– Ломать, конечно, не строить, а строить вы не хотите, – качнул головой Пум-Вамин. – Ну, разве что вот такой примитив из бревен. С душами людскими работать слишком сложно, правда?
– Что из них строить-то? Модель моего собственного мира? После палеолита должен наступить неолит, а там и до цивилизации рукой подать! Этих имазров с аддоками не вы ли с места стронули и на нас напустили?
– Семен Николаевич, не приписывайте нам лишнего. Все это в пределах того объема знаний, которым вы располагаете. На западе региона проживало несколько племен. Кто-то из них специализировался на крупной дичи, кто-то на средней и мелкой. Последние сумели в какой-то степени одомашнить лошадь. Она животное очень пластичное – быстро привыкает к человеку и столь же быстро дичает. Заимствование навыков между племенами происходит редко, но в данном случае именно это и случилось. Оседлые в целом охотники на мамонтов приобрели некоторую мобильность, которая им пришлась очень кстати, поскольку настало время бурных климатических изменений. Это, конечно, лишь продление агонии – в историческом смысле охотники на крупную дичь обречены, как и основной объект их охоты.
– Не вы ли говорили, что именно человек помог мамонтам вымереть в условиях кризиса? – вспомнил Семен.
– А вы хотите, чтобы люди помогли им выжить? – усмехнулся Пум-Вамин. – Так не бывает. К тому же мамонты здесь уже на грани – смертность молодняка в популяциях циркумполярной зоны достигла предела, за которым начинается деградация и вымирание.
– А мы этот молодняк будем зимой подкармливать! – выдал Семен свой стратегический план.
– Организуете коммунистические субботники? – снисходительно улыбнулся инопланетянин.
– Зачем же? – парировал Семен. – Все как положено – на сугубо религиозной основе. Мамонт станет священным животным, как корова в Индии. Заготовка сена будет культовым действием, вроде жертвоприношения. Это, конечно, капля в море, но, может быть, именно она и перетянет чашу весов в другую сторону!
– Вы что же, хотите из местных верований слепить религию?! – удивился Пум-Вамин. – Этакое христианство с зоологическим уклоном?
– А почему бы и нет? Поклонение мамонту должно стать всеобщим и массовым, тогда появится надежда на реальный результат. Полагаете, что существуют какие-то непреодолимые препятствия?
– Для вас, похоже, непреодолимых препятствий нет, – поморщился Пум-Вамин, – кроме продолжительности человеческой жизни, конечно. Только не мешало бы задуматься о последствиях.
– Что вы имеете в виду?
– Людей, разумеется. Вы представляете, чем религиозное сознание отличается от мифологического первобытного?
– Ну-ка, ну-ка, – оживился Семен, – поучите меня, раз пришибить не можете!
– Да вы все прекрасно и сами знаете, просто думать не хотите. Для людей с первобытным мышлением чужих ценностей – духовных и материальных – просто не существует. Никто здесь никого не грабит и не уничтожает. Людям, по сути, нечего делить, разве что охотничьи угодья. Да и это повод не для войны, а лишь для ссоры – более слабый отступит, пока есть куда.
Допустим, новая религия приживется, допустим, центром ее станет поклонение мамонту как воплощению Творца Вседержителя. Собственно говоря, не очень и важно, что или кто станет центром. Просто это уже будет иной уровень мышления, на котором люди начинают замечать соседние культуры и, соответственно, доказывать им и себе, что они лучше, правильнее. Каким образом? Ну, например, строить дворцы и ваять статуи, а чужие дворцы разрушать, а статуи разбивать.
– Да ладно, – махнул рукой Семен, – об этом мы с кем-то из вас уже говорили. Исторический путь, на который вы толкаете человечество, делает огромную петлю – от инстинктивной первобытной веры в верховного Творца, через многобожие язычества обратно к монотеизму. Тысячи лет крови и разрушений, чтобы, наконец, была провозглашена великая истина: «Нет ни эллина, ни иудея!»
– Ну да, – улыбка Пум-Вамина стала откровенно снисходительной, – принцип всеобщего братства, но… только во Христе. Или в мамонте, да? А все, что кроме, – бесовщина. Разве не так? Если вспомнить историю вашего родного мира, то это крестовые походы, конкиста, инквизиция и тому подобные радости. В процессе войн возникают и крепнут государственные структуры, а вы хотите вызвать к жизни идеологические столкновения вообще без какого-либо оправдания пролитой крови!
– Что ж вы меня с панталыку-то сбиваете?! – не выдержал Семен. – Нужна изначально единая религия или вера! Такая, в которой любой человек ценен, а все сотворенное Богом должно быть сохранено!
– Конечно, нужна, – неожиданно легко согласился инопланетянин. – И она возникнет рано или поздно. Когда в биосфере сформируется мозаика культур, когда эти культуры дорастут до диалога друг с другом. Это процесс долгий, трудный и кровавый. В нем нет места решению экологических проблем. Все, что нужно для его ускорения, для сокращения потерь, мы делаем. А вы что же, хотите повторить опыт большевиков в… одном отдельно взятом мире?
– Обидеть хотите? – рассердился Семен. – На грубость нарываетесь?
– Зачем же? Просто объясняю, что вы в тупике, и указываю из него выход. Если не найдете другого – обращайтесь.
– А телефончик оставите?
– В этом нет необходимости. Для установления контакта достаточно вашего концентрированного волевого усилия.
– Сказать заклинание: «Стань передо мной, как лист перед травой»? Признаться, я давно подозревал, что вы держите меня «под колпаком» – датчик какой-нибудь под кожу вшили, да?
– Что вы, – усмехнулся Пум-Вамин, – мы работаем гораздо тоньше. Могу рассказать, только вы или не поймете, или не поверите.
– Конечно, – согласился Семен, – с чего бы это я вам верил?! Эх, мне бы сейчас…
Он не договорил по очень простой причине – слушатель исчез. Как и не было. Да и был ли? Семен прислонил пальму к стойке, поддерживающей крышу, устало опустился на пол и привалился спиной к бревнам – примерно так только что сидел его собеседник. «Самое обидное, что он прав, – признал Семен. – Мне предлагается решить простенькую задачку – изобрести новую религию. Причем такую, которая приживется на века, но не приведет ни к зоологическому, ни к культурному геноциду. Стоит глянуть на историю родного мира, чтобы убедиться, что так не бывает. И все-таки… И все-таки не могу отделаться от мысли, что изначальная, первичная вера людей в единого Бога дает шанс. Тот самый, который в моем мире был упущен. Какой?
Веке в XVI испанцы гордились количеством разрушенных ацтекских храмов, уничтоженных идолов и сожженных рукописей. А уже веке в XIX европейцы как величайшую ценность по крупицам собирали сведения о чужих культурах. То есть возникла мысль (или идея), что чужое, ИНОЕ представляет ценность. Могла ли эта идея возникнуть раньше – в ходе развития цивилизации? Нет, конечно. А… до того?
Да, пожалуй, придумал. Осталось сформулировать на местных языках».
Семен засмеялся, поднялся на ноги и, глядя сверху на людей, расположившихся внизу, начал тихо говорить вслух:
– Кто-то из вас любит меня, кто-то боится, кто-то уважает. Я этим воспользуюсь. Вы отдадите мне самое ценное, хотя цены этого вы не знаете. Я заберу у вас детей, еще далеких от посвящения – лет по восемь-десять, а у неандертальцев еще младше. Они все вместе будут жить здесь. Вы же будете охранять форт друг от друга и таскать нам еду. Можете считать их заложниками, а я сделаю их учениками. Они будут сидеть на лавках за столами и целыми днями зубрить полнейшую чушь. Ту, которая им никогда не понадобилась бы в жизни. Они будут учиться говорить, читать и писать по-русски. Это будет язык межнационального общения. Я изнасилую свою память и составлю школьные курсы по биологии, химии, физике, арифметике и географии. А еще мы будем изучать «священную историю» – ту, которой здесь никогда не было. Историю моего мира, ее успехи и ошибки. Я заставлю неандертальских и кроманьонских детей говорить друг с другом и ПОНИМАТЬ друг друга. Если хоть кто-то из них почувствует прелесть узнавания нового, ощутит радость понимания того, чего не понимал прежде, моя жизнь будет прожита не напрасно.
Досрочное введение металла или керамики не способно изменить мир – сначала должны измениться люди, их мышление. А для этого нужны знания. По-настоящему счастлив может быть лишь творчески активный человек, но в первобытной культурно-информационной среде – в мифе – для творчества места нет. А я его создам. И это будет по-настоящему свободный исторический выбор человечества – принять или отвергнуть, сохранить или забыть!
Формулировки, конечно, возвышенные, но мне-то предстоят годы тяжелой нудной работы. Ее цель вполне прозаична и реальна – подготовить хотя бы с десяток «учителей», которые понесут мои знания дальше, для которых ИЗУЧЕНИЕ, ПОНИМАНИЕ, ДИАЛОГ станут религией. – Семен вспомнил глиняные изображения Головастика и добавил: – Жалко только, что лет жизни мне осталось немного. Но, может быть, успею.
Эпилог
– Что из них строить-то? Модель моего собственного мира? После палеолита должен наступить неолит, а там и до цивилизации рукой подать! Этих имазров с аддоками не вы ли с места стронули и на нас напустили?
– Семен Николаевич, не приписывайте нам лишнего. Все это в пределах того объема знаний, которым вы располагаете. На западе региона проживало несколько племен. Кто-то из них специализировался на крупной дичи, кто-то на средней и мелкой. Последние сумели в какой-то степени одомашнить лошадь. Она животное очень пластичное – быстро привыкает к человеку и столь же быстро дичает. Заимствование навыков между племенами происходит редко, но в данном случае именно это и случилось. Оседлые в целом охотники на мамонтов приобрели некоторую мобильность, которая им пришлась очень кстати, поскольку настало время бурных климатических изменений. Это, конечно, лишь продление агонии – в историческом смысле охотники на крупную дичь обречены, как и основной объект их охоты.
– Не вы ли говорили, что именно человек помог мамонтам вымереть в условиях кризиса? – вспомнил Семен.
– А вы хотите, чтобы люди помогли им выжить? – усмехнулся Пум-Вамин. – Так не бывает. К тому же мамонты здесь уже на грани – смертность молодняка в популяциях циркумполярной зоны достигла предела, за которым начинается деградация и вымирание.
– А мы этот молодняк будем зимой подкармливать! – выдал Семен свой стратегический план.
– Организуете коммунистические субботники? – снисходительно улыбнулся инопланетянин.
– Зачем же? – парировал Семен. – Все как положено – на сугубо религиозной основе. Мамонт станет священным животным, как корова в Индии. Заготовка сена будет культовым действием, вроде жертвоприношения. Это, конечно, капля в море, но, может быть, именно она и перетянет чашу весов в другую сторону!
– Вы что же, хотите из местных верований слепить религию?! – удивился Пум-Вамин. – Этакое христианство с зоологическим уклоном?
– А почему бы и нет? Поклонение мамонту должно стать всеобщим и массовым, тогда появится надежда на реальный результат. Полагаете, что существуют какие-то непреодолимые препятствия?
– Для вас, похоже, непреодолимых препятствий нет, – поморщился Пум-Вамин, – кроме продолжительности человеческой жизни, конечно. Только не мешало бы задуматься о последствиях.
– Что вы имеете в виду?
– Людей, разумеется. Вы представляете, чем религиозное сознание отличается от мифологического первобытного?
– Ну-ка, ну-ка, – оживился Семен, – поучите меня, раз пришибить не можете!
– Да вы все прекрасно и сами знаете, просто думать не хотите. Для людей с первобытным мышлением чужих ценностей – духовных и материальных – просто не существует. Никто здесь никого не грабит и не уничтожает. Людям, по сути, нечего делить, разве что охотничьи угодья. Да и это повод не для войны, а лишь для ссоры – более слабый отступит, пока есть куда.
Допустим, новая религия приживется, допустим, центром ее станет поклонение мамонту как воплощению Творца Вседержителя. Собственно говоря, не очень и важно, что или кто станет центром. Просто это уже будет иной уровень мышления, на котором люди начинают замечать соседние культуры и, соответственно, доказывать им и себе, что они лучше, правильнее. Каким образом? Ну, например, строить дворцы и ваять статуи, а чужие дворцы разрушать, а статуи разбивать.
– Да ладно, – махнул рукой Семен, – об этом мы с кем-то из вас уже говорили. Исторический путь, на который вы толкаете человечество, делает огромную петлю – от инстинктивной первобытной веры в верховного Творца, через многобожие язычества обратно к монотеизму. Тысячи лет крови и разрушений, чтобы, наконец, была провозглашена великая истина: «Нет ни эллина, ни иудея!»
– Ну да, – улыбка Пум-Вамина стала откровенно снисходительной, – принцип всеобщего братства, но… только во Христе. Или в мамонте, да? А все, что кроме, – бесовщина. Разве не так? Если вспомнить историю вашего родного мира, то это крестовые походы, конкиста, инквизиция и тому подобные радости. В процессе войн возникают и крепнут государственные структуры, а вы хотите вызвать к жизни идеологические столкновения вообще без какого-либо оправдания пролитой крови!
– Что ж вы меня с панталыку-то сбиваете?! – не выдержал Семен. – Нужна изначально единая религия или вера! Такая, в которой любой человек ценен, а все сотворенное Богом должно быть сохранено!
– Конечно, нужна, – неожиданно легко согласился инопланетянин. – И она возникнет рано или поздно. Когда в биосфере сформируется мозаика культур, когда эти культуры дорастут до диалога друг с другом. Это процесс долгий, трудный и кровавый. В нем нет места решению экологических проблем. Все, что нужно для его ускорения, для сокращения потерь, мы делаем. А вы что же, хотите повторить опыт большевиков в… одном отдельно взятом мире?
– Обидеть хотите? – рассердился Семен. – На грубость нарываетесь?
– Зачем же? Просто объясняю, что вы в тупике, и указываю из него выход. Если не найдете другого – обращайтесь.
– А телефончик оставите?
– В этом нет необходимости. Для установления контакта достаточно вашего концентрированного волевого усилия.
– Сказать заклинание: «Стань передо мной, как лист перед травой»? Признаться, я давно подозревал, что вы держите меня «под колпаком» – датчик какой-нибудь под кожу вшили, да?
– Что вы, – усмехнулся Пум-Вамин, – мы работаем гораздо тоньше. Могу рассказать, только вы или не поймете, или не поверите.
– Конечно, – согласился Семен, – с чего бы это я вам верил?! Эх, мне бы сейчас…
Он не договорил по очень простой причине – слушатель исчез. Как и не было. Да и был ли? Семен прислонил пальму к стойке, поддерживающей крышу, устало опустился на пол и привалился спиной к бревнам – примерно так только что сидел его собеседник. «Самое обидное, что он прав, – признал Семен. – Мне предлагается решить простенькую задачку – изобрести новую религию. Причем такую, которая приживется на века, но не приведет ни к зоологическому, ни к культурному геноциду. Стоит глянуть на историю родного мира, чтобы убедиться, что так не бывает. И все-таки… И все-таки не могу отделаться от мысли, что изначальная, первичная вера людей в единого Бога дает шанс. Тот самый, который в моем мире был упущен. Какой?
Веке в XVI испанцы гордились количеством разрушенных ацтекских храмов, уничтоженных идолов и сожженных рукописей. А уже веке в XIX европейцы как величайшую ценность по крупицам собирали сведения о чужих культурах. То есть возникла мысль (или идея), что чужое, ИНОЕ представляет ценность. Могла ли эта идея возникнуть раньше – в ходе развития цивилизации? Нет, конечно. А… до того?
Да, пожалуй, придумал. Осталось сформулировать на местных языках».
Семен засмеялся, поднялся на ноги и, глядя сверху на людей, расположившихся внизу, начал тихо говорить вслух:
– Кто-то из вас любит меня, кто-то боится, кто-то уважает. Я этим воспользуюсь. Вы отдадите мне самое ценное, хотя цены этого вы не знаете. Я заберу у вас детей, еще далеких от посвящения – лет по восемь-десять, а у неандертальцев еще младше. Они все вместе будут жить здесь. Вы же будете охранять форт друг от друга и таскать нам еду. Можете считать их заложниками, а я сделаю их учениками. Они будут сидеть на лавках за столами и целыми днями зубрить полнейшую чушь. Ту, которая им никогда не понадобилась бы в жизни. Они будут учиться говорить, читать и писать по-русски. Это будет язык межнационального общения. Я изнасилую свою память и составлю школьные курсы по биологии, химии, физике, арифметике и географии. А еще мы будем изучать «священную историю» – ту, которой здесь никогда не было. Историю моего мира, ее успехи и ошибки. Я заставлю неандертальских и кроманьонских детей говорить друг с другом и ПОНИМАТЬ друг друга. Если хоть кто-то из них почувствует прелесть узнавания нового, ощутит радость понимания того, чего не понимал прежде, моя жизнь будет прожита не напрасно.
Досрочное введение металла или керамики не способно изменить мир – сначала должны измениться люди, их мышление. А для этого нужны знания. По-настоящему счастлив может быть лишь творчески активный человек, но в первобытной культурно-информационной среде – в мифе – для творчества места нет. А я его создам. И это будет по-настоящему свободный исторический выбор человечества – принять или отвергнуть, сохранить или забыть!
Формулировки, конечно, возвышенные, но мне-то предстоят годы тяжелой нудной работы. Ее цель вполне прозаична и реальна – подготовить хотя бы с десяток «учителей», которые понесут мои знания дальше, для которых ИЗУЧЕНИЕ, ПОНИМАНИЕ, ДИАЛОГ станут религией. – Семен вспомнил глиняные изображения Головастика и добавил: – Жалко только, что лет жизни мне осталось немного. Но, может быть, успею.
Эпилог
Утром Семен проснулся почти счастливым и долго лежал, наблюдая, как на пороге избы Головастик играется с какой-то блестящей штучкой. Заметив, что на него смотрят, парень торопливо спрятал предмет в карман.
– Чего испугался? – улыбнулся Семен. – Покажи лучше.
– Ругаться будешь, – смутился Головастик. – Хотел блестелку сделать, а получилась дырка в потусторонний мир. Ничего туда засунуть нельзя, зато видно, кто там живет. Страшно – а вдруг вылезет?
– Не буду ругаться, – пообещал Семен и протянул руку. – А жителей других миров я не боюсь. Показывай!
В его ладонь легла тяжелая металлическая пластина размером примерно 15x15 см. Одна сторона у нее была бугристой, со следами ковки, а другая почти ровной и отполированной. Страшное изобретение кроманьонского вундеркинда оказалось всего лишь… зеркалом. Оно, конечно, было немного кривоватым и не вполне зеркальным, а чуть-чуть матовым. «Понятно, как парень мог истолковать эти туманные образы, – усмехнулся Семен. – Местный народ и отражение в воде как собственное не воспринимает. Эти отражения, наверное, и послужили основой для универсальных первобытных верований в Верхние и Нижние миры. Ну-ка, ну-ка…»
Он дыхнул на железку, а потом растер образовавшиеся на поверхности капельки влаги. Дефекты полировки немного сгладились. Семен подумал, что очень давно не смотрелся в зеркало, и не уверен, стоит ли это теперь делать – что хорошего он там увидит?
Первым впечатлением было, что отражение не имеет к нему никакого отношения. Потом Семен его узнал. И выронил зеркало. Оно, конечно, не разбилось. Поднял, посмотрел еще раз.
И все понял. Почти.
Головастик был точен, когда лепил из глины прежний и нынешний облики Семена. Только не указал, какой из них нынешний. А Семен, конечно, не спросил. Теперь из зеркала смотрел парень лет двадцати пяти. Семен его знал – он сам был таким когда-то. И, получается, опять стал.
Мысли-догадки побежали одна за другой – неразрывной цепочкой: «Неандертальская колдунья забрала себе мой возраст. Взяла сколько смогла и умерла от старости.
Так не бывает.
А я начал постепенно меняться в обратную сторону, и те, кто видел меня постоянно, ничего не заметили. Зато в поселке, где давно не был, признали не сразу.
Так не бывает.
Но все сходится: в молодости борода росла только на подбородке, а на щеках ее не было, исчезли морщины и шрамы.
Так не бывает.
Нужен тест – последний».
Семен отложил зеркало, встал, вытащил из чехла нож, намотал на палец толстую прядь волос над ухом и безжалостно ее отрезал. Посмотрел, бросил на пол и рассмеялся:
«Темный шатен, седины нет. Приплыли…»
– Чего испугался? – улыбнулся Семен. – Покажи лучше.
– Ругаться будешь, – смутился Головастик. – Хотел блестелку сделать, а получилась дырка в потусторонний мир. Ничего туда засунуть нельзя, зато видно, кто там живет. Страшно – а вдруг вылезет?
– Не буду ругаться, – пообещал Семен и протянул руку. – А жителей других миров я не боюсь. Показывай!
В его ладонь легла тяжелая металлическая пластина размером примерно 15x15 см. Одна сторона у нее была бугристой, со следами ковки, а другая почти ровной и отполированной. Страшное изобретение кроманьонского вундеркинда оказалось всего лишь… зеркалом. Оно, конечно, было немного кривоватым и не вполне зеркальным, а чуть-чуть матовым. «Понятно, как парень мог истолковать эти туманные образы, – усмехнулся Семен. – Местный народ и отражение в воде как собственное не воспринимает. Эти отражения, наверное, и послужили основой для универсальных первобытных верований в Верхние и Нижние миры. Ну-ка, ну-ка…»
Он дыхнул на железку, а потом растер образовавшиеся на поверхности капельки влаги. Дефекты полировки немного сгладились. Семен подумал, что очень давно не смотрелся в зеркало, и не уверен, стоит ли это теперь делать – что хорошего он там увидит?
Первым впечатлением было, что отражение не имеет к нему никакого отношения. Потом Семен его узнал. И выронил зеркало. Оно, конечно, не разбилось. Поднял, посмотрел еще раз.
И все понял. Почти.
Головастик был точен, когда лепил из глины прежний и нынешний облики Семена. Только не указал, какой из них нынешний. А Семен, конечно, не спросил. Теперь из зеркала смотрел парень лет двадцати пяти. Семен его знал – он сам был таким когда-то. И, получается, опять стал.
Мысли-догадки побежали одна за другой – неразрывной цепочкой: «Неандертальская колдунья забрала себе мой возраст. Взяла сколько смогла и умерла от старости.
Так не бывает.
А я начал постепенно меняться в обратную сторону, и те, кто видел меня постоянно, ничего не заметили. Зато в поселке, где давно не был, признали не сразу.
Так не бывает.
Но все сходится: в молодости борода росла только на подбородке, а на щеках ее не было, исчезли морщины и шрамы.
Так не бывает.
Нужен тест – последний».
Семен отложил зеркало, встал, вытащил из чехла нож, намотал на палец толстую прядь волос над ухом и безжалостно ее отрезал. Посмотрел, бросил на пол и рассмеялся:
«Темный шатен, седины нет. Приплыли…»