Страница:
– Я думал, ты попала в беду, королева. А ты, оказывается, что-то празднуешь? – Ромка кивнул на Локарева.
– Познакомься, Ромка. Это мой новый друг. Костя… Кстати, ты угадал. Мы попали в беду. И это всего-навсего пир во время чумы.
Наконец Локарев освободился от своей ноши. И они с Ромкой крепко пожали друг другу руки. Великий певец и миллионер Локарев. И безродный мальчишка, почти уголовник Ромка.
– Вы извините за беспорядок, – Ромка обвел глазами свою простенькую квартиру.
Видно, ему стало неловко. И не столько перед своей королевой. Которую он хорошо изучил. И которая плевала на всякие беспорядки. Сколько перед Локаревым. В котором несмотря на довольно помятый. Небритый вид. Все равно проскальзывал блеск.
Ромкин дом действительно не отличался ни порядком. Ни удобствами. Ни изысками. Печка. Круглый стол на кривых ножках. Перекошенный диван с тремя подушками. На стенах – заключенные в одну большую рамку фотографии. В углу – потрепанная гитара.
Типичный сельский дом. С запахом пригоревшей яичницы.
Я повела носом.
– Какая вкуснотища! Ты знаешь, Ромка, мне у тебя безумно нравится! – я бухнулась на диван. И он скрипнул. – Пожалуй, если ты не прогонишь, мы здесь прекрасно проведем время.
– Неужели все настолько серьезно? – нахмурился Ромка. – Ты же знаешь, Бегония. Я не поверю что ты со своим парнем хочешь здесь отдохнуть от забот праведных. Это далеко не комфортабельный курорт. Эта дыра не для королев и их рыцарей благородной породы. Это мне, после одного местечка, в котором я успел побывать, она кажется раем. Но для вас… Здесь протекает крыша. По ночам скребутся мыши. И нет водопровода…
– А по утрам можно купить у соседки – старушки парное молоко. А днем можно прогуляться по лесу. И объедаться сочной земляникой. А по ночам на крыльце, задрав голову, любоваться звездами… – продолжила я за Ромку. – Ты знаешь, Ромка, после того места где мы побывали. И где было так же красиво, как на кладбище. Твой дом нам кажется не просто райским уголком. Мертвая красота – это не красота, Ромка. В мертвой красоте всегда чувствуется приближение беды.
– Спасибо, Бегония. Ты всегда понимала меня лучше всех. И хотя я не могу подарить тебе великолепный букет, как этот, – Ромка кивнул на трехлитровую банку, в которую Локарев успел поставить розы. – Но и у меня есть для тебя небольшой подарок. И он очень живой.
– Неужели бегонии? – расхохоталась я. – Ты не исправим, Ромка.
Ромка притворно вздохнул.
– К сожалению. Меня-таки умудрились исправить. А эта бегония осталась еще с тех прелестных времен. Когда я тебе их таскал немерено. Помнишь? А эту не успел притащить… Но самое любопытное – что она не погибла. Хотя ее никто не поливал. Вот видишь, Королева! Я тебе не лгал. Можно выжить не только на расщелинах скал. Скажи, ты уже выжила, Королева?
– Выжила, Ромка. И теперь вообще не собираюсь умирать. Никогда.
Ромка мне подмигнул и скрылся в соседней комнате. А я, незаметно из-за плеча, посмотрела на Локарева. Он сидел на табурете, низко склонив голову. Он чувствовал себя лишним.
Ромка скоро вернулся с глиняным, потресканным в некоторых местах горшком, в котором пышно цвела бегония.
Это была самая красивая бегония из всех, которые мне когда-то таскал Ромка. Но мое сердце невольно сжалось. И нехорошее предчувствие подкралось к моему сердцу. Бегония была ярко желтой.
– Красиво, правда? – Ромка вытянул перед собой руки с цветком. Гордо встряхнул головой и протянул его мне.
– Нет, – тихо прошептала я. – Не надо, Ромка, пожалуйста, не надо.
Я растерянно качала головой.
– Эта бегония должна была умереть. Это ошибка…
Ромка беспомощно захлопал рыжими ресницами.
– Я не знал. Что ты так суеверна. Желтый цвет очень красивый. И плюй ты на эти суеверия. Ну, пожалуйста, ты же настоящая королева…
Да, я суеверна. Я не забуду этот март. Я никогда его не забуду. Мне скоро должно исполниться тринадцать. И я жду отца. Чтобы наконец справить день рождения. Но еще утро. Еще так долго до вечера. И я примеряю платье. И мама делает себе прическу. И раздается звонок в дверь. И кудрявый злотоволосый мальчишка, похожий на ангелочка, на пороге с огромным букетом желтых тюльпанов. И в букете маленькая записка.
«Мой Сашок. Мой дорогой котенок. Этим утром ты когда-то родилась. В самое золотое для нас время. Жаль, что я не могу тебя поцеловать этим утром. Пусть тебя поцелуют от меня эти золотые цветы. Твой любящий папа.»
Папа тоже не признавал суеверий. Мой папа был самым сильным человеком на свете. Но этого самого сильного человека не уберегла судьба. Его не уберег и ангел.
И не его ли ангел тем мартовским утром появился на пороге с букетом ярко желтых цветов. Золотокудрый и голубоглазый. И зачем он позвал моего отца за собой. И зачем он позволил ему умереть…
Я приблизилась к окну, чтобы никто не увидел моих слез. Выступивших на глазах. Чтобы никто не увидел на моем лице следы прошедшей боли.
Небо стало еще чернее. Тучи, казалось, вот-вот упадут на землю и раздавят ее. И дождь безжалостно хлестал по земле. И на ней появлялись грязные глубокие раны. И вспышка новой ненависти захлестнула меня. Ненависти к людям. Сумевшим разрушить мою жизнь. И я уже ненавидела Локарева, который был близок с этими людьми. Более того – он их любил. Он ими восхищался. Он боготворил их мир. Мне же этот мир был ненавистен. И мне показалось. Что я сейчас не выдержу. Закричу. Брошусь на Локарева. И он ответит за всех…
И вдруг я услышала его голос. Низкий. Мягкий. Грудной.
И мне показалось, что мне тринадцать. И это крутится наша пластинка. И мы ждем папу. Чтобы наконец-то отпраздновать мой день. И мама, успокаивая, кладет руку на мое плечо. И обнимает. И мне уже ничего не страшно. Уже ничего не страшно. Когда в песне есть такие слова. Когда у меня есть самый сильный на свете отец. Который борется со всякой падалью. Что есть моя мама. Которая может так обнимать, так успокаивать.
И я открываю глаза. И вижу рядом с собой Ромку. Он обнимает меня.
Я очнулась. Действительность мне уже не отвратительна. Потому что остались песни. Которые по-прежнему звучат. Потому что остался Ромка. Который умеет утешить, выращивая для меня сад из бегоний. И хотя в этот саду появилась одна ярко желтая бегония. Мне уже не страшно. Я больше не верю в приметы…
Мы, так же обнимаясь, повернулись к Локареву. Он прервал песню. И отложил гитару.
– А я-то думал. Где раньше мог тебя видеть, – первым прервал молчание Ромка. – Ну, конечно! Ты – Костя Локарев. Ну, теперь все нормально. Мне нечего стыдиться своего дома. Я знаю, ты уважаешь всякий дом. И запомни, в моем доме ты всегда желанный гость.
– Спасибо, – кивнул Локарев. – Мне по душе это место. Я давно ничего не делал по душе…
А потом мы сидели за круглым столом на кривых ножках. Горела свеча. И за окном по-прежнему лил дождь. Мы пили терпкий мартини и закусывали пригоревшей, уже остывшей яичницей. Нам было хорошо и уютно.
Локарев мгновенно нашел общий язык с Ромкой. В отличии от меня. Наверно, потому, что он пришел к Ромке через меня… Он изменился, помолодел. Его глаза горели. И он неустанно болтал.
– А потом я, устав от своего безделья и босоногого детства, совершенно случайно поступил в музыкальную школу… – рассказывал нам историю своей жизни Локарев.
– И был там отличником. Потом закончил консерваторию, потом… – продолжила я за него.
– А ты не перебивай, девочка, – он погрозил мне пальцем. – Потом как раз ничего не было. И школу я закончил кое-как. И никуда не поступил. Я просто начал писать песни. Наверное, потому, что мне все время кому-нибудь было нужно обязательно что-нибудь доказать. Самое интересное, что неизвестно кому. И неизвестно что. Мои песни понравились. Я создал команду из таких же ребят. Вобщем-то моих единомышленников. Мы репетировали в основном по подвалам. Как теперь помню. Так же горела свеча. Так же за маленьким решетчатым окошком – проливной дождь. Бутылочка дешевого винца. И мы очень счастливы… Мне кажется, так же, как теперь. Во всяком случае – я… Куда все это делось? То необъяснимое ощущение счастья. Вроде бы – ни гроша в кармане. Ни уверенности в завтрашнем дне…
– И куда же все это делось? – спросила я.
Локарев пожал плечами.
– Постепенно мы разбрелись в разные стороны. Один спился. Другой уехал, погнавшись за журавлем в небе. Третий просто женился.
– А ты, Костя?
– А я… То же мерцание свеч. Только на дорогих презентациях. Тот же проливной дождь. Только за окном особняка. Под скрип поленьев в шикарном камине. То же вино. Только стоимостью в недельный заработок среднего гражданина.
– И то же ощущение счастья?
Локарев задумался. Глубоко затянулся сигаретой.
– Скорее не ощущение. А желание счастья. Иначе какой смысл было все это воздвигать? Отказываться от прошлого? И даже если вообще нет счастья у таких как я. Они непременно его выдумывают. Чтобы все оправдать. Пожалуй, я выдумал тоже…
– И любовь к Марте ты тоже выдумал? – спросила я очень тихо. Полагая, что он не услышит. Он услышал.
– Марта… С нее все и началось. Я, пожалуй, влюбился вначале не в нее, а в ее блестящий мир. Где она жила. Я, босяк и бродяга, не мог устоять перед этим. Наверное, если бы я вырос в богатой семье. Я бы сам выбирал для себя любовь. Но тогда любовь выбирала меня. И у меня не было сил отказаться. И даже если этой любви не было вообще. Я с успехом ее придумал. Опять же, чтобы все оправдать. Марту ужасно раздражали мои песни – я от них отказался. Марта очень дорожила влиятельными людьми – и я стал их уважать. Марта хотела видеть рядом с собой респектабельного мужчину в смокинге – и я им стал. И тут два варианта ответа. Можно сказать, что мне ужасно повезло. А можно – что я ужасно несчастлив.
– И как бы ты ответил, Костя? – спросил Ромка.
– Мне даже не надо отвечать. За меня уже ответили. Правда, девочка, – и Локарев мне подмигнул.
– М-да, – протянул Ромка. – А вот Санька у нас в классе была самой умницей. Самой начитанной девчонкой. А как она рисовала! Как-то даже на международную выставку ее рисунки отправили. Помнишь? И при всем при этом она была отличной спортсменкой.
– Да? – глаза Локарева зажглись любопытством. – Ну, в этом я в общем-то не сомневаюсь. По борьбе, что ли?
– Да нет. По стрельбе. Ей вообще прочили блестящее будущее. Такое воспитание, такие родители… И к тому же – красавица из красавиц…
– По стрельбе? – переспросил Локарев. И усмехнулся, вероятно вспомнив мой промах. – Пожалуй, по стрельбе она никогда бы не стала чемпионкой. Для этого нужна не только твердая рука. Для этого еще нужно очень твердое сердце.
– В таком случае, это не про Бегонию. Ее сердце … – Ромка посмотрел на часы. И присвистнул.
– О, мне пора. Я здесь недалеко, сторожем в ночную. Временно, конечно. Пока не подыщу себе работенку получше. Ну ладно, ребятки, до утра. Вы тут располагайтесь. В бидоне – чистая вода. Если нужно переодеться – в шкафу вещи моих родителей. Можете временно взять. Идет? Было чертовски приятно вас увидеть.
– Мне тоже было очень приятно с тобой познакомиться, Роман, – искренне сказал Локарев. И пожал ему руку.
– Я тебя провожу, Ромка.
Мы вышли на крыльцо. Дождь потихоньку утих. И воздух был настолько свеж, что его не портил даже дым заводских труб.
– Ты его любишь, Саня? – тихо спросил меня Ромка.
Я рассмеялась.
– Да ты что, Ромка! Нам столько пришлось пережить вместе! Когда в любую минуту могли пристрелить! А ты говоришь – любовь. Любовь, Ромка – привилегия богатых и вполне довольных жизнью. А это, ты знаешь, не про меня.
– А я думал, что любовь не выбирает. Я не богатый и не совсем довольный жизнью. Но это почему-то про меня. Почему, Саня?
– До встречи, Ромка.
Я, не ответив на вопрос, обняла его на прощание. И поспешно скрылась в доме. может быть убегая от ночного холода. А может быть – от влюбленного взгляда Ромки.
Локарев сидел на том же месте. Склонив голову над нетронутым бокалом. Он настолько был погружен в свои мысли. Что не заметил как я появилась и села напротив него.
– Локарев, – тихо позвала я его.
Он встрепенулся. И медленно поднял на меня взгляд. Открыто улыбнулся.
– Этот парень, по-моему, очень тебя любит, девочка.
– С чего ты взял, – я пожала плечами. – Хотя, наверно, ты прав.
– А ты?
– Тебе это интересно.
– Можешь не отвечать. Но я думаю… Его есть за что любить. Он прямодушен, открыт. Он чем-то напоминает меня в юности. Только в отличие от меня, он еще очень смел. Ты бы могла быть с ним счастлива, девочка…
– Может быть, – неопределенно протянула я. – Но смелость, наверное, не врожденное качество?
Я вопросительно посмотрела на Локарева. Он не отвел взгляд.
– Наверное. И если бы я шел по тому пути. Который выбрал изначально. Вернее. Который мне изначально подсказала судьба. Все бы было обязательно по-другому. И я был бы совсем другим. Знаешь, если идти против самого себя, в итоге натыкаешься на тупик… Я с детства мечтал быть смелым парнем. И поэтому начал писать про смелых людей. Уверовав, что в конце концов я стану своими героями. И так бы обязательно случилось. Но… Я выбрал другое. Борясь за справедливость. Я в итоге встал на сторону несправедливости. Так было легче… И что я имел, когда был поэтом? Кроме шквала аплодисментов и преданности поклонников – пожалуй ничего. Но я жил так, как хотел. Я жил в ладу с самим собой. А потом я имел все. Но это был уже далеко не я. И я сам себя обманывал, что счастлив. Ты знаешь, обманывать себя – проще простого. В жизни всегда есть выбор, девочка.
– Но можно к правильному выбору прийти через множество ошибок, Локарев. Это никогда не поздно сделать.
– Может быть… Ты знаешь, я очень скучаю по своему прошлому. И только, влипнув в эту историю. Можно сказать, благодаря тебе, я в этом себе признаюсь. Раньше мне казалось, что я ненавижу свое прошлое. Что он портит мне жизнь. А оказывается, я его очень любил. И поэтому старался не думать о нем. Не расстраиваться. Но я скучаю по аплодисментам, по восхищенным взглядам. Я был тогда очень нужен. Кому я нужен теперь… Помню, одну девочку в голубеньком платьице. Она всегда брала билеты на первый ряд. И всегда плакала, слушая мои песни. А потом дарила цветы с записочкой всегда одного и того же содержания: «Вы мне помогаете жить.» Это, возможно, кажется банальным.
– Банальностей боятся только бездарности с претензией на оригинальность. Настоящий талант никогда не боится банальностей.
– Не ты ли была той маленькой девочкой в воздушном платьице?
– Нет, Локарев. Но, думаю, я могла бы написать тебе тоже самое.
– М-да… Ты была совсем другое. Я же привык за последние годы судить лишь по внешнему виду. Так научила меня Марта. С внешности начинается стоимость человека. Вот так… А ты оказалась совсем другой. Рваные джинсы. Стоптанные кеды. Лохматая стрижка. Майка с моим безвкусным портретом. И много души!.. Я родился босяком. Но встретив Марту. Стал толстосумом. Ты родилась в обеспеченной интеллигентной семье. Но, потеряв родителей, стала босячкой. А все должно было быть наоборот. Значит – не всегда мы выбираем. Значит, быстрее всего – судьба выбирает за нас.
Я отрицательно покачала головой.
– Судьба просто подталкивает нас к выбору. Ты вполне мог противостоять Марте. И добиться успеха другим путем. И другого успеха. Нужного и тебе, и людям. Я могла более стойко держать удары судьбы. И не отчаиваться. И бороться. И найти свое место в жизни… Вот так, Локарев. Все равно выбираем мы. А судьба специально перетасовывает карты. Чтобы проверить каждого из нас. И кто не выдерживает проверки, тот и оказывается в тупике… Я обязательно должна была бороться. И, хотя бы ради памяти моих родителей, кем-то стать в этой жизни. Так было изначально намечено судьбой. Я же стала опускаться… Ты должен был не разбазаривать свой талант, данный судьбой и Богом. Но ты отказался от него. И в итоге – потерял себя… Но у нас еще все впереди. Мы еще молоды, Локарев. И каждый из нас может исправить свои ошибки.
Локарев взял мои руку. И крепко пожал. И нежно погладил ее. И с благодарностью на меня посмотрел.
– Кого благодарить: судьбу, Бога или случайность, что я тебя встретил? Что я словно проснулся. Что теперь у меня все будет совсем по-другому…
– Благодари всех вместе. И себя тоже. Что нашел силы понять…
Уже было поздно. Уже давно перевалило за двенадцать. Но, несмотря на усталость, спать совершенно не хотелось. В предбаннике я умыла свое тело чистой, колодезной, нагревшейся за день водой. Кожа моя порозовела. И мне показалось. Что я смыла с себя всю грязь последних дней. А потом мне захотелось переодеться. Мне так надоели эти рваные джинсы и эта безвкусная майка. С которой фальшиво улыбался мой новый друг. У моего друга совсем другая улыбка!
Я скрылась в другой комнате. Оставив Локарева за столом. В глубоких раздумьях. Ему это было необходимо. И ему это было к лицу.
А я распахнула Ромкин шкаф настежь. И перед моим взором открылась выставка самых красивых нарядов.
Это была одежда Ромкиных родителей. Несмотря на простоту. Свойственную тому времени. В них было столько изящества, шарма и естественной красоты. Что никакие сегодняшние модельеры не смогли бы сотворить подобное. И я даже пожалела этих дорогостоящих красавиц. Выбрасывающих бешеные деньги за фальшивку и безвкусицу.
Крепдешиновые воздушные платья в мелкий цветочек. Хлопковые пиджаки. Широкие штаны, как у матросов. Широкополые фланелевые шляпы. Изящные соломенные шляпки, перевязанные атласными лентами. Мне эти вещи так напомнили гардероб моих родителей. Сразу повеяло родным, теплым и очень дорогим. Сразу вновь напомнило о счастливом и добром времени. Все-таки в вещах застывает время. И память…
Я появилась в комнате. И стала позади Локарева. Легкое голубое платьице в темные васильки. Соломенная голубая шляпка с темно синим бантиком на боку. На ногах – узкие лодочки.
– Привет, Локарев! Ты помнишь ту девочку в первом ряду? Спой, пожалуйста, для нее еще один раз.
Локарев медленно повернулся ко мне. Задумчивость во взгляде сменилась удивлением. Потом восхищением.
– Какая ты красивая, девочка!..
Он взял гитару. Плавный перебор струн. И песня… Песня для девочки в голубом. В первом ряду. Но пока еще не для меня…
А потом мы вышли на крыльцо. И, задрав головы, смотрели на звезды. Они были так далеко от нас. Но я знала. Как к ним можно приблизиться. И как приблизить…
– Идем, Локарев. Я покажу тебе Полярную звезду.
– Я ее вижу.
Но я упрямо покачала головой. И потащила его за собой. Еще подъезжая, я заметила где-то рядом аэродром. И теперь, найдя недалеко от дома высоченную вышку для прыжков с парашютом, повела Локарева именно туда. Ему это было необходимо. Он должен был вновь поверить в себя. Он должен был сегодня победить себя. И уже раз и навсегда. Чтобы не оставить места для ошибок…
– Ну, же, идем, Локарев.
Он резко остановился у вышки. И упрямо покачал головой.
– Нет, девочка. Я не пойду.
– Нет, ты пойдешь!
– Ты вновь хочешь приставить ко мне наган? – рассмеялся он.
– Если понадобиться, то приставлю!
Он шутливо поднял руки вверх и стал подниматься по крутой лестнице впереди меня.
Мы очутились на небольшом четырехугольном островке. Поднялся ветер. И он гнал тучи. Которые поглощали алмазные звезды. Но Полярная звезда единственная не сдавалась. И вызывающе сверкала среди обрывков туч. И мне показалось, она сверкает ради нас.
Было прохладно. Ветер путал наши волосы. Развивал мое платье. Локарев прикрыл глаза. Он боялся смотреть вниз.
– Ну же, Локарев! Посмотри, как красиво! Вон блестит речка! А вон – огни города! Попробуй, Локарев! Один раз! И ты никогда больше не будешь бояться! Поверь мне!
Он глубоко вдохнул. Взял мои руки в свои. Крепко их сжал.
– Ну же. А теперь…
А теперь он неожиданно. Как в полубреду. В порыве. Сильно поцеловал меня в губы.
И я от неожиданности. Или в полубреду. Или в порыве. Ответила на его поцелуй.
И уже не настаивала смотреть вниз. И уже забыла. Зачем мы здесь. На этой верхотуре. На четырехугольном островке. Под единственной мерцающей звездой. Под густыми рваными облаками. Одни во всей вселенной…
– Саша… Сашка… Сашенька… – первый раз он назвал меня по имени. И повторял его как заклинание. Чтобы убедиться. Что это мое имя. Что оно самое красивое. И самое дорогое.
Я прижалась к его груди. Я гладила его волосы. Я сжимала его руки. Я любила. Я была счастлива. И я уже знала. Что такое счастье.
Это был пир во время чумы. Эта была любовь, обрученная с опасностью. Это было будущее, которое никогда для нас не наступит.
Я плохо помнила, как мы добрались до дома. Все так же крепко обнявшись. И произнося нелепые и ничего не значащие слова. Как мы упали на старый диван. И он так же вызывающе заскрипел. Как сладко, до головокружения пахло в доме розами. Вперемежку с подгоревшей яичницей. Как вновь хлынул дождь, настойчиво барабаня по подоконнику. И как по-прежнему прямо в окно вызывающе светила Полярная звезда.
И когда перестал стучать дождь. И Полярная звезда погасла. И притупился пьяный аромат роз. Я сладко уснула…
Я проснулась от легкого стука в окно. Я вскочила с дивана. И взглянула на Локарева. Он крепко спал, уткнувшись носом в подушку. Слегка посапывая во сне. Взрослый ребенок… Мне показалось, я намного старше его. Наверно, потому, что мне гораздо больше его пришлось пережить. И с каждым пережитым трагическим днем я утрачивала способность бояться…
Набросив на себя то же голубенькое крепдешиновое платье. Я приблизилась к окну и распахнула его настежь. Лучи раннего солнца ударили мне прямо лицо. И в этих рыжих сверкающих лучах я разглядела маленькую сухонькую старушку. Она приветливо улыбалась мне и протягивала большой железный бидон.
– Вот молоко, совсем свеженькое. Ромка его очень любит. А ты кто такая будешь, красавица? Никак подруга?
Я утвердительно кивнула. И выскочила босиком на крыльцо. И приняла из рук старушки бидон с молоком.
– Родители его давно померли, – объясняла мне старушка, – он к тетке и переехал. А потом и тетка, царство ей небесное. Он теперь сюда и вернулся. А дом-то неухоженый. Старый. И Ромка один во всем белом свете. Вот я его и подкармливаю. Чем Бог послал. Жаль парня. Ты, вижу, девушка, хорошая. Может, Ромке станет полегче…
Я улыбнулась в ответ старушке.
– Станет, бабушка. Я ему помогу. Я его не оставлю.
– Ну и слава Богу. А молочко пейте. На здоровьице. Вам, молодым, нужна сила.
– Спасибо.
Я долго смотрела вслед удалявшейся, сгорбленной старушке. Я стояла босиком на влажной от дождя траве. И прижимала к груди бидон с парным молоком. И кто сказал. Что это не рай?
В доме на столе я заметила лист бумаги, исписанный мелким почерком. Это были стихи. Когда я спала, их написал Костя. И уже для меня.
В саду кроме случайных диких цветов ничего не росло. Я нарвала букетик из маков, васильков и колокольчиков. И уже дома вложила в него записку: «Ты мне вновь помогаешь жить.»
Я никогда не была девочкой в голубом. Сидящей в первом ряду. Но сегодня я ей стала. Это цветы для Локарева. Конечно, букеты утром приносят парни в постель для своих любимых. Но у нас с Локаревым всегда было все наоборот. К тому же он должен вновь почувствовать. Что у него есть благодарные зрители в первом ряду. Он вновь должен услышать шквал аплодисментов. И прочитать записку от влюбленной поклонницы. Ему это было необходимо. Чтобы вновь жить дальше. Но уже по-другому.
И кто сказал, что это не рай? Где-то поют петухи. Лучи солнца стучаться в окно. На столе кружка с парным молоком. Букетик из полевых цветов. Стихи, посвященные мне. И где-то совсем рядом – мой возлюбленный. И кто будет утверждать. Что это не рай?
Во всяком случае, только не Костя.
Он вдохнул аромат свежих цветов. Прочитал записку. Выпил кружку теплого молока. Крепко прижал меня к груди. И долго не отпускал…
А потом вернулся Ромка. Сонный, уставший. Но, увидев нас, очень обрадовался.
– А я, честно говоря, грешным делом подумал. Что вы не выдержите в этой дыре и ночи. Сбежите. Ну как, тяжко вам здесь пришлось?
Мы с Локаревым переглянулись. И громко расхохотались.
Позавтракав наспех, Локарев решительно встал из-за стола. И серьезно сказал.
– Мне срочно нужно позвонить.
Я вопросительно взметнула бровями.
– Да, Саня, я уже все решил. Скрываться уже не имеет смысла. Мы застрахованы признанием Роба. И все же я сделаю контрольный звонок. А потом… – Локарев неожиданно тепло улыбнулся. – А потом все узнают правду. И благодаря этой правде все будет по-другому… У нас с тобой, Саня. Мы еще молоды. И не поздно исправить свои ошибки.
– Познакомься, Ромка. Это мой новый друг. Костя… Кстати, ты угадал. Мы попали в беду. И это всего-навсего пир во время чумы.
Наконец Локарев освободился от своей ноши. И они с Ромкой крепко пожали друг другу руки. Великий певец и миллионер Локарев. И безродный мальчишка, почти уголовник Ромка.
– Вы извините за беспорядок, – Ромка обвел глазами свою простенькую квартиру.
Видно, ему стало неловко. И не столько перед своей королевой. Которую он хорошо изучил. И которая плевала на всякие беспорядки. Сколько перед Локаревым. В котором несмотря на довольно помятый. Небритый вид. Все равно проскальзывал блеск.
Ромкин дом действительно не отличался ни порядком. Ни удобствами. Ни изысками. Печка. Круглый стол на кривых ножках. Перекошенный диван с тремя подушками. На стенах – заключенные в одну большую рамку фотографии. В углу – потрепанная гитара.
Типичный сельский дом. С запахом пригоревшей яичницы.
Я повела носом.
– Какая вкуснотища! Ты знаешь, Ромка, мне у тебя безумно нравится! – я бухнулась на диван. И он скрипнул. – Пожалуй, если ты не прогонишь, мы здесь прекрасно проведем время.
– Неужели все настолько серьезно? – нахмурился Ромка. – Ты же знаешь, Бегония. Я не поверю что ты со своим парнем хочешь здесь отдохнуть от забот праведных. Это далеко не комфортабельный курорт. Эта дыра не для королев и их рыцарей благородной породы. Это мне, после одного местечка, в котором я успел побывать, она кажется раем. Но для вас… Здесь протекает крыша. По ночам скребутся мыши. И нет водопровода…
– А по утрам можно купить у соседки – старушки парное молоко. А днем можно прогуляться по лесу. И объедаться сочной земляникой. А по ночам на крыльце, задрав голову, любоваться звездами… – продолжила я за Ромку. – Ты знаешь, Ромка, после того места где мы побывали. И где было так же красиво, как на кладбище. Твой дом нам кажется не просто райским уголком. Мертвая красота – это не красота, Ромка. В мертвой красоте всегда чувствуется приближение беды.
– Спасибо, Бегония. Ты всегда понимала меня лучше всех. И хотя я не могу подарить тебе великолепный букет, как этот, – Ромка кивнул на трехлитровую банку, в которую Локарев успел поставить розы. – Но и у меня есть для тебя небольшой подарок. И он очень живой.
– Неужели бегонии? – расхохоталась я. – Ты не исправим, Ромка.
Ромка притворно вздохнул.
– К сожалению. Меня-таки умудрились исправить. А эта бегония осталась еще с тех прелестных времен. Когда я тебе их таскал немерено. Помнишь? А эту не успел притащить… Но самое любопытное – что она не погибла. Хотя ее никто не поливал. Вот видишь, Королева! Я тебе не лгал. Можно выжить не только на расщелинах скал. Скажи, ты уже выжила, Королева?
– Выжила, Ромка. И теперь вообще не собираюсь умирать. Никогда.
Ромка мне подмигнул и скрылся в соседней комнате. А я, незаметно из-за плеча, посмотрела на Локарева. Он сидел на табурете, низко склонив голову. Он чувствовал себя лишним.
Ромка скоро вернулся с глиняным, потресканным в некоторых местах горшком, в котором пышно цвела бегония.
Это была самая красивая бегония из всех, которые мне когда-то таскал Ромка. Но мое сердце невольно сжалось. И нехорошее предчувствие подкралось к моему сердцу. Бегония была ярко желтой.
– Красиво, правда? – Ромка вытянул перед собой руки с цветком. Гордо встряхнул головой и протянул его мне.
– Нет, – тихо прошептала я. – Не надо, Ромка, пожалуйста, не надо.
Я растерянно качала головой.
– Эта бегония должна была умереть. Это ошибка…
Ромка беспомощно захлопал рыжими ресницами.
– Я не знал. Что ты так суеверна. Желтый цвет очень красивый. И плюй ты на эти суеверия. Ну, пожалуйста, ты же настоящая королева…
Да, я суеверна. Я не забуду этот март. Я никогда его не забуду. Мне скоро должно исполниться тринадцать. И я жду отца. Чтобы наконец справить день рождения. Но еще утро. Еще так долго до вечера. И я примеряю платье. И мама делает себе прическу. И раздается звонок в дверь. И кудрявый злотоволосый мальчишка, похожий на ангелочка, на пороге с огромным букетом желтых тюльпанов. И в букете маленькая записка.
«Мой Сашок. Мой дорогой котенок. Этим утром ты когда-то родилась. В самое золотое для нас время. Жаль, что я не могу тебя поцеловать этим утром. Пусть тебя поцелуют от меня эти золотые цветы. Твой любящий папа.»
Папа тоже не признавал суеверий. Мой папа был самым сильным человеком на свете. Но этого самого сильного человека не уберегла судьба. Его не уберег и ангел.
И не его ли ангел тем мартовским утром появился на пороге с букетом ярко желтых цветов. Золотокудрый и голубоглазый. И зачем он позвал моего отца за собой. И зачем он позволил ему умереть…
Я приблизилась к окну, чтобы никто не увидел моих слез. Выступивших на глазах. Чтобы никто не увидел на моем лице следы прошедшей боли.
Небо стало еще чернее. Тучи, казалось, вот-вот упадут на землю и раздавят ее. И дождь безжалостно хлестал по земле. И на ней появлялись грязные глубокие раны. И вспышка новой ненависти захлестнула меня. Ненависти к людям. Сумевшим разрушить мою жизнь. И я уже ненавидела Локарева, который был близок с этими людьми. Более того – он их любил. Он ими восхищался. Он боготворил их мир. Мне же этот мир был ненавистен. И мне показалось. Что я сейчас не выдержу. Закричу. Брошусь на Локарева. И он ответит за всех…
И вдруг я услышала его голос. Низкий. Мягкий. Грудной.
И я так же не поворачиваясь, прикрыла глаза.
Авансы розданы.
Уже растут проценты
отложенных на осень обещаний.
Вся жизнь разделена
на тысячу фрагментов:
отрезков-встречь,
отрезков-расставаний.
Кто я?
Рантье,
погрязший в практицизме,
стригущий медленно
купоны мелких вкладов,
уверенный:
пророка нет в отчизне
своей —
что ж более мне надо…
И мне показалось, что мне тринадцать. И это крутится наша пластинка. И мы ждем папу. Чтобы наконец-то отпраздновать мой день. И мама, успокаивая, кладет руку на мое плечо. И обнимает. И мне уже ничего не страшно. Уже ничего не страшно. Когда в песне есть такие слова. Когда у меня есть самый сильный на свете отец. Который борется со всякой падалью. Что есть моя мама. Которая может так обнимать, так успокаивать.
И я открываю глаза. И вижу рядом с собой Ромку. Он обнимает меня.
Я очнулась. Действительность мне уже не отвратительна. Потому что остались песни. Которые по-прежнему звучат. Потому что остался Ромка. Который умеет утешить, выращивая для меня сад из бегоний. И хотя в этот саду появилась одна ярко желтая бегония. Мне уже не страшно. Я больше не верю в приметы…
Мы, так же обнимаясь, повернулись к Локареву. Он прервал песню. И отложил гитару.
– А я-то думал. Где раньше мог тебя видеть, – первым прервал молчание Ромка. – Ну, конечно! Ты – Костя Локарев. Ну, теперь все нормально. Мне нечего стыдиться своего дома. Я знаю, ты уважаешь всякий дом. И запомни, в моем доме ты всегда желанный гость.
– Спасибо, – кивнул Локарев. – Мне по душе это место. Я давно ничего не делал по душе…
А потом мы сидели за круглым столом на кривых ножках. Горела свеча. И за окном по-прежнему лил дождь. Мы пили терпкий мартини и закусывали пригоревшей, уже остывшей яичницей. Нам было хорошо и уютно.
Локарев мгновенно нашел общий язык с Ромкой. В отличии от меня. Наверно, потому, что он пришел к Ромке через меня… Он изменился, помолодел. Его глаза горели. И он неустанно болтал.
– А потом я, устав от своего безделья и босоногого детства, совершенно случайно поступил в музыкальную школу… – рассказывал нам историю своей жизни Локарев.
– И был там отличником. Потом закончил консерваторию, потом… – продолжила я за него.
– А ты не перебивай, девочка, – он погрозил мне пальцем. – Потом как раз ничего не было. И школу я закончил кое-как. И никуда не поступил. Я просто начал писать песни. Наверное, потому, что мне все время кому-нибудь было нужно обязательно что-нибудь доказать. Самое интересное, что неизвестно кому. И неизвестно что. Мои песни понравились. Я создал команду из таких же ребят. Вобщем-то моих единомышленников. Мы репетировали в основном по подвалам. Как теперь помню. Так же горела свеча. Так же за маленьким решетчатым окошком – проливной дождь. Бутылочка дешевого винца. И мы очень счастливы… Мне кажется, так же, как теперь. Во всяком случае – я… Куда все это делось? То необъяснимое ощущение счастья. Вроде бы – ни гроша в кармане. Ни уверенности в завтрашнем дне…
– И куда же все это делось? – спросила я.
Локарев пожал плечами.
– Постепенно мы разбрелись в разные стороны. Один спился. Другой уехал, погнавшись за журавлем в небе. Третий просто женился.
– А ты, Костя?
– А я… То же мерцание свеч. Только на дорогих презентациях. Тот же проливной дождь. Только за окном особняка. Под скрип поленьев в шикарном камине. То же вино. Только стоимостью в недельный заработок среднего гражданина.
– И то же ощущение счастья?
Локарев задумался. Глубоко затянулся сигаретой.
– Скорее не ощущение. А желание счастья. Иначе какой смысл было все это воздвигать? Отказываться от прошлого? И даже если вообще нет счастья у таких как я. Они непременно его выдумывают. Чтобы все оправдать. Пожалуй, я выдумал тоже…
– И любовь к Марте ты тоже выдумал? – спросила я очень тихо. Полагая, что он не услышит. Он услышал.
– Марта… С нее все и началось. Я, пожалуй, влюбился вначале не в нее, а в ее блестящий мир. Где она жила. Я, босяк и бродяга, не мог устоять перед этим. Наверное, если бы я вырос в богатой семье. Я бы сам выбирал для себя любовь. Но тогда любовь выбирала меня. И у меня не было сил отказаться. И даже если этой любви не было вообще. Я с успехом ее придумал. Опять же, чтобы все оправдать. Марту ужасно раздражали мои песни – я от них отказался. Марта очень дорожила влиятельными людьми – и я стал их уважать. Марта хотела видеть рядом с собой респектабельного мужчину в смокинге – и я им стал. И тут два варианта ответа. Можно сказать, что мне ужасно повезло. А можно – что я ужасно несчастлив.
– И как бы ты ответил, Костя? – спросил Ромка.
– Мне даже не надо отвечать. За меня уже ответили. Правда, девочка, – и Локарев мне подмигнул.
– М-да, – протянул Ромка. – А вот Санька у нас в классе была самой умницей. Самой начитанной девчонкой. А как она рисовала! Как-то даже на международную выставку ее рисунки отправили. Помнишь? И при всем при этом она была отличной спортсменкой.
– Да? – глаза Локарева зажглись любопытством. – Ну, в этом я в общем-то не сомневаюсь. По борьбе, что ли?
– Да нет. По стрельбе. Ей вообще прочили блестящее будущее. Такое воспитание, такие родители… И к тому же – красавица из красавиц…
– По стрельбе? – переспросил Локарев. И усмехнулся, вероятно вспомнив мой промах. – Пожалуй, по стрельбе она никогда бы не стала чемпионкой. Для этого нужна не только твердая рука. Для этого еще нужно очень твердое сердце.
– В таком случае, это не про Бегонию. Ее сердце … – Ромка посмотрел на часы. И присвистнул.
– О, мне пора. Я здесь недалеко, сторожем в ночную. Временно, конечно. Пока не подыщу себе работенку получше. Ну ладно, ребятки, до утра. Вы тут располагайтесь. В бидоне – чистая вода. Если нужно переодеться – в шкафу вещи моих родителей. Можете временно взять. Идет? Было чертовски приятно вас увидеть.
– Мне тоже было очень приятно с тобой познакомиться, Роман, – искренне сказал Локарев. И пожал ему руку.
– Я тебя провожу, Ромка.
Мы вышли на крыльцо. Дождь потихоньку утих. И воздух был настолько свеж, что его не портил даже дым заводских труб.
– Ты его любишь, Саня? – тихо спросил меня Ромка.
Я рассмеялась.
– Да ты что, Ромка! Нам столько пришлось пережить вместе! Когда в любую минуту могли пристрелить! А ты говоришь – любовь. Любовь, Ромка – привилегия богатых и вполне довольных жизнью. А это, ты знаешь, не про меня.
– А я думал, что любовь не выбирает. Я не богатый и не совсем довольный жизнью. Но это почему-то про меня. Почему, Саня?
– До встречи, Ромка.
Я, не ответив на вопрос, обняла его на прощание. И поспешно скрылась в доме. может быть убегая от ночного холода. А может быть – от влюбленного взгляда Ромки.
Локарев сидел на том же месте. Склонив голову над нетронутым бокалом. Он настолько был погружен в свои мысли. Что не заметил как я появилась и села напротив него.
– Локарев, – тихо позвала я его.
Он встрепенулся. И медленно поднял на меня взгляд. Открыто улыбнулся.
– Этот парень, по-моему, очень тебя любит, девочка.
– С чего ты взял, – я пожала плечами. – Хотя, наверно, ты прав.
– А ты?
– Тебе это интересно.
– Можешь не отвечать. Но я думаю… Его есть за что любить. Он прямодушен, открыт. Он чем-то напоминает меня в юности. Только в отличие от меня, он еще очень смел. Ты бы могла быть с ним счастлива, девочка…
– Может быть, – неопределенно протянула я. – Но смелость, наверное, не врожденное качество?
Я вопросительно посмотрела на Локарева. Он не отвел взгляд.
– Наверное. И если бы я шел по тому пути. Который выбрал изначально. Вернее. Который мне изначально подсказала судьба. Все бы было обязательно по-другому. И я был бы совсем другим. Знаешь, если идти против самого себя, в итоге натыкаешься на тупик… Я с детства мечтал быть смелым парнем. И поэтому начал писать про смелых людей. Уверовав, что в конце концов я стану своими героями. И так бы обязательно случилось. Но… Я выбрал другое. Борясь за справедливость. Я в итоге встал на сторону несправедливости. Так было легче… И что я имел, когда был поэтом? Кроме шквала аплодисментов и преданности поклонников – пожалуй ничего. Но я жил так, как хотел. Я жил в ладу с самим собой. А потом я имел все. Но это был уже далеко не я. И я сам себя обманывал, что счастлив. Ты знаешь, обманывать себя – проще простого. В жизни всегда есть выбор, девочка.
– Но можно к правильному выбору прийти через множество ошибок, Локарев. Это никогда не поздно сделать.
– Может быть… Ты знаешь, я очень скучаю по своему прошлому. И только, влипнув в эту историю. Можно сказать, благодаря тебе, я в этом себе признаюсь. Раньше мне казалось, что я ненавижу свое прошлое. Что он портит мне жизнь. А оказывается, я его очень любил. И поэтому старался не думать о нем. Не расстраиваться. Но я скучаю по аплодисментам, по восхищенным взглядам. Я был тогда очень нужен. Кому я нужен теперь… Помню, одну девочку в голубеньком платьице. Она всегда брала билеты на первый ряд. И всегда плакала, слушая мои песни. А потом дарила цветы с записочкой всегда одного и того же содержания: «Вы мне помогаете жить.» Это, возможно, кажется банальным.
– Банальностей боятся только бездарности с претензией на оригинальность. Настоящий талант никогда не боится банальностей.
– Не ты ли была той маленькой девочкой в воздушном платьице?
– Нет, Локарев. Но, думаю, я могла бы написать тебе тоже самое.
– М-да… Ты была совсем другое. Я же привык за последние годы судить лишь по внешнему виду. Так научила меня Марта. С внешности начинается стоимость человека. Вот так… А ты оказалась совсем другой. Рваные джинсы. Стоптанные кеды. Лохматая стрижка. Майка с моим безвкусным портретом. И много души!.. Я родился босяком. Но встретив Марту. Стал толстосумом. Ты родилась в обеспеченной интеллигентной семье. Но, потеряв родителей, стала босячкой. А все должно было быть наоборот. Значит – не всегда мы выбираем. Значит, быстрее всего – судьба выбирает за нас.
Я отрицательно покачала головой.
– Судьба просто подталкивает нас к выбору. Ты вполне мог противостоять Марте. И добиться успеха другим путем. И другого успеха. Нужного и тебе, и людям. Я могла более стойко держать удары судьбы. И не отчаиваться. И бороться. И найти свое место в жизни… Вот так, Локарев. Все равно выбираем мы. А судьба специально перетасовывает карты. Чтобы проверить каждого из нас. И кто не выдерживает проверки, тот и оказывается в тупике… Я обязательно должна была бороться. И, хотя бы ради памяти моих родителей, кем-то стать в этой жизни. Так было изначально намечено судьбой. Я же стала опускаться… Ты должен был не разбазаривать свой талант, данный судьбой и Богом. Но ты отказался от него. И в итоге – потерял себя… Но у нас еще все впереди. Мы еще молоды, Локарев. И каждый из нас может исправить свои ошибки.
Локарев взял мои руку. И крепко пожал. И нежно погладил ее. И с благодарностью на меня посмотрел.
– Кого благодарить: судьбу, Бога или случайность, что я тебя встретил? Что я словно проснулся. Что теперь у меня все будет совсем по-другому…
– Благодари всех вместе. И себя тоже. Что нашел силы понять…
Уже было поздно. Уже давно перевалило за двенадцать. Но, несмотря на усталость, спать совершенно не хотелось. В предбаннике я умыла свое тело чистой, колодезной, нагревшейся за день водой. Кожа моя порозовела. И мне показалось. Что я смыла с себя всю грязь последних дней. А потом мне захотелось переодеться. Мне так надоели эти рваные джинсы и эта безвкусная майка. С которой фальшиво улыбался мой новый друг. У моего друга совсем другая улыбка!
Я скрылась в другой комнате. Оставив Локарева за столом. В глубоких раздумьях. Ему это было необходимо. И ему это было к лицу.
А я распахнула Ромкин шкаф настежь. И перед моим взором открылась выставка самых красивых нарядов.
Это была одежда Ромкиных родителей. Несмотря на простоту. Свойственную тому времени. В них было столько изящества, шарма и естественной красоты. Что никакие сегодняшние модельеры не смогли бы сотворить подобное. И я даже пожалела этих дорогостоящих красавиц. Выбрасывающих бешеные деньги за фальшивку и безвкусицу.
Крепдешиновые воздушные платья в мелкий цветочек. Хлопковые пиджаки. Широкие штаны, как у матросов. Широкополые фланелевые шляпы. Изящные соломенные шляпки, перевязанные атласными лентами. Мне эти вещи так напомнили гардероб моих родителей. Сразу повеяло родным, теплым и очень дорогим. Сразу вновь напомнило о счастливом и добром времени. Все-таки в вещах застывает время. И память…
Я появилась в комнате. И стала позади Локарева. Легкое голубое платьице в темные васильки. Соломенная голубая шляпка с темно синим бантиком на боку. На ногах – узкие лодочки.
– Привет, Локарев! Ты помнишь ту девочку в первом ряду? Спой, пожалуйста, для нее еще один раз.
Локарев медленно повернулся ко мне. Задумчивость во взгляде сменилась удивлением. Потом восхищением.
– Какая ты красивая, девочка!..
Он взял гитару. Плавный перебор струн. И песня… Песня для девочки в голубом. В первом ряду. Но пока еще не для меня…
А потом мы вышли на крыльцо. И, задрав головы, смотрели на звезды. Они были так далеко от нас. Но я знала. Как к ним можно приблизиться. И как приблизить…
– Идем, Локарев. Я покажу тебе Полярную звезду.
– Я ее вижу.
Но я упрямо покачала головой. И потащила его за собой. Еще подъезжая, я заметила где-то рядом аэродром. И теперь, найдя недалеко от дома высоченную вышку для прыжков с парашютом, повела Локарева именно туда. Ему это было необходимо. Он должен был вновь поверить в себя. Он должен был сегодня победить себя. И уже раз и навсегда. Чтобы не оставить места для ошибок…
– Ну, же, идем, Локарев.
Он резко остановился у вышки. И упрямо покачал головой.
– Нет, девочка. Я не пойду.
– Нет, ты пойдешь!
– Ты вновь хочешь приставить ко мне наган? – рассмеялся он.
– Если понадобиться, то приставлю!
Он шутливо поднял руки вверх и стал подниматься по крутой лестнице впереди меня.
Мы очутились на небольшом четырехугольном островке. Поднялся ветер. И он гнал тучи. Которые поглощали алмазные звезды. Но Полярная звезда единственная не сдавалась. И вызывающе сверкала среди обрывков туч. И мне показалось, она сверкает ради нас.
Было прохладно. Ветер путал наши волосы. Развивал мое платье. Локарев прикрыл глаза. Он боялся смотреть вниз.
– Ну же, Локарев! Посмотри, как красиво! Вон блестит речка! А вон – огни города! Попробуй, Локарев! Один раз! И ты никогда больше не будешь бояться! Поверь мне!
Он глубоко вдохнул. Взял мои руки в свои. Крепко их сжал.
– Ну же. А теперь…
А теперь он неожиданно. Как в полубреду. В порыве. Сильно поцеловал меня в губы.
И я от неожиданности. Или в полубреду. Или в порыве. Ответила на его поцелуй.
И уже не настаивала смотреть вниз. И уже забыла. Зачем мы здесь. На этой верхотуре. На четырехугольном островке. Под единственной мерцающей звездой. Под густыми рваными облаками. Одни во всей вселенной…
– Саша… Сашка… Сашенька… – первый раз он назвал меня по имени. И повторял его как заклинание. Чтобы убедиться. Что это мое имя. Что оно самое красивое. И самое дорогое.
Я прижалась к его груди. Я гладила его волосы. Я сжимала его руки. Я любила. Я была счастлива. И я уже знала. Что такое счастье.
Это был пир во время чумы. Эта была любовь, обрученная с опасностью. Это было будущее, которое никогда для нас не наступит.
Я плохо помнила, как мы добрались до дома. Все так же крепко обнявшись. И произнося нелепые и ничего не значащие слова. Как мы упали на старый диван. И он так же вызывающе заскрипел. Как сладко, до головокружения пахло в доме розами. Вперемежку с подгоревшей яичницей. Как вновь хлынул дождь, настойчиво барабаня по подоконнику. И как по-прежнему прямо в окно вызывающе светила Полярная звезда.
И когда перестал стучать дождь. И Полярная звезда погасла. И притупился пьяный аромат роз. Я сладко уснула…
Я проснулась от легкого стука в окно. Я вскочила с дивана. И взглянула на Локарева. Он крепко спал, уткнувшись носом в подушку. Слегка посапывая во сне. Взрослый ребенок… Мне показалось, я намного старше его. Наверно, потому, что мне гораздо больше его пришлось пережить. И с каждым пережитым трагическим днем я утрачивала способность бояться…
Набросив на себя то же голубенькое крепдешиновое платье. Я приблизилась к окну и распахнула его настежь. Лучи раннего солнца ударили мне прямо лицо. И в этих рыжих сверкающих лучах я разглядела маленькую сухонькую старушку. Она приветливо улыбалась мне и протягивала большой железный бидон.
– Вот молоко, совсем свеженькое. Ромка его очень любит. А ты кто такая будешь, красавица? Никак подруга?
Я утвердительно кивнула. И выскочила босиком на крыльцо. И приняла из рук старушки бидон с молоком.
– Родители его давно померли, – объясняла мне старушка, – он к тетке и переехал. А потом и тетка, царство ей небесное. Он теперь сюда и вернулся. А дом-то неухоженый. Старый. И Ромка один во всем белом свете. Вот я его и подкармливаю. Чем Бог послал. Жаль парня. Ты, вижу, девушка, хорошая. Может, Ромке станет полегче…
Я улыбнулась в ответ старушке.
– Станет, бабушка. Я ему помогу. Я его не оставлю.
– Ну и слава Богу. А молочко пейте. На здоровьице. Вам, молодым, нужна сила.
– Спасибо.
Я долго смотрела вслед удалявшейся, сгорбленной старушке. Я стояла босиком на влажной от дождя траве. И прижимала к груди бидон с парным молоком. И кто сказал. Что это не рай?
В доме на столе я заметила лист бумаги, исписанный мелким почерком. Это были стихи. Когда я спала, их написал Костя. И уже для меня.
Я вновь выскочила во двор. Отворила калитку запущенного сада, заросшего сорняками. Мои босые ноги ступали по влажной земле. Капельки дождя падали с деревьев на мое лицо. И утреннее солнце согревало мое тело.
По чистой и белой бумаге ночи
Пройдет Ренуаром утро,
Упрет в подоконник руки, хочет
Окно отворить как будто.
Откроет; задумается. Согнется
Денницы рука в локте.
В ладошку упрет подбородок солнце —
Клубочек рыжего котика.
В саду кроме случайных диких цветов ничего не росло. Я нарвала букетик из маков, васильков и колокольчиков. И уже дома вложила в него записку: «Ты мне вновь помогаешь жить.»
Я никогда не была девочкой в голубом. Сидящей в первом ряду. Но сегодня я ей стала. Это цветы для Локарева. Конечно, букеты утром приносят парни в постель для своих любимых. Но у нас с Локаревым всегда было все наоборот. К тому же он должен вновь почувствовать. Что у него есть благодарные зрители в первом ряду. Он вновь должен услышать шквал аплодисментов. И прочитать записку от влюбленной поклонницы. Ему это было необходимо. Чтобы вновь жить дальше. Но уже по-другому.
И кто сказал, что это не рай? Где-то поют петухи. Лучи солнца стучаться в окно. На столе кружка с парным молоком. Букетик из полевых цветов. Стихи, посвященные мне. И где-то совсем рядом – мой возлюбленный. И кто будет утверждать. Что это не рай?
Во всяком случае, только не Костя.
Он вдохнул аромат свежих цветов. Прочитал записку. Выпил кружку теплого молока. Крепко прижал меня к груди. И долго не отпускал…
А потом вернулся Ромка. Сонный, уставший. Но, увидев нас, очень обрадовался.
– А я, честно говоря, грешным делом подумал. Что вы не выдержите в этой дыре и ночи. Сбежите. Ну как, тяжко вам здесь пришлось?
Мы с Локаревым переглянулись. И громко расхохотались.
Позавтракав наспех, Локарев решительно встал из-за стола. И серьезно сказал.
– Мне срочно нужно позвонить.
Я вопросительно взметнула бровями.
– Да, Саня, я уже все решил. Скрываться уже не имеет смысла. Мы застрахованы признанием Роба. И все же я сделаю контрольный звонок. А потом… – Локарев неожиданно тепло улыбнулся. – А потом все узнают правду. И благодаря этой правде все будет по-другому… У нас с тобой, Саня. Мы еще молоды. И не поздно исправить свои ошибки.