Щербаков Александр. Кукушонок

рыжим волосом. Над брюхом высилась жирная грудь в тех же рыжих зарослях.
Только дремучий хам способен выставлять На всеобщее обозрение такую
безобразно раскормленную тушу. Я поднял взгляд выше и увидел огромную
харю, расплывшуюся в приязненной улыбке. Харю, никого мне не напоминавшую.
- Не узнаешь, - огорчилась харя. - Я пыхчу, я на их сторону монету
кулями валю, а они прохлаждаются и не изволят помнить. Эх, ты! Небось я
твое имечко день-ночь шепчу. Не икалось? Вижу - не икалось. Нехорошо. Где
ты сыщешь на свете еще одного такого порядочного человека, как я? Ведь мы
с тобой договорились на честное слово, без никакой бумажки, я тоже мог бы
забыть. Мало что не забыл - ищу товарища по всему свету, себя не жалею, от
дела отрываю. Нахожу, а тот смотрит, глазами лупает - извиняйте, мы с вами
не знакомы. Нехорошо. Ну, припомнил?
- Извините, не припоминаю, - сказал я, хотя припомнил.
Но так не хотелось припоминать!
Покончено с этим, давно покончено. Нечего подсовывать под меня фитили
из прошлого! Прошлого нет.
- А ты припомни. Алюминий, знак вопроса, тире, плюмбум, знак вопроса.
Славная была шкода! Я на этой шкоде до сих пор держусь. И ты держишься.
Ведь ты в доле! Ну!
- Мазепп, - неохотно выговорил я.
- Ну. Только для ближайших друзей, которых у меня не осталось. Только
ты. Только для тебя я по-старому Мазепп.
Он даже всхлипнул.
- Ты как здесь оказался?
- Ха! Ты забыл, что такое Мазепп. Во у меня рука!
У меня перед носом закачался жуткий конопатый кулачище все в той же
рыжей шерсти.
- А в ней "Марс-Эрликон". Когда такая рука и в ней "Марс-Эрликон",
разве есть место, куда Мазепп не войдет в свой полный размер? Гляди!
В кулаке неведомо откуда оказалась бутылка. Кулак напрягся - бутылка
хрустнула.
- Во! Видал?
Старый школярский фокус. Между бутылкой и ладонью закладывается камушек
острым ребром к стеклу.
- Я тоже так умею. У тебя еще бутылка есть?
- Есть. У меня для тебя все есть. Каждая десятая бутылка мира - твоя.
По уговору. Но об этом после.
- Не сори битым стеклом на пляже, не будь свиньей. Подними и отнеси в
мусорный бак.
- Для этого у меня есть мартыхан. Но, чтоб ты знал, как я тебя лю...
Вот! Для друга, для дела Макс-Йозепп сделает все!.. Он трудящий человек,
он не белоручка... Трудящему человеку никакой труд не в обиду... Хоть там,
хоть тут, хоть где...
Пока он, булькая речами, собирал осколки и ходил к мусорному баку, я
мучительно соображал, как мне себя вести и что все это значит. И ничего
толкового не сообразил.
- Порядок! Порядок у Макса-Йозеппа. Всегда был, всегда есть, всегда
будет. Сейчас Макс-Йозепп макнется в это сусло, раз уж выпал ему такой
"дженерал", а потом мы с тобой поедем и я покажу тебе одну штуку. Идет?
- Пошел к черту!
- Непременно пойду. Все мы пойдем. Все мы грешники, и Макс-Йозепп тоже
грешник. Но он желает быть настоящим грешником, чтоб и в пекле его
уважали. Едем, светик, - не пожалеешь. Ты втравил Макса-Йозеппа в эту
историю, без тебя он ее не расхлебает. Помоги. Ты должен. Как между
честными людьми.
- Мазепп, я инвалид. Понимаешь? Инвалид. Кто бы мне помог!
- Знаю. Я все про тебя знаю. Я знаю про тебя больше, чем ты сам. Чтоб
ты не сомневался, я тебе скажу. Дурацкая конюшня, где ты сшиваешься, давно
бы прахом пошла, если бы не деньги Макса-Йозеппа. Я тебя не трогал, я
платил и не возражал. Но приперло, и ты мне понадобился, ты, только ты и
больше никто на свете. И придумал Макс-Йозепп, как весело устроить нашу
встречу - организовал увод лошадки, при которой ты хлопотал. Он думал, ты
поедешь за ней хоть на край света и там мы встретимся. И мне так было бы
удобней, и ты бы развеселился, как я вручил бы тебе лошадку, и все пошло
бы ах как славно. А ты не поехал. И вот я к тебе с повинной. Захочешь -
бери свою четвероногую обратным рейсом. Но прежде выслушай Макса-Йозеппа
там, где ему удобно. Солома, а?
- Слушай, Мазепп! Ты... ты не имел права! Кто тебя просил печься обо
мне! Я тебе не игрушка! Я...
- Пустые твои слова. Макс-Йозепп их не слышит. Всякий человек имеет
право печься о другом. Я не играл с тобой. Ты хотел своих лошадей - ты их
имел. Ты не любишь Макса-Йозеппа - не люби. Но я прошу помощи. Помоги
трудящему человеку и езжай обратно к своим скотам, если скоты тебе милей.
Хотя тут ты идешь против Бога. Богу было скучно со скотами, и он выдумал
людей. Тебя, меня и других. Идти от людей к скотам значит идти против
Бога, это говорит тебе трудящий человек. Он ничего не украл, он все добыл
сам. И если ты не поможешь ему, ты будешь неправ. Думай, а я пошел.
Он купался. Эта рыхлая туша была нелепа и в воде. Он не умел купаться.
Некогда было ему учиться - он рубал свой вольфрам-рений, который Земля
рвала у него из рук. Злясь, брюзжа и кряхтя, выводила ему сумму прописью,
но никогда, никому не пришло в голову сказать Максимилиану Йозеппу
Ван-Кукуку "спасибо" от имени цивилизации, жрущей металлы. А я? И я туда
же?..
Когда он вылез из воды, я сказал ему:
- Мазепп, что тебе надо? Не темни, объясни толком.
- По дороге! - алчно выдохнул он.
- По дороге куда? На "звезду"?
- Ха! На "звезде" Макс-Йозепп справляется сам. Ближе, чем ты думаешь.
Без перегрузок и невесомостей. Пошли!
- Дай штаны-то натянуть.
- Черт с ними, со штанами! Все штаны мира...
Он осекся и махнул рукой.
- Я знал. Ты человек. Бери штаны, на все прочее плюнь. Фирма платит. Не
фырчи - не я, а фирма. Вонючая деньга нищих духом, цена этой братии -
фиг-ноличек, если нет моих рук и твоей головы. Давай!


Я не верил своим ушам. Не было этого, это кто-то другой придумал и
валит теперь на мою голову. Втемяшивает мне чужое прошлое. То, что я не
делал и не говорил.
Десять лет мингер, поверивший в мою идиотскую выдумку, долбал свою
"звезду", пока не добрался до одной из обозначенных мною пазух. Все было
не так, просто, как хочется об этом писать. Комбинациям не было числа, но
в результате на "звезду" доставили оборудование, которое и пазухи эти
точно засекло, и вдвое ускорило прогрызание штольни. Лет пять тому назад
мингер по приборам прошел границу фаз и вырубил первый полукубометр
желанного металла. Расколупал его на маломерные образцы, по всем правилам
упаковал и отправил на анализ.
Само собой, не в Кавендишскую лабораторию. У вольных старателей есть
свои ученые притоны, и трудятся там не менее классные специалисты. В мою
сказочку про "снулый уран" они ни на секунду не поверили. Но отчего ж не
посмотреть, чем набита эта редкостная вольфрамовая капля? Тем более что
проходка штольни с лихвой окупалась тем, что из нее вытаскивали, и сам по
себе истово рвался в дикий металл какой-то кретин-энтузиаст. И пресловутый
"ванкукукиш", смешки смешками, а был растерзан и допрошен самым
доскональнейшим образом. И грянул гром: он оказался практически чистым
ураном-235 во всех отношениях, кроме одного: "ванкукукиш" был
нерадиоактивен.
Моя (моя!) выдумка о "снулом уране" в один миг превратилась из
безграмотного вранья в смелую, блестяще подтвердившуюся научную гипотезу.
Я в это время терся по мелочам и знать не знал, что сделался
авторитетной личностью. Настолько авторитетной, что мне был посвящен
семинар, на котором был заслушан доклад о моем героическом прошлом и
никчемном настоящем. Солидные деловые люди тщательно рассмотрели вопрос,
стоит ли мне дальше жить. Учли, что при моем-то здоровье и утруждаться
особенно не придется. Провели тайное голосование и большинством в один
голос дозволили мне жить дальше. Здрасьте, пожалте, - этакое благородство
проявили, уж не знаю, чем отблагодарить.
Мысленно поздравив меня с таким блестящим успехом, тайная ученая братия
вернулась к своим меркантильным заботам.
"Звезда Ван-Кукук" могла поставлять на Землю уран в неограниченном
количестве хоть сто лет. Но кому и на что нужен "снулый уран"? Уран нужен
бодрствующий, на подхвате. Так не изволят ли господа ученые изобрести
способ растолкать соню и заставить его работать так, как, самоизводясь,
жарко трудится его брат-близнец? И господа ученые взялись за дело.
И вся эта змеиная свадьба, заткнутая мятым пипифаксом алхимическая
колба с кипящими мозгами - вальяжно подрагивала на горбу
одного-единственного человека, моего славного битюга, который ничего об
этом не знал, копошился в металлической щели где-то за орбитой Марса и, по
горло в собственных отходах, рубил аккуратными полукубометрами чудесный
"ванкукукиш". Рубил и свято верил, что стоит собрать двух-трех умных
ребят, тряхануть любую на выбор глыбу и - вот оно, старательское счастье!
Хочешь личные висячие сады - на висячие сады; хошь причал, мощенный
лобанчиками, - на причал; хошь умереть со скуки и назавтра воскреснуть - и
это тебе обеспечат, да еще спросят, в каком виде желательно воскреснуть. В
виде белого лебедя с алмазной короной? - пожалуйста! Кретинизм, чистой
воды кретинизм! Битюжьи грезы!
Гужует битюг свои тонны, гужует, а искушение растет. Сон на сон и еще
на сон - получается на ощупь вроде близкой яви. И притом лучшие годы
вот-вот изойдут - не воротишь.
И срывается с места честной старатель мингер Максимилиан Йозепп
Ван-Кукук, несвычно молотит враздробь золочеными крылышками, подгребает к
матери-планете и бухается мешком в подставленное кресло. Бухается,
ошарашенно башкой вертит, подлокотнички щупает, не золотые ли. И слышит:
был бы ваш уран ураном - и подлокотнички были бы золото-золотом. А так -
извините, скажите спасибо, что не в луже сидите. И до лужи вам, мингер,
совсем недалеко: спит ваш снуленький и просыпаться не собирается. Как ни
бьемся, нам его не разбудить.
И взвыл мингер, и всех - по-старательски, с гибами-перегибами, на все
боки. Дураки вы все и жлобы! А где ж он, мой единственный, мой
взаправдашний компаньон, друг десятипроцентный, который все это наворожил,
над которым вы десять лет хиханьки строили, пока сами перед ним не
облажались? Вы головы? Вы не головы, на таких головах у павианов хвосты
растут. Он голова! Он за всех вас все понял и сообразил, что к чему. Я
ваши дипломы из рамочек повыдеру, все ваши отчеты из сейфов повытряхну, и
вы сами, вы только на то и годитесь, скатаете из них надобный рулончик,
нет, два рулончика, на всю жизнь их хватит мне и милому дружку
десятипроцентному, подать мне сюда рапорт, где он, что он, каково
живет-радуется и так ли вы его опекали, как было вам сказано!
И попер на дружка мингер, сгреб в объятия, облил слезой дружочков
траченый ливер и взмолился; "Расколдуй, что наколдовал!"
Повез он дружка в незнамые горы, дремучие леса, а там стоит избушка на
курьих ножках. Внутри - печки-лазеры одна в другой дырки пекут,
суперпроцессоры хлам на полках переставляют, а на пороге, встречая дорогих
гостей, согнулся в полупоклоне подпольный доктор наук и тутошних
крыс-пауков, муфлонов-куланов заправила, их долботронство Недобертольд
Шварц, а при нем супруга его Элиза.
Побродил друг десятипроцентный по избушке, об то споткнулся, об се
шишку наставил, и говорит он битюгу своему дорогому таковы слова:
"Мазеппушка ты мой любезный! Что б тебе сразу меня кликнуть - вмиг бы мы
это дело с тобой разморочили, а теперь так просто не выйдет: растащили
нашего снуленького по крошечкам-трепетушечкам и каждую крошечку в такую
дрянь закутали, что руки опускаются и шум в башке, как у столетнего
юбиляра наутро после честного пира. Ну, да ничего, не съест нас свинья,
помогу я тебе, и славную бульку мы отчубучим".
Стал друг десятипроцентный посреди пустыни Рассахары и шепнул
повелительным шорохом: "А ну, крысы-пауки, муфлоны-куланы, снести мне
тотчас сюда все крошечки-трепетушечки нашего снуленького и соорудить
двойную тетрадуру так, чтобы нижняя тетрадура в землю целиком ушла
вершиной вниз, а верхняя в небеса возвысилась. Вот я вам на обороте
кабацкого счета эскизец прикинул, так чтобы у меня все было в точности по
нему!".
Перепугались крысы-пауки, муфлоны-куланы так, что потрудились на славу,
всего снуленького, что был растрясен, в одно место собрали и веленые
тетрадуры соорудили. И сами изумились тому, что вышло, поскольку наружная
тетрадура получилась в натуре размером с пирамиду Хеопса. И в соображении,
что у них другая такая хеопсина в землю уходит и не видна, заробели
маленько, посчитав, сколько ж это преславный битюг там, на "звезде", в
одиночку копытом нарыл.
"А теперь, - молвил друг десятипроцентный, - отойдите все в стороны и
станьте в кружок при тетрадурах. И ждите, поскольку мне надо свою
волшебную палку зарядить. Довольно и глянуть на меня, чтобы понять: дело
это не простое и нуждается в глубокой задумчивости".
И впрямь. Вид у него ветхонький, до того стертый, что перед зеркалом
поставить страшно: как бы он целиком на отражение свое не ушел. Отошли в
сторонку крысы-пауки, муфлоны-куланы, расселись в кружок и стали ждать.
А десятипроцентный разделся донага, сел в позу лотоса перед хеопсиной и
начал сосредоточиваться.
Три дня и три ночи сосредоточивался он, а на рассвете четвертого гикнул
громким голосом и встал. И увидела почтенная публика, что он в полном
порядке, а палка его волшебная багровым огнем пышет и сама в дело
просится. Шагнул десятипроцентный и торкнул палкой тетрадуру. И тут же
проснулся снулый уран и мигом сделался из него уран натуральный, ни в чем
не сверхъестественный.
А поскольку при этом вышло, что его критическая масса в миллион раз
превышена, тут кы-ык жвахнуло!
И сделалась от того жваха в земле такая дыра, что стекло туда без
остатка море Средиземное, а потом и Карибское.
А в небе, напротив, сделалась такая дыра, что солнцу в тот день
восходить стало не на что. И только если очень приглядеться, маячили в
бездне той дыры две ма-аленькие звездочки. И вовсе то были не звездочки, а
то сам мингер Ван-Кукук и дружок его десятипроцентный в парообразном
состоянии уносились в сторону своей "звезды", при том барахтаясь и весело
беседуя.
- Что, Мазепп? - вопрошал десятипроцентный. - Разве я не здорово тебе
помог? Разве не славную бульку мы отчубучили?
- Да уж! - отвечал трудящий грешник Ван-Кукук. - И помог ты мне так,
что вовек больше помощь не надобна, и бульку мы отчубучили наиславнейшую!
А им всем - фиг-нолик, самая размало-микро-нано-пико-миникулка от того
компота "Калимантана сэлед", что, помнишь, мы когда-то на двоих вылакали.
Не журись, у меня там еще банка завалялась. И мы ее ради такого события
вскроем.


А третья дыра от того жваха, простым глазом не видимая, но самая
пекучая, сделалась в человеческом установлении, именуемом
"транснациональной системой промышленно-финансового кредита". И за вольное
обращение с этим установлением тени Мазеппа Ван-Кукука и дружка его
десятипроцентного приговорены к вечному ежедневному колесованию,
истоптанию и анафеме. Составить методичку для такой казни и изобрести
оборудование поручено их протодолботронству Недобертольду. За это ему
обещано повышение в звании.
При этом известии наши тени только ухмыльнулись. Мы-то знаем: до
скончания века будет изобретать Недобертоша, да так ни фига и не
изобретет.


"Здорово задумано!" - поддакивает битюг, а сам с консультантской подачи
готовит этой сказке совсем другой конец. Крысам-паукам, муфлонам-куланам
приказано: на рассвете четвертого дня, как встанет, как гикнет друг
десятипроцентный, всей кучей навалиться, палки волшебной лишить и
обеспечить почетные похороны. Палку же ему, битюгу, к ногам положить, а
тетрадуры обратно разобрать на мелкие кубики. С тем чтобы ему, битюгу,
кубики самому волшебной палкой торкать и торговать горяченькими, пока не
погаснет живое лукавство в очах битюговых.
Через малую печаль по дружку такой конец сулит битюгу великие радости.
Во-первых, не будет никаких жвахов и все обойдется тихо, как мыслилось и
делалось с самого начала. Во-вторых, система кредита, которая из-за
промедления в делах (копуша Недобертольд!) несколько передоена, перестанет
досаждать битюгу и получит свой процент. В-третьих, солидная торговля
поспособствует осуществлению битюжьих грез об островах и гуриях. Все это
слишком заманчиво для того, чтобы очень церемониться с дружком.
А ведь кубиками не только торговать можно, - только сейчас пришло мне в
голову.
Полсотни лет державы, кряхтя, разоружались, друг дружку договорами
путали и системами контроля. И полсотни лет сеть на сеть кидали, чтобы
никто и нигде ни-ни сквозь те сети до этих кубиков не дотянулся и не встал
над безоружными континентами в дамках на большой диагонали.
А дорогой мой битюг к этой позиции поближе других будет.
Ну, не он, так Недобертоша. Ну, не их долботронство, так кто-нибудь из
крыс-пауков, куланов-муфлонов, что вокруг колготятся и в данный момент об
этом вполне искренне и не помышляют. Раз такая возможность появится, не
может быть, чтобы кто-нибудь за ней не потянулся.
Так что дружку десятипроцентному есть над чем подумать, прежде чем
браться по избушке похаживать.
И знает дружок, чего от него ждут и в каких обстоятельствах он приходит
к инсайту. Даже само слово это знает. Сидя на конном заводе, книжечки
почитывал и прочитанное примерял не только к животным, но и к людям. А
после его неосторожных воспоминаний вслух - относительно обстоятельств в
курсе и битюговы консультанта.
Так что десятипроцентному надо быть готовым не к самому веселому
времяпрепровождению здесь в ожидании своих процентов. Давить будут.
Непременно будут.
Вероятно, сам битюг при этом деле будет как бы в стороне.
Похоже, я крупно влип.


А не рано ли вы труса празднуете, рыцарь, едва за круглый стол
севши-то?
И кто ж это нам в теплое гнездышко такое яичко-то подбросил, а?


С1 - 17:
Мазепка судорожно бдит,
Клыками впившийся в кредит.
Он без кредита был старатель,
А при кредите стал бандит.

(По ОИП процессор приравнял эти стихи к стихам ХИ-ИП, жившего 103 лет
тому назад, в современной полиреверберативной интерпретации, см.также
"Варьирование некорректное". Однако полуторачасовой поиск
варианта-прототипа оказался нерезультативен, что делает весьма
сомнительным тезис о непринадлежности данных стихов данному автору.)


А1:
- Не пора ли карты на стол? - говорю.
- Не то чтобы рано, - отвечает, - а ни к чему. Сам дорого бы дал, чтобы
кое-чего не знать, и мое твердое желание - тебя от этого оберечь. Так,
Наука?
Недобертольд сделал вид, что отсутствует духом.
- Есть такая фирма - УРМАКО. Добротная фирма, все, как надо, без фуфла.
Скажем, ты ее вице-президент. Ездишь, смотришь, говоришь с нужными людьми.
Транспорт и обслуга у тебя по категории "экстра". Как у меня. Имеешь
коробочку, "Кадуцей" называется. Включаешь последовательно с телефоном, и
полный порядок. Мечта. А, Наука?
Фон-Муфлон кивнул:
- Очень удобно.
- Вот. Он соврать не даст. И на первый раз ты катишь в Гуманистан.
Ведома тебе такая дыра?
- По карте.
- А теперь увидишь в натуре. Нищета - одни кальсоны на троих, и те
продаются. Однако имеют Центр ядерных исследований. Есть там у нас свой
человек. Ознакомишься с ходом работы. Вот Наука введет тебя предварительно
в курс. Вернешься - обмозгуем, стоит ли продолжать. Ясно?
- Неясно, - говорю. - Есть вопросы.
- Поверь Мазеппу, светик, три четверти из них лишние. На прочие
ответится. Главное, Мазепп тебе рад. И Наука тоже рад. Ты нам очень
поможешь.
На лице Недобертольда выразилась такая, с позволения сказать, радость,
что я был бы не я, если б не сказал:
- Солома.
А почему бы и нет?
Я не наивничек, не разумеющий, куда прет. Я зверюга, которую крепко
подшибло в драке. Решил, что шансов нет, отполз в сторонку, сгоряча
показалось, что так надо, что со мной покончено. Унижает поражение, но еще
больше унижает упрямство после нокаута.
Отполз - и понял: ринг освещен, зал во тьме, а на границе света и мрака
подшибленного ждет тоска. Ох и тоска!
И вдруг - шанс! Комбинация грошовая, ставки не мои, но - шанс! Омерзела
ведь тоска, так омерзела, что краше кинуться под колеса да ляпнуть по
наваливающемуся бамперу уцелевшей лапой.


Театральщина все это. Философия после дела. В тот момент я так не
думал. Я учуял, что меня спускают на доктора, что доктора трясет от одного
моего вида. Взыграла гордыня, и я попер на доктора.


Писать полезно.
Пока в памяти держал, не понимал. А написал - и вижу: тут-то я и дал
маху. Не в том, что попер, дурак, на умного, какой там Недобертоша умник!
А в том, что поступил, как хотелось битюгу. Ведь он как раз и имел в виду
одним моим видом и причастностью подхлестнуть Недобертольда, и я ему это
дозволил. А раз дозволил, значит, выполнил битюжью волю. А раз выполнил,
значит, по битюжьему разумению, он надо мной верх одержал в личной
встрече. А когда битюг решает, что одержал верх над человеком, жди беды.
Он, битюг, в руках у конюха-громилы не побывал, а я к нему с ухватками
ласкового. Бить надо было. С ходу бить, не откладывая, не раздумывая. А я
попустил.
При следующей личной встрече битюг попрет на меня, будучи уверен, что я
отступлю. И если я не отступлю, он будет наседать, наседать, пока не
выйдет драка насмерть.
И если повезет и верх будет мой, он будет подыхать, удивленный. Как же
так? Ведь я же слабее, ведь я же тогда покорность изъявлял! Стало быть, и
теперь должен. И вдруг такое!
Не-ет, так не годится, так не по-нашему, не по-битюжьи. С тем и помрет.
А если не повезет и верх будет его, я буду подыхать в полном сознании,
что получил по заслугам.
Такое вот лирическое средисловие.


Мы отлично съездили в Гуманистан. Мы - это я, клерк-магистр-бухгалтер и
Анхель-хранитель. Тот еще хранитель! Ступи я чуть вбок, от меня осталось
бы мокрое место. Я, как глянул на него, мигом это понял. Озлился на себя
дико, но куда денешься? Чую - не то, а что не то, еще и сам не знаю.
Выждать надо, сообразить, оглядеться.
Сцепил я зубы и вбок не ступал. Так что Анхель держался скромно, зыркал
себе по сторонам и не выставлялся.
Наш подрядчик чем-то там в Центре руководил, какой-то лаблаторией.
Установка, которую сооружали в Центре, предназначалась вовсе не для нас,
но подрядчик брался "нечаянно" заложить в нее наш образец, когда она будет
готова. В случае успеха установочку должно было порядком подрастресть, и
подрядчик заодно вел расчет, как свести ущерб к минимуму и сунуть концы в
воду.
Сроки расчетной части подрядчик соблюдал и выдал нам технические
требования на образец; несколько зерен снулого урана следовало в
определенном порядке запечь в металлическую матрицу. Глянул я на чертежик
- чуть язык не прикусил. Уж очень он напоминал вид строения "звезды
Ван-Кукук" на той достопамятной бумажонке, что я когда-то накарякал
Мазеппу - ведь сберег ее любезный мой битюг и мне предъявил!
А вот с установкой дело не ладилось. Не хватало какой-то требухи,
которая выпускается только в Сарабандии и только под строгим
правительственным контролем. Подрядчик намекнул, что неплохо бы нам
встрять и помочь. К такому обороту меня подготовили, и я ответил
неопределенно.
Мы обосновались в приморском городке. Весь этот Гуманистан - бесплодное
плато, которое обращается к морю двухсотметровым уступом, кое-где
расчлененным узкими извилистыми долинами, и городок был втиснут в одну из
этих щелей.
Контроль за иностранцами в Гуманистане жесткий, особенно не погусаришь.
Подрядчика давно засекли бы, если бы здешними глазами и ушами не ведал его
родной брат, большой любитель запчастей к автомобилям по льготной цене.
Вот его томлениям мы пошли навстречу и были вознаграждены разрешением
побывать на диком пляже километрах в тридцати от города. Там нас ждал
сеанс подводной охоты с аквалангами, а в кустах под обрывом сержант, лично
ответственный за слежку за нами, собственноручно запек барашка.
Брат "Недреманное око", тыча в морскую даль смуглым пальцем, обратился
ко мне с длинной речью, которую перевел брат-подрядчик.
- Он говорит, триста лет назад тут, недалеко от берега, утонул
голландский корабль. На нем везли с Явы серебро. Он и сейчас там, на дне.
Сегодня штиль, вода прозрачная, его видно. Если хотите, можно посмотреть.
- А глубоко там?
- Метров шестьдесят. Но видно хорошо.
- Серебро, поди-ка, подняли до последнего гроша?
- Нет. Это национальный мемориал. За-по-ведник. Можно только смотреть
уважаемым гостям.
Меня удивило такое почтение к древнему разбитому корыту.
- Несколько моряков с того корабля спаслись. Одна шлюпка. Они здесь
высадились. Они не могли уехать и остались здесь. Один стал визирем у
нашего короля. А когда король умер и визирь умер, королевы взяли себе еще
одного в мужья и короли. Эти моряки делали большую пользу. Их потомки
самые уважаемые роды в стране. Мы из такого рода.
Брат "Недреманное око" не умолкал, и брат-подрядчик продолжил:
- Один был лекарь. Трахома, оспа. Он делал прививки от коровы.
Построили мельницу. От ветра. Тот, который лекарь, нашел траву сеять
вместе с пшеницей, чтобы зерно было крепкое и богатое.
- А потом пришли англичане, - от многознания посочувствовал я.
- Сюда не пришли. Они были там. Где город. Им был нужен город и порт, и
чтобы не было пиратов. Мы не пираты, и они сюда не ходили.
- И про серебро не дознались?
- Сыновья клялись отцам, что никому не расскажут.
- И вы клялись?
- Нет. Теперь не клянутся.
- Почему? В одну чудную лунную ночь кто-нибудь нагрянет и мигом высосет
со дна весь клад.
Братья захохотали. Брат "Недреманное око" развеселился настолько, что
кое-как произнес по-нашему:
- Нет, нет. Локатор. И батарея ракет. Бджум-бджум-бджум - и все. Не
промахивают себя. Японские.
- А нас они не "бджум-бджум-бджум"?
- Нас - нет. Они знают. Я предупредил.