Соломон спросил: «А что есть богатство?» Маркольф ответил: «Груз золота, прислужник заботы, забава, не приносящая удовольствия, неутолимая ревность, желанная вещь, безграничное желание, громадная пасть, ненасытное вожделение». Соломон: «А каков глупец?» Маркольф: «Человек ненасытный, в речах неумеренный, стремящийся ко всякому злу, говорящий бесстыдно, всегда смеющийся, низко людей ценящий, ни с кем дружбы не водящий, притворяющийся мудрецом, замышляющий неправедное, во всем невоздержанный, затаивший злобу».
[…]
Соломон: «Утомился говорить, я отдыхаю!»
Маркольф: «Я свою болтовню не оставлю».
Соломон: «Не могу болтать больше». Маркольф: «Коли не можешь, смиренно признай себя побежденным и дай мне обещанное!»
На это Ванея, сын Иодая, и Завуф, царский сотоварищ, и Адонирам, сын Авды, начальствовавшего над податями, сказали Маркольфу: «Чего ради ты станешь третьим человеком в царстве нашего царя-повелителя? Еще прежде выколют твои гнусные глаза из твоей гнусной башки. Лучше бросить тебя к медведям нашего господина, чем удостоить такого любыми почестями!» А Маркольф им ответил: «Кто липнет к заду, как не какашки? Что обещал царь?» Тогда Бен-Хур, Бен-Декер, Бен-Хесед, Бен-Авинадав, Ванея, Бен-Гевер, Ахинадав, Ахимаас, Ваана, Иосафат, Шимеа и Гевер, двенадцать препозитов царя Соломона, сказали: «Почто этот дурак набросился на царя нашего? Не лучше ли помять его кулаками, помолотить батогами и убрать с глаз господина нашего?» Но царь Соломон ответил им: «Не следует так поступать, хорошенько накормите и отпустите его с миром». А Маркольф на это: «Ваши слова меня укротили. Я всегда говорил так: где нет закона, там нет царя».
Как-то раз царь Соломон вместе со своими ловчими и сворой собак возвращался с охоты, и случилось ему оказаться совсем рядом с жилищем дурня Маркольфа. Когда приближенные ему сообщили, что это есть оно, Маркольфово жилище, он поворотил свою лошадь и, наклонив голову, через порог жилища спросил, кто там есть внутри. Маркольф сидел у очага и смотрел за горшком с бобами, а царю он ответил так: «Внутри человек, и получеловек, и лошадиная голова. Чем больше поднимаются, тем больше опускаются». А Соломон ему: «О чем это ты говоришь?» Маркольф в ответ: «Целый человек — это я, получеловек — это ты, потому что сидишь снаружи, верхом на лошади, голова которой и просунулась внутрь». И тут Соломон говорит: «А кто поднимается и опускается?» Маркольф: «Бобы, которые варятся в горшке».
Соломон: «Где твой отец и твоя мать? Твой брат и твоя сестра?» Маркольф: «Мой отец из одной напасти сделал две сразу, а мать моя делает для своей ближней то, что та для нее сделать уже не сможет. Брат мой, сидя снаружи, убивает всех, кого встретит. А сестра моя, сидя внутри, плачет над своим прошлогодним смехом». Соломон: «Что это все значит?» Маркольф: «Отец мой посреди тропинки, что идет через его поле, посадил терновый куст, путники же стали обходить куст с двух сторон — вот так из одной напасти появилось две. Мать моя пошла закрыть глаза своей умершей свояченице, что сама свояченица ей сделать уже не сможет. Братец мой сидит снаружи на солнце, расстелил перед собою овчинку и убивает всех блох, которые ему попадаются. Сестра моя в прежние времена полюбила одного юношу, который овладел ею, заигрывая, обнимая и целуя, а теперь, она, брюхатая, плачет из-за того, из-за чего раньше смеялась».
Соломон на это: «Хорошо, но откуда у тебя, крестьянин, такая мудрость?» Маркольф: «Во времена царя Давида, когда ты был еще младенцем, лекари отца твоего поймали коршуна — изготовить им надо было какое-то лекарство, и вот, когда они забрали себе необходимые части, Вирсавия, мать твоя, взяла его сердце, положила на сухарь, зажарила на огне и дала тебе съесть, мне же, который тогда оказался на кухне, хлебную корку бросила. Вот так скушал я корку, напитавшуюся жиром. Оттого, полагаю, и пошла моя хитрость, равно как и у тебя, съевшего сердце, мудрость появилась». Соломон: «Бог тебе в этом помогает! На горе Гаваон Бог явился мне и наполнил меня мудростию». Маркольф: «Коли так, выходит, что ты тот мудрец, который считает Его дураком». Соломон: «Разве ты не слыхал, какими богатствами наделил Он меня по мудрости Своей». Маркольф: «Слыхал. Знаю, правда, что где Господь захочет, там дождик и льет».
Засмеявшись, ответил царь Соломон: «Мои люди ждут меня снаружи, не могу дольше оставаться с тобой. Иди, скажи матери своей, чтобы она послала мне полный горшок молока от своей лучшей коровы и покрыла его коровьей лепешкой, ты же доставишь его ко мне». «Так и сделаю», — ответил Маркольф.
Царь Соломон, подняв шум во всем Иерусалиме, прибыл, как и подобает богатому и могущественному господину, в свой дворец. А мать Маркольфа, по имени Отброска, взяла полный горшок молока и, накрыв молоко горячим пирогом, послала его царю со своим сыном. Маркольф отправился по тропинке через луг, проголодался от жары и тут увидел лепешку коровьего навоза. Он тут же поставил горшок на землю, съел пирог, а лепешку навоза положил сверху. Пришел к Соломону и поставил перед ним молоко, покрытое навозом. Соломон спрашивает: «Почему горшок покрыт этим?» Маркольф: «А разве ты, царь, не приказал накрыть коровье молоко тем, что дает корова? Навоз-то, что, не коровий?» Соломон в ответ: «Не то я приказал». Маркольф: «А я так понял». Соломон: «Лучше бы молоко пирогом накрыли». «Так оно и было, но голод переиначил замысел». Соломон: «Каким образом?» Маркольф: «Я знал, что нет у тебя недостатка в хлебе, а поэтому, сам нуждаясь, съел пирог, которым было молоко накрыто и на его место исхитрился положить коровью лепешку».
Соломон: «На сей раз прощаем! Но если этой ночью ты не сможешь бодрствовать и бдеть вместе со мною, то по утру не сносить тебе головы!» Маркольф: «Славно». Наступило время бодрствовать, Маркольф и царь Соломон сели, но немногим спустя Маркольфа стало клонить в сон и он принялся похрапывать. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что у зайца в хребте столько же позвонков, сколько на хвосте». Соломон: «Если не докажешь, быть тебе повешенным». Соломон замолчал, а Маркольф снова стал засыпать, похрапывая. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что у сороки столько же перьев белых, сколько и черных». Соломон: «Если не докажешь, быть тебе повешенным». Соломон замолчал, а Маркольф опять стал засыпать, похрапывая. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» — Маркольф: «Думаю о том, что нет под небом ничего белее, чем день». Соломон: «А разве день и молока белее?» Маркольф: «Так оно и есть». Соломон: «Надо проверить». Соломон замолчал, продолжая бодрствовать, а Маркольф снова стал засыпать и храпеть. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что ни в чем нельзя доверять женщине». Соломон: «И это надо проверить». И вот Соломон замолчал, продолжая бодрствовать, а Маркольф снова стал засыпать и храпеть. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что природа сильнее воспитания». Соломон: «Не докажешь, быть тебе повешенным». На том ночь закончилась, и Соломон, утомленный бдением, улегся на свое ложе.
Маркольф, расставшись с царем, поспешил к сестре, по имени Дородина, и, притворившись опечаленным сверх меры, сказал ей: «Царь Соломон — недруг мой, не стерпеть мне его угроз и несправедливостей. Возьму-ка я нож, спрячу у себя под одеждами и сегодня, когда он ни о чем не будет подозревать, воткну нож ему в сердце — так и расправлюсь с ним. А тебя, дорогая моя сестра Дородина, прошу — не обвиняй меня, храни тайну и не рассказывай об этом моему брату Волопылу». На что Дородина ответила: «Дорогой мой брат Маркольф, не сомневайся, даже под угрозой смерти я тебя не выдам». После этого Маркольф с опаской возвратился ко двору.
Солнце, светящее по всей земле, озарило своими лучами царский двор. Соломон поднялся с ложа и воссел на трон во дворце своем. И тут по приказу царя поймали зайца и доставили ко двору, Маркольф насчитал у него равное число позвонков на спине и хвосте. Поймали и принесли царю сороку, и Маркольф насчитал у нее столько же черных перьев, сколько и белых. И тут, втайне от царя Маркольф принес таз с молоком, поставил его около дверей комнаты, закрыл все окна, чтобы дневной свет не проникал внутрь, и позвал царя. Когда царь попытался войти в комнату, он наступил в таз с молоком и расшибся бы, упав, но ухватился руками. Тут царь Соломон воскликнул в гневе: «Пропащая душа, что ты творишь?» Маркольф: «Не гневайся на меня! Разве не ты утверждал, что молоко белее дневного света? Что же ты тогда не увидел под своими ногами молоко, ведь при дневном свете ты можешь рассмотреть все что угодно? Рассуди справедливо! Я перед тобой безгрешен!» Соломон: «Погуби тебя Боже! Одежды мои залиты молоком, и я чуть из-за тебя не сломал шею, так-то ты передо мной безгрешен?» Маркольф: «А в другой раз уберег тебя, вот сядь и рассуди о том, о чем я тебе доложу».
Когда царь сел, Маркольф объявил: «Есть у меня сестра по имени Дородина, она — блудница, поскольку, забеременев, обесчестила всю мою родню, однако она все равно желает получить свою долю отцовского наследства». Тут Соломон произнес: «Пусть призовут его сестру, и мы выслушаем, что у нее есть сказать. Никого нельзя заочно судить!» Дородину позвали, она появилась перед царем, и тут Соломон засмеялся: «Вот уж точно, это сестра Маркольфа». Была Дородина приземистая и толстая, а от беременности еще толще казалась, из-за задницы и ног было не видно, лицом, глазами и сложением — всем она напоминала Маркольфа. Тут Соломон и говорит: «Скажи, чего ты требуешь от сестры своей». Маркольф встал и сказал во всеуслышание: «Открыто заявляю, о царь, перед тобою, что сестра моя стала блудницей, и понесла, как сами видите, и обесчестила все мое семейство, и к тому же она желает заполучить долю моего наследства. Посему молю, чтобы ты осудил ее, и она лишилась доли в наследстве». Услышав подобное, Дородина разозлилась и заорала во всю глотку: «Негодник! Почему это я не должна получить своей доли наследства? Разве я, как и ты, не появилась на свет благодаря Морколю?» Маркольф ответил: «Не получишь наследства, потому что твои прегрешения — это твой приговор». Дородина на это ответила: «Не сотворила я себе приговора, ибо если и грешила, исправлюсь. Но клянусь Богом и Его благами, если не оставишь меня, я расскажу такое, за что царь тебя повесит». Маркольф: «Жалкая блудница, что ты скажешь? Я ни перед кем не грешен». А Дородина ему: «Ты-то много грешил, ибо собираешься убить моего царя-повелителя. И если мне не верите, то поищите нож у него под одеждами». Приближенные стали искать нож и ничего не нашли, и тут Маркольф сказал: «Разве не правду говорил я, царь: ни в чем женщинам нет веры». Всех разобрал смех, а царь Соломон говорит: «Хитростью ты всего добился, Маркольф». Маркольф: «Не хитростью: ведь она во всеуслышание рассказала об обмане, которым я с ней поделился. А вот ее деяния — они взаправду». Соломон: «Но ты еще утверждал, что природа превозмогает воспитание». Маркольф: «Погоди немного, я тебе это докажу прежде, чем ты отправишься спать».
Прошел день, настал час трапезы, и Соломон вместе со всеми своими приближенными сел за стол. Маркольф, сев вместе с остальными, спрятал у себя в рукаве трех землероек. А был во дворце Соломона кот, выдрессированный так, что на протяжении всей ночной трапезы он на глазах у всех держал свечу двумя передними лапами, а сам стоял на двух задних. Все трапезничали, как и полагается, и тут Маркольф выпустил одну из землероек. Кот увидел добычу и захотел побежать ей вслед, но остановился из-за царского неодобрения. Со второй землеройкой произошло то же самое, и тут Маркольф выпустил третью. Кот ее увидел, свечу в сторону отбросил, побежал за землеройкой и поймал ее. Маркольф увидел это и сказал царю: «Вот, царь, на твоих глазах я доказал, что природа превозмогает воспитание». На это царь Соломон сказал, слугам своим: «Уберите его с глаз моих, а если еще появится, спустите на него всех собак». А Маркольф отвечал: «Вот теперь точно могу сказать, дурной это двор, ибо нет здесь справедливости». Выгнанный Маркольф стал рассуждать про себя: «Ни мытьем, ни катанием мудрый Соломон от плута Маркольфа покоя не добьется!»
На следующий день Маркольф поднялся со своей постели и стал размышлять, как бы ему попасть на двор к царю, да так, чтобы и собаки не тронули. Пошел, поймал живого зайца, спрятал его у себя под одеждой и возвратился ко двору. Слуги Соломона, едва завидев его, спустили царских собак. Маркольф же выпустил зайца. И собаки тут же оставили Маркольфа, погнавшись за зверьком. Вот так Маркольф предстал перед царем. Царь, увидев его, спросил: «Кто же впустил тебя?» Маркольф: «Хитрость, никак уж не милосердие!»
Соломон сказал: «Смотри, не плюй сегодня никуда, кроме как на голую землю». Но все плиты во дворце были застелены покрывалами, а стены драпированы завесами. А у Маркольфа был сильный кашель и во время разговора горло першило — и тут он увидал, что перед царем стоит один лысый. От превеликой нужды, а никакой голой земли, куда сплюнуть, поблизости не было видно, он собрал всю слюну, какую мог, во рту и выплюнул ее на лоб лысого. Лысый тут же от стыда вытер свой лоб, бросился к ногам царя и пожаловался на Маркольфа. Царь спросил Маркольфа: «За чем ты испачкал лоб этого человека?» Маркольф: «Не испачкал, а удобрил. Ведь неплодородную землю унаваживают для того, чтобы на ней лучше росли хлеба». Соломон: «И при чем здесь этот лысый?» Маркольф: «Разве ты не повелел мне сегодня плевать на голую землю? Я увидел, что его лоб гол, подумал, что это голая земля и плюнул на нее. Уж точно, не на что тут гневаться, ведь я совершил это пользы ради. Коли лоб частенько увлажняли подобным образом, так и волосы выросли бы». Соломон: «Бог тебе не поможет! Разве лысые не честнее всех прочих? Лысина это не порок, а признак благородства». Маркольф: «Скажу иначе, лысина — обман для мух. Посмотри, царь, мухи роятся над головой этого лысого значительно больше, чем над головами волосатых. Кажется им, будто это изящный сосуд, полный напитка, или камень, покрытый чем-то сладким, вот потому они и садятся на его лоб». В ответ на это лысый обратился к царю: «Почто этот нечестивый проказник допущен к моему господину? Неужели чтобы поносить и смущать нас? Или пусть замолчит, или вышвырните его отсюда!» А Маркольф ответил: «Да будет мир! Умолкаю».
Между тем к царю пришли две блудницы, которые принесли одного младенца, из-за которого сильно препирались перед лицом царя. Одна говорила: «Младенец мой». Другая утверждала: «Врешь, он не твой, а мой». Одна из них во время сна удавила своего сына, поэтому они и спорили перед Соломоном из-за живого младенца. Царь велел своим слугам: «Принесите меч и разделите младенца пополам, чтобы каждая получила свою долю». Услыхав это, блудница, чей сын остался в живых, сказала царю: «Молю, господин, отдайте ей живого младенца, только не убивайте его!» Ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к плоду своему (3 Цар. 4.26). А другая, наоборот, ответила: «Ни мне, ни тебе, пусть поделят». И тут царь Соломон сказал: «Отдайте этой живого сына. Она его мать».
Тут Маркольф, встав, сказал царю: «Как ты узнал, что она и есть мать ребенка?» Соломон: «От того, что изменилась она в лице и на глазах у нее появились слезы». Маркольф: «Не мудро, неужели ты веришь женским слезам? Разве не ведомо мудрому о женских уловках? Женщина плачет глазами, и смеется в сердце своем. Плачет одним глазом, а другим смеется. Показывает лицом то, чего не чувствует. Говорит устами то, о чем не помышляет в сердце. Обещает тебе то, что исполнять не собирается. Если меняется в лице, то умело перескакивает с одного на другое. У женщин ухищрений неисчислимое множество». Соломон: «У тех ухищрения, у этих честность». Маркольф: «Не честность, а притворство, ненасытны женщины в том, как научиться лучше притворяться». Соломон: «Но не все они притворщицы или блудницы». Маркольф: «Одна больше, другая меньше, я же всех считаю блудницами и притворщицами». Соломон: «Воистину блудницей и более чем блудницей была та, которая родила на свет подобного сына!» Маркольф: «Отчего ты так считаешь, царь?» Соломон: «Потому что ты порицаешь женский пол. А женщина — это создание честное, желанное, благородное и любимое». Маркольф: «Можешь также добавить — хрупкое и податливое». Соломон: «Что до хрупкости, так это от природы человеческой, что до гибкости, так это ради доставления наслаждения. Женщина создана из ребра мужчины и дана мужчине в подмогу и в наслаждение. Женщина — это воздух нежный». Маркольф: «Рифмуется с фразою „дух мятежный"» [12]. Соломон: «Лжешь, негодник. Дурной человек любую гадость может сказать о женщине. От женщин рождаются все люди, и тот, кто хулит женский пол, достоин самого жестокого порицания. Какое богатство, какое царство, какие владения, какое серебро и злато, какие самоцветы, какие драгоценные одежды, какие самые роскошные пиры, какие радостные дни, какие наслаждения имеют смысл, если нет женщины? Воистину можно назвать умершим для этого мира человека, который отлучен от женского пола. Женщина рожает сыновей и дочерей, воспитывает, любит, холит, лелеет, заботится об их благе и пожертвует своей жизнью ради их спасения. Женщина правит в доме, она печется о благе для мужа и семьи. Женщина — услада царю, наслаждение юноше, утешение старику, веселие детям. Женщина — это радость дня, успокоение ночи, утешение в трудах. Бог создал женщин, чтобы они, как я того и хочу, сопровождали мое появление и уход». На это Маркольф произнес: «Правильно сказано: „Что в сердце, то и на языке". Ты сильно любишь женщин, поэтому их и прославляешь. Хорошо поступаешь, потому что нечего плеваться на то, что собираешься положить себе в рот. Твои богатства, твоя знатность, красота и мудрость служат как тебе, так и женским любовным утехам. Но говорю тебе: хоть сегодня ты и славил женщин, однако еще прежде, чем ляжешь спать, станешь бранить их». Соломон ответил: «Наверняка врешь, ибо все дни жизни своей я любил и буду любить женщин. А теперь уходи от меня и смотри, не смей больше в моем присутствии говорить о женщинах ничего плохого!»
Тут Маркольф вышел из царского дворца, позвал к себе ту самую блудницу, которой царь возвратил живого сына и сказал ей: «Знаешь, что произошло при дворе царя Соломона?» А она ответила: «Сегодня мне возвратили моего сына, а что произошло затем, то мне вовсе неведомо». Маркольф ей: «Раздосадовался царь на то, что сегодня возвратил тебе живого сына и не поделил его на части. А потом приказал, чтобы назавтра позвали тебя и твою подругу, и тогда поделят сына твоего: одну половину отдадут ей, а другая останется тебе». На это блудница сказала: «Что за негодный царь и как плохи решения его!» Тут Маркольф продолжил: «Поведаю тебе новость более тяжкую и ужасную. Царь и все советники его постановили, чтобы каждый мужчина взял себе семь жен. Поэтому удивляются женщины, как же им поступить. Ведь если у одного мужчины будет семь жен, в доме уже не воцарится мир. Одну будут любить, а другую презирать. А та, которая будет милее остальных, чаще станет проводить время с мужем. Неугодная с мужем будет и вовсе изредка. Одна станет лучше одеваться, другая ходить почти нагой. Самая любимая получит кольца, ожерелья, серебро и злато, меха и пестрые ткани, станет хранить ключи от дома, жить в почете, прозываться в своей семье госпожою, все богатства мужа окажутся в ее распоряжении. Если одну так сильно будут любить, что тут сказать об остальных шестерых? Если двое, то о пятерых? Если трое, то о четырех? Если четыре, то о трех? Если пятеро, то о двух? Если шестеро, то об одной? Когда станут одну целовать крепче, ублажать больше и приближать к мужу чаще, разве остальные, видящие это, и вовсе не скажут: „Кто мы, ведь вроде и не вдовы, и не замужние, мы и не с мужем и не без мужа?“ Им станет досадно, что расстались они со своею девственностью. Гнев, насмешки, споры, соперничество и зависть всегда будут возникать промеж ними. Ненависть воцарится среди них. И если не наложить запрет на это повеление, одна приготовит для другой яд, и они перетравят друг друга. От того я весьма горюю. Вот почему ты, женщина, знающая свой женский пол, поскорее сообщи о сем госпожам этого города и скажи им, чтобы они не соглашались, но оспаривали волю царя и его советников».
Сказав это, Маркольф потихоньку возвратился к царскому двору и уселся в углу дворца. А эта самая блудница, поверив в то, что его слова правдивы, побежала по городу, ударяя себя кулаками в грудь и рассказывая всем о том, что услышала. Матроны сильно засуетились, соседка передавала, новости соседке, началось брожение, и в скором времени все женщины города собрались вместе. А собравшись, они пришли к тому, чтобы всем вместе отправиться во дворец, наброситься на царя и оспорить его волю. И вот при дворе появилось почти семь тысяч женщин, которые окружили дворец царя Соломона, своим натиском сокрушили его двери и с ужасным криком набросились на царя и его советников. Всех как одну обуял неугасимый гнев, одна больше, другая меньше, но все вместе подавали свой голос перед царем.
Царь, едва добившись тишины, спросил, в чем причина подобного волнения. На это одна, считавшаяся упорнее и красноречивее прочих, сказала царю: «Ты царь, к которому стекается золото, серебро, драгоценные камни и все богатства из разных земель, всегда исполняется воля твоя и никто не смеет противоречить тебе. У тебя есть царица и царицы и ты взял себе множество наложниц и юных дев без числа. Каждой даешь, сколько хочешь, ибо имеешь столько, сколько пожелаешь. Но другие так жить не могут!» Соломон ответил: «Господь сделал меня царем над Израилем, почему же я не могу поступать, как мне угодно?» А ему женщина: «Довольствуйся тем, чтобы осуществлять свою волю со своими. Почему с нами так поступаешь? Мы благородные женщины из рода Авраамова, придерживаемся веры Моисеевой. Что же ты желаешь поменять веру нашу? Ты, который должен заботиться о справедливости, почто несправедливость творишь?» Соломон, преисполнившись гнева, ответил: «Какую несправедливость я творю, о бесстыдная женщина?» А женщина ему: «Великая несправедливость в том, что ты хочешь установить так, чтобы каждый мужчина брал себе по семь жен. Определенно, этого никак быть не может. Ни у одного герцога, или графа, или принца нет таких богатств, чтобы исполнить волю и одной жены. Что же будут они делать, когда у каждого станет по семь жен? Это выше человеческих сил для любого мужчины. Пусть лучше уж у каждой женщины будет семеро мужей, да чтобы все работали и одну жену обеспечивали». Тут царь Соломон рассмеялся и ответил: «Хорошо она выступила в защиту своих подружек. Однако я полагаю, что число мужчин никак не может сравняться с множеством женщин. Женщин не просто больше, а едва ли не семижды более». Тут все иерусалимские женщины закричали в один голос: «Воистину, царь, негодник ты и насмешник, и несправедливы решения твои. Теперь-то мы знаем — правда то, о чем нам довелось слышать. Неподобающе ты говоришь с нами и насмехаешься над нами перед лицом остального люда. О Боже! В недобрый час стал править нами Саул, еще хуже — Давид, но самым нечестивым из всех оказалось правление Соломона!»
Тут царь Соломон разгневался и воскликнул: «Нет нечестивее головы, чем голова змеиная, нет страшнее гнева, чем гнев женщины. Лучше жить с львами и драконами, чем оказаться вместе с дурною женщиной! Любое зло быстротечно по сравнению со злом женщины. Удел грешницы выпал ей. Женский гнев и непочтительность приводят в великое смущение. Если женщине принадлежит верховенство, то она поступает вопреки мужу своему. Низменное сердце, печаль на челе, смертоносная чума — вот что такое гнусная женщина. От женщины берут начало свое грехи, и по ее вине все мы смертны. Горечь и скорбь в сердце — ревнивая жена. У неверной жены бич — язык ее, которым она всех стегает. Что для быка ярмо, побуждающее его идти, то и есть гнусная жена. Злая жена — плохая доля. Живущий с нею подобен поймавшему скорпиона. Пьяная жена — великая ярость, ее позор и бесстыдство ничем не скрыть. Любодейство женщины распознается по заносчивому взгляду и выпученным глазам. Не желай от дочери, чтобы она стала тебе надежной опорой, по случаю промотает нажитое. От примеров непочтительности ограждай глаза ее — и не удивляйся, коли она пренебрежет тобою».
При этих словах царя Соломона встал пророк Наган и произнес: «Почто царь, мой повелитель, наслал смущение на лица всех женщин Иерусалима?» Соломон ответил: «Разве ты не слышал, что они хулили меня, хотя на мне нет никакой вины?» Пророк Натан продолжал настаивать: «Слепым, глухим и до времени немым должен быть тот, кто желает жить в мире со своими подданными». Соломон сказал: «Глупо было бы отвечать на подобную глупость». И тут молчавший Маркольф обратился к царю с того места, где сам сидел: «Хорошо говоришь, царь, того мне и хотелось». Соломон ответил: «Как это?» А Маркольф говорит: «Сегодня ты сначала вовсю восхвалял женщин, а теперь вовсю их хулишь. Этого мне и было надо: ты всегда подтверждаешь мою правоту». Соломон спросил: «Что это, негодяй, значит, — никак ты стал причиной всех этих волнений?» Маркольф: «Не я — дело в их малодушии. Нечего доверять всему, что им говорят». Тут царь Соломон в гневе произнес: «Уйди от меня и сгинь, никогда больше мне в глаза не смотри». И Маркольфа тут же вышвырнули из дворца.
[…]
Соломон: «Утомился говорить, я отдыхаю!»
Маркольф: «Я свою болтовню не оставлю».
Соломон: «Не могу болтать больше». Маркольф: «Коли не можешь, смиренно признай себя побежденным и дай мне обещанное!»
На это Ванея, сын Иодая, и Завуф, царский сотоварищ, и Адонирам, сын Авды, начальствовавшего над податями, сказали Маркольфу: «Чего ради ты станешь третьим человеком в царстве нашего царя-повелителя? Еще прежде выколют твои гнусные глаза из твоей гнусной башки. Лучше бросить тебя к медведям нашего господина, чем удостоить такого любыми почестями!» А Маркольф им ответил: «Кто липнет к заду, как не какашки? Что обещал царь?» Тогда Бен-Хур, Бен-Декер, Бен-Хесед, Бен-Авинадав, Ванея, Бен-Гевер, Ахинадав, Ахимаас, Ваана, Иосафат, Шимеа и Гевер, двенадцать препозитов царя Соломона, сказали: «Почто этот дурак набросился на царя нашего? Не лучше ли помять его кулаками, помолотить батогами и убрать с глаз господина нашего?» Но царь Соломон ответил им: «Не следует так поступать, хорошенько накормите и отпустите его с миром». А Маркольф на это: «Ваши слова меня укротили. Я всегда говорил так: где нет закона, там нет царя».
Как-то раз царь Соломон вместе со своими ловчими и сворой собак возвращался с охоты, и случилось ему оказаться совсем рядом с жилищем дурня Маркольфа. Когда приближенные ему сообщили, что это есть оно, Маркольфово жилище, он поворотил свою лошадь и, наклонив голову, через порог жилища спросил, кто там есть внутри. Маркольф сидел у очага и смотрел за горшком с бобами, а царю он ответил так: «Внутри человек, и получеловек, и лошадиная голова. Чем больше поднимаются, тем больше опускаются». А Соломон ему: «О чем это ты говоришь?» Маркольф в ответ: «Целый человек — это я, получеловек — это ты, потому что сидишь снаружи, верхом на лошади, голова которой и просунулась внутрь». И тут Соломон говорит: «А кто поднимается и опускается?» Маркольф: «Бобы, которые варятся в горшке».
Соломон: «Где твой отец и твоя мать? Твой брат и твоя сестра?» Маркольф: «Мой отец из одной напасти сделал две сразу, а мать моя делает для своей ближней то, что та для нее сделать уже не сможет. Брат мой, сидя снаружи, убивает всех, кого встретит. А сестра моя, сидя внутри, плачет над своим прошлогодним смехом». Соломон: «Что это все значит?» Маркольф: «Отец мой посреди тропинки, что идет через его поле, посадил терновый куст, путники же стали обходить куст с двух сторон — вот так из одной напасти появилось две. Мать моя пошла закрыть глаза своей умершей свояченице, что сама свояченица ей сделать уже не сможет. Братец мой сидит снаружи на солнце, расстелил перед собою овчинку и убивает всех блох, которые ему попадаются. Сестра моя в прежние времена полюбила одного юношу, который овладел ею, заигрывая, обнимая и целуя, а теперь, она, брюхатая, плачет из-за того, из-за чего раньше смеялась».
Соломон на это: «Хорошо, но откуда у тебя, крестьянин, такая мудрость?» Маркольф: «Во времена царя Давида, когда ты был еще младенцем, лекари отца твоего поймали коршуна — изготовить им надо было какое-то лекарство, и вот, когда они забрали себе необходимые части, Вирсавия, мать твоя, взяла его сердце, положила на сухарь, зажарила на огне и дала тебе съесть, мне же, который тогда оказался на кухне, хлебную корку бросила. Вот так скушал я корку, напитавшуюся жиром. Оттого, полагаю, и пошла моя хитрость, равно как и у тебя, съевшего сердце, мудрость появилась». Соломон: «Бог тебе в этом помогает! На горе Гаваон Бог явился мне и наполнил меня мудростию». Маркольф: «Коли так, выходит, что ты тот мудрец, который считает Его дураком». Соломон: «Разве ты не слыхал, какими богатствами наделил Он меня по мудрости Своей». Маркольф: «Слыхал. Знаю, правда, что где Господь захочет, там дождик и льет».
Засмеявшись, ответил царь Соломон: «Мои люди ждут меня снаружи, не могу дольше оставаться с тобой. Иди, скажи матери своей, чтобы она послала мне полный горшок молока от своей лучшей коровы и покрыла его коровьей лепешкой, ты же доставишь его ко мне». «Так и сделаю», — ответил Маркольф.
Царь Соломон, подняв шум во всем Иерусалиме, прибыл, как и подобает богатому и могущественному господину, в свой дворец. А мать Маркольфа, по имени Отброска, взяла полный горшок молока и, накрыв молоко горячим пирогом, послала его царю со своим сыном. Маркольф отправился по тропинке через луг, проголодался от жары и тут увидел лепешку коровьего навоза. Он тут же поставил горшок на землю, съел пирог, а лепешку навоза положил сверху. Пришел к Соломону и поставил перед ним молоко, покрытое навозом. Соломон спрашивает: «Почему горшок покрыт этим?» Маркольф: «А разве ты, царь, не приказал накрыть коровье молоко тем, что дает корова? Навоз-то, что, не коровий?» Соломон в ответ: «Не то я приказал». Маркольф: «А я так понял». Соломон: «Лучше бы молоко пирогом накрыли». «Так оно и было, но голод переиначил замысел». Соломон: «Каким образом?» Маркольф: «Я знал, что нет у тебя недостатка в хлебе, а поэтому, сам нуждаясь, съел пирог, которым было молоко накрыто и на его место исхитрился положить коровью лепешку».
Соломон: «На сей раз прощаем! Но если этой ночью ты не сможешь бодрствовать и бдеть вместе со мною, то по утру не сносить тебе головы!» Маркольф: «Славно». Наступило время бодрствовать, Маркольф и царь Соломон сели, но немногим спустя Маркольфа стало клонить в сон и он принялся похрапывать. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что у зайца в хребте столько же позвонков, сколько на хвосте». Соломон: «Если не докажешь, быть тебе повешенным». Соломон замолчал, а Маркольф снова стал засыпать, похрапывая. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что у сороки столько же перьев белых, сколько и черных». Соломон: «Если не докажешь, быть тебе повешенным». Соломон замолчал, а Маркольф опять стал засыпать, похрапывая. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» — Маркольф: «Думаю о том, что нет под небом ничего белее, чем день». Соломон: «А разве день и молока белее?» Маркольф: «Так оно и есть». Соломон: «Надо проверить». Соломон замолчал, продолжая бодрствовать, а Маркольф снова стал засыпать и храпеть. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что ни в чем нельзя доверять женщине». Соломон: «И это надо проверить». И вот Соломон замолчал, продолжая бодрствовать, а Маркольф снова стал засыпать и храпеть. Соломон его спрашивает: «Что, спишь, Маркольф?» А Маркольф: «Не сплю, а думаю». Соломон: «О чем думаешь?» Маркольф: «Думаю о том, что природа сильнее воспитания». Соломон: «Не докажешь, быть тебе повешенным». На том ночь закончилась, и Соломон, утомленный бдением, улегся на свое ложе.
Маркольф, расставшись с царем, поспешил к сестре, по имени Дородина, и, притворившись опечаленным сверх меры, сказал ей: «Царь Соломон — недруг мой, не стерпеть мне его угроз и несправедливостей. Возьму-ка я нож, спрячу у себя под одеждами и сегодня, когда он ни о чем не будет подозревать, воткну нож ему в сердце — так и расправлюсь с ним. А тебя, дорогая моя сестра Дородина, прошу — не обвиняй меня, храни тайну и не рассказывай об этом моему брату Волопылу». На что Дородина ответила: «Дорогой мой брат Маркольф, не сомневайся, даже под угрозой смерти я тебя не выдам». После этого Маркольф с опаской возвратился ко двору.
Солнце, светящее по всей земле, озарило своими лучами царский двор. Соломон поднялся с ложа и воссел на трон во дворце своем. И тут по приказу царя поймали зайца и доставили ко двору, Маркольф насчитал у него равное число позвонков на спине и хвосте. Поймали и принесли царю сороку, и Маркольф насчитал у нее столько же черных перьев, сколько и белых. И тут, втайне от царя Маркольф принес таз с молоком, поставил его около дверей комнаты, закрыл все окна, чтобы дневной свет не проникал внутрь, и позвал царя. Когда царь попытался войти в комнату, он наступил в таз с молоком и расшибся бы, упав, но ухватился руками. Тут царь Соломон воскликнул в гневе: «Пропащая душа, что ты творишь?» Маркольф: «Не гневайся на меня! Разве не ты утверждал, что молоко белее дневного света? Что же ты тогда не увидел под своими ногами молоко, ведь при дневном свете ты можешь рассмотреть все что угодно? Рассуди справедливо! Я перед тобой безгрешен!» Соломон: «Погуби тебя Боже! Одежды мои залиты молоком, и я чуть из-за тебя не сломал шею, так-то ты передо мной безгрешен?» Маркольф: «А в другой раз уберег тебя, вот сядь и рассуди о том, о чем я тебе доложу».
Когда царь сел, Маркольф объявил: «Есть у меня сестра по имени Дородина, она — блудница, поскольку, забеременев, обесчестила всю мою родню, однако она все равно желает получить свою долю отцовского наследства». Тут Соломон произнес: «Пусть призовут его сестру, и мы выслушаем, что у нее есть сказать. Никого нельзя заочно судить!» Дородину позвали, она появилась перед царем, и тут Соломон засмеялся: «Вот уж точно, это сестра Маркольфа». Была Дородина приземистая и толстая, а от беременности еще толще казалась, из-за задницы и ног было не видно, лицом, глазами и сложением — всем она напоминала Маркольфа. Тут Соломон и говорит: «Скажи, чего ты требуешь от сестры своей». Маркольф встал и сказал во всеуслышание: «Открыто заявляю, о царь, перед тобою, что сестра моя стала блудницей, и понесла, как сами видите, и обесчестила все мое семейство, и к тому же она желает заполучить долю моего наследства. Посему молю, чтобы ты осудил ее, и она лишилась доли в наследстве». Услышав подобное, Дородина разозлилась и заорала во всю глотку: «Негодник! Почему это я не должна получить своей доли наследства? Разве я, как и ты, не появилась на свет благодаря Морколю?» Маркольф ответил: «Не получишь наследства, потому что твои прегрешения — это твой приговор». Дородина на это ответила: «Не сотворила я себе приговора, ибо если и грешила, исправлюсь. Но клянусь Богом и Его благами, если не оставишь меня, я расскажу такое, за что царь тебя повесит». Маркольф: «Жалкая блудница, что ты скажешь? Я ни перед кем не грешен». А Дородина ему: «Ты-то много грешил, ибо собираешься убить моего царя-повелителя. И если мне не верите, то поищите нож у него под одеждами». Приближенные стали искать нож и ничего не нашли, и тут Маркольф сказал: «Разве не правду говорил я, царь: ни в чем женщинам нет веры». Всех разобрал смех, а царь Соломон говорит: «Хитростью ты всего добился, Маркольф». Маркольф: «Не хитростью: ведь она во всеуслышание рассказала об обмане, которым я с ней поделился. А вот ее деяния — они взаправду». Соломон: «Но ты еще утверждал, что природа превозмогает воспитание». Маркольф: «Погоди немного, я тебе это докажу прежде, чем ты отправишься спать».
Прошел день, настал час трапезы, и Соломон вместе со всеми своими приближенными сел за стол. Маркольф, сев вместе с остальными, спрятал у себя в рукаве трех землероек. А был во дворце Соломона кот, выдрессированный так, что на протяжении всей ночной трапезы он на глазах у всех держал свечу двумя передними лапами, а сам стоял на двух задних. Все трапезничали, как и полагается, и тут Маркольф выпустил одну из землероек. Кот увидел добычу и захотел побежать ей вслед, но остановился из-за царского неодобрения. Со второй землеройкой произошло то же самое, и тут Маркольф выпустил третью. Кот ее увидел, свечу в сторону отбросил, побежал за землеройкой и поймал ее. Маркольф увидел это и сказал царю: «Вот, царь, на твоих глазах я доказал, что природа превозмогает воспитание». На это царь Соломон сказал, слугам своим: «Уберите его с глаз моих, а если еще появится, спустите на него всех собак». А Маркольф отвечал: «Вот теперь точно могу сказать, дурной это двор, ибо нет здесь справедливости». Выгнанный Маркольф стал рассуждать про себя: «Ни мытьем, ни катанием мудрый Соломон от плута Маркольфа покоя не добьется!»
На следующий день Маркольф поднялся со своей постели и стал размышлять, как бы ему попасть на двор к царю, да так, чтобы и собаки не тронули. Пошел, поймал живого зайца, спрятал его у себя под одеждой и возвратился ко двору. Слуги Соломона, едва завидев его, спустили царских собак. Маркольф же выпустил зайца. И собаки тут же оставили Маркольфа, погнавшись за зверьком. Вот так Маркольф предстал перед царем. Царь, увидев его, спросил: «Кто же впустил тебя?» Маркольф: «Хитрость, никак уж не милосердие!»
Соломон сказал: «Смотри, не плюй сегодня никуда, кроме как на голую землю». Но все плиты во дворце были застелены покрывалами, а стены драпированы завесами. А у Маркольфа был сильный кашель и во время разговора горло першило — и тут он увидал, что перед царем стоит один лысый. От превеликой нужды, а никакой голой земли, куда сплюнуть, поблизости не было видно, он собрал всю слюну, какую мог, во рту и выплюнул ее на лоб лысого. Лысый тут же от стыда вытер свой лоб, бросился к ногам царя и пожаловался на Маркольфа. Царь спросил Маркольфа: «За чем ты испачкал лоб этого человека?» Маркольф: «Не испачкал, а удобрил. Ведь неплодородную землю унаваживают для того, чтобы на ней лучше росли хлеба». Соломон: «И при чем здесь этот лысый?» Маркольф: «Разве ты не повелел мне сегодня плевать на голую землю? Я увидел, что его лоб гол, подумал, что это голая земля и плюнул на нее. Уж точно, не на что тут гневаться, ведь я совершил это пользы ради. Коли лоб частенько увлажняли подобным образом, так и волосы выросли бы». Соломон: «Бог тебе не поможет! Разве лысые не честнее всех прочих? Лысина это не порок, а признак благородства». Маркольф: «Скажу иначе, лысина — обман для мух. Посмотри, царь, мухи роятся над головой этого лысого значительно больше, чем над головами волосатых. Кажется им, будто это изящный сосуд, полный напитка, или камень, покрытый чем-то сладким, вот потому они и садятся на его лоб». В ответ на это лысый обратился к царю: «Почто этот нечестивый проказник допущен к моему господину? Неужели чтобы поносить и смущать нас? Или пусть замолчит, или вышвырните его отсюда!» А Маркольф ответил: «Да будет мир! Умолкаю».
Между тем к царю пришли две блудницы, которые принесли одного младенца, из-за которого сильно препирались перед лицом царя. Одна говорила: «Младенец мой». Другая утверждала: «Врешь, он не твой, а мой». Одна из них во время сна удавила своего сына, поэтому они и спорили перед Соломоном из-за живого младенца. Царь велел своим слугам: «Принесите меч и разделите младенца пополам, чтобы каждая получила свою долю». Услыхав это, блудница, чей сын остался в живых, сказала царю: «Молю, господин, отдайте ей живого младенца, только не убивайте его!» Ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к плоду своему (3 Цар. 4.26). А другая, наоборот, ответила: «Ни мне, ни тебе, пусть поделят». И тут царь Соломон сказал: «Отдайте этой живого сына. Она его мать».
Тут Маркольф, встав, сказал царю: «Как ты узнал, что она и есть мать ребенка?» Соломон: «От того, что изменилась она в лице и на глазах у нее появились слезы». Маркольф: «Не мудро, неужели ты веришь женским слезам? Разве не ведомо мудрому о женских уловках? Женщина плачет глазами, и смеется в сердце своем. Плачет одним глазом, а другим смеется. Показывает лицом то, чего не чувствует. Говорит устами то, о чем не помышляет в сердце. Обещает тебе то, что исполнять не собирается. Если меняется в лице, то умело перескакивает с одного на другое. У женщин ухищрений неисчислимое множество». Соломон: «У тех ухищрения, у этих честность». Маркольф: «Не честность, а притворство, ненасытны женщины в том, как научиться лучше притворяться». Соломон: «Но не все они притворщицы или блудницы». Маркольф: «Одна больше, другая меньше, я же всех считаю блудницами и притворщицами». Соломон: «Воистину блудницей и более чем блудницей была та, которая родила на свет подобного сына!» Маркольф: «Отчего ты так считаешь, царь?» Соломон: «Потому что ты порицаешь женский пол. А женщина — это создание честное, желанное, благородное и любимое». Маркольф: «Можешь также добавить — хрупкое и податливое». Соломон: «Что до хрупкости, так это от природы человеческой, что до гибкости, так это ради доставления наслаждения. Женщина создана из ребра мужчины и дана мужчине в подмогу и в наслаждение. Женщина — это воздух нежный». Маркольф: «Рифмуется с фразою „дух мятежный"» [12]. Соломон: «Лжешь, негодник. Дурной человек любую гадость может сказать о женщине. От женщин рождаются все люди, и тот, кто хулит женский пол, достоин самого жестокого порицания. Какое богатство, какое царство, какие владения, какое серебро и злато, какие самоцветы, какие драгоценные одежды, какие самые роскошные пиры, какие радостные дни, какие наслаждения имеют смысл, если нет женщины? Воистину можно назвать умершим для этого мира человека, который отлучен от женского пола. Женщина рожает сыновей и дочерей, воспитывает, любит, холит, лелеет, заботится об их благе и пожертвует своей жизнью ради их спасения. Женщина правит в доме, она печется о благе для мужа и семьи. Женщина — услада царю, наслаждение юноше, утешение старику, веселие детям. Женщина — это радость дня, успокоение ночи, утешение в трудах. Бог создал женщин, чтобы они, как я того и хочу, сопровождали мое появление и уход». На это Маркольф произнес: «Правильно сказано: „Что в сердце, то и на языке". Ты сильно любишь женщин, поэтому их и прославляешь. Хорошо поступаешь, потому что нечего плеваться на то, что собираешься положить себе в рот. Твои богатства, твоя знатность, красота и мудрость служат как тебе, так и женским любовным утехам. Но говорю тебе: хоть сегодня ты и славил женщин, однако еще прежде, чем ляжешь спать, станешь бранить их». Соломон ответил: «Наверняка врешь, ибо все дни жизни своей я любил и буду любить женщин. А теперь уходи от меня и смотри, не смей больше в моем присутствии говорить о женщинах ничего плохого!»
Тут Маркольф вышел из царского дворца, позвал к себе ту самую блудницу, которой царь возвратил живого сына и сказал ей: «Знаешь, что произошло при дворе царя Соломона?» А она ответила: «Сегодня мне возвратили моего сына, а что произошло затем, то мне вовсе неведомо». Маркольф ей: «Раздосадовался царь на то, что сегодня возвратил тебе живого сына и не поделил его на части. А потом приказал, чтобы назавтра позвали тебя и твою подругу, и тогда поделят сына твоего: одну половину отдадут ей, а другая останется тебе». На это блудница сказала: «Что за негодный царь и как плохи решения его!» Тут Маркольф продолжил: «Поведаю тебе новость более тяжкую и ужасную. Царь и все советники его постановили, чтобы каждый мужчина взял себе семь жен. Поэтому удивляются женщины, как же им поступить. Ведь если у одного мужчины будет семь жен, в доме уже не воцарится мир. Одну будут любить, а другую презирать. А та, которая будет милее остальных, чаще станет проводить время с мужем. Неугодная с мужем будет и вовсе изредка. Одна станет лучше одеваться, другая ходить почти нагой. Самая любимая получит кольца, ожерелья, серебро и злато, меха и пестрые ткани, станет хранить ключи от дома, жить в почете, прозываться в своей семье госпожою, все богатства мужа окажутся в ее распоряжении. Если одну так сильно будут любить, что тут сказать об остальных шестерых? Если двое, то о пятерых? Если трое, то о четырех? Если четыре, то о трех? Если пятеро, то о двух? Если шестеро, то об одной? Когда станут одну целовать крепче, ублажать больше и приближать к мужу чаще, разве остальные, видящие это, и вовсе не скажут: „Кто мы, ведь вроде и не вдовы, и не замужние, мы и не с мужем и не без мужа?“ Им станет досадно, что расстались они со своею девственностью. Гнев, насмешки, споры, соперничество и зависть всегда будут возникать промеж ними. Ненависть воцарится среди них. И если не наложить запрет на это повеление, одна приготовит для другой яд, и они перетравят друг друга. От того я весьма горюю. Вот почему ты, женщина, знающая свой женский пол, поскорее сообщи о сем госпожам этого города и скажи им, чтобы они не соглашались, но оспаривали волю царя и его советников».
Сказав это, Маркольф потихоньку возвратился к царскому двору и уселся в углу дворца. А эта самая блудница, поверив в то, что его слова правдивы, побежала по городу, ударяя себя кулаками в грудь и рассказывая всем о том, что услышала. Матроны сильно засуетились, соседка передавала, новости соседке, началось брожение, и в скором времени все женщины города собрались вместе. А собравшись, они пришли к тому, чтобы всем вместе отправиться во дворец, наброситься на царя и оспорить его волю. И вот при дворе появилось почти семь тысяч женщин, которые окружили дворец царя Соломона, своим натиском сокрушили его двери и с ужасным криком набросились на царя и его советников. Всех как одну обуял неугасимый гнев, одна больше, другая меньше, но все вместе подавали свой голос перед царем.
Царь, едва добившись тишины, спросил, в чем причина подобного волнения. На это одна, считавшаяся упорнее и красноречивее прочих, сказала царю: «Ты царь, к которому стекается золото, серебро, драгоценные камни и все богатства из разных земель, всегда исполняется воля твоя и никто не смеет противоречить тебе. У тебя есть царица и царицы и ты взял себе множество наложниц и юных дев без числа. Каждой даешь, сколько хочешь, ибо имеешь столько, сколько пожелаешь. Но другие так жить не могут!» Соломон ответил: «Господь сделал меня царем над Израилем, почему же я не могу поступать, как мне угодно?» А ему женщина: «Довольствуйся тем, чтобы осуществлять свою волю со своими. Почему с нами так поступаешь? Мы благородные женщины из рода Авраамова, придерживаемся веры Моисеевой. Что же ты желаешь поменять веру нашу? Ты, который должен заботиться о справедливости, почто несправедливость творишь?» Соломон, преисполнившись гнева, ответил: «Какую несправедливость я творю, о бесстыдная женщина?» А женщина ему: «Великая несправедливость в том, что ты хочешь установить так, чтобы каждый мужчина брал себе по семь жен. Определенно, этого никак быть не может. Ни у одного герцога, или графа, или принца нет таких богатств, чтобы исполнить волю и одной жены. Что же будут они делать, когда у каждого станет по семь жен? Это выше человеческих сил для любого мужчины. Пусть лучше уж у каждой женщины будет семеро мужей, да чтобы все работали и одну жену обеспечивали». Тут царь Соломон рассмеялся и ответил: «Хорошо она выступила в защиту своих подружек. Однако я полагаю, что число мужчин никак не может сравняться с множеством женщин. Женщин не просто больше, а едва ли не семижды более». Тут все иерусалимские женщины закричали в один голос: «Воистину, царь, негодник ты и насмешник, и несправедливы решения твои. Теперь-то мы знаем — правда то, о чем нам довелось слышать. Неподобающе ты говоришь с нами и насмехаешься над нами перед лицом остального люда. О Боже! В недобрый час стал править нами Саул, еще хуже — Давид, но самым нечестивым из всех оказалось правление Соломона!»
Тут царь Соломон разгневался и воскликнул: «Нет нечестивее головы, чем голова змеиная, нет страшнее гнева, чем гнев женщины. Лучше жить с львами и драконами, чем оказаться вместе с дурною женщиной! Любое зло быстротечно по сравнению со злом женщины. Удел грешницы выпал ей. Женский гнев и непочтительность приводят в великое смущение. Если женщине принадлежит верховенство, то она поступает вопреки мужу своему. Низменное сердце, печаль на челе, смертоносная чума — вот что такое гнусная женщина. От женщины берут начало свое грехи, и по ее вине все мы смертны. Горечь и скорбь в сердце — ревнивая жена. У неверной жены бич — язык ее, которым она всех стегает. Что для быка ярмо, побуждающее его идти, то и есть гнусная жена. Злая жена — плохая доля. Живущий с нею подобен поймавшему скорпиона. Пьяная жена — великая ярость, ее позор и бесстыдство ничем не скрыть. Любодейство женщины распознается по заносчивому взгляду и выпученным глазам. Не желай от дочери, чтобы она стала тебе надежной опорой, по случаю промотает нажитое. От примеров непочтительности ограждай глаза ее — и не удивляйся, коли она пренебрежет тобою».
При этих словах царя Соломона встал пророк Наган и произнес: «Почто царь, мой повелитель, наслал смущение на лица всех женщин Иерусалима?» Соломон ответил: «Разве ты не слышал, что они хулили меня, хотя на мне нет никакой вины?» Пророк Натан продолжал настаивать: «Слепым, глухим и до времени немым должен быть тот, кто желает жить в мире со своими подданными». Соломон сказал: «Глупо было бы отвечать на подобную глупость». И тут молчавший Маркольф обратился к царю с того места, где сам сидел: «Хорошо говоришь, царь, того мне и хотелось». Соломон ответил: «Как это?» А Маркольф говорит: «Сегодня ты сначала вовсю восхвалял женщин, а теперь вовсю их хулишь. Этого мне и было надо: ты всегда подтверждаешь мою правоту». Соломон спросил: «Что это, негодяй, значит, — никак ты стал причиной всех этих волнений?» Маркольф: «Не я — дело в их малодушии. Нечего доверять всему, что им говорят». Тут царь Соломон в гневе произнес: «Уйди от меня и сгинь, никогда больше мне в глаза не смотри». И Маркольфа тут же вышвырнули из дворца.