Сколько сил приходилось затрачивать на вылавливание этих бандитов, сколько молодых жизней погибло в этой борьбе!
Но, к счастью, жители деревень точно отличали настоящих партизан от ложных.
Связь с деревнями была тем крепче, чем больше пришло оттуда молодежи. Если в отряде находились хоть десяток человек из деревни, все жители считали данный отряд своим.
После сформирования отряда люди сближались. Звали друг друга большей частью по именам, редко по фамилиям. Меня обычно все звали "старик" или "папаша", так как по возрасту я мог быть отцом почти всем товарищам по отряду.
Все жили дружно. Имущество наше лежало на виду. Никаких запасов никто не делал. У меня была с собой бритва, и мне посоветовали положить ее в землянке возле осколочка зеркала, чтобы все могли ею пользоваться. Бритва всегда аккуратно лежала на месте, и побрившийся после себя поправлял ее на ремне.
Мы часто выезжали на хозяйственные операции, за продовольствием. Картофель заготавливали осенью. После блокады возле сожженных деревень остались картофельные поля. Мы убирали нашу белорусскую бульбу и ссыпали ее на зиму в ямы. Рожь, крупу и другие продукты брали, в большинстве случаев, из немецких складов во время налетов на гарнизоны. Хлеб пекли в деревнях, куда доставляли муку, смолотую на партизанской, отбитой у немцев мельнице. В некоторых отрядах имелись свои хлебопекарни. Было у нас и стадо коров, пополняемое опять-таки за счет немецких гарнизонов.
С населением мы жили дружно, и оно охотно выручало нас в трудную минуту. Помогали нуждающимся крестьянам и мы. Давали им коров во временное пользование, а погорельцам - продукты питания.
Стоило приехать в деревню и остановиться в какой-нибудь хате, как сразу же туда начинали собираться жители. Прежде всего они предлагали партизанам переодеться. Давали чистое белье, а грязное оставляли у себя. Потом его стирали, чистили и отдавали в обмен следующему приехавшему к ним партизану.
Это правило никто из нас не устанавливал. Его установили деревенские женщины, заботившиеся о партизанах, как о своих братьях, мужьях и сыновьях. Затем нас кормили чем могли. Тем временем хата до отказа наполнялась людьми, желающими побеседовать с партизанами.
Все очень охотно разговаривали со мной, как со старшим, и верили каждому моему слову. Зная это, я тщательно готовился к таким беседам. В нашем отряде радио не было, но я, как член редколлегии, получал сводки Совинформбюро из штаба бригады.
Самый главный для слушателей и самый трудный для ответа везде один и тот же вопрос: "Когда окончится война?" Люди измучились в неволе. Жить под вечным страхом смерти было невыносимо. Но все понимали, что нужно помогать партизанам, а они помогут нашей армии скорее изгнать ненавистных оккупантов.
В деревнях, находившихся в партизанской зоне, почти не было провокаторов. Они, как только из района выгоняли немцев, сразу же исчезали. Если же кто и оставался, то держал себя так, чтобы его не могли ни в чем уличить.
Пришедшие из Минска не могли забыть, что они - актеры. Надо сказать, что белорусский народ любит искусство, понимает его. Потому наши выступления находили живой отклик среди населения.
Идет война, но стоит запеть песню, как все беды на минуту забываются. Люди слушают, подтягивают, поют с таким чувством, с такой выразительностью, что иной профессиональный артист мог бы позавидовать.
Мы читали стихи и прозу, что приходило на память. Тут были Маяковский, Демьян Бедный, Янка Купала и другие наши поэты и писатели. Нас слушали с большим вниманием и просили почитать еще.
Одно наше выступление особенно запомнилось. Мы поели печеную картошку без соли, а затем, когда в хате стало совсем темно, зажгли лучину и при мигающем свете начали выступление. Оно носило как бы семейный характер. Все слушали как зачарованные. Никто не аплодировал и никак другим способом не выражал своего одобрения. Но по блеску глаз, по легкому румянцу на щеках, выдававшему волнение, можно было определить, какое впечатление производят эти наши выступления на слушателей.
Количество партизан во всех отрядах все время возрастало. Многие приводили своих старших или младших братьев, друзей, знакомых, родственников, за которых можно было поручиться. Шли оказавшиеся в 1941 году в окружении и временно проживавшие в деревнях бойцы и командиры.
Были в отрядах и иностранцы, перешедшие добровольно из немецкой армии.
В отряде имени Суворова нашей бригады находились два чеха и один немецкий коммунист, по профессии врач. Звали его Вилли. Он пришел к партизанам и заявил, что хочет сражаться против фашизма. Его направили сначала в хозяйственный взвод, а затем перевели в боевую группу. До конца войны он честно боролся с ненавистным ему гитлеровским режимом.
Однажды Софья Игнатьевна Ярмолинская, возвратившись с задания, сообщила, что связная Вера Пекарская ведет в отряд немца. Действительно, через некоторое время показался молодой солдат в полной немецкой форме, а за ним Пекарская с его винтовкой. Солдат вел себя спокойно. За ними следовали наши разведчики. Они и рассказали, что произошло.
Сидели в засаде возле шоссе и наблюдали за движением автомашин. Вдруг увидели немца, который шел прямо к лесу. С интересом следили, что будет дальше. Немец вошел в лес, остановился, приставил винтовку к дереву, поднял руки вверх и крикнул:
- Партизанен! Плен!
Все это выглядело настолько комично, что разведчики еле сдержались, чтобы не рассмеяться и не выдать себя.
Постояв немного, немец опять взял винтовку, прошел несколько метров в глубь леса, остановился, приставил винтовку к дереву, поднял руки и снова крикнул:
- Партизанен! Плен!
Делал он это так серьезно, будто был уверен, что весь лес заполнен партизанами.
- Интересно, сколько он простоял бы перед лесом, если бы нас тут не было? - тихо спросил кто-то.
Разведчики, находившиеся в стороне от него, позвали:
- Эй, фриц! Иди сюда!
Немец удовлетворенно кивнул головой, взял винтовку и, подняв ее вверх, подошел к партизанам. Разговор у них, конечно, не получился. Но тут появилась Вера, забрала у немца винтовку и повела его в лагерь. И вот они здесь.
Вызвали людей, хотя бы немного понимавших по-немецки, и общими усилиями начали его допрашивать. Оказалось, что немец - коммунист, давно решил перейти на сторону русских, чтобы сражаться против Гитлера. Но на фронт его не послали, а приказали тут, в тылу, охранять железную дорогу. Тогда он решил перейти к партизанам. Показал зашитый под подкладку партийный билет. Его оставили в отряде.
Сначала он чистил картошку вместе с женщинами на кухне, ходил за водой, выполнял другие хозяйственные поручения. Женщины кричали ему:
- Эй, фриц!
И он с улыбкой откликался, старательно выполнял все, что ему поручали.
С ним разговаривали на ужасном жаргоне. Как понимали друг друга, уму непостижимо. Но однажды он заявил, что его зовут не Фриц, а Юзеф. С тех пор его так и звали.
Через некоторое время Юзефа решили сводить в отряд имени Суворова и познакомить с Вилли. Присутствовать при этой встрече пожелали чуть ли не все, находившиеся в это время на базе. Договорились с суворовцами и повели Юзефа, ничего не сказав ему о предстоящем свидании. Оба немца не знали друг друга, и неожиданная встреча получилась очень интересной.
Сначала они были удивлены, даже растеряны. Потом, после нескольких слов, вдруг бросились один к другому и заговорили вместе, похлопывая друг друга по плечам и во весь рот улыбаясь.
После этого свидания им разрешили встречаться.
Юзеф очень старательно заучивал русские слова и быстро делал успехи в разговорной речи. Но вскоре его перевели в другой отряд, в котором он и окончил войну, получив партизанскую медаль.
ПОДРЫВНИКИ
В 1941 и в начале 1942 года партизанские отряды были плохо вооружены и не имели иногда связи между собой. Очень часто такие отряды действовали самостоятельно. Но вот в Налибокской пуще появился разведывательно-диверсионный отряд майора Щербины. Это сразу внесло оживление в деятельность партизан. Щербина быстро объединил существующие отряды. Но самое главное было то, что Василий Васильевич, отличный специалист по подрывному делу, организовал обучение молодых партизан этой очень нужной в тылу врага специальности. Рискуя собственной жизнью, Щербина лично показывал, как нужно выплавлять тол из неразорвавшихся снарядов и авиабомб, учил изготовлению разных образцов мин. Открытая им школа для массового обучения подрывников сыграла колоссальную роль. В ней было обучено более двухсот минеров.
Многие из них продолжили инициативу своего учителя и обучили подрывному делу других партизан. Таким образом, благодаря майору Щербине, положившему начало обучению подрывному делу, в Налибокской пуще через год уже не было ни одного партизанского отряда без группы подрывников. Они наносили противнику ощутимые удары.
Один из старейших партизан подполковник Давид Зухба, лично знавший майора Щербину, рассказывал, что под руководством Василия Васильевича выросли и возмужали такие замечательные минеры, как Владимир Курзанов, Алексей Шигин, Василий Коротких, Александр Мындровский, Силих Хасанов, Юрий Лысков, Иван Слыш и многие другие.
Чтобы ликвидировать партизан, в августе 1942 года немцы бросили на Налибокскую пущу более двадцати тысяч карателей. Партизан было в то время около трех тысяч. Но и в эти тяжелые дни В.В.Щербина продолжал свою работу по подготовке и засылке подрывников в тыл наступающего на партизан врага. Обученные и снаряженные им диверсионные группы уходили ежедневно на подрыв воинских эшелонов и минирование шоссейных дорог и мостов.
Карательная экспедиция окончилась провалом. Партизанские отряды, закалившись в тяжелых боях, еще больше усилили борьбу с фашистами. И в этой борьбе очень чувствительные удары наносили подрывники.
4 сентября 1942 года во время учебных занятий с командирами подрывных групп жизнь Щербины трагически оборвалась.
Василий Васильевич прожил всего 28 лет. Смерть его была тяжелой утратой для партизан. Он посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
Майор Щербина не только обучал партизан подрывному делу. Он лично спустил под откос 13 вражеских эшелонов, взорвал 5 мостов и 3 склада с боеприпасами.
Лучший ученик и боевой соратник В.В.Щербины Владимир Курзанов стал хорошим минером-инструктором диверсионных групп, а потом и начальником подрывной службы в бригаде имени Чкалова. Он открыл в пуще, по примеру своего учителя, школу - "партизанскую академию", как ее называли в отрядах. В ней бойцы обучались подрывному делу - наиболее эффективному средству дезорганизации вражеского тыла.
Эту "академию" прошли и наши подрывники, посланные в школу сразу же по прибытии отряда в Налибокскую пущу. Оттуда они принеси с собой несколько неразорвавшихся снарядов и какие-то необходимые им принадлежности. С подрывниками пришел и Сергей Потапович.
Для них уже была построена отдельная землянка, в стороне от лагеря. Партизанам отряда категорически запретили подходить к ней. Работа по изготовлению мин чрезвычайно сложная и очень опасная, каждую минуту могли взорваться снаряд или бомба, из которых добывали тол. Но минеры делали свою работу спокойно, и из их землянки часто долетали до нас веселый смех или дружное пение. Иногда Сергей и другие товарищи приходили к нам и рассказывали о своем деле.
В первую очередь, объясняли они, отвинчивается головка. Это нужно делать очень осторожно, чтобы не произошел взрыв. Дальше из снаряда выплавляется тол, который тоже может взорваться. В "академии" они проделывали все это столько раз, что стали выполнять эту операцию совершенно точно.
Однажды сообщили, что готовят несколько мин какой-то особой конструкции и скоро должны отправиться на железную дорогу. Там день и ночь находились наши разведчики, изучая движение поездов и патрулей охраны.
Через недели полторы отправилась на свое первое задание одна из групп, с ней - Сергей Потапович. Затем ушли и другие. А спустя некоторое время они появились радостные, возбужденные. Подорвали сразу два эшелона!
Подойти к полотну железной дороги было очень трудно. Беспрерывно сновали патрули с собаками, и несколько попыток заложить мину не удались. Но однажды ночью, когда одновременно проходили два встречных поезда, подрывникам удалось заминировать обе колеи перед самым подходом поездов. Зрелище было потрясающим. Оба поезда пошли под откос.
Позже возвратилась разведка с точными данными о количестве разбитых вагонов и платформ, убитых и раненых немцев, характере грузов в эшелонах. Среди железнодорожников было много подпольщиков, и они передали нам точную информацию.
Потом приходили другие группы, рассказывали о своих делах. Снова уходили. Возвращались следующие. Тут же принимались мастерить мины, а когда они были готовы, отправлялись на железную или шоссейную дороги.
У остальных партизан тоже своя работа. Громили немецкие гарнизоны, нападали на полицейские участки, уничтожали связь. Каждый день и каждую ночь люди были заняты.
Появились и пленные. Иногда даже в офицерской форме. Их отправляли в облцентр.
Однажды группа, в которой был Сергей, не вернулась к сроку. Разведчики сообщили, что участок очень трудный, а подрывникам обязательно хочется подложить мину. Три дня они выжидали, ловя удобный момент, чтобы подобраться к рельсам, но никак не получалось.
С обеих сторон железнодорожной насыпи лес и кустарник на протяжении 150 - 200 метров вырублены, приходилось минерам ползти по-пластунски. Требовалось не только соблюдать тишину, но и не выдавать себя ничем другим. Присутствие сторожевых собак вынуждало подрывников ждать, когда ветер начнет дуть со стороны насыпи. По ночам количество охраны с собаками увеличивалось. Часто местность освещалась ракетами, подозрительные участки обстреливались из пулеметов и автоматов. Иногда приходилось по нескольку часов лежать без движения, а потом осторожно отползать назад, когда становилось ясно, что подобраться к рельсам невозможно.
Основное достоинство хорошего минера - это хладнокровие и выдержка. И вот одного из этих качеств, очевидно, не хватило группе, в которой был Сергей.
Они выбрали момент перед самым подходом поезда, когда охрана на минуту прекращает патрулирование на насыпи, подползли к рельсам и начали закладывать мину. Что произошло дальше, никто точно не может сказать. Налетел поезд. Произошел взрыв, во время которого погибли наш дорогой друг и товарищ Сергей Адамович Потапович и семнадцатилетний минчанин Володя Ковалев.
БРИГАДА УХОДИТ ИЗ ПУЩИ
В конце декабря 1943 года бригаде имени Фрунзе приказали перебазироваться из Налибокской пущи на Полесье. Куда именно и когда должна была отправиться бригада, знало только начальство, но сборы начались сразу.
Дорога предстояла дальняя и очень трудная. Надо с боем перейти в двух местах железную дорогу. Линия Минск - Барановичи была самая трудная. Она охранялась немцами особенно сильно. Там настроено много всевозможных укреплений с пулеметами, минометами и прочей военной техникой. Мы видели все это, когда ехали на гастроли в Барановичи, и теперь подробно рассказывали о том, что нам удалось заметить и запомнить.
Группы разведчиков отправились изучать места, выбранные для возможного перехода.
Преодолеть железную дорогу целой бригадой незаметно, конечно, невозможно, и потому требовалось выработать такой вариант, который можно было бы осуществить с наименьшим риском. Все понимали, что боя не избежать, но, если движение колонны и место перехода сохранить в тайне, потери будут минимальные. Об этом заботилось руководство бригады.
Главное в походе - это подвижность и легкость. Ничего лишнего, ничего такого, что тормозило бы быстроту маневра.
Вся разведка, передовой отряд, боковое охранение и арьергард садились на верховых лошадей, остальные - на сани. С собой брали самые необходимые вещи и продовольствие.
Нам объяснили, что едущие на санях должны нести пулеметы и боеприпасы, если лошади выйдут из строя. Всем стало ясно, что в поход пойдут только молодые, физически крепкие люди, а пожилые и больные останутся в пуще. Кроме того, в каждом отряде были тяжело и легко раненные, выздоравливающие, которых невозможно взять в поход.
Начался отбор людей.
Первым делом организовали обоз с ранеными. Их надо доставить на аэродром, вернее - на посадочную площадку, на которую могли сесть самолеты с Большой земли. Аэродром находился недалеко от облцентра, то есть штаба соединения. Меня назначили в обоз.
Раненых собралось много. Были тяжелые, которых надо срочно отправить в Москву для госпитального лечения или сложных операций. Среди них находился наш комиссар Павел Ильич Григоренко. У него был перебит нерв, и, конечно, в партизанских условиях никакие доктора ничем не могли ему помочь.
В последних числах декабря обоз был готов. Он состоял из нескольких саней, на которых лежали те, кто не мог сам передвигаться. Легко раненные и выздоравливающие подсаживались к ним, а в основном шли пешком. Охрану обоза поручили возчикам и легко раненным. Впереди ехали разведчики. Они же были и проводниками, так как хорошо знали пущу.
31 декабря 1943 года, распрощавшись с отрядом, мы тронулись в путь. Ехали без дорог по лесу, засыпанному снегом. Сани трясло и подкидывало, если полоз неожиданно наезжал на пень, скрытый под снегом. Раненые стонали, но мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить их страдания. Медикаменты взял с собой медперсонал отъезжающей бригады. Вместо лекарств нам дали канистру спирта. Он притуплял боль. Особенно страдал Григоренко, и ему часто приходилось пользоваться спиртом, чтобы немного забыться.
Вечером добрались до реки. Мост был разрушен. Мороз небольшой, и поверхность реки оказалась покрытой тонким льдом, прозрачным как стекло. Переезжать по такому льду на другой берег рискованно. Решили перевозить только тяжело раненных, кого необходимо безотлагательно отправлять самолетом для лечения на Большую землю, остальных оставить пока на месте до особого распоряжения.
Возле бывшего моста стоял домик, вернее - три стены с частично сохранившейся крышей. В домике каким-то чудом остались целыми русская печь с плитой, на ней большая медная кружка с двумя ручками. Это все, что сохранилось после блокады.
Все продрогли, а потому обрадовались этому разрушенному домику, где можно укрыться от пронизывающего ветра. Остающиеся на этом берегу начали растапливать печку и плиту, кипятить воду. Горячая вода называлась чаем.
Тем временем подготовлялась переправа. Разведчики на лошадях искали место для нее.
Лесные реки, питающиеся водой из болот и ключей, глубоки, и берега их болотисты, трясутся от каждого шага, так как под ними тоже вода. Нужно было найти такое место, где лошади могли бы перейти по дну, а сани переплыть. Пока разведчики проламывали лед и искали подходящий брод, возчики грелись возле печки. До облцентра, если мы благополучно переправимся через речку, останется, по уверениям разведчиков, километров 4 - 5, а там нас, вероятно, накормят, и, может быть, мы проведем ночь в тепле.
Место, выбранное для переправы, было недалеко от моста.
Разведчики переехали туда и обратно на лошадях. Лошади погружались в воду почти полностью, но переходили по твердому дну. Пока искали брод, разведчики вымокли до пояса, но обращать на это внимание было некогда.
Всем переправляющимся выдали по полстакана спирта. Мы выпили. Для того чтобы сани не погрузились сразу же на дно, с обеих сторон к ним прикрепили по одному тонкому бревнышку. Этим увеличили их плавучесть.
Когда все было готово, переправа началась. Первыми в воду въехали разведчики. За ними лошадь, привыкшая ко всем превратностям партизанской жизни, тащила сани. За первыми санями тронулись остальные. Лошади входили в холодную воду неохотно. На них кричали, толкали сани, даже стреляли из револьвера. Понукаемые ездовыми, лошади быстро переходили реку. Сани не тонули, но когда спускались с берега, сразу черпали воду, а когда поднимались на противоположный, намокала задняя их часть. Предвидя это, на каждые накладывали высокую кучу еловых лапок. Но все же они подмокли. Мы, возчики, переезжали стоя, но от толчков некоторые падали. Промок и я.
Когда все переправились, мы начали нахлестывать лошадей, чтобы немного разогреть их. Сильный ветер превращал мокрую одежду в лед, а нас - в сплошные ледяшки. Чтобы окончательно не замерзнуть, приходилось бежать, а потом подсаживаться на ходу в сани, чтобы перевести дух. Затем опять вскакивать и бежать, бежать. Казалось, дороге не будет конца...
Неожиданно остановились. Кто-то с кем-то разговаривал, потом куда-то нас повели. Вошли в жарко натопленное помещение, и сразу всех потянуло ко сну. Заставили раздеться, чтобы обсушиться. Дали выпить горячей воды со спиртом и что-то съесть. Раненых куда-то унесли и сказали, что скоро прилетит самолет. Разговаривал с нами Дубов - заместитель Платона.
Сколько мы там пробыли - не помню. Надели высохшую одежду, еще горячую, и нам приказали возвращаться назад.
На дворе дул сильнейший ветер, и мороз, вероятно, усилился, так как сразу захватило дыхание. Сели на свои сани и помчались. Подъехали к реке. На той стороне нас ждали. Там печка и плита пылали. Кроме того, снаружи горел большой костер, и нам казалось, что весь домик стоит в огне.
Не раздумывая, бросились в воду, уже затянутую тонким льдом. Несколько рук вытащили нас на берег, быстро раздели, дали выпить горячего "чаю" со спиртом, уложили на приготовленную постель, накрыли кожухами, и мы сразу заснули.
Утро оказалось морозным, солнечным и, что удивительно, без ветра. Костер пылал, а на плите в солдатских котелках булькал "чай". В облцентре нам дали на дорогу по кольцу колбасы на брата, имея в виду и тех, кто остался возле речки. Теперь с удовольствием ели колбасу с хлебом и запивали горячим "чаем". Было очень вкусно, потому что куски колбасы насаживали на прутик и поджаривали на костре.
Чтобы лучше согреться, выпили спирта. Это был какой-то немецкий технический спирт, непригодный для питья. По в партизанских условиях, особенно после ледяной купели, он спас нас от воспаления легких и других простудных болезней.
Всех больных и раненых, которым была необходима медицинская помощь, медсестру и меня направили в отряд имени Калинина, а остальных распределили по другим отрядам.
Когда я одевался, чтобы ехать в свой отряд, обнаружил, что мои записи об отряде имени Котовского и о бригаде имени Фрунзе пришли в негодность. Писал их химическим карандашом, и во время переправы через реку они промокли, карандаш расплылся, и прочесть что-либо стало невозможно. Я все же взял записки с собой в надежде, что в отряде имени Калинина попытаюсь восстановить все, что удастся. Восстановить не удалось. И я бросил размытые водой записки в огонь. Начал снова писать все, что помнил.
ПАРТИЗАНСКИЙ БЫТКОМБИНАТ
Отряд имени Калинина, куда мы прибыли небольшой группой вместе с нуждающимися в лечении больными и ранеными, был крупным еврейским семейным лагерем. Для охраны людей, находящихся в нем, была выделена вооруженная группа до 100 человек, которая и называлась отрядом имени Калинина. Под этим же названием был и весь семейный лагерь. И отряд и лагерь подчинялись Лидскому межрайпартцентру.
В отряд шли, спасаясь от преследования, мужчины и женщины. Здесь оказалось много всяких специалистов, в том числе врачей, младшего медперсонала. В 1943 году лагерь имени Калинина разросся до таких размеров, что стал похож на городок. В нем уже находилось более 700 человек, а позднее - около 1000. К нашему приходу отряд стал как бы базой, обслуживающей многие бригады Барановичского соединения.
Здесь были открыты два госпиталя с врачами, фельдшерами и медсестрами, бежавшими из Минска и других городов, амбулатория с постоянным приемом больных. Работали зубные врачи, имевшие бормашины, набор нужных инструментов и лекарств. Вот тут я на деле увидел, куда шли медикаменты и все то, что мы добывали в городе по заказам партизанских связных.
При амбулатории оборудовали дезинфекционную камеру и баню, в которой мылись не только проживающие в лагере, но и партизаны, приезжающие в отряд по каким-либо делам. Каждому моющемуся выдавался небольшой кусочек мыла.
В то время когда мы сюда приехали, тут было около восьмисот рабочих разных специальностей и вооруженный отряд, а остальные - старики, дети, больные и раненые.
Представьте себе дорожку в лесу, по бокам которой расположены землянки, замаскированные мхом и зеленью. Землянки построены по определенному плану. Каждая имела свой порядковый номер. По левую сторону нечетные номера, по правую - четные, будто на городской улице. Были землянки, где жило по 40 человек, в некоторых поменьше, а в "переулках" строили даже отдельные семейные.
Немного в стороне находилось несколько кухонь. Там работали постоянные повара. Обслуживали кухни тоже постоянные рабочие. Рядом - хлебопекарня. Здесь же и мельница, жернова которой в случае надобности крутили вручную. Недалеко от нее оборудовали мыловарню.
Но, к счастью, жители деревень точно отличали настоящих партизан от ложных.
Связь с деревнями была тем крепче, чем больше пришло оттуда молодежи. Если в отряде находились хоть десяток человек из деревни, все жители считали данный отряд своим.
После сформирования отряда люди сближались. Звали друг друга большей частью по именам, редко по фамилиям. Меня обычно все звали "старик" или "папаша", так как по возрасту я мог быть отцом почти всем товарищам по отряду.
Все жили дружно. Имущество наше лежало на виду. Никаких запасов никто не делал. У меня была с собой бритва, и мне посоветовали положить ее в землянке возле осколочка зеркала, чтобы все могли ею пользоваться. Бритва всегда аккуратно лежала на месте, и побрившийся после себя поправлял ее на ремне.
Мы часто выезжали на хозяйственные операции, за продовольствием. Картофель заготавливали осенью. После блокады возле сожженных деревень остались картофельные поля. Мы убирали нашу белорусскую бульбу и ссыпали ее на зиму в ямы. Рожь, крупу и другие продукты брали, в большинстве случаев, из немецких складов во время налетов на гарнизоны. Хлеб пекли в деревнях, куда доставляли муку, смолотую на партизанской, отбитой у немцев мельнице. В некоторых отрядах имелись свои хлебопекарни. Было у нас и стадо коров, пополняемое опять-таки за счет немецких гарнизонов.
С населением мы жили дружно, и оно охотно выручало нас в трудную минуту. Помогали нуждающимся крестьянам и мы. Давали им коров во временное пользование, а погорельцам - продукты питания.
Стоило приехать в деревню и остановиться в какой-нибудь хате, как сразу же туда начинали собираться жители. Прежде всего они предлагали партизанам переодеться. Давали чистое белье, а грязное оставляли у себя. Потом его стирали, чистили и отдавали в обмен следующему приехавшему к ним партизану.
Это правило никто из нас не устанавливал. Его установили деревенские женщины, заботившиеся о партизанах, как о своих братьях, мужьях и сыновьях. Затем нас кормили чем могли. Тем временем хата до отказа наполнялась людьми, желающими побеседовать с партизанами.
Все очень охотно разговаривали со мной, как со старшим, и верили каждому моему слову. Зная это, я тщательно готовился к таким беседам. В нашем отряде радио не было, но я, как член редколлегии, получал сводки Совинформбюро из штаба бригады.
Самый главный для слушателей и самый трудный для ответа везде один и тот же вопрос: "Когда окончится война?" Люди измучились в неволе. Жить под вечным страхом смерти было невыносимо. Но все понимали, что нужно помогать партизанам, а они помогут нашей армии скорее изгнать ненавистных оккупантов.
В деревнях, находившихся в партизанской зоне, почти не было провокаторов. Они, как только из района выгоняли немцев, сразу же исчезали. Если же кто и оставался, то держал себя так, чтобы его не могли ни в чем уличить.
Пришедшие из Минска не могли забыть, что они - актеры. Надо сказать, что белорусский народ любит искусство, понимает его. Потому наши выступления находили живой отклик среди населения.
Идет война, но стоит запеть песню, как все беды на минуту забываются. Люди слушают, подтягивают, поют с таким чувством, с такой выразительностью, что иной профессиональный артист мог бы позавидовать.
Мы читали стихи и прозу, что приходило на память. Тут были Маяковский, Демьян Бедный, Янка Купала и другие наши поэты и писатели. Нас слушали с большим вниманием и просили почитать еще.
Одно наше выступление особенно запомнилось. Мы поели печеную картошку без соли, а затем, когда в хате стало совсем темно, зажгли лучину и при мигающем свете начали выступление. Оно носило как бы семейный характер. Все слушали как зачарованные. Никто не аплодировал и никак другим способом не выражал своего одобрения. Но по блеску глаз, по легкому румянцу на щеках, выдававшему волнение, можно было определить, какое впечатление производят эти наши выступления на слушателей.
Количество партизан во всех отрядах все время возрастало. Многие приводили своих старших или младших братьев, друзей, знакомых, родственников, за которых можно было поручиться. Шли оказавшиеся в 1941 году в окружении и временно проживавшие в деревнях бойцы и командиры.
Были в отрядах и иностранцы, перешедшие добровольно из немецкой армии.
В отряде имени Суворова нашей бригады находились два чеха и один немецкий коммунист, по профессии врач. Звали его Вилли. Он пришел к партизанам и заявил, что хочет сражаться против фашизма. Его направили сначала в хозяйственный взвод, а затем перевели в боевую группу. До конца войны он честно боролся с ненавистным ему гитлеровским режимом.
Однажды Софья Игнатьевна Ярмолинская, возвратившись с задания, сообщила, что связная Вера Пекарская ведет в отряд немца. Действительно, через некоторое время показался молодой солдат в полной немецкой форме, а за ним Пекарская с его винтовкой. Солдат вел себя спокойно. За ними следовали наши разведчики. Они и рассказали, что произошло.
Сидели в засаде возле шоссе и наблюдали за движением автомашин. Вдруг увидели немца, который шел прямо к лесу. С интересом следили, что будет дальше. Немец вошел в лес, остановился, приставил винтовку к дереву, поднял руки вверх и крикнул:
- Партизанен! Плен!
Все это выглядело настолько комично, что разведчики еле сдержались, чтобы не рассмеяться и не выдать себя.
Постояв немного, немец опять взял винтовку, прошел несколько метров в глубь леса, остановился, приставил винтовку к дереву, поднял руки и снова крикнул:
- Партизанен! Плен!
Делал он это так серьезно, будто был уверен, что весь лес заполнен партизанами.
- Интересно, сколько он простоял бы перед лесом, если бы нас тут не было? - тихо спросил кто-то.
Разведчики, находившиеся в стороне от него, позвали:
- Эй, фриц! Иди сюда!
Немец удовлетворенно кивнул головой, взял винтовку и, подняв ее вверх, подошел к партизанам. Разговор у них, конечно, не получился. Но тут появилась Вера, забрала у немца винтовку и повела его в лагерь. И вот они здесь.
Вызвали людей, хотя бы немного понимавших по-немецки, и общими усилиями начали его допрашивать. Оказалось, что немец - коммунист, давно решил перейти на сторону русских, чтобы сражаться против Гитлера. Но на фронт его не послали, а приказали тут, в тылу, охранять железную дорогу. Тогда он решил перейти к партизанам. Показал зашитый под подкладку партийный билет. Его оставили в отряде.
Сначала он чистил картошку вместе с женщинами на кухне, ходил за водой, выполнял другие хозяйственные поручения. Женщины кричали ему:
- Эй, фриц!
И он с улыбкой откликался, старательно выполнял все, что ему поручали.
С ним разговаривали на ужасном жаргоне. Как понимали друг друга, уму непостижимо. Но однажды он заявил, что его зовут не Фриц, а Юзеф. С тех пор его так и звали.
Через некоторое время Юзефа решили сводить в отряд имени Суворова и познакомить с Вилли. Присутствовать при этой встрече пожелали чуть ли не все, находившиеся в это время на базе. Договорились с суворовцами и повели Юзефа, ничего не сказав ему о предстоящем свидании. Оба немца не знали друг друга, и неожиданная встреча получилась очень интересной.
Сначала они были удивлены, даже растеряны. Потом, после нескольких слов, вдруг бросились один к другому и заговорили вместе, похлопывая друг друга по плечам и во весь рот улыбаясь.
После этого свидания им разрешили встречаться.
Юзеф очень старательно заучивал русские слова и быстро делал успехи в разговорной речи. Но вскоре его перевели в другой отряд, в котором он и окончил войну, получив партизанскую медаль.
ПОДРЫВНИКИ
В 1941 и в начале 1942 года партизанские отряды были плохо вооружены и не имели иногда связи между собой. Очень часто такие отряды действовали самостоятельно. Но вот в Налибокской пуще появился разведывательно-диверсионный отряд майора Щербины. Это сразу внесло оживление в деятельность партизан. Щербина быстро объединил существующие отряды. Но самое главное было то, что Василий Васильевич, отличный специалист по подрывному делу, организовал обучение молодых партизан этой очень нужной в тылу врага специальности. Рискуя собственной жизнью, Щербина лично показывал, как нужно выплавлять тол из неразорвавшихся снарядов и авиабомб, учил изготовлению разных образцов мин. Открытая им школа для массового обучения подрывников сыграла колоссальную роль. В ней было обучено более двухсот минеров.
Многие из них продолжили инициативу своего учителя и обучили подрывному делу других партизан. Таким образом, благодаря майору Щербине, положившему начало обучению подрывному делу, в Налибокской пуще через год уже не было ни одного партизанского отряда без группы подрывников. Они наносили противнику ощутимые удары.
Один из старейших партизан подполковник Давид Зухба, лично знавший майора Щербину, рассказывал, что под руководством Василия Васильевича выросли и возмужали такие замечательные минеры, как Владимир Курзанов, Алексей Шигин, Василий Коротких, Александр Мындровский, Силих Хасанов, Юрий Лысков, Иван Слыш и многие другие.
Чтобы ликвидировать партизан, в августе 1942 года немцы бросили на Налибокскую пущу более двадцати тысяч карателей. Партизан было в то время около трех тысяч. Но и в эти тяжелые дни В.В.Щербина продолжал свою работу по подготовке и засылке подрывников в тыл наступающего на партизан врага. Обученные и снаряженные им диверсионные группы уходили ежедневно на подрыв воинских эшелонов и минирование шоссейных дорог и мостов.
Карательная экспедиция окончилась провалом. Партизанские отряды, закалившись в тяжелых боях, еще больше усилили борьбу с фашистами. И в этой борьбе очень чувствительные удары наносили подрывники.
4 сентября 1942 года во время учебных занятий с командирами подрывных групп жизнь Щербины трагически оборвалась.
Василий Васильевич прожил всего 28 лет. Смерть его была тяжелой утратой для партизан. Он посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
Майор Щербина не только обучал партизан подрывному делу. Он лично спустил под откос 13 вражеских эшелонов, взорвал 5 мостов и 3 склада с боеприпасами.
Лучший ученик и боевой соратник В.В.Щербины Владимир Курзанов стал хорошим минером-инструктором диверсионных групп, а потом и начальником подрывной службы в бригаде имени Чкалова. Он открыл в пуще, по примеру своего учителя, школу - "партизанскую академию", как ее называли в отрядах. В ней бойцы обучались подрывному делу - наиболее эффективному средству дезорганизации вражеского тыла.
Эту "академию" прошли и наши подрывники, посланные в школу сразу же по прибытии отряда в Налибокскую пущу. Оттуда они принеси с собой несколько неразорвавшихся снарядов и какие-то необходимые им принадлежности. С подрывниками пришел и Сергей Потапович.
Для них уже была построена отдельная землянка, в стороне от лагеря. Партизанам отряда категорически запретили подходить к ней. Работа по изготовлению мин чрезвычайно сложная и очень опасная, каждую минуту могли взорваться снаряд или бомба, из которых добывали тол. Но минеры делали свою работу спокойно, и из их землянки часто долетали до нас веселый смех или дружное пение. Иногда Сергей и другие товарищи приходили к нам и рассказывали о своем деле.
В первую очередь, объясняли они, отвинчивается головка. Это нужно делать очень осторожно, чтобы не произошел взрыв. Дальше из снаряда выплавляется тол, который тоже может взорваться. В "академии" они проделывали все это столько раз, что стали выполнять эту операцию совершенно точно.
Однажды сообщили, что готовят несколько мин какой-то особой конструкции и скоро должны отправиться на железную дорогу. Там день и ночь находились наши разведчики, изучая движение поездов и патрулей охраны.
Через недели полторы отправилась на свое первое задание одна из групп, с ней - Сергей Потапович. Затем ушли и другие. А спустя некоторое время они появились радостные, возбужденные. Подорвали сразу два эшелона!
Подойти к полотну железной дороги было очень трудно. Беспрерывно сновали патрули с собаками, и несколько попыток заложить мину не удались. Но однажды ночью, когда одновременно проходили два встречных поезда, подрывникам удалось заминировать обе колеи перед самым подходом поездов. Зрелище было потрясающим. Оба поезда пошли под откос.
Позже возвратилась разведка с точными данными о количестве разбитых вагонов и платформ, убитых и раненых немцев, характере грузов в эшелонах. Среди железнодорожников было много подпольщиков, и они передали нам точную информацию.
Потом приходили другие группы, рассказывали о своих делах. Снова уходили. Возвращались следующие. Тут же принимались мастерить мины, а когда они были готовы, отправлялись на железную или шоссейную дороги.
У остальных партизан тоже своя работа. Громили немецкие гарнизоны, нападали на полицейские участки, уничтожали связь. Каждый день и каждую ночь люди были заняты.
Появились и пленные. Иногда даже в офицерской форме. Их отправляли в облцентр.
Однажды группа, в которой был Сергей, не вернулась к сроку. Разведчики сообщили, что участок очень трудный, а подрывникам обязательно хочется подложить мину. Три дня они выжидали, ловя удобный момент, чтобы подобраться к рельсам, но никак не получалось.
С обеих сторон железнодорожной насыпи лес и кустарник на протяжении 150 - 200 метров вырублены, приходилось минерам ползти по-пластунски. Требовалось не только соблюдать тишину, но и не выдавать себя ничем другим. Присутствие сторожевых собак вынуждало подрывников ждать, когда ветер начнет дуть со стороны насыпи. По ночам количество охраны с собаками увеличивалось. Часто местность освещалась ракетами, подозрительные участки обстреливались из пулеметов и автоматов. Иногда приходилось по нескольку часов лежать без движения, а потом осторожно отползать назад, когда становилось ясно, что подобраться к рельсам невозможно.
Основное достоинство хорошего минера - это хладнокровие и выдержка. И вот одного из этих качеств, очевидно, не хватило группе, в которой был Сергей.
Они выбрали момент перед самым подходом поезда, когда охрана на минуту прекращает патрулирование на насыпи, подползли к рельсам и начали закладывать мину. Что произошло дальше, никто точно не может сказать. Налетел поезд. Произошел взрыв, во время которого погибли наш дорогой друг и товарищ Сергей Адамович Потапович и семнадцатилетний минчанин Володя Ковалев.
БРИГАДА УХОДИТ ИЗ ПУЩИ
В конце декабря 1943 года бригаде имени Фрунзе приказали перебазироваться из Налибокской пущи на Полесье. Куда именно и когда должна была отправиться бригада, знало только начальство, но сборы начались сразу.
Дорога предстояла дальняя и очень трудная. Надо с боем перейти в двух местах железную дорогу. Линия Минск - Барановичи была самая трудная. Она охранялась немцами особенно сильно. Там настроено много всевозможных укреплений с пулеметами, минометами и прочей военной техникой. Мы видели все это, когда ехали на гастроли в Барановичи, и теперь подробно рассказывали о том, что нам удалось заметить и запомнить.
Группы разведчиков отправились изучать места, выбранные для возможного перехода.
Преодолеть железную дорогу целой бригадой незаметно, конечно, невозможно, и потому требовалось выработать такой вариант, который можно было бы осуществить с наименьшим риском. Все понимали, что боя не избежать, но, если движение колонны и место перехода сохранить в тайне, потери будут минимальные. Об этом заботилось руководство бригады.
Главное в походе - это подвижность и легкость. Ничего лишнего, ничего такого, что тормозило бы быстроту маневра.
Вся разведка, передовой отряд, боковое охранение и арьергард садились на верховых лошадей, остальные - на сани. С собой брали самые необходимые вещи и продовольствие.
Нам объяснили, что едущие на санях должны нести пулеметы и боеприпасы, если лошади выйдут из строя. Всем стало ясно, что в поход пойдут только молодые, физически крепкие люди, а пожилые и больные останутся в пуще. Кроме того, в каждом отряде были тяжело и легко раненные, выздоравливающие, которых невозможно взять в поход.
Начался отбор людей.
Первым делом организовали обоз с ранеными. Их надо доставить на аэродром, вернее - на посадочную площадку, на которую могли сесть самолеты с Большой земли. Аэродром находился недалеко от облцентра, то есть штаба соединения. Меня назначили в обоз.
Раненых собралось много. Были тяжелые, которых надо срочно отправить в Москву для госпитального лечения или сложных операций. Среди них находился наш комиссар Павел Ильич Григоренко. У него был перебит нерв, и, конечно, в партизанских условиях никакие доктора ничем не могли ему помочь.
В последних числах декабря обоз был готов. Он состоял из нескольких саней, на которых лежали те, кто не мог сам передвигаться. Легко раненные и выздоравливающие подсаживались к ним, а в основном шли пешком. Охрану обоза поручили возчикам и легко раненным. Впереди ехали разведчики. Они же были и проводниками, так как хорошо знали пущу.
31 декабря 1943 года, распрощавшись с отрядом, мы тронулись в путь. Ехали без дорог по лесу, засыпанному снегом. Сани трясло и подкидывало, если полоз неожиданно наезжал на пень, скрытый под снегом. Раненые стонали, но мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить их страдания. Медикаменты взял с собой медперсонал отъезжающей бригады. Вместо лекарств нам дали канистру спирта. Он притуплял боль. Особенно страдал Григоренко, и ему часто приходилось пользоваться спиртом, чтобы немного забыться.
Вечером добрались до реки. Мост был разрушен. Мороз небольшой, и поверхность реки оказалась покрытой тонким льдом, прозрачным как стекло. Переезжать по такому льду на другой берег рискованно. Решили перевозить только тяжело раненных, кого необходимо безотлагательно отправлять самолетом для лечения на Большую землю, остальных оставить пока на месте до особого распоряжения.
Возле бывшего моста стоял домик, вернее - три стены с частично сохранившейся крышей. В домике каким-то чудом остались целыми русская печь с плитой, на ней большая медная кружка с двумя ручками. Это все, что сохранилось после блокады.
Все продрогли, а потому обрадовались этому разрушенному домику, где можно укрыться от пронизывающего ветра. Остающиеся на этом берегу начали растапливать печку и плиту, кипятить воду. Горячая вода называлась чаем.
Тем временем подготовлялась переправа. Разведчики на лошадях искали место для нее.
Лесные реки, питающиеся водой из болот и ключей, глубоки, и берега их болотисты, трясутся от каждого шага, так как под ними тоже вода. Нужно было найти такое место, где лошади могли бы перейти по дну, а сани переплыть. Пока разведчики проламывали лед и искали подходящий брод, возчики грелись возле печки. До облцентра, если мы благополучно переправимся через речку, останется, по уверениям разведчиков, километров 4 - 5, а там нас, вероятно, накормят, и, может быть, мы проведем ночь в тепле.
Место, выбранное для переправы, было недалеко от моста.
Разведчики переехали туда и обратно на лошадях. Лошади погружались в воду почти полностью, но переходили по твердому дну. Пока искали брод, разведчики вымокли до пояса, но обращать на это внимание было некогда.
Всем переправляющимся выдали по полстакана спирта. Мы выпили. Для того чтобы сани не погрузились сразу же на дно, с обеих сторон к ним прикрепили по одному тонкому бревнышку. Этим увеличили их плавучесть.
Когда все было готово, переправа началась. Первыми в воду въехали разведчики. За ними лошадь, привыкшая ко всем превратностям партизанской жизни, тащила сани. За первыми санями тронулись остальные. Лошади входили в холодную воду неохотно. На них кричали, толкали сани, даже стреляли из револьвера. Понукаемые ездовыми, лошади быстро переходили реку. Сани не тонули, но когда спускались с берега, сразу черпали воду, а когда поднимались на противоположный, намокала задняя их часть. Предвидя это, на каждые накладывали высокую кучу еловых лапок. Но все же они подмокли. Мы, возчики, переезжали стоя, но от толчков некоторые падали. Промок и я.
Когда все переправились, мы начали нахлестывать лошадей, чтобы немного разогреть их. Сильный ветер превращал мокрую одежду в лед, а нас - в сплошные ледяшки. Чтобы окончательно не замерзнуть, приходилось бежать, а потом подсаживаться на ходу в сани, чтобы перевести дух. Затем опять вскакивать и бежать, бежать. Казалось, дороге не будет конца...
Неожиданно остановились. Кто-то с кем-то разговаривал, потом куда-то нас повели. Вошли в жарко натопленное помещение, и сразу всех потянуло ко сну. Заставили раздеться, чтобы обсушиться. Дали выпить горячей воды со спиртом и что-то съесть. Раненых куда-то унесли и сказали, что скоро прилетит самолет. Разговаривал с нами Дубов - заместитель Платона.
Сколько мы там пробыли - не помню. Надели высохшую одежду, еще горячую, и нам приказали возвращаться назад.
На дворе дул сильнейший ветер, и мороз, вероятно, усилился, так как сразу захватило дыхание. Сели на свои сани и помчались. Подъехали к реке. На той стороне нас ждали. Там печка и плита пылали. Кроме того, снаружи горел большой костер, и нам казалось, что весь домик стоит в огне.
Не раздумывая, бросились в воду, уже затянутую тонким льдом. Несколько рук вытащили нас на берег, быстро раздели, дали выпить горячего "чаю" со спиртом, уложили на приготовленную постель, накрыли кожухами, и мы сразу заснули.
Утро оказалось морозным, солнечным и, что удивительно, без ветра. Костер пылал, а на плите в солдатских котелках булькал "чай". В облцентре нам дали на дорогу по кольцу колбасы на брата, имея в виду и тех, кто остался возле речки. Теперь с удовольствием ели колбасу с хлебом и запивали горячим "чаем". Было очень вкусно, потому что куски колбасы насаживали на прутик и поджаривали на костре.
Чтобы лучше согреться, выпили спирта. Это был какой-то немецкий технический спирт, непригодный для питья. По в партизанских условиях, особенно после ледяной купели, он спас нас от воспаления легких и других простудных болезней.
Всех больных и раненых, которым была необходима медицинская помощь, медсестру и меня направили в отряд имени Калинина, а остальных распределили по другим отрядам.
Когда я одевался, чтобы ехать в свой отряд, обнаружил, что мои записи об отряде имени Котовского и о бригаде имени Фрунзе пришли в негодность. Писал их химическим карандашом, и во время переправы через реку они промокли, карандаш расплылся, и прочесть что-либо стало невозможно. Я все же взял записки с собой в надежде, что в отряде имени Калинина попытаюсь восстановить все, что удастся. Восстановить не удалось. И я бросил размытые водой записки в огонь. Начал снова писать все, что помнил.
ПАРТИЗАНСКИЙ БЫТКОМБИНАТ
Отряд имени Калинина, куда мы прибыли небольшой группой вместе с нуждающимися в лечении больными и ранеными, был крупным еврейским семейным лагерем. Для охраны людей, находящихся в нем, была выделена вооруженная группа до 100 человек, которая и называлась отрядом имени Калинина. Под этим же названием был и весь семейный лагерь. И отряд и лагерь подчинялись Лидскому межрайпартцентру.
В отряд шли, спасаясь от преследования, мужчины и женщины. Здесь оказалось много всяких специалистов, в том числе врачей, младшего медперсонала. В 1943 году лагерь имени Калинина разросся до таких размеров, что стал похож на городок. В нем уже находилось более 700 человек, а позднее - около 1000. К нашему приходу отряд стал как бы базой, обслуживающей многие бригады Барановичского соединения.
Здесь были открыты два госпиталя с врачами, фельдшерами и медсестрами, бежавшими из Минска и других городов, амбулатория с постоянным приемом больных. Работали зубные врачи, имевшие бормашины, набор нужных инструментов и лекарств. Вот тут я на деле увидел, куда шли медикаменты и все то, что мы добывали в городе по заказам партизанских связных.
При амбулатории оборудовали дезинфекционную камеру и баню, в которой мылись не только проживающие в лагере, но и партизаны, приезжающие в отряд по каким-либо делам. Каждому моющемуся выдавался небольшой кусочек мыла.
В то время когда мы сюда приехали, тут было около восьмисот рабочих разных специальностей и вооруженный отряд, а остальные - старики, дети, больные и раненые.
Представьте себе дорожку в лесу, по бокам которой расположены землянки, замаскированные мхом и зеленью. Землянки построены по определенному плану. Каждая имела свой порядковый номер. По левую сторону нечетные номера, по правую - четные, будто на городской улице. Были землянки, где жило по 40 человек, в некоторых поменьше, а в "переулках" строили даже отдельные семейные.
Немного в стороне находилось несколько кухонь. Там работали постоянные повара. Обслуживали кухни тоже постоянные рабочие. Рядом - хлебопекарня. Здесь же и мельница, жернова которой в случае надобности крутили вручную. Недалеко от нее оборудовали мыловарню.