В декабре 1693 г. Чамберлейн предложил палате общин свой проект во всей его голой нелепости и просил быть выслушанным палатой. Он смело обещался давать 8000 фунтов под залог всякого поместья, дающего 150 фунтов дохода, влагаемого, как он выражался, в его банк, оставляя при этом владельца хозяином поместья[139]. Каждый сквайр в палате должен был знать, что поместье, дающее 150 фунтов дохода, едва-едва может найти себе покупщика за 3000 фунтов. Каким же образом, не продавая этого поместья, можно получить за него 8000 фунтов? Кажется, самому невежественному псовому охотнику легко было бы понять, что это нелепица. Но нужда в деньгах и вражда к правительству делала сельских джентльменов легковерными. Они вытребовали, чтобы назначена была комиссия для рассмотрения проекта Чамберлейна, и комиссия представила доклад, что проект удобоисполним и выгоден для нации[140]. Но между тем серьезные доводы и насмешки уже стали оказывать свою силу и над невежественнейшими сельскими джентльменами палаты. Доклад был оставлен без внимания, и страна избавилась от бедствия, сравнительно с которым Ланденское поражение и гибель смирнского флота были бы неважны.
Но не все прожектеры того богатого проектами времени были так сумасбродны, как Чамберлейн. В числе их был Уилльям Петерсон, проницательный, если не всегда осторожный, мыслитель. Из его прежней жизни мы знаем почти только то, что он был шотландец и некоторое время жил в Вест-Индии. Он был миссионером, по словам его друзей, флибустьером, по словам врагов. Судя по всему, природа дала ему избирательный ум, пылкий характер и большую способность внушать свои убеждения другим; а где-то в своей страннической жизни он превосходно изучил бухгалтерию.
В 1691 г. он представил правительству проект национального банка; проект был хорошо принят и государственными людьми, и негоциантами. Но прошло два-три года, и все еще ничего не было сделано до весны 1694 г., когда явилась необходимость найти какой-нибудь новый источник для покрытия расходов. Тогда Монтегю серьезно взялся за проект бедного и безвестного шотландского авантюриста. Ближайшим помощником Монтегю был Майкл Годфри, брат сэра Эдмондсбери Годфри, печальная и загадочная смерть которого произвела за 15 лет до того страшный взрыв народных страстей. Майкл Годфри был один из умнейших, честнейших и богатейших торговых князей Лондона. Он, как и следует ожидать по его родству с мучеником протестантов, был усердный виг. Его сочинения, дошедшие до нас, показывают в нем человека с сильным и светлым умом.
Монтегю и Годфри стали горячо хлопотать об осуществлении проекта Петерсона, Монтегю – в палате общин, Годфри – в Сити. При комитетском рассмотрении бюджета доходов палата одобрила проект, и в нее внесен был билль, заглавие которого послужило источником для множества сарказмов. И точно, нелегко было отгадать, что «Билль об учреждении новой пошлины с корабельных грузов в обеспечение тех лиц, которые дадут в заем суммы, потребные для ведения настоящей войны», что это билль, создающий величайшее из всех когда-либо существовавших коммерческих учреждений.
Билль говорил, что правительство займет 1 200 000 фунтов под 8%, – проценты, считавшиеся тогда умеренными. Чтобы привлечь капиталистов быстро дать деньги на условиях, столь выгодных для нации, заимодавцам дается право составить корпорацию, которая будет называться «Управляющий и Компания Английского Банка». Эта корпорация не будет иметь никакой привилегии и не будет иметь права вести какие бы то ни было коммерческие обороты, кроме торговли векселями, звонкой монетой и драгоценными металлами и просроченными кредитными бумагами.
Когда публика узнала об этом намерении, началась бумажная война, не уступавшая яростью полемике между присягнувшими и неприсяжниками или между Старой и Новой Ост-Индскими компаниями. Прожектеры, планы которых не были приняты правительством, набросились как бешеные на своего более счастливого товарища. Все серебряки и ростовщики подняли яростный вопль. Недовольные тории предрекали погибель престолу. Замечательно, что банки и короли никогда не уживались вместе, говорили они. Банки – республиканское учреждение. Венеция, Генуя, Амстердам, Гамбург имеют цветущие банки; но кто когда слыхивал о французском или испанском банке?[141] Недовольные виги, наоборот, предрекали погибель свободе. Банк – это такое орудие тирании, которое страшнее всякой Верховной комиссии, Звездной палаты, страшнее даже 50 000 солдат Кромвелля, говорили они. Все богатство нации будет в руках «Грузового банка» (Tonnage Bank) – так тогда называли его в насмешку, – а «Грузовой банк» будет в руках короля. Власть над бюджетом, эта великая гарантия всех прав англичанина, перейдет от палаты общин к управляющему и директорам новой компании. Эта последняя мысль, действительно, заслуживала внимания, и сами составители проекта признавались в том. Поэтому очень благоразумно была прибавлена к биллю статья, запрещавшая банку давать ссуды короне без решения парламента; за нарушение этого спасительного правила постановлялся штраф в три раза больше суммы, данной в заем, и определялось, что король не может простить банку нисколько из этого штрафа.
С этим исправлением билль прошел через палату общин легче, чем следовало ждать, судя по горячей полемике его противников. Но парламент действовал по внушению необходимости. Нужно было достать деньги, и не было другого средства достать их. Нам неизвестен ход совещаний во время комитетского заседания палаты; но во время формального заседания не было ни одного раздела голосов.
Однако ж, и перешед в верхнюю палату, билль еще мог встретить задержку. Некоторые из лордов предполагали, что национальный банк придуман с целью усилить класс капиталистов на счет класса землевладельцев. Другие находили, что каков бы ни был сам по себе этот проект, палата общин не должна была представлять его палате пэров в форме денежного билля. Полезно ли создавать корпорацию, которая раньше или позже может приобрести владычество над всем торговым миром, и какое устройство дать ей – это вопросы, которые должны быть решены не одной палатой общин, говорили они. Палата пэров также не должна иметь полную свободу рассмотреть все подробности предложенного плана, предлагать изменения в нем, просить конференций. Потому палата общин сделала очень дурно, прислав палате пэров билль об учреждении банка в форме билля, дающего деньги короне. Якобиты надеялись, что сессия кончится ссорой между палатами, что билль о банке будет отвергнут и что Вильгельм останется без денег для похода. По новому стилю был уже май месяц. Лондонский сезон кончился; многие аристократические семейства уже уехали с Ковент-Гардена и Сохо-Сквер в свои поместья. Но были разосланы приглашения уехавшим пэрам возвратиться; они быстро приехали; опустевшие скамьи снова наполнились; заседания начинались чрезвычайно рано, оканчивались чрезвычайно поздно. Когда билль рассматривался в комитетском заседании, прения шли без всякого перерыва с 9 часов утра до 6 вечера. Председательское место занимал Годольфин. Ноттингам и Рочестер предлагали вычеркнуть все статьи, относившиеся к банку. Было говорено об опасности учреждать такую гигантскую корпорацию, которая скоро может стать сильнее короля и парламента. Но, кажется, всего больше действовали на пэров те опасения, которыми грозили им как землевладельцам. Противники билля говорили, что банк учреждается с целью обогатить ростовщиков на счет аристократии и джентльменов: люди, у которых есть свободные деньги, найдут теперь более удобным вносить их в банк, чем отдавать под залог земель за умеренные проценты. Кермартен не говорил ничего или почти ничего в защиту билля, и это естественно, потому что билль был делом его соперников и врагов. Он согласился, что есть важные неудобства в средстве, выбранном палатой общин для покрытия расходов наступившего года; но неужели господа пэры станут изменять денежный билль? Говорил он. Неужели они вступят в борьбу, которая должна кончиться тем, что они принуждены будут уступить или принять на себя тяжелую ответственность за беззащитность Английского канала [Ла-Манша], который останется летом без флота? Эти доводы восторжествовали, и при разделе голосов изменение было отвергнуто большинством 43 против 31. Через несколько часов билль получил королевское согласие, и в заседаниях парламента был объявлен перерыв[142].
В Сити проект Монтегю имел полный успех. В то время получить миллион фунтов под 8% было не легче, если не труднее, чем было бы ныне получить 30 миллионов под 4%. Полагали, что взносы пойдут очень медленно, и потому акт займа назначил долгий срок для подписки на него. Это оказалось излишним. Помещение денег, представляемое новым займом, казалось всем так выгодно, что в тот же день, когда открыта была подписка, она дошла до 300 000 фунтов; в следующие два дня прибавилось еще 300 000; а через десять дней, к восторгу всех друзей правительства, подписка была объявлена конченной. Вся сумма, которую должна была корпорация Английского банка внести в казначейство, была внесена до истечения срока взноса первой доли ее[143]. Сомерз с радостью приложил большую печать к грамоте, составленной на основаниях, предписанных парламентом, и Английский банк начал свои операции в доме общества торговцев колониальными товарами. Публика долго видела тут директоров, секретарей и конторщиков работавшими в разных частях обширной залы. Число служащих в банке сначала было только 54 человека. Теперь их 900. Сумма жалованья им тогда была только 4350 фунтов. Теперь она более 210 000 фунтов. Из этого можно заключить, что среднее жалованье служащему в торговом доме в царствование Виктории почти в три раза больше, чем было в царствование Вильгельма III[144].
Скоро видно стало, что Монтегю, искусно воспользовавшись финансовым затруднением государства, оказал своей партии громадную услугу. В продолжение поколений банк отличался усердным вигизмом. Это усердие было делом не случая, а необходимости. Он был бы принужден тотчас же прекратить платежи, как только перестал бы получать проценты по ссуде, данной правительству; а Иаков не стал бы платить ни фартинга. Через 17 лет по учреждении банка Аддисон в одной из умнейших и грациознейших своих аллегорий описывал положение этого великого учреждения, через которое постоянно проходило огромное богатство Лондона. Ему виделось, что кредит сидит на престоле в зале торговцев колониальными товарами; над головой у него грамота банка, перед глазами у него – акт возведения Вильгельма на престол. Все превращается в золото от его прикосновения. Позади его до самого потолка навалены мешки с деньгами. Направо и налево от него возвышаются пирамиды из гиней. Вдруг отворяется дверь. Врывается претендент, с губкой в одной руке, в другой со шпагой, которой грозит акту, отдавшему корону Вильгельму. Кредит в обмороке падает с престола. Волшебная сила, с которой обращалось в сокровища все вокруг него, исчезает. Груда мешков падает вся на самый пол: они пусты; пирамиды гиней превращаются в кучи тряпья и щеп[145]. Истина, высказывавшаяся этой аллегорией, постоянно была в памяти директоров банка. Их интерес был так тесно связан с интересом правительства, что чем сильнее была опасность государству, тем сильнее было их усердие помогать ему. Прежде, когда казначейство было пусто, когда налоги собирались медленно, когда выдача жалованья солдатам и матросам была просрочена, канцлер казначейства ходил со шляпой в руке по Чипсайду и Корнгиллю, в сопровождении лорда-мэра и олдерменов, и выпрашивали в заем 100 фунтов у этого чулочника, 200 фунтов у этого железнозаводчика[146]. Теперь этого уже не было. Правительству не нужно было хлопотливо собирать деньги по мелочам из разных рук: оно могло брать, сколько ему было нужно, из огромного, постоянно полного резервуара, в который вливались все источники. Можно сказать, что в течение многих лет сила банка, неизменно бывшего за вигов, почти уравновешивала силу Англиканской церкви, также неизменно бывшей за ториев.
Эдвин Уолтер Кеммерер Золото и золотой стандарт: Золотые деньги в прошлом, настоящем и будущем
Вводные замечания
Глава 1 Место золотых денег в древние времена и в Средневековье
Происхождение золотого стандарта
Чеканка первых монет в Малой Азии
Чеканка на территории Древней Греции
Но не все прожектеры того богатого проектами времени были так сумасбродны, как Чамберлейн. В числе их был Уилльям Петерсон, проницательный, если не всегда осторожный, мыслитель. Из его прежней жизни мы знаем почти только то, что он был шотландец и некоторое время жил в Вест-Индии. Он был миссионером, по словам его друзей, флибустьером, по словам врагов. Судя по всему, природа дала ему избирательный ум, пылкий характер и большую способность внушать свои убеждения другим; а где-то в своей страннической жизни он превосходно изучил бухгалтерию.
В 1691 г. он представил правительству проект национального банка; проект был хорошо принят и государственными людьми, и негоциантами. Но прошло два-три года, и все еще ничего не было сделано до весны 1694 г., когда явилась необходимость найти какой-нибудь новый источник для покрытия расходов. Тогда Монтегю серьезно взялся за проект бедного и безвестного шотландского авантюриста. Ближайшим помощником Монтегю был Майкл Годфри, брат сэра Эдмондсбери Годфри, печальная и загадочная смерть которого произвела за 15 лет до того страшный взрыв народных страстей. Майкл Годфри был один из умнейших, честнейших и богатейших торговых князей Лондона. Он, как и следует ожидать по его родству с мучеником протестантов, был усердный виг. Его сочинения, дошедшие до нас, показывают в нем человека с сильным и светлым умом.
Монтегю и Годфри стали горячо хлопотать об осуществлении проекта Петерсона, Монтегю – в палате общин, Годфри – в Сити. При комитетском рассмотрении бюджета доходов палата одобрила проект, и в нее внесен был билль, заглавие которого послужило источником для множества сарказмов. И точно, нелегко было отгадать, что «Билль об учреждении новой пошлины с корабельных грузов в обеспечение тех лиц, которые дадут в заем суммы, потребные для ведения настоящей войны», что это билль, создающий величайшее из всех когда-либо существовавших коммерческих учреждений.
Билль говорил, что правительство займет 1 200 000 фунтов под 8%, – проценты, считавшиеся тогда умеренными. Чтобы привлечь капиталистов быстро дать деньги на условиях, столь выгодных для нации, заимодавцам дается право составить корпорацию, которая будет называться «Управляющий и Компания Английского Банка». Эта корпорация не будет иметь никакой привилегии и не будет иметь права вести какие бы то ни было коммерческие обороты, кроме торговли векселями, звонкой монетой и драгоценными металлами и просроченными кредитными бумагами.
Когда публика узнала об этом намерении, началась бумажная война, не уступавшая яростью полемике между присягнувшими и неприсяжниками или между Старой и Новой Ост-Индскими компаниями. Прожектеры, планы которых не были приняты правительством, набросились как бешеные на своего более счастливого товарища. Все серебряки и ростовщики подняли яростный вопль. Недовольные тории предрекали погибель престолу. Замечательно, что банки и короли никогда не уживались вместе, говорили они. Банки – республиканское учреждение. Венеция, Генуя, Амстердам, Гамбург имеют цветущие банки; но кто когда слыхивал о французском или испанском банке?[141] Недовольные виги, наоборот, предрекали погибель свободе. Банк – это такое орудие тирании, которое страшнее всякой Верховной комиссии, Звездной палаты, страшнее даже 50 000 солдат Кромвелля, говорили они. Все богатство нации будет в руках «Грузового банка» (Tonnage Bank) – так тогда называли его в насмешку, – а «Грузовой банк» будет в руках короля. Власть над бюджетом, эта великая гарантия всех прав англичанина, перейдет от палаты общин к управляющему и директорам новой компании. Эта последняя мысль, действительно, заслуживала внимания, и сами составители проекта признавались в том. Поэтому очень благоразумно была прибавлена к биллю статья, запрещавшая банку давать ссуды короне без решения парламента; за нарушение этого спасительного правила постановлялся штраф в три раза больше суммы, данной в заем, и определялось, что король не может простить банку нисколько из этого штрафа.
С этим исправлением билль прошел через палату общин легче, чем следовало ждать, судя по горячей полемике его противников. Но парламент действовал по внушению необходимости. Нужно было достать деньги, и не было другого средства достать их. Нам неизвестен ход совещаний во время комитетского заседания палаты; но во время формального заседания не было ни одного раздела голосов.
Однако ж, и перешед в верхнюю палату, билль еще мог встретить задержку. Некоторые из лордов предполагали, что национальный банк придуман с целью усилить класс капиталистов на счет класса землевладельцев. Другие находили, что каков бы ни был сам по себе этот проект, палата общин не должна была представлять его палате пэров в форме денежного билля. Полезно ли создавать корпорацию, которая раньше или позже может приобрести владычество над всем торговым миром, и какое устройство дать ей – это вопросы, которые должны быть решены не одной палатой общин, говорили они. Палата пэров также не должна иметь полную свободу рассмотреть все подробности предложенного плана, предлагать изменения в нем, просить конференций. Потому палата общин сделала очень дурно, прислав палате пэров билль об учреждении банка в форме билля, дающего деньги короне. Якобиты надеялись, что сессия кончится ссорой между палатами, что билль о банке будет отвергнут и что Вильгельм останется без денег для похода. По новому стилю был уже май месяц. Лондонский сезон кончился; многие аристократические семейства уже уехали с Ковент-Гардена и Сохо-Сквер в свои поместья. Но были разосланы приглашения уехавшим пэрам возвратиться; они быстро приехали; опустевшие скамьи снова наполнились; заседания начинались чрезвычайно рано, оканчивались чрезвычайно поздно. Когда билль рассматривался в комитетском заседании, прения шли без всякого перерыва с 9 часов утра до 6 вечера. Председательское место занимал Годольфин. Ноттингам и Рочестер предлагали вычеркнуть все статьи, относившиеся к банку. Было говорено об опасности учреждать такую гигантскую корпорацию, которая скоро может стать сильнее короля и парламента. Но, кажется, всего больше действовали на пэров те опасения, которыми грозили им как землевладельцам. Противники билля говорили, что банк учреждается с целью обогатить ростовщиков на счет аристократии и джентльменов: люди, у которых есть свободные деньги, найдут теперь более удобным вносить их в банк, чем отдавать под залог земель за умеренные проценты. Кермартен не говорил ничего или почти ничего в защиту билля, и это естественно, потому что билль был делом его соперников и врагов. Он согласился, что есть важные неудобства в средстве, выбранном палатой общин для покрытия расходов наступившего года; но неужели господа пэры станут изменять денежный билль? Говорил он. Неужели они вступят в борьбу, которая должна кончиться тем, что они принуждены будут уступить или принять на себя тяжелую ответственность за беззащитность Английского канала [Ла-Манша], который останется летом без флота? Эти доводы восторжествовали, и при разделе голосов изменение было отвергнуто большинством 43 против 31. Через несколько часов билль получил королевское согласие, и в заседаниях парламента был объявлен перерыв[142].
В Сити проект Монтегю имел полный успех. В то время получить миллион фунтов под 8% было не легче, если не труднее, чем было бы ныне получить 30 миллионов под 4%. Полагали, что взносы пойдут очень медленно, и потому акт займа назначил долгий срок для подписки на него. Это оказалось излишним. Помещение денег, представляемое новым займом, казалось всем так выгодно, что в тот же день, когда открыта была подписка, она дошла до 300 000 фунтов; в следующие два дня прибавилось еще 300 000; а через десять дней, к восторгу всех друзей правительства, подписка была объявлена конченной. Вся сумма, которую должна была корпорация Английского банка внести в казначейство, была внесена до истечения срока взноса первой доли ее[143]. Сомерз с радостью приложил большую печать к грамоте, составленной на основаниях, предписанных парламентом, и Английский банк начал свои операции в доме общества торговцев колониальными товарами. Публика долго видела тут директоров, секретарей и конторщиков работавшими в разных частях обширной залы. Число служащих в банке сначала было только 54 человека. Теперь их 900. Сумма жалованья им тогда была только 4350 фунтов. Теперь она более 210 000 фунтов. Из этого можно заключить, что среднее жалованье служащему в торговом доме в царствование Виктории почти в три раза больше, чем было в царствование Вильгельма III[144].
Скоро видно стало, что Монтегю, искусно воспользовавшись финансовым затруднением государства, оказал своей партии громадную услугу. В продолжение поколений банк отличался усердным вигизмом. Это усердие было делом не случая, а необходимости. Он был бы принужден тотчас же прекратить платежи, как только перестал бы получать проценты по ссуде, данной правительству; а Иаков не стал бы платить ни фартинга. Через 17 лет по учреждении банка Аддисон в одной из умнейших и грациознейших своих аллегорий описывал положение этого великого учреждения, через которое постоянно проходило огромное богатство Лондона. Ему виделось, что кредит сидит на престоле в зале торговцев колониальными товарами; над головой у него грамота банка, перед глазами у него – акт возведения Вильгельма на престол. Все превращается в золото от его прикосновения. Позади его до самого потолка навалены мешки с деньгами. Направо и налево от него возвышаются пирамиды из гиней. Вдруг отворяется дверь. Врывается претендент, с губкой в одной руке, в другой со шпагой, которой грозит акту, отдавшему корону Вильгельму. Кредит в обмороке падает с престола. Волшебная сила, с которой обращалось в сокровища все вокруг него, исчезает. Груда мешков падает вся на самый пол: они пусты; пирамиды гиней превращаются в кучи тряпья и щеп[145]. Истина, высказывавшаяся этой аллегорией, постоянно была в памяти директоров банка. Их интерес был так тесно связан с интересом правительства, что чем сильнее была опасность государству, тем сильнее было их усердие помогать ему. Прежде, когда казначейство было пусто, когда налоги собирались медленно, когда выдача жалованья солдатам и матросам была просрочена, канцлер казначейства ходил со шляпой в руке по Чипсайду и Корнгиллю, в сопровождении лорда-мэра и олдерменов, и выпрашивали в заем 100 фунтов у этого чулочника, 200 фунтов у этого железнозаводчика[146]. Теперь этого уже не было. Правительству не нужно было хлопотливо собирать деньги по мелочам из разных рук: оно могло брать, сколько ему было нужно, из огромного, постоянно полного резервуара, в который вливались все источники. Можно сказать, что в течение многих лет сила банка, неизменно бывшего за вигов, почти уравновешивала силу Англиканской церкви, также неизменно бывшей за ториев.
Эдвин Уолтер Кеммерер Золото и золотой стандарт: Золотые деньги в прошлом, настоящем и будущем
Перевод с издания: Kemmerer E. W. Gold and Gold Standard: The Story of Gold Money. Past Present and Future. New York, London: McGrow-Hill Book Company, Inc., 1944. Пер. с англ. Н. Эдельмана под ред. А. Куряева.
Вводные замечания
После завершения войны перед нашим миром встанет проблема восстановления монетарных систем и наведения порядка в одолевающем нас монетарном хаосе. У различных монетарных стандартов найдутся свои приверженцы, а ожесточенность дебатов будет не уступать их поучительности. Уже самые первые дискуссии по этому вопросу должны внести свой вклад в формирование разумного общественного мнения. С намерением посильного участия в этом деле мной и была написана данная книга.
Среди претендентов на главную роль в мировых монетарных системах первых послевоенных лет видное место будет занимать золотой стандарт, который, несмотря на все испытанные им невзгоды и превратности, в силу своих прошлых заслуг все равно имеет хорошие шансы стать законным наследником.
В ходе нижеследующей дискуссии мы попытаемся вкратце осветить вопрос происхождения и историю золотых денег и золотого стандарта, ключевые принципы золотого стандарта, его достоинства и недостатки и в общих чертах обрисовать проект будущего международного золотого стандарта.
При подготовке этой книги мне помогали друзья – слишком многочисленные, чтобы перечислять всех в короткой вступительной заметке. Тем не менее я обязан сделать исключение и выразить особую благодарность д-ру Луису Уэсту и профессору Филипу Хитти из Принстона за их ценные соображения по поводу истории денег в древние времена, а также моему сыну профессору Дональду Кеммереру из Иллинойсского университета и профессору Оскару Моргенстерну из Принстона, прочитавших рукопись и высказавших много полезных замечаний и предложений, большинство из которых были мной учтены.
Эдвин Уолтер Кеммерер
Принстон, Нью-Джерси
Октябрь 1944 г.
Среди претендентов на главную роль в мировых монетарных системах первых послевоенных лет видное место будет занимать золотой стандарт, который, несмотря на все испытанные им невзгоды и превратности, в силу своих прошлых заслуг все равно имеет хорошие шансы стать законным наследником.
В ходе нижеследующей дискуссии мы попытаемся вкратце осветить вопрос происхождения и историю золотых денег и золотого стандарта, ключевые принципы золотого стандарта, его достоинства и недостатки и в общих чертах обрисовать проект будущего международного золотого стандарта.
При подготовке этой книги мне помогали друзья – слишком многочисленные, чтобы перечислять всех в короткой вступительной заметке. Тем не менее я обязан сделать исключение и выразить особую благодарность д-ру Луису Уэсту и профессору Филипу Хитти из Принстона за их ценные соображения по поводу истории денег в древние времена, а также моему сыну профессору Дональду Кеммереру из Иллинойсского университета и профессору Оскару Моргенстерну из Принстона, прочитавших рукопись и высказавших много полезных замечаний и предложений, большинство из которых были мной учтены.
Эдвин Уолтер Кеммерер
Принстон, Нью-Джерси
Октябрь 1944 г.
Глава 1 Место золотых денег в древние времена и в Средневековье
Говорите о современниках без презрения, а о древних – без обожания; судите о них по их достоинствам, а не по их эпохе.
Лорд Честерфилд, 1748 г.
Происхождение золотого стандарта
Золотой стандарт в своей «ортодоксальной форме» является продуктом XIX в. Однако своими корнями он уходит в далекое прошлое. В настоящей главе мы в общих чертах осветим первоначальные этапы использования золота в качестве денег[147], т.е. в качестве общепринятого средства обмена.
Золото по причине его красивого вида, повсеместного распространения, той легкости, с какой его можно добывать в реках примитивными методами «промывки», и простоты его обработки, вероятно, применялось как средство обмена в древнейшие времена[148], а также среди отсталых народов в нашу эпоху шире, чем любой другой металл.
Этот металл поначалу использовался в качестве денег в виде золотых самородков, золотых слитков в форме раковин, применявшихся также в качестве украшений, и золотого песка. В древней Мексике, в Африке и в других местах золото помещали в прозрачные стволы птичьих перьев, игравших роль стандартных средств платежа. В Китае золото обращалось в виде маленьких кубиков уже в 1100 г. до н.э. За сотни лет до начала новой эры средства обмена из золота были распространены в Малой Азии и на большей части Европы. В то время деньги обычно делались из почти чистого золота – по-видимому, делать из этого металла твердые сплавы с примесью других металлов научились только в начале нашей эры.
Древнейшие в письменной истории известные мне упоминания об использовании одного из благородных металлов в качестве средства обмена – в данном случае обращающегося по весу – находятся в законах Хаммурапи[149], царя Вавилона. В этих законах, составленных около 1870 г. до н.э., фигурирует серебро[150].
Народы античной эпохи почти ничего не знали о деньгах своих древнейших предков. У них не было книг про деньги, а немногие доступные им письменные источники, зафиксированные преимущественно на камне или папирусе, представляли собой законы, указы и разрозненные заметки случайного содержания. Для нас важнейшими источниками, дошедшими из этих давних времен, являются сами деньги, сохранившиеся в большом количестве и хранящиеся во многих музеях мира, где их классифицируют и вносят в каталоги. Одних лишь уцелевших античных монет насчитывается десятки тысяч; а вес этих монет, материал, из которых они сделаны, их форма, а особенно нанесенные на них изображения и надписи несут в себе много ценной информации.
Благодаря тщательным исследованиям, проводившимся в течение многих поколений, сегодня мы знаем о монетах античной эпохи больше, чем знали сами древние. Разумеется, в хронологии дошедших до нас монет имеются многочисленные пробелы, так что история, которую рассказывают эти монеты, далеко не отличается полнотой. Она по-прежнему ставит перед нами много дискуссионных вопросов, решению которых посвящена обширная литература, но с каждым днем мы получаем на них все больше и больше ответов[151].
Золото по причине его красивого вида, повсеместного распространения, той легкости, с какой его можно добывать в реках примитивными методами «промывки», и простоты его обработки, вероятно, применялось как средство обмена в древнейшие времена[148], а также среди отсталых народов в нашу эпоху шире, чем любой другой металл.
Этот металл поначалу использовался в качестве денег в виде золотых самородков, золотых слитков в форме раковин, применявшихся также в качестве украшений, и золотого песка. В древней Мексике, в Африке и в других местах золото помещали в прозрачные стволы птичьих перьев, игравших роль стандартных средств платежа. В Китае золото обращалось в виде маленьких кубиков уже в 1100 г. до н.э. За сотни лет до начала новой эры средства обмена из золота были распространены в Малой Азии и на большей части Европы. В то время деньги обычно делались из почти чистого золота – по-видимому, делать из этого металла твердые сплавы с примесью других металлов научились только в начале нашей эры.
Древнейшие в письменной истории известные мне упоминания об использовании одного из благородных металлов в качестве средства обмена – в данном случае обращающегося по весу – находятся в законах Хаммурапи[149], царя Вавилона. В этих законах, составленных около 1870 г. до н.э., фигурирует серебро[150].
Народы античной эпохи почти ничего не знали о деньгах своих древнейших предков. У них не было книг про деньги, а немногие доступные им письменные источники, зафиксированные преимущественно на камне или папирусе, представляли собой законы, указы и разрозненные заметки случайного содержания. Для нас важнейшими источниками, дошедшими из этих давних времен, являются сами деньги, сохранившиеся в большом количестве и хранящиеся во многих музеях мира, где их классифицируют и вносят в каталоги. Одних лишь уцелевших античных монет насчитывается десятки тысяч; а вес этих монет, материал, из которых они сделаны, их форма, а особенно нанесенные на них изображения и надписи несут в себе много ценной информации.
Благодаря тщательным исследованиям, проводившимся в течение многих поколений, сегодня мы знаем о монетах античной эпохи больше, чем знали сами древние. Разумеется, в хронологии дошедших до нас монет имеются многочисленные пробелы, так что история, которую рассказывают эти монеты, далеко не отличается полнотой. Она по-прежнему ставит перед нами много дискуссионных вопросов, решению которых посвящена обширная литература, но с каждым днем мы получаем на них все больше и больше ответов[151].
Чеканка первых монет в Малой Азии
Первоначально чеканка представляла собой нанесение печати или клейма для маркировки металлических слитков, гарантировавших их качество или вес. Первые монеты, по-видимому, появились в странах восточного Средиземноморья в начале VIII в. до н.э.[152] Ассирийский царь Сенаххериб (705—681 гг. до н.э.) говорил: «Я сделал глиняную форму и лил в нее бронзу, подобно тому как отливают монеты в полсикля».
Многие древние монеты сделаны из электрона – природного сплава, состоящего примерно из трех частей золота и одной части серебра, который в больших количествах добывался в Лидии, из-за чего та называлась «страной золота». Поскольку золото трудно отделить от серебра, древние относились к электрону практически как к отдельному металлу. Первые монеты из чистого золота в Малой Азии, вероятно, делались из россыпного золота, добывавшегося в долине Окса или на Урале[153]. Монеты из электрона представляют собой древний пример того, что в наше время называется «симметаллизмом».
В моей коллекции имеется золотой дарик – одна из древнейших и самых знаменитых золотых монет в истории. Она сделана из почти чистого золота и по весу приблизительно равна нашей покойной американской золотой 5-долларовой монете*. Она выглядит как небрежно расплющенный золотой слиток с грубой чеканкой в виде лучника с луком и стрелой. Такие монеты выпускались примерно за 500 лет до н.э., во время правления персидского царя Дария Великого. Всего двумя поколениями раньше, в правление Креза, которое началось в 561 г. до н.э., в Малой Азии находились в обращении монеты, о которых Геродот писал: «Насколько я знаю, лидийцы первыми завели у себя золотые и серебряные монеты»[154].
В те древние времена золотые и серебряные монеты несколько столетий обращались в условиях двойного (параллельного. – Ред.) стандарта. Роль золота повысилась в эпоху Александра Македонского благодаря организованной им массовой добыче этого металла в Пангейских рудниках[155].
Многие древние монеты сделаны из электрона – природного сплава, состоящего примерно из трех частей золота и одной части серебра, который в больших количествах добывался в Лидии, из-за чего та называлась «страной золота». Поскольку золото трудно отделить от серебра, древние относились к электрону практически как к отдельному металлу. Первые монеты из чистого золота в Малой Азии, вероятно, делались из россыпного золота, добывавшегося в долине Окса или на Урале[153]. Монеты из электрона представляют собой древний пример того, что в наше время называется «симметаллизмом».
В моей коллекции имеется золотой дарик – одна из древнейших и самых знаменитых золотых монет в истории. Она сделана из почти чистого золота и по весу приблизительно равна нашей покойной американской золотой 5-долларовой монете*. Она выглядит как небрежно расплющенный золотой слиток с грубой чеканкой в виде лучника с луком и стрелой. Такие монеты выпускались примерно за 500 лет до н.э., во время правления персидского царя Дария Великого. Всего двумя поколениями раньше, в правление Креза, которое началось в 561 г. до н.э., в Малой Азии находились в обращении монеты, о которых Геродот писал: «Насколько я знаю, лидийцы первыми завели у себя золотые и серебряные монеты»[154].
В те древние времена золотые и серебряные монеты несколько столетий обращались в условиях двойного (параллельного. – Ред.) стандарта. Роль золота повысилась в эпоху Александра Македонского благодаря организованной им массовой добыче этого металла в Пангейских рудниках[155].
Чеканка на территории Древней Греции
В гомеровские времена мерилом ценности в Греции служили коровы. По словам Риджуэя, «…меры веса впервые были введены применительно к золоту, а поскольку за единицу веса золота, как правило, принимали его величину, равную по стоимости корове или быку… то мерой веса в конечном счете стало количество золота, на которое можно было купить корову»[156]. Отголоском этого стало английское слово «pecuniary» («денежный») – производное от латинского «pecus», что означает «скот». Очень рано в качестве денег начала использоваться медь. Первый обол, очевидно, представлял собой медный прут или спицу; шесть таких прутов составляли «драхму», что в переводе значит «пригоршня»[157].
Первой золотой монетой, получившей хождение в собственно Элладе, был уже упоминавшийся персидский дарик или статир (от слова «взвешивать»), который весил около 130 гран [приблизительно 8,4 г. – Пер.] и широко использовался в течение нескольких столетий. Он никогда не подвергался порче и «около 200 лет оставался практически единственной золотой монетой как в Малой Азии и материковой Греции, так и в Персидской империи»[158]. В библейские времена статир был известен и в Палестине.
Греки переняли золотые монеты у азиатов, но далеко не сразу начали чеканить золотую монету сами. Впервые в собственно Греции чеканка денег началась в Эгине, крупном торговом полисе. Серебряные монеты этого маленького островка и персидские золотые дарики имели широкое хождение в Великой Греции. Считается, что первым чеканить серебряные деньги в Афинах стал Солон. По-видимому, стоимость золотой и серебряной монеты определялась ценой содержащегося в них металла. При этой системе двойного стандарта серебряные монеты были распространены гораздо шире, чем золотые, но последние играли важную роль во внешней торговле, а также при заключении крупных сделок внутри страны и в качестве денежных запасов при храмах. Во время войн и в прочих экстренных случаях объемы чеканки увеличивались за счет переплавки золотых статуй и украшений, предоставлявшихся главным образом храмами.
В начале IV в. до н.э. в придачу к серебряной родосской монете начался выпуск золотых статиров, и эта двойная эмиссия золотых и серебряных монет продержалась[159] вплоть до смерти Александра Македонского в 323 г. до н.э.
В греческом мире изредка вводился официальный курс обмена монет из одного металла на монеты из другого металла. Обменный курс время от времени корректировался, а сами монеты перечеканивались, чтобы дешевый или переоцененный металл не вытеснял из обращения более дорогой или недооцененный в соответствии с законом Грэшема[160].
Первой золотой монетой, получившей хождение в собственно Элладе, был уже упоминавшийся персидский дарик или статир (от слова «взвешивать»), который весил около 130 гран [приблизительно 8,4 г. – Пер.] и широко использовался в течение нескольких столетий. Он никогда не подвергался порче и «около 200 лет оставался практически единственной золотой монетой как в Малой Азии и материковой Греции, так и в Персидской империи»[158]. В библейские времена статир был известен и в Палестине.
Греки переняли золотые монеты у азиатов, но далеко не сразу начали чеканить золотую монету сами. Впервые в собственно Греции чеканка денег началась в Эгине, крупном торговом полисе. Серебряные монеты этого маленького островка и персидские золотые дарики имели широкое хождение в Великой Греции. Считается, что первым чеканить серебряные деньги в Афинах стал Солон. По-видимому, стоимость золотой и серебряной монеты определялась ценой содержащегося в них металла. При этой системе двойного стандарта серебряные монеты были распространены гораздо шире, чем золотые, но последние играли важную роль во внешней торговле, а также при заключении крупных сделок внутри страны и в качестве денежных запасов при храмах. Во время войн и в прочих экстренных случаях объемы чеканки увеличивались за счет переплавки золотых статуй и украшений, предоставлявшихся главным образом храмами.
В начале IV в. до н.э. в придачу к серебряной родосской монете начался выпуск золотых статиров, и эта двойная эмиссия золотых и серебряных монет продержалась[159] вплоть до смерти Александра Македонского в 323 г. до н.э.
В греческом мире изредка вводился официальный курс обмена монет из одного металла на монеты из другого металла. Обменный курс время от времени корректировался, а сами монеты перечеканивались, чтобы дешевый или переоцененный металл не вытеснял из обращения более дорогой или недооцененный в соответствии с законом Грэшема[160].