Сатклифф Уильям. Новенький

   – Я уверен, они не будут возражать. Тогда договорились.
   – Великолепно.
   – Отлично. Я правда очень хочу снова увидеться с Брайаном и Лайзой, – сказал он.
   – Барри и Луизой, – поправил я. – Барри и Луизой.
   – Ну да. Ну да. Надеюсь, мы поладим.
   – Я тоже надеюсь. Но вообще-то кто знает, правда?
   – Да, – ответил он. Голос у него дрожал.
   – Дэн? С тобой все нормально?
   – Отлично. Отлично. Совершенно отлично.
   – У тебя странный голос.
   – Все отлично... я... просто... э... я просто... э... рад, что ты это предложил, вот и все.
   – Ну, вообще-то это не я. Ты же сам все сделал. Просто удачное совпадение.
   – Да. Какое удачное совпадение! – Теперь голос у него ужасно дрожал.
   – Ты уверен, что с тобой все нормально?
   – Просто хриплю. Мне пора. – И он повесил трубку.
   Бедняга Дэн, подумал я. Обычно он не такой. Ему, должно быть, совсем несладко.

Глава сорок четвертая

   С каникулами все вроде получалось превосходно. Даже поездка была веселая – всю дорогу машина кипела необъяснимой истерикой. Дэн был великолепен – с Барри и Луизой он был знаком едва-едва, но мгновенно расслабился, и мы прохохотали всю дорогу. Барри пребывал в крайне загадочном настроении. Каждый раз, когда мы видели за окном что-нибудь смутно необычное, он тут же это комментировал или просто издавал какой-то дурацкий звук, Дэн и Луиза корчились в коликах, а потом скрючивало и меня. Несколько раз я спросил, не напились ли они, и это, кажется, их рассмешило еще больше.
   Мы остановились в Кендале возле супермаркета и купили еды на несколько дней. Когда мы разыскали коттедж, было уже поздно, так что мы свалили сумки в гостиной и устремились ужинать. Мы с Барри мыли и резали, Дэн с Луизой готовили. Царила та же чудная атмосфера. Почему-то всем нам было смешно. Мы безостановочно хохотали над странными вещами. Не знаю, кто начал, но заразились все.
   Когда еда была готова, мы переместились из кухни к камину в гостиной и ели, держа тарелки на коленях. Когда всё дожевали, атмосфера стала еще страннее – но уже не такой приятной. Мы уже столько не смеялись, и я заметил, что они как-то загадочно переглядываются. Так, будто... не знаю... будто центром всего был Дэн, а не я.
   Мне вдруг стало неуютно, и я уже хотел высказаться, когда заговорил Дэн.
   – Марк, – сказал он, – ты ничего странного не заметил?
   – Да. На самом деле, заметил, – ответил я. Последовала долгая пауза. Потом Дэн заговорил снова:
   – Мы хотим тебе кое-что сказать.
   – Что значит “мы”? – Сердце у меня забилось быстрее. Я чувствовал, как надвигается что-то ужасное.
   Дэн обхватил лицо ладонями.
   – Черт, я хотел по-человечески. Мне казалось, я уже проговорился.
   – Что? О чем проговорился? – Теперь я говорил громко.
   Я глянул на Барри, сидевшего с Луизой на диване. Он был пугающе серьезен. Она пыталась притвориться серьезной, но едва заметно ухмылялась.
   – О чем проговорился? – спросил я. – Может, мне кто-нибудь скажет, о чем речь?
   – Слушай, – сказал Дэн. – Эти каникулы – не просто совпадение. Мы это планировали, чтобы тебя увезти и сообщить одну важную вещь.
   Я вспотел.
   – Какую? Какую вещь? И что означает это “мы”?Еще одна пауза. Никто не мог произнести ни слова.
   Тут Луиза подскочила в раздражении.
   – Черт побери, Марк! Ты что, догадаться не можешь? Господи, тебе обязательно нужно, чтобы они сказали? Просто подумай,хоть раз в жизни. Посмотри на этих двоих. Они похожи на людей, которые еле знакомы?
   – Нет, не похожи. – Сердце у меня неприятно колотилось. – Что происходит?
   – Марк, – сказал Дэн, – нам нужно было сюда приехать, потому что мы решили, что так будет легче всего тебе сказать. Мы с Барри... в общем, мы любим друг друга.
   Я застыл. Время замерло.
   – О господи! Выдвое.
   – Прости, – сказал Барри. – Надо было сказать раньше.
   – Раньше? Вашу мать! И давно вы?.. Все трое поглядели на меня.
   – Дэн – ты не... И Барри... Черт. Вы оба.Я не верю. – Я посмотрел на Луизу, надеясь, что она подтвердит: да, произошло нечто невообразимое, но она только улыбалась, глядя на меня так, будто хотела сказать: “Болван ты долбаный”.
   – Болван ты долбаный, – сказала Луиза. – Как ты мог не заметить?
   – Заметить – что? Ну, то есть, я теперь заметил, но как я мог заметить?.. То есть, что было?.. Как?.. Вы... вы были... вы?..
   – Голубые? – подсказал Дэн.
   – Да?– спросил я.
   Они переглянулись, а потом взялись за руки. В желудке у меня что-то странно зашевелилось.
   – Так вы двое... вы – двое...
   – Боюсь, что так, – сказал Барри. – Еще с Рождества.
   – Что? На той вечеринке? Черт! Я не верю.
   – Все началось в шестидесятых, когда Барри даже еще не родился, – сказал Дэн.
   – Правда, просто поцелуй. А сексом мы впервые занимались в окопах Первой мировой, – сказал Барри.
   – Господи! Господи боже! Дэн – ты же мой брат? Как получилось, что я ничего не знал? То есть – и давно ты?.. Ну...
   – Можешь сказать, это не больно.
   – Гей. Ты давно гей?
   – С рождения, дорогой мой.
   – Но когда ты?..
   – Я раскрылся только год назад в Кембридже. Правда, Барри – мой первый настоящий любовник.
   – Господи! Невероятно! А Барри... ты... Барри... какого?.. То есть – ты кто? Что происходит? Ты?.. Ты?..
   – Кто?
   – Бисексуал – ты бисексуал?
   – Не знаю. Думаю, на самом деле я вот такой. – Он коснулся Дэновой ноги. – В школе слишком давят, – наверное, я потому и был немного слишком восторженный. Вообще-то женщины мне не особо нравятся.
   – Это фаза, которую он прошел, – сказал Дэн.
   – Ха-блядь-ха. Очень остроумно, – сказал я. – Что ж это вы такие самодовольные? По-моему, вы надо мной издеваетесь.
   Дэн внимательно посмотрел на меня. Я посмотрел на него. Вся троица сидела напротив меня: Луиза с Барри на диване, Дэн устроился на подлокотнике, положив руку Барри на плечи. Я внезапно почувствовал себя будто на каком-нибудь собеседовании при устройстве на работу или вроде того. Будто они все были членами какого-то клуба, а я умолял меня принять. Мое смущение мгновенно испарилось, и я просто разозлился.
   Я мрачно посмотрел на Барри.
   – Это отвратительно, – сказал я. – Вы оба отвратительны.
   Повисло долгое напряженное молчание.
   – Думаю, тебе стоит взять эти слова назад, – сказал Дэн. – Это очень обидно.
   Я тяжело дышал. И не мог заставить себя моргать помедленнее.
   – Что значит – взять слова назад? Вы же знаете, что я говорю правду.
   – Какую? – спросил Дэн. Я видел, что он тоже начинает злиться.
   – Это отвратительно. Это неестественно. Ты украл у меня лучшего друга, превратил его в голубого урода, а теперь вы тут сидите и самодовольно хихикаете, какие вы умные и оригинальные.
   Барри встал.
   – Ты ревнуешь, – произнес он. Спокойно, но я почувствовал, что он разозлился.
   – Нет – просто мне противно. Вы противны.
   – Марк, прошу тебя. Не надо так, – сказал он.
   – Это отвратительно, – повторил я.
   Они смотрели на меня так, словно я был гигантской незваной мразью.
   – Ты жалок, – сказал Барри.
   – Яжалок? Ну и шуточки у тебя.
   – Я знаю, почему ты так, – сказал он.
   Я хрюкнул.
   – Помнишь, когда мы первый раз встретились? – спросил он.
   – Нет.
   – В раздевалке, после регби, я тогда только пришел в школу. Мы ничего не сказали, но с тех пор стали друзьями.
   – Что ты несешь?
   – Я переодевался, а ты смотрел, глаза на полвосьмого, язык высунут, а член тычется в портфель.
   Я не знал, что сказать.
   – Помнишь? – спросил он.
   – Отвали.
   – Ты же знаешь, что я это не придумал. Почему, думаешь, я тебя выбрал в друзья? Я с самого начала знал, что мы... похожи.
   – Что ты мелешь? Это я тебя выбрал в друзья. Ладно, неважно... Что значит “похожи” – ты хочешь сказать, я гей?
   – Нет – просто мы оба несколько запутались. Поэтому и привлекали друг друга.
   – Привлекали?
   – ДА!
   – Я тебя привлекал? – спросил я.
   – Не так, как я тебя, но ты был ничего. Признаться, я предпочитаю твоего брата.
   – Я, блить, не могу поверить! Все сразу. Это слишком.
   – Марк, – сказал Дэн, – сразу ничего не происходит. Это все исключительно медленно разворачивалось последние два года, но ты был слишком туп, чтобы что-нибудь заметить, пока тебя не ткнули в это мордой. Чем, блин, по-твоему, я занимался столько времени в Хэрроу? Любовался архитектурой?
   – Невероятно! Это просто чересчур. Поверить не могу, что мой брат и мой лучший друг – оба геи. Невероятно!
   – Вообще-то ничего удивительного, – сказал Барри. – Ты классическая чайка.
   – Никакая я не чайка.
   Опять наступило молчание, а они меня разглядывали.
   – Что такое чайка?
   – Чайка – это, строго говоря, женщина, – сказал Дэн, – но вообще это любой натурал, который тусуется с геями, пытаясь сбежать от сомнений в собственной сексуальности.
   – Да идите вы все в жопу! Отвалите от меня все. Это же вы голубые, так с чего это вы вдруг разделываете меня? Со мной-то все в порядке.
   – С нами тоже все в порядке, недоделок, – сказал Барри.
   – В порядке, дальше некуда, – ты трахаешь моего дребаного братца.
   Барри схватил меня за плечи и затряс, заорав мне в лицо:
   – ПОВЗРОСЛЕЙ уже, а? Ты когда-нибудь ВЫРАСТЕШЬ ИЛИ НЕТ?
   Потом оттолкнул меня и вылетел вон.
   Я упал на диван. Через некоторое время я заметил, что дрожу и все лицо у меня мокрое.
   Дэн попытался меня обнять, но я не дался.

Глава сорок пятая

   Мы уехали из коттеджа на следующее утро. После того как Дэн вышел в Кембридже, мы за всю дорогу до Лондона не проронили ни слова.
   Два дня я сидел дома, ничего не делал и пытался убедить себя, что всего этого не было. Как ни удивительно, благодаря валиумному воздействию дневного телевидения, мне это удалось.
   К середине третьего дня, правда, у меня в глазах все стало расплываться и пошли чудные сексуальные галлюцинации про Скуби-Ду<Датский дог-сыщик, герой многочисленных мультипликационных и художественных фильмов.> и Энн Даймонд<Британская киноактриса (р. 1954), снималась в ряде телесериалов.>. Я успел выключить телик как раз вовремя, пока не наступила полная передоза. Не будь пульта, у меня бы это не получилось, и бог знает что бы случилось тогда.
   Зрение вскоре вернулось, а за ним – и воспоминание о том, что по моей вине от меня отвернулись лучший друг, брат и девушка. Я пытался вспомнить хоть кого-нибудь на планете, кому бы я нравился, но в голову не приходило никаких кандидатов, кроме Скуби-Ду и Энн Даймонд. Я чуть снова не включил телик, но пульт, к счастью, завалился между диванными подушками, так что ничего у меня не вышло.
   После пары батончиков “Марса” и нескольких чашек кофе я почувствовал, что вернулся к жизни, и решил позвонить Дэну в Кембридж и выяснить, нельзя ли все уладить. Я понимал, что единственный способ добиться прощения – сделать благородный жест, поэтому начал разговор с неотразимо униженного извинения, выложил всякие очевидные вещи про то, как я был потрясен и зол, и потому наговорил много такого, чего говорить не собирался.
   – Я понимаю, – ответил он. – Наверное, мы просто тебе неправильно сказали. Я не думал, что ты будешь так ревновать.
   Я чуть не начал спорить, но решил оставить как есть. Если он счастливее, думая, что я ревную, пусть думает и дальше. Кроме того, я никогда раньше не выказывал смирения и теперь порадовался, обнаружив, что оно, похоже, работает.
   – Пожалуйста, прости меня, – сказал я.
   – Ты не передо мной должен извиняться – я-то ладно. А вот Барри очень обижен.
   – Почему?
   – Ну... не считая Луизы, ты первый, кому он сказал.
   – И тебе.
   – Мне не пришлось говорить.
   – Тогда как ты узнал?
   – А ты как думаешь?
   – Да не знаю я. Потому и спрашиваю.
   – Я просто понял. Это было очевидно.
   – Что, прямо сразу?
   – Да.
   – Ты что, хочешь сказать, что пришел на эту вечеринку, взглянул на Барри, который больше года мой лучший друг, и тут же понял, что он гей?
   – Именно.
   – Фигня.
   – Это правда.
   – Фигня.
   – Честно. Это было очевидно. Думаю, мне понадобилась где-то минута, чтобы удостовериться. Но когда я с ним заговорил, тут-то все...
   – Что все?
   – Я понял.
   – Врешь.
   – Не вру, честное слово.
   – Правда?
   – Правда, честно.
   – Поразительно. У вас, народ, секретные коды, что ли?
   – Мы, народ? Есть ли у нас, народа, секретные коды? Если угодно, можешь именовать так. Это называется интуиция – концепция, гетеросексуальным мужчинам глубоко чуждая.
   – Чепуха – у меня есть интуиция. Я просто предпочел применять ее к женщинам.
   – Не смеши меня. Натуралы так мучаются, пытаясь понять самих себя, что понять других и не пытаются.
   – Представь себе, ты ошибаешься. У меня мощнейшая интуиция.
   – О, ну да. Вы с Луизой – просто телепаты.
   – Может, и телепаты. Что ты об этом знаешь?
   – Больше, чем ты думаешь.
   – Что – опять интуиция?
   – Нет, слухи. Еще надежнее.
   – Что она тебе сказала? Что ты слышал?
   – Слушай, ты вроде собирался прощения просить, а не выспрашивать у меня, какие унылые секретики твоего безнадежного романа мне известны. Ты, кажется, собирался спросить, расстроен ли Барри.
   – Ах да.
   – И – не хочешь спросить?
   – Я спрашиваю, черт возьми. Въедливости этой не надо только.
   – Он расстроен.
   – Черт. Злится?
   – Да, очень.
   – Правда?
   – Разумеется, правда. Какие тут шутки. Ты ухитрился в те две минуты до его ухода впихнуть все самое чудовищное, что только мог сказать.
   – Правда?
   – Может, хватит уже спрашивать? Я не вру.
   – Извини.
   – Ты его очень сильно обидел.
   – Да.
   – И ты должен извиниться.
   – Да. Ты прав.
   Я тут же позвонил Барри, но к телефону подошла Луиза, которая воспользовалась удобным случаем, чтобы поведать мне, как непростительно мое поведение, как я испорчен, и швырнула меня в трубке на рычаг.
   После этого со мной не разговаривал никто, даже мать Барри, – услышав мой голос, они все бросали трубку.
   Я позвонил Дэну и рассказал, что произошло, а он ответил, что мне следует подождать, пока Барри заговорит со мной сам, и тогдая перед ним извинюсь. Совет показался мне разумным.
   В целом у меня была отличная неделя. Превосходная подготовка к экзаменам.
   Больше всего меня нервировало то, что я больше расстраиваюсь из-за Барри, чем из-за Луизы. Я пытался заставить себя думать иначе, но ничего не вышло.

Глава сорок шестая

   Первый день в школе после пасхальных каникул был кошмарен. Утром я пришел на автобусную остановку и впервые после ссоры увидел Барри. Попытался извиниться, но он не захотел разговаривать. Не захотел даже стоять рядом. Когда я приблизился, он просто развернулся и отошел.
   Он подгадал так, чтобы я влез в автобус первым. Я сел сзади, а он устроился спереди. Мы вернулись туда, откуда начали почти два года назад.
   Я собирался дать ему позлиться несколько дней, показать мне, как я его обломал, но все это затянулось на три недели и уже начинало раздражать. Едва заметив меня в коридоре, он разворачивался и уходил. Комедия.
   Барри разработал сложную систему избегания меня в течение всего дня. Вечером, например, приходил к автобусу пораньше и садился там, где места вокруг были заняты, чтобы я не мог подсесть и завязать разговор.
   Я просто не понимал. Он чуть ли не боялся меня.
   Что хуже всего, я ни разу не замечал Барри одного. Он теперь тусовался с тем костлявым дегенератом на год младше, Робертом Левиным (вы помните – тем, который дрочил Джереми Джейкобса в джакузи).

* * *

   Как раз в тот период, когда Барри считал, что у меня бешенство, я заметил, что больше друзей у меня нет. Выяснилось, что в последний год я и не пытался разговаривать ни с кем, кроме Барри, поэтому, когда Барри со мной разговаривать прекратил, мне вдруг стало абсолютно нечем заняться. Все, похоже, забыли, кто я такой. Я уже начал подумывать, не носить ли мне на груди табличку с именем. Или, например, плакат с надписью: “Конец близок, но, может, кому-нибудь пригодится друг на это время?”
   Но вообще, признав, что одиночество – не мой конек и для меня нет ничего более неловкого, чем шарахаться по углам в поисках друзей, я решил оставшиеся до конца школы несколько недель играть в Клинта Иствуда. Я бродил по школе, грызя шариковую ручку (поскольку немного нервничал, что от спичек засажу себе в губу занозу), и испускал флюиды “даже не думайте со мной заговаривать”.
   Я был несколько подавлен, обнаружив, что действует это до смешного успешно. Со мной не разговаривал никто. Вообще никто. И возможно, вовсе не потому, что все считали меня отчаянно крутым.

* * *

   В старшем шестом классе от последнего семестра остается только половина, потому что в середине семестра всех отправляют в учебный отпуск (то есть на паническую предэкзаменационную подготовку). Что замечательно, при такой системе половина семестра такая короткая, что вообще ничего не успеваешь, и преподы стараются закончить лекции до пасхальных каникул, а на летний семестр выпадают прогулки, бдения на подоконниках и треп о том, как ты нервничаешь.
   Эти причуды расписания совпали с моим клинт-иствудским периодом, от чего возникло ощущение, что меня в школе вообще нет. Мое тело находилось там, но со мной никто не общался, никто ничему не пытался меня научить, и, похоже, редко кто вообще останавливал на мне взгляд. По сути, меня там и не было.
   Сюрреализма я не хотел, но – что тут сказать?.. Ощущалось это крайне странно. Потом однажды я проснулся бабочкой, съел на завтрак радугу и полетел в школу на гигантской горошине по имени Надежда.
   Шутка. Не переживайте.
   А если честно, я почти бросил смотреть телевизор и вместо этого принялся читать иностранные книжки. То есть мне было вот настолькостранно. И раз уж я тут живописую странности, хочу вам рассказать про еще одну совершенно потрясающую перемену во мне. Вот она меня по-настоящему напугала. Все остальные в школе стали казаться немного нереальными, и я стал как-то неестественно ощущать, что преподы – человеческие существа. Во всяком случае, человеческие существа – скорее преподы, чем ученики.
   Однажды я бесцельно слонялся, прогуливая какой-то урок, из которого все равно не получилось бы урока, и через окно увидел, как пятиклассник спорит с мистером Данфордом. Мне было видно, что сосед спорщика по часам отмеряет секунды. Другими словами, они играли в игру “гонки с участием мистера Данфорда” и засекали время, которое ему потребуется, чтобы достаточно разозлиться и встать из-за стола.
   Пока я наблюдал эту знакомую картину, странные мысли крутились у меня в голове. Я посмотрел на мистера Данфорда и подумал, что не такой уж он и толстый. Ну, может, любит поесть, – это что, преступление? Что толку его ненавидеть? Когда он не заводится – вполне нормальный дядька. Может, скучный, но не злобный. Не подонок Просто не слишком интересный парень, который стал пре-подом.
   Не знаю, с чего у меня в голове завелись такие мысли, но жилось с ними весьма тягостно. Будто у меня преждевременная менопауза или вроде того. Честно. Когда больше не хочется издеваться над преподами – это как утечка в резервуаре тестостерона. Будто улетучивается некий жизненно важный аспект моей охотничье-собирательской натуры. Запах учительской крови больше не будил во мне убийцу – мне скорее хотелось покачать головой и побрюзжать по поводу несносных мальчишек.
   Мне. Побрюзжать.Как вам это нравится?
   Ну, теперь начну лысеть, подумал я. Не успею оглянуться, а ремень уже соски подпирает.

Глава сорок седьмая

   В школьной среде полезно располагать неким средством демонстрации физического превосходства над слабым, не прибегая к драке. Самым распространенным способом был “подъемный кран”. “Подъемный кран”, если вы еще не в курсе, – это такая мягкая пытка. Делается так суешь кому-нибудь руку в штаны сзади, вытягиваешь из брюк трусы, а потом дергаешь за них как можно сильнее. На словах труднее, чем на деле. Если жертва не ожидает нападения, крепко уцепиться за ее белье на удивление легко. Попробуйте как-нибудь – очень забавно.
   С худшим “подъемным краном” я столкнулся в четвертом классе, когда пришел в раздевалку регбистов и увидел мальчика лет тринадцати в школьной форме, которого подвесили за трусы на крючок Я об этом рассказываю, поскольку весь последний семестр находился в таком же положении. В безлюдном месте покачиваюсь на гвоздике, злой, но покорный, в ожидании спасения, зная, что крут уже не буду, как ни старайся.
   Я почти четыре недели ждал, когда Барри придет и снимет меня с крючка, а потом вдруг понял, почему мы не общаемся.
   Он меня боялся. Я думал о том, сколько времени мы провели вместе, обо всем, что знал про Барри. Вспомнил, как мы даже спали во Франции в одной постели, и понял, что он не могбыть геем. Это невозможно. Мы были похожи – здесь он прав, – мы оба сомневались и даже, вероятно, были несколько одержимы друг другом, но в стопроцентно мужской среде это абсолютно естественно. Все через эту фазу проходят. Просто нужно подождать, пока не выйдешь из нее нормальным человеком.
   Я понял, что Барри еще маленький. И, как водится, глупый. На год от меня отстал и принял эту фазу за что-то настоящее. Вот почемуон меня избегает – потому что мы слишком хорошо друг друга знаем, и я бы камня на камне не оставил от всей этой фигни. Я его насквозь видел.
   Я не гомофоб, ничего, – я понимаю, что существуют геи, пусть даже мой брат – гей, но не Барри.Это невозможно.
   Я вспоминал глупости, которые он делал, и все обретало смысл. Барри из тех, кто слишком далеко заходит, – он всегда слишком серьезно к себе относился. Всегда хотел быть другим.И избегал меня, поскольку я напоминал ему, что он не другой. Он как я. Нормальный.
   Если бы мне удалось с ним просто поговорить, удалось заставить его меня выслушать, я бы объяснил ему, что он делает, – я знал: тогда я смогу его вернуть.

Глава сорок восьмая

   В последние две недели семестра я стал за ним следить. В обеденные перерывы издали смотрел, куда он идет, подкарауливая возможность перехватить его одного где-нибудь, откуда он не сможет убежать.
   До конца занятий оставалась пара дней, и тут мне представился шанс. Не идеальный, но сойдет. Я заметил, что Барри с Робертом Левиным идут по дорожке к Пайкс-Уотер. Барри, конечно, не один, но, во всяком случае, вокруг не будет толпы и мы сможем поговорить.
   Я следовал за ними на благоразумном расстоянии, приседая за кустами, чтобы они меня не засекли, если обернутся. Я не мог избавиться от чувства, что это в некотором роде мой последний шанс.
   За всю дорогу до Пайкс-Уотер они меня так и не заметили. Остановились, а я спрятался за деревом и стал смотреть. Они сидели на дальнем берегу и разговаривали. Несколько минут я наблюдал, и сердце у меня колотилось все быстрее.
   Нужно выйти и поговорить с ним. Если бы я мог объяснить...
   Потом, при виде того, как Барри хорошо с кем-то другим, меня внезапно охватило незнакомое, ужасное и болезненное чувство. Оно не было разумным – не знаю, откуда взялось и что означало, но я впервые в жизни себя ненавидел.
   Я сел, прислонившись к стволу. На лице выступил пот. Теперь я сидел спиной к Барри, глядя на деревья, в сторону школы. Постепенно волна чувств собралась в одну отчетливую мысль. Мне нужно вернуть Барри. Но я Барри не нужен.
   Я встал, поморгал, секунду посомневался, а потом направился через мостик к Барри и Левину. Увидев меня, Барри встал и попытался уйти, но Левин схватил его за рукав и усадил на место.
   – Привет, – сказал я. Оба промолчали.
   – Барри?
   Он на меня не смотрел.
   Меня трясло. Я не понимал, что делать. Неплохо бы присесть.
   – Барри?
   Он по-прежнему меня игнорировал. Я попытался вспомнить, что бы я сказал несколько месяцев назад, если б захотел, чтобы он перестал дуться.
   – Баржа? Нет ответа.
   – Бампер? Тень улыбки.
   Я тронул его за плечо, но он все равно на меня не смотрел.
   – Прости меня, – сказал я.
   Он поднял глаза. Первый раз после нашей ссоры посмотрел мне в лицо.
   – Барри, прошу тебя. Что, черт возьми, я, по-твоему, должен сделать? – И тут я это почувствовал – не слезы, а какая-то вода в глазах. Я попытался сморгнуть, но стало только хуже.
   Правда, увидев, как это подействовало на Барри, я понял, что сделал что-то правильное. Он был потрясен. Смотрел на меня так, будто... будто я произвел на него впечатление, что ли.
   Некоторое время он просто смотрел, потом шагнул и обнял меня. Вот так просто.
   Смешно – это был первый раз, когда мы обнимались.
   Я открыл глаза и увидел перед собой Левина, весьма комично обломанного.
   – Барри, – сказал он. – Ты что это творишь?
   – Беги к мамочке, Левин. Это все, на что ты способен, так что отвали, недоумок, – ответил я.
   И пожалел, что заговорил. Барри отступил назад и нервно оглянулся на Левина.
   – Видишь? – сказал Левин. – Видишь, что он такое?
   Барри сел на бревно и медленно провел ладонью по волосам. Минуту раздумывал, потом тихо фыркнул.
   – Что? – спросил я.
   – Не знаю. Во всяком случае, ты, я вижу, последователен.
   – О чем ты?
   – Он хочет сказать, – пояснил Левин, – что ты эгоистичный, себялюбивый, подлый эгоманьяк-гомофоб. Это вольный пересказ, но основная мысль такова.
   – Отвали уже, а?
   – А чего ты на менязлишься – это он так думает. Я бы, например, только с тобой и мечтал дружить, если б у меня умер отец, у матери случился нервный срыв, меня выкинули из школы, и я пытался раскрыться как голубой. Я б, наверное, дождался от тебя бездны поддержки.
   – Роберт, – сказал Барри. – Прошу тебя. Последовало неловкое молчание. Я и не знал про нервный срыв его матери. Я бы спросил, но был слишком зол.
   – Что ты обо мне наговорил, Барри? Невероятно, – сказал я.
   Он ничего не ответил.
   – Ты же мне друг вроде, мудак.
   Потом мы без слов смотрели друг на друга. Разговор почему-то пошел куда-то не туда. Я хотел сказать что-нибудь про его маму, но не знал, как это выразить, чтобы не прозвучало глупо. Надо передать ей привет, я это знал, но я всего несколько раз ее видел – какие уж тут приветы. Поэтому я не знал, что сказать, – не знал, как сказать. И отступать тоже некуда. Теперь не моя очередь извиняться. Барри меня кинул и глумился надо мной с кем-то другим – уже второй раз, – и теперь этот дрочила ждет извинений от меня.Я определенно не собирался отступать.
   Когда молчать стало слишком неловко, пришлось заговорить.
   – Так ты изменяешь моему брату, да? – спросил я.
   Барри снова фыркнул. Он всерьез рисковал потерять всю свою сексапильность, если собирался продолжать в том же духе.
   – Неплохо, Марк, – сказал он. Прозвучало почти ласково – весьма чудно.
   – Мы просто друзья, – сказал Левин. – Посмотри, блин, в словаре.
   – Барри, я правда не могу с тобой говорить при этом шибздике.
   – Ну и ладно, потому что, наверное, сказать больше особо нечего.
   – Что? И все, что ли? Ты меня бросил – ты теперь доволен, а?
   – Я тебя не бросал, Марк.
   – Тогда, наверное, этот малявка все придумал, да?
   – Нет.
   – Значит, ты меня бросил? Я с тобой спорю – один-единственный раз – случайно, и ты тут же пользуешься этим как предлогом сбежать, будто, блин, девочка маленькая, выбираешь себе в лучшие друзья какого-то нового хрена, держишься с ним за ручки на площадке, вы вместе хихикаете, зубоскалите про меня за моей спиной. Да ты... ты просто...
   – Я не зубоскалил, Марк.
   – Ну разумеется – на самом деле ты, блин, комплименты мне говорил.
   – Мне не нравится тебя критиковать, Марк. Правда. Но я имею право рассказать другу о том, что я чувствую. Ты никогда не принимал меня всерьез. Всегда меня унижал. Ты...
   – Господи, Барри, сколько в тебе теперь этого хипповского дерьма.
   – Можешь называть это так, если угодно, – ответил он.
   Еще одна долгая, неловкая пауза.
   – Осел, – сказал я.
   – Дрочила, – сказал он.
   – Мудак, – сказал я.
   – Хрен собачий, – сказал он.
   – Гомик, – сказал я.
   – Жопа с ручкой, – сказал он.
   – Болван, – сказал я.
   – Выродок, – сказал он.
   – Бабуин, – сказал я.
   – Утконос, – сказал он.
   – Филе-о-фиш, – сказал я.
   – Уродец из “хэппи-мил”, – сказал он.
   – Посудомоечная машина, – сказал я.
   – Автомат для раздачи льда, – сказал он.
   – Пижон, – сказал я.
   – Последний консервированный пук Авраама Линкольна, – сказал он.
   – Полное собрание сочинений Силлы Блэк<Британская киноактриса и певица (р. 1943), протеже менеджера “Битлз” Брайана Эпстайна и их же продюсера Джорджа Мартина.> в четырех томах, – сказал я.
   Он улыбнулся.
   – Ты же понял, что я тебя считаю мудаком? – сказал он.
   – О да, – ответил я. – По-моему, ты достаточно ясно выразился.
   – Это хорошо, – сказал он.
   – Надеюсь, ты примешь во внимание, что ты – самое потрясающее ничтожество, что мне только встречалось.
   – Абсолютно, – ответил он.
   – Отлично, – сказал я.
   Он взглянул на меня, улыбаясь и не улыбаясь одновременно. Потом взял Левина за руку, и они ушли между деревьев.
   Я вообще-то думал, что мы помирились, что это был притворный спор, а не настоящий. Но вот что странно – Барри действительно со мной больше никогда не разговаривал.
   Наверное, тут я должен выступить таким взрослым, позаламывать руки над тем, как я Барри унижал и какое я дерьмо, а не человек, – ах, горе мне, тыры-пыры. Но я правда не могу, потому что Барри поступил со мной так же дерьмово, как я с ним. Может, я и начал первый, но зато потом старался все уладить как мог, а он этого просто не захотел. Так что я по-прежнему считаю, что вел он себя, как несмышленая девочка.
   Хорошо, что я от него отделался.
   И я все так же думаю, что мог бы его вылечить. Если бы Левин не появился и все не испортил, Барри принял бы мои извинения, а потом я бы как-нибудь его вернул. Я хотел ему помочь.
   И я по-прежнему общаюсь с братом. А это доказывает, что я не гомофоб.