Щербаков Александр. Кукушонок

Я задрал голову и повел взглядом по верхнему краю археозойского отруба
умершей каменной плиты. Только что я чувствовал себя здесь, как
первочеловек на нехоженом поле былого побоища богов, ан, оказывается,
где-то в этих глыбах задолго вперед меня прижилось впотай родимое кусучее
семя!
- Не смотри, - отсоветовал "Недреманное око". - Хорошо спрятано. Они
сейчас твой коронка на зуб видно. А ты - ничего. Только это - тс-с-с, -
приложил он палец к губам. - Никому. Как между деловой партнер. Да?
Этот смуглявый бес гордился! Гордился гнилыми досками в тине морской,
родовыми заслугами и даже японским самострелом, прилаженным среди камней.
Гордился, шкура продажная! И братец его ученый, готовый за гроши чуть ли
не на воздух поднять гигантскую махину, с таким трудом сооруженную на
задворках географии, - он тоже гордился!
Впрямь забурел я на конном заводе - оторопь берет при виде
разносторонности своих собратий.
И вот им, таким, с битюжьего соизволения в лапы мой снуленький? Да им
пистоны к детскому пугачу продавать нельзя: вмиг соорудят бомбарду, чтобы
после трупы обирать!
На резиновой лодке мы добрались до места, где, по уверениям
"Недреманного ока", лежал на дне затонувший корабль. В воду сунули
обзорную камеру, но я ничего не мог разглядеть сквозь такую толщу. Нырять
на глубину - для меня безумие. Анхель-хранитель тоже не изъявил желания
лезть в пучину. Братья-разбойнички полопотали, и "Недреманное око" ткнул
пальцем в сторону моториста. Тот белозубо улыбнулся, напялил сбрую и пал
за борт. Минут через пять он вынырнул, подняв над головой сжатый кулак.
Братья подхватили его, помогли перевалиться в лодку и снять снаряжение.
Некоторое время парень сидел, бессмысленно таращась и слизывая языком
кровавые потеки из носу. Потом шумно вздохнул, опять заулыбался и подал
мне на разжатой ладони серый ноздреватый камушек. Брат-подрядчик
перехватил камушек, поскреб ногтем, сполоснул за бортом и вручил мне
серебряную монету.
- Вот. Видите? Все правда.
Я вынул из бумажника десятку и протянул парню. Тот сжался и робко
глянул на брата-око. "Око" благосклонно кивнул, и моторист, просияв, сунул
бумажку под ветошь, на которой сидел.
- Не положено, - укоризненно сказал "око". - Иностранная валюта. Очень
щедро. Сейчас разрешаю. Больше никому не давать. Тюрьма.
- Как сувенир, - сказал я.
- Сувенир! - захохотал "око". - Сувенир! Полгода заработок. Сувенир!
Пока шли приготовления к пиру, я сидел на камне, опустив ноги в воду.
Вечерело. Бледное небо, густая синева моря, багрово-бурые библейские
утесы.
Анхель помалкивал шагах в десяти сзади, а во мне поднималось что-то
неизъяснимое. Словно вот сейчас я встану и начну прорицать, сам не понимая
рвущихся наружу звуков, корчась и захлебываясь от невозможности исполнить
волю, наказующую мне. И вдруг нечаянно произнесу странное слово - и небо
разверзнется, хлынет палящий бесцветный свет, утесы распадутся, а море
встанет стеной. Меня сшибет, заткнет дыхание, но я еще успею догадаться,
что это гром.
Я разом видел и этот крах, и безмятежность, и влачащуюся во мраке
"звезду", и мой рисунок ее потрохов, и Апострофа на круге, и Мазеппа за
полированным столом, и тысячу других предметов и событий. Словно у меня
было не одно зрение, а семь, словно я мог заодно существовать в семи
мирах, в одних буйствуя, в других подвергаясь буйству, в третьих
растворяясь в упоительном немыслим.
Вдруг наложились друг на друга мой эскизик прежних лет и чертеж
брата-подрядчика, и...
Чепуха жуткая. Жуткая чепуха.
Ересь.
Недобертоше сказать - его перекосит. Не скажу. Пусть трудится спокойно.
И долго.


А сказать-то хочется.
Серебряную монетку прячу подальше.
Глянешь на нее - оживает в душе отзвук. Все бы разнес, заорал бы... И
скоренько топишь взгляд в здешнем сытом барахле, чтоб завязло, заглохло,
тихой ряской затянулось.


Будто я и впрямь игрушка в чьих-то звонких пальчиках.


Выложил я подрядчиковы бумаженции Недобертольду на стол, пошуршал он
ими - отшвырнул.
- Шарлатанство, - говорит. - Я так и думал. Направление надо закрывать.
Выражаясь вашим языком, завязывать.
Я и глазом не моргнул, хотя это не мой язык - битюжий.
- Это все шарлатанство, - говорю. - Меня, во всяком случае, учили, что
процесс радиоактивного распада нашему воздействию не поддается.
- Я не собираюсь воздействовать - я собираюсь инициировать. Это совсем
другое дело.
- Много на себя берете, доктор.
- Ваши мнения по каким бы то ни было поводам меня совершенно не
интересуют.
- Отчего же так, доктор? - говорю. - На вашем месте я помнил бы, кто
именно открыл снулый уран.
- Вы его не открыли. Вы его хапнули. Открытие есть результат труда. А
вам просто повезло.
- Важен результат.
- У меня нет ни времени, ни желания беседовать с вами на эти темы.
- А у меня есть. Предпочитаю полную ясность в отношениях, уж такая у
меня выучка.
- Люди клали жизнь на труды, чтобы выбрать из абракадабры буковки на
одно-единственное осмысленное слово. Одно-единственное! И вдруг является
обезьяна, машет хвостом, и складывается целая фраза. Это бессмысленное
оскорбление моего способа жизни. Единственного способа, который нам дан и
гарантирует доброкачественный результат.
- Какого способа?
- Трудиться и еще раз трудиться, чтобы получить ответ от природы.
- Ах, вот оно что! Но меня же можно наложить на милый вам процесс
познания вполне удовлетворительным образом. Просто в моей голове нечаянно
скрестились линии действия многих, на ваш взгляд, достойнейших людей. Они
трудились не зря, а я как личность здесь ни при чем, я лишь случайная
точка.
- Так и ведите себя соответственно.
- Я и вел. Я не просил, чтобы меня вытаскивали с конного завода. Ну же,
доктор! Вы же поклонник логики. Рассуждайте. Будьте последовательны.
- К сожалению, есть вещи сильнее логики. Я вынужден это признать. Меня
тошнит от этого признания. Но раз уж я признал, с какой стати мне
сдерживаться при виде вас?
- Зависть, доктор?
- Нет. Омерзение.
- Зря. Ведь я жестоко заплатил за свое открытие. Не меньшую цену, чем
ваши трудяги. Я всеми надеждами, всеми планами, всем здоровьем заплатил.
Разве не так?
- Не так. Что бы вы ни сделали, что бы ни сказали, все это будет не
так. По определению.
- Эмоции.
- Да. Уж извините, весь мой разум уходит на другое.
- На задачку, которую подкинули нам "братья по разуму"?
- Вот-вот, начинается! О чем я могу говорить с человеком, набитым
трухой сказочек для черни?
- Раз уж мы с вами оказались в одной лодке, не лучше ли выработать
статус терпимости?
- Это верно. Мое требование одно: не путайтесь в мои дела.
- Неосуществимо. Ведь меня посадили в лодку именно для того, чтобы я в
них путался. Разве не так?
- Что за чушь! Ну и самомненьице у вас! Да вы не способны на это хотя
бы по недостатку знаний.
- Я кончил известную вам академию, а там неплохо учили, если я сумел
сделать то, что сделал. Вам так не кажется?
- Хватит. У меня такое чувство, что меня облепили щупальцами и тянут в
пасть. Не хочу продолжать этот разговор. С вас достаточно?
- Будь по-вашему.


Сложная затеяна игра. И еще не все линии задействованы.


В:
А действуют-то по традиции. Недалеко ушли. Жмут с трех сторон.
Мы обедаем с мадам Элизой. Наедине. Кстати, вряд ли она супруга
Недобертольда, это, похоже, мой вымысел. Такое существо ничьей супругой
быть не может. Но так смешнее, а юмора мне резко недостает.
Первое блюдо она ест спокойно, а перед вторым у нее загорается в глазах
огонек, два-три судорожных вздоха, и она начинает говорить. Говорит все
быстрее, все нервозней. Рассказывает. Что попало и как попало.
Самонакручивается.
К концу рассказа обычно вскакивает, бегает, жестикулирует. Иногда,
словно запнувшись, всматривается, глаза горят, пальцы так и ходят, так и
вопьются сейчас мне в горло!
Внезапно нормальным голосом прощается и почти убегает.
По-моему, что-то подобное как-то по-медицински называется, но как
именно, я забыл.
Если это актерство, то очень изощренное. Полный аналог цветного
сна-кошмара. Россказни долго бродят в голове, не давая ни о чем думать. За
следующим обедом все начинается сначала.
Преодолимо. Есть средство. Но если я покажу, что не берет, будет сделан
следующий шаг.
Сделал вид, что берет настолько, что пытаюсь уклониться, и не пошел
обедать. День не обедал, два, а вечером третьего мне организовали...
Писать об этом не буду. Не могу.
Стал снова ходить на обеды.
Разыгрывая сбитого с толку, приходится время от времени чередовать
обеды и эту гадость.
Третий пресс работает независимо. Врач. Я вынужден постоянно бывать у
врача. Компетентен, заботлив. И очень точно и к месту кидает словечки про
то, как именно и с чем именно у меня плохо обстоит дело. Образно.
Терплю. Жду своего часа. Маневрирую, как могу. Выказываю, что задерган.
Это нетрудно. Если выкажу нечувствительность, будет намного хуже.
А потом появляется битюг - само братство, простота, откровенная просьба
о помощи, посулы. Если я ему пожалуюсь, отменят. И применят другое.
Наверняка худшее.
Вот оно как провоцируют инсайт в избушках-то!


А спасаюсь тем, что записываю рассказы мадам Элизы. Напал на это
случайно. Как запишу, так порция юмора и все вон из головы. Пока помогает.


В:
История рода мадам Элизы фон Муфлон моими словами по ее рассказу

У русского царя Петра Великого был старший брат Вильгельм
Вильгельмович, которому по праву принадлежала русская корона. Вильгельм
Вильгельмович основал новую русскую столицу, назвал ее своим именем и
задумал жениться на испанской инфанте, чтобы объединить владения Испании и
России.
Но пока он ездил в Испанию, младший брат Петр Алексисич произвел
переворот, взял столицу и переименовал в Петербург. А инфанта буквально
накануне свадьбы умерла.
Огорченный Вильгельм Вильгельмович надел траур и поехал назад в Россию.
На чешской границе его дожидались верные полки, и между братьями
разгорелась война. В решающем бою брат Вильгельм потерпел поражение и
решился бежать через Сибирь в Америку. И на берегу Тихого океана открыл
знаменитую Магнитную гору, о которой писано еще у Плиния Старшего.
Вильгельм Вильгельмович, прекрасно образованный человек, понял, что
перед ним богатейшие залежи железной руды, построил у подножия горы
сталелитейный завод и основал город Магнитогорск. Окрестное славянское
население признало его повелителем, и он принял титул Великого князя
Магнитогорского. Под этим титулом правили новым процветающим княжеством и
его потомки. Внук Вильгельма Вильгельмовича помирился с внуком Петра
Великого царем Теодором Джоновичем, Магнитогорское княжество стало частью
России, а княжеская семья переехала на жительство в столицу Грузии
Кисловодск, где прапрапрадед мадам Элизы женился на грузинской царевне
Элеоноре.
Когда власть в России захватили большевики, семья спаслась просто чудом
и перебралась в Париж. Но прадед мадам Элизы не выносил столичного шума,
он искал тишины и перевез семью в маленький французский городок Жемон
возле бельгийской границы, где открыл первоклассный канцелярский магазин.
Вскоре началась вторая мировая война. Гитлер захватил Жемон, и в огне
жестоких боев бесследно исчезли владетельные грамоты великокняжеской
семьи. Возможно, они когда-нибудь отыщутся. Мадам Элизе уже намекали,
сколько это стоит, но, во-первых, у нее сейчас нет таких денег, а
во-вторых, семейная гордость не позволяет ей унижаться до купли-продажи
ценностей, которые и так ей принадлежат.
Но настанет день, и все убедятся, что мадам Элиза по праву сохраняет за
собой титулы грузинской царевны и Великой княжны Магнитогорской. Ей лично
эти титулы не нужны, она давно отказалась бы от них. Но они принадлежат
роду, в том числе ее будущим детям и внукам, и она не может и не должна
решать за них столь важный вопрос.


В:
На нас работают в восьми респектабельных научных центрах. Кое-где -
официально, от имени УРМАКО, по расчетной части. Кое-где - нет.
УРМАКО имеет кредиты от консорциума шести банковских групп и, кроме
того, от трех правительственных организаций в Африке, Азии и Южной
Америке, которые, по-моему, не подозревают о существовании своих
компаньонов.
УРМАКО не одна. Думаю, битюг имеет еще две-три благопристойные личины,
но к этим документам я не имею доступа.
Получаю копии всех ученых отчетов. Те, что потолще, не читаю.
Многословие - верный знак заблуждения. Те, что потоньше, стараюсь
смотреть. И ничего не понимаю.
Начинаю читать каждый раз со страхом - а вдруг нащупали. До сих пор не
нащупали, но это не может длиться вечно.
А случая все нет.
Устал я. Недобертольд...


А3:
- Думаешь, я хотел? Зуб дам, что не хотел. Зуб дам, что не лез, не
шнырял, не подсиживал. И мокрых дел не обстраивал. А так выходило: чуть
где затрет, так, кроме Мазеппа, некому.
Думаешь, я "звезду" открыл? Не я. Бросовый мужичонка нашарил и сам ко
мне подвалился: "Мне не сдюжить, а ты вон какой!" Взялись на паях, он год
повкалывал, а потом взмолился: "Мочи нет. Ни полная мне не надо, ни
четверть пая. Гони тридцать кусков... Черт с тобой, хоть двадцать, лишь бы
враз - и владей на здоровье, а я линяю".
А где мне двадцать кусков взять?
Я в "Семью" полез, как в петлю. Думаю, гореть - так с песней. Взял
пятьдесят кусков, добыча пополам. Тому мужичонке двадцать сунул, на
остальные "Марс-Эрликон" справил - рубаю. Половина с ходу не моя,
половиной за долг рассчитываюсь, сухари грызу. Тут тебя и нанесло.
Под твою ворожбу передоговорился с "Семьей". Остаток долга скащиваем,
они вкладывают миллион, платят за регистрацию - я долбаю. И ежели пойдет,
тридцать моих, семьдесят ихних. Вся троица приезжала, "звезду" общупали,
как невесту. Регистрация на мое имя, сам закон знаешь. Платишь - и сиди.
Чуть стронулся с места, два года прошло - и прощай права. Я сижу. Долбаю.
Добрался - выдал первые кубы. И все точь-в-точь, как ты обещал. И
приезжает ко мне средний. Младший, говорит, спился, две дочки у него,
зятья - хапуги, дело загубят. Старшего саркома ест. Лечится, лечится, а
мысли уже не те. У меня, говорит, сын, так он картинки рисует, заходится.
Только разговор, что "Семья", говорит, а по сути я один, в деле сотня
миллионов крутится, и кругом одни рвачи, никому не верю. Так нельзя.
Протяну, говорит, ну, три года, ну, пять и начну молотить направо-налево.
И делу конец. А такое дело! Два десятка точек в разработке, транспорт
налажен, от клиентов отбою нет, и все тихо. Это же никакому расхудожнику
так аккуратно не нарисовать! Случись со мной что, говорит, так помру не с
того, а с тоски, что такой красе конец.
А ты, говорит? У тебя авторитет, ты такую махину своротил и не
свихнулся. Тебе верю. Иди, говорит, в "Семью". Пока - самым младшим. Все
точки отдаю под твой надзор. Твое дело - производство, мое - рынок. А там
посмотрим. Как сдюжишь.
Ну, договорились. Вместо меня подставку сделали, но закон есть закон.
Каждые полтора года дергаю на "звезду" и там на глазах у всех инспекторов
собственноручно кубы режу, как резал. И пока я жив, все права за мной.
Одного они не знают в Верховном комиссариате - они думают, я вольфрам
режу. И считают "звезду" по второй категории. Не дай бог дознаются, что
там уран - переведут в первую, и катись, Мазепп, колбаской! Сунут мне
отступные, объявят международный консорциум.
- Но ведь снулый уран-то, Мазепп! Снулый!
- Чудак, в том-то и сила! Конец света не завтра, вперед глядеть надо,
мозгами раскидывать. Пока Наука возится, я склады битком набью, а что на
складах, то уже наше. Только больше я тебе ни слова не скажу. Ни к чему.
- Так вдвоем со средним, значит, и мозгуете?
- Помер он. Инсульт. Я один. Вся "Семья" - это я. У него хоть я был, а
у меня - никого.
- Даже меня?
- Ты-то есть, - протянул он. - Ты-то есть. Денег нету. Горим. Все
выжато. Если к первому концентрат с пятнадцатой не подоспеет, чем проценты
платить буду, не знаю. Так-то вот. И объясни мне хоть ты, как же это
выходит: высший закон исполняю, все от себя отдаю, а меня со всех сторон
гвоздит и гвоздит, будто я против течения пру. А? В чем фокус?
Этому ни я коней не учил, ни кони меня не учили.


А3:
"Ферст мэн".


Мазепп решился. Мы поплелись на поклон к "ферст мэну".


Сцена представляет собой квадрат с диагональю в тридцать пять
километров. Никаких промышленных и сельскохозяйственных предприятий -
псевдодевственная лесостепь с веселенькой живностью. В центре квадрата -
добротный плантаторский дом со службами посреди псевдозапущенного парка.
Народу-у - тьма, но опытные оберкрайсландшафтмейстеры обеспечили иллюзию
полного безлюдья. Запашок человеконенавистничества под этим природолюбием
простой душе и не помстится.
- Мазепп! Остановись, глянь и подумай! Он же тебя съест в один хлоп
челюстьми! - что-то в этом роде я лепетал, пока мы шли по молча указанной
нам тропинке.
- Слезь с души. Сам знаешь - выхода нет. Ели меня, ели, да не съели. А
съедят - пусть лучше он съест, а всем прочим - фиг-нолик.
Робел битюг, но бодрился. Усиленно. За нас двоих.
Ну, идем.


Историки грезят о протоколах таких бесед, но что-то их нет, протоколов.
Так что предлагается уникальный товарец.


Ей-богу, если б я не знал, кто перед нами, прошел бы мимо этого типа,
как мимо смятой банки из-под пива.


Злюсь. Преувеличиваю. Мужик как мужик.
Считается, что у таких людей время дорого и аудиенции дольше десяти
минут не длятся. Чушь. Ему явно нечего было делать, он был нам рад, как
сопляк трехлетний калейдоскопчику, вертел на все боки и смотрел на свет.
Три с лишним часа.
Легенда об открытии "снулого урана" нашла благодарного слушателя. В
отличие от повести о финансовых тяготах, под которую ему зевалось от
скуки.
Сам он говорил очень просто и откровенно. Сначала я инстинктивно искал
за этим подвох, но потом меня осенило: а с какой стати ему строить нам
подвохи? Мы же у него - как божьи коровки на пальце: бежим, бежим, чешем
лапочками, а пальцевладельцу - милая забава.
- Завидую вам, - сказал он Мазеппу. - Чем бы ни кончилась партия,
начато и поведено красиво. Это достойно войти в хрестоматии, независимо от
того, каков эндшпиль. Но с эндшпилем вы пришли ко мне, я вас правильно
понимаю?
Мазепп кивнул.
- А мне, представьте себе, претит садиться и доигрывать за вас. Вел-вел
виртуоз, и вдруг является каток. Хрусь! - ни позиции, ни доски, король в
лепешку, но разве это мат? Срам! Я на это не согласен. И при том, что я
каток, я же уязвим, как медуза. Сколько народу только и ждет, чтобы я на
чем-нибудь этаком споткнулся! Уличить меня в связях с вашей братией - все
наши комитеты, подкомитеты и комиссии спят и видят. А ведь есть еще две
трети мира: русские, китайцы, Индия, Африка. Что скажут они? Что я
проклятый капиталист и, как все это дрянное семя, липну к мелким подлогам
и обманам? Ведь все ваше дельце - это мелкий подлог и обман в космическом
лабазе, не так ли?
- Так, - согласился Мазепп.
- Приятно слышать. А то публика, вроде вас, даже в личном пользовании
увертывается от называния вещей своими именами. И вы хотите, чтобы я на
глазах у всего мира попался на такой дешевке? Фу, дорогие мои, фу! Не
пойдет! Родничок тут поблизости, пить не хотите? Посидим на бережку.
Попили, присели.
- И все же мне хочется вам помочь. Но как? Притом, чтобы не испортить
партию и не замараться? Ваши предложения?
Мазепп изложил предложения.
- Не годится, - покачал головой "ферст мэн". - Это построено на
неверном представлении обо мне. Вам втолкомячено, что я могу купить добро.
Бред! Это не дано никому. Я работаю на перепадах зла: от большего к
меньшему или наоборот. И, поверьте, от этого не в восторге. Хотя и в
выгоде.
- Так ехали бы к русским. Или к китайцам, - брякнул битюг.
"Ферст мэн" рассмеялся.
- Родись я там, я был бы наверное, неплохим коммунистом. Ведь я стою на
том, что аккуратно выполняю правила игры. Но менять правила на ходу - это
плохая игра. Это не для меня.
- Не понимаю, что же для вас хорошая игра? - ввязался я.
- Это уже вопросы! - живо сказал "ферст мэн". - А мы не договаривались
на интервью. Но вам, так и быть, отвечу. Я стригу алчных и ленивых
дураков. Вообразить невозможно, сколько на свете таких дураков и как они
разнообразны. Я их стригу, а потом коллекционирую.
- Значит, по-вашему, я проиграл этим самым дуракам, - гнул свое Мазепп.
- Нет. Этого я не сказал. Но чтобы выиграть, вам нужен резкий поворот
мысли. Непостижимый для дураков. Они тянут вас в свою паутину, а вы
поддаетесь. Вырвитесь. На иной уровень. Кое-какие существенные моменты я,
по-моему, вам обозначил. Думайте. Когда придумаете, приходите. До той поры
обещаю вам нейтралитет. Мысленно ставлю на вас и буду огорчен, если не
выкарабкаетесь.
- Сколько сроку даете?
"Ферст мэн" поморщился.
- О чем вы говорите! Сроки даю не я, а ваши кредиторы. По мне, так все
равно, неделя или месяц.
- А если год?
- Ну, если вы продержитесь год, то за каким чертом вы вообще ко мне
явились? Думаю, вам приспичит гораздо раньше.


Когда мы уже садились в вертолетик, меня тронули за плечо и попросили
немного задержаться. Не забуду, какими собачьими глазами глянул на меня
Мазепп.


"Ферст мэн" завтракал на веранде.
- Не откажите разделить со мной трапезу. И не могли бы вы рассказать
поподробней, как вам пришла в голову мысль о "снулом уране"?
- Не могу, - честно сказал я.
- Почему?
- Потому что я сам этого не понимаю. Да и не помню.
- Л-любопытно, - протянул "ферст мэн". - Уж и не знаю, повезло вашему
приятелю с вами или наоборот, но хотел бы я быть на его месте. Разумеется,
предпочел бы ваше, но такое пожелание уже вовсе грешно. И вы уверены, что
эта ваша "звезда", она кем-то сконструирована?
- Напрашивается. Но мало ли что напрашивается.
- Ах, как хочется прилепиться к этому делу! Но вы все так запутали,
перепачкали. Зачем? Вам не стыдно?


Почему бы не ляпнуть, что запутали-то без моей помощи? Палец так
милостиво, так бесцеремонно разводит божьих коровок по азимуту. Почему бы
не помочь пальцу? Та-акому пальцу!


- У меня нет досуга на эти размышления.
"Ферст мэн" улыбнулся.
- Как хотите, а мне было бы спокойней, если бы "снулый уран" пробудился
без помощи вашего друга. В свой срок. А? Вы не согласны?
- Нет.
- Естественно. Благодарю. И у меня к вам есть предложение.
Молчу.


- Когда и если вы освободитесь от этого дела, не согласились бы вы на
некоторую близость к моим заботам? В любой форме, которая вас устроила бы?


Выдать бы ему, как шилом в самый шишок!
- Боюсь, что с этим придется подождать, - промямлил я.
- Что ж, я умею ждать. Вы ешьте, ешьте. Дорога дальняя -
проголодаетесь. Простите, что задержал. Вас доставят, куда прикажете. Мои
извинения вашему другу. И всяческие добрые пожелания.


Куда, куда! В мою берложку при конном заводе, куда! Второй год, как
мечтаю поблаженствовать в шлепанцах без Анхелей-хранителей на пороге.
Эк всем инсайты нужны! Оказывается, я товар нарасхват. Не подкинуть ли
битюгу мыслишку совершить натуральный обмен: он "ферст мэну" меня купно со
всей обслугой, "ферст мэн" ему либо отсрочку платежей, либо новые кредиты
под снуленького?
Впрочем, тут мне беспокоиться нечего. "Ферст мэны" сами не сидят сложа
руки. Мазепп задавится - меня не отдаст. А мне в любом случае лучше не
будет.


Заело.
Как битюговы художества расписывать, так рысцой к процессору, на ходу
ручки потирая, а как до своих дошло, так настроения нет, надо подумать и
здраво рассудить! Поздно.
А с другой-то стороны, никто меня не щадил и не щадит, так с какой
стати еще и мне самому на себя наседать?
Тоже резонно. Время есть. Во всяком случае, до того, как битюг вернется
со "звезды", ничего не произойдет.
Так долго ждать, так вдумчиво готовиться, так ставить все на одну
карту, а потом сидеть и тупо маяться, что сделана глупость, какая-то
колоссальная глупость!
Проще всего убедить себя, что это очередной инсайт, не поддающийся
разбору. Хотели от меня инсайта? Хотели. Получайте, а с меня взятки
гладки. Но это проще всего.


В:
Суп-пюре из шпината. Он мне очень полезен. Ненавижу. А он, зеленый, мне
еще и снится.
Старший брат мадам Элизы - великий изобретатель. Например, он еще в
юности изобрел антемат - систему приемов для порчи настроения людям перед
его приходом. Он приходил - и тут неприятности разом кончались. Так, безо
всяких усилий с его стороны, у людей создавалось приязненное отношение к
нему.
Самым серьезным образом он работал над фобософией, много раз меняя даже
подход к этому понятию, пока не взялся по вдохновению последовательно
переписывать труды философов, древних и современных, подставляя вместо
каждого слова - обратное по смыслу. Это подвижническое занятие привело его
к ряду изумительных открытий, к идее создать новый вид искусства -
духовное ваяние, то есть художественную обработку человеческой души.
Продолжая занятия фобософией, он одновременно исполнил несколько
анимоскульптур, как назывались его произведения.
Простого автомеханика он сделал настолько тонким искусствоведом, что
тот, к несчастью, кончил свои дни в приюте для неврастеников. И, наоборот,
одареннейшего музыканта в три года превратил в образцового унтер-офицера
прусской школы. Вот только унтер-офицерствовать было негде, у бедняги на
безделье сделалась язва желудка, и, помня о своей первой неудаче и не
желая ее повторения, брат срочно перелепил его в талантливые системные
программисты.
Он особенно гордился тем, что для этих преображений применялись не
какие-нибудь там изощренные методы или чудеса фармакопеи, а самые простые
доступные средства, которые отягощают анимоскульптора ничуть не больше,