Сазанович Елена Ивановна. Сад для бегонии

   На его глазах вновь появились слезы. И я вновь не знала, чем его успокоить. И как можно бодрее сказала.
   – А не раскрутить ли нам твоего закадычного дружка на бутылочку хорошенького мартини? Думаю, у него должно это водиться. Философским размышлениям под глубокомысленное изучение Канта предаются, как правило, под бокал хорошего винца. Разве не так? Без бутылки с Кантом не разберешься.
   И я подмигнула Локареву. И он вновь оживился.
   – А почему бы и нет? Открой нижний ящик вот этого секретера. Там, думаю, еще найдешь и шоколад, и пиво, и сушеных кальмаров…
   Я не заставила себя долго ждать. И сунула нос в нижний ящик. Став живо вытаскивать оттуда всякие вкусности. И невзначай покосилась на аккуратно сложенную стопочку писем. Не от благочестивой ли Марты? Стоп. Стоп, Александра.
   Мое сердце бешено заколотилось. Казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Мои руки похолодели. И я не могла унять дрожь, прикасаясь к конвертам. На которых сразу же узнала почерк.
   Нет, это не Марта. Это только не Марта. Я не могла не узнать этот почерк. Красивый и почти детский. Я всегда старалась ему подражать. И у меня ничего не получалось. Мои буквы выходили корявыми и смешными. Так красиво умела писать только моя мама. Мама… Пришла моя очередь плакать. Я по-прежнему сидела на корточках. Скрючившись. Сжимая в ладонях охапку схваченных резинкой писем.
   – Ну же, девочка, – торопил меня Локарев. – Ты что, кроме шоколада нашла коробку бриллиантов. Сомневаюсь, чтобы Роб был так небрежен. Он-то знает цену вещам. А особенно знает место для них.
   И все-таки он небрежен. Вот они, письма. Он не нашел им подходящего места. Он их не сжег и не уничтожил. Он не нашел им подходящего места. Я встрепенулась. И не поворачиваясь, глухо спросила.
   – Как ты сказал, зовут твоего дружка?
   – Роберт. Дурацкое имя, правда. По-моему он его выдумал. Чтобы соответствовать своему снобистскому имиджу. Я подозреваю, что его зовут проще…
   Да. На конверте написано четко и ясно: «Роберту». На свете не так уж много Робертов. Это несомненно дружок Локарева. Мне нужно сейчас же расспросить его об этом. Только не надо плакать. Нужно взять себя в руки. Я уже у цели. Мне тоже есть о чем поговорить с этим подонком.
   И я вытерла слезы. И медленно, тяжело поднялась. Мне нужно спросить… Но я не успела.
   – Девочка, это они, – зашептал Локарев. – Они идут сюда. Видишь? Я сейчас все выясню! О, боже! Они опять целуются.
   Я так же медленно, тяжело приблизилась к окну.
   – Боже! Как она красива, моя Марта…
   Она действительно была красива. Локарев не преувеличивал. Загорелое стройное тело в открытом ажурном купальнике. Черные волосы падают на узкие плечи. Длинные босые ноги легко ступают по песчаной дорожке.
   И он. Мускулистый атлет. Высокий. Светловолосый. С ясными голубыми глазами. Бережно обнимает ее за тонкую талию и целует на ходу в губы.
   И вновь сжатые кулаки Локарева. И вновь шепот переходящий в истерический крик. Как в бреду.
   – Она не может так поступить… Она же любит меня… Это ошибка… Боже, как она красива… Моя Марта.
   Она смеется ямочками на румяных щеках. И бросается в объятия атлету. И сама страстно целует его в губы.
   Она очень даже может так поступать. И Локарев это уже понимает. Ошибки быть не может. И он поворачивается, чтобы бежать к двери. И я до боли сжимаю его руку.
   – Не ходи туда Локарев. Не надо…
   – Отстань от меня! Слышишь! Отстань! Я верну ее! Обязательно верну! Любой ценой!
   Он отталкивает меня. Но я удерживаюсь на ногах. Он одним прыжком оказывается возле двери кабинета. И мои слова. Удивительно спокойные, удивительно тихие. Заставляют его застыть на месте.
   – Это он заказал твое убийство, Локарев. Он оказывается – твой друг…
 
   Локарев по-прежнему неподвижно стоит возле двери. Он еще не понимает. Ему трудно осознать происходящее. Еще один удар по его благополучному миру. И в который слепо верил. И я надеялась, это этот удар не смертельный.
   Из гостиной раздавался счастливый смех. Шаги по лестнице. Тихие слова.
   Мы не сговариваясь прильнули к двери. Звук шагов уже не слышен. Но слова стали громче. Отчетливее. Видимо, счастливая парочка остановилась на лестнице.
   – Боже, как здорово, – глубоко вздохнула умиленная после купания Марта. – Но когда же наконец все это закончится! Когда, наконец, милый, мы будем вместе.
   Пауза. Видимо, растроганный нежными словами, милый ее поцеловал.
   – Потерпи немного, Марта. Потерпи. Он никуда не денется. В любом случае. Он за помощью придет ко мне. Или к тебе.
   – Или в милицию.
   – Ну, это нам тоже на руку. Мой дядя сделает все, чтобы он больше не путался под ногами. А теперь тебе лучше уйти, дорогая. Он в любую минуту может появиться. Да и тебе лучше ждать его дома. Ведь круизы тоже когда-нибудь заканчиваются.
   Пауза. Наверняка нежное расставание. Горячие поцелуи.
   Я бросила незаметный взгляд на Локарева. Удивительное спокойствие. Даже кулаки уже не сжимает. Только по-прежнему бледное лицо. Наступил предел. Когда уже нет сил ни высказываться, ни драться, ни кричать. Предел критической ситуации. Когда четко и трезво принимается за работу мозг.
   И вновь мы не сговариваясь приближаемся. Почти синхронно. К окну. Вглядываемся через узкие полосочки жалюзи.
   Благочестивая Марта. Уже в узко обтянутых светлых брючках и крохотном топе. Открывающем полоску ее загорелого тела. Положила свою голову на грудь этому атлету. И он все крепче и крепче прижимает ее к себе.
   Локарев уже не мечиться. Уже не пытается оправдать. И как мне показалось – уже не любит.
   – Как трогательно, – его единственная реакция на увиденную идиллию. – Они удивительно подходят дуг другу. И как я только раньше этого не замечал.
   – Что ты будешь делать, Локарев? – вторя его тихому спокойному голосу, спрашиваю я.
   – Что? – он недоуменно захлопал ресницами, словно удивляясь, как я не понимаю таких очевидных вещей. – Что я буду делать? Я его убью, девочка.
   Фу! Этого еще не хватало. Локарев пребывал в каком-то полубреду. Во сне. Которое мне так хорошо было известно.
   – Это глупо, Локарев. Выслушай меня. Я прошу тебя. У нас мало времени на объяснения. Но прошу тебя. Не делай этого. Ну и что из того, что ты его убьешь? Но сколько еще останется людей. Заинтересованных в твоей смерти? Ты что, тоже собираешься умереть? Но это же глупо!
   – А зачем мне жить? Может быть, ты скажешь, зачем? И как?
   – А как я живу, Локарев? И раньше… Я тоже думала – главное отомстить! А потом и самой можно отправиться на тот свет. Но теперь… Нет, я не собираюсь этого делать. Я собираюсь жить, Локарев. И очень долго. Я ничего дурного в жизни не сделала. И я имею право жить. И если я отомщу, то не ценой своей головы. Моя голова еще пригодиться в этой жизни. И я не собираюсь ее терять из-за какого-то подонка.
   – Отомстить? Кому, девочка? Я что-то не понимаю кому ты собираешься мстить.
   Я молча протянула ему стопку писем моей матери. Он недоуменно повертел его в своих руках. Так ничего и не понимая. Ему эти письма ничего не сказали.
   – Это письма моей матери к твоему дружку. Она погибла из-за него. И мне не менее тяжелее твоего…
   И вновь шаги по лестнице. Уверенные, размашистые шаги. Они приближаются к кабинету. Их звук все явственнее. Отчетливее. Нужно что-то решать. Впрочем, не так уж много вариантов для принятия решения. Я успеваю схватить тяжелую бронзовую пепельницу в виде кленового листа, которая стоит на столе. И мы с Локаревым прячемся в угол кабинета. За дверь. Мы не знаем. Что будем делать потом. Но мы знаем. Что нужно делать сейчас.
   И когда открывается дверь. И хозяин. Беззаботно посвистывая и ничего не подозревая, переступает порог. Я со всей силы ударяю его пепельницей по голове. Он так ничего и не сообразив. Мгновенно теряет сознание. И медленно, с моей помощью, опускается вдоль стены. На пол.
   Я перевожу дух. И опускаюсь на мягкий диван. Локарев так же машинально. Следует моему примеру и садится рядом. И неподвижным взглядом смотрит на обмякшее тело своего бывшего друга. И наконец, не выдержав, глухо всхлипывает. И опускает голову на мои колени. И его плечи вздрагивают от беззвучных рыданий.
   Я глажу его спутанные темные волосы. Я молчу. Я понимаю. Что ему наконец-то нужно дать волю чувствам. Только так он сможет выйти из оцепенения. Смириться с действительностью. И воспринимать ее как должное… Только так он сможет рассуждать и принимать решения. Как бы больно ему ни было.
   Наконец он успокаивается. И поднимает на меня мокрое. Постаревшее лицо.
   Я приношу мартини и шоколад. Разливаю по бокалам. Мы молча выпиваем. Локарев вздыхает. И вытирает потный лоб носовым платком.
   – Но я не понимаю. За что? – спрашивает он у меня.
   Если бы я знала… Я пожимаю плечами.
   – Но он же должен был тебе объяснить, когда нанимал? – Локарев кивает на лежащего без сознания Роберта.
   – Ничего он мне не объяснял. Он просто настроил меня на убийство. А почему оно было ему выгодно – меня уже не волновало. Я была подавлена. Одержима местью.
   И я вкратце рассказываю о нашем разговоре с Женей. О предсмертном письме, которое она писала якобы Локареву. О том, что я шла на убийство по существу даже толком не зная, кто мой враг.
   – Я тогда плохо соображала. Все виделось как в тумане. Сознание было практически отключено.
   Локарев кивнул. Он уже меня понимал.
   – Но если тебя хотели убить, значит было за что. И только ты можешь дать ответ на этот вопрос.
   Он задумался. Встал. Прошелся взад-вперед по кабинету, прикуривая на ходу.
   – Ты не задумывалась, девочка, что любое убийство бывает кому-нибудь выгодно. Вообще убийство. У каждого есть враги. И теперь я понимаю. Что о них мы частенько не подозреваем. И невидимые враги – самые опасные.
   – Врагов нет только у того, кто вообще ни с кем не общается.
   – Да, типа монахов. Но трудно стать монахом при моем образе жизни. И поэтому… Вот, Роб, к примеру, как оказалось, наверное, просто хотел занять мое место. И в личной жизни, и в фирме. Это так просто.
   – Не так уж и просто, Локарев. Если бы в твоем убийстве был заинтересован только твой дружок с Мартой, тогда понятно. Но Роберт сказал, что и в милиции… Его дядя был полковник, говоришь…
   Локарев утвердительно кивнул.
   – Да, все это гораздо глубже. Особенно, если речь идет об огромных деньгах и об огромной власти. Я, видно, оказался помехой к этим деньгам и этой власти. Знаешь, девочка. Трудно зарабатывать деньги честно. Но я тебе. Положа руку на сердце, скажу. Я зарабатывал не такие уж большие деньги, по сравнению с другими. И зарабатывал их почти честно. Почему? Я скажу тебе откровенно. Не знаю, но ты единственный человек. Перед которым мне не стыдно быть таким, какой я есть. Так вот. Я предпочитал спокойно спать по ночам. Чем дрожать каждую ночь, что тебя повяжут. И, возможно, если бы я был посмелее, я бы согласился на некоторые проекты Роберта. Которые он мне ненавязчиво предлагал. Но меня даже не привлек запах огромных денег. Да, девочка, из боязни. Я думал, что так сумею себя спасти. Но вышло совсем наоборот. Я стал большой помехой для других. И к деньгам, и к власти. К тому же знал о не совсем чистых проектах Роберта. И как оказалось. Я стал просто опасен. Труса в смокинге и бабочке стали, как не парадоксально, бояться.
   – Не надо так, Локарев, – я приблизилась к нему. И положила руку на его плечо. – Никакой ты не трус. Ты просто боишься высоты. Я тоже когда-то боялась. Но это поправимо. Честное слово. Ты мне веришь?
   Он потрепал меня по щеке. И вновь тепло улыбнулся.
   – Да, девочка. Кому мне еще остается верить? Если предали самые близкие. Остается верить самым далеким. Тем более, что они не такие уж плохие ребята, да? И к тому же очень смелые. Одним ударом – здорового мужика свалить не каждый способен.
   И Локарев подмигнул. Ему было тяжело. Но он уже старался сдерживать в себе боль. И это было хорошим знаком.
   И мы даже призабыли про Роберта. Который благодаря моим стараниям отдыхал на полу. И только когда он застонал, мы резко повернулись к нему. И принялись поднимать эту махину с пола. Мы усадили его на диван. А я приложила к его лбу кусок льда. Который по указаниям Локарева достала из маленького бара-холодильника.
   Роберту становилось легче. Он даже открыл глаза. Пока так ничего и не соображая.
   – Ну-ну, – подбодрила я его, – пора поздороваться со своим старым другом и со своей новой подружкой. Которые от всей души желают тебе добра.
   Он поморщился. Скривился. Схватился за гудящую голову. И наконец нас узнал.
   – А, вы… Дайте попить, – попросил он и облизал пересохшие губы.
   – Колу, тоник. Джин или пиво? – с издевкой спросила я. – Чего желаете, господин?
   – Они желают получить еще раз своей дурацкой пепельницей по башке, – не выдержал Локарев, вторя моему тону. – Но, думаю, мы пойдем на более приятные уступки.
   Он мне кивнул. И я вытащила свой пистолет. И прицелилась прямо в голову Роберту.
   – Как там тебя, Женя? Фу, какое примитивное имечко! Нет, конечно! Мы Роберты! Так что, приятель, помнишь ли ты еще мою стрельбу в тире. Ни одного промаха! Или тебе пепельница память отшибла? Ну, так я напомню. И даже могу поспорить. Ставлю на стопроцентное попадание в родинку. Что красуется у тебя на переносице. Не веришь, что попаду?
   Роб еще не оправился от удара. И вяло вытянул руки перед собой. Словно защищаясь. В его голубых красивых глазах застыл страх. Он отлично помнил. Как я стреляю.
   – Что вы хотите? – прохрипел он. – Что вам здесь нужно? Костя, как ты мог поверить этой сумасшедшей девке, которая хотела тебя убить.
   Он с надеждой посмотрел на своего бывшего друга. Он цеплялся за любую соломинку. Но безуспешно.
   – Во-первых, она не девка, – неожиданно сказал Локарев. – Во-вторых, я поверил своим ушам и глазам. У меня прекрасный слух и отличное зрение. Тебе пересказать, какую романтическую историю я здесь имел честь наблюдать?
   – Не надо…
   – Надеюсь. ты уже усвоил, что сейчас тебя запросто могут пришить. И не только она. Моя рука тоже не дрогнет, – глаза Локарева сузились. Взгляд его стал решителен и тверд. Такому взгляду можно было поверить.
   Роберт поверил. И уже обратился ко мне.
   – Но ты… Ты, Александра, – он даже вежливо назвал меня по полному имени. – Я же тебе все рассказал. И почему ты ему доверяешь? У тебя, по-моему, есть такая же возможность доверять мне, как и ему. И твоя мать… Неужели ты все забыла? Неужели ты просто поддалась обаянию этого проходимца. Поддалась власти его бессмысленных песен? Это так мало, Александра, для правды.
   – Очень мало, Роберт. Или Женя. Как там тебя… У меня есть гораздо большее.
   И я вытащила из кармана джинсов пачку писем. И помахала ими перед носом Роберта.
   – Ты согласен. Что и я могу запросто тебя хлопнуть на месте. И моя рука не дрогнет.
   – О, Боже, – выдохнул он. И прикрыл глаза. И уже с закрытыми глазами спросил.
   – Что вы хотите?
   Мы переглянулись. Во взгляде Локарева застыл немой вопрос. Он за последнее время понял, что наиболее удачные ответы даю я.
   – А ты сейчас дашь нам расписочку, дорогой господин. Что ни кто иной. Как ты. Причастен к покушению на жизнь Локарева. И желательно мотивируй свои действия. А еще ты добавишь. Что виновен в смерти моих родителей.
   – Я не виновен! – выкрикнул он. – Черт побери! Не виновен! Я клянусь! Да пойми же ты, Александра. Я сам – всего лишь пешка в этой игре! Я сам толком не знал, за что убили твоего папашу! Меня в такие дела не посвящали! Я только понаслышке знал. Что он раскопал какие-то важные факты, уличающие крупные политические фигуры в коррупции! Все было не так, как ты думаешь!
   – А моя мать? – глухо спросила я. – С нею ты тоже не был знаком.
   – Был, – тихо ответил он.
   И отвел взгляд за окно. И уже глядя туда, сквозь стекло, на помутневшее небо, на внезапно нависшие тучи. Ответил.
   – Меня попросили с ней познакомиться. Дядя попросил. И я даже не знал, какая роль отведена мне в этой игре. Я просто по его просьбе с ней познакомился. Только потом… Только потом я понял. Что должен узнать от нее кое-что. Дядю интересовало, что она знает об деле, которое вел ее муж. И где спрятаны материалы этого дела. Но… Но я ее не убивал, Александра. Я сам был по уши завязан в этой игре. Более того, я любил твою мать…
   Это было выше моих сил. Я подскочила к этому подонку. И схватила его за плечи. И прохрипела сквозь зубы.
   – Любил! Ты еще смеешь говорить о любви! Она из-за тебя… Из-за тебя покончила с собой! Слышишь из-за тебя!
   Он не сопротивлялся. Он обмяк. Его голубые глаза помутнели. Он все время облизывал пересохшие губы. Его мучила жажда.
   – Да, – тем не менее твердо сказал он. – Именно. Любил. Иначе я бы сжег эти письма. Я бы никогда не оставил эти улики. Но я не мог… Я не мог уничтожить единственное. Что от нее осталось… И потом. Более того. Я пытался ее спасти… С ее помощью я действительно вышел на эти документы. Уничтожил их. И уверил дядю, что твоя мать ничего. Абсолютно ничего не знает об этом деле. Но… Они меня обманули, Александра. Они не поверили. Во всяком случае, перестраховались. И подвели твою мать к самоубийству. Они свалили все на меня. И она, конечно, поверила. Ведь были украдены документы. И она не выдержала… Хотя, может быть, это было и не убийство. Теперь об этом мы никогда не узнаем…
   Я смотрела на этого человека. Красивого, сильного, мускулистого. Оболочка. Бравада. Блестящая мишура. За которой скрывалась гнилая, трусливая, ничтожная душонка. Неужели его могла полюбить моя мать? Неужели она не смогла разглядеть эту гниль. Сочившуюся из всех уголков его мелкой душонки?
   Нет. После отца она не могла никого полюбить. Она придумала эту любовь. Спасаясь от боли и одиночества. И пытаясь спасти меня. Пожалуй. Он говорил правду. Что любил мою мать. Но разве такая любовь, такая мелкая трусливая любовь могла помочь и спасти? Никогда… Такая любовь способна только на уничтожение.
   Локарев молча слушал наш разговор. Он наверняка удивился. Что я не девчонка-фанатка. Таскающаяся по подвалам. И распевающая его песенки. Но свое удивление он оставил при себе.
   Он только спросил. Желая еще спасти свою семью. Он только спросил. Желая обмануться. Желая, чтобы правда была совсем другой.
   – А Марта?
   – Марта? – Роберт с жалость посмотрел на Локарева. – Я точна не знаю, какую роль играет Марта. Но далеко не последнюю. Думаю, ее так же приставили ко мне, чтобы убедить в необходимости твоей смерти. И думаю. Если бы твоя смерть случилась. Следующим на очереди был бы я. И не без помощи Марты.
   – В любом случае – пиши, – приказала я.
   Он под диктовку написал письмо, в котором сознавался, что имеет отношение к покушению на Локарева. Протянул мне. И сказал.
   – Не думаю, что оно вам очень поможет. Тут замешано много людей. О которых я и не подозреваю. И они в любом случае тебя убьют, Локарев. Даже если ты с этой бумагой прямиком отправишься в милицию.
   – Не такие мы дураки, господин Роберт, – усмехнулась я. – Никто в милицию и не отправиться. У нас, слава Богу, есть тысячу мест, где мы сможем временно укрыться. А за это время ты переговоришь со своим дядей. Вряд ли он пожелает подставить твою голову. Да и ему самому вряд ли захочется выставлять прилюдно свое грязное бельишко. И тогда он договориться со своими высокопоставленными дружками, чтобы они оставили нас в покое. Только тогда мы объявимся. Но записочку эту упрячем в надежном месте. И если с нами что-либо случиться, она дойдет до нужного адресата. Вот так.
   – Вы хотите завести дело?
   – Народ должен знать своих героев. И какая-нибудь газетенка нам обязательно в этом поможет. Особенно, если речь идет о Локареве. Страна еще помнит своих кумиров. Довольно скандальная произойдет история, если он погибнет. В любом случае. Такой вариант для тебя лучше, чем наша смерть. После смерти можно гораздо больше доказать, чем при нашей жизни. И если ты даже попадешь под суд, у тебя будет гораздо больше шансов выкрутиться. У тебя не так мало покровителей. Видишь, милый, наше благородство не знает границ, – на моих губах промелькнула саркастическая ухмылка.
   Нам больше нечего было делать в этом богатом доме. В котором, судя по остановке могли раздаваться звуки рояля, звон хрустальной посуды. Мерцать в полумраке свечи. Царить благодушие и покой. Но сегодня в нем кроме ханжества, жлобства, предательства и низости ничего нельзя было разглядеть. И мы, связав на всякий случай Роберта, поспешили удалиться. Правда при этом я не забыла про бутылочку розового мартини, пиво, шоколад и сушеные кальмары. И загрузив все в кожаную сумку Роберта, бросила ему на ходу.
   – А теперь можешь вызывать милицию. И заявить об ограблении дома. Правда, при описании преступников, не забудь назвать точные приметы. Им это понравится. А нам эти вкусности пригодятся. Эх, и повеселимся же мы сегодня. Ты не против, Роберт? Ну, и идиотское же имя ты себе выдумал. Робота напоминает. Впрочем, тебе под стать. Вместо мозгов – пружины. Вместо сердца – гвоздь…
   Мой словесный поток, пожалуй бы, никогда не иссяк, если бы не Локарев. Смеясь, он схватил меня в охапку и поволок к выходу.
   И уже на улице. Он совершенно неожиданно набросился на благоухающие розы. И безжалостно нарвал их столько. Что они не вмещались в две руки. Он встал на одно колено. И шутливо преподнес их мне. Розы падали на песчаную дорожку. Оставляя за нами путь усыпанный алыми, белыми, розовыми цветами.
   – Зачем столько аромата? В нем можно и задохнуться, – уже в машине спросила я Локарева.
   – Ну, не одному же роботу наслаждаться благоуханием этих божественных цветов. К тому же я должен отблагодарить одну маленькую принцессу в рваных джинсах за мое очередное спасение.
   – И от кого, если не секрет, я тебя сегодня спасла?
   Локарев замолчал. Задумался. И наконец выдал.
   – Пожалуй, от себя самого.
   Наш старенький запорожец в ответ дерзко рванулся с места.
   И я уже знала куда держать путь. И Локарев уже не спрашивал, куда мы едем. Он мне уже доверял.
 
   Этот дом стоял на отшибе города. Совсем маленький. Наполовину разваленный. С запущенным садом и наполовину подгнившей крышей. С незаасфальтированными, размытыми от проливного дождя дорогами.
   После шикарного особняка Роберта он выглядел жалким уродцем. И тем не менее. Несмотря на задымленный воздух. Мне здесь дышалось легче.
   И я бросила мимолетный взгляд на Локарева. Ему это место не могло понравиться. И я ожидала саркастических замечаний в адрес этой несчастной избушки. И тем не менее. Я ошиблась.
   Локарев задумчиво смотрел на этот незатейливый пейзаж. И на его губах блуждала грустная улыбка.
   – Мне это место напоминает детство, – наконец тихо произнес он.
   – Детство? – я искренне удивилась.
   Мне всегда казалось, что у таких как Локарев и его бывший дружок не может быть подобного детства.
   – Ты знаешь, девочка, ведь я вырос в очень похожем доме. Я прекрасно помню этот густой запах хвойного леса вперемежку с заводским дымом. И совсем маленькая речка с мутной водой и почерневшим илом. В которой невозможно купаться. Но мы всегда там плавали. А потом босиком. Еще не просохшие от воды. Бежали наперегонки домой. Откуда раздавался такой аппетитный запах яичницы… Знаешь, по моему, я ничего вкуснее так в жизни и не съел. Я перепробовал множество самых разнообразных, самых экзотических блюд и напитков. Но никогда не повторилось то сладостное ощущение, когда захватывает дух от удовольствия. Эта холоднющая вода из колодца. И горьковатый привкус пригорелой яичницы. Возможно, с возрастом притупляются вкусовые рецепторы. А, возможно, их притупляет атмосфера. В которой живешь. Когда приходится все время напрягаться, чтобы не опозориться. Не перепутать вилки для рыбы и для устриц. Когда на лице нужно изображать умеренное удовольствие. Тогда уж точно не соображаешь, что тебе нравиться, а что – не очень.
   Вот это да! Оказывается. У этого новоявленного дельца и денди было трудное детство. Мое детство было совсем иным. И тем не менее я пришла к рваным джинсам. Безденежью. И преступлению. И кто так нелепо перетасовывает карты? Или все же в такой перетасовке есть смысл?
   Мы выскочили из машины, сразу же попав под проливной дождь. И пробираясь сквозь дорожную грязь. Промокшие, продрогшие, с тяжеленной сумкой, забитой бутылками и пакетами. И огромным букетом роз. Ввалились в дом моего друга Ромки.
   В доме пахло сыростью и жареной яичницей, над которой колдовал возле печи Ромка. На звук наших шагов он резко обернулся. И присвистнул от удивления.
   – Боже, какие гости пожаловали… – растерянно пробормотал он.
   В комнате стоял полумрак из-за пасмурной, дождливой погоды. И я поначалу не разглядела Ромку. И приблизилась к нему. И только тогда заметила. Как он изменился.
   Я часто думала. Что трудности изменяют человека в лучшую сторону. Закаляют его физически и моральной. Потому что легкая безбедная жизнь в основном приносит человеку толстый живот, обвисшие щеки, двойной подбородок и ленивый, безразличный взгляд.
   Ромка изменился в лучшую сторону. И пришла моя очередь удивляться. Коротко обстрижные волосы открывали его большой лоб. Веснушки стали ярче, что не портило заостренное лицо, а придавало ему обаяние. Ромка даже стал выше ростом. А в зеленых прищуренных глазах застыл мягкий задумчивый свет.
   – Ты так изменился, Ромка, – я улыбнулась.
   – А ты не меняешься, королева. Ты все такая же красавица. И красивее стать уже невозможно. Ты – идеал красоты.
   – Ромка…
   Мы крепко обнялись.
   Локарев мялся у входа, держа в руках сумку и охапку роз.