, где можно отдохнуть душой и сосредоточиться на своем внутреннем мире. Передавая друг дружке косяк, мы улыбались – впервые с тех пор, как вышли из самолета.
Мне было неудобно курить на халяву, и я спросил у сидящего неподалеку парня, где можно купить еще травы.
– Ага, – радостно улыбнулся парень, – это точно. – Он умудренно кивнул. Через несколько секунд до него дошло, что вопрос требовал более подробного ответа, и он опять кивнул, но уже в сторону дежурного. – Самый главный человек – это Ронни, – сказал он, покровительственно похлопал меня по плечу и свалился со стула.
У дежурного я спросил, не пробегал ли тут Ронни. Дежурный достал из-под стола сумку для ланча, на которой размытой желтой краской было написано “Ронни” и нарисована счастливая физиономия.
Он открыл сумку и протянул мне набитую травой коробку от фотопленки.
– Сто пятьдесят рупий, – сказал он.
Фантастика! Пакет настоящей травы, который стоит в Англии пятьдесят фунтов, достался мне меньше чем за пятерку. Вопреки всем ожиданиям Индия оказалась самой цивилизованной страной в мире.
Я поднялся в номер и достал из рюкзака рислу[10]. (Книга извещала, что рислу в Индии достать невозможно, так что мы купили перед отъездом целую упаковку.) По дороге на веранду я свернул косяк.
Теперь мы с Лиз улыбались друг другу по-настоящему. И еще впервые за все время в Индии я вспомнил, что у меня есть член. Либидо просыпалось, и я решил заняться стратегическим извинениям.
– Лиз – прости меня.
– За что?
– Ну... за все.
Она улыбалась.
– Я вел себя – ну – как мудак. Я был в раздрае от всего этого.
– Это нормально.
– Теперь мы здесь, и я думаю, все уляжется.
– Я надеюсь.
– Давай постараемся.
– ОК.
– Вместе постараемся, – сказал я с нажимом. Честно говоря, изголялся я только для того, чтобы получить извинения от нее. На самом деле, по-мудацки вела себя она, а не я.
– Хорошо. Мы вместе постараемся быть друг к другу внимательнее.
Эту сентецию вряд ли можно было квалифицировать, как извинение, зато она сопровождалась вполне искренней улыбкой, и я, после короткой консультации с приподнявшимся хуем, решил подписать мирный договор.
Я протянул руку и тоже широко улыбнулся.
– Забыли? – сказал я.
– Забыли.
Она взяла меня за руку.
– Мы связаны друг с другом, так что вполне можем сделать некоторое усилие, – сказал я, легонько сжимая ее пальцы.
– Думаю, можем, – она ответила таким же пожатием.
Косяк еще несколько раз погулял между нами, и все это время мы не расцепляли рук. Вены в моем измученном засухой паху с боевым кличем наполнялись свежей кровью.
Пока она втягивала в себя последнюю порцию дыма, я, наклонившись вперед, гладил ее руку. Так мы и сидели – в мирном молчании разглядывая прекрасный вид, открывавшийся отсюда на Гималаи: буйную зелень долин, в изгибах который прятались рисовые поля, и вздымающиеся на ними громадные снежные пики. Я никогда раньше не видел ничего подобного.
Да – наконец-то – Индия была прекрасна. Я чувствовал, как тугой узел, намертво закрученный у меня в животе, начинает потихоньку ослабевать. Пол и Джеймс были правы. Путешествия – это прекрасно. И трава здесь действительно дешевая.
– Хочешь еще? – я первый нарушил молчание.
– Давай.
Она посмотрела на меня и очень медленно опустила веки.
– Может лучше в комнате?
– Хорошо.
По-прежнему не расцепляя рук, мы побрели в отель.
Она опустилась на кровать, а я запер дверь и задвинул шторы. Потом опустился на койку напротив, и мы долго смотрели друг на друга, сложив губы в блуждающие улыбки.
– Так и будем сидеть целый день? – спросил я. – А то я знаю, чем заняться.
Она недоуменно вздернула брови, но я вместо ответа достал несколько листков рислы. Пока я облизывал и склеивал их вместе, Лиз сидела, откинувшись на спинку кровати. Затем я опустился рядом с ней, вложил готовый косяк ей в руку и достал зажигалку.
– Не соблаговолит ли мадам начать первой?
Она усмехнулась и очень медленно поднесла косяк со рту. Я зажег огонь и дал ей затянуться, млея от того, как сужаются ее глаза. В полной тишине, нарушаемой только потрескиванием сгоравшей травы, мы передавали косяк друг другу. Мир вокруг постепенно растворялся, и оставалось только ее лицо, ее руки и дымок, вьющийся вокруг ее губ.
Когда окурок начал жечь мне пальцы, я погасил его о пол, обнял Лиз за шею и поцеловал в губы. Я чувствовал вкус каждой складки ее рта и каждого бугорка на языке. Контраст между твердыми зубами и мягким ртом казался мне космическим чудом. Поцелуй заполнял вселенную.
Потом она принялась стаскивать с меня одежду, а я с нее, и до нас дошло, что мы еще никогда не заходили так далеко, и мы скатились с кровати, мгновенно разделись и запрыгнули обратно.