Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Щеголев
Email: al_axe@lens.spb.ru
Date: 16 Aug 2002
---------------------------------------------------------------
(Предостережение)
этим словом он назвал то, от чего отказался навеки.
Мир встретил его ослепительным светом. Свет ворвался в распахнутые
зрачки, мгновенно сломив нетерпеливое желание увидеть. Он оперся о стену,
полуослепший, постоял так, привыкая, осторожно разжал стиснутые веки.
Лестница... Он оглянулся. С нежностью прочитал наклейку на черном дерматине:
Келья отшельника. Затем привычно вскинул рюкзачок на плечи и резво побежал
вниз по ступенькам, соображая по пути, как отсюда добраться до дома. И
только преодолев один лестничный пролет, остановился.
Он замер, утратив чувство реальности. Дверь, позволившая давным-давно
войти в Келью, располагалась на площадке первого этажа! Или воспоминания
лгали? Что-то жутко знакомое чудилось в этих ступенях, в этих обшарпанных
подоконниках, в дворике, наконец, видневшемся сквозь окна! Он перегнулся
через перила и внимательно посмотрел вниз. Этаж, второй, третий... Все
точно. Это его лестница. Лестница его дома. А площадка, с которой он только
что спустился... Там находится его квартира! Ну да! Прямо напротив выхода из
Кельи!
На слабеющих ногах человек поднялся обратно.
В том месте, где пару минут назад он выскользнул из плена, была глухая,
не знавшая ремонта стена старого дома. Ни малейших следов двери. Правильно:
здесь и не могло быть никаких дверей, потому что за стеной этой шумела
улица. Узник подошел, ощущая робость. Нет - благоговение. Погладил рукой
шершавую поверхность, прошептал: Спасибо..., прижавшись щекой к серой
штукатурке. Потом повернулся на 180 градусов и посмотрел на дверь
собственной квартиры. Что за ней?
Сейчас было лето - судя по пейзажу за окном лестничной клетки. Но какое
именно лето? То самое, в которое он обрел Келью, или же какое-то другое?
Сколько прошло времени - дней, лет, веков? Боязно... Впрочем, пути назад не
было. Он добровольно покинул убежище, поняв свое предназначение, и пусть
сомнения останутся по ту сторону сомкнувшихся стен!
Человек нашел в кармане связку ключей.
Квартиру ему устроили родители. Конечно, любопытно было бы узнать,
каким образом, но факт этот столь зауряден, что тратить буквы жалко. Он
никогда не интересовался подробностями - просто принял подарок, поднесенный
ему в честь получения аттестата зрелости, и начал строить жизненный путь
самостоятельно. Квартира была однокомнатной, без телефона, на последнем
этаже, но зато он жил в ней один.
Мама... - подумал человек, и слабый укол стыда стал ему наградой. Ни
разу в Келье он не вспомнил о ней. Ни разу... Надо будет позвонить, да-да,
обязательно.
Он просунул ключ в замочную скважину. Замок сработал.
- Ты кто? - спросила девица.
- Как... - он даже растерялся.- Я?.. Это моя квартира.
Из комнаты высунулась вторая девица. На обеих были короткие халаты.
Нежно-розовый и нежно-голубой.
- Кто там пришел?
- Говорит, что здесь живет.
- Прекрасно! - вторая девица хохотнула. - Мы тоже здесь живем.
Наступило молчание. Первая вдруг сообразила:
- Слушай, ты Холеный, наверное?
Он вздрогнул. Он вечность не слышал этого слова. Забыл о его
существовании.
- Да, - неуверенно ответил он. - Это я...
Такое человек носил имя. Второе, разумеется - то, с которым был признан
в лучших домах, с которым был принят в обществе. Настоящее, увы, погибло в
огне. Он вспомнил, откликнулся! Значит, каждый теперь вправе называть его
именно так.
- Ну, даешь! Какого же ты молчишь-то? Сразу не мог сказать?
- Я вас не знаю, - хмуро произнес Холеный.
- А мы тебя хорошо-о знаем! - снова хохотнула вторая девица. - Люмп нам
много порассказывал.
И первая не удержалась, хмыкнула:
- Чего нас знать, мальчик? Я Надя, а это Верка. Долго ли умеючи?
Мальчик вмиг оживился. Он спросил, пораженный:
- Люмп? Так это Люмп вас притащил?
- У-у, какой догадливый!
Человек сглотнул.
- Как он, а? Я его давно не видел.
- Что, соскучился? Понимаем, твой Люмп красавчик.
- Кончайте балаган, девочки, - неожиданно жестко сказал Холеный: он
вспомнил прошлый тон. - Я его ищу. По делу. Где Люмп сейчас?
Гостьи переглянулись.
- Хорошо ищешь! Про самочувствие его не знаем, но показать можем.
Человек вспотел от возбуждения. Проговорил сипло:
- Он тут, что ли?
- Хочешь поглазеть? Иди, иди, полюбуйся.
Девочки дуэтом засмеялись. Гадкий был смех, странный.
Вошли в комнату. Царил неописуемый бардак! Пол устилали матрацы -
сплошным ковром. Валялись бутылки, пустые и неначатые, пачки сигарет, белье
и прочая одежда, видеокассеты, стаканы, журнальчики, огрызки, фантики - все
сразу не охватить. Очевидно, здесь было весело. А мебель... Впрочем, это
неважно. Друг лежал на полу возле стены - то есть на матраце, конечно, -
свернувшийся калачиком, накрытый простыней, такой маленький, беззащитный. И
почему-то с открытыми глазами. Холеный испугался. Шепотом спросил:
- Что с ним?
- Поехал, - громко сообщила Надя. Или Вера? Подруга пояснила:
- Вон его машина.
На подоконнике лежал шприц.
- Чем он?
- Хрен его знает. Какую-то редкую стекляшку достал вчера, ну и решил
попробовать.
Мальчик бессильно опустился - там же, где стоял.
- Давно начал?
- Ха!.. Он пока не начал, он пока пробует. Между прочим, третий раз
уже. Но говорит, кайф!
Девочки тоже присели. Они очень мило преподносили себя - со смешками, с
ужимками, с перемигиваниями. От них веяло фирменным изяществом.
- Твой Люмп, кстати, недавно провалился в свой поганый институт.
- Елки-палки... - горестно пробормотал Холеный. - Опять поступал?
Глупый был вопрос. Острота щелкнула в момент:
- По его взгляду разве не видно?
Окончив школу, Люмп регулярно - каждое лето - подавал документы на
постановочный факультет театрального института. Метр люмпен-культуры, он все
же хотел от жизни чего-то большего. Экзамены проваливал с неизбежностью
утренних кошмаров.
Холеный подполз к другу и долго тряс его за плечи. Затем, стиснув зубы,
произвел несколько лечебных пощечин. Рука месила потный, противный кусок
человеческой плоти. Ничего больше.
- Брось! - посочувствовал сзади скучающий голос. - К вечеру сам
очухается.
Мальчик послушался, оставил в покое скрюченную под простыней куклу.
Спокойно, - говорил он себе. Так и должно быть.
- Холеный! - позвала его девочка в розовом. - Ты где пропадал целый
год?
Он резко встал. Сел, сопровождаемый недоуменными взглядами. Сказал
невпопад:
- Год... Один год... Ровно год...
- Ты что, чокнутый? Где хипповал-то?
- Пошли со мной, - предложил вдруг Холеный. - Узнаете, увидите.
Серьезно предложил, с какой-то томящей душу надеждой.
- Спасибо,- фыркнула... Вера, кажется... - У тебя дома лучше.
- Люмп нас уверял, будто тебя прикончили, - это была уже Надя,
соответственно. - Будто ты поцапался не с той бабой, с которой можно. С
какой-то дико крутой девочкой из крутой компании. И тебя в тот же вечер
отловили. Люмп слышал, как она своим кобелям команду давала, чтобы тебя
догнали и проводили домой. У нее там собачья свадьба, одна сука на дюжину
кобелей. Люмп, понятно, врал?
Холеный не ответил. Вспоминал. Содрогался. Благодарил Келью.
- Ну и видок у тебя! - продолжило разговор существо в розовом халате. -
Запустил ты себя, лапушка. Хиппи, кстати, давно не в моде, слыхал? От тебя
воняет, как от старика. Не обижайся, я любя.
Подруга Вера поддержала тему:
- А ты вроде ничего парнишка. Широ-о-кий. Ежели отмыть, то в деле
сгодишься.
- Когда в последний раз мылся? - осведомилась Надя.
- Год назад.
Зря он признался. Он не подозревал о последствиях. Только подумал
машинально: О да, я грязен!
- Фига себе... - тихо сказала Вера. Подружки переглянулись. И, не
выдержав, бешено заржали, вспахав носами матрацы. Потом Надя миролюбиво
предложила:
- Давай мы тебя помоем.
- Спинку потрем, - пообещала Вера.
- Не хочу, - Холеный криво улыбнулся.
В комнате неожиданно стало очень тесно. Нос наполнился запахом чего-то
женского - духов? дезодоранта? шампуни? - в уши ударил с двух сторон шепот:
Мальчик наш... Сейчас... Погладим, приласкаем...
- Вы чего? - оторопело спросил мальчик.
Он был совершенно не готов бороться. Да и какая там борьба! После
недолгой и во многом приятной возни его вытащили из комнаты в прихожую,
затем в коридорчик, он сопротивлялся - да, да! - но руки утратили былую
уверенность в делах с женщинами, а глаза - о, грязный, сумасшедший мир! -
глаза привычно искали то, чего от него и не думали скрывать. Было прекрасно
видно: под халатами у девочек ничего нет. Кроме изумительного загара,
конечно.
- Будешь нашим господином? - веселясь, крикнула... Кто?! Кто это
крикнул?!
- Только сначала отмоем!
- А потом уж - мы твои рабыни!
Девочки развлекались, не стесняясь, от души. Они впихнули мальчика в
ванную, навалились на дверь, тот и опомниться не успел, как снаружи
стрельнула задвижка. Его заперли.
Он посмотрел вокруг. Белый кафель, стенной шкафчик, раковина, душ.
Забытое, давно ставшее ненужным помещение...
- Нельзя же! - растерянно пробормотал он. - Нельзя мне...
Забава кончилась. Одна из девочек сказала:
- Освежись, лапушка.
- Подмойся, - засмеялась вторая.
И пошли, не спеша, прочь. Ясно разносились их озабоченные реплики:
- Ну? Что будем делать?
- Голяк явится, пусть сам выкручивается.
- Может это совсем и не Холеный? Какой-то он...
- Да хрен с ним!
Мальчик сел на край ванны. А ему что делать? Стучать, рваться, ломать
запоры?
Боже... Это его дом?
с этого заголовка я решил начать.
Я взялся за перо. Трепет охватывает при мысли о том, что моя рука
прикасается... О-о, счастье! Я имею полное право писать Здесь. Нужно
продолжать начатое кем-то дело, потому что чистых страниц в моей Книге очень
много. И еще - сейчас скажу главное - я должен писать, потому что я
господин. Отныне и вовеки веков. Тем, кто оскорбит меня непониманием,
объясню: я не властен над кем-либо, я господин над собой. А был рабом
жалким, ничтожным. Впрочем, подробные объяснения ниже.
Я никогда в жизни ничего не писал, кроме троечных сочинений в школе и
заявлений по разным поводам. Я ничего не читал, кроме парочки положенных по
школьной программе шедевров и детективов, которые продавал на книжном рынке.
Поэтому я не умею составлять жизнеописания: не знаю, как это делали другие,
и вообще, как это положено делать. Может быть, строго хронологически? Или
отдаваясь хаосу мыслей, возникающих независимо от намеченного плана
изложения? Впрочем, в любом случае я постараюсь, чтобы было просто и
понятно.
Келья ворвалась в мое сумасшествие совершенно неожиданно. И крайне
жестоко - так я полагал долгое время. Мое сумасшествие длилось двадцать пять
лет, и за этот невообразимый срок я успел сделать кучу бесполезностей. Писал
сочинения, изучал детективы, сдавал лабораторные работы, засыпал перед
мерцающим экраном, просыпался в чужих постелях, шкафами копил пленки и
кассеты, по утрам искал пиво, один раз родился, отмечал дни рождения, думал,
что живу - и так далее, и тому подобное. Хотя, стоп! - я даю волю оставшейся
во мне злобе, о простит меня святая белизна Твоих страниц... Пусть будет
коротко: я закончил школу, я бросил институт, я работал сутки через трое, я
истратил колоды грязных бумажек на собственные потребности и на потребности
своих падших подружек. И пусть будет понятно: я ни в коем случае не жалею о
прошедшей бесполезно четверти века и о воспоминаниях, что существуют
независимо от меня. И то, и другое было необходимо для излечения.
По-настоящему я родился совсем недавно - в тот день, когда впервые стал
счастлив. Но об этом после.
Келья... Собственно, все началось с вечера встречи. Знаете, когда
приходишь под вечер к близким друзьям в гости - в сумке привычно звякает - а
там уже полный сбор, знакомые и незнакомые, очень шумно, весело, и ты
освобождаешь сумку, садишься за стол, или на ковер, или кому-то на колени -
у кого как принято - и тебе становится не менее весело, чем остальным. Ты
принимаешь внутрь эликсир, становишься еще веселей, а потом выбираешь
подружку, либо давно и хорошо изученную, либо новенькую, неизведанную - в
зависимости от вкусов и смелости - и начинаются бесконечные разговоры,
которые всегда одинаковы, шутки, которые утром никого бы не рассмешили,
сигаретный дым, гогот, поцелуи, ритм, стихийное разбредание по имеющимся в
наличии помещениям, и, наконец, гасится свет - или не гасится, если компания
настолько развеселилась, что подружки этого уже не требуют - во всяком
случае, вечера встречи завершаются неизменно бурно. Тот вечер встречи ничем
не отличался от сотен таких же вечеров, ранее имевших место в моей
биографии. За исключением разве факта, что в гости я пришел к совершенно
незнакомому человеку, к другу подруги моего падшего друга - все понятно? - и
был принят там, обласкан, напоен, как свой. Не хочется вспоминать детали...
Случилось, правда одно событие, а если точнее - приключеньице, изрядно
подпортившее тогдашнее мое настроение. Была там девочка, которую я раньше
приметил на подобных же мероприятиях, и решил я... о, прости! прости!
прости!.. подклеиться к ней... не знаю Твоих слов!... Тем более - в
одиночестве она сидела, почему-то без своего постоянного мужчины, ну и
подсел я, хвост распушил, весь вечер слюни фонтаном пускал, подпоил ее - как
положено - впрочем, она и сама без удержу наливалась соком. Если девочка
вызревает, следует брать ее беспощадно. Ритуал проверен веками. Она
принимала игру, явно соглашаясь перевести разговор в более тесные рамки, но
когда я уверенно свернул на вечно модную видеотему, признавшись, что дома у
меня имеется аппарат, в рюкзачке как раз припасена кассета с нужным фильмом,
и вполне реально немедленно отправиться - засмотреть материал, - новая
подружка неожиданно взбесилась. Сказала что-то вроде: Мне бы мужика, а не
видеомальчика. И я ей - соответственно... Не желаю вспоминать детали!
Больные страсти сумасшедших лет, оставьте... Короче, закончилось тем, что я
влепил по раскрашенным щечкам. Да! Да! Ударил. Женщину. По лицу. И ушел,
решив затащить к себе домой любую повстречавшуюся девицу: в голове-то горит,
внутри-то сладко булькает - то ли желание, то ли принятая доза - и вообще,
очень вредно изучать в одиночестве такую клевую кассетку, если ты весь вечер
накачивал себя предвкушением ночи. Падший друг пытался меня успокоить и
вернуть в компанию, но я его послал, естественно.
Было ровно двенадцать. Ноль часов, ноль минут - я специально посмотрел.
Связано ли это с тем, что на лестничной площадке я заметил смешную дверь? Не
знаю. Она была врезана в крайне неудобном месте, в нише с мусорным бачком, и
я подумал: какой же нелепой должна быть планировка скрывавшейся за дверью
квартиры! На дерматиновой обивке ясно виднелась приклеенная надпись: Келья
отшельника, сделанная не слишком аккуратно из газетных заголовков - Келья из
одного заголовка, отшельника из другого. Еще я подумал, что здесь живет,
очевидно, какой-то очередной пижон, вроде моего падшего друга, который свою
квартиру вообще залепил газетными вырезками сверху донизу. Дверь была
приоткрыта! Я находился в том опасном ирреальном состоянии, когда всюду
чудится разгул веселья, когда не понимаешь, как может быть иначе, и,
повинуясь безумному импульсу, возжелав продолжить вечер, почти уверенный в
хорошем развлечении, я шагнул в чужую квартиру.
Так я впервые вошел сюда.
Братья мои, это было неслыханным везением! Случайно ли, неслучайно ли
Келья открылась именно предо мной, не дано мне уразуметь, а только я с
содроганием теперь понимаю, что этого могло и не произойти. Но! -
свершилось. Раб ударил женщину, после чего оказался в каменном плену. Раб...
Признаюсь, первым произнесенным мной словом стало ругательство. Так я
выразил удивление. В самом деле - мрачные каменные стены, горящая в полутьме
свеча, единственное оконце под потолком, вся обстановка этого странного
помещения вызвали в моей голове стресс. Я стоял и озирался. Мысли о пьянке
остались на лестнице. Просыпалось любопытство. За порогом, который я
переступил так решительно, не оказалось квартиры - только одна комната,
больше похожая на камеру в подземелье. Кто живет здесь? Куда ушли хозяева?
Было пусто, тихо, спокойно - опасаться нечего. Меня заинтересовал вход,
завешенный грубой холщовой тряпкой: я сразу его не заметил. Сделав несколько
шагов, приподнял занавеску - в темной нише виднелся вполне современный
унитаз. Уборная. Я издал смешок. И вдруг обнаружил, что мне уже не
интересно. Что я устал, что мне хочется домой - посмотреть фильм на кассете,
подцепить случайную юбочку, позвонить какой-нибудь заскучавшей подружке,
снять мотор, поехать прямо под теплое одеяло - вариантов полный бумажник! Но
хотеть что-либо было поздно. С тупым недоумением я оглядывался по сторонам и
видел в призрачном свете только свою колеблющуюся тень. Выход пропал. Самое
дикое, что я даже не помнил, где он был, этот выход, в какой из стен. Тогда
я струсил. А знал бы, что останусь здесь навеки, наверное, просто спятил бы
от страха.
Таким приняла меня Келья. Грязным, низким, мерзким.
Пишущий эти строки, помнишь ли ты, для кого пишешь?
Да. Для себя.
Правильно: все остальные ответы - ложь. А достоин ли ты своих строк,
пишущий?
Нет.
Правильно: ты достоин только жизни бренной. Зачем же оскверняешь ты
святую бумагу?
Чтобы увидеть, как я грязен.
Да, пишущий, ты грязен, но для чего тебе нужно видеть это?
Чтобы стать чище.
Ты веришь в то, что можешь стать чище?
Нет, не верю.
Почему?
Потому что я грязен, низок, мерзок.
Правильно, пишущий! Повтори еще раз.
Я грязен, низок, мерзок.
Чему же тогда ты веришь?
Я верю коленям. Я верю губам. Я верю Книге. Я верю. Верю. Верю.
Рассказывай дальше, пишущий.
Первую ночь я провел относительно спокойно. Пьяный хаос, воцарившийся в
голове, как ни странно, дал возможность заснуть. Если бы я мог соображать,
если бы до конца осознавал происшедшее, то не смог бы отключиться ни на
мгновение. Утро же встретил больным и растерянным. Сон на деревянной
кровати, наполненный к тому же бредовыми видениями, явился не лучшим отдыхом
для израненного благами цивилизации организма. Впрочем, именовать мое ложе
кроватью было бы неправильно. Широкая скамья, покрытая подобием матраца
(холщовый мешок, набитый сеном), без подушки, без одеяла - вот оно,
неласковое ложе мое, стоит в углу по левую руку от стола, готовится принять
полагающуюся ему ношу. Собственно, и наступление утра так же было чистой
условностью. Скудный свет, проникающий сквозь высокое оконце, не мог
справиться с вечным полумраком Кельи. К счастью, похмелье оказалось не
слишком тягостным: принятая вечером доза была слабовата. Период жестоких
похмелий наступил позже. Поэтому я имел возможность соображать, но -
разумеется! - ничегошеньки не понимал. Я обошел эту комнату без дверей,
задержавшись сколько требуется в нише с унитазом, попытался заглянуть в
оконце, посидел за дощатым столом, собираясь с мыслями. Свеча стояла на
столе, она продолжала гореть, ничуть не уменьшившись за ночь. Здесь же лежал
огромный старинный фолиант, на котором сияла золотом надпись: Правила. Я
полистал его равнодушно, подумав только, что он, наверное, жутко дорогой. На
первой странице была всего одна фраза: Познавший грязь однажды, раб ее
вечный, на других страницах также помещались какие-то фразы, которые я не
стал читать, потому что в то немыслимое утро мне было совсем не до старинных
фолиантов. Не знал. Не знал, что это - Книга... Я занялся содержимым своего
рюкзачка, решив, что не существует дела важнее. С чувством горького
сожаления достал кассету, которую так и не успел вчера посмотреть.
Записанный на ней фильм назывался Безумное животное, две серии - как мне
сообщили, о похождениях одной смазливой особы, - и название это было четко
выписано на торце пластмассового корпуса. Кроме того, я извлек бутылку
водки, чудом уцелевшую после вечера встречи, термос с чаем и полиэтиленовый
мешок с едой, которые я всегда брал с собой, когда надолго уходил из дома,
ну и множество других чисто мужских мелочей. Обшарил и карманы. Там были в
основном деньги: бумажные и металлические, мелкие и крупные, в бумажнике и
просто так. Новехонькие и засаленные, свои и чужие, на любой вкус, для любой
жизненной ситуации - кроме моей нынешней. Достал паспорт, покрутил его,
посмотрелся в фотографию - вместо зеркала. Вытащил импортную шариковую
ручку. Сигарет у меня не было, как ни странно, я не курил, так уж
сложилось... Короче, при мне оказалась куча бесполезнейших вещей. Впрочем,
несправедлив я, это относится не ко всем из них. С жадностью я вскрыл
бутылку водки и сделал несколько лечебных глотков. Лучшего лекарства трудно
было бы пожелать. Потом посмотрел на термос и пакет с едой, но меня как-то
скверно мутило, процесс принятия пищи казался несуразностью, и я решил
отложить трапезу. Гораздо важнее было поискать выход. Не бывает в нормальных
домах комнат без дверей! Тем более, я же сумел каким-то образом сюда войти?
Перед глазами стояла картина: обшитая дерматином дверь, на которую наклеен
газетный заголовок Келья отшельника. И я тщательно изучил стены этой
комнаты, изнемогая от нетерпения отыскать подвох - шутка, на мой взгляд,
затянулась. Но холодный камень быстро излечил от горячечного энтузиазма.
Кругом был сплошной монолит, словно в пещере. Я не обнаружил ни единого
стыка. Тогда я взобрался на стол, опасаясь, как бы он не рухнул, и выглянул
в окошко под потолком. Увидел только чистейшее голубое небо. Вот этого уж
никак быть не могло: квартира находилась на первом этаже, вокруг в изобилии
стояли другие здания, деревья, трубы, всякие иные неотъемлемые детали
городского пейзажа, а тут не было видно даже линии горизонта. Долго я
смотрел, ожидая неизвестно чего, потом у меня возникло крайне неприятное
впечатление, будто я смотрю снизу вверх, будто это не окошко вовсе, а люк. И
я поспешно слез. Странности меня добили - я откупорил термос, зашелестел
пакетом, принялся бездумно поглощать запас съестного. В пакете были
бутерброды с сыром и два вареных яйца.
Так начался мой первый день.
Главным его итогом стало ощущение полной нереальности создавшейся
ситуации. Это ощущение было очень важным. Именно из него родилась позднее
мысль о полной нереальности моего существования до Кельи - мысль о моем
сумасшествии. А затем и понимание единственной абсолютной реальности -
Кельи, Книги, Покоя. Тому, кто прочтет: брат мой неведомый, обратись к
предыдущим страницам, обратись к собственным воспоминаниям дней прихода в
Келью, и ты поймешь... Вообще, мне нравится воскрешать в памяти первый день.
Нравится вновь переживать ту растерянность, тот унизительный страх, что
обрушились на меня поначалу. Это хорошие чувства, целебные, истинные. Хотя,
возможно, я преувеличиваю, и в первый день страха еще не было, а был просто
нормальный житейский испуг. Я пытался о чем-то думать, сейчас уже не помню о
чем, наверное, о том, что кассета с фильмом получена всего на одни сутки, и
сегодня ее необходимо вернуть. Я ходил вдоль стен, залезал на стол и смотрел
в окно, я невыносимо проголодался к вечеру. Я не спал почти всю ночь. Я
ждал.
А вот утром следующего дня пришло время настоящей паники. Особенно
после того, как я снова достал пакет из-под бутербродов, туго соображая от
голода, и обнаружил, что он отнюдь не пуст. В нем находилась куча снеди:
бутерброды с ветчиной, кусок вареного языка, помидоры, хлеб, осетрина, на
сладкое бисквит и халва - в общем, было там только то, что я обожал. Даже
фрукты - два апельсина. И термос оказался заполнен изумительным чаем,
индийским, не фальшивым, я в этом разбирался, и чай почему-то не сдох,
сохранил надлежащий аромат. Сожрал я указанный набор мгновенно. И понял
вдруг, насколько серьезно влип. Так серьезно, что предполагать было жутко.
С этого момента начался второй период моего пребывания в Келье - период
поисков выхода. Мне удалось изобрести всего лишь три способа освобождения.
Первый - попробовать продолбить стену. Второй - вылезти через оконце. Третий
- позвать на помощь, опять же используя оконце. Первый вариант недолго
занимал мой рассудок: хоть и знал я, что от спасения меня отделяет
всего-навсего перегородка старого дома, обделанная зачем-то камнем, вести
такого рода работы здесь было решительно нечем. Разве что лбом биться.
Второй и третий варианты отняли значительно больше времени. Не медля ни
секунды, я положил на пол старинный фолиант и свечу, и установил табурет на
стол. (Свеча все еще горела, что удивляло меня, но не больше, чем еда в
пакете, чем исчезнувшая дверь, чем уборная в тесной каменной нише.) Затем
взгромоздился на шаткое сооружение. Голова в дырку не пролезала, точнее, не
пролезали уши, и это глупое затруднение бесило меня весь второй день. Я
кричал, звал кого-нибудь, приводя в действие третий вариант, но никто не
отзывался. Самым мучительным было сознавать, что квартира находится на
первом этаже. А видел я в окошко лишь ясное голубое небо, ничего больше,
только небо, как ни заглядывал в него, как ни протискивал голову.
Разумеется, я не сразу оставил попытки дать знать о себе, я продолжал
это жалкое действо поразительно долго. Человек упрям! Человек - самое
упрямое из животных. Безумцы упрямы вдвойне... Стыдно мне, братья. Стыдно,
© Copyright Александр Щеголев
Email: al_axe@lens.spb.ru
Date: 16 Aug 2002
---------------------------------------------------------------
(Предостережение)
этим словом он назвал то, от чего отказался навеки.
Мир встретил его ослепительным светом. Свет ворвался в распахнутые
зрачки, мгновенно сломив нетерпеливое желание увидеть. Он оперся о стену,
полуослепший, постоял так, привыкая, осторожно разжал стиснутые веки.
Лестница... Он оглянулся. С нежностью прочитал наклейку на черном дерматине:
Келья отшельника. Затем привычно вскинул рюкзачок на плечи и резво побежал
вниз по ступенькам, соображая по пути, как отсюда добраться до дома. И
только преодолев один лестничный пролет, остановился.
Он замер, утратив чувство реальности. Дверь, позволившая давным-давно
войти в Келью, располагалась на площадке первого этажа! Или воспоминания
лгали? Что-то жутко знакомое чудилось в этих ступенях, в этих обшарпанных
подоконниках, в дворике, наконец, видневшемся сквозь окна! Он перегнулся
через перила и внимательно посмотрел вниз. Этаж, второй, третий... Все
точно. Это его лестница. Лестница его дома. А площадка, с которой он только
что спустился... Там находится его квартира! Ну да! Прямо напротив выхода из
Кельи!
На слабеющих ногах человек поднялся обратно.
В том месте, где пару минут назад он выскользнул из плена, была глухая,
не знавшая ремонта стена старого дома. Ни малейших следов двери. Правильно:
здесь и не могло быть никаких дверей, потому что за стеной этой шумела
улица. Узник подошел, ощущая робость. Нет - благоговение. Погладил рукой
шершавую поверхность, прошептал: Спасибо..., прижавшись щекой к серой
штукатурке. Потом повернулся на 180 градусов и посмотрел на дверь
собственной квартиры. Что за ней?
Сейчас было лето - судя по пейзажу за окном лестничной клетки. Но какое
именно лето? То самое, в которое он обрел Келью, или же какое-то другое?
Сколько прошло времени - дней, лет, веков? Боязно... Впрочем, пути назад не
было. Он добровольно покинул убежище, поняв свое предназначение, и пусть
сомнения останутся по ту сторону сомкнувшихся стен!
Человек нашел в кармане связку ключей.
Квартиру ему устроили родители. Конечно, любопытно было бы узнать,
каким образом, но факт этот столь зауряден, что тратить буквы жалко. Он
никогда не интересовался подробностями - просто принял подарок, поднесенный
ему в честь получения аттестата зрелости, и начал строить жизненный путь
самостоятельно. Квартира была однокомнатной, без телефона, на последнем
этаже, но зато он жил в ней один.
Мама... - подумал человек, и слабый укол стыда стал ему наградой. Ни
разу в Келье он не вспомнил о ней. Ни разу... Надо будет позвонить, да-да,
обязательно.
Он просунул ключ в замочную скважину. Замок сработал.
- Ты кто? - спросила девица.
- Как... - он даже растерялся.- Я?.. Это моя квартира.
Из комнаты высунулась вторая девица. На обеих были короткие халаты.
Нежно-розовый и нежно-голубой.
- Кто там пришел?
- Говорит, что здесь живет.
- Прекрасно! - вторая девица хохотнула. - Мы тоже здесь живем.
Наступило молчание. Первая вдруг сообразила:
- Слушай, ты Холеный, наверное?
Он вздрогнул. Он вечность не слышал этого слова. Забыл о его
существовании.
- Да, - неуверенно ответил он. - Это я...
Такое человек носил имя. Второе, разумеется - то, с которым был признан
в лучших домах, с которым был принят в обществе. Настоящее, увы, погибло в
огне. Он вспомнил, откликнулся! Значит, каждый теперь вправе называть его
именно так.
- Ну, даешь! Какого же ты молчишь-то? Сразу не мог сказать?
- Я вас не знаю, - хмуро произнес Холеный.
- А мы тебя хорошо-о знаем! - снова хохотнула вторая девица. - Люмп нам
много порассказывал.
И первая не удержалась, хмыкнула:
- Чего нас знать, мальчик? Я Надя, а это Верка. Долго ли умеючи?
Мальчик вмиг оживился. Он спросил, пораженный:
- Люмп? Так это Люмп вас притащил?
- У-у, какой догадливый!
Человек сглотнул.
- Как он, а? Я его давно не видел.
- Что, соскучился? Понимаем, твой Люмп красавчик.
- Кончайте балаган, девочки, - неожиданно жестко сказал Холеный: он
вспомнил прошлый тон. - Я его ищу. По делу. Где Люмп сейчас?
Гостьи переглянулись.
- Хорошо ищешь! Про самочувствие его не знаем, но показать можем.
Человек вспотел от возбуждения. Проговорил сипло:
- Он тут, что ли?
- Хочешь поглазеть? Иди, иди, полюбуйся.
Девочки дуэтом засмеялись. Гадкий был смех, странный.
Вошли в комнату. Царил неописуемый бардак! Пол устилали матрацы -
сплошным ковром. Валялись бутылки, пустые и неначатые, пачки сигарет, белье
и прочая одежда, видеокассеты, стаканы, журнальчики, огрызки, фантики - все
сразу не охватить. Очевидно, здесь было весело. А мебель... Впрочем, это
неважно. Друг лежал на полу возле стены - то есть на матраце, конечно, -
свернувшийся калачиком, накрытый простыней, такой маленький, беззащитный. И
почему-то с открытыми глазами. Холеный испугался. Шепотом спросил:
- Что с ним?
- Поехал, - громко сообщила Надя. Или Вера? Подруга пояснила:
- Вон его машина.
На подоконнике лежал шприц.
- Чем он?
- Хрен его знает. Какую-то редкую стекляшку достал вчера, ну и решил
попробовать.
Мальчик бессильно опустился - там же, где стоял.
- Давно начал?
- Ха!.. Он пока не начал, он пока пробует. Между прочим, третий раз
уже. Но говорит, кайф!
Девочки тоже присели. Они очень мило преподносили себя - со смешками, с
ужимками, с перемигиваниями. От них веяло фирменным изяществом.
- Твой Люмп, кстати, недавно провалился в свой поганый институт.
- Елки-палки... - горестно пробормотал Холеный. - Опять поступал?
Глупый был вопрос. Острота щелкнула в момент:
- По его взгляду разве не видно?
Окончив школу, Люмп регулярно - каждое лето - подавал документы на
постановочный факультет театрального института. Метр люмпен-культуры, он все
же хотел от жизни чего-то большего. Экзамены проваливал с неизбежностью
утренних кошмаров.
Холеный подполз к другу и долго тряс его за плечи. Затем, стиснув зубы,
произвел несколько лечебных пощечин. Рука месила потный, противный кусок
человеческой плоти. Ничего больше.
- Брось! - посочувствовал сзади скучающий голос. - К вечеру сам
очухается.
Мальчик послушался, оставил в покое скрюченную под простыней куклу.
Спокойно, - говорил он себе. Так и должно быть.
- Холеный! - позвала его девочка в розовом. - Ты где пропадал целый
год?
Он резко встал. Сел, сопровождаемый недоуменными взглядами. Сказал
невпопад:
- Год... Один год... Ровно год...
- Ты что, чокнутый? Где хипповал-то?
- Пошли со мной, - предложил вдруг Холеный. - Узнаете, увидите.
Серьезно предложил, с какой-то томящей душу надеждой.
- Спасибо,- фыркнула... Вера, кажется... - У тебя дома лучше.
- Люмп нас уверял, будто тебя прикончили, - это была уже Надя,
соответственно. - Будто ты поцапался не с той бабой, с которой можно. С
какой-то дико крутой девочкой из крутой компании. И тебя в тот же вечер
отловили. Люмп слышал, как она своим кобелям команду давала, чтобы тебя
догнали и проводили домой. У нее там собачья свадьба, одна сука на дюжину
кобелей. Люмп, понятно, врал?
Холеный не ответил. Вспоминал. Содрогался. Благодарил Келью.
- Ну и видок у тебя! - продолжило разговор существо в розовом халате. -
Запустил ты себя, лапушка. Хиппи, кстати, давно не в моде, слыхал? От тебя
воняет, как от старика. Не обижайся, я любя.
Подруга Вера поддержала тему:
- А ты вроде ничего парнишка. Широ-о-кий. Ежели отмыть, то в деле
сгодишься.
- Когда в последний раз мылся? - осведомилась Надя.
- Год назад.
Зря он признался. Он не подозревал о последствиях. Только подумал
машинально: О да, я грязен!
- Фига себе... - тихо сказала Вера. Подружки переглянулись. И, не
выдержав, бешено заржали, вспахав носами матрацы. Потом Надя миролюбиво
предложила:
- Давай мы тебя помоем.
- Спинку потрем, - пообещала Вера.
- Не хочу, - Холеный криво улыбнулся.
В комнате неожиданно стало очень тесно. Нос наполнился запахом чего-то
женского - духов? дезодоранта? шампуни? - в уши ударил с двух сторон шепот:
Мальчик наш... Сейчас... Погладим, приласкаем...
- Вы чего? - оторопело спросил мальчик.
Он был совершенно не готов бороться. Да и какая там борьба! После
недолгой и во многом приятной возни его вытащили из комнаты в прихожую,
затем в коридорчик, он сопротивлялся - да, да! - но руки утратили былую
уверенность в делах с женщинами, а глаза - о, грязный, сумасшедший мир! -
глаза привычно искали то, чего от него и не думали скрывать. Было прекрасно
видно: под халатами у девочек ничего нет. Кроме изумительного загара,
конечно.
- Будешь нашим господином? - веселясь, крикнула... Кто?! Кто это
крикнул?!
- Только сначала отмоем!
- А потом уж - мы твои рабыни!
Девочки развлекались, не стесняясь, от души. Они впихнули мальчика в
ванную, навалились на дверь, тот и опомниться не успел, как снаружи
стрельнула задвижка. Его заперли.
Он посмотрел вокруг. Белый кафель, стенной шкафчик, раковина, душ.
Забытое, давно ставшее ненужным помещение...
- Нельзя же! - растерянно пробормотал он. - Нельзя мне...
Забава кончилась. Одна из девочек сказала:
- Освежись, лапушка.
- Подмойся, - засмеялась вторая.
И пошли, не спеша, прочь. Ясно разносились их озабоченные реплики:
- Ну? Что будем делать?
- Голяк явится, пусть сам выкручивается.
- Может это совсем и не Холеный? Какой-то он...
- Да хрен с ним!
Мальчик сел на край ванны. А ему что делать? Стучать, рваться, ломать
запоры?
Боже... Это его дом?
с этого заголовка я решил начать.
Я взялся за перо. Трепет охватывает при мысли о том, что моя рука
прикасается... О-о, счастье! Я имею полное право писать Здесь. Нужно
продолжать начатое кем-то дело, потому что чистых страниц в моей Книге очень
много. И еще - сейчас скажу главное - я должен писать, потому что я
господин. Отныне и вовеки веков. Тем, кто оскорбит меня непониманием,
объясню: я не властен над кем-либо, я господин над собой. А был рабом
жалким, ничтожным. Впрочем, подробные объяснения ниже.
Я никогда в жизни ничего не писал, кроме троечных сочинений в школе и
заявлений по разным поводам. Я ничего не читал, кроме парочки положенных по
школьной программе шедевров и детективов, которые продавал на книжном рынке.
Поэтому я не умею составлять жизнеописания: не знаю, как это делали другие,
и вообще, как это положено делать. Может быть, строго хронологически? Или
отдаваясь хаосу мыслей, возникающих независимо от намеченного плана
изложения? Впрочем, в любом случае я постараюсь, чтобы было просто и
понятно.
Келья ворвалась в мое сумасшествие совершенно неожиданно. И крайне
жестоко - так я полагал долгое время. Мое сумасшествие длилось двадцать пять
лет, и за этот невообразимый срок я успел сделать кучу бесполезностей. Писал
сочинения, изучал детективы, сдавал лабораторные работы, засыпал перед
мерцающим экраном, просыпался в чужих постелях, шкафами копил пленки и
кассеты, по утрам искал пиво, один раз родился, отмечал дни рождения, думал,
что живу - и так далее, и тому подобное. Хотя, стоп! - я даю волю оставшейся
во мне злобе, о простит меня святая белизна Твоих страниц... Пусть будет
коротко: я закончил школу, я бросил институт, я работал сутки через трое, я
истратил колоды грязных бумажек на собственные потребности и на потребности
своих падших подружек. И пусть будет понятно: я ни в коем случае не жалею о
прошедшей бесполезно четверти века и о воспоминаниях, что существуют
независимо от меня. И то, и другое было необходимо для излечения.
По-настоящему я родился совсем недавно - в тот день, когда впервые стал
счастлив. Но об этом после.
Келья... Собственно, все началось с вечера встречи. Знаете, когда
приходишь под вечер к близким друзьям в гости - в сумке привычно звякает - а
там уже полный сбор, знакомые и незнакомые, очень шумно, весело, и ты
освобождаешь сумку, садишься за стол, или на ковер, или кому-то на колени -
у кого как принято - и тебе становится не менее весело, чем остальным. Ты
принимаешь внутрь эликсир, становишься еще веселей, а потом выбираешь
подружку, либо давно и хорошо изученную, либо новенькую, неизведанную - в
зависимости от вкусов и смелости - и начинаются бесконечные разговоры,
которые всегда одинаковы, шутки, которые утром никого бы не рассмешили,
сигаретный дым, гогот, поцелуи, ритм, стихийное разбредание по имеющимся в
наличии помещениям, и, наконец, гасится свет - или не гасится, если компания
настолько развеселилась, что подружки этого уже не требуют - во всяком
случае, вечера встречи завершаются неизменно бурно. Тот вечер встречи ничем
не отличался от сотен таких же вечеров, ранее имевших место в моей
биографии. За исключением разве факта, что в гости я пришел к совершенно
незнакомому человеку, к другу подруги моего падшего друга - все понятно? - и
был принят там, обласкан, напоен, как свой. Не хочется вспоминать детали...
Случилось, правда одно событие, а если точнее - приключеньице, изрядно
подпортившее тогдашнее мое настроение. Была там девочка, которую я раньше
приметил на подобных же мероприятиях, и решил я... о, прости! прости!
прости!.. подклеиться к ней... не знаю Твоих слов!... Тем более - в
одиночестве она сидела, почему-то без своего постоянного мужчины, ну и
подсел я, хвост распушил, весь вечер слюни фонтаном пускал, подпоил ее - как
положено - впрочем, она и сама без удержу наливалась соком. Если девочка
вызревает, следует брать ее беспощадно. Ритуал проверен веками. Она
принимала игру, явно соглашаясь перевести разговор в более тесные рамки, но
когда я уверенно свернул на вечно модную видеотему, признавшись, что дома у
меня имеется аппарат, в рюкзачке как раз припасена кассета с нужным фильмом,
и вполне реально немедленно отправиться - засмотреть материал, - новая
подружка неожиданно взбесилась. Сказала что-то вроде: Мне бы мужика, а не
видеомальчика. И я ей - соответственно... Не желаю вспоминать детали!
Больные страсти сумасшедших лет, оставьте... Короче, закончилось тем, что я
влепил по раскрашенным щечкам. Да! Да! Ударил. Женщину. По лицу. И ушел,
решив затащить к себе домой любую повстречавшуюся девицу: в голове-то горит,
внутри-то сладко булькает - то ли желание, то ли принятая доза - и вообще,
очень вредно изучать в одиночестве такую клевую кассетку, если ты весь вечер
накачивал себя предвкушением ночи. Падший друг пытался меня успокоить и
вернуть в компанию, но я его послал, естественно.
Было ровно двенадцать. Ноль часов, ноль минут - я специально посмотрел.
Связано ли это с тем, что на лестничной площадке я заметил смешную дверь? Не
знаю. Она была врезана в крайне неудобном месте, в нише с мусорным бачком, и
я подумал: какой же нелепой должна быть планировка скрывавшейся за дверью
квартиры! На дерматиновой обивке ясно виднелась приклеенная надпись: Келья
отшельника, сделанная не слишком аккуратно из газетных заголовков - Келья из
одного заголовка, отшельника из другого. Еще я подумал, что здесь живет,
очевидно, какой-то очередной пижон, вроде моего падшего друга, который свою
квартиру вообще залепил газетными вырезками сверху донизу. Дверь была
приоткрыта! Я находился в том опасном ирреальном состоянии, когда всюду
чудится разгул веселья, когда не понимаешь, как может быть иначе, и,
повинуясь безумному импульсу, возжелав продолжить вечер, почти уверенный в
хорошем развлечении, я шагнул в чужую квартиру.
Так я впервые вошел сюда.
Братья мои, это было неслыханным везением! Случайно ли, неслучайно ли
Келья открылась именно предо мной, не дано мне уразуметь, а только я с
содроганием теперь понимаю, что этого могло и не произойти. Но! -
свершилось. Раб ударил женщину, после чего оказался в каменном плену. Раб...
Признаюсь, первым произнесенным мной словом стало ругательство. Так я
выразил удивление. В самом деле - мрачные каменные стены, горящая в полутьме
свеча, единственное оконце под потолком, вся обстановка этого странного
помещения вызвали в моей голове стресс. Я стоял и озирался. Мысли о пьянке
остались на лестнице. Просыпалось любопытство. За порогом, который я
переступил так решительно, не оказалось квартиры - только одна комната,
больше похожая на камеру в подземелье. Кто живет здесь? Куда ушли хозяева?
Было пусто, тихо, спокойно - опасаться нечего. Меня заинтересовал вход,
завешенный грубой холщовой тряпкой: я сразу его не заметил. Сделав несколько
шагов, приподнял занавеску - в темной нише виднелся вполне современный
унитаз. Уборная. Я издал смешок. И вдруг обнаружил, что мне уже не
интересно. Что я устал, что мне хочется домой - посмотреть фильм на кассете,
подцепить случайную юбочку, позвонить какой-нибудь заскучавшей подружке,
снять мотор, поехать прямо под теплое одеяло - вариантов полный бумажник! Но
хотеть что-либо было поздно. С тупым недоумением я оглядывался по сторонам и
видел в призрачном свете только свою колеблющуюся тень. Выход пропал. Самое
дикое, что я даже не помнил, где он был, этот выход, в какой из стен. Тогда
я струсил. А знал бы, что останусь здесь навеки, наверное, просто спятил бы
от страха.
Таким приняла меня Келья. Грязным, низким, мерзким.
Пишущий эти строки, помнишь ли ты, для кого пишешь?
Да. Для себя.
Правильно: все остальные ответы - ложь. А достоин ли ты своих строк,
пишущий?
Нет.
Правильно: ты достоин только жизни бренной. Зачем же оскверняешь ты
святую бумагу?
Чтобы увидеть, как я грязен.
Да, пишущий, ты грязен, но для чего тебе нужно видеть это?
Чтобы стать чище.
Ты веришь в то, что можешь стать чище?
Нет, не верю.
Почему?
Потому что я грязен, низок, мерзок.
Правильно, пишущий! Повтори еще раз.
Я грязен, низок, мерзок.
Чему же тогда ты веришь?
Я верю коленям. Я верю губам. Я верю Книге. Я верю. Верю. Верю.
Рассказывай дальше, пишущий.
Первую ночь я провел относительно спокойно. Пьяный хаос, воцарившийся в
голове, как ни странно, дал возможность заснуть. Если бы я мог соображать,
если бы до конца осознавал происшедшее, то не смог бы отключиться ни на
мгновение. Утро же встретил больным и растерянным. Сон на деревянной
кровати, наполненный к тому же бредовыми видениями, явился не лучшим отдыхом
для израненного благами цивилизации организма. Впрочем, именовать мое ложе
кроватью было бы неправильно. Широкая скамья, покрытая подобием матраца
(холщовый мешок, набитый сеном), без подушки, без одеяла - вот оно,
неласковое ложе мое, стоит в углу по левую руку от стола, готовится принять
полагающуюся ему ношу. Собственно, и наступление утра так же было чистой
условностью. Скудный свет, проникающий сквозь высокое оконце, не мог
справиться с вечным полумраком Кельи. К счастью, похмелье оказалось не
слишком тягостным: принятая вечером доза была слабовата. Период жестоких
похмелий наступил позже. Поэтому я имел возможность соображать, но -
разумеется! - ничегошеньки не понимал. Я обошел эту комнату без дверей,
задержавшись сколько требуется в нише с унитазом, попытался заглянуть в
оконце, посидел за дощатым столом, собираясь с мыслями. Свеча стояла на
столе, она продолжала гореть, ничуть не уменьшившись за ночь. Здесь же лежал
огромный старинный фолиант, на котором сияла золотом надпись: Правила. Я
полистал его равнодушно, подумав только, что он, наверное, жутко дорогой. На
первой странице была всего одна фраза: Познавший грязь однажды, раб ее
вечный, на других страницах также помещались какие-то фразы, которые я не
стал читать, потому что в то немыслимое утро мне было совсем не до старинных
фолиантов. Не знал. Не знал, что это - Книга... Я занялся содержимым своего
рюкзачка, решив, что не существует дела важнее. С чувством горького
сожаления достал кассету, которую так и не успел вчера посмотреть.
Записанный на ней фильм назывался Безумное животное, две серии - как мне
сообщили, о похождениях одной смазливой особы, - и название это было четко
выписано на торце пластмассового корпуса. Кроме того, я извлек бутылку
водки, чудом уцелевшую после вечера встречи, термос с чаем и полиэтиленовый
мешок с едой, которые я всегда брал с собой, когда надолго уходил из дома,
ну и множество других чисто мужских мелочей. Обшарил и карманы. Там были в
основном деньги: бумажные и металлические, мелкие и крупные, в бумажнике и
просто так. Новехонькие и засаленные, свои и чужие, на любой вкус, для любой
жизненной ситуации - кроме моей нынешней. Достал паспорт, покрутил его,
посмотрелся в фотографию - вместо зеркала. Вытащил импортную шариковую
ручку. Сигарет у меня не было, как ни странно, я не курил, так уж
сложилось... Короче, при мне оказалась куча бесполезнейших вещей. Впрочем,
несправедлив я, это относится не ко всем из них. С жадностью я вскрыл
бутылку водки и сделал несколько лечебных глотков. Лучшего лекарства трудно
было бы пожелать. Потом посмотрел на термос и пакет с едой, но меня как-то
скверно мутило, процесс принятия пищи казался несуразностью, и я решил
отложить трапезу. Гораздо важнее было поискать выход. Не бывает в нормальных
домах комнат без дверей! Тем более, я же сумел каким-то образом сюда войти?
Перед глазами стояла картина: обшитая дерматином дверь, на которую наклеен
газетный заголовок Келья отшельника. И я тщательно изучил стены этой
комнаты, изнемогая от нетерпения отыскать подвох - шутка, на мой взгляд,
затянулась. Но холодный камень быстро излечил от горячечного энтузиазма.
Кругом был сплошной монолит, словно в пещере. Я не обнаружил ни единого
стыка. Тогда я взобрался на стол, опасаясь, как бы он не рухнул, и выглянул
в окошко под потолком. Увидел только чистейшее голубое небо. Вот этого уж
никак быть не могло: квартира находилась на первом этаже, вокруг в изобилии
стояли другие здания, деревья, трубы, всякие иные неотъемлемые детали
городского пейзажа, а тут не было видно даже линии горизонта. Долго я
смотрел, ожидая неизвестно чего, потом у меня возникло крайне неприятное
впечатление, будто я смотрю снизу вверх, будто это не окошко вовсе, а люк. И
я поспешно слез. Странности меня добили - я откупорил термос, зашелестел
пакетом, принялся бездумно поглощать запас съестного. В пакете были
бутерброды с сыром и два вареных яйца.
Так начался мой первый день.
Главным его итогом стало ощущение полной нереальности создавшейся
ситуации. Это ощущение было очень важным. Именно из него родилась позднее
мысль о полной нереальности моего существования до Кельи - мысль о моем
сумасшествии. А затем и понимание единственной абсолютной реальности -
Кельи, Книги, Покоя. Тому, кто прочтет: брат мой неведомый, обратись к
предыдущим страницам, обратись к собственным воспоминаниям дней прихода в
Келью, и ты поймешь... Вообще, мне нравится воскрешать в памяти первый день.
Нравится вновь переживать ту растерянность, тот унизительный страх, что
обрушились на меня поначалу. Это хорошие чувства, целебные, истинные. Хотя,
возможно, я преувеличиваю, и в первый день страха еще не было, а был просто
нормальный житейский испуг. Я пытался о чем-то думать, сейчас уже не помню о
чем, наверное, о том, что кассета с фильмом получена всего на одни сутки, и
сегодня ее необходимо вернуть. Я ходил вдоль стен, залезал на стол и смотрел
в окно, я невыносимо проголодался к вечеру. Я не спал почти всю ночь. Я
ждал.
А вот утром следующего дня пришло время настоящей паники. Особенно
после того, как я снова достал пакет из-под бутербродов, туго соображая от
голода, и обнаружил, что он отнюдь не пуст. В нем находилась куча снеди:
бутерброды с ветчиной, кусок вареного языка, помидоры, хлеб, осетрина, на
сладкое бисквит и халва - в общем, было там только то, что я обожал. Даже
фрукты - два апельсина. И термос оказался заполнен изумительным чаем,
индийским, не фальшивым, я в этом разбирался, и чай почему-то не сдох,
сохранил надлежащий аромат. Сожрал я указанный набор мгновенно. И понял
вдруг, насколько серьезно влип. Так серьезно, что предполагать было жутко.
С этого момента начался второй период моего пребывания в Келье - период
поисков выхода. Мне удалось изобрести всего лишь три способа освобождения.
Первый - попробовать продолбить стену. Второй - вылезти через оконце. Третий
- позвать на помощь, опять же используя оконце. Первый вариант недолго
занимал мой рассудок: хоть и знал я, что от спасения меня отделяет
всего-навсего перегородка старого дома, обделанная зачем-то камнем, вести
такого рода работы здесь было решительно нечем. Разве что лбом биться.
Второй и третий варианты отняли значительно больше времени. Не медля ни
секунды, я положил на пол старинный фолиант и свечу, и установил табурет на
стол. (Свеча все еще горела, что удивляло меня, но не больше, чем еда в
пакете, чем исчезнувшая дверь, чем уборная в тесной каменной нише.) Затем
взгромоздился на шаткое сооружение. Голова в дырку не пролезала, точнее, не
пролезали уши, и это глупое затруднение бесило меня весь второй день. Я
кричал, звал кого-нибудь, приводя в действие третий вариант, но никто не
отзывался. Самым мучительным было сознавать, что квартира находится на
первом этаже. А видел я в окошко лишь ясное голубое небо, ничего больше,
только небо, как ни заглядывал в него, как ни протискивал голову.
Разумеется, я не сразу оставил попытки дать знать о себе, я продолжал
это жалкое действо поразительно долго. Человек упрям! Человек - самое
упрямое из животных. Безумцы упрямы вдвойне... Стыдно мне, братья. Стыдно,