Щеглова Ирина. Пляж исполненных желаний

   – Куда ты все время смотришь? – в голосе Женьки послышалась обида.
   – Слежу, – коротко ответила я.
   Он усмехнулся:
   – Не волнуйся, никто не пропадет.
   – Надеюсь.
   Кажется, он уловил мою холодность, насупился:
   – Ты не забыла о нашем договоре на сегодняшний вечер?
   – Это по поводу разведки? Нет, конечно. Надо будет Ленку вернуть родителям, и мы сможем пойти.
   Наконец танец кончился. Я бросила Женьку и поспешила к Ане с Иваном. Краем глаза заметила, как Ленка отчаянно целуется с одним из каратистов. Хоть бы в сторону отошли, что ли…
   На Аниных губах играла счастливая улыбка. Иван тоже улыбался. Он не хотел больше танцевать и предложил нам посидеть за столиком. Он накупил в буфете воды, шоколада, орехов, и мы уселись за самый неприметный столик, спрятавшийся под деревьями. Отсюда мы могли наблюдать за танцующими, а нас не видел никто. Мы наперебой забрасывали Ивана вопросами: почему он решил изучать китайский язык? Был ли он на китайской стене? Что он будет делать после стажировки? Почему его называют монахом?
   Он отвечал очень обстоятельно. Говорил о том, что его родители – востоковеды, с детства привили ему интерес к китайской культуре и истории. Он рассказывал о Великой Китайской стене и ее строителях, о монахах знаменитого Шаолиня и о том, как сам занимается всякими восточными практиками. Было очень интересно узнать об особенностях китайского языка, о том, что настоящих специалистов европейцев очень немного, но они всегда востребованы. Мы так заслушались, что не заметили, как кончилась дискотека.
   Женька позвал Ивана, чтоб тот помог ему с оборудованием.
   Только тут я вспомнила о нашей подопечной.
   – А Ленка-то где? – спросила я у Ани. – Ты ее видишь?
   Мы озирались беспомощно, пытаясь высмотреть девушку. Она обнаружилась в обществе двух молодых людей недалеко от дискотеки. Все трое весело смеялись и, судя по всему, Лена совсем забыла о том, что ей пора уходить.
   – Лен, можно тебя на минутку, – я решила быть вежливой на этот раз.
   Она оторвалась от дерева, оторопело посмотрела на меня, как будто видела впервые:
   – А который час?
   – Около двенадцати, – беспечно ответил один из ее кавалеров.
   – Ужас! – Ленка хлопнула себя по лбу.
   – Маш, что же делать? – обратилась она ко мне.
   – Ничего не делать, идти к родителям. Пора.
   – Но я же обещала быть в одиннадцать!
   – Ладно, дискотека только что кончилась, ты раньше никак не могла уйти, потому что мы не уходили.
   – Вы меня отмажете? – испуганно спросила она.
   – Что же нам еще остается!
   – Пока, парни! – бросила она своим кавалерам, – до завтра!
   Мы шли все вместе: я, Аня, Иван, Женька, Андрей и Лена. На поле у трансов уже работала установка, выдавая ритмичное буханье. Довольно много народа разбрелось по полю, кто-то лежал на колючей стерне, кто-то дергался, пытаясь поймать ритм. Каждый был сам по себе. Да и не танцевали они вовсе. Вот один лежал и вдруг вскочил, боком вылетел на середину, закружился, задергался, забился, застыл, и только дрожь изредка пробегает по его телу… Девчонка плывет, раскинув руки, семенит мелкими шажками, кружится, подпрыгивает, глаза закрыты… Растаман прошелся колесом, высоко подпрыгнул, словно пружина, сделал резкое сальто назад, потом еще, еще…
   – Ух ты! – вырвалось у меня. Мы остановились, сбившись в кучу. Действо завораживало. И тогда наш Ваня неожиданно отбежал от нас, закружился и полетел неведомой птицей, едва касаясь земли, его причудливый танец слился с ритмом, выдаваемым установкой, легкое мускулистое тело, в разноцветных огнях многочисленных ламп, творило чудеса. Трансы одобрительно гомонили, расчищая ему пространство. Скоро он остался один на один с окружившей его толпой, но словно не замечал всех этих людей, мерно хлопающих в ладоши. Он танцевал, танцевал так, как за много веков до него, где-нибудь на задворках вселенной исполнял свой ритуал древний шаман, или одинокий монах, достигший просветления…
   Он замер посреди широкого круга, медленно поднял руки, вытянулся и стремительным, почти неуловимым глазу броском пересек пространство, отделяющее его от людей, оттолкнулся от земли и взмыл над их головами. Перелетев через строй, он мягко перекувыркнулся через голову, мгновенно выпрямился и снова стоял перед нами по-прежнему улыбающийся.
   – Вау! – вырвалось у Ленки.
   – Круто, – уважительно сказал Женька.
   Мы с Аней молчали, разинув рты.
   Трансы смотрели на Ивана издалека, несколько человек решились, подошли, пожали руки. Восторженно покачали головами. Говорили односложно, пытались перекричать гром текучего ритма, приглашали куда-то, писали на клочках бумаги телефоны и адреса. Иван отвечал со своей неизменной улыбкой. Гудела земля, гудели горы, метались и мигали цветные пятна искусственного света. Мне казалось, что тело мое наполнилось этими звуками, что ему передалась пульсация земли, взорвала, раздробила на атомы и рассеяла по трансовому полю…
   – Народ! Меня отец убьет, – донеслось до моего сознания.
   Ах, да, это Ленка. Надо уходить.
   На поляне нас ждал бурный короткий скандал, Ленкины слезы, крик ее папаши и причитания матери.
   Сбагрив Ленку и потихоньку сообщив нашим, что мы будем на берегу, мы поскорее ретировались, чтоб не испортить себе настроение.
   Мы не пошли на турбазу к трансам. Мы решили провести эту ночь у моря и встретить рассвет, Иван предложил.
   На берегу он развел большой костер, и мы плясали вокруг, кто во что горазд. К нам то и дело подходили незнакомые люди, танцевали с нами, или просто сидели или лежали у огня. Под утро все страшно устали, хотелось тишины, но проклятая установка продолжала долбить.
   Тогда Иван увел нас далеко от бухты, куда не доходили звуки фестиваля, мы устроились в крохотной расселине, прямо на камнях и уснули, утомленные событиями минувшей ночи.

День четвертый

   Конечно, завтрак мы проспали. Утром нас нашел Валера, который, по своему обыкновению, отправился купаться на дальние камни.
   Отругав племянников, он велел всем нам отправляться на базу.
   Женька с Андреем ушли. А мы еще купались втроем в ленивых морских волнах. На берегу, стесняясь друг друга, снимали мокрое белье, поспешно натягивали одежду…
   Валера на обратном пути покосился на нас, спросил:
   – Родители знают, где вы?
   Что есть силы бежали мы на турбазу. Ольга и мама шли нам навстречу. Обе заспанные и недовольные:
   – Где вы были? – строго спросила мама, не глядя на Ивана.
   – Спали на берегу, – честно призналась я.
   – А предупредить никак нельзя?
   – Это я виноват, – сказал Иван, – уж очень надоел грохот, вот я и увел ваших девочек из бухты.
   – Мама, Ольга, это – Иван, – быстро представила я.
   Аня только сонно моргала и улыбалась.
   – Иван, вы старший, с вас и спрос, – переключилась мама на нашего друга.
   – Я понимаю, – он снова улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
   Мама как-то оттаяла, голос ее стал усталым:
   – Мы вообще не спали, такой грохот!
   – Они не выключали этот кошмар ни на минуту, – добавила Ольга.
   – Мы решили ночью уходить спать на берег, – сказала мама.
   – Отлично, – Иван оживился, – в этой расселине тихо, места немного, но, если взять с собой спальники, будет вполне удобно.
   – Составите нам компанию? – рассмеялась мама.
   – Конечно, буду охранять ваш сон, – галантно ответил Иван.
   – Да, мы не представились, – вспомнила мама, – меня зовут Наташа, я Машина мама, это – Ольга, тетя Ани.
   – Очень приятно, – Иван отвесил поклон обеим.
   Он удивительно быстро находит язык со всеми. Как ему это удается?
   Мама с Ольгой пошли дальше, хотели позагорать до обеда в тишине. А мы с Иваном договорились вместе пить чай у него.
   Пляж в бухте был забит людьми так, что рябило в глазах. Аня перестала шарахаться от обнаженных парней, только чуть отворачивала голову, или смотрела себе под ноги. Среди резвящихся трансов гордым добродетельным островком расположились наши туристы: бабушки с внуками, старичок, профессор эстетики, и его семья…
   Когда мы проходили мимо, один из отдыхающих затеял спор с голым парнем.
   – Почему без трусов? Денег нет? Я тебе дам денег, купи себе трусы, прикрой срам! – Голый бессмысленно улыбался, не делая никаких попыток «прикрыть срам».
   Мы поскорее миновали пространство пляжа и наконец расхохотались.
   – Интересно, почему бы не увести детей подальше из бухты? – задумчиво спросил Иван.
   – Да ты что! А с кем же тогда ругаться! – ответила я.
   Над пляжем плыл запах подгоревшего шашлыка, орали магнитофоны. В кустах расположилась «Кальянная», по крайней мере так вещала табличка, прибитая к дереву. Вдоль всей сосновой аллеи, ведущей на вторую турбазу, расположились многочисленные палатки: в одних торговали фруктами, в других – разливали чай, в-третьих были выставлены всевозможные сувениры.
   – Кажется, мы пропустили открытие фестиваля, – усмехнулся Иван.
   – Ой, какие красивые футболки! – воскликнула Аня, остановившись у одной из палаток. – Сколько стоят? – спросила она у девушки-продавца.
   Девушка осмотрела нас, видимо, надеялась увидеть браслеты, но, не обнаружив, сказала:
   – Мы продаем только участникам фестиваля.
   – Почему? – удивилась Аня.
   – У нас в ходу спейсики…
   – Что? – переспросила она.
   Девушка показала несколько ярких бумажных прямоугольников:
   – Спейсики, – пояснила она, – деньги фестиваля.
   – А где их взять? – опешила Аня.
   – Я знаю, – послышался сзади чей-то голос. Мы развернулись. Ну конечно, полосатый Леша в своих неизменных шортах и панамке, да не один, а с Леной!
   – Привет, – она сделала нам ручкой. Голубенький купальник, пляжное полотенце через плечо…
   – Привет…
   Леша тем временем пожал руку Ивану.
   – А вас все ищут, – сообщил он.
   – Уже нашли, – сказала я.
   – Да мне-то что, – поспешно ответил Леша, – я просто сказал. Если вам фестивальные деньги нужны, я знаю где можно поменять. По центральной аллее домик с вывеской «администрация». Меняют один к одному. Могу с вами сходить, без браслета не пустят.
   – А у тебя и браслет есть? – удивилась Аня.
   Леша достал из кармана зеленый браслет и с явной гордостью предъявил нам.
   – Почему зеленый?
   – Обслуживающий персонал! Как надумаете, зовите меня, я вас проведу.
   Он надел браслет на запястье, приобнял Ленку за талию и оба величественно удалились.
   – Надо же, куда смотрят родители!? – съязвила Аня.
   Мы направились к нашему домику. Иван сказал, что будет ждать нас у своей палатки чай пить.
   Наконец мы смогли переодеться и развесить мокрое белье. Наши купальники со вчерашнего дня болтались на веревке, тщетно ожидая, когда же мы их снимем.
   – Маша, мне очень нравится Иван, – неожиданно призналась Аня.
   – Мне тоже, – с вызовом ответила я.
   Она вспыхнула:
   – Ты, кажется, с Женей…
   – Что ты хочешь сказать?
   – Я хочу сказать, что вы с Женькой подружились, что же ты теперь – его бросишь и за Иваном будешь бегать?
   Я вздрогнула:
   – С чего ты взяла, что я за кем-то буду бегать?
   – С того! – Аня повысила голос, – над Ленкой смеешься, а сама без мальчиков жить не можешь!
   – Ты хочешь со мной поссориться?
   – Не хочу я ни с кем ссориться! – она снова заплакала. – Я думала, мы с тобой подруги, а ты!
   – Что я? – было от чего растеряться. Конечно, я сразу поняла, что Иван Ане понравился. Наша недотрога, видимо, решила, что раз он пригласил ее танцевать, то она теперь имеет на него права. А я в ее глазах выступаю эдакой разлучницей, вместо того, чтоб помогать, хочу отбить парня. Вот уж дудки! Вечные эти разборки между девчонками. Они мне еще в школе надоели. Этот парень мой, этот – твой… Глупости! Один раз потанцевала с мальчиком – все, ты просто обязана с ним дружить, и за тобой надежно прикрепляют ярлык чьей-то там девушки. А я не чья-то, я – сама по себе. И к тому же Иван не такой, как наши школьные пацаны. Он не такой, как Женька, Леша и все эти трансы вместе взятые!
   Анька позорно ревела.
   – Ты что, влюбилась? – вопрос прозвучал глупо.
   – Отстань!
   – Ну, извини…
   Я помолчала, соображая.
   – Ань…
   – Что!
   – Может, у него вообще есть девушка, там, в Китае, или в Москве… Он ведь взрослый, не забывай…
   – Ну и что!
   – А то, что он с нами просто подружился, просто так, понимаешь?
   – Да! Если бы у него была девушка, он бы с ней сюда приехал! – в ее словах был резон.
   – Ну, хорошо, – я вздохнула, – давай по-честному: пусть он сам выберет из нас двоих.
   – Так я тебе и поверила! – всхлипнула Аня.
   Я пожала плечами:
   – Не хочешь, не надо. Лично я не буду предпринимать никаких попыток у тебя его отбить, если на то пошло.
   – Обещаешь? – Аня лихорадочно вытирала слезы полотенцем.
   – Обещаю…
   – Тогда пойдем быстрее, он же нас приглашал чай пить!
   И мы пошли. До обеда сидели с Иваном у его палатки, пили чай с персиками. Я молчала, давала возможность Ане проявить себя. Как глупо!

Обед

   Народу на турбазе много: спортсмены из Питера и Москвы, школьники из Твери, две группы из разных сибирских городов, преподаватели Института искусств из Воронежа с семьями, ну и такие, кто приехал сам по себе, как мы, тоже есть. В общей сложности набирается человек около двухсот, вместе с преподавателями.
   Столовка работает в две смены. Наша – вторая.
   Идем нехотя. После персиков есть не хочется, но надо показаться на глаза старшим.
   Во время обеда Валера распекал туристов, особенно досталось самым молодым. Причина – вчерашняя поголовная пьянка.
   – Хотите орать, идите на берег и орите! – чеканил слова Советский. – Вы здесь подчиняетесь правилам общежития. Нет – возвращаю деньги, путевки, и до свидания!
   На скамейке, в стороне ото всех сидели медсестра Эля, сторож и инструктор. Им досталось от разгневанного начальника за продажу водки туристам. Валера не пьет, не курит и не переносит алкашей. Почти все работники базы – родня Советского: его сестры, племянники и племянницы, или люди по особым рекомендациям от друзей. Сторож и спасатель назначены местной администрацией, с которой ссорится Советский не хочет, оно и понятно.
   Инструктор – загорелый до черноты, полнеющий и стареющий блондин. Ходит в шортах, на морщинистой шее толстая цепь, наверное, золотая. У него есть машина, на которой он возит желающих на экскурсии. По молодости, видимо, был избалован курортными романами; теперь, не заметив, как постарел, хорохорится, пристает к молоденьким женщинам, смотришь на него – смешно и жалко.
   Сторож – маленький сухой дедок. Запойный алкоголик, но человек очень хороший. В периоды трезвости жарит на своей кухоньке оладушки для отдыхающих, ловит сетью рыбу. Если попросить, то может приготовить вкуснейший шашлык на углях. Зарплата копеечная, около тридцати долларов, вот он и подрабатывает, как может.
   Эля – другое дело; единственный случайный человек, нанятый впопыхах, потому что прежняя медсестра не смогла приехать.
   Крупная высокая девушка, громогласная, мужеподобная и сильнопьющая. О том, что она и есть медсестра, мы узнали случайно: когда один из мальчишек упал и разбил губу, поварихи направили его к Эле. Эля сказала: «заживет». Тогда приятели привели плачущего подростка к нам. Оказалось, что у него кровоточит десна и шатается передний зуб. Ольга с мамой промыли ссадину, намазали зеленкой и велели не есть ничего твердого несколько дней.
   На завтраке повариха подошла и тихонько спросила у мамы, не умеет ли она делать уколы.
   – Умею… А Эля что?
   – Она спит, теперь до обеда не добудишься, а мне надо по времени делать. Только Валере не говорите, а то Эльке и так достается.
   – Слушай, у нее хоть какие-то лекарства есть?
   Повариха сокрушенно вздыхает и снова шепчет:
   – Ей Валера спирт выдал, медицинский. Но она его уже выпила, – она оглянулась и одними губами произнесла, – целую банку!
   Повара работают через день. В одной смене – родная сестра Советского и племянница; в другой двоюродная сестра и Миша.
   Миша профессионал, знаток кубанской кухни. Советский сманил его из ресторана в Новороссийске. Вот такая команда.

Повар Миша

   Вечером, как только Советский собирает народ на дискотеке, мы все, вместе с мамой и Ольгой, уходим в столовку и сидим там под навесом у печки, жжем свечки, пьем кофе и поджидаем енотов. Они приходят, потому что добрый Миша оставляет для них полное ведро помоев. Сначала мы познакомились с крупным самцом. Он почти не боялся, спускался со склона, становился на задние лапы, передними упираясь в край ведра и принимался громко чавкать, время от времени помешивая в помоях лапой, в поисках лакомых кусочков: мягких косточек или курицы. Миша присоединяется к нам и рассказывает о том, как осенью голодные шакалы подходят совсем близко и воют по ночам, о сучке Моте, которую на самом деле зовут Матильдой – и она единственная, кто выжил из всей дружелюбной живности в последнее наводнение.
   – Когда река все здесь посмывала, зверья не осталось совсем. Сидишь вечером, такая тоска… Мы приехали – апрель, туристов нет, по ночам до того жутко бывало, да еще шакалы воют, оголодали за зиму… Вот однажды сижу в столовке, смотрю – енот пришел. Тоже кушать ищет. Я так обрадовался. С тех пор всегда оставляю им еду. Теперь-то опять размножились, – он замолкает, отпивает глоток кофе, – я вверх по руслу реки ходил, там выдра живет, зайца видел, кабаны тоже есть…
   Пока мы слушаем его, совсем забываем о ведре. Нас привлекают возня, резкий писк, тявканье и топот. Миша светит фонариком: из ведра торчат пять полосатых хвостиков, заботливая мамаша суетится рядом, фыркает на стаю ежей. Поужинавший папа взобрался на мойку и пьет воду. Малыши пугаются света, смешно сваливаются с ведра, только один продолжает увлеченно сопеть и чавкать, почти целиком погрузившись в помои. Самец замирает напряженно, мать, видя что ее детеныши разбежались, лезет в ведро, как будто нас и нет вовсе.
   Наверное, мы очень громко говорим, шумим и пахнем. Но еноты быстро привыкают и даже позволяют нам гладить их жесткий, упругий мех.
   В ущелье шумно, установка трансов бухает с вечера, заглушая нещадно орущую Валерину дискотеку. Миша показывает нам наушники, говорит, что иначе не уснуть. Но мы предусмотрительно взяли с собой спальники и пенки, идем спать на берег, зовем Мишу с собой, но он отказывается: надо караулить кухню и столовку. Днем с трудом прогнали трансов, которые, накупив шашлыка, расположились под навесом, как у себя дома. Их слишком много, турбаза не вмещает всех, и трансы расползаются по всему ущелью. Много дикарей, по склонам рассыпаны палатки, горят костры, то и дело кто-то приходит за водой или хлебом. Поварихи злятся, потому что приходится постоянно быть на кухне, следить, как бы чего не украли.
   Свет одинокого фонарика шарит в темноте, это Иван. Он подходит бесшумно, еноты его не боятся и продолжают свой поздний ужин, как ни в чем не бывало. Мама варит кофе на печке для Ивана, и он пьет его с удовольствием, хотя все время утверждал, что предпочитает зеленый чай.
   Можно проведать дикарей на поляне, но нам как-то не хочется. Мы сидим еще долго. Миша распрощался и ушел, ему вставать рано. А Женьки с Андреем все не было, то ли обиделись на нас, то ли дядя не пустил…
   Мы идем по берегу, то и дело осторожно переступая через тела спящих. Желаем знакомым спокойной ночи. Многие нынче спят на берегу, ущелье содрогается от транс-музыки. Непонятно, почему ее не выключают, ведь на поле к четырем утра нет никого. Странно. Трансы разбрелись по побережью в поисках тишины, а установка продолжает бухать. Для кого?
   – Разве это отдых? Нет, это не отдых! – сама себе громко жалуется экономистка Валя.
   Эля ведет по пляжу какого-то мужчину. Он что-то пьяно лепечет, поднимаясь за медсестрой по склону. Разносятся гулкие Элькины смешки: га-хха! га-хха! Аййя-ха-ха-а!
   – Смотри-и, не обмани-и! Гы-гы-хгы-хы-ии…
   – Эля, Эля-ля-ля-ля… завтра…Эля-я…
   Душно.
   Иван разыскал расщелину, мы наскоро бросаем на камни пенки и спальники, обессиленные, падаем на них. Засыпая, я слышу ровное дыхание Ивана и Анькину возню…

День пятый

   Под утро снова пошел дождь. Мы поспешно вскочили, смеясь, похватали свои спальники и бросились на турбазу.
   На завтрак бежали под зонтами, ежась от холодных капель, то и дело коварно падающих за шиворот. Ноги разъезжаются по скользким тропинкам. Дно речки наполнилось бурой стремительной водой. Чтобы попасть в столовую, пришлось перебраться вброд, вода – по щиколотку. Иван велел держаться за него и перевел нас по очереди: сначала меня и Аню, потом маму с Ольгой. Завтракали вместе.
   Наша база пустеет. Уехали сибирские ребятишки. Похожие на мокрых птиц, они сидели на пляже под дырявым навесом и ждали лодку. Грустили. Им так хотелось увидеть напоследок солнце.

Трагедия

   У вигвамных дикарей пополнение – приехала Сашина знакомая с маленькой дочкой. Они пришли по берегу. Валера сделал вид, что никого не видел.
   День сырой и прохладный, то и дело моросит дождь. У трансов затишье, на брегу пусто, только у шашлычной да у бара толкутся люди.
   От скуки идем на поляну к дикарям. Сидим под зонтами на бревнах, пьем чай с дождем. Грозный шеф спит в своей палатке, Ленка с недовольным лицом готовит суп. Теща с Ленкиной мамой суетятся, заворачивают в пленку запасы продуктов, чтоб не отсырели. Полосатого Леши не видно, наверное, Валера заставил его работать.
   Иван предложил поехать посмотреть дольмены, но мама не хочет ехать без отца. А нас одних не отпускают, боятся, что будет сильный шторм и гроза, мы не сможем пройти по берегу из-за оползней, а лодки, конечно, в шторм не ходят ну и так далее…
   Сидим, скучаем, слушаем разговоры взрослых. Иван спать ушел. Я бы тоже ушла, но как-то неудобно.
   Они говорят о красоте. Мама прицепилась к Сашиному «мир прекрасен» – что ее так возмутило?
   – Да ладно тебе! Ты говоришь – мир прекрасен! Мы все так говорим. Но никто не задумывается над тем, что это «прекрасен», только для нас, людей. Что значит «прекрасен» для тысяч других существ? Что такое красота, вообще? Может быть, только то, что воспринимает хрусталик человеческого глаза, причем только отражение, понимаешь? Если вдуматься, что мы знаем об истинном положении вещей? О самих так называемых вещах? Мы их постигаем с помощью приспособлений наших тел. Мозг получает информацию в виде сигналов – импульсов. Их великое множество. Мозг эти сигналы непрестанно обрабатывает и создает самому себе ту реальность, которую он способен создать, исходя из инструментов, каковыми он обладает. Луч света, отразившись от скалы, дерева, моря, попадает в человеческий глаз, неся некую информацию, потом все это обрабатывается в мозгу, да еще, насколько я помню из школьного курса физики, в перевернутом виде… Посуди сам, что мы видим, и тот ли это мир?
   Саша терпеливо слушает. Делать все равно нечего, он поддерживает небольшой костерок, вкусно покуривает, запивая дым чаем. Тишина и сырость, блаженное безделье. Взрослые говорят, говорят медленно, потому что говорить им лениво, но надо как-то общаться, хотя бы из вежливости.
   Я только что сделала для себя открытие и хочу им поделится. Я знаю, что заходить надо издалека, иначе не поймут:
   – …допустим, стрекоза, она ведь тоже постигает мир, но он для нее совсем другой; и лягушка, и змея…
   Саша кивает.
   – Да, это наш глаз разбивает луч света на радугу, и таким образом воспринимает предметы – при помощи отраженного света-цвета. Но что такое цвет для собаки? Или той же змеи?
   – Угу-угу, – соглашается Саша.
   – Так мы же еще пытаемся расшифровать этот мир, по сути не зная и не понимая его. Мы всегда видим, осознаем, ощущаем лишь его производную. В лучшем случае – первую. Когда сознание не замутнено. То есть я наблюдаю только при помощи органов чувств, – поддерживает Ольга.
   – Город – он высасывает, – неожиданно комментирует Саша, – а здесь хорошо!
   Ветер расталкивает тучи, в просветы протискивается недовольное солнце. Миша звонит в колокол – обед. Вода в реке спала, обнажив дно. В столовке нас мало. Часть народа еще с утра отправилась в поселок, часть – на водопады. Экономистка в коротком розовом халате подсаживается к Советскому:
   – Скажите, Валера, когда будет хорошая погода?
   – Откуда я знаю, – Валера угрюм сегодня.
   – Как! – она широко распахивает глаза, хлопает накрашенными ресницами, – вы же директор!
   – Но я не господь бог, – довольно грубо обрывает ее Советский.
   Она встряхивает обесцвеченными волосами, ложится грудью на стол и говорит с придыханием:
   – Как жаль!
   Валера вскакивает и уходит.
   На пустом пляже стоят девочка и старушка. Девочка ждет старшую сестру из поселка, бабушка – внучку с водопадов. Шторм разбил и вышвырнул на берег плот, построенный одиноким москвичом, тем самым, которого никак не поделят медсестра и экономистка. Притихшее море лениво лижет обломки.
   К ужину народ возвращается. Старушка пытается журить внучку, у нее не получается. Она хлопочет вокруг девушки, спрашивает, не обгорела ли она, не устала ли? И – как же без обеда?
   Нет только Эли, москвича и еще одной девушки. Той, которую ждет на пляже испуганная сестренка.