Щёголев Александр. Раб

Так я оказался владельцем колоссального богатства, состоящего, правда,
всего из трех...


Пишущий эти строки, ты веришь, потому что боишься?
Да, я боюсь! Ведь я человек.
Что значит: Ты человек?
Это значит: я умею размышлять; следовательно - вижу варианты;
следовательно - фиксирую зрение на худшем; следовательно - боюсь.
Кого ты обманываешь, пишущий? Себя - в лучшем случае. Ведь ты боишься
без всяких объяснений, просто потому, что тебе страшно. Не чувствуя ударов
этого кнута, ты не сделал бы шага. Согласен?
Да, я боюсь.
Пишущий, почему ты ни в чем не уверен?
Ну-у, потому что у меня есть коварные враги!
Кто же они?
Как и у любого человека, они - это искушения. Большие, вроде
недосягаемых звезд на небе, и маленькие, вроде монет в кармане. Искушение
есть главный враг человека, тяготы и лишения не могут сравниться с ним в
могуществе: тяготы и лишения человек побеждает, а искушение - крайне редко.
На него обменивается все в этом мире. А самое плохое, что врага этого многие
не видят, и бывает даже так - да, да! - что обычное искушение называют
целью. Я не слишком многословен?
А ты знаешь, что такое тяготы и лишения, пишущий? Ты испытывал их на
себе?
О-о, нет...
Тогда ты опять обманываешь - себя в лучшем случае. Ты ни в чем не
уверен, потому что поступаешь, как человек: ясно видя могучего врага, сам
стараешься ужиться с ним в согласии, а братьям кричишь: Гоните его прочь!
О-о, да, я грязен...
Ты слаб, пишущий. Но это не означает, что ты человек! Ответь: зачем ты
пишешь? Потому что боишься?


... открытий.
Сразу оговорюсь: эти открытия ни в коем случае не претендуют на
какую-либо всеобщность. Они касаются только моей личности. И именно поэтому
имеют ни с чем несравнимую ценность.
Первое. Из санитарных удобств в Келье присутствовала только уборная с
унитазом. Умываться было решительно негде. Иногда я пытался пользоваться
водой из бачка, преодолевая массу нелепых трудностей, и поначалу
невозможность нормально удовлетворять элементарную потребность выводила меня
из себя. Но потом я понял - это бесконечно правильно. Вода в Келье
отшельника - ненужная роскошь. Водой глупо смывать окаменевшую коросту
прошлых ошибок. И тогда я перестал мыться.
Второе. Стыд из темной, разъедающей душу муки превратился в надежный
источник предостережения. Впрочем, стыд в чистом виде, безусловно, также
остался. Он только сделался более зрелым. Я жил неправильно - я знал,
конечно, как надо жить, чтобы построить то, что все вокруг строят, я только
и слышал об этом из каждого встреченного рупора, но, увы, не вслушивался, и
самое важное - не верил. Я жил не по ПРАВИЛАМ. А значит и не жил вовсе -
пусть будет так. И тогда я забыл свое имя.
Третье. Безумные мучения, в которых человек рождается, неминуемо
приводят к тому, что вместе с ним рождается безумное зло, несознаваемое и
неконтролируемое. Примечательный факт: младенец с первых мгновений умеет
плакать, и затем всю жизнь делает это весьма энергично, а смеяться учится
долго, постепенно, не сразу овладевая голосом. Только ли физиология
виновата?.. Не желаю лишних споров! Перейду к сути. Книга убедила меня, что
я - раб собственной грязи. Но это не совсем точно... о, прости, прости!...
Это следствие. Гораздо более страшным является то, что я раб себя самого. То
есть раб того безумного зла, которое родилось вместе со мной и прекрасно
живет во мне. Как вырваться из оков? Я понял - чтобы стать господином над
своим маленьким злом, нужно стать рабом всеобщего добра, ни больше, ни
меньше. Но что это такое, и как это сделать, тогда мне было неведомо. И я
отказался окончательно от себя бренного, целиком отдавшись размышлениям.
Изложенные открытия и решения не были настоящим Пониманием. Но они
указали путь. Они помогли отыскать впоследствии формулу покоя. Они помогли
стать господином. Я вспоминаю их с гордостью.
Размышления текли неспешно, наполняя смыслом каждую минуту моего
существования. Я доставал кассету с так и не посмотренным фильмом, в
тысячный раз прочитывал название и думал... Я думал о том, что Безумное
животное идеально подходит для обозначения меня, как представителя фауны
Земли, и не только меня, но и... дайте им зеркало! - шептал я... Думал о
сумасшедшем мире, в котором сумасшедшие родители производят сумасшедших
детей, а потом с гневом встречают врачей по делам несовершеннолетних. В
котором безнадежно потерянный разум лечат баландой в специальных клиниках.
Почти как меня, - я улыбался, - чаем с хлебом... Думал о необъяснимых
потерях памяти миллионами живущих, о зверских извращениях логики, об
отсутствии цели. А у меня, - плакал я, - есть цель, память и логика?
Впрочем, все эти проблемы казались мне бессмысленно мелкими. И занимал
меня, в основном, единственный вопрос: откуда Келья? То есть - каково ее
происхождение? Различные варианты выдавал мой обострившийся интеллект. Одна
гипотеза утверждала природный характер Кельи: будто бы существует такая
объективная реальность, как силовое поле добра, физическую сущность которого
человечество пока не познало, и я, случайно оказавшись в месте возникновения
какой-нибудь аномалии, какой-нибудь бури этого поля, имел неосторожность
попасть в ловушку. Другая, куда более традиционная версия, наоборот,
говорила о том, что Келья создана некой разумной силой, так сказать,
неведомым разумом, чужим для нас, но не чуждым нашим бедам. И наконец...
Божественное происхождение - эта возможность переворачивала все внутри,
заставляла меня трепетать обрывком бумаги на ветру. Впрочем, будучи профаном
в этой сфере знаний и чувств, я и отсюда извлекал лишь новые вопросы: кто
написал Книгу? Куда ушли те, кто прочитал Книгу до меня? Смешно... И только
изгнав подобные размышления, прекратив выдумывать версии и старательно
обосновывать их, только тогда я сделал второй шаг к Пониманию.
Я понял, что настоящую ценность имеет вовсе не вопрос откуда, а -
ЗАЧЕМ?
Зачем есть Келья? - спросил я. И ответил без колебаний. - Чтобы в ней
была Книга. Да, но зачем есть Книга?! - над этим вопросом я думал гораздо
дольше. Все же нашел истину. - Чтобы делать меня чище! А зачем нужно делать
меня чище?
Последний из вопросов оказался неимоверно трудным. Сколько ни ломал я
голову, сколько ни терзал фантазию, никак не мог увидеть смысл в очевидном.
Несомненно, Келья исправляла во мне то, что можно было исправить. Но зачем,
зачем она тратилась на столь крошечную душу? В чем предназначение такого,
как я?
Долго вопрос оставался неприступным. Казалось, ответ рядом, стоит лишь
еще чуть-чуть напрячься. Я был упрям в стремлении понять - так упрям, как ни
в чем ранее. Тщетно, разумеется! И понадобилось новое чудо, чтобы в
очередной раз открыть мне глаза.
Однажды, изнуренный поисками смысла, я решил восстановить в памяти свой
тяжкий путь прозрения, весь целиком, с самого первого дня, дабы попробовать
взглянуть на себя со стороны - взором сочувствующих стен. Вдруг это поможет
мне понять? И я принялся вспоминать время прихода в Келью, стараясь не
упустить ни одну деталь, начиная с вечера встречи, как я пришел в гости, как
мне открыли... Но попытки воскресить пережитое закончились крахом. Сумел я
добраться только до финала вечера встречи. А там... Увидел с ужасающей
ясностью, как бью. Женщину. По лицу. Раз. Другой... Реакция последовала
немедленно: жесточайший стыд скрутил мой рассудок. Каким же я был гнусным
мужиком!.. - лишь об этом далее и мог думать, лежа навзничь на скамье. Ни на
что больше желания не осталось.
Ночь растянулась на две: я не спал. А утром, когда в оконце
окончательно посветлело, на меня обрушился новый приступ стыда. Таким
прессом былое никогда еще не давило! Я даже не плакал, и даже не шептал
проклятия, и даже дышать не пытался, я тыкался носом в колючий матрац,
выталкивая сухие стоны сквозь омертвевшие губы, и погибал. Встряска явилась
слишком неожиданной для меня - в плавном течении изысканных дум я стал
потихоньку забывать о существовании подобных страданий. Но в конце концов
прошлое сжалилось, и я сумел приподняться. Затем сел. Поднес ладони к глазам
и долго их разглядывал. Обыкновенные ладони... Спасительная мысль вспыхнула
ярче свечи. Я дал команду: рука послушалась, ожила, размахнулась, и,
помедлив секунду, шлепнула по моей щеке. Ощущение было удивительным! Я
ударил еще раз, посильнее. Потом по другой. А потом... Потом я принялся
хлестать руками по щекам, не жалея сил, остервенело, с бешеной радостью
подставляя лицо ударам. Было очень неудобно бить самого себя, руки в
последний момент норовили смягчить удар, кроме того, было больно и противно,
но я бил, я терпел и старался, благословляя суровое лекарство, потому что
чувствовал, как отпускает, как уходит позор прошлого безумия. Я давал себе
пощечины - самый вразумительный из аргументов, и продолжал такое обучение
основам морали до тех пор, пока не заметил...
Чудо. Свершилось. В стене рядом со скамьей имелась дверь. Дверь! Как я
не видел ее раньше - вчера, позавчера, в день прихода? Как я проходил мимо?
Непостижимо. Первым моим желанием было вскочить и распахнуть ее. Совершенно
естественное желание! Но я не двинулся с места, усмирив унизительную
поспешность.


Пишущий эти строки, ты исступленно повторяешь слово Грязь. Но осознаешь
ли ты, о чем пишешь?
О, да.
Объясни всем, что вкладываешь в него.
Не могу...
Значит, ты лжешь!
О, нет.
Тогда объясняй.
Раньше для обозначения всего отвратительного было слово грех. Конечно,
часто им клеймили и вполне нормальные, и даже хорошие вещи, но оно
заставляло людей страдать: от страха, от пыток, от стыда. Нынче же такие
времена, что грех никого не беспокоит, не побуждает мучаться от свершенного
и терзаться не свершенным. Однако необходимость этого ничуть не уменьшилась!
Вот и приходится искать новые слова, привычные, но не слишком уютные. Я так
понимаю смысл существования слова грязь.
Пишущий, ты не объяснил. Я спрашиваю: что есть по-твоему грязь? То же,
что и грех?
Не знаю, отыщется ли на Земле мыслитель, способный раскрыть слово грех.
Если отыщется, только он и сможет проделать то же с грязью. Он гадливо сунет
в бездонную жижу свои руки, надежно спрятанные в перчатках, вытащит сочный,
истекающий вонью ком и швырнет в лицо желающему - пробуй! А я... Я только
использую готовые слова - те, что подарила мне Книга.
Правильно, пишущий, ты не способен объяснить чужую мудрость. Ты просто
послушен. Но искренен ли ты в самобичевании? Не бравируешь ли ты понапрасну
словом грязный? Вот главное, что может заинтересовать в беседах с тобой.
Жестокий вопрос... Прости меня, я хотел сказать - сложный. Да, я говорю
о себе - грязен. Ведь так и есть в действительности! Хоть и не совершал я
пока особо плохих, изощренно подлых поступков, но по поступочкам! но по
мыслям! по мечтам!... я не достоин даже суда. И я понимаю это отчетливо.
Вопрос в том, искренне ли я хочу очиститься. Я... Я слаб. Я твержу сам себе
с упорством кувалды - хочу очиститься. Так ли на самом деле? Мне страшно
заглядывать глубже разума. Прости, если за это можно прощать. Посмотри
вместо меня, пожалуйста! И ответь, если есть кому отвечать: что там?..
Не отвечу, пишущий.


Дверь!
Я сидел, сражаясь с мальчишескими порывами, сдерживая в горле
всхлипывания. И смотрел сквозь наползающую пелену на вычеркнутый из надежд
прямоугольник. Понимание неудержимо росло, крепло в моей груди! Я знал
отныне: для того лишь Келья нянчилась со мной, чтобы мог я отсюда выйти,
чтобы увидел эту дверь. А выйдя, чтобы не оставил Келью одинокой, вернувшись
с новым заблудшим - вот оно, предназначение. Я должен привести сюда...
Кого?.. Друга. Моего друга. Того, кому обязан прозрением.
Так я понял слово Зачем.
Встал и толкнул дверь. Не помню, что в тот момент было для меня важнее
- Понимание или дверная ручка. Я вышел на лестничную площадку. МИР встретил
меня ослепительным светом - свет ворвался в распахнутые зрачки...
Прости мое перо! Описывать дальнейшее... невыносимо.




МИР
(окончание)

Пока рука, сжимавшая мочалку, дарила телу полузабытую ласку, пока
живительные струи смывали накопленные за год шлаки, пока в потоке воды
бесследно исчезали слезы, именно в эти неописуемые минуты и вызрело
единственно возможное решение. Холеный закончил мыться, вытерся полотенцем,
забрался обратно в свое нестиранное, источающее запахи Кельи тряпье. После
чего принялся неторопливо рыться в стенном шкафу. Насколько он помнил
призрачные хлопоты сумасшедших лет, здесь должно было пылиться средство,
требуемое для реализации найденного решения - две тщательно закупоренные
бутылки из-под водки, наполненные бензином. Зачем этот изумительный продукт
хранился здесь, он уже не помнил, возможно, для...
Вот они. Холеный осторожно вытащил их - будто гранаты. И тихонько
покинул ванную, стискивая бутылки в руках, наслаждаясь их убийственной
тяжестью. Он был бесконечно спокоен.
Кухню решил пощадить. А вот обработать коридор - это обязательно!
Ничего не забыть бы: пол, обои на стенах, антресоли, двери. Затем настала
очередь прихожей. Здесь: тумбочка, вешалка, коврики, обувь, книжный шкаф...
Никто не вмешивался в его действия - в коридоре почему-то было пусто.
Очевидно, массовка утомилась, отдыхала в комнате. Впрочем, если бы
кто-нибудь и заметил столь странное поведение, скорее всего, беспечно прошел
бы мимо, шлепая босыми конечностями по линолеуму. Привычная этикетка
Народной на бутылках, привычная внешность занятого делом мальчика погасили
бы секундный вопрос - все в порядке, пьяный псих развлекается. Что касается
запаха, то насыщенная мертвечиной атмосфера мгновенно растворила его в себе.
Так что работа была выполнена очень быстро. Потребовалась одна бутылка.
Наконец, комната. С ней, конечно, дело обстояло сложнее: слишком уж
много там скопилось живого мяса. Но ничего! Холеный нашел рюкзачок, вытащил
оттуда зажигалку, улыбнулся. Затем вывернул пробки.
Стало абсолютно темно.
Оказывается, на улице был поздний вечер. Почти ночь.
Погас телеэкран, веселье замерло, воцарилось полное недоумение.
Преодолев брезгливость, Холеный вошел в комнату. Стараясь поменьше
соприкасаться с липкой шевелящейся массой, пополз. Ступая по чему-то
мягкому, шарахающемуся из-под брюха, слушая отвратительные ругательства, он
добрался до окна, встал, плеснул на занавески остаток драгоценной жидкости и
поднес руку с зажигалкой. Был ясно виден его сгорбленный силуэт.
- Я облил квартиру бензином, - сказал человек отчетливо. Тут же
наступила тишина. - Если не верите, проверьте. Только что облил занавеску. В
руке у меня зажигалка, и сейчас я подожгу вас, ребята.
Через секунду кто-то пискнул:
- Точно! Бензином воняет...
- Во, псих! - кто-то выдохнул.
И тогда комната взорвалась воплями.
Чтобы в квартире никого не осталось, понадобилась еще секунда. А
впрочем, возможно, чуть больше. Массовка удирала шикарно, побросав одежду,
забыв про партнеров, разыграла перед узкой дверью безобразную сцену и
разбежалась, даже не поблагодарив хозяина - первыми, разумеется, мужчины, за
ними остальные. Какое-то время лестница содрогалась от беспорядочного
топанья. И все стихло.
Несколько мгновений Холеный мучался вопросом: где он должен находиться?
В квартире? На лестнице? Остаться в квартире - значит умереть. Выйти на
лестницу - продлить страдания. Я должен страдать, - понял Холеный, испытав
облегчение. Он побрел к выходу, прощаясь с грудой мебели в комнате, с
загаженными обоями, разбросанными кассетами, журналами, фотографиями. И
почти уже совершил задуманное, но тревожная мысль остановила его. Не так, -
подумал он, поморщившись. - Неправильно я делаю.
Человек вернулся в комнату, на ощупь нашел витую декоративную свечу и,
бережно держа ее, вышел на лестничную площадку. Люмпа не было, словно и не
лежал он здесь вовсе, словно не покидал эту квартиру. Очевидно, две
девочки-подружки сжалились над ним, убегая, взяли с собой. Холеный бросил в
коридор оставшуюся бутылку с бензином - она лопнула, коротко всхлипнув.
Зажег сухой фитилек. А затем, дрожа от возбуждения, воспользовался маленьким
уютным пламенем, чтобы превратить свой дом в пылающий факел.
Скатившись по лестнице, стрелой пронзив дворик, человек ворвался в
телефонную кабину:
- Пожар! - простонал он в трубку. - Пожалуйста, приезжайте скорей! - и
назвал точный адрес.
Исполнив долг, возвратился во дворик - не удавалось ему вырваться из
крошечного замкнутого мирка! Он вошел в чужую парадную, располагавшуюся с
противоположной стороны от скверика, и поднялся на последний этаж, избегая
смотреть на устрашающие багровые всполохи, отблески которых проникали сюда
сквозь окна лестничной клетки.
Это место удивительным образом походило на его собственную лестницу.
Здесь было точно так же холодно и тоскливо, отличались только номера
квартир. Человек сел на ступеньку, и лишь тогда позволил себе целиком
отдаться безнадежности, преданно ходившей вместе с ним весь день, полюбившей
его в тот самый миг, когда исчезла дверь Кельи. Он заплакал. Его лестница
навсегда осталась по ту сторону дворика. Навечно.
Трудно понять этого человека.
Он не видел хаоса, не видел паники, что сотрясали дом напротив. Не стал
наблюдать и за работой пожарной команды. Он спрятал лицо в ладонях и
заставил себя думать о том, что же теперь делать, но ничего
возвышенно-светлого в голову не приходило, сохранились только вялые, мелкие,
суетные мысли, и он тихо завыл - не удержал в груди черного, глухого
отчаяния. Ему было невыносимо страшно. Он осознал, что готов на все. На
что?.. На все! Елки-палки, зачем я психую? - произнес он, жестоко кусая
губы. - Чего я добиваюсь, в самом деле! Что мне надо?
Мне надо домой, вдруг понял человек. Домой, в Келью. Пора возвращаться.
Он осмысленно огляделся по сторонам. Последний этаж, чужие равнодушные
стены. Впрочем, стены всюду одинаковы. Совершенно безумная надежда спасла
погибающий рассудок. Человек подумал: Какую из стен выбрать?, и после
недолгих колебаний решил - ту, что выходит на улицу. Он поднялся. Надо
просто хорошо попросить, - подумал человек, и, ощущая глупую неловкость,
опустился на колени - медленно, неумело. В его исполнении это выглядело
очень забавно... На лестнице было пусто - почти как ТАМ, над головой
помаргивала тусклая лампочка - похоже на ТОТ свет. Как просить? - он
растерялся. Как?.. Как умеешь, по-другому не получится. И он начал говорить,
сбиваясь, лихорадочно подыскивая слова, не думая о том, что его может
услышать посторонний, боясь лишь одного - что не услышит Она. Человек
говорил вслух, его негромкий голос тыкался в углы, полз по ступеням, иногда
неуверенно замирая, иногда оживляясь на длинных фразах, а когда связность
речи ускользала, человек наклонялся вперед и прикасался сухими губами к
штукатурке. Вероятно, так молился бы верующий в храме. Но во что верил он -
сжегший имя, сжегший дом?
Он пожаловался, всхлипывая, что не мог никого убеждать, поскольку
терялся, не знал, что сказать и как сказать. Внутри его переполняли нужные
чувства, он готов поклясться в этом! Кроме того, не встретил он заблудших -
только мерзавцев, только отвратительных червяков он встретил: да, не повезло
ему.
Человек покаялся, что бросил друга. Но ведь он сделал все возможное,
чтобы вытащить того, не правда ли? Видевший это не посмеет осудить!
Он с горечью описал, как плохо ему здесь, и как хорошо было там, и как
он соскучился по пламени свечи, и как жаждет вновь прикоснуться к Книге.
Он признался, что любит Келью.
И еще о многом другом человек поведал лестнице, стоя перед стеной на
коленях, но все это не имеет ни малейшего значения, потому что никто ему так
и не ответил.
Человек провел ночь чуть выше - на загаженном голубями чердаке. Он
почти не спал, хотя ни о чем особенном больше не думал, и даже не плакал -
слезы иссякли. Покончить с собой так и не решился. Под утро сознание его
прояснилось, и он стал прикидывать, как организовать дальнейшее
существование в этом ненужном ему мире, а когда встающее солнце начало робко
заглядывать в чердачное окошко, он злобно сказал себе: Чего тут рассуждать?
Надо сначала найти пожрать что-нибудь! Единственным чувством, смущавшим
теперь его утомленную душу, был животный голод.
Человек неизбежно превращался в бомжа, а если по-русски, то в обычного
бродягу, да и кем иным мог бы стать этот выползший из Кельи слизняк?
Ранним утром, спускаясь с чердака в мир, он увидел знакомую дверь. Он
не поверил глазам. Не может быть! - засмеялся. - Не может быть! Продолжая
безудержно смеяться, человек подбежал, обнял упругую поверхность, согнувшись
в поясе, припал губами к железной ручке - обезумевший от радости, бормочущий
невесть какие глупости.
Келья снизошла к его мольбам!
Дверь была открыта. Впрочем, если бы она оказалась заперта, человек
сломал бы замок. И он вошел, и вновь попал в привычный полумрак, долго стоял
на пороге, блаженствуя, вдыхая чудесный воздух, здороваясь с жилищем, так
опрометчиво покинутым им день назад, и опять плакал.
Впервые он был счастлив.

ПОКОЙ,

все же я достиг его.
Да, братья неведомые, я вернулся. Точнее - Келья позволила вновь войти
сюда. Мир ослепил, оглушил меня, мир во второй раз раздавил во мне
уверенность (ранее это сделала Книга), и лишь бесконечная милость Кельи
подарила спасение. Я теперь ясно вижу дверь - вот она, рядом с ложем моим, -
но никогда я не притронусь к ней, никогда не воспользуюсь ее предательской
услугой. Я счастлив.
Увы, я вернулся один, не удалось мне привести сюда кого-либо, не
удалось вытащить друга. Друг мой исчез с лестничной площадки, и некоторое
время я тешил себя надеждой, что Келья открылась перед ним, что он вполз в
нее, и отныне живет рядом со мной - просто я его не замечаю, просто не
пришел еще миг встречи. Но это было слишком маловероятно, и я быстро
расстался с подобной иллюзией. Нужно смотреть правде в глаза: Келья не
приняла моего друга! И едва не отказалась от меня самого.
Тогда я назвал друга своего падшим. Я употребляю это слово в значении
безнадежно болен. Не знаю, в чем его истинный смысл, но в данном случае оно
показалось мне наиболее точным.
Зачем я перебиваю самого себя?
Итак, мое предназначение... Я оказался недостоин его. Но почему?
Трудно... Трудно признаться. И все-таки заставлю себя сказать. Главной моей
ошибкой стало то, что я уверился, будто бы очистился. Самообман, жалкий
самообман! Я грязен. Был таким, есть, и вряд ли смогу быть иным. Я грязен,
низок, мерзок. Поэтому и не далось мне назначенное, поэтому и не получится
впредь задуманное. Грязен, низок, мерзок - это не пустое самобичевание. Лишь
почувствовав и запомнив эту горькую истину можно рассчитывать на что-то
большее, нежели милость Кельи. Я грязен, низок, мерзок, - вот она, формула
покоя.
Все описанные ощущения и мысли вошли в меня в первый же день после
возвращения. Это произошло естественно и безболезненно, и вообще, это
явилось неизбежным итогом пережитых страданий: слишком долго я терзал себя
вопросом - кто я и зачем я. Формула покоя позволила забыть страшные вопросы.
Знали бы вы, братья неведомые, как сладостно было повторять найденную фразу!
Я твердил ее весь день, мысленно и вслух, испытывая удивительное
умиротворение, я мгновенно влюбился в ее завораживающую музыку, без
колебаний покорился ее колдовской мощи. Я был счастлив. Потому что стал,
наконец, спокоен.
Впрочем, от того состояния души, которое я называю Покоем, меня
отделяли ночь и еще один день. Ночью мне приснился сон! Никогда в Келье мне
не снились сны, только видения испытывали мой рассудок, а тут... Огромный
дом, размеры которого просто необозримы - ни ввысь, ни в ширину. Все
имеющиеся в нем квартиры - это Кельи. Неисчислимое множество комнат, очень
похожих на ту, что приютила меня! Люди, входящие в дом и выходящие из него,
четко разделялись на три потока - одни неторопливо вступают сюда обычным
образом, другие выбегают из дверей, радостные и взволнованные, третьи ползут
к дому на коленях. Последовательность действий, происходящих здесь с людьми,
однообразна и сурова. Сначала приход в какую-нибудь из комнат, затем
торжественный процесс выхода, и в итоге - жалкое зрелище возвращения
обратно. Происходит это в бешеном темпе, поэтому подробности рассмотреть не
удается, только фрагменты ловит мой взгляд: лицо, полное недоумения... лицо,
освещенное Пониманием... лицо, искаженное тоской... воздетые вверх руки,
шепчущие губы, слезы, слезы, слезы... Бессмысленно долго длилась описанная
фантасмагория. Измученный мельканием тягостных картин, я закрывал глаза, но
все равно продолжал ясно видеть непрерывную смену чувств человеческих -
удивление, радость, страдание. Между тем, чуть поодаль к дому тянулись
вереницы каких-то очень странных существ, вовсе не похожих на людей, но
организованных подобно людским потокам. Точно так же вползали они в дом,
затем живо выползали обратно, чтобы немедленно занять место среди
возвращающихся. А совсем далеко, в туманной дымке, была видна похожая суета
тварей и вовсе невообразимой наружности... Такой сон наполнил мою первую
ночь обретенного счастья - сон поистине Вселенского масштаба.
Проснулся я оттого, что кто-то тыкал мне в лицо холодным пальцем.
Конечно, это было всего-навсего иллюзией, на самом деле меня разбудили