Щепетов Сергей. Прайд Саблезуба

   Каждый вечер ему приходилось решать сложную философскую проблему: ставить вигвам-палатку на ночь или не надо. Принципы, конечно, дело святое, но так не хочется возиться. В конце концов он выработал компромиссное решение – вигвам ставил, но не полностью, а на трех опорах в виде ассиметричной норы-навеса. Главное преимущество конструкции заключалось в том, что не надо было каждый раз искать слеги для поддержания покрышки: берется длинное одиночное весло, с одного конца подвязываются в качестве стоек короткие весла… Получается кособокая тренога. Остается накрыть ее шкурой, придавить снаружи булыжниками и внутри можно спать. Правда, если выпрямиться во весь рост, то голова оказывается снаружи, но это детали, с которыми можно смириться.
   Тогда, на последней стоянке у Большой реки, Семен, простившись с котом-саблезубом, долго думал, что ему делать с грузом, обрызганным кошачьими выделениями. Запашок от них шел, прямо скажем… По идее, надо бы все это помыть и постирать… Но каким образом? В конце концов Семен решил смириться с неизбежным: скрепя сердце отрезал кусок от своей шкуры-подстилки и стал протирать вещи как губкой. Закончив операцию, испачканный липкой гадостью клок он хотел выбросить, но в последний момент передумал: свернул в комок шерстью внутрь и туго обмотал длинным ремешком, который таскал в кармане. Запашок, конечно, на вещах остался, но дня через два-три Семен перестал его замечать – то ли принюхался, то ли просто запах выветрился. Впрочем, на счет последнего особых иллюзий он не питал.
   С другой стороны, кое-какие положительные моменты «прощания» саблезуба все-таки обнаружились. Помимо крыши над головой, ежевечерне Семену приходилось решать еще одну проблему – убережения снаряжения и лодки от грызунов и мелких хищников. Как только угасал костер, мелкая вездесущная живность начинала проявлять активность. К утру огрызки и объедки исчезали бесследно, а шкуры, включая покрышку вигвама, оказывались изрядно погрызенными с краев. Площадь их ежедневно сокращалась на несколько квадратных сантиметров – мелочь, конечно, но ужасно досадная. Лодку приходилось оставлять на плаву вместе с частью груза, а то, что нуждалось в просушке, подвешивать на кустах или треногах. Это было ненадежно и хлопотно, да и лодке, вероятно, находиться постоянно в воде было не полезно. И вдруг все это безобразие прекратилось. Где бы Семен ни высадился (хоть посреди колонии сусликов-евражек!), вокруг него образовывалась как бы мертвая зона – никакого шевеления-шебуршения, даже новых следов утром на песке не обнаруживалось! Несколько раз Семен умышленно оставлял на земле кусочки мяса и рыбы – ночью никто к ним не притрагивался, и лишь на рассвете утаскивали вороны. «Ну, что ж, – сказал Семен, когда понял, в чем тут дело. – Спасибо, котик, за заботу».
   Медленно, но неуклонно продвигался Семен в глубь горной страны. Долина то сужалась до нескольких сотен метров, и приходилось активно бороться с течением, то расширялась на несколько километров, и основной проблемой становился выбор лучшей протоки, чтобы не оказаться на мели. Никаких особенных заломов или завалов в русле не встречалось, однако было заметно, что уровень воды все-таки остается значительно выше нормы. Почти все время Семен видел лишь прибрежные заросли да вершины дальних сопок за ними. Впрочем, иногда открывались и ближние склоны. Там, где они были свободны от леса, изредка можно было разглядеть фигурки пасущихся животных. В общем, создавалось впечатление, что живности тут, конечно, меньше, чем в степи, но все равно немало, а вот люди отсутствуют совершенно. «С другой стороны, – гадал Семен, – они, конечно, не обязаны афишировать свое присутствие. Или, может быть, после всех зимне-весенних катаклизмов стараются держаться подальше от большой воды».
   Добытого мяса с учетом «подножного корма», которым Семен не брезговал, хватило дней на десять. Когда стало ясно, что оставшиеся вялено-копченые куски будут съедены раньше, чем окончательно стухнут и заплесневеют, он вновь начал рыбачить. Сначала он просто тянул за лодкой леску с наживкой в надежде поймать гольца. Дважды это ему удавалось, правда, вторая рыбина оказалась совсем маленькой, и ее хватило только на ужин. Потом несколько дней подряд вообще ничего не попадалось, не было даже характерных всплесков в русле, и Семен решил, что гольцов тут просто нет – кончились. Заниматься активной рыбалкой не хотелось, но продукты кончались неумолимо, и надо было что-то делать. Однажды недалеко от места ночевки он обнаружил толстый трухлявый ствол дерева. Содрав зачем-то здоровый кусок коры, он углядел под ним с полдюжины толстых белесых личинок, размером чуть меньше мизинца. Некоторое время Семен прикидывал, нельзя ли их употребить в пищу – наверняка в них полно калорий и витаминов. Потом решил, что, пожалуй, нельзя, поскольку уж больно противно они выглядят. Тем не менее отказываться от этого «дара природы» не хотелось, и он придумал другой способ его использования.
   Найти не слишком тяжелую, но крепкую с виду палку метра три длиной оказалось нетрудно. Отрезать нужный кусок от своей лески Семен, конечно, не стал, а обмотал излишки вокруг удилища. Очень долго пришлось повозиться с привязыванием костяного крючка, поскольку лишиться его совсем не хотелось, а ушко у него отсутствовало. Он вовсе не был уверен, что поплавок ему нужен, однако на берегу валялись два больших пера какой-то крупной птицы, и Семен решил их использовать – опалил на огне, обмотал ниточкой сухожилия и прикрепил к леске примерно в полутора метрах выше крючка. Наличие поплавка давало возможность удлинить леску до предела, при котором ее можно будет забрасывать. «Вспомним детство золотое, – ухмыльнулся Семен, разглядывая свою снасть. – Очень похоже на то, что мы, будучи совсем малышами, пытались изобразить, подражая старшим. Впрочем, у нас тут – в каменном веке – клюет и не на такое. Чем, как говорится, черт не шутит, пока Бог спит. В лучшем случае не будет ничего, а в худшем – останусь и без крючка, и без лески. Попробовать на вечерней зорьке или уж оставить до завтра?» До темноты время еще оставалось, и Семен решился. Он соорудил из бересты кулек, сходил к бревну и набрал пару десятков личинок, загрузился в лодку и стал выбираться на открытую воду.
   До нее было добрых полсотни метров сквозь заросли какого-то растения, похожего на камыш. Удаляться от его границы Семен не стал, чтобы не оказаться на сильном течении, а поднялся на сотню метров выше и опустил в воду якорь. Личинки оказались сопоставимыми по размерам с габаритами крючка, так что вполне годились в качестве наживки.
   Семен раз за разом забрасывал удочку и сплавлял поплавок то справа, то слева по борту, но ничего не происходило. Личинка оставалась целой, невредимой и даже живой – слегка шевелилась. «Ах, какая наживка – сам бы ел, а никто не желает! Что тут за река такая?! Хоть бы ерш клюнул или бычок какой-нибудь. Впрочем, бычков можно было и с берега ловить…»
   Через некоторое время он приподнял якорь, подождал, пока течением снесет лодку чуть ниже, и вновь опустил его на дно. Снова закинул…
   Клюнуло на третьем забросе – хорошо, красиво, можно даже сказать, классически! Семен дождался, когда поплавок плавным потягом уйдет под воду, и обратным движением выполнил подсечку – все по науке!
   Рыбина оказалась очень удачной – не большой и не маленькой – сантиметров 25–30 длиной. С крючка она сорвалась уже будучи внутри лодки, и на нем осталась пожеванная, но, в общем, почти целая личинка. Рыбину Семен кое-как ухватил, пристукнул головой о шпангоут и стал рассматривать. Рассмотрел и радостно рассмеялся: «Господи, да ведь это же окунь! Самый обычный окунь – колючий и полосатый! Крупный, конечно, но не чрезмерно – в пределах нормы».
   Боясь спугнуть удачу, Семен насадил свежую личинку и вновь забросил, стараясь попасть в то же место. Ждать пришлось долго – минут пять!
   «…Третий… Пятый… Восьмой… Стоп, нельзя считать добычу – дурная примета! Еще один! И еще! И… блин, сорвался! Ща-а-ас!»
   Свежих личинок он насаживал, лишь когда крючок оставался почти голым…
   Глушить, обездвиживать добычу было некогда, и окуни бились в лодке, прыгали, стучали по бортам хвостами, пачкали их чешуей и слизью. «Сейчас, сейчас я вами займусь, – бормотал Семен, закидывая очередной раз удочку. – Сейчас клев кончится – такое долго не бывает, – и займусь!»
   Промежутки между поклевками действительно стали удлиняться, а потом и вовсе самое уловистое место сместилось далеко за корму, так что удочку приходилось держать на вытянутой руке. «Ч-черт, стая отходит! – переполошился Семен и стал выбирать якорную веревку. Он спустился метров на пять ниже по течению, вновь положил камень на дно и забросил удочку. – Есть! Ого, какой красавец!»
   Срывался примерно каждый третий. Главное – вовремя подсечь – не раньше и не позже – вот так!
   Через какое-то время клевать вновь стало хуже, Семен еще немного сплавился вниз, и опять пошло – ух!
   Тем, кто провел детство с удочкой в руках, тем, кто насаживать червяка научился раньше, чем писать буквы, не надо объяснять, как это бывает. Остальным же этого не понять…
   Поклевки стали реже, а окуни – крупнее. «Вот это да! Только срываются, гады…»
   Срывы шли один за другим, и Семен скрипел от досады зубами. А тут еще на его глазах здоровенный окунь выпрыгнул из лодки. Семен попытался подхватить его на лету, но, конечно, не смог. «Да что же такое?!» – негодовал рыбак, насаживая очередную личинку. Насадил, забросил и вдруг…
   И вдруг понял, почему они срываются: потому, что он не вовремя подсекает. А подсекает он не вовремя потому, что уже почти не видит поплавка.
   «Все-все, пора завязывать! Жадность, как говорится, фраера сгубила! Ну… Если только еще один раз – последний!»
   И он забросил. А потом еще раз. И еще…
   Пойманные окуни бесились в лодке, постепенно затихая. Семен сидел и озадаченно оглядывался по сторонам. Вокруг было темно.
   «Вот это я попал… А на небе, похоже, сплошная облачность. Вот это да-а… Такое, помню, со мной было на Куйбышевском водохранилище – кажется, после Девятого класса. Заплыл далеко от берега, вечереет, а тут подлещики начали клевать. Целую неделю до этого не клевали, а тут начали. Ну, увлекся… Потом, пока к берегу греб, стемнело, и оказалось, что этого самого берега я не вижу – куда плыть?! И никаких ориентиров! Хорошо, у меня с собой фонарь дальнобойный имелся, так я лучом сумел прибрежный обрыв нащупать. Но страху натерпеться успел. А тут что делать? Ведь тогда мальчишкой был, а теперь?! Вот что значит азарт: все понимаешь, а остановиться не можешь. На фига мне столько рыбы?!»
   Попытка протолкаться к берегу сквозь камыши закончилась вполне предсказуемо – лодка застряла в зарослях. Поскольку течение в них отсутствовало, вскоре Семен начал всерьез сомневаться в том, что он точно знает, в какой именно стороне ближайший берег. В общем, попал… «Что же такое со мной случилось, а? Ведь нарыбачился за свою жизнь сверх всякой меры. Трижды попадался рыбнадзору и штраф платил, правда символический. А уж сколько рыбы засолил-закоптил-завялил?! И вот поди ж ты… А – клюет! Причем не какой-нибудь хариус или мальма озверелая – окунь, тот самый, который из детства, которого с дедом на Оке ловил. Только покрупнее, конечно. Ох-хо-хо-оо, ведь придется тут до рассвета сидеть!»
   Было это, конечно, ужасно обидно, некомфортно и противно, но не смертельно. Если не считать пойманной рыбы, лодка была практически пуста: запасное длинное весло и свернутая в рулон шкура, на которой Семен сидел. Это все-таки лучше, чем ничего…
 
   Утром Семен, пихаясь длинным веслом в вязкое дно, кое-как вывел лодку на открытую воду. Над рекой висел туман, подсвеченный лучами встающего солнца. Семен осмотрелся, горько вздохнул и тихо опустил в воду якорь. Потом трясущимися от утреннего озноба пальцами стал насаживать на крючок предпоследнюю личинку: «Ну, всего один заброс – и домой!»
 
   Надо сказать, что ловить окуней оказалось гораздо приятней, чем употреблять их в пищу. Нет, они, конечно, оказались совсем недурны на вкус, особенно в печеном виде, но кости! Одно дело, если хочешь полакомиться, и совсем другое, когда нужно набить брюхо. Это же не еда, а сплошное мученье! Дело кончилось тем, что в горле у Семена застряла маленькая топкая косточка. Жить она мешала не сильно, но жутко раздражала и отравляла жизнь в течение нескольких дней. Тем не менее окуней Семен упорно варил, жарил и пек, пока они не кончились – закон джунглей суров: добыл, значит, должен съесть! Когда он доел последнего, то дал себе торжественную клятву никогда больше такую дрянь не ловить.
   Питаться, однако, чем-то было надо. Работая веслами, Семен присматривался к прибрежным зарослям и время от времени десантировался на берег – заниматься собирательством. Как-то раз он наткнулся на целую плантацию жимолости. Темно-фиолетовые, почти черные ягоды размером с некрупную виноградину, были переспелыми, и половина их уже лежала на земле. Семен диким ревом пугнул молодого бурого медведя, пасшегося с краю, и принялся набивать собственный желудок. Вкус был восхитителен, особенно для человека, давно отвыкшего от сластей. Слава богу, это оказалась не та жимолость, которая сильно горчит, а родная «северо-восточная», напоминающая по вкусу голубику, только лучше.
   Когда плантация была опустошена, а желудок набит так, что стало страшно нагибаться, Семен с горечью подумал, что медведя-пестуна надо было не пугать, а пристрелить в упор из арбалета: мясо есть все-таки нужно, а где его взять? Он попытался идти по следу зверя, но, разумеется, почти сразу его потерял. При этом ему пришла в голову еще одна грустная мысль: переспелые ягоды однозначно свидетельствуют о том, что лето перевалило за середину, а возможно, уже и кончается – не зря же и листья уже желтые кое-где появились.
   В другой раз Семен высадился там, где склон сопки подходил довольно близко к руслу – ему показалось, что он видит что-то знакомое. Он не ошибся – это оказались заросли орешника. Орехов – обычных, лесных – было море. Семен возликовал, рассчитывая сделать запас калорийного продукта, который может храниться сколько угодно. Как оказалось, радовался он напрасно, поскольку орехи были недозрелыми. Нет, есть их уже было можно – и грызть легко, и на вкус ядрышки весьма приятны, но при такой стадии спелости, как знал Семен, после высыхания они обращаются в ничто. Так что пришлось ограничиться набиванием карманов.
   На мягкой сырой земле, присыпанной прелой листвой, Семен обнаружил признаки раскопок и массу следов, которые он определил как кабаньи. Он немедленно зарядил арбалет и крадучись (как ему казалось) стал бродить по лесу, всматриваясь в кусты. Никаких кабанов он, конечно, не встретил, зато наконец понял, что находится не в таежных зарослях, а в настоящем лесу, где растут березы, клены, дубы и еще какие-то теплолюбивые деревья, которые если и встречаются в средней полосе, то на самом ее юге. «Однако получается, что я действительно изрядно продвинулся на юг. Или, может быть, горы, хоть и невысокие, прикрывают данный район от северных ветров, и в закрытых долинах образуются этакие оазисы?»
   Дважды Семен высаживался, разглядев на открытых пространствах пасущихся животных. В первый раз это были лесные олени с красивыми рогами, точнее, олень-рогач и несколько самок. Они исчезли из виду гораздо раньше, чем Семен приблизился на расстояние прицельного выстрела. Второй раз ему повезло больше: шесть баранов во главе с самцом, украшенным массивными закрученным рогами, стояли на каменистом склоне и с интересом его рассматривали – похоже, опасности снизу они не боялись. Было довольно близко, и Семен решил использовать непристрелянный болт. И, разумеется, лишился его безвозвратно – попавший в камень наконечник разлетелся вдребезги. К счастью, животные дали охотнику возможность перезарядить оружие. К счастью – не для себя, конечно.
   Стрелять пришлось в того, который стоял удобнее всех, а тот оказался далеко не самым крупным. Семен смог его, не разделывая, взвалить на плечи и, кряхтя и матюгаясь, дотащить до берега. Свежевать тушу вдали от воды ему не хотелось, поскольку была она изрядно разворочена попавшим в лопатку болтом и, кроме того, добрый десяток метров прокатилась вниз по склону. О том, что творится под шкурой, не хотелось даже думать.
   Дни шли за днями – иногда сытые, иногда голодные. Стало встречаться довольно много птиц – в основном уток и гусей. Семен набрал в лодку камней подходящего размера и по временам развлекался, метая их в уток. Двух он даже сумел подранить, а потом добить веслом. В другой раз он смог подбить на берегу сразу трех куропаток. Это, вероятно, были птенцы, появившиеся весной, но уже почти сравнявшиеся по размеру с родителями. Впрочем, те тоже были значительно мельче страусов – полакомиться можно, а наесться нет. Там, где позволяла обстановка, то есть имелись в наличии ямы или просто глубокие места, Семен закидывал на ночь леску с большим крючком, на который насаживал живую лягушку, просто кусок рыбы или мяса. Дальний конец он привязывал к какому-нибудь плавучему бревну или к борту лодки. Обычно к утру наживка бесследно исчезала, однако однажды леска вытягиваться не захотела, и это оказался не зацеп, а вполне приличная усатая и толстая рыбина килограммов шесть-семь весом. Семен ее одолел без особого труда и решил, что это сом или налим – ни тех ни других он раньше никогда не ловил и видел лишь в магазине.
   Он думал, что ведет трудную жизнь один на один с дикой природой. Однако выяснилось, что все это было, по сути, многодневным отдыхом, и настоящие трудности еще только грядут. С каждым днем долина становилась уже, горы выше, а течение быстрее. Борьба с ним выматывала силы и расстраивала психику: Семен все чаще задавался вопросом, куда и зачем он плывет, и что будет делать, когда наступит зима.
   В конце концов он решил сменить тактику. Там, где позволяли условия, он сидел в лодке и греб. Как только трудозатраты становились слишком высокими для еле заметного результата, он подгребал к берегу, вылезал и продвигался дальше пешком, толкая лодку перед собой или волоча ее на веревке. «Есть такой способ, – кряхтел он, – мы его в институте на занятиях по технике полевых работ осваивали. И у Джерома в „Трое в лодке…» он описан – „на бечеве" называется. Только в эту игру нужно играть втроем и, желательно, с участием лошади. Грубо говоря, это делается так: один сидит в лодке и отгребается от берега, другой по этому берегу идет и тянет за веревку лодку вверх по течению. А третий болтается посередине и при помощи палки и мата перемещает бечеву через прибрежные кусты и камни. Собственно говоря, достославные бурлаки на Волге примерно тем же самым и занимались. В общем, как ни крути, а „в одну харю" никак».
   Нет, кое-что получалось – иногда даже со скоростью километра три в час, но при этом приходилось самому идти по колено в воде, рискуя поскользнуться, споткнуться или заработать насморк. Тем не менее Семен решил, что с лодкой не расстанется до последней возможности – мысль оказаться в лесу даже без такого скудного снаряжения вызывала содрогание.
   К середине того дня он продвинулся в лучшем случае на десяток километров и, вконец измученный, решил устроить перерыв – сходить в лес попастись. Семен надел сухие мокасины, вооружился посохом (тащить арбалет ну никак не хотелось!) и полез через кусты на склон. Ничего путного там не обнаружилось, кроме голубики. Она была уже вполне спелой, но ее концентрация оставляла желать много лучшего. Семен ползал на коленях в низком кустарнике, отправлял в рот ягоды и пытался размышлять о чем-нибудь приятном и отвлеченном: «Вот ведь интересно: считается, что в лесах, истоптанных грибниками и ягодниками, грибов и ягод значительно меньше. Каждый городской грибник мечтает попасть в места, куда никто больше не забирается. А оказывается все наоборот. Опыт жизни „в том" мире свидетельствует однозначно: дикая, нетронутая природа к излишествам не склонна. Взять, скажем, мой любимый Город: на окрестных сопках (зная места, конечно) набрать ведро брусники за несколько часов вовсе не подвиг – дело обычное. А ведь там народу каждую осень шатается – будь здоров сколько. С другой стороны, не раз же приходилось встречать осень в местах, людьми практически не посещаемых. Брусника там была – кое-где брусничники по террасам на многие километры, – но собирать ягоды никто из наших даже не пытался, поскольку их концентрация слишком низка. Одно дело грести горстями, и совсем другое – рвать по одной-две штучки. То же самое и с грибами: из пригородных лесов в хороший год люди тащат переполненные корзины, а в «ненаселенке» я за десять лет ни разу не встретил места, где их вообще стоило бы собирать и запасать – их просто слишком мало. Наверное, так пригородные биоценозы реагируют на человеческое давление – повышают продуктивность до ненормального уровня. Вот, скажем, здесь эту несчастную голубику, кажется, никто никогда не собирал, даже медвежьих следов не видно – глухомань, блин!»
   В конце концов он набил себе оскомину и решил это дело прекратить – уселся на камень и принялся оглядывать окрестности. Ничего нового он не увидел – все те же поросшие лесом склоны. Растительность, правда, не «северо-восточного» облика, а какого-то смешанного, но Семен к нему уже привык: «Собственно говоря, ведь пресловутая „мамонтовая фауна" тоже представляет собой дикую смесь южных и северных животных. Через тысячи лет ареалы распространения, скажем, овцебыков и сайгаков будут разделены тысячами километров и несколькими климатическими зонами, а здесь они пасутся рядом…»
   В этом красивом, но однообразном пейзаже взгляд зацепился за некую странность – один из дальних распадков выглядел как-то не так, как остальные. Семен стал всматриваться с применением известных ему способов обострения зрения – сквозь кулак, щель между пальцами, с оттягиванием к виску уголков глаз. Все эти ухищрения, придуманные близорукими очкариками, бинокль заменить, конечно, не могли, но все-таки.
   Итог наблюдений был многосмысленным: скорее всего, там дым. А дым – это люди. Значит, надо идти туда. Или наоборот, быстрее сматываться, пока не заметили. Что вернее? Сейчас середина дня, расстояние по прямой километра два…
   Семен поднялся, пощупал карман с ножиком, покрутил в руках посох, пытаясь быстренько вспомнить изрядно подзабытые приемы, вздохнул, ругнулся и… зашагал вниз – в направлении дыма.
   Разумеется, расстояние в два километра он преодолел не за двадцать минут. К тому же внизу, в долине, которую нужно было пересечь, он чуть не завяз в болоте – помимо того что выглядело оно отвратительно, от него еще и сероводородом воняло со страшной силой. Болото он обошел, умудрившись не потерять направления, и вскоре оказался в русле крохотного ручья – кажется, он тек из того самого распадка. Семен двинулся вверх по течению и вскоре обнаружил, что вода в ручейке имеет какой-то ненормальный белесый оттенок и при этом странно попахивает. Пройдя вдоль русла несколько сотен метров, Семен догадался-таки сунуть руку в воду.
   Вода оказалась теплой. Во всяком случае, ощутимо теплее, чем ей положено быть в нормальных условиях. «Ну, вот, – расстроился Семен, – все ясно, и дальше можно не ходить. Никаких людей, никакого дыма тут нет. Впрочем, любопытно…» Назад он, конечно, не повернул – ученые, как и сотрудники госбезопасности, «бывшими» не бывают.
   То, что Семен увидел, вероятно, являлось следствием одного из недавних землетрясений: довольно «свежая» (не заросшая ни мхом, ни кустами) крупноглыбовая осыпь, в нескольких местах которой из-под камней пробиваются струи вонючего пара. С проявлениями современной вулканической активности Семен по роду своей былой деятельности не сталкивался. Всякие там гейзеры с фумаролами видел только на картинках и по телевизору, да, признаться, и особого интереса к ним не испытывал. Впрочем, понять природу данного явления смог бы, наверное, любой старшеклассник: там, под камнями, – трещины, уходящие глубоко в недра земли, по ним к поверхности поднимаются горячие растворы и пар. В общем, данное место на Долину гейзеров не тянет – так, нечто вроде термального источника.
   «Ну, и какая от всего этого может быть польза? – размышлял Семен. – Может, эта мутная дрянь, которая сочится из-под камней, обладает целебными свойствами? Что-то не похоже – окрестная растительность выглядит не буйной, а, наоборот, подавленной и загибающейся. Кусты вообще стоят голыми, если не считать белесого налета на ветках. Соорудить здесь гидротермальную электростанцию и зажечь первую в мире „лампочку Ильича"? Ага, как же… Или построить фазенду с паровым отоплением? Черта с два тут что-нибудь построишь – и находиться-то рядом невозможно: уже в горле свербит, поскольку пары раздражают слизистую оболочку. Тут явно полно каких-то сернистых соединений, а они, как известно, разъедают все на свете. Может, тут и сера самородная есть?»