Сазанович Елена Ивановна. Смертоносная чаша [Все дурное ночи]

   Знаешь, здесь работает очень умная голова. Толмачевский такого не потянет ни за что. Ловко придумано. Собрать всех людей с неуравновешенной психикой в одном месте, чтобы они окончательно друг друга добили своими разочарованиями и трагедиями. Хотел бы я взглянуть одним глазком на этого гениального режиссера, сочинившего «КОСА».
   – Чтобы узнать его имя, нужно найти Толмачевского, – предложил я. – Он, думаю, о-очень много знает, если это не его рук дело. Может, он гораздо умнее, чем мы думаем, и только притворяется жлобом-бизнесменом в ярко-бордовом костюме.
   – Наверняка Порфирий его уже вычислил. В любом случае я тебе завтра перезвоню, и мы вместе решим, что делать.
   Я улыбнулся.
   – Нет, Вано. Теперь и я могу тебе звонить. Разве не так? Или, кроме второго лица, у тебя есть еще третье? Может быть, ты вскоре окажешься главой международной полицейской мафии?
   – Я тебя разочарую, Ник, но я всего лишь рядовой сыщик. И поделиться с тобой доходами мафии не могу. А жаль. Мы бы неплохо могли провести время. Я бы купил себе ярко-желтый костюм. И все бы тут же поняли, что я – при больших бабках. Но, увы… Кроме всего – я холостяк! А ты безнадежно влюблен.
   Я вздохнул.
   – И к тому же – женат.
   – Говорят, у тебя очаровательная жена. Везет же некоторым. Одним сразу две очаровательные женщины. А другим лишь серые милицейские будни.
   – Поверь, Вано, мне очень часто хочется поменяться с тобой местами.
   – Очень даже верю, Ник. Да, кстати, на всякий случай: поскольку ты теперь выступаешь в роли детектива, ты обязан хранить служебную тайну.
   – Думаю, к моей жене это не относится. Она не раз нас выручала. До завтра, Вано.
   И мы, крепко пожав друг другу руки, расстались. По пути к своему дому я не переставал думать о Васе. Рядом с Вано мне было легче: этот парень умел придать сил и приглушить отчаяние. К тому же мой мозг заполняли заботы, обдумывание разных фактов. Теперь же, когда я остался наедине с собой, меня с новой силой переполняла боль. Я видел перед собой любимую девушку совершенно одну. В пустой серой камере. В этом замкнутом глухом пространстве. Кричи не кричи – не дозовешься. Она не заслужила такого наказания. Не заслужила. Я видел ее серые раскосые глаза, в которых застыла печаль. И просьба о помощи. Я видел ее дрожащие тонкие руки, уцепившиеся в железные прутья кровати, и мне вновь становилось страшно. Господи, вдруг ее надолго не хватит? Вдруг она не выдержит этого кошмара? А выдержал бы его я, здоровый, крепкий парень?
   Но я старался гнать от себя эти мрачные мысли, чтобы, воспользовавшись моей слабостью, они не переполнили меня, не захлестнули, чтобы я не успел в них захлебнуться. Я гнал, гнал, гнал их, чтобы они не победили меня!
   Я ускорил шаг. Как это ни подло, но я вновь нуждался в Оксане. В ее теплом грудном голосе. В ее спокойных жестах. В ее правильных, мудрых словах.
   Как это ни подло, но, едва увидев на пороге жену, я тут же заключил ее в свои объятия, одновременно искренне тоскуя о Васе. Я прекрасно понимал – и об этом мне не раз напоминала Оксана, – что я вечный ребенок, который нуждается в утешении, которому страшно сталкиваться лицом к лицу с неприятностями и которому постоянно необходимо чье-то плечо рядом. В данной ситуации было рядом плечо моей жены, и я принял его. Мне нужна была сегодня эта мудрая женщина, чтобы я вконец не отчаялся, чтобы мрачные мысли вконец не одолели меня.
   – Опять что-нибудь случилось, Ник? – Она с тревогой посмотрела на меня.
   Боже! Сколько раз она произносила эту фразу: «Что-нибудь случилось, Ник?» Боже! Сколько раз она смотрела на меня встревоженным взглядом. И сколько раз мне становилось легче от этого. Оттого, что есть на белом свете человек, искренне переживающий за меня. И сколько раз, чувствуя свою вину перед ней, я так ничего и не желал исправить…
   – Случилось, Оксана. А впрочем, нет. Мне просто плохо. Вновь обвиняют невиновного человека. И вновь я бессилен что-либо изменить.
   Я торопливо, на одном дыхании поведал жене о том, что случилось этим вечером. Ее потрясло убийство Анны. Она искренне жалела эту женщину, образ которой я описал с таким чувством.
   – Она была, наверно, слишком неординарна, Ник, – вздохнула Оксана. – Такие люди часто плохо кончают. Я так никогда не смогу сверкать. Но и за свою жизнь я поэтому относительно спокойна.
   Но мой рассказ о превращении скульптора Вано в капитана милиции Зеленцова ее крайне обрадовал.
   – Ну и слава Богу! Очень уж меня мучил этот вопрос. А теперь, если вы действуете вместе, я могу за тебя не беспокоиться.
   Светлые глаза Оксаны радостно блестели, и она хитро улыбалась. Пришла моя очередь спросить, что случилось.
   – Что? Ник, ты прекрасно знаешь, как я за тебя болею. В общем, после того, как ты мне позвонил… Помнишь, я тебе рассказывала про эти наркотические вещества – суициплоиды? Помнишь? Что их фактически невозможно завезти в нашу страну? Они жестко охраняются законом.
   – Да, да, милая, – торопливо сказал я, – ну и? Что же потом?
   – Не торопи меня, Ник. Всему свое время. Так вот, после этого телефонного звонка я решила действовать самостоятельно. На Порфирия, как я поняла, надежды мало. Он вряд ли поверит вам на слово. И не побежит проверять это вино. Вот я и решила сделать это собственными силами.
   – Собственными силами? – От удивления я округлил глаза. – Но как же тебе удалось добыть вино?
   – Знаешь, при моих связях это не так уж трудно было сделать. Ведь некоторые мои пациенты, как ты знаешь, стали впоследствии членами «КОСА». Одному из них я и позвонила. И попросила достать мне парочку бутылок этого вина. Якобы для небольшого семейного торжества. Я наплела что-то типа того, что, мол, слышала о прекрасных свойствах этого ароматного напитка. Впрочем, можно было особенно не распространяться: вино действительно чудесное, да и пациент мне многим обязан. Так что он даже счел за честь отблагодарить меня! Ты прости, Ник. Но в ожидании тебя я пару бокалов уже осушила.
   – Ради Бога, Оксана! Какие же ты получила результаты? Хотя… – Я махнул рукой. – Если ты безбоязненно пила это вино, значит…
   – Ты прав, Ник, – продолжила моя жена. – Ты абсолютно прав. Никаких наркотиков там не было! И быть не могло! Во всяком случае, в закупоренных бутылках.
   – Да, их могли добавить непосредственно в клубе, – задумчиво протянул я. – Хотя тогда непонятно другое: зачем было этот «Реквием ночи» убирать из меню якобы под предлогом, что западные фирмы отказались поставлять его?
   – Ах так! – воскликнула Оксана. – Значит, этих бутылок уже не существует в «КОСА»? Очень любопытно. Давай рассуждать логически. Если в закупоренных бутылках нет никаких наркотиков, то администрации «КОСА» незачем бояться проверки. И, если бы она специально убрала вино… то навлекла бы на себя еще большие подозрения. Нет, Ник. Тут что-то не сходится!
   – Тут все не сходится! Я думаю, Оксана, Вано ошибся насчет вина. У него чересчур разыгралось воображение. Если честно, я и сам сомневался в правильности его подозрений. Вино как вино. Очень приятное на вкус. Нет… – Я покачал головой. – Не здесь нужно искать. Конечно, людей подталкивали к самоубийству, но не таким изощренным способом. Это к тому же рискованно. Да и как можно добыть этот наркотик? И денег сколько на него нужно! И вообще тогда следует говорить о какой-то международной мафии! Это звучит нереально. Администрация «КОСА» действует крайне осторожно, расчетливо.
   – Похоже на это, Ник. И все же… Вполне возможно, что кто-то из «КОСА» действовал в одиночку. И Толмачевский, и наверняка Анна бывали за границей. Здесь мафия вовсе необязательна. Можно добывать наркотики непосредственно через частное лицо. Так оно и бывает. Лишние свидетели никому не нужны. Но… Но все же, мне кажется, ты прав. Что-то не вяжется в этой истории. Но я рада, что одно ложное звено в цепи отпало и я чем-то смогла тебе помочь.
   – Не чем-то, а очень многим, Оксана! – Я в порыве благодарности нежно поцеловал ее тонкую руку. – Ты избавила нас от лишних хлопот и от лишних подозрений. Так ты говоришь, тебе принесли пару бутылочек этого божественного «Реквиема ночи»? – И я заговорщицки подмигнул. – А не распить ли нам по этому поводу бутылочку?!
   Оксана погрозила мне пальцем, и вскоре наш маленький журнальный столик был просто, но со вкусом сервирован. Бутылка «Реквиема ночи» с парой высоких бокалов. Тонко нарезанный сыр. Свежий хлеб с румяной душистой корочкой. Ярко-красные сочные помидоры. Этот стол был сооружен всего за несколько минут, и настолько красиво и аппетитно, что я проглотил слюну, подумав, что наш скромный ужин не идет ни в какое сравнение с дорогим экзотическим ужином в «КОСА». Все-таки Оксана умеет любой ерунде придать элемент изящества, и любое дело горит в ее сильных руках.
   Этой ночью мы по-прежнему спали в разных комнатах. Оксана давно смирилась, что мы уже не муж и жена, а скорее верные друзья, и я был благодарен ей за понимание. Она не заводила разговора о разводе, но его неизбежность мы одинаково чувствовали. И я мысленно поклялся себе, что, даже расставшись с Оксаной, никогда не забуду о том, как она мне помогала все это время, и в трудную для нее минуту всегда прибегу на помощь. Хотя мне трудно было представить жену, взывающую о помощи: она всегда справлялась с трудностями сама. И всегда с достоинством. И за это я ее безмерно уважал и ценил. Но любил (наверно, к сожалению) совершенно другую…
   Васька… Я мысленно поцеловал ее в губы. Провел ладонью по стриженым пепельным волосам. И сказал вслух:
   – Спокойной ночи, милая. Спокойной ночи.
   Хотя отлично понимал, что спокойная ночь за решеткой – это миф…
   Рано утром меня разбудил пронзительный телефонный звонок. Схватив трубку и услышав густой бас Вано, я не удивился. Он взволнованно и торопливо сообщил, что Толмачевский в данный момент дома и мы немедленно должны отправиться к нему, чтобы застать господина управляющего и выжать из него максимум информации.
   Я, накинув пальто на плечи, выскочил из дома, даже не предупредив Оксану. В ее спальне было тихо, и я решил ее не тревожить.
   На улице заметно похолодало. Уже закончились те теплые денечки, в которые я перешагнул порог «КОСА». Осень уже не заигрывала с летом, а, напротив, настойчиво и упрямо, не спрашивая ни у кого, утверждалась холодным ветром и мелким дождем. Я, подняв воротник своего длинного черного пальто и уткнувшись носом в бежевый длинный шарф, летел на всех парах навстречу Вано.
   Мы встретились неподалеку от дома Толмачевского. Вано на сей раз вырядился в дутую малиновую куртку, из-под которой вызывающе выглядывал толстый свитер, разукрашенный бегущими оленями. Он даже издалека не производил впечатления работника правоохранительных органов: ярко выраженная бандитская физиономия; бритая голова, которую сегодня венчала яркая шапочка с помпоном; остроносые туфли на широком каблуке – все свидетельствовало о том, что этот парень занимается чем угодно, только не защитой рядовых граждан от сомнительных элементов.
   Напротив, при первой встрече с Вано каждому наверняка хотелось быть как можно подальше и на всякий случай просить помощи у сотрудников милиции. Впрочем, я его удачно дополнял. Несмотря на то, что моя рожа выглядела чуть интеллигентней и внешний вид был поприличней, можно было подумать, что я босс – маленького роста, горбоносый, в длинном, до пят, черном пальто и грубых черных ботинках на толстой подошве. Босс, на которого и работает отпетый бандит по кличке Вано.
   В общем, прохожие на нас подозрительно косились, когда мы решительно направлялись к дому, где проживают милая девушка Василиса и ярчайший представитель молодых бизнесменов, не милый нашему сердцу господин Толмачевский. Со стороны выглядело: мужики идут на дело.
   – Силой притащим его к Порфирию, – отчеканил Вано у двери Толмачевского.
   Мы резко позвонили и встали по обе стороны двери – на случай, если управляющий станет сопротивляться.
   За дверью послышался какой-то шорох, потом звон разбитой посуды и наконец – тяжелые шаги.
   Мы застыли в напряженном ожидании.
   Дверь широко распахнулась – и на пороге, держась обеими руками за косяк, появился абсолютно пьяный Толмачевский. Стрелять в нас он, безусловно, не собирался, поскольку был не в состоянии даже пошевелить одним пальцем.
   – А-а-а, вы… – прохрипел он и неверными шагами направился в гостиную.
   Мы, переглянувшись, последовали за ним.
   Да, в таком неприглядном состоянии я никогда и не чаял застать господина Толмачевского. Тем более его модерновую квартиру. Запах стоял такой, что я тут же пожалел, что не ношу с собой противогаза. Белое льняное покрывало с фетровыми аппликациями, скомканное, валялось на полу, залитое чем-то жирным и липким. Овальный столик был заставлен пустыми бутылками из-под вина и пива, рядом с которыми валялись объедки колбасы, хлеба, сыра. Кремовые вертикальные жалюзи на окнах были кое-где оборваны, словно за них цеплялись, чтобы не упасть окончательно. Палас – в мокрых грязных следах и крошках. По всей гостиной разбросана мятая одежда.
   Конечно, я мог бы сказать, что праздник здесь удался на славу, но это было бы неправдой. Я чувствовал, что Толмачевский пил не от радости. Он – чистюля и аккуратист, ярый сторонник порядка и ярый любитель вещей – наверняка впервые за свою мещанскую жизнь позволил себе такой хаос, и наверняка с горя. Еще вчера в этой самой гостиной лежала убитая женщина. Женщина, с которой он был очень близок. И я видел, что он искренне переживает ее смерть, – это меня несколько озадачило, поскольку совсем недавно я был уверен, что если и не он убил, то непременно приложил руку к этому хладнокровному убийству.
   А сейчас я видел перед собой несчастного, в одну ночь опустившегося человека. Его прежде холеное лицо заросло густой щетиной. Всегда аккуратно уложенные волосы теперь беспорядочно взбились и даже кое-где слиплись. Под глазами чернели глубокие круги. Невидящим взглядом он смотрел в одну точку на стене и молчал. Мы с Вано переглянулись. Трудно было поверить, что он играет в боль, а не живет ею. И мы, придя сюда с определенной целью – обвинять его, теперь вынуждены были на месте изменить тактику.
   – Игорь Олегович, – начал, неестественно громко откашлявшись, мой друг, – скажите, пожалуйста, Анна…
   Но Толмачевский не дал ему до конца высказаться. При имени Анны он вздрогнул, как-то весь съежился, часто заморгал – и по его небритым щекам потекли крупные слезы.
   – Анна, – прошептал он совершенно белыми губами. – Боже, Анна… Это неправда. Конечно же, это неправда. – И он, как ребенок, с надеждой посмотрел на Вано. – Ведь она жива? Скажите, она жива?
   В ответ Вано опустил голову. Вдруг Толмачевский засмеялся. Он смеялся с каким-то надрывом, запрокинув голову. Не скажу, что мне понравился этот смех. Я даже невольно поежился. Но у Вано нервы были покрепче моих.
   – Игорь Олегович, – уже гораздо суше, без лишних сантиментов отчеканил Вано. – Игорь Олегович!
   И этот леденящий хохот также резко прервался – спокойный тон моего друга на миг привел в чувство Толмачевского. Он оглядел нас более осмысленным взглядом, словно только теперь увидел. Потом взял бутылку с оставшимся вином и попытался налить в бокал, но это ему не удалось: его руки так дрожали, что вино пролилось на когда-то белые штаны. Он поморщился и громко выругался, как последний грузчик, начисто забыв, что еще вчера демонстрировал свою высокую культуру в самых престижных кругах общества, здороваясь за руку со столичными знаменитостями. И почему только горе отрезвляет человека? Почему для того, чтобы стать собой, нужно обязательно пережить боль?
   Вано сам налил Толмачевскому полный бокал вина. Тот залпом выпил и глубоко вздохнул. Глаза его заблестели, ему стало гораздо легче, и он даже нашел силы вспомнить, что является не кем иным, а господином Толмачевским, и с высоты своего сомнительного положения высокомерно взглянул на нас. Но хватило его не надолго: как только Вано напомнил ему об Анне, он сразу же сник и вновь, как страус, втянул голову в плечи. Имя Анны на него действовало магически. И он не мог уже думать о себе. Он думал о ней. Наверное, черт побери, он ее очень любил! И, видимо, было за что любить такую женщину.
   – Вы обязаны помочь следствию, – продолжал в том же тоне Вано, – обязательно должны. Я не могу и не хочу обвинять вас. У вас железное алиби. К тому же я вижу, насколько вам тяжело. Но одновременно с этим я уверен, что вы знаете убийцу. И, если вы действительно любили эту женщину, ваш долг – назвать имя преступника!
   – Мой долг, – вяло повторил за Вано Толмачевский. – Любил… Какое теперь это имеет значение? Какое?.. Господи, если ее нет… Где она теперь?.. Анна… И что вы понимаете?.. Все к черту! Все! Зачем мне теперь эти бабки! Зачем эта мебель! Эти тряпки! Картины!
   Он неожиданно вскочил с места и изо всей силы ногой перевернул стол – все повалилось на пол.
   – Зачем?!! Когда она мертва! Когда уже ничто не воскресит ее!!!
   Он стал отчаянно срывать со стен картины авангардистов, топтать их ногами.
   – И что, что теперь имеет ценность?! Это? К черту это! Какая это ценность, если она мертва! Только жизнь… Единственное, что имеет цену! Только жизнь. Но мне… Зачем мне она теперь… И на что я ее тратил, Господи, на что?..
   Толмачевский явно впал в беспамятство, и я сделал попытку успокоить его. Но Вано резким движением руки остановил меня. И прошептал:
   – Не стоит, Ник. Ему это сейчас нужно. Он должен все это выплеснуть, только тогда, возможно, успокоится, и у нас появится шанс, что он все расскажет. Да к тому же и протрезвеет, а это очень нужно…
   Толмачевский продолжал громить все, что попадало под руку. Билась вдребезги посуда из богемского стекла. Разлетались осколки статуэток. Рвались на части яркие, дорогие тряпки. А мы терпеливо ждали, когда это закончится. Наконец он резко остановился. Расчет Вано оказался верным: управляющий как-то враз отрезвел и взглянул на нас вполне осмысленным взглядом.
   – Что вам угодно, господа? – тихо и спокойно спросил он.
   – Вы должны помочь нам, – терпеливо повторил свою просьбу Вано, – должны, Игорь Олегович. Я не поверю, если вы станете утверждать, что не знаете убийцу.
   – И правильно не поверите, – неожиданно откровенно признался Толмачевский, чем совершенно нас ошарашил. Видно, его настолько потрясла смерть любимой женщины, что теперь он был готов на все. И главное – на правду. И все же мы слишком рано обрадовались. Вано наклонился вперед. И его глаза жадно заблестели.
   – Значит, вы можете назвать убийцу, Игорь Олегович?
   Толмачевский также спокойно кивнул головой.
   – Могу.
   Наступила тишина, и только напольные часы красного дерева тикали неимоверно громко – их удары совпадали с ударами моего пульса. Я тоже внезапно успокоился, физически вдруг ощутив, что все самое страшное – позади, что совсем скоро я встречусь с Васей и моя жизнь наконец-то изменится в самую лучшую сторону.
   Мы, затаив дыхание, ждали ответа. Мы не прерывали молчания, словно боялись спугнуть Толмачевского.
   – Я знаю убийцу, – наконец произнес управляющий, – но не скажу его имени.
   – Почему? – не выдержав, громко выкрикнул я, и удары моего пульса вновь намного перегнали тиканье напольных часов.
   – Я должен сам… Сам кое-что решить, разобраться и убедиться. Я не во всем уверен. И потом… – Он взглянул на часы. – Через час я должен быть в прокуратуре. До этого времени я успею кое в чем разобраться. И, именем Анны клянусь, я это сделаю.
   – Вы убьете его! – закричал я. – Вы не должны этого делать!
   Глаза Толмачевского недобро блеснули.
   – А что, по-вашему, я должен делать? Ждать суда? Ждать милости от закона? А если закон окажется настолько милостив, что пожалеет преступника?! Что тогда? И даже если приговор вынесут по максимуму – это все равно не смерть! Понимаете, в любом случае – это жизнь! А Анна – мертва! Что бы вы сделали, если бы вашу любимую девушку убили? Ответьте мне, что?!
   Я промолчал. Я бы тоже, наверно, отомстил сам. И, наверно, собственными руками уничтожил бы убийцу. Но, к счастью, судьба мне не предоставляла такого выбора.
   Наконец Вано вставил свое веское слово:
   – Игорь Олегович, я не имею в данный момент санкции на ваш арест, но, как представитель закона, обещаю, что милости от суда убийца не дождется! Обещаю! На его совести уже два преступления! А если деятельность «КОСА» связана с незаконными махинациями, то как знать, сколько в сумме преступлений на счету у убийцы. Поэтому предлагаю поехать с нами добровольно для дачи показаний. Вам это обязательно учтется.
   Толмачевский вновь нехорошо на нас посмотрел.
   – Учтется, – усмехнулся он. – Да, вы правы, деятельность «КОСА» во многом антизаконна, и я обязательно сделаю заявление по всем надлежащим пунктам. И… – Он внезапно сам себя оборвал, глядя куда-то вдаль, мимо нас, своими темными, восточными глазами. – И я вам обещаю. Я не стану сам вершить суд. Вы правы. Но я должен своими силами привести преступника в прокуратуру. Это для меня крайне важно. Не потому, что хочу облегчить себе наказание – моя песенка уже спета: и жизнь, и свобода для меня потеряли всякий смысл. Но я должен сам… Я согласен, суд должен состояться, потому что личность преступника требует суда и дело это вызовет огромный резонанс в обществе. Огромный. Посмотрим на все эти благовоспитанные сливки общества… – На губах Толамачевского появилась жесткая, змеиная ухмылка. Он явно что-то замышлял. Вано попытался тянуть время и отвлечь его, чтобы продумать наши дальнейшие действия.
   – Скажите, Игорь Олегович, – начал он, – а, если бы Анна не была убита, вы бы так же продолжали заниматься грязными делишками?
   Толмачевский в упор взглянул на Вано. Его взгляд стал задумчив.
   – Откровенно? Впрочем, сегодняшний день я посвящу правде. Со мной это не часто случается. А точнее, случилось впервые. Я никогда не любил правды. Это привилегия нищих. Я всегда предпочитал роскошь, путь же к ней лежит через ложь. Но сегодня… За одну ночь я превратился в немощного старика. В одну ночь уместилась вся моя жизнь, прошлая и будущая. В одну ночь я по-настоящему осознал, что такое любовь, смерть, ненависть. Вы спросили, если бы не умерла Анна… Что ж, я отвечу. Я жил бы, как жил всегда. Лгал, притворялся, делал культ из вещей. Не любил людей. Презирал чувства. Впрочем… – Он безнадежно махнул рукой и повернулся к нам спиной: он не хотел, чтобы мы видели его слезы, его слабость.
   Вано сделал последнюю попытку убедить Толмачевского назвать имя убийцы, хотя и не верил в успех:
   – И все же, Игорь Олегович, вы должны назвать имя преступника. Мы можем сейчас же поехать с вами. Одному вам опасно туда ехать. Я прошу вас…
   – Нет, – категорично отрезал он. – Это мое решение. Со вчерашнего вечера я не боюсь опасностей. И, поверьте, позднее я все объясню, абсолютно все. Мне терять нечего. Самое дорогое я уже потерял. Единственного человека, который любил меня, прощал мне абсолютно все. Она была удивительной женщиной! Она презирала ложь в отличие от меня. Она боролась с моей нечестностью и до конца дней не могла смириться с тем, что я такой. Но при этом любила… Кто еще мог любить меня?
   – В таком случае… – Вано пожал плечами. – Мы обязаны вас задержать силой. У меня нет санкции на ваш арест. Но при сложившихся обстоятельствах это не имеет значения, и, если потребуется, я отвечу за самоуправство.
   – Вы не имеете права, – холодно ответил Толмачевский.
   – Может быть, – согласился мой друг, – но так же я не имею права вас отпускать: слишком велик риск. Уже убиты два человека: Стас Борщевсий и его бывшая возлюбленная – Анна.
   Толмачевский схватился за голову.
   – Вы не там ищете, господа. Запомните! Анна никогда не была любовницей Борщевского! И никогда не была замужем! Тем более за каким-то скульптором. Шерше ля фам! Ищите женщину! Но запомните: Анна здесь ни при чем! Пока я вам ничего более определенного сказать не могу. И хорошо, если вы обещаете… Мы поедем туда вместе. Я согласен. Тем более у меня нет выбора. Но в таком виде… Что бы ни случилось, я должен быть в прежней форме. Это крайне для меня важно.
   Раскланявшись, он удалился в ванную, и мы услышали шум льющейся воды.
   – М-да, – крякнул Вано. – Его последнее заявление довольно странное: Анна не была любовницей Стаса. Тогда кто же?
   Я пожал плечами.
   – Не думаю, что мы во всем должны доверять ему, хотя, похоже, он сегодня играет в правду. Но если не Анна, то кто же? И отец Стаса называл это имя. Не может же существовать две Анны?
   – К твоему сведению, Анн вообще миллион. Но в этом случае… Кстати, что-то задерживается Толмачевский. Не утонул ли он? – мрачно предположил Вано.
   И, только когда за окном послышался рев автомобиля, мы настороженно переглянулись. Седьмое чувство нам подсказывало: он не утонул! Наше седьмое чувство не ошиблось: мы бросились к окну и увидели, как темно-зеленый лимузин сорвался с места. Это была машина Толмачевского.
   Ни в комнатах, ни в ванной никого не было. Только по-прежнему из крана лилась вода. Толмачевский ловко провел нас. Впрочем, обмануть таких идиотов, как мы, было несложно.
   Нам ничего не оставалось, как позвонить Порфирию и выложить всю информацию. Теплилась слабенькая надежда, что, поскольку все милицейские посты будут осведомлены о данных лимузина, его где-нибудь остановят и управляющий не успеет добраться до нужного места. Но предчувствие мне подсказывало, что очередной трагедии не миновать, хотя гадать на ромашке не имело смысла.