Сазанович Елена Ивановна. Смертоносная чаша [Все дурное ночи]

   Прикрываясь вуалью, проплыла павой в прошлом известная актрисочка, внешность которой позволяла разве что стоять у прилавка. Но поскольку она была из серии «детей великих отцов», ей доставались пылкие роли великосветских красавиц.
   Ха, неужели и Красновский посещает столь печальные заведения? И неужели тоже меня «не заметит»? Ну, конечно! Как бы он ни мечтал скрыться, сила профессиональной привычки оказалась гораздо сильнее, и он широко улыбнулся мне, обнажив ряд ровных белых искусственных зубов. Когда-то за его исключительно очаровательную улыбку этот красавчик был признан секс-символом нашей бедной страны. Плюс – супергероем за то, что с помощью каскадеров отважно побеждал негодяев. Впрочем, насколько мне известно, про секс-символ и супергеройство он придумал сам. Сам в это поверил. И заставил поверить очаровательных зрительниц с мерой интеллекта «90х60х90». А окончательно их покорило умение Красновского говорить с легким иностранным акцентом, хотя ни одного иностранного языка он так и не осилил. Несчастна страна, у которой такие секс-символы, такие супергерои и преклонение перед такой «очаровательной» улыбочкой со вставными зубами.
   В общем, единственные, кто пожелал не только заметить меня, но даже поговорить, – это два журналиста.
   В былые, более счастливые времена я имел честь давать им интервью и более-менее их знал. И был уверен, что уж им-то помирать, точно, незачем. К тому же я был твердо убежден, что они собирались жить вечно на этой земле и наверняка проникли в «КОСА» с единственной целью – унюхать жареное. И, когда придет время (а оно обязательно придет), выложить все на страницах самых пикантных газет.
   – О Ник! – наперебой заорали они, радостно хватая меня за руки.
   Но я этой радости с ними не разделил. К тому же я отлично помнил наши прошлые встречи. Один из них, кажется, Залесский или Заславский, обожал вопросики типа: «А с кем вы провели ночь?» Причем сам же и отвечал, но уже на страницах бульварной прессы, во время беседы так и не дав раскрыть рта собеседнику. А если тот умудрялся вставить парочку слов, то Залесский-Заславский сильно обижался.
   Второй из них, кажется, Богемский, с внешностью круглолицего чиновника, действовал примерно теми же методами, хотя считался самым умным в журналистских кругах. И его вопросы были покруче, к примеру: «Ваше экзистенциальное развитие не позволяет деформации аспектов в выражении вашей реминисцентной логики?» Но в этом случае уже собеседник был не в состоянии что-либо ответить. Поэтому Богемский с успехом, длинно и тягуче отвечал за него.
   Одним словом, меня не прельщала беседа с этими типами. Я кое-как умудрился от них ускользнуть и, спрятавшись за мраморной колонной, довольный, потирал руки. Времечко прошло не зря. И я успешно перемыл кости всем присутствующим потенциальным смертникам. Я в некотором роде почувствовал себя умным Чацким, попавшим с корабля на бал. И мне стало грустно, что я не умею писать. Иначе я повторил бы подвиг великого Грибоедова и непременно написал бы «Горе от ума». Вот тогда бы, уж точно, моя жизнь не была бы прожита зря.
   Пока я занимался самоанализом, в дверях появился Стас. И мне предоставилась прекрасная возможность познакомиться с этим начинающим Байроном. Он стоял у входной двери. Бледноватое лицо. Плавные жесты выражали отрешенность и безучастность. И, как всегда, только небесно-голубые глаза были на удивление подвижны и вновь кого-то искали. Наконец его взгляд ненадолго остановился на мне и, не проявив интереса к моей заурядной персоне, проскользнул дальше. Жаль, что он не понял по моему выражению, что я потенциальный Грибоедов.
   Впрочем, Стас не заинтересовался никем из присутствующих и принялся медленно снимать шляпу, пальто, шарф. И тут я заметил, что он аккуратно вытащил булавочку, приколотую к воротнику, и положил в блестящее портмоне. М-да. Оказывается, существуют на свете парни, предпочитающие именно таким способом носить шарф. В Васиной безукоризненной версии появились белые пятна. Наконец я решился и подошел к этому благородному, утонченному красавчику.
   – Вы новичок? – как можно обаятельнее улыбнулся я ему.
   Но он в ответ хихикать не собирался – ни один мускул не дрогнул на его бледном лице, и его глаза смотрели сквозь меня. Ответил он машинально:
   – Новичок? Да, пожалуй.
   – Когда-то, лет пять назад, я имел честь видеть вас на международном конкурсе бальных танцев «Осенний букет». Так, кажется, он назывался.
   – В Вене… – вновь машинально протянул он, даже не глядя на меня.
   – Именно! – обрадовался я, хотя Вены я не видел даже во сне. Да и бальные танцы, пожалуй, меня меньше всего интересовали. Вот футбол – это да! Правда, одна маленькая танцовщица… Но я тут же себя перебил и вновь стал изощряться, насколько умел: – Вы там блестяще выступили! Я преклоняюсь перед вашим талантом! Сколько легкости, грации! Сколько мастерства и духовности!
   Наконец он, кажется, обратил внимание на мой бредовый поток слов. Недаром я все-таки общался с Богемским.
   – Конкурс? – Он вопросительно взметнул угольные брови, так удачно гармонирующие с его бледным цветом лица и голубыми-голубыми глазами. – Ах, да. Это было так давно. Но, думаю, успех я имел потому, что моей партнершей оказалась прекрасная танцовщица, – равнодушно упомянул он о Васе. Воспоминания его не тронули никоим образом – он машинально поклонился, как на арене, и, не проронив ни слова, направился в зал. Плавной, грациозной походкой. Чуть приподняв голову вверх.
   Что ж, мне в зеркальном холле тоже уж больше нечего было делать. Не любоваться же в зеркало своей потрепанной физиономией. И я в отместку Стасу (хотя тому на меня было глубоко плевать) вприпрыжку поскакал в зал. Размахивая руками. И абсолютно тупо улыбаясь.
   – А почему Вася задерживается? – спросил Вано вместо приветствия. – Вы, кажется, вчера вместе смылись?
   – Полагаю, милый Вано, она сегодня не придет. И вообще больше не придет.
   – Уж не пришил ли ты ее? – Вано сделал страшные глаза.
   – Увы! Хотя таких возможностей был миллион.
   – Ну и на том спасибо, – улыбнулся беззубым ртом Вано.
   – Кстати, Вано, я сегодня сделал гениальное открытие. Ты никогда не станешь секс-символом нашей бедной страны. Во всем виновата улыбка. И, ко всему прочему, ты – уникум в этом кругу Мельпомены. Ты единственный из них не забрасываешь шарф на плечо, а носишь его исключительно под пальто. Крест-накрест. Как добропорядочный служащий. Ты в прошлом, случайно, не чиновник?
   На секунду, как мне показалось, его глаза выразили замешательство, но тут же вновь обрели природную мягкость.
   – Что ты, Ник, – усмехнулся Вано, – видимо, в своем уголовном прошлом я разучился правильно носить шарф. Там они, знаешь ли, в дефиците.
   За милой светской беседой мы не заметили, как к нам подбежала Вася. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Она с шумом бухнулась в атласное кресло и тряхнула короткими волосами, в которых путались капельки дождя.
   – Васька? – подскочил я на месте. – А ты что тут делаешь?
   Она перевела дух.
   – Фу, странный вопрос, Ник. Ты что, считал, я покинула этот мир? Насколько мне известно, из этого клуба уходят только на тот свет. Нет уж, уволь. Мне пока и здесь неплохо. К тому же я сильно проголодалась. – И, не дожидаясь ответа, она набросилась на еду, жадно запивая ее вином. С полным ртом она бросала невразумительные фразы: – Ну и вино! Его пьешь, как воду. И никогда не пьянеешь. Только легкое головокружение. И прекрасное, умиротворенное настроение. Я не стану алкоголичкой, случайно?
   – М-да, любопытное свойство вина, – неопределенно протянул Вано. – Я такого раньше не встречал на своем жизненном пути.
   А я, выработавший за последний час привычку смотреть исключительно на одну деталь туалета, присвистнул:
   – Васенька! Какой чудный у тебя шарфик! Почему ты прикалываешь его детским значком, а не булавкой?
   Она ничего не поняла и, продолжая жевать, промычала что-то типа: «У тебя что, не все дома?»
   – Ты кушай, кушай спокойно. Я с чистой совестью могу исключить тебя из числа подозреваемых. Потому что не верю, что твоя тень вчера могла отделиться от тебя и следить за нами.
   Она наконец дожевала, радостно вздохнула и рассмеялась.
   – А я совсем и забыла про эту чушь!
   Вано нахмурился.
   – За вами вчера следили?
   Вася махнула рукой.
   – И за тобой бы следили, Вано, если бы ты шел темной улицей, без единого светящегося фонаря да после нескольких выпитых бутылочек этого прелестного винца.
   – И все же, Васенька, – вставил я, – все же одну любопытную деталь я заметил. Как бы провел социологическое расследование. Почти все женщины действительно прикалывают шарф к воротничку.
   – С сегодняшнего дня я буду единственной женщиной, которая этого не делает. – И она сорвала значок с шарфа, приколотого к пушистому свитеру, бросила его в налитый до краев бокал. И значок заискрился янтарным цветом.
   – Красивый жест, Вася. Твой бывший дружок на это вряд ли способен. Он предпочитает аккуратность во всем.
   – Ты о чем? – нахмурилась девушка.
   – Стас, как ни странно, подобно женщинам, прикалывает шарф булавкой. И это наводит на некоторые подозрения.
   – Фу, – выдохнула Вася, – я не хотела говорить тебе, но это единственный на свете парень, который так делает. И при этом остается парнем.
   – В последнее утверждение я безоговорочно верю. Иначе что бы ты с ним так долго делала?
   – Перестань, Ник, – не ответила на мою шутку Вася. Ее
   лицо мгновенно преобразилось: стало серьезным и чуть-чуть печальным. Вновь легкая ревность кольнула мое сердечко. И я сразу же решил перевести разговор на другое.
   – Кстати, о друзьях. Проводя одно социологическое исследование, я пришел к другой закономерности, утвердившейся в наших кругах, – плохо подражая своему приятелю Богемскому, выдал я.
   Васины глазки вспыхнули любопытством. А Вано даже перестал пить и почесал свой квадратный подбородок.
   – Дело в том, – продолжал я с пафосом, – что на нашей элитарной тусовке вы не встретите Кать, Свет, Галь, Наташ. Эти имена слишком просты для искусства. И дурак тот, кто сказал, что все гениальное – просто. В нашем прекрасном, умном богемном круге царят иные имена. А именно – все прекрасные и, не боюсь повториться, умные представители мужского и женского пола называются не иначе, как Алевтины, Анжелики, Кассандры, Артуры, Богданы и непременно – Стасы! Впрочем, я могу продолжать бесконечно. Да и фамилии отличаются не меньшей изысканностью. И я прихожу к выводу, до чего же высокоинтеллектуально наше искусство. Ведь творчеством, ну, посудите сами, невозможно, нелепо и просто глупо заниматься с какими-то элементарными именами – Андрей или Лида. Гораздо лучше работается, когда тебя величают Андроном или Ладой. Разве не так? Чувствуется весомость. Плюс к этому – легкий иностранный акцент… Все! Человек нашего круга! Знаете, нас за рубежом, наверно, очень уважают. Мы так умеем ценить собственное достоинство!
   – Чего ты так разошелся, Ник?! – перебила мои умные рассуждения Вася. – Ты-то чем лучше? Ты же не Никита. Ты-
   – Ник! Даже наш бедный Вано, хотя и дали ему кликуху в зоне. Он же не Ванька! Он Ва-но! А? Звучит?
   – Ты, Васенька, не намного от нас отошла, – ухмыльнулся беззубым ртом наш товарищ Вано. – Хотя и русское вроде имечко. Все равно редкое.
   – М-да, – недовольный Васиными подколками, протянул я. И тут же себя успокоил: – Ну, во всяком случае, мы не выдумывали себе эти дурацкие имена и фамилии. Да и без иностранного акцента пока обходимся.
   – Вот поэтому, дурачок, и занимаем не самые почетные места в зале, – добавила Вася. – Гений сказал, что все гениальное – просто. Но негении это всю жизнь оспаривают.
   – Ладно, по отдельности это еще можно перенести, – не сдавался я. – Но когда за одним столиком собираются Корнелия, Аделаида и Сюзанна, от этого можно просто чокнуться!
   – Или Ник, Василиса и Вано, – вновь съязвила в мой адрес Вася.
   – А тебя вообще здесь не должно быть в наличии. – И я ей почти сурово погрозил пальцем. – Неужели так невтерпеж было меня увидеть?
   – Да уж! В твоей неотразимости я не сомневаюсь. Но, кстати, не только на тебя потянуло.
   – На кого-то еще? – нахмурился я.
   – Ни на кого! А на что! Серьезно, Ник. Меня, правда, какая-то сила притянула сюда. Ты ведь знаешь, я честно решила завязать с этим благотворительным заведением. Но к вечеру… Помнишь, я говорила… Как наркотик. Не могла удержаться. И причем хотелось не просто увидеть вас с Вано и поболтать по привычке. Захотелось посмотреть спектакль… Утром я очень хотела жить. Но к вечеру меня вновь помимо моей воли разожгло любопытство. Захотелось побольше узнать о смерти. Вновь почувствовать ее. Вновь…
   – Перестань, Вася! – оборвал я ее монолог. – Мне это не нравится.
   – Мне тоже. Но, согласись, Ник, ты испытываешь похожие ощущения, – неожиданно поддержал девушку Вано. – И я тоже. Довольно странная штука происходит, не правда ли?
   – Интересно, твой бывший ухажер испытывает то же самое? Или его притягивают сюда совсем иные цели? – не выдержал я, обращаясь к Васе.
   Ее глазки зажглись любопытством.
   – Он здесь? – спросила она.
   – Угу, – как можно безразличнее промычал я, взглянув на столик Стаса. – Он сейчас пребывает в окружении Стеллы Кремлевской и Аделаиды Венедиктовой. Но словоохотливым его не назовешь, к сожалению. И любезным тоже. А дамочки от него просто балдеют.
   Вася скептически усмехнулась.
   – Когда надо, Ник, он бывает чересчур словоохотлив. И чересчур любезен. Особенно если нужно заарканить очередную дурочку. Вообще-то он предпочитает дамочек со связями.
   – Я, по всей видимости, не произвел впечатления дурочки. Или дамочки со связями. Вот он и не клюнул на мое желание познакомиться.
   – А что он сейчас делает? – Вася пропустила мимо ушей мои слова – ее внимание было сосредоточено исключительно на Стасе.
   Я не выдержал.
   – Может быть, тебе описать, во что он одет! – закричал я, стукнув кулаком по столу так, что обратил на себя внимание соседей. – Или рассказать, что он в данный момент прожевывает? Сейчас! Все изложу на блюдечке! Вот только жаль, миленькая, не смогу сказать, какую думу думает этот придурок! Я, к сожалению, не телепат!
   Не на шутку рассердившись, я демонстративно отвернулся от Васи, всем видом давая понять, что мне с такими легкомысленными девицами разговаривать не о чем. Но через минуту я вздрогнул от ее нежного прикосновения.
   – Извини, Ник. Я не знаю, поверь, не знаю, что на меня нашло. Я просто так ляпнула.
   – Еще раз ляпнешь – и, клянусь честью, я его пристрелю!
   – Фу, какие страсти бушуют за нашим благовоспитанным столиком, – остановил нас Вано. – Кстати, Ник, если хочешь его пристрелить, он к твоим услугам. Но секундантом я быть не желаю. Хватит мне и одного срока. – И Вано, подмигнув нам, неожиданно поднялся и смылся в холл.
   И тогда я увидел Стаса. Своей грациозной походкой танцора он направлялся прямо к нам. Его сопровождал управляющий Толмачевский. А Вася машинально закрыла лицо руками, словно так пыталась спрятаться от своей прошлой несчастной любви. Но Стас смотрел мимо нас. И поначалу даже не узнал Васю.
   – Друзья, позвольте вас познакомить с этим прекрасным, умным, талантливым человеком. Виртуозом своего дела, – как всегда, высокопарно начал свою речь Толмачевский, пощипывая тоненькие черные усики.
   – Стас, – поклонился бывший дружок Васи. И его взгляд рассеянно пробежал по нашему дуэту и, лишь остановившись на Васе, заметно оживился. Даже одна его черная густая бровь взметнулась вверх. Но на этом изящном полете брови все и закончилось. Ни один мускул больше не дрогнул на его лице. И хотя он вежливо попытался улыбнуться, это смахивало на улыбочку потенциального мертвеца. Да, тут все карты биты. Васю разлюбили окончательно и бесповоротно. Если вообще когда-либо любили. Бедная девочка. Разве стоило из-за какого-то смазливого идиота накладывать на себя руки? Да еще зная при этом, что он аккуратненько прикалывает свой мерзкий шарфик булавочкой.
   – А ты что здесь делаешь, Василиса? – равнодушно, ради приличия удосужился он спросить Васю.
   – Мужиков ловлю, – огрызнулась она. – Да побогаче. Чтобы перед смертью успел оставить мне завещание. А смерть здесь, ох, как не за горами, – радостно заключила она.
   Но Стас никоим образом не отреагировал на ее эмоциональный ответ. Он равнодушно пожал плечами. И его взгляд вновь забегал поверх наших голов.
   – Вы знакомы? – приторно улыбнулся Толмачевский, стрательно рассматривая золотой перстень на указательном пальце. – Что ж, это упрощает задачу.
   – Какую задачу? – полюбопытствовал я.
   – С удовольствием объяснюсь. – Наконец он перестал любоваться кольцом. И его раскосые глаза уже пристально разглядывали каждого из нас. – Дело в том, что в нашем клубе изначально существует обычай. Все члены «КОСА» обязаны хоть раз участвовать в театральном представлении. Уже прошло достаточно времени со дня вашего появления здесь. И теперь пришла ваша очередь показать на сцене все условности нашей бренной жизни. Постараться убедить зрителей, что жизнь не стоит слез. Что на свете существует нечто гораздо высшее, чем жизнь. Нечто гораздо более духовное и умиротворенное.
   Управляющий не смог назвать вещи своими именами и прибегнуть в высокопарной лексике, которой он страдал, к далеко не высокопарному слову «смерть».
   – Как я поняла, мы должны в скором времени удивить публику? – сморщила свой острый носик Василиса.
   – Не удивить, а покорить, – поправил ее Толмачевский. – И не в скором времени, а не иначе, как завтра.
   – Завтра? – Мы с Васей подскочили на месте.
   – Зря вы так удивляетесь. Мы всем даем лишь сутки на подготовку. И это нормально. Тем более для таких талантливых личностей, как вы. К тому же, как вы сами понимаете, драматургия здесь не Бог весть какая. Да и акцент делается вовсе не на нее. Точнее, не на фабулу, а на внешние эффекты. На экспрессивную игру актеров. На музыкальное сопровождение. На костюмы и пластику. Мы вам даем только направление. А остальное – дело ваших рук. Вашего ума и таланта. Поверьте! Нет ничего лучше экспромта! Только он способен выявить суть и правду. И заставить поверить других.
   Мне трудно было согласиться с Толмачевским. Но иного выхода у нас не было. Пришло время отдавать долг. Мы сами выбрали эту игру. И теперь обязаны следовать ее правилам.
   Управляющий еще долго и нудно беседовал с нами. Каждому наметил роль. И удалился, только объяснив суть спектакля. Воцарилось неловкое молчание. Я мысленно ругал Вано за то, что тот испарился. Не иначе, как в холле разглядывает свою приятную физиономию в зеркалах. Вано мог бы вполне разрядить эту неприятную обстановочку.
   – Ты же новичок в клубе, – наконец перебила гробовое молчание Вася, обратившись к Стасу. – Ты бы мог и подождать. К чему такая спешка? Насколько мне известно, очень многие уходили в мир иной после премьеры. Или ты туда так спешишь?
   Стас растерялся. И я даже его пожалел. Он вообще производил впечатление рассеянного уставшего человека, которому было действительно все равно – жить или умереть.
   – Спешу? – машинально переспросил он девушку. – Не знаю… Может быть… Хотя хотелось бы не так скоро. У меня есть еще кое-какой неразрешенный вопрос… Впрочем… Впрочем, вам это не интересно.
   – Конечно, нет, – пожала плечами Василиса. Хотя сама явно сгорала от любопытства.
   – А вот мне очень интересно, – прямо сказал я. – Вы ведь кого-то ищете. Правда, Стас?
   – Откуда вам это известно? – Мне показалось, он встревожился. И впервые меня разглядел как следует. – Постойте! Мне ваше лицо очень знакомо!
   – Здесь много знакомых лиц, – скромно ответил я. И не менее скромно добавил: – Я, позвольте представиться, в прошлом известный актер. Задоров. Ник Задоров.
   – Задоров? – Его светлый голубой взгляд вновь рассеянно забегал по моему лицу. А сам Стас, казалось, что-то усиленно пытался припомнить. – Задоров… Да, может быть… Может… Но я плохо знаю отечественный кинематограф. Я долго был за границей. Конечно, ваша фамилия мне знакома. Но… Нет! Я уверен. Нет! Скажите, где я мог вас видеть?
   – Лично я вижу вас впервые. Следовательно, мы с вами не были знакомы прежде.
   Он нахмурился, уставившись в одну точку и низко опустив голову над столом. За своими воспоминаниями о моей скромной персоне он не заметил, как подошел Вано.
   – Наконец-то! – радостно воскликнул я. – Где ты так долго блуждал, старик? Мне не терпелось сообщить тебе прекрасное известие. Завтра твою небритую физиономию и отсутствие передних зубов будут иметь честь лицезреть наши приятели по несчастью.
   На мои вопли Стас резко поднял голову и взглянул на Вано. Их взгляды встретились. И, если честно, мне эта встреча не понравилась. Стас вздрогнул и побледнел. А обычно добрые глаза Вано в одну секунду стали жесткими и холодными. Конечно, можно предположить, что они с первого взгляда не понравились друг другу. Да и где уж тут понравиться?! Холеный чистюля Стас в стиле мечтателя Байрона никак не гармонировал с огромным лысым Вано в его излюбленной яркой, цветастой рубашке. И все же мне показалось, что дело не в сиюминутной личной антипатии. Мне показалось, что они были знакомы раньше. Хотя каждый из них сделал вид, что это не так.
   – Вано, – прохрипел мой друг. И пристально посмотрел на Стаса.
   Тот уже взял себя в руки и попытался улыбнуться.
   – Вано? Любопытное имечко. Вы так не похожи на грузина.
   – Думаю, тебе лучше молчать, на кого я похож! – рявкнул Вано. И демонстративно повернулся спиной к Стасу.
   Мне их разговор пришелся не по вкусу. Но, в принципе, мне не было дела до их личных проблем. И я тут же, чтобы разрядить обстановку, принялся подробно рассказывать Вано о предстоящем спектакле.
   – Да перестань ты, Ник, – пытался отказаться от этой затеи мой товарищ. – Какой из меня артист! Да зрители сразу же разбегутся, увидев мою рожу на сцене. Пусть этот красавчик играет сколько душе угодно. – Он кивнул на Стаса. – Тем более ему не впервой изображать из себя негодяя.
   – Стас как раз будет играть благородного героя, – вставила свое слово Василиса. И незаметно в знак благодарности пожала руку Вано. Ей очень понравилось, что тот обозвал ее бывшего дружка негодяем.
   Честно говоря, мне не очень-то нравилось, что в нашем творческом коллективе царят недоброжелательность и разлад. Я так работать не привык. А поскольку я был среди них единственным профессиональным артистом, то решил взять бразды правления в свои руки.
   – Все! – строго отчеканил я. – Мне лично абсолютно все равно, за что вы все друг друга ненавидите или любите. Я знаю одно: к завтрашнему вечеру мы должны быть готовы выступать. Или вы хотите опозориться? И подвести наш великолепный клуб, в котором всегда царят покой и согласие?
   – Угу, – не выдержал Вано, с недоверием воспринимая мою серьезность, – как в могиле.
   – В отличие от могилы, – поправил я остроумного Вано, – здесь ты прекрасно можешь пожрать и выпить. Бесплатно. Должны же мы как-то отплатить за безвозмездную заботу о нас.
   – Один уже отплатил, – усмехнулся Стас, глядя туманным взглядом в свой туманный пустой бокал.
   – Ты о чем? – не понял я.
   – Вы разве не слышали? Сегодня покончил жизнь самоубийством Матвей Староверов. Выбросился из окна. Впрочем, чему вы удивляетесь? Разве не за этим сюда идут? И разве вы лично не за этим здесь? – почти равнодушно добавил он, но по его грустному взгляду я все же понял, что ему далеко не все равно.
   Конечно, Стас прав. И все же, глядя на смерть, изучая ее досконально, готовясь к ней, мы еще по-настоящему с ней не столкнулись. Я отлично помнил Староверова. Он когда-то был известным и очень даже неплохим диктором телевидения. Интеллигентный, не крикливый, талантливый. Я не знаю, по какой причине его уволили. Скорее – он не устраивал своей порядочностью. Скромностью. Тактичностью и правдой. Сегодня в почете было другое. Хихиканье, фамильярность и просто хамство. Плюс – обязательный легкий акцент. Так, видимо, кому-то представлялись раскованность и свобода по-американски. Что вполне компенсировало недостаток ума и вкуса. М-да, при господстве таких типажей на экране немудрено, что люди выбрасываются из окон.
   В зале раньше обычного раздались удары колокола. Мы, вскочив с мест, задули свечи. И «КОСА» погрузилась в темноту, в которой я обостренней обычного почувствовал бессмысленность происходящего. Мои мрачные мысли перебил вспыхнувший прожектор. Он осветил огромный портрет ведущего, держащего в руке микрофон. Его глаза лукаво нам улыбались. Воцарилось гробовое молчание, после которого на сцену вышел Толмачевский, чтобы сообщить нам о гибели Староверова. Но его речь не была грустной. Напротив. Он ободряющим тоном уверял нас, что Матвей обрел истинное счастье. И гармонию, которую так долго искал, но не мог найти на этой земле. Его мучения завершились. И только теперь действительно началась его новая жизнь. Прийти к ней безболезненно и достойно помог не иначе, как наш клуб.
   В конце своей речи управляющий призвал выпить по бокалу вина в память об усопшем и посмотреть спектакль, посвященный ему.
   После выпитого (и не одного) бокала вина и после спектакля, изображавшего последние дни жизни покойного, всем стало гораздо легче. Нам была показана трагедия этого человека, не сумевшего приспособиться к сегодняшней жизни, пустой, лживой, хамской. И смерть, дохнувшая на нас горечью, вновь приобрела иной смысл. И мы вновь ее не боялись. И подсознательно чувствовали, что каждый из нас может бесстрашно последовать примеру Староверова. Но для этого каждому было отпущено свое, определенное время.