Тут работали день и ночь. Ведь нужно было накормить большое количество людей.
Отдельно располагались всевозможные мастерские. Основной была оружейная. В ней ремонтировали разное оружие и даже выпускали самодельные минометы.
Кузнецы подковывали лошадей, делали гвозди, ножи, топоры, молотки, нарезали пилы. Жестянщики изготовляли кружки, ведра, железные печки и прочее, столярная мастерская - приклады для винтовок и деревянные части седел, ну и, конечно, двери для землянок, нары, табуреты, столы и всякие другие вещи. На каждый заказ выдавалось письменное разрешение начальства, и только в том случае, если в изготовлении данной вещи действительно была необходимость. Специалисты выделывали кожи, из которых сапожники шили сапоги, а шорники обшивали хомуты, седла, вырезали ремни, чересседельники и другую упряжь.
Был тут и портняжный цех. Где брали материал, точно не знаю. Но видел там наше шинельное сукно, немецкое офицерское, солдатское, крестьянский домотканый материал. Думаю, что все это добывалось при разгроме немецких гарнизонов и баз. Портные перешивали тонкие немецкие шинели на куртки, брюки, гимнастерки. Шапочники делали шапки и кепки.
Работали часовые мастера. Женщины вязали свитера и шарфы. Парикмахеры стригли и брили.
Работа начиналась с рассветом и продолжалась дотемна.
В штаб и в мастерские, выполнявшие какой-либо срочный заказ, выдавался жир для коптилок или керосин, добытый боевыми группами. Землянки же зимой освещались лучиной. Ее заготовляли старики, не имевшие другой работы.
Для ночевки приезжающих была построена землянка, носившая шутливое название "отель".
Купание в ледяной воде не прошло для меня даром. На второй день после приезда в отряд и сдачи больных и раненых в госпиталь у меня распухло лицо и начали болеть зубы. Врачи определили, что это острый гайморит. Лекарств от гайморита не было, и мне приказали греть лицо над железной печкой. Поместили меня в отдельную землянку с надписью "Изолятор", наносили мелких дров, дали шерстяной шарф, которым посоветовали закутать лицо, и я целый день "висел" над железной печкой. От сильного жара голова кружилась и мысли путались. Так я грелся две недели. Постепенно опухоль спала, зубная боль прекратилась. С лицом, завязанным шерстяным шарфом, начал понемножку в солнечные дни выходить из своего "Изолятора".
Мне приносили воду и еду, а чай кипятил сам в чайнике. Санитарки спрашивали, не нужно ли еще чего-нибудь, и охотно выполняли мелкие просьбы. Я попросил, если можно, прислать бумаги и чернил: решил опять начать вести дневник. Ко мне пришел начальник штаба Мальбин и дал несколько школьных тетрадей, бутылочку чернил и карандаш. Принес также пачку настоящего чая и несколько кусков сахару, пообещав прислать еще, когда запас кончится.
Мы разговорились. И я узнал много интересного из жизни отряда.
Здесь были люди из разных городов и местечек: из Варшавы, Лодзи, Кракова, Белостока, но большинство из Барановичской области. Все они потеряли кого-либо из родных, а многие - всех. Здесь были жены, мужей которых замучили немцы, матери, оплакивающие убитых на их глазах детей, мужчины, видевшие, как расстреливали жену и детей.
Меня поразила какая-то особенная, напряженная тишина во всех цехах. Люди иногда тихо переговаривались, но больше молчали. Потом я понял, что они трудились изо всех сил, стараясь работой заглушить воспоминания, такие страшные, не дающие покоя ни днем ни ночью.
А о чем можно было говорить друг с другом? У каждого свое горе. И его уже знают все. Рассказывать - бередить незажившую рану. Лучше молчать...
Но стоило только новому человеку задать какой-либо вопрос, как сразу же начинали тебе рассказывать свою историю. Присутствующие при этом слушали с каким-то болезненным видом. Чувствовалось, что им давно все это известно, что все это они сами испытали.
Историй было так много, что для описания их потребовались бы целые тома. Но все они похожи одна на другую. Немцы не были оригинальны и издевались над людьми однообразно, что говорит не об индивидуальной жестокости, а о существовании заранее обдуманного плана, который они с пунктуальной аккуратностью выполняли.
Лагерь имени Калинина располагался недалеко от облцентра, а потому все, едущие туда и обратно, обязательно заглядывали к нам. От них мы и узнавали все новости боевой жизни.
Зимний день короток. Поэтому все старались сделать как можно больше при дневном свете. Когда же становилось темно, а освещение было не у всех, наступал утомительный вечер и за ним длинная зимняя ночь. В отряде было много молодых женщин и девушек. По вечерам, когда из-за темноты уже никто не работал, из разных мест доносились тихие грустные песни.
Кое-где недалеко от землянок горели небольшие костры, возле них на бревнах сидели девушки и пели. Идти в темную, душную землянку с чадным дымком от горящей лучины не хотелось. Лучше перед сном посидеть на свежем воздухе. Ведь до сна еще так далеко! А тихая песня несколько отвлекала, успокаивала издерганные нервы.
Я ходил от одной группы поющих к другой и предлагал объединиться в общий хор. Постепенно возле моей землянки начали собираться по вечерам люди: и те, кто не прочь петь, и те, кто хотел послушать. Пели русские, украинские, белорусские, польские, еврейские песни. Исполнялись они с большим чувством.
Я предложил организовать литературный кружок, - и сразу же появились поэты. Стихи были, правда, слабые, музыка всем давно знакомая. Но и стихи и музыка имели успех, потому что они были злободневными, затрагивали самые больные, волновавшие всех темы. В стихах воспевали победы нашей армии на фронте и партизан в тылу врага. Пели о подрывниках, о погибших боевых товарищах, о разведчиках, связных, партизанах, пробирающихся в города и устраивающих там взрывы и пожары.
В штабе стоял радиоприемник, и специальные дежурные записывали сводки Совинформбюро, а потом вывешивали их на особой доске. Эти же дежурные, а ими были преимущественно девушки, записывали все песни, передававшиеся из Москвы, и одновременно запоминали мотив. Новые песни сейчас же входили в репертуар партизан.
В отряде еще до меня создали труппу, которая выступала в праздничные дни с небольшими самодеятельными концертами на специально построенной эстраде. В труппе было несколько танцоров, хор. Он постепенно увеличивался, репертуар становился обширнее.
Я начал писать небольшие скетчи и монтажи, стал репетировать со всеми желающими участвовать в самодеятельности. Наши выступления производили хорошее впечатление. Нашлись солисты, музыканты. И каждое новое выступление становилось лучше предыдущего.
По отрядам разнесся слух о наших выступлениях. Приезжающие к нам первым делом спрашивали: "А концерт сегодня будет?"
Днем я часто заходил к часовым мастерам - там можно было узнать все, что происходило вокруг. Цех был оборудован следующим образом. Под длинным навесом сколочены столы, возле них - скамейки. Стены - колья, переплетенные еловыми ветками. Они не доходили до крыши. Эти просветы заменяли окна, через которые падал в помещение свет. По бокам стояли большие железные печки, от которых вдоль столов шли железные трубы. Люди, приходившие чинить часы, подбрасывали мелкие полешки дров в железные печки, накалявшиеся докрасна и подававшие тепло по трубам.
Сюда часто заглядывали разведчики из разных отрядов, приезжавшие с докладом в облцентр. Большое оживление вносили возвращавшиеся с удачно проведенной диверсии на железной дороге подрывники. Радостные, оживленные, они охотно рассказывали о прошедшей боевой операции. Некоторые отличались необычайной образностью языка. Их слушали с удовольствием. Мы живо представляли, как, напирая друг на друга, становились на попа тяжелые вагоны, а затем валились под откос, как срывались с платформ танки, орудия и прочая техника и летели в кювет, как уцелевшие, но перепуганные немцы разбегались кто куда. Разведчики же рассказывали о нападениях на гарнизоны, о смелых налетах на полицейские участки, об организованных с помощью местных жителей взрывах в солдатских казармах и офицерских казино, в залах, где для немцев демонстрировались кинокартины.
ТУННЕЛЬ
Часовой мастер Лейба Натанович Пинчук сидел крайним за длинным столом, возле печки. Он был из Новогрудка Барановичской области. Как-то, разговорившись, он рассказал мне всю историю гетто, в котором было убито немцами более четырех тысяч человек новогрудских евреев и столько же привезенных из других местечек. Таким образом я узнал печальную историю новогрудского гетто.
Описывать ее не стану. Все происходило так, как везде. Это были издевательства и зверские убийства. Расскажу лишь о том, как готовился и осуществлялся массовый побег из этого гетто.
Предлагались разные варианты бегства, но все они отвергались из-за их нереальности. Наконец один был принят всеми. Столяр Исаак Дворецкий предложил выкопать туннель под проволокой и забором, чтобы ночью могли выйти из гетто все заключенные.
Образовали туннельный комитет из пяти человек, в который вошел и Лейба Натанович Пинчук. Руководить работами поручили Борису - фамилию, к сожалению, забыл.
В мастерских сделали специальные лопатки с острым носом и короткой ручкой. Сделали и ведра, которыми должны были вытягивать из туннеля землю.
Туннель начали копать во втором флигеле. Дворецкий выпилил пол под нарами, и сразу же приступили к работе. Выпиленная часть пола закрывалась так плотно, что трудно было ее обнаружить. Под полом выкопали яму глубиной в два метра, чтобы туннель прошел под фундаментом дома и земля не провалилась. Размер его установили следующий: высота - 90 сантиметров, ширина - вверху 65, а внизу 75 сантиметров.
Для работы в туннеле выбрали самых низких людей. Земля была трудная белая глина. Но это предохраняло туннель от обвалов. Землю вытаскивали ведрами на веревках, а выносили в карманах, кепках, котелках и т.д. Сначала рассыпали по двору, потом начали загружать чердак. Когда же и там ее стало слишком много, по ночам сооружали двойные стены и заполняли промежутки между ними.
Скоро возникли первые трудности. Поднимать землю в ведрах было хорошо, пока туннель только начинался, а когда рабочие удалились от отверстия в полу, ведра с землей приходилось подносить к выходному отверстию, и это, при низком потолке, очень задерживало работу. Кроме того, несмотря на твердость почвы, от постоянных толчков головой и плечами глина осыпалась, иногда даже большими пластами. Тогда решили делать крепления из досок по образцу шахт.
Прекрасный специалист, Дворецкий руководил всеми столярными работами. Досок в распоряжении мастерской было много, и по чертежам Дворецкого там кроме крепления сделали две деревянные вагонетки для подвоза земли к выходному отверстию.
Вагонетка - деревянный ящик, скрепленный жестью, 100 сантиметров длиной, 50 шириной и 60 высотой. Ее поставили на две металлические оси. На них надели четыре небольших деревянных колеса, обитых железом, по форме напоминавших железнодорожные.
Чтобы вагонетка могла легко катиться, на землю положили поперечные доски, как шпалы, а к ним прибили тонкие рейки, как рельсы, обитые сверху железом. Все металлические части сделали в кузнице.
Вагонетку опустили вниз, и работа пошла быстрее. На всякий случай сделали вторую вагонетку, опустили в туннель и поместили в специально вырытую в боковой стене нишу.
Сначала копали при свете коптилки, но чем больше удлинялся туннель, тем меньше становилось воздуха, дышать было труднее, даже коптилки начали гаснуть. Как быть? В полной темноте работать нельзя. И тут пришли на помощь электрики. В туннель провели электричество. Лампочки повесили редко, однако было светло.
Работать стало лучше. Но люди задыхались. Больше часа никто не выдерживал. Приходилось часто сменяться. Работали от 6 часов утра до 7 часов вечера.
Вниз опускались двое. Один копал и наполнял вагонетку, второй ставил крепления, надтачивал рельсы и оба увозили вагонетку с землей. Разгружали ее тоже двое. Когда туннель стал длиннее, сделали разъезд, а потом второй и начали работать две вагонетки, чтобы во время разгрузки не было простоя.
Твердая почва дала возможность расширить туннель, сделать в боковых стенах ниши без боязни оползня или обвала. Работали все желающие. Но в основном группа состояла из постоянных рабочих, так как люди, непривычные к физическому труду, да еще в таких сложных условиях, более двух-трех дней не выдерживали.
Копать приходилось сидя на корточках или стоя на коленях. Работали быстро, стараясь изо всех сил поскорее загрузить вагонетку. А сердце от недостатка воздуха начинало биться учащенно. В висках стучало, голова кружилась. Липкий пот каплями падал с лица, струйками растекался по всему телу.
Вот вагонетка наполнена, и ее толкают к выходу. Пока разгружают, можно немного посидеть и отдышаться. Затем пустую катят назад. Когда люди падают от усталости, на смену им спускаются в туннель новые. Для того чтобы спуститься второй раз, нужно хорошо отдохнуть.
Как оборудовать вентиляцию? Вопрос этот не раз обсуждался, никто не мог предложить ничего приемлемого. Пробитые дыры в потолке могли заметить. Кроме того, через эти отверстия доносился бы шум от вагонеток, проникал бы свет от электролампочек.
Когда же люди не смогли больше работать из-за нехватки воздуха, кто-то предложил пропустить в потолке наружу водопроводные трубы. Пропустили. Воздух понемногу стал поступать в туннель. Трубы были такой длины, что они не возвышались над поверхностью и не вызывали ни у кого подозрений.
Для того чтобы туннель шел по намеченной линии, время от времени в потолок через трубы просовывали железные прутья. Они были видны над поверхностью из окон второго этажа, где сидел человек, корректирующий направление. Если отклонений нет, прут выдергивался и работа продолжалась.
Прокладку туннеля начали в середине мая 1943 года, а в первых числах июня, по подсчетам, он должен был пройти под оба проволочных заграждения и деревянную стену. Надо же копать дальше, через поле, до небольшой рощи, чтобы выйти за пределы освещаемой прожекторами территории.
В конце мая столяра Дворецкого, наладившего дело по подземным работам, и одного портного, тоже члена туннельного комитета, неожиданно вызвали в гебитскомиссариат для какой-то срочной работы. Оттуда они не вернулись. Как потом выяснилось, их отправили в лагерь смерти Колдычево, где они и погибли.
Одновременно с прокладкой туннеля внимательно следили за поведением полицейских, охранявших гетто. С этой целью назначили специальных дежурных, которые наблюдали за ними, но все было тихо. Постовые аккуратно ходили вокруг всей стены.
Вдруг 12 июня рано утром председатель юденрата разбудил всех и приказал никуда не выходить из помещений. Все перепугались. Решили, что немцы узнали о туннеле и многим грозит смерть.
Вскоре пришел начальник полиции и объявил, что ночью вся охрана ушла в партизаны и с вечера гетто никто не сторожил. После ухода начальника полиции дежуривших в эту ночь чуть не избили. Ночь была темная, шел проливной дождь и дежурные посчитали, что в такую погоду никто не отправится в дальний путь. Преспокойно улеглись спать и прозевали возможность без всякого риска всем выйти на свободу. Теперь единственной надеждой на спасение стал туннель.
Минул еще один месяц. Работа в туннеле шла полным ходом, и длина его достигла уже 110 метров. Можно было думать о выходе.
1 июля собрались все и тянули порядковые номера для прохода через туннель, чтобы не было суматохи. В первую очередь решили пропустить рабочих, которые пророют выход на поверхность. За ними - вооруженную охрану, которая станет у выхода, пока из туннеля не выйдут все. Дальше пойдут остальные по порядку номеров. У каждого должна быть булка хлеба и сумочка с самыми необходимыми вещами. У входа в туннель тоже станут вооруженные люди, готовые к любым неожиданностям.
Без номеров оказалось 10 человек вооруженной охраны, 10 рабочих, прокапывающих выход, и 6 человек комитета, следящих за общим порядком.
Когда все вопросы обсудили и билеты - 234 номера - роздали, выход назначили на следующую ночь.
На следующий день время тянулось как никогда медленно. Все нервничали, хотя внешне все выглядело спокойно. Подошла ночь. Было светло как днем и так тихо, что отчетливо слышались шаги часовых, прохаживавшихся у деревянной стены. Пришлось отложить выход еще на день. А назавтра узнали, что началась блокада Налибокской пущи и все дороги перекрыты. Решили переждать блокаду.
Работа в туннеле продолжалась с целью удлинить его насколько возможно и этим облегчить выход. Вдруг пошли дожди, где-то образовалась течь, и в туннеле появилась вода. Работы прекратились. Настроение у всех упало.
Переизбрали туннельный комитет. Из старых членов в него вошли Борис и Пинчук, остальные были новые, очень энергичные люди. Работы возобновились.
В начале августа узнали, что из Вильнюса, где не было полтора года погромов, вывезено несколько тысяч евреев, а 17 числа угнаны все евреи из Лиды. Становилось ясно, что начинается ликвидация всех гетто.
23 сентября прошел слух об убийстве в Минске гауляйтера Кубе. Это послужило последним толчком к выходу. Туннель к этому времени достиг длины 170 метров.
Выход назначили в ночь на 26 сентября. Поздним вечером собрались все во втором флигеле, где был вход в туннель. Все получили порядковые номера, а боевая группа - оружие. По приблизительным расчетам, для выхода всех из туннеля понадобится не менее 48 минут, а потому приказали соблюдать абсолютную тишину, чтобы шумом не привлечь внимания охраны. Погода на этот раз благоприятствовала: было очень темно, шел проливной дождь.
Первыми в туннель отправились 10 рабочих. Им предстояло прокопать в потолке наклонный выход и поставить приготовленную лестницу. За ними пошли 5 вооруженных винтовками человек из охраны и 2 из комитета. У входа тоже стояли 5 человек с винтовками и остальные члены комитета.
По сигналу из туннеля начался выход. Перед спуском всех выстроили по номерам, по очереди пропускали в туннель. Те быстро продвигались к выходу. Чтобы в туннеле не возникло пробки, впускали по одному с промежутками.
Выбравшиеся из туннеля в полной темноте теряли друг друга, а когда вышли все, неожиданно со стороны гетто раздались выстрелы. Вырвавшиеся на волю бросились бежать.
Несколько дней жандармы на мотоциклах и танкетках преследовали бежавших. 140 человек пришли в отряд имени Калинина, многие разошлись по другим отрядам, а некоторые, прятавшиеся по хуторам и деревням, погибли.
В "ДУШЕГУБКЕ"
Однажды мне сказали, что в землянке № 20 живет молодая девушка, которая спаслась из "душегубки". Зовут ее Соня. Я отправился к ней, зная, что разговор будет тяжелый.
Соня Гринберг не смогла бежать из Барановичей. Город был занят так быстро, что никто не успел опомниться. Объявили об организации гетто. Начались грабежи, насилия, избиения, убийства. Потом погромы. В Барановичах, как и везде, с такой же точностью и аккуратностью, по заранее намеченному плану, с такой же бесчеловечностью.
Молодые люди, воспитанные в ненависти ко всему неарийскому, послушные исполнители любых приказов, без малейших признаков жалости и сочувствия творили эти страшные дела. В отведенном для расстрелов месте они заставляли людей раздеться, а костюмы и платья привозили в специально оборудованные склады.
Соню вместе с несколькими девушками отправили работать на эти склады. Им приказали чистить и сортировать одежду. Страшно было разбирать вещи только что убитых людей, многие из которых были близко знакомы самим девушкам.
Однажды на станцию Барановичи пришел поезд, в котором находились чехословацкие евреи - мужчины, женщины, дети. Когда прибывшие выгрузились пз вагонов, им объявили, что вещи останутся на вокзале под охраной, а люди отправятся на обед. Первая партия ушла, но никто назад не вернулся. В особом помещении, куда их отправили, всех заставили раздеться догола, загнали в "душегубки" и увезли за город, где трупы вытащили баграми и сбросили в заранее выкопанные ямы.
"Душегубки" работали с методической точностью. И вот для Сони начались еще более мучительные и страшные дни - ее назначили уборщицей этих машин.
"Душегубками" называли грузовые машины с большой будкой без окон, обитые изнутри жестью. Швы запаяны, дверь обита резиной и герметически закрывается. Внутри этой машины смерти проделаны отверстия, через которые из выхлопных труб подается отработанный газ.
В "душегубку" сажали до 40 человек. Машина трогалась, шофер поворачивал рычаг, и газ, поступая внутрь, постепенно убивал находящихся там людей. Они в страшных муках умирали.
Когда Соню привели к "душегубке" в первый раз, она не могла войти туда от ужаса и отвращения. Внутри все было испачкано кровью, рвотой. Но фашисты избили ее и швырнули внутрь. Она чуть не лишилась чувств от удушающего смрада.
В таких условиях ей пришлось работать после каждого очередного выезда "душегубок". Она знала, что с последней партией вывезут и ее. Об этом ей все время напоминали, как бы утешая, что эта грязная работа скоро окончится.
Обмывая "душегубки", она тщательно изучала их. Они были абсолютно похожи одна на другую, и отличить их можно было только по шоферу да по номеру на машине.
Двери... Только через них можно выбраться из "душегубки". Но они закрывались герметически, и ручек внутри не было. Значит, открыть дверь изнутри нельзя. Она захлопывалась, бородки замка со щелчком вскакивали в пазы, и узники наглухо изолировались от внешнего мира. Единственный способ выбраться из машины - сделать так, чтобы дверь закрылась, а замок не защелкнулся.
"Я должна что-то придумать" - эта мысль не давала ей покоя, и она целые дни думала только об этом. Подготовить какую-нибудь дверь заранее - не имеет смысла. Ведь неизвестно, в какую машину попадешь. Сделать так, чтобы все двери не закрывались, тоже нельзя - при осмотре машин сразу обнаружат. Что делать?
Надо уйти в партизаны. Но как? Днем с работы нельзя - заметят, а ночью гетто усиленно охраняется. А уйти нужно обязательно до того, как увезут последнюю партию.
Однажды она в чем-то провинилась. Ее схватили и били так, что несколько раз теряла сознание. В тот день был очередной погром, и ее, окровавленную, швырнули в последнюю машину. "Конец", - подумала она, когда за ней захлопнулась дверь.
Соня лежала возле самой двери. Много раз во время уборки она захлопывала и открывала ее. Теперь же ухо уловило какой-то другой, непривычный звук, будто замок не щелкнул, как обычно. "Неужели бородки не вошли в пазы?" - мелькнула мысль. От двери потянуло свежим воздухом... "Значит, она закрылась неплотно. Нужно действовать, пока не пустили газ. Газ пустят, когда выедут за город".
Соня стала подыматься на ноги. Кто-то попытался помочь. В полной темноте не поймешь, кто стоит рядом. Но стать на ноги она не могла - что-то не пускало. Пошарила вокруг рукой... Подол юбки прищемило дверью. "Вот поэтому она и не закрылась плотно, - догадалась Соня. - Теперь надо попытаться открыть дверь. Но это можно сделать только тогда, когда машины выедут за город". Чтобы стать на ноги, пришлось расстегнуть юбку и вылезти из нее.
Если бы ее раздели донага, как остальных, дверь, конечно, защелкнулась бы плотно. Помогло то, что немцы впопыхах швырнули ее в "душегубку" одетую.
В набитой до отказа машине с каждой минутой дышать становилось все труднее и труднее. Голова начинала кружиться, в висках стучало, сердце билось неровно. Кто-то застонал - длинно, протяжно... "Как только пустят газ, значит, выехали из города. Не прозевать бы, а то копец".
Вот машину начало бросать из стороны в сторону, кверху. Вероятно, окончилась мостовая. Пора! Нужно действовать!
Их машина - последняя. Это она знала. Все остальное - дело случая.
Соня схватила кого-то, стоявшего рядом, за руку и прокричала:
- Давайте нажмем плечом на дверь изо всех сил, кажется, она неплотно закрыта!
Уговаривать не пришлось. Стоявший рядом отшатнулся вместе с ней назад, а затем они и кто-то еще толкнули изо всех сил плечами в дверь. Солнечный свет заставил зажмуриться. Затем ощутила сильный удар, от которого едва не потеряла сознание. Почувствовала, что лежит на земле, но очень твердой. Открыла глаза. Пошевелилась. Все тело ныло от боли. С трудом подняла голову, оглянулась.
Рядом с ней сидел какой-то голый мужчина, а дальше, по ходу машины, еще несколько человек. Кто сидел, а кто лежал. Вдалеке виднелась машина, но дверь уже была закрыта. Очевидно, несколько человек успели вывалиться, а затем машину тряхнуло на ухабе и дверь мгновенно захлопнулась.
Первые секунды оцепенения от неожиданной свободы прошли, и все сидевшие и лежавшие на дороге вскочили и бросились бежать в разные стороны. Наверно, у каждого мелькнул какой-то свой план спасения, а может, они побежали не думая, лишь бы подальше от этого страшного места?
Соня недалеко от дороги увидела домики. "Хутора", - подумала она. И тут заметила, что в руке держит юбку. Вероятно, снимая ее, инстинктивно зажала между пальцами край.
Вскочила. Невольно вскрикнула от резкой боли. "Скорее уходить! Спрятаться!" - было первой мыслью.
Пошла торопливым шагом к домикам. Завернула во двор первого, стоявшего невдалеке от дороги. На дворе никого. Быстро подошла к сараю. Он закрыт. Возле него большой ящик. Заглянула - до половины заполнен овсом. Быстро легла в ящик и прикрылась крышкой.
Отдельно располагались всевозможные мастерские. Основной была оружейная. В ней ремонтировали разное оружие и даже выпускали самодельные минометы.
Кузнецы подковывали лошадей, делали гвозди, ножи, топоры, молотки, нарезали пилы. Жестянщики изготовляли кружки, ведра, железные печки и прочее, столярная мастерская - приклады для винтовок и деревянные части седел, ну и, конечно, двери для землянок, нары, табуреты, столы и всякие другие вещи. На каждый заказ выдавалось письменное разрешение начальства, и только в том случае, если в изготовлении данной вещи действительно была необходимость. Специалисты выделывали кожи, из которых сапожники шили сапоги, а шорники обшивали хомуты, седла, вырезали ремни, чересседельники и другую упряжь.
Был тут и портняжный цех. Где брали материал, точно не знаю. Но видел там наше шинельное сукно, немецкое офицерское, солдатское, крестьянский домотканый материал. Думаю, что все это добывалось при разгроме немецких гарнизонов и баз. Портные перешивали тонкие немецкие шинели на куртки, брюки, гимнастерки. Шапочники делали шапки и кепки.
Работали часовые мастера. Женщины вязали свитера и шарфы. Парикмахеры стригли и брили.
Работа начиналась с рассветом и продолжалась дотемна.
В штаб и в мастерские, выполнявшие какой-либо срочный заказ, выдавался жир для коптилок или керосин, добытый боевыми группами. Землянки же зимой освещались лучиной. Ее заготовляли старики, не имевшие другой работы.
Для ночевки приезжающих была построена землянка, носившая шутливое название "отель".
Купание в ледяной воде не прошло для меня даром. На второй день после приезда в отряд и сдачи больных и раненых в госпиталь у меня распухло лицо и начали болеть зубы. Врачи определили, что это острый гайморит. Лекарств от гайморита не было, и мне приказали греть лицо над железной печкой. Поместили меня в отдельную землянку с надписью "Изолятор", наносили мелких дров, дали шерстяной шарф, которым посоветовали закутать лицо, и я целый день "висел" над железной печкой. От сильного жара голова кружилась и мысли путались. Так я грелся две недели. Постепенно опухоль спала, зубная боль прекратилась. С лицом, завязанным шерстяным шарфом, начал понемножку в солнечные дни выходить из своего "Изолятора".
Мне приносили воду и еду, а чай кипятил сам в чайнике. Санитарки спрашивали, не нужно ли еще чего-нибудь, и охотно выполняли мелкие просьбы. Я попросил, если можно, прислать бумаги и чернил: решил опять начать вести дневник. Ко мне пришел начальник штаба Мальбин и дал несколько школьных тетрадей, бутылочку чернил и карандаш. Принес также пачку настоящего чая и несколько кусков сахару, пообещав прислать еще, когда запас кончится.
Мы разговорились. И я узнал много интересного из жизни отряда.
Здесь были люди из разных городов и местечек: из Варшавы, Лодзи, Кракова, Белостока, но большинство из Барановичской области. Все они потеряли кого-либо из родных, а многие - всех. Здесь были жены, мужей которых замучили немцы, матери, оплакивающие убитых на их глазах детей, мужчины, видевшие, как расстреливали жену и детей.
Меня поразила какая-то особенная, напряженная тишина во всех цехах. Люди иногда тихо переговаривались, но больше молчали. Потом я понял, что они трудились изо всех сил, стараясь работой заглушить воспоминания, такие страшные, не дающие покоя ни днем ни ночью.
А о чем можно было говорить друг с другом? У каждого свое горе. И его уже знают все. Рассказывать - бередить незажившую рану. Лучше молчать...
Но стоило только новому человеку задать какой-либо вопрос, как сразу же начинали тебе рассказывать свою историю. Присутствующие при этом слушали с каким-то болезненным видом. Чувствовалось, что им давно все это известно, что все это они сами испытали.
Историй было так много, что для описания их потребовались бы целые тома. Но все они похожи одна на другую. Немцы не были оригинальны и издевались над людьми однообразно, что говорит не об индивидуальной жестокости, а о существовании заранее обдуманного плана, который они с пунктуальной аккуратностью выполняли.
Лагерь имени Калинина располагался недалеко от облцентра, а потому все, едущие туда и обратно, обязательно заглядывали к нам. От них мы и узнавали все новости боевой жизни.
Зимний день короток. Поэтому все старались сделать как можно больше при дневном свете. Когда же становилось темно, а освещение было не у всех, наступал утомительный вечер и за ним длинная зимняя ночь. В отряде было много молодых женщин и девушек. По вечерам, когда из-за темноты уже никто не работал, из разных мест доносились тихие грустные песни.
Кое-где недалеко от землянок горели небольшие костры, возле них на бревнах сидели девушки и пели. Идти в темную, душную землянку с чадным дымком от горящей лучины не хотелось. Лучше перед сном посидеть на свежем воздухе. Ведь до сна еще так далеко! А тихая песня несколько отвлекала, успокаивала издерганные нервы.
Я ходил от одной группы поющих к другой и предлагал объединиться в общий хор. Постепенно возле моей землянки начали собираться по вечерам люди: и те, кто не прочь петь, и те, кто хотел послушать. Пели русские, украинские, белорусские, польские, еврейские песни. Исполнялись они с большим чувством.
Я предложил организовать литературный кружок, - и сразу же появились поэты. Стихи были, правда, слабые, музыка всем давно знакомая. Но и стихи и музыка имели успех, потому что они были злободневными, затрагивали самые больные, волновавшие всех темы. В стихах воспевали победы нашей армии на фронте и партизан в тылу врага. Пели о подрывниках, о погибших боевых товарищах, о разведчиках, связных, партизанах, пробирающихся в города и устраивающих там взрывы и пожары.
В штабе стоял радиоприемник, и специальные дежурные записывали сводки Совинформбюро, а потом вывешивали их на особой доске. Эти же дежурные, а ими были преимущественно девушки, записывали все песни, передававшиеся из Москвы, и одновременно запоминали мотив. Новые песни сейчас же входили в репертуар партизан.
В отряде еще до меня создали труппу, которая выступала в праздничные дни с небольшими самодеятельными концертами на специально построенной эстраде. В труппе было несколько танцоров, хор. Он постепенно увеличивался, репертуар становился обширнее.
Я начал писать небольшие скетчи и монтажи, стал репетировать со всеми желающими участвовать в самодеятельности. Наши выступления производили хорошее впечатление. Нашлись солисты, музыканты. И каждое новое выступление становилось лучше предыдущего.
По отрядам разнесся слух о наших выступлениях. Приезжающие к нам первым делом спрашивали: "А концерт сегодня будет?"
Днем я часто заходил к часовым мастерам - там можно было узнать все, что происходило вокруг. Цех был оборудован следующим образом. Под длинным навесом сколочены столы, возле них - скамейки. Стены - колья, переплетенные еловыми ветками. Они не доходили до крыши. Эти просветы заменяли окна, через которые падал в помещение свет. По бокам стояли большие железные печки, от которых вдоль столов шли железные трубы. Люди, приходившие чинить часы, подбрасывали мелкие полешки дров в железные печки, накалявшиеся докрасна и подававшие тепло по трубам.
Сюда часто заглядывали разведчики из разных отрядов, приезжавшие с докладом в облцентр. Большое оживление вносили возвращавшиеся с удачно проведенной диверсии на железной дороге подрывники. Радостные, оживленные, они охотно рассказывали о прошедшей боевой операции. Некоторые отличались необычайной образностью языка. Их слушали с удовольствием. Мы живо представляли, как, напирая друг на друга, становились на попа тяжелые вагоны, а затем валились под откос, как срывались с платформ танки, орудия и прочая техника и летели в кювет, как уцелевшие, но перепуганные немцы разбегались кто куда. Разведчики же рассказывали о нападениях на гарнизоны, о смелых налетах на полицейские участки, об организованных с помощью местных жителей взрывах в солдатских казармах и офицерских казино, в залах, где для немцев демонстрировались кинокартины.
ТУННЕЛЬ
Часовой мастер Лейба Натанович Пинчук сидел крайним за длинным столом, возле печки. Он был из Новогрудка Барановичской области. Как-то, разговорившись, он рассказал мне всю историю гетто, в котором было убито немцами более четырех тысяч человек новогрудских евреев и столько же привезенных из других местечек. Таким образом я узнал печальную историю новогрудского гетто.
Описывать ее не стану. Все происходило так, как везде. Это были издевательства и зверские убийства. Расскажу лишь о том, как готовился и осуществлялся массовый побег из этого гетто.
Предлагались разные варианты бегства, но все они отвергались из-за их нереальности. Наконец один был принят всеми. Столяр Исаак Дворецкий предложил выкопать туннель под проволокой и забором, чтобы ночью могли выйти из гетто все заключенные.
Образовали туннельный комитет из пяти человек, в который вошел и Лейба Натанович Пинчук. Руководить работами поручили Борису - фамилию, к сожалению, забыл.
В мастерских сделали специальные лопатки с острым носом и короткой ручкой. Сделали и ведра, которыми должны были вытягивать из туннеля землю.
Туннель начали копать во втором флигеле. Дворецкий выпилил пол под нарами, и сразу же приступили к работе. Выпиленная часть пола закрывалась так плотно, что трудно было ее обнаружить. Под полом выкопали яму глубиной в два метра, чтобы туннель прошел под фундаментом дома и земля не провалилась. Размер его установили следующий: высота - 90 сантиметров, ширина - вверху 65, а внизу 75 сантиметров.
Для работы в туннеле выбрали самых низких людей. Земля была трудная белая глина. Но это предохраняло туннель от обвалов. Землю вытаскивали ведрами на веревках, а выносили в карманах, кепках, котелках и т.д. Сначала рассыпали по двору, потом начали загружать чердак. Когда же и там ее стало слишком много, по ночам сооружали двойные стены и заполняли промежутки между ними.
Скоро возникли первые трудности. Поднимать землю в ведрах было хорошо, пока туннель только начинался, а когда рабочие удалились от отверстия в полу, ведра с землей приходилось подносить к выходному отверстию, и это, при низком потолке, очень задерживало работу. Кроме того, несмотря на твердость почвы, от постоянных толчков головой и плечами глина осыпалась, иногда даже большими пластами. Тогда решили делать крепления из досок по образцу шахт.
Прекрасный специалист, Дворецкий руководил всеми столярными работами. Досок в распоряжении мастерской было много, и по чертежам Дворецкого там кроме крепления сделали две деревянные вагонетки для подвоза земли к выходному отверстию.
Вагонетка - деревянный ящик, скрепленный жестью, 100 сантиметров длиной, 50 шириной и 60 высотой. Ее поставили на две металлические оси. На них надели четыре небольших деревянных колеса, обитых железом, по форме напоминавших железнодорожные.
Чтобы вагонетка могла легко катиться, на землю положили поперечные доски, как шпалы, а к ним прибили тонкие рейки, как рельсы, обитые сверху железом. Все металлические части сделали в кузнице.
Вагонетку опустили вниз, и работа пошла быстрее. На всякий случай сделали вторую вагонетку, опустили в туннель и поместили в специально вырытую в боковой стене нишу.
Сначала копали при свете коптилки, но чем больше удлинялся туннель, тем меньше становилось воздуха, дышать было труднее, даже коптилки начали гаснуть. Как быть? В полной темноте работать нельзя. И тут пришли на помощь электрики. В туннель провели электричество. Лампочки повесили редко, однако было светло.
Работать стало лучше. Но люди задыхались. Больше часа никто не выдерживал. Приходилось часто сменяться. Работали от 6 часов утра до 7 часов вечера.
Вниз опускались двое. Один копал и наполнял вагонетку, второй ставил крепления, надтачивал рельсы и оба увозили вагонетку с землей. Разгружали ее тоже двое. Когда туннель стал длиннее, сделали разъезд, а потом второй и начали работать две вагонетки, чтобы во время разгрузки не было простоя.
Твердая почва дала возможность расширить туннель, сделать в боковых стенах ниши без боязни оползня или обвала. Работали все желающие. Но в основном группа состояла из постоянных рабочих, так как люди, непривычные к физическому труду, да еще в таких сложных условиях, более двух-трех дней не выдерживали.
Копать приходилось сидя на корточках или стоя на коленях. Работали быстро, стараясь изо всех сил поскорее загрузить вагонетку. А сердце от недостатка воздуха начинало биться учащенно. В висках стучало, голова кружилась. Липкий пот каплями падал с лица, струйками растекался по всему телу.
Вот вагонетка наполнена, и ее толкают к выходу. Пока разгружают, можно немного посидеть и отдышаться. Затем пустую катят назад. Когда люди падают от усталости, на смену им спускаются в туннель новые. Для того чтобы спуститься второй раз, нужно хорошо отдохнуть.
Как оборудовать вентиляцию? Вопрос этот не раз обсуждался, никто не мог предложить ничего приемлемого. Пробитые дыры в потолке могли заметить. Кроме того, через эти отверстия доносился бы шум от вагонеток, проникал бы свет от электролампочек.
Когда же люди не смогли больше работать из-за нехватки воздуха, кто-то предложил пропустить в потолке наружу водопроводные трубы. Пропустили. Воздух понемногу стал поступать в туннель. Трубы были такой длины, что они не возвышались над поверхностью и не вызывали ни у кого подозрений.
Для того чтобы туннель шел по намеченной линии, время от времени в потолок через трубы просовывали железные прутья. Они были видны над поверхностью из окон второго этажа, где сидел человек, корректирующий направление. Если отклонений нет, прут выдергивался и работа продолжалась.
Прокладку туннеля начали в середине мая 1943 года, а в первых числах июня, по подсчетам, он должен был пройти под оба проволочных заграждения и деревянную стену. Надо же копать дальше, через поле, до небольшой рощи, чтобы выйти за пределы освещаемой прожекторами территории.
В конце мая столяра Дворецкого, наладившего дело по подземным работам, и одного портного, тоже члена туннельного комитета, неожиданно вызвали в гебитскомиссариат для какой-то срочной работы. Оттуда они не вернулись. Как потом выяснилось, их отправили в лагерь смерти Колдычево, где они и погибли.
Одновременно с прокладкой туннеля внимательно следили за поведением полицейских, охранявших гетто. С этой целью назначили специальных дежурных, которые наблюдали за ними, но все было тихо. Постовые аккуратно ходили вокруг всей стены.
Вдруг 12 июня рано утром председатель юденрата разбудил всех и приказал никуда не выходить из помещений. Все перепугались. Решили, что немцы узнали о туннеле и многим грозит смерть.
Вскоре пришел начальник полиции и объявил, что ночью вся охрана ушла в партизаны и с вечера гетто никто не сторожил. После ухода начальника полиции дежуривших в эту ночь чуть не избили. Ночь была темная, шел проливной дождь и дежурные посчитали, что в такую погоду никто не отправится в дальний путь. Преспокойно улеглись спать и прозевали возможность без всякого риска всем выйти на свободу. Теперь единственной надеждой на спасение стал туннель.
Минул еще один месяц. Работа в туннеле шла полным ходом, и длина его достигла уже 110 метров. Можно было думать о выходе.
1 июля собрались все и тянули порядковые номера для прохода через туннель, чтобы не было суматохи. В первую очередь решили пропустить рабочих, которые пророют выход на поверхность. За ними - вооруженную охрану, которая станет у выхода, пока из туннеля не выйдут все. Дальше пойдут остальные по порядку номеров. У каждого должна быть булка хлеба и сумочка с самыми необходимыми вещами. У входа в туннель тоже станут вооруженные люди, готовые к любым неожиданностям.
Без номеров оказалось 10 человек вооруженной охраны, 10 рабочих, прокапывающих выход, и 6 человек комитета, следящих за общим порядком.
Когда все вопросы обсудили и билеты - 234 номера - роздали, выход назначили на следующую ночь.
На следующий день время тянулось как никогда медленно. Все нервничали, хотя внешне все выглядело спокойно. Подошла ночь. Было светло как днем и так тихо, что отчетливо слышались шаги часовых, прохаживавшихся у деревянной стены. Пришлось отложить выход еще на день. А назавтра узнали, что началась блокада Налибокской пущи и все дороги перекрыты. Решили переждать блокаду.
Работа в туннеле продолжалась с целью удлинить его насколько возможно и этим облегчить выход. Вдруг пошли дожди, где-то образовалась течь, и в туннеле появилась вода. Работы прекратились. Настроение у всех упало.
Переизбрали туннельный комитет. Из старых членов в него вошли Борис и Пинчук, остальные были новые, очень энергичные люди. Работы возобновились.
В начале августа узнали, что из Вильнюса, где не было полтора года погромов, вывезено несколько тысяч евреев, а 17 числа угнаны все евреи из Лиды. Становилось ясно, что начинается ликвидация всех гетто.
23 сентября прошел слух об убийстве в Минске гауляйтера Кубе. Это послужило последним толчком к выходу. Туннель к этому времени достиг длины 170 метров.
Выход назначили в ночь на 26 сентября. Поздним вечером собрались все во втором флигеле, где был вход в туннель. Все получили порядковые номера, а боевая группа - оружие. По приблизительным расчетам, для выхода всех из туннеля понадобится не менее 48 минут, а потому приказали соблюдать абсолютную тишину, чтобы шумом не привлечь внимания охраны. Погода на этот раз благоприятствовала: было очень темно, шел проливной дождь.
Первыми в туннель отправились 10 рабочих. Им предстояло прокопать в потолке наклонный выход и поставить приготовленную лестницу. За ними пошли 5 вооруженных винтовками человек из охраны и 2 из комитета. У входа тоже стояли 5 человек с винтовками и остальные члены комитета.
По сигналу из туннеля начался выход. Перед спуском всех выстроили по номерам, по очереди пропускали в туннель. Те быстро продвигались к выходу. Чтобы в туннеле не возникло пробки, впускали по одному с промежутками.
Выбравшиеся из туннеля в полной темноте теряли друг друга, а когда вышли все, неожиданно со стороны гетто раздались выстрелы. Вырвавшиеся на волю бросились бежать.
Несколько дней жандармы на мотоциклах и танкетках преследовали бежавших. 140 человек пришли в отряд имени Калинина, многие разошлись по другим отрядам, а некоторые, прятавшиеся по хуторам и деревням, погибли.
В "ДУШЕГУБКЕ"
Однажды мне сказали, что в землянке № 20 живет молодая девушка, которая спаслась из "душегубки". Зовут ее Соня. Я отправился к ней, зная, что разговор будет тяжелый.
Соня Гринберг не смогла бежать из Барановичей. Город был занят так быстро, что никто не успел опомниться. Объявили об организации гетто. Начались грабежи, насилия, избиения, убийства. Потом погромы. В Барановичах, как и везде, с такой же точностью и аккуратностью, по заранее намеченному плану, с такой же бесчеловечностью.
Молодые люди, воспитанные в ненависти ко всему неарийскому, послушные исполнители любых приказов, без малейших признаков жалости и сочувствия творили эти страшные дела. В отведенном для расстрелов месте они заставляли людей раздеться, а костюмы и платья привозили в специально оборудованные склады.
Соню вместе с несколькими девушками отправили работать на эти склады. Им приказали чистить и сортировать одежду. Страшно было разбирать вещи только что убитых людей, многие из которых были близко знакомы самим девушкам.
Однажды на станцию Барановичи пришел поезд, в котором находились чехословацкие евреи - мужчины, женщины, дети. Когда прибывшие выгрузились пз вагонов, им объявили, что вещи останутся на вокзале под охраной, а люди отправятся на обед. Первая партия ушла, но никто назад не вернулся. В особом помещении, куда их отправили, всех заставили раздеться догола, загнали в "душегубки" и увезли за город, где трупы вытащили баграми и сбросили в заранее выкопанные ямы.
"Душегубки" работали с методической точностью. И вот для Сони начались еще более мучительные и страшные дни - ее назначили уборщицей этих машин.
"Душегубками" называли грузовые машины с большой будкой без окон, обитые изнутри жестью. Швы запаяны, дверь обита резиной и герметически закрывается. Внутри этой машины смерти проделаны отверстия, через которые из выхлопных труб подается отработанный газ.
В "душегубку" сажали до 40 человек. Машина трогалась, шофер поворачивал рычаг, и газ, поступая внутрь, постепенно убивал находящихся там людей. Они в страшных муках умирали.
Когда Соню привели к "душегубке" в первый раз, она не могла войти туда от ужаса и отвращения. Внутри все было испачкано кровью, рвотой. Но фашисты избили ее и швырнули внутрь. Она чуть не лишилась чувств от удушающего смрада.
В таких условиях ей пришлось работать после каждого очередного выезда "душегубок". Она знала, что с последней партией вывезут и ее. Об этом ей все время напоминали, как бы утешая, что эта грязная работа скоро окончится.
Обмывая "душегубки", она тщательно изучала их. Они были абсолютно похожи одна на другую, и отличить их можно было только по шоферу да по номеру на машине.
Двери... Только через них можно выбраться из "душегубки". Но они закрывались герметически, и ручек внутри не было. Значит, открыть дверь изнутри нельзя. Она захлопывалась, бородки замка со щелчком вскакивали в пазы, и узники наглухо изолировались от внешнего мира. Единственный способ выбраться из машины - сделать так, чтобы дверь закрылась, а замок не защелкнулся.
"Я должна что-то придумать" - эта мысль не давала ей покоя, и она целые дни думала только об этом. Подготовить какую-нибудь дверь заранее - не имеет смысла. Ведь неизвестно, в какую машину попадешь. Сделать так, чтобы все двери не закрывались, тоже нельзя - при осмотре машин сразу обнаружат. Что делать?
Надо уйти в партизаны. Но как? Днем с работы нельзя - заметят, а ночью гетто усиленно охраняется. А уйти нужно обязательно до того, как увезут последнюю партию.
Однажды она в чем-то провинилась. Ее схватили и били так, что несколько раз теряла сознание. В тот день был очередной погром, и ее, окровавленную, швырнули в последнюю машину. "Конец", - подумала она, когда за ней захлопнулась дверь.
Соня лежала возле самой двери. Много раз во время уборки она захлопывала и открывала ее. Теперь же ухо уловило какой-то другой, непривычный звук, будто замок не щелкнул, как обычно. "Неужели бородки не вошли в пазы?" - мелькнула мысль. От двери потянуло свежим воздухом... "Значит, она закрылась неплотно. Нужно действовать, пока не пустили газ. Газ пустят, когда выедут за город".
Соня стала подыматься на ноги. Кто-то попытался помочь. В полной темноте не поймешь, кто стоит рядом. Но стать на ноги она не могла - что-то не пускало. Пошарила вокруг рукой... Подол юбки прищемило дверью. "Вот поэтому она и не закрылась плотно, - догадалась Соня. - Теперь надо попытаться открыть дверь. Но это можно сделать только тогда, когда машины выедут за город". Чтобы стать на ноги, пришлось расстегнуть юбку и вылезти из нее.
Если бы ее раздели донага, как остальных, дверь, конечно, защелкнулась бы плотно. Помогло то, что немцы впопыхах швырнули ее в "душегубку" одетую.
В набитой до отказа машине с каждой минутой дышать становилось все труднее и труднее. Голова начинала кружиться, в висках стучало, сердце билось неровно. Кто-то застонал - длинно, протяжно... "Как только пустят газ, значит, выехали из города. Не прозевать бы, а то копец".
Вот машину начало бросать из стороны в сторону, кверху. Вероятно, окончилась мостовая. Пора! Нужно действовать!
Их машина - последняя. Это она знала. Все остальное - дело случая.
Соня схватила кого-то, стоявшего рядом, за руку и прокричала:
- Давайте нажмем плечом на дверь изо всех сил, кажется, она неплотно закрыта!
Уговаривать не пришлось. Стоявший рядом отшатнулся вместе с ней назад, а затем они и кто-то еще толкнули изо всех сил плечами в дверь. Солнечный свет заставил зажмуриться. Затем ощутила сильный удар, от которого едва не потеряла сознание. Почувствовала, что лежит на земле, но очень твердой. Открыла глаза. Пошевелилась. Все тело ныло от боли. С трудом подняла голову, оглянулась.
Рядом с ней сидел какой-то голый мужчина, а дальше, по ходу машины, еще несколько человек. Кто сидел, а кто лежал. Вдалеке виднелась машина, но дверь уже была закрыта. Очевидно, несколько человек успели вывалиться, а затем машину тряхнуло на ухабе и дверь мгновенно захлопнулась.
Первые секунды оцепенения от неожиданной свободы прошли, и все сидевшие и лежавшие на дороге вскочили и бросились бежать в разные стороны. Наверно, у каждого мелькнул какой-то свой план спасения, а может, они побежали не думая, лишь бы подальше от этого страшного места?
Соня недалеко от дороги увидела домики. "Хутора", - подумала она. И тут заметила, что в руке держит юбку. Вероятно, снимая ее, инстинктивно зажала между пальцами край.
Вскочила. Невольно вскрикнула от резкой боли. "Скорее уходить! Спрятаться!" - было первой мыслью.
Пошла торопливым шагом к домикам. Завернула во двор первого, стоявшего невдалеке от дороги. На дворе никого. Быстро подошла к сараю. Он закрыт. Возле него большой ящик. Заглянула - до половины заполнен овсом. Быстро легла в ящик и прикрылась крышкой.