Пришлось вернуться в дом за лампой. У входа я зажег ее, открутил фитиль до предела, гуляю, братцы. Угольная пыль осела, немало и на меня. Вылитый Алладин-баба.
Спуск вышел недолгим. Вторая дверь, тоже крепкая, вросла в землю. Хорошо, лопата близко.
Свежий ветер затекал вниз неохотно, лампа коптила. Наконец, дверь свободна. я распахнул ее и вернулся наверх. Пусть проветрится. А вдруг там тайная станция метро? Поди, сыщи пятак.
Пора.
Подняв лампу, я шагнул в дверной проем. Ни метро, ни сундуков со златом, ни даже останков моего предшественника.
Погреб был пуст. Просторный, добротный, но пустой совершенно.
Стены и свод - известняк, пол земляной, неровный. Пахло пенициллином.
Я поднес лампу к стене.
Плесень, скудная голодная плесень проросла в камень. Опять всюду жизнь. Всюду, за исключением дальнего угла. Не хватило у плесени сил. Или кто-то обдал камень кипятком, ошпарил раз и навсегда. И на полу - след бочки мертвой воды.
Я рьяно начал копать. Не найду, так согреюсь.
Нехотя, неуступчиво подавалась земля. Пот выступил на спине, но стало зябче, холоднее, и когда лопата, задев что-то, заскрежетала, я почувствовал не радость, а облегчение.
Но прошло полчаса, пока находка показалась целиком.
Прошло и облегчение. Черт знает что. Больше всего это походило на куколку, но размером с трехлитровый бидончик. А вес, вес - пуда три. Интересная бабочка из нее выползет.
Остаткибрезента, в которой это было завернуто, расползся под руками.
Я попробовал поднять находку. Если это золото - по триста долларов за унцию, выходит... выходит... огромадные деньги выходит. Да.
Я переложил куколку в угольное ведерко и понес, ежесекундно ожидая, что отвалятся ушки ведра или проломится донце.
Никто не захлопывал двери погреба, никто не стоял на пути.
Вечерело.
Я вернулся, прикрыл дверь погреба. Ну, все видели?
На пороге дома я орлом, не щурясь, посмотрел на солнце. На его краешек, который постепенно засасывало за горизонт.
Трясина.
Кухня в эти розовые минуты так и просилась на рекламный календарь. Я растопил плиту. Огонь загудел не сразу, тяга неважная, к ненастью; потом положил находку на стол, обтер тряпкой. Ни ржавчинки. Черное яичко черной пасхи. Несколько дырочек, одни забиты землей, другие нет. Ножом я поскреб немного поверхность, но быстро прекратил. Не золото, ясно. То мягкое. Я вернул находку в ведро, прикрыл крышкой, и отнес в крохотную, без окон, кладовочку. Пусть постоит. Затем задернул занавески на окнах, сел спиной к плите и начал ждать в своем выгороженном мирке. Так уж получилось выгороженном.
Год, другой - и я бы начал прорастать деревней, похоже, и сейчас ниточки завязались, едва заметные, эфемерные.
Вьюшка осталась открытой - мне требовалась свежесть. Иначе усну. Ту ночь не спал толком, и эта вряд ли обрадует.
Крепкий чай, всего чашечка, или волнение, но чувствовал я себя бодро. Бодрее, чем когда-либо ранее за время, проведенное в деревне. К утру сгорю, оставив кучку золу.
Из рукомойника в таз мерно капала вода. Капля в четыре минуты, приблизительно - я судил по пульсу, а он у меня частил. Маленький камертончик не давал расслабиться. Ре... ре... Очередь "Ми" - через неделю, когда откапает литр, и повысится уровень воды в тазу. Но ведь испарение. влажность воздуха... Задачка.
Я ждал.
* * *
- У меня приказ, и я его выполню, - "я" прорывало разговор, как перо бумагу, если трижды, четырежды обвести букву. - Крайний срок - пятнадцать ноль-ноль. Он настал. Я обязан приступить к ликвидации объекта, - военный отметал саму возможность возражений, спора, но так, словно хотел, жаждал услышать возражения.
- Приступайте, - инженер спорить не стал. Зачем.
- Ликвидация начинается с уничтожения реактивного снаряда, а это - ваше дело.
- Уничтожу, почему не уничтожить. Посредством запуска и уничтожу.
- Поспешите.
- У меня нет времени спешить.
- Сколько потребуется времени?
- Четверть часа.
- Пятнадцать минут? Хорошо, - военный расстегнул ремешок наручных часов, демонстративно положил их пред собой.
Инженер снял телефонную трубку.
- Установить цель ноль-минус.
- Есть установить цель ноль-минус, - отозвался техник. В стереотрубу было видно, как он начал карабкаться по ферме. Для вида лезет. Для этого соглядатая. Цель ноль-минус установлена загодя. Если бы привезли груз, что ж, пришлось бы ставить иные цели. Цель один или цель три. Лондон и Берлин. Вероятность попадания четыре и семнадцать процентов соответственно. Навигационный космическо-баллистический прицел,
НКБ-один. Остряки расшифровывали, как "на кого Бог пошлет". Откуда другой взять? Шесть последних лет - ползком на месте. На брюхе. На Марс, на Марс! На Марс? Выбрасывать в безвоздушное пространство народные деньги? Кто придумал? Ах, и оборонное значение? Сколько, полтонны, тонна? Да наш скоростной
бомбардировщик за неделю в сто раз больше перебросает. Идите и подумайте! Хорошенько подумайте!
- Десять минут, - военный надел часы. Правильно, сквозняк, дунет - и нет часиков.
Техник начал спускаться. Подумайте. Стакан водки на ночь, и все думы. Иначе - вздрагивать на каждый скрип коммуналки, а стук в дверь - приступ медвежей болезни. Нервы. Семен Иванович? Ах, вы об этом... Нет, с сегодняшнего дня его не будет. Отдел возглавит товарищ Гаар. И все, нет Семена Ивановича, исчез, словно и не было его никогда, не рождался, как не было и Шульца, Петренко, Скобликова - и это только из его группы. Повезло, получается, Первому, погиб, но в полете, в небе, успев увидеть Землю круглой.
- Пять минут.
Техник побежал от снаряда. Успеет. Интересно, как у Афони дела? Построил лунный снаряд, или тоже - на брюхе? Дружба фройндшафтом, а бумаги пришлось извести много. С кем иностранный специалист говорил, о чем, когда? Раз он "фон", пусть будет Афоней. Товарищи из органов веселые. Дознаются, что он двадцать лет чужую фамилию носит, смеху будет - полные штаны.
Двадцать лет, как он с буквы "Ш" на "К" перебрался. Отдал имя за похлебку. Плюс жизнь. Ведь это жизнь, верно? С ночами, когда сердце норовит выскочить из груди и убежать, и днями, набитыми тоской, беспросветностью и чечевицей. Пока можно работать - жизнь. На Марс...
- Все готово, - доложил техник.
Уйдет снаряд, последний из задела. Придется ли новыйстроить? Или кирка плюс тачка? Добровольцем. На фронт и дальше. Но сначала пусть снаряд поднимется, на высокую орбиту, на запад, против вращения Земли. Афоня инженер сметливый, сообразит....
* * *
Звук, тихий, почти неслышный, выдал себя неправильностью, фальшью. Не должно быть такого в деревенской ночи. Корове мыкнуть, собаке забрехать, даже треснуть выламываемой двери - естественно. Но этот звук, неуловимый, но лживый, отозвался во всех двадцати восьми, увы, зубах.
Кто его придумал?
Во тьме не видно было и окна. Тучи. Но ногами, пока теплыми, я почувствовал течение воздуха. Скользнула мимо Снегурочка.
Я не шевелился. Колун лежал на коленях тяжело, мертво.
Звук не повторялся. Или я не слышал его за стуком собственного сердца.
Крик показался белым, ослепительным - уши делились с глазами. Как не короток он был, я успел вскочить, взять наизготовку топор и вспотеть морозным потом.
На смену крику пришло негромкое рычание и влажный, скользкий хруст. Все за окном, снаружи. Я прижался к стене.
Приходите, гости дорогие.
Несколько щелчков, негромких, я потом сосчитал - шесть. Стена за моими лопатками отозвалась четырежды. Две пули попали не в стену.
Низкий нутряной вой, тяжелый бег, новые щелчки и новый крик, короткий, тонущий.
Слишком много для меня. Топор вдруг стал неудержным, я опустил его и положил на пол.
Возня за окном стихла.
Еще немного, и я стану ни на что не годным. Абсолютно.
Механически, не думая, я зажег лампу, покидал угольки в едва мерцавшую топку. Пусть будет тепло и светло.
Хотя бы мне.
В дверь постучали - деликатно, вежливо. я не успел и понадеяться, что соседи заслышали шум и пришли справиться, не нужна ли подмога. Глупая мысль. Деревенские так не стучат.
Я распахнул дверь.
- Спрашивать надо, кто там, - визитер сощурился на лампу, которую я держал перед собой.
- И так видно, - я посторонился, пропуская его. Охотник, гроза хищников.
Оконная занавеска обрюхатела, раздулась.
- Еще не ложились? - охотник откровенно разглядывал меня. А я его.
- Лег. Сплю. Вижу сны.
- Ага, ага... Что сниться?
- Не досмотрел, - я обмахнул табурет. - Присаживайтесь.
- Некогда, честное слово. Сон, он ведь штука непростая, в любой момент оборваться может, - но сел.
- Как охота?
Охотника передернуло.
- У меня не охота. Промысел. Поганый, - он отвел занавеску. В оконном стекле круглая, с блюдце, дыра. Давно пора вторую раму вставлять. И с углем экономить. - В газете сообщили бы - шаровая молния.
Я присмотрелся.
- Края неоплавленные.
- Загадка природы. Молнии, они такие, на них многое списать можно. Непознанная стихия. Или плавиковой кислотой обмазать, всего делов.
- Стихия, да. Непознанная.
- Совершенно верно. И опасная. Вы находку свою куда прибрали?
- В кладовочку.
- Тогда я ее реквизирую, с вашего позволения. В пользу государства Российского.
- Расписочку напишите?
- Уже написана. Не мной, другими. Хотите убедиться? - он прошел в сени. Лампу оставьте.
Оставил. И топор оставил. адреналин, бессонница или еще что, но чувствовал я себя хорошо темперированным клавиром.
Раскрой и играй.
Охотник включил фонарь. Луч широкий, но тусклый. Лунный луч.
Под окном лежал человек - скрючась, прикрыв руками голову. Я перевернул тело на спину, рука ударила землю.Съемщик трассы, геодезист из зеленого фургона. в глубине распоротого живота что-то дулось и блестело.
- Дальше, - позвал охотник.
Второе тело - у забора. Тоже землемер. Тоже располосован. Приехал барин. Рядом - автомат, с широким, в бутылку, стволом.
- Дальше, дальше, - звал охотник.
Дальше, немного в стороне, лежал Вадим Валентинович.
Учитель. Два пятна на спине, небольшие, аккуратные. Входные отверстия. Без выходных. Но руки и лицо в свежей крови. Совсем свежей. Парной.
- Это он...их?
- Да. И они его, - охотник не отводил луч фонаря.
Я прикоснулся к шее Вадима. Пульс торопливый, умаляющийся.
- Он еще жив.
- Жив? - без радости переспросил охотник. - Тогда отойдите. Не обижайтесь, но вы ему не поможете.
- А вы?
- Вряд ли он будет благодарен за это, - охотник достал из кармана коробочку. - Медпомощь, чистка, - коротко сказал в нее и, мне:
- Идемте в дом. Сейчас здесь приберут.
- Мне не нравится слово - приберут. Так говорят о мусоре.
- Да? - мы опять были на кухне. - Черствею. Ладно. Раненому окажут медицинскую помощь на самом высоком уровне. Удовлетворены? - охотник бодрился, но чувствовалось - он задет. - Позвольте находочку вашу.
Я принес из кладовки ведро.
- Вот он какой, - охотник поднял крышку.
- Кто - он?
- Феникс, - охотник прикрыл ведро, вынес в сени. - Излучение грошовое, но капля камень точит.
- Феникс?
- Так его называют. Не спрашивайте, не знаю, что это. Или кто. Просто, когда он вылупится - если он действительно вылупится - грохнет ого-го! На пару мегатонн. Где-то и грелка для него должно быть.
- Какая?
- Иод - сто тридцать один, железо пятьдесят пять, что-нибудь порадиоактивней.
Я до отказа отодвинул вьюшку, распахнул поддувало. Не помогло. голова оставалась угарной. Есть может, а думать - ни-ни.
- Не переживайте, Петр Иванович, никто не знает, что это такое. Честное слово. Просто есть предположение, будто именно феникс вылупился в тысяча девятьсот восьмом году в тайге Подкаменной Тунгусски. Один... Один ученый вельможа, решил построить там инкубатор. Предполагал, что птичка не из мирных.
Вскормил ждущего. У него было два э... яичка. Второе - перед вами. Его пытались активизировать летом сорок первого - бросить на Берлин. Во-всяком случае, грелка бы немцем показала - килограммы радиоактивного иода подарочек еще тот. Но - не отправили посылку. Груз до полигона не дошел. Исчез.
- И я его нашел.
- Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так, сколько душа пожелает.
- Но откуда взялся этот феникс?
- Не знаю. А и знал бы - не сказал.
- Те, за окном - они-то кто?
- Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один - отыскать феникса самому, задача два - помешать соседу. Любой ценой.
- И Вадим Валентинович?
- Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий доктор, а может - конкурент, как прежний.
- И приглашение в метро - ?
- Метро? А, вы о Самохатке... Туда, действительно, ходить не стоило.
- А волкособаки?
- Их давно перебили, летом. Учитель и перебил. Он... В общем, он это мог.
- Как?
- Не комментирую. Волкособаки были опасны детям, могли помешать поискам.
- Но следы? Я видел следы утром, на снегу.
- Моя собака. Охраняла вас. Умная псина.
- А вы?
- Стараюсь соответствовать.
- Я не про ум. Вы что делали?
- Что и остальные. Тянул одеяло на себя.
- Вы лучше других?
- Клясться не стану. Просто я представляю государство.
- Государство... - я посмотрел на занавеску.
- Нет там никого, - успокоил охотник. - Увезли. И находку вашу тоже. В инкубатор, на Новую Землю.
- Да ну? Двадцать пять процентов хоть дадите? Положено по закону, между прочим.
- Даже грамоты не ждите. Сознание исполненного долга - лучшая награда, - он поднялся. - И не удерживайте, пора. Служба.
А я и не удерживал.
- Последнее напутствие вам, Петр Иванович. Будут спрашивать, а будут непременно, хотя и не настойчиво, отвечайте - ничего не видел, не знаю, живу чинно-благородно. Снов своих не рассказывайте.
- Премного благодарен за совет.
- Всегда рад услужить, - он тихо притворил дверь. Я сосчитал до десяти и вышел за ним, да поздно. Тьма стала пустой, покойной. Благостной, как благостна брешь ловко выдернутого зуба, язык долго и недоверчиво ищет его, зуб, ноющий, гнилой,
но свой, а нет его. Желаете-с, протез поставим, а нет-с - и так люди живут. Как прикажете-с.
Я без опаски обошел двор, без опаски вернулся, лег. Отчего бы не поспать, а, проснувшись, не уверить себя, что не было ничего и никого. Арзамас-шестнадцать, большой такой курятник. Цыпа-цыпа.
* * *
Рвотой, уже и не кислой, а горькой, желчь одна, выплеснуло всего ничего. Облегчения не было, напротив, стало хуже, муторнее. Юлиан распрямился, постоял, унимая головокружение.
Сил нет, а идти надо. Помаленьку, помаленьку, ничего.
Заныли пальцы, отзываясь на давнишние морозы, тогда тоже казалось - не перемочь. Двигаться. Вперед.
Он шел, не замечая, что сбился, потерял путь, и идет назад, навстречу преследователям. Он вообще забыл о них, помнил лишь - идти, но куда, почему - не хотелось и знать. В светлые минуты приходила надежда - уйдет налегке, он же дома, но опять накатывала тошнота, выше и выше, паводок, все мысли исчезали, кроме одной - идти.
На человека он наткнулся внезапно, едва не наступил. Тот лежал ничком, пальцы сжимали жухлую листву. судорожно, цепко. Юлиан ухватил лежавшего за рукав гимнастерки, перевернул. Форма чужая, новая, а лицо - ношеное. Веки дрогнули, поднялись:
- Помираю...
Юлиан побрел дальше; второе тело, недвижное, перешагнул,не останавливаясь. Отраву везли. Пробили емкость пулями, она и растеклась. вот все и умирают. И он вместе со всеми. А тот груз, что он запрятал?
Юлиан сел: ноги не несли. Запрятал - куда? А, вспомнил.
Из кармашка он достал карандашик, затем расстегнул ворот гимнастерки, снял медальон, смертную коробочку, и, поверх написанного, вывел: "Груз - на хуторе Жалком, в погребе".
Буквы выходили дрожащие, большие, едва уместились. Завинтил медальон, повесил на шею и завалился, обессиленный. Теперь можно и полежать. Наши поймут, что и как. Должны.
* * *
Дыру я прикрыл картонкой, и все равно, тянуло холодом.
Чай согреет.
У медпункта остановился мотоцикл.
- Примите почту, а то некому, - почтальонша за ночь подбодрилась. Здоровая жизнь.
- Едете?
- Всех страхов не переждать.
- Я пытаюсь. Погодите минутку, я пару телеграмм напишу.
Телеграммы оказались короткими: "Согласен, еду". Дата, подпись. На приглашениях я отыскал адреса. Амстердам и Хайфа.Хотите видеть чемпиона? Увидите. И белку, и свисток.
- Отправьте международным, пожалуйста. И еще в дирекцию совхоза передайте, - я быстренько накатал "по собственному...".
- Передать не трудно, - она спрятала бумагу. - Опять тут работать некому.
- Найдется доктор, - уверил я ее. - Еще как найдется. Не было бы счастья...
- Да, - вздохнула она. - К нам на почту многие простятся из беженцев, на любую должность. Учителя, инженеры....
Она уехала.
Я повесил бинокль на шею и пошел на свой край села поглядеть, не объявилась ли, наконец, пропавшая Красная Армия, черт бы ее побрал.
Спуск вышел недолгим. Вторая дверь, тоже крепкая, вросла в землю. Хорошо, лопата близко.
Свежий ветер затекал вниз неохотно, лампа коптила. Наконец, дверь свободна. я распахнул ее и вернулся наверх. Пусть проветрится. А вдруг там тайная станция метро? Поди, сыщи пятак.
Пора.
Подняв лампу, я шагнул в дверной проем. Ни метро, ни сундуков со златом, ни даже останков моего предшественника.
Погреб был пуст. Просторный, добротный, но пустой совершенно.
Стены и свод - известняк, пол земляной, неровный. Пахло пенициллином.
Я поднес лампу к стене.
Плесень, скудная голодная плесень проросла в камень. Опять всюду жизнь. Всюду, за исключением дальнего угла. Не хватило у плесени сил. Или кто-то обдал камень кипятком, ошпарил раз и навсегда. И на полу - след бочки мертвой воды.
Я рьяно начал копать. Не найду, так согреюсь.
Нехотя, неуступчиво подавалась земля. Пот выступил на спине, но стало зябче, холоднее, и когда лопата, задев что-то, заскрежетала, я почувствовал не радость, а облегчение.
Но прошло полчаса, пока находка показалась целиком.
Прошло и облегчение. Черт знает что. Больше всего это походило на куколку, но размером с трехлитровый бидончик. А вес, вес - пуда три. Интересная бабочка из нее выползет.
Остаткибрезента, в которой это было завернуто, расползся под руками.
Я попробовал поднять находку. Если это золото - по триста долларов за унцию, выходит... выходит... огромадные деньги выходит. Да.
Я переложил куколку в угольное ведерко и понес, ежесекундно ожидая, что отвалятся ушки ведра или проломится донце.
Никто не захлопывал двери погреба, никто не стоял на пути.
Вечерело.
Я вернулся, прикрыл дверь погреба. Ну, все видели?
На пороге дома я орлом, не щурясь, посмотрел на солнце. На его краешек, который постепенно засасывало за горизонт.
Трясина.
Кухня в эти розовые минуты так и просилась на рекламный календарь. Я растопил плиту. Огонь загудел не сразу, тяга неважная, к ненастью; потом положил находку на стол, обтер тряпкой. Ни ржавчинки. Черное яичко черной пасхи. Несколько дырочек, одни забиты землей, другие нет. Ножом я поскреб немного поверхность, но быстро прекратил. Не золото, ясно. То мягкое. Я вернул находку в ведро, прикрыл крышкой, и отнес в крохотную, без окон, кладовочку. Пусть постоит. Затем задернул занавески на окнах, сел спиной к плите и начал ждать в своем выгороженном мирке. Так уж получилось выгороженном.
Год, другой - и я бы начал прорастать деревней, похоже, и сейчас ниточки завязались, едва заметные, эфемерные.
Вьюшка осталась открытой - мне требовалась свежесть. Иначе усну. Ту ночь не спал толком, и эта вряд ли обрадует.
Крепкий чай, всего чашечка, или волнение, но чувствовал я себя бодро. Бодрее, чем когда-либо ранее за время, проведенное в деревне. К утру сгорю, оставив кучку золу.
Из рукомойника в таз мерно капала вода. Капля в четыре минуты, приблизительно - я судил по пульсу, а он у меня частил. Маленький камертончик не давал расслабиться. Ре... ре... Очередь "Ми" - через неделю, когда откапает литр, и повысится уровень воды в тазу. Но ведь испарение. влажность воздуха... Задачка.
Я ждал.
* * *
- У меня приказ, и я его выполню, - "я" прорывало разговор, как перо бумагу, если трижды, четырежды обвести букву. - Крайний срок - пятнадцать ноль-ноль. Он настал. Я обязан приступить к ликвидации объекта, - военный отметал саму возможность возражений, спора, но так, словно хотел, жаждал услышать возражения.
- Приступайте, - инженер спорить не стал. Зачем.
- Ликвидация начинается с уничтожения реактивного снаряда, а это - ваше дело.
- Уничтожу, почему не уничтожить. Посредством запуска и уничтожу.
- Поспешите.
- У меня нет времени спешить.
- Сколько потребуется времени?
- Четверть часа.
- Пятнадцать минут? Хорошо, - военный расстегнул ремешок наручных часов, демонстративно положил их пред собой.
Инженер снял телефонную трубку.
- Установить цель ноль-минус.
- Есть установить цель ноль-минус, - отозвался техник. В стереотрубу было видно, как он начал карабкаться по ферме. Для вида лезет. Для этого соглядатая. Цель ноль-минус установлена загодя. Если бы привезли груз, что ж, пришлось бы ставить иные цели. Цель один или цель три. Лондон и Берлин. Вероятность попадания четыре и семнадцать процентов соответственно. Навигационный космическо-баллистический прицел,
НКБ-один. Остряки расшифровывали, как "на кого Бог пошлет". Откуда другой взять? Шесть последних лет - ползком на месте. На брюхе. На Марс, на Марс! На Марс? Выбрасывать в безвоздушное пространство народные деньги? Кто придумал? Ах, и оборонное значение? Сколько, полтонны, тонна? Да наш скоростной
бомбардировщик за неделю в сто раз больше перебросает. Идите и подумайте! Хорошенько подумайте!
- Десять минут, - военный надел часы. Правильно, сквозняк, дунет - и нет часиков.
Техник начал спускаться. Подумайте. Стакан водки на ночь, и все думы. Иначе - вздрагивать на каждый скрип коммуналки, а стук в дверь - приступ медвежей болезни. Нервы. Семен Иванович? Ах, вы об этом... Нет, с сегодняшнего дня его не будет. Отдел возглавит товарищ Гаар. И все, нет Семена Ивановича, исчез, словно и не было его никогда, не рождался, как не было и Шульца, Петренко, Скобликова - и это только из его группы. Повезло, получается, Первому, погиб, но в полете, в небе, успев увидеть Землю круглой.
- Пять минут.
Техник побежал от снаряда. Успеет. Интересно, как у Афони дела? Построил лунный снаряд, или тоже - на брюхе? Дружба фройндшафтом, а бумаги пришлось извести много. С кем иностранный специалист говорил, о чем, когда? Раз он "фон", пусть будет Афоней. Товарищи из органов веселые. Дознаются, что он двадцать лет чужую фамилию носит, смеху будет - полные штаны.
Двадцать лет, как он с буквы "Ш" на "К" перебрался. Отдал имя за похлебку. Плюс жизнь. Ведь это жизнь, верно? С ночами, когда сердце норовит выскочить из груди и убежать, и днями, набитыми тоской, беспросветностью и чечевицей. Пока можно работать - жизнь. На Марс...
- Все готово, - доложил техник.
Уйдет снаряд, последний из задела. Придется ли новыйстроить? Или кирка плюс тачка? Добровольцем. На фронт и дальше. Но сначала пусть снаряд поднимется, на высокую орбиту, на запад, против вращения Земли. Афоня инженер сметливый, сообразит....
* * *
Звук, тихий, почти неслышный, выдал себя неправильностью, фальшью. Не должно быть такого в деревенской ночи. Корове мыкнуть, собаке забрехать, даже треснуть выламываемой двери - естественно. Но этот звук, неуловимый, но лживый, отозвался во всех двадцати восьми, увы, зубах.
Кто его придумал?
Во тьме не видно было и окна. Тучи. Но ногами, пока теплыми, я почувствовал течение воздуха. Скользнула мимо Снегурочка.
Я не шевелился. Колун лежал на коленях тяжело, мертво.
Звук не повторялся. Или я не слышал его за стуком собственного сердца.
Крик показался белым, ослепительным - уши делились с глазами. Как не короток он был, я успел вскочить, взять наизготовку топор и вспотеть морозным потом.
На смену крику пришло негромкое рычание и влажный, скользкий хруст. Все за окном, снаружи. Я прижался к стене.
Приходите, гости дорогие.
Несколько щелчков, негромких, я потом сосчитал - шесть. Стена за моими лопатками отозвалась четырежды. Две пули попали не в стену.
Низкий нутряной вой, тяжелый бег, новые щелчки и новый крик, короткий, тонущий.
Слишком много для меня. Топор вдруг стал неудержным, я опустил его и положил на пол.
Возня за окном стихла.
Еще немного, и я стану ни на что не годным. Абсолютно.
Механически, не думая, я зажег лампу, покидал угольки в едва мерцавшую топку. Пусть будет тепло и светло.
Хотя бы мне.
В дверь постучали - деликатно, вежливо. я не успел и понадеяться, что соседи заслышали шум и пришли справиться, не нужна ли подмога. Глупая мысль. Деревенские так не стучат.
Я распахнул дверь.
- Спрашивать надо, кто там, - визитер сощурился на лампу, которую я держал перед собой.
- И так видно, - я посторонился, пропуская его. Охотник, гроза хищников.
Оконная занавеска обрюхатела, раздулась.
- Еще не ложились? - охотник откровенно разглядывал меня. А я его.
- Лег. Сплю. Вижу сны.
- Ага, ага... Что сниться?
- Не досмотрел, - я обмахнул табурет. - Присаживайтесь.
- Некогда, честное слово. Сон, он ведь штука непростая, в любой момент оборваться может, - но сел.
- Как охота?
Охотника передернуло.
- У меня не охота. Промысел. Поганый, - он отвел занавеску. В оконном стекле круглая, с блюдце, дыра. Давно пора вторую раму вставлять. И с углем экономить. - В газете сообщили бы - шаровая молния.
Я присмотрелся.
- Края неоплавленные.
- Загадка природы. Молнии, они такие, на них многое списать можно. Непознанная стихия. Или плавиковой кислотой обмазать, всего делов.
- Стихия, да. Непознанная.
- Совершенно верно. И опасная. Вы находку свою куда прибрали?
- В кладовочку.
- Тогда я ее реквизирую, с вашего позволения. В пользу государства Российского.
- Расписочку напишите?
- Уже написана. Не мной, другими. Хотите убедиться? - он прошел в сени. Лампу оставьте.
Оставил. И топор оставил. адреналин, бессонница или еще что, но чувствовал я себя хорошо темперированным клавиром.
Раскрой и играй.
Охотник включил фонарь. Луч широкий, но тусклый. Лунный луч.
Под окном лежал человек - скрючась, прикрыв руками голову. Я перевернул тело на спину, рука ударила землю.Съемщик трассы, геодезист из зеленого фургона. в глубине распоротого живота что-то дулось и блестело.
- Дальше, - позвал охотник.
Второе тело - у забора. Тоже землемер. Тоже располосован. Приехал барин. Рядом - автомат, с широким, в бутылку, стволом.
- Дальше, дальше, - звал охотник.
Дальше, немного в стороне, лежал Вадим Валентинович.
Учитель. Два пятна на спине, небольшие, аккуратные. Входные отверстия. Без выходных. Но руки и лицо в свежей крови. Совсем свежей. Парной.
- Это он...их?
- Да. И они его, - охотник не отводил луч фонаря.
Я прикоснулся к шее Вадима. Пульс торопливый, умаляющийся.
- Он еще жив.
- Жив? - без радости переспросил охотник. - Тогда отойдите. Не обижайтесь, но вы ему не поможете.
- А вы?
- Вряд ли он будет благодарен за это, - охотник достал из кармана коробочку. - Медпомощь, чистка, - коротко сказал в нее и, мне:
- Идемте в дом. Сейчас здесь приберут.
- Мне не нравится слово - приберут. Так говорят о мусоре.
- Да? - мы опять были на кухне. - Черствею. Ладно. Раненому окажут медицинскую помощь на самом высоком уровне. Удовлетворены? - охотник бодрился, но чувствовалось - он задет. - Позвольте находочку вашу.
Я принес из кладовки ведро.
- Вот он какой, - охотник поднял крышку.
- Кто - он?
- Феникс, - охотник прикрыл ведро, вынес в сени. - Излучение грошовое, но капля камень точит.
- Феникс?
- Так его называют. Не спрашивайте, не знаю, что это. Или кто. Просто, когда он вылупится - если он действительно вылупится - грохнет ого-го! На пару мегатонн. Где-то и грелка для него должно быть.
- Какая?
- Иод - сто тридцать один, железо пятьдесят пять, что-нибудь порадиоактивней.
Я до отказа отодвинул вьюшку, распахнул поддувало. Не помогло. голова оставалась угарной. Есть может, а думать - ни-ни.
- Не переживайте, Петр Иванович, никто не знает, что это такое. Честное слово. Просто есть предположение, будто именно феникс вылупился в тысяча девятьсот восьмом году в тайге Подкаменной Тунгусски. Один... Один ученый вельможа, решил построить там инкубатор. Предполагал, что птичка не из мирных.
Вскормил ждущего. У него было два э... яичка. Второе - перед вами. Его пытались активизировать летом сорок первого - бросить на Берлин. Во-всяком случае, грелка бы немцем показала - килограммы радиоактивного иода подарочек еще тот. Но - не отправили посылку. Груз до полигона не дошел. Исчез.
- И я его нашел.
- Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так, сколько душа пожелает.
- Но откуда взялся этот феникс?
- Не знаю. А и знал бы - не сказал.
- Те, за окном - они-то кто?
- Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один - отыскать феникса самому, задача два - помешать соседу. Любой ценой.
- И Вадим Валентинович?
- Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий доктор, а может - конкурент, как прежний.
- И приглашение в метро - ?
- Метро? А, вы о Самохатке... Туда, действительно, ходить не стоило.
- А волкособаки?
- Их давно перебили, летом. Учитель и перебил. Он... В общем, он это мог.
- Как?
- Не комментирую. Волкособаки были опасны детям, могли помешать поискам.
- Но следы? Я видел следы утром, на снегу.
- Моя собака. Охраняла вас. Умная псина.
- А вы?
- Стараюсь соответствовать.
- Я не про ум. Вы что делали?
- Что и остальные. Тянул одеяло на себя.
- Вы лучше других?
- Клясться не стану. Просто я представляю государство.
- Государство... - я посмотрел на занавеску.
- Нет там никого, - успокоил охотник. - Увезли. И находку вашу тоже. В инкубатор, на Новую Землю.
- Да ну? Двадцать пять процентов хоть дадите? Положено по закону, между прочим.
- Даже грамоты не ждите. Сознание исполненного долга - лучшая награда, - он поднялся. - И не удерживайте, пора. Служба.
А я и не удерживал.
- Последнее напутствие вам, Петр Иванович. Будут спрашивать, а будут непременно, хотя и не настойчиво, отвечайте - ничего не видел, не знаю, живу чинно-благородно. Снов своих не рассказывайте.
- Премного благодарен за совет.
- Всегда рад услужить, - он тихо притворил дверь. Я сосчитал до десяти и вышел за ним, да поздно. Тьма стала пустой, покойной. Благостной, как благостна брешь ловко выдернутого зуба, язык долго и недоверчиво ищет его, зуб, ноющий, гнилой,
но свой, а нет его. Желаете-с, протез поставим, а нет-с - и так люди живут. Как прикажете-с.
Я без опаски обошел двор, без опаски вернулся, лег. Отчего бы не поспать, а, проснувшись, не уверить себя, что не было ничего и никого. Арзамас-шестнадцать, большой такой курятник. Цыпа-цыпа.
* * *
Рвотой, уже и не кислой, а горькой, желчь одна, выплеснуло всего ничего. Облегчения не было, напротив, стало хуже, муторнее. Юлиан распрямился, постоял, унимая головокружение.
Сил нет, а идти надо. Помаленьку, помаленьку, ничего.
Заныли пальцы, отзываясь на давнишние морозы, тогда тоже казалось - не перемочь. Двигаться. Вперед.
Он шел, не замечая, что сбился, потерял путь, и идет назад, навстречу преследователям. Он вообще забыл о них, помнил лишь - идти, но куда, почему - не хотелось и знать. В светлые минуты приходила надежда - уйдет налегке, он же дома, но опять накатывала тошнота, выше и выше, паводок, все мысли исчезали, кроме одной - идти.
На человека он наткнулся внезапно, едва не наступил. Тот лежал ничком, пальцы сжимали жухлую листву. судорожно, цепко. Юлиан ухватил лежавшего за рукав гимнастерки, перевернул. Форма чужая, новая, а лицо - ношеное. Веки дрогнули, поднялись:
- Помираю...
Юлиан побрел дальше; второе тело, недвижное, перешагнул,не останавливаясь. Отраву везли. Пробили емкость пулями, она и растеклась. вот все и умирают. И он вместе со всеми. А тот груз, что он запрятал?
Юлиан сел: ноги не несли. Запрятал - куда? А, вспомнил.
Из кармашка он достал карандашик, затем расстегнул ворот гимнастерки, снял медальон, смертную коробочку, и, поверх написанного, вывел: "Груз - на хуторе Жалком, в погребе".
Буквы выходили дрожащие, большие, едва уместились. Завинтил медальон, повесил на шею и завалился, обессиленный. Теперь можно и полежать. Наши поймут, что и как. Должны.
* * *
Дыру я прикрыл картонкой, и все равно, тянуло холодом.
Чай согреет.
У медпункта остановился мотоцикл.
- Примите почту, а то некому, - почтальонша за ночь подбодрилась. Здоровая жизнь.
- Едете?
- Всех страхов не переждать.
- Я пытаюсь. Погодите минутку, я пару телеграмм напишу.
Телеграммы оказались короткими: "Согласен, еду". Дата, подпись. На приглашениях я отыскал адреса. Амстердам и Хайфа.Хотите видеть чемпиона? Увидите. И белку, и свисток.
- Отправьте международным, пожалуйста. И еще в дирекцию совхоза передайте, - я быстренько накатал "по собственному...".
- Передать не трудно, - она спрятала бумагу. - Опять тут работать некому.
- Найдется доктор, - уверил я ее. - Еще как найдется. Не было бы счастья...
- Да, - вздохнула она. - К нам на почту многие простятся из беженцев, на любую должность. Учителя, инженеры....
Она уехала.
Я повесил бинокль на шею и пошел на свой край села поглядеть, не объявилась ли, наконец, пропавшая Красная Армия, черт бы ее побрал.