Сайер Ги. Последний солдат Третьего рейха

   – Сюда, друзья. У меня здесь раненый.
   – Не шевелись! – откликнулся капитан. – Пока мы не очистим сарай от русских.
   Он заметил труп, лежащий у моих ног. Раздался звук мотора, он становился все громче и громче. Из укрытия я увидел, как ползет по снегу бронетранспортер. Через секунду он пробил отверстие в стене. С корпуса свешивался пулемет. Ангар осветил луч мощного прожектора. Ехавшие на броне солдаты подняли винтовки. Меня на секунду задел луч света, и по спине у меня пробежал холодок. Я представил себе лица русских: как же им, должно быть, страшно! Через дверной проем видны были остатки нашего отряда.
   Капитан закричал:
   – Сдавайтесь, пока мы не перебили вас всех!
   Ответа не было. Затем с едва освещенных стропил раздались крики. Заговорил мощный пулемет. Казалось, что каждый выстрел разнесет ангар на куски. Взрывные пули оставляли в крыше дыры, через которые проникал свет. Собравшиеся снаружи немецкие солдаты палили по стропилам, за которыми скрывалось не менее пятнадцати партизан. Я согнулся на полу и зажал руками уши, чтобы не оглохнуть. Над головой застрочил русский пулемет. Кто-то заорал так, что кровь застыла в жилах, и на пол свалилось чье-то тело. Пулемету удалось снести остаток крыши. В ангар ворвался свет. Теперь уж партизанам точно не уйти. Еще один русский упал на пол, остальные попытались бежать, но в конце концов погибли все. Так мы отомстили за смерть немецких солдат, ехавших в поезде. Сарай наполнился немецкими солдатами. Я смог выйти из убежища, весь покрытый грязью. Между ремнем и шинелью застряли кусочки древесины. Мы вернулись в село, горланя песню:

 
Это моя земля,
Это моя родина!
 

   Мы победили, и никто не мог нас судить.
   Эсэсовцы погрузили пленных в свои машины и поехали по дороге, по которой мы добрались сюда. Нам было приказано двигаться следом тройками. К тому времени как мы дошли до деревни, толпа, видевшая, как мы идем к фабрике, уже разошлась.
   Эсэсовцы дали каждому по справке, объяснявшей, при каких обстоятельствах мы задержались с прибытием. Нам было приказано вернуться в поезд. Мы и не жалели, что уходим.
   Последняя сцена, которую мы увидели, была не из приятных. Команда, наряженная для расстрела, принялась за свое дело. Раздалось четыре выстрела, и с четырьмя партизанами было покончено. Они упали на снег. Мы молчали. Офицер разъяснил нам. В результате диверсии погибло не меньше сотни наших солдат. Во всем, что произошло, виноваты партизаны. К тому же как можно сравнивать партизана и человека в немецкой форме? Они так или иначе должны быть расстреляны без суда. Таковы законы военного времени.
   Ночь мы провели в поезде, стоявшем без движения. С большим трудом мне удалось заснуть. Стоило закрыть глаза, как на меня наваливался кошмар. Передо мной возникал огромный камень, а снизу струилась темная кровь. Она попадала мне на ноги и жгла их.
   На следующий день мороз усилился. Мы сели в другой поезд, пришедший забрать нас, и принялись слушать монотонное постукивание колес. Мимо пробегали леса, погруженные в сугробы. Лишь изредка однообразную картину нарушали одинокие сосны, стоявшие на холмах. Безбрежные пространства, где не ступала нога человека, будто созданные для гигантов, снова вселили в нас неуверенность. Сможет ли кто-нибудь подчинить эту страну?
   Вечером мы прибыли в Винницу. Движение было беспорядочное из-за начавшейся воздушной тревоги. Станцию переполнили солдаты в длинных зимних шинелях. Часть дивизии «Великая Германия» базировалась в это время в Виннице, поэтому жандармы направили меня прямо на командный пункт. Организованность, царившая в дивизии, приятно меня удивила. Стоило мне назвать свое имя и номер роты, как мне тут же указали расположение части. С ужасом я услышал, что мы вернулись на передовую и вместе с двадцатью другими ротами занимали район в пятистах километрах от Винницы. Мне указали округ и номер сектора. А я-то думал, как встречусь с друзьями и буду рассказывать им об отмене отпуска и как мы придумаем, каким способом его восстановить. А вместо этого мы встретимся в заледеневшей траншее. Меня словно обухом ударило. Растерявшись от услышанного, стоял перед штабс-фельдфебелем, который нашел мое имя в списках. Он бы и не обратил на меня внимание, если бы мое поведение не заставило его заговорить:
   – Что еще? Вы больны?
   Потрясение было настолько велико, что я сказал ему правду:
   – Я отбыл в отпуск, на поправку, господин штабс-фельдфебель. А в Люблине узнал, что его отменили.
   – Нашей родине приходится нелегко, – ответил тот, помолчав. – Не вы один лишились заслуженного отдыха. В таком же положении оказались те, кто был здесь до вас, и окажутся те, кто придет позже.
   Я хотел было добавить, что отпуск полагался мне официально, но штабс-фельдфебель наткнулся на выданную капитаном СС справку.
   – Вижу, вы отличились в бою с партизанами, – проговорил он. – Поздравляю. Я включу справку в ваше досье, и командир роты, несомненно, даст вам повышение.
   Как я ни был опечален, все же улыбнулся.
   – Я очень рад, господин штабс-фельдфебель, – выдавил я из себя, наполовину искренне, наполовину официально.
   – И я за вас рад. – Он протянул мне руку.
   Я оказался в обществе тридцати солдат, которых постигла та же участь. Однако ночь мы провели в теплом удобном здании, превращенном в казармы. Постелей на всех не хватило, но каждая комната обогревалась, и пол был теплый. Несмотря на тревожные предчувствия, мы как следует выспались.
   Мы уже давно научились засыпать при удобном случае, когда приходилось ждать: это позволяло отвлечься от тяжелых мыслей и перейти в бессознательное состояние. Зачем размышлять, когда на душе и так скребут кошки. Сон же помогал: мы переставали думать о настоящем, а силы наши восстанавливались. Жалко, что нельзя выспаться заранее, на случай, когда сон будет невозможен.
   Остаток вечера и весь следующий день мы провели во сне, прерываясь лишь на еду. Из дремы нас вывел офицер. Вечером он приказал нам занять грузовики, чтобы отправиться на позиции. Ежась, будто попали под душ с холодной водой, мы вышли на улицу. Прошла перекличка, и мы заняли места в грузовиках.
   Еще не наступил рассвет, а мы уже прибыли в деревеньку, построенную саперами. Нам было приказано выйти из грузовиков. Каждый получил порцию ячменного кофе, который постоянно подогревали в трех кубах. Стоял ужасный мороз. В нашей памяти ожили воспоминания о предыдущей зиме: как мы просыпались от холода, как невозможно было помыться, вши, короче, о том, какая была пытка. Все вокруг напоминало о войне. Воронки говорили о том, что постоянно идут артналеты. Значит, сектор не находится под нашим контролем.
   Пятьдесят человек должны были присоединиться к своим взводам, которые отделяло друг от друга пятьдесят-шестьдесят километров. Нас разделили на четыре группы, каждому дали почту и поставки, запрошенные ротами, показали, куда идти, и офицер радостно сообщил, что нам предстоит покрыть расстояние не менее сорока километров.
   Мы выступили в путь по заснеженным долинам. Еще за километр от сборного пункта начались мощные укрепления: противотанковые орудия, минные поля, позиции для пулеметов. А вокруг – безбрежная страна, от которой можно было ожидать одних неприятностей. Пройдя последнюю линию укреплений, мы поняли, что находимся на земле, которая принадлежит тому, кто идет по ней. А значит, каждый день может переходить из рук в руки. Где на этом участке проходит линия фронта, никому не было известно. Повсюду можно было ожидать засады. С каждой минутой ожидали столкновения с врагом.
   Со мной шел солдат из нашего взвода. Он был новобранцем, совсем еще мальчишка, высокий и жилистый. Глаза у него, как у газели, все время смотрели на бесконечные пространства и никак не могли воспринять увиденное. Он видел лишь крохотные перспективы Рейнланда и даже представить себе не мог, что существуют горизонты, которые могут тянуться до бесконечности. Те же чувства испытывал и я год назад.
   После десятидневных снегопадов наступила солнечная морозная погода. Порывы ветра обнажали полоски земли, и мы при возможности шли по ним.
   К югу пролетело пять-шесть самолетов. Мы застыли, пытаясь определить, чьи они. Но самолеты исчезли вдали, а мы даже не успели понять, «Яки» это или «Мессершмиты-109».
   К полудню мы все еще толком не знали, правильно ли идем. Отвечавший за доставку нас на место офицер заявлял, что мы идем правильно, но по выражению его лица я видел, как он волнуется. С этой тундрой не шутят. Можно изображать из себя следопыта в лесах Фонтенбло, а здесь ты чувствуешь себя крохотным и затерянным. Природа ведет себя с таким враждебным безразличием, что просто хочется довериться Богу.
   Так мы блуждали еще долго. Наконец наткнулись на телеграфные столбы, едва державшиеся в земле. Они шли вдоль дороги, по которой явно ездили: в ней было полно свежих выбоин.
   Фельдфебель решил, что надо идти на юг: так мы быстрее найдем свои части. Его мысль показалась странной: ведь тогда мы пойдем перпендикулярно пути, по которому шли только что. Но мы не стали вступать в перебранку. Что толку спорить о том, что все равно не имеет значения. К тому же перспектива провести ночь под открытым небом нас совсем не радовала. Снова придется вспомнить старое, собраться со всеми силами, чтобы выжить. В моем сознании опять пронеслась мысль об отпуске, но я отбросил ее, и окружающее снова приобрело окраску цвета нашей формы.
   Юный новобранец потерял дар речи. Он взирал на заснеженную степь, на лица опытных ветеранов, которыми мы ему казались, и, доверяя нам, как пастух доверяет звездам, покорно плелся за нами.
   Неожиданно в километре от нас мы увидали что-то огромное. Из сугроба торчало дуло. Мы поняли, что это закамуфлированный танк. Конечно, наш, иначе мы бы давно были на том свете. «Пантера» была погружена в снег по башню. А рядом виднелось два-три блиндажа. На танке показался танкист, одетый в безрукавку из овечьей шерсти. Он отрекомендовался и вышел нам навстречу. Мы тоже представились. Так было тогда принято. Он сказал, что танк сломался, и им приказали закопать его. Выполнить это оказалось непросто. Всего танкистов было восемь человек. Отделенные волею судеб от своего танкового подразделения, они уже три недели торчали одни в этих безбрежных пространствах. Однажды появлялись русские, но два пулемета заставили их отступить. После этого место, где стоял танк, обозначили как официальный наблюдательный пункт. Через две недели их должны были сменить. Они пробыли здесь уже три недели, и говорили, что почти не спят ночью.
   – Где проходит линия фронта? – спросил наш фельдфебель.
   – Да везде, – отвечал танкист. – В основном здесь подвижные части. Вечерами через дорогу проезжают обозы. Фары они боятся зажигать. Каждый раз мы пугаемся до смерти. Нашу радиостанцию разбомбили, так что мы полностью отрезаны от мира. Так и с ума недолго сойти.
   – Мы должны вернуться в свои части, – объяснил офицер. – Нам еще далеко?
   – Линия фронта находится отсюда в десяти-пятнадцати километрах. Но точно сказать трудно: положение меняется каждый день.
   Мы остановились в замешательстве.
   – Пойдемте, – произнес наконец наш проводник. – Должны же мы что-нибудь найти.
   Танкисты с сожалением смотрели, как мы покидаем их пост. Темнота наступила раньше, чем мы думали. Спустился тяжелый туман. Наконец мы добрались к ближайшей к фронту позиции. В темноте показались брошенные машины. Часовой, позеленев от страха, дрожащим голосом закричал:
   – Кто идет?
   Наш фельдфебель от страха пролепетал в ответ что-то невразумительное. Лишь недостаточной бдительностью часовых можно объяснить, что мы остались в живых. Замерзший солдат повел нас к командиру роты.
   – Русские проникают сюда со всех направлений, – объяснял он по пути. – Мы не знаем, что и делать. Если фронт не стабилизируется, он дойдет и сюда. В любом случае, полка, который вы ищете, здесь нет.
   Мы наткнулись на командира роты, капитана по званию. Он вышел из освещенного свечой окопа. Выглядел капитан старым и больным. Он небрежно набросил на плечи шинель, а шея была завязана толстым светлым шарфом. Вместо каски на голове у него была фуражка. По привычке мы взяли под козырек.
   Офицер развернул карту, пытаясь дать нам указания. Но по этой карте было еще труднее что-либо найти, чем на местности. При свете фонарика капитан наметил направление и решил послать нас на северо-восток. Судя по расположению других полков, наш должен был находиться где-то там. Как не похоже было это на упорядоченность, царившую в Виннице!
   Как ни устали мы – ведь в дорогу вышли еще на рассвете, – пришлось снова пробираться сквозь снег и туман. Три четверти часа спустя мы наткнулись на окоп, затерянный в этой снежной пустыне. Солдаты потеснились и дали нам место. Другого выхода, кроме как остановиться здесь, у нас не было. Иначе мы наверняка заблудились бы. Движение в едком тумане давалось с большим трудом. Холод в начале зимы было переносить сложнее всего: наш организм от него отвык. И все же нам удалось заснуть. Снаружи, в траншеях, притопывали ногами часовые. Туман покрыл все, и часовые не видели ничего, кроме брустверов.
   Ночью мы едва не замерзли, несмотря на занавески и ламповые нагреватели. Температура опустилась до минус двадцати пяти. В окоп набился туман.
   Солдаты проводили время кто как мог. Кто-то, наплевав на мороз, предпочитал спать, кто-то играл в скат, кто-то, зажав онемевшими пальцами ручку, писал домой. На свечах приходилось экономить. Под них подставляли котелки, куда собирался сплавившийся воск. Таким образом удавалось продлить жизнь свечи в четыре-пять раз. Я до сих пор вспоминаю о блиндажах, погребенных под снегом, будто о предании, услышанном в детстве.
   Мы выбрались из окопа, стуча зубами от холода, и возобновили свои поиски. Стояла полная тишина. Все вокруг было парализовано холодом – врагом не менее опасным, чем Красная армия. Мы долго шли вдоль проволоки, на которой висели сосульки.
   К концу утра часть нашего отряда наконец-то нашла свои полки. Их офицеры сообщили нам точное местоположение двух других подразделений. Нас оставалось еще шестнадцать человек. Мы искали каждый свои роты, так как новобранец числился совсем в другом взводе. А погода была не из лучших. Приходилось действовать методом проб и ошибок, а значит, каждый из нас проделал большой крюк, прежде чем добрался до места.
   Нас обуял гнев. Да что же это такое! Почему нам не дали четких указаний? Немецкие солдаты, привыкшие к идеальной точности, не могли понять, как допускается подобный беспорядок. В Польше, Франции, малых странах, работа вермахта была организована просто великолепно. Но в безбрежной России, где линия фронта составляла тридцать тысяч километров, эффективность сошла на нет. Положение затрудняло отсутствие транспорта в эту ужасную зиму. А нам предстояло пережить еще одну, хотя тогда мы об этом еще не знали.
   Не успело стемнеть, как четырнадцать солдат нашей группы наконец нашли свои подразделения. Мы с молодым новобранцем остались вдвоем на заледеневшей дороге, по которой мотались туда-сюда. Прошли через почти заброшенную деревню, где осталось всего несколько солдат, одетых во что попало. Они молча смотрели на нас. Мы поспешили удалиться.
   Итак, нам следовало двигаться на северо-восток. Пока еще не совсем стемнело, мы пытались по сохранившимся указателям определить наше местоположение. Мы держались справа от земляных укреплений и траншей. Но в сгустившемся тумане все наши попытки сводились к нулю.
   Несмотря на молодость, я должен был что-то придумать. Спутник ждал от меня проявления инициативы. Я предложил вырыть окоп на ночь. Это привело новобранца в ужас. Он во что бы то ни стало хотел идти.
   – Скоро мы найдем наш полк, – сказал он.
   – Да ты что! Здесь нельзя бродить по ночам. Мы совсем заблудимся и попадем в пасть волкам.
   – Волкам?
   – Естественно. Но в России есть много чего и похуже.
   – Но волки могут напасть на нас и прямо здесь.
   – Еще бы! Конечно нападут, если будем стоять. А когда заберемся в окоп, они оставят нас в покое. Если полезут, пристрелим их, вот и все дела.
   – Мы и так можем их пристрелить. А к завтрашнему утру вообще не вспомним, куда шли.
   – Мы же идем по дороге! Настанет утро, пойдем по ней дальше. Говорю же тебе: лучше вырыть окоп. Уж я-то знаю, что говорю.
   Наконец мне удалось его убедить. Только мы начали долбить окаменевшую землю, как послышался звук мотора.
   – Грузовик! – обрадовался новобранец.
   – Грузовик? Ты что, спятил? Неужели не слышишь, как лязгают гусеницы? Он уставился на меня:
   – Танк? Это наш танк, да?
   – Да откуда же мне знать?
   – Но мы же за линией фронта, правда?
   – Господи, конечно… Я надеюсь… Меня всегда раздражали люди, которые любят долгие объяснения тогда, когда надо действовать мгновенно.
   – Так что же нам делать?
   – Убирайся с дороги и хотя бы укройся за сугробом!
   Я уже отошел. Урчание приобрело угрожающий оттенок. Танк почти поравнялся с нами, а видимость была нулевая. Прошла целая вечность, пока, наконец, в темноте показался силуэт. Грохот был оглушающий. Я всматривался в темноту, но без толку. Наконец, я решился и, выбравшись из укрытия, направился к танку, оставив спутника самому решать, как ему быть. Через секунду новобранец уже был рядом. В его глазах стоял вопрос.
   – «Тигр», наш танк, – объяснил я. – Надо попытаться его догнать.
   – Побежим следом! Да?
   – Да, только осторожно. А то, не дай бог, примут нас за русских.
   – Но если мы догоним, они возьмут нас на броню?
   – Наверняка.
   Истошно вопя, мы побежали к танку изо всех сил. Но шум двигателя заглушил наши крики, и танк прошел мимо.
   – Хватай свои пожитки, – крикнул я новобранцу. – Бежим вперед! Надо их остановить.
   Мы помчались за танком, но, как ни медленно он шел, за ним было не поспеть. Мы уже задыхались. Я понял, что так мы его не догоним, и остается один выход. Схватил винтовку и выстрелил в туман, в котором почти скрьшся танк. Так вообще-то действовать не полагается. Танкисты могут принять нас за врага и расстрелять из пулеметов.
   Танк остановился. Экипаж все-таки услышал выстрел. Мы изо всех сил закричали:
   – Эй, танкисты. Мы свои!
   – Чего надо?
   Двигатель работал на холостом ходу, шума стало меньше.
   Мы бросились вперед. Теперь танк стоял совсем рядом. Солдат наверняка не спускал палец с курка.
   – Вас что, только двое? – воскликнул он, увидев нас. – Какого черта вы тут делаете?
   – Пытаемся разыскать свой полк. Мы заблудились.
   – Ничего удивительного. Мы тоже.
   С облегчением мы разглядели черно-белые полосы на его каске. Значит, он тоже принадлежит к «Великой Германии». Мы объяснили, в каком положении оказались, и танкисты взяли нас в танк.
   – Вы оба из «Великой Германии»?
   – Да.
   В башне сидело два солдата. Еще двое сидели спереди. Внутри танк был выкрашен в оранжевый цвет. Металлическая лампа, свешивавшаяся с потолка, бросала вокруг желтый свет. От грохота двигателя говорить было невозможно. Зато воздух был теплый. Пахло перегорелым маслом.
   Несмотря на огромные размеры, ящики со снарядами занимали столько места, что мы едва втиснулись. Командир машины внимательно прислушивался и вглядывался в окружающее. Время от времени он высовывался из машины. На нем была русская ушанка.
   Танкисты рассказали, что тоже ищут свой полк. Из-за поломки двигателя они на два дня опоздали. Теперь пытались сориентироваться по батареям и ротам, мимо которых проезжали, что довольно опасно: ведь одинокий танк – то же самое, что слепой зверь. Радиостанции у них не было, а командир их взвода, наьерное, посчитал, что они пропали без вести.
   Еще танкисты рассказали нам, что все новые танки покрываются противоминной пастой и оборудуются внешними огнетушителями. Наибольшую опасность для них представляют противотанковые ружья, которые стали использовать русские, познакомившись с нашим фаустпатроном.
   Ни один русский танк, сказали танкисты, не сравнится с нашим «тигром». Весной на границе с Румынией они показали себя в действии. «Т-37» и «КВ-85» против «тигров» не выстоят.
   Через час танк остановился.
   – Указатель! – крикнул командир экипажа. – Здесь где-то поблизости лагерь.
   Пошел снег, облепивший все вокруг. В темноте торчал указатель. Танкист смахнул с него снег и прочитал направление. Рота, в которую направляется новобранец, была расположена восточнее, рядом с тремя-четырьмя другими. Остальные подразделения полка находились на северо-востоке. Как раз туда и шел танк.
   Юному солдату, впервые оказавшемуся на фронте, пришлось распрощаться и идти в темноте в одиночку. До сих пор помню испуганное выражение на его побелевшем лице.
   Через двадцать минут мы вышли на мою часть. Танкисты решили здесь заночевать. Я вышел из танка и пошел к избам спросить, куда идти дальше. В избе командира сидел за столом, изготовленным из досок, положенных на ящики, офицер. Помещение освещалось тремя свечками. Обогревателя не было, и он набросил на шинель одеяло. Офицер в общих чертах объяснил, где найти роту.
   Я стал пробираться через бесконечные блиндажи, окопы, траншеи. Они напоминали те, что я впервые увидал на фронте, но вырыты были небрежно. Саперы постарались на славу, но основную работу пришлось снова выполнять пехотинцам своими лопатками. Началась настоящая зима. Земля промерзла насквозь. Теперь будет только хуже.
   Я без конца задавал вопросы. Наконец, солдат-связник отвел меня в блиндаж офицеров. Перед тем как пропустить, часовой оглядел меня с головы до ног: с чего это вдруг простого солдата сопровождают, будто офицера.
   Весрейдау не спал. Воротник закрывал большую часть его лица. На голове шапки не было. Похоже, он изучал карту. Окоп освещали два обогревателя, однако тепла от них было маловато. В конце землянки лежал прямо на полу спящий солдат. Спал и лейтенант, усевшийся на мешке, обхватив голову руками.
   Капитан Весрейдау поднял голову и посмотрел на меня. Я уже собирался представиться, как зазвонил телефон.
   Когда Весрейдау положил трубку, я, наконец, выпалил:
   – Ефрейтор Сайер, господин капитан…
   – Вернулся из отпуска, мой мальчик?
   – Да как сказать, господин капитан. Отпуск отменили.
   – Вот как. Но ты поправился? Как ты себя чувствуешь?
   Я хотел рассказать ему о своем разочаровании, о том, что мне хочется отдохнуть, пусть хотя бы несколько дней. Но слова застряли в горле. Я ощутил привязанность к друзьям, которые совсем рядом. Я рассердился на самого себя, но ничего не мог поделать с этим глубоким чувством.
   – Все в порядке, герр гауптман. Подожду до следующего отпуска.
   Весрейдау встал. Лица его я не видел, но мне показалось, что он улыбается. Он положил руку мне на плечо:
   – Я отведу тебя к друзьям. Знаю, что рядом с ними не нужна ни теплая постель, ни еда.
   Я был потрясен. Капитан вышел первым, а я засеменил за ним.
   – Люблю, чтобы друзья сражались рядом, – объяснил он. – Винер, Гальс, Ленсен и Линдберг прикрывают позицию. Вот они обрадуются, когда тебя увидят!
   Когда высокая фигура Весрейдау появилась на фоне тумана, заспанные солдаты вскочили. Фельдфебели доложили обстановку.
   Мы подошли к глубокому окопу. Там лежало три мешка, о бруствер облокотились два солдата. Я тут же узнал голос ветерана:
   – Добро пожаловать к нам, господин капитан. Сегодня сможем спокойно поговорить.
   Каким же знакомым показался мне его голос. Весрейдау сказал:
   – Вот Сайер. Только что вернулся.
   – Сайер! Да быть того не может! Я уж думал, он перебрался в Берлин.
   – Просто соскучился, – объяснил я.
   – Вот молодец, – отвечал ветеран. – Правильно поступил. Здесь у нас каждую ночь фейерверк, а в Берлине полное затемнение. Помню по последнему разу, когда там был, полтора года назад.
   Разбуженный Гальс закричал:
   – Что там за шум?!
   – Просыпайся, – закричал Винер. – Тут господин капитан привел нашего старого друга Сайера. Гальс вскочил на ноги.
   – Сайер! – произнес он. – Он что, с ума сошел? Надо же было возвращаться!
   Весрейдау посчитал необходимым вмешаться:
   – Если бы я лично не знал, как храбро вы ведете себя в бою, то мне пришлось бы записать вас в штрафной батальон, ефрейтор Гальс.
   Сонливость с Гальса как рукой сняло.
   – Простите, господин капитан. Просто я толком не проснулся.
   – Невеселые же у вас сны, ефрейтор Гальс.
   За него ответил ветеран:
   – Позавчера Дон. Вчера Донец. Сегодня утром Днепр. Признайтесь, капитан, даже стаду слонов и то такое не понравится.
   – Знаю, – ответил Весрейдау. – С тех пор как мы пришли в Россию, я не видел здесь ничего хорошего. Но если мы лишимся уверенности в победе, станет совсем плохо.
   – Пока мы теряем земли и людей, господин капитан, и гораздо быстрее, чем уверенность в победе.
   – Через Припять русским перейти не удастся, просто из-за географического положения. Поверьте.
   – А если перейдут, куда нам тогда отступать? – задал глупый вопрос Линдберг.
   – К Одеру, – произнес ветеран. По спине у всех прошел холодок.
   – Избавь Господь, – произнес вполголоса капитан. – Я предпочел бы умереть, только не видеть такого.
   Наверное, Весрейдау верил в Бога. Во всяком случае, тот услышал его молитвы.