Страница:
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Змий". М., "Интербрук", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001
-----------------------------------------------------------------------
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эти записки были переданы мне лицом, пожелавшим, чтобы они хранились у
меня и не предавались гласности, покуда будет жив передавший. Указанное
лицо изложило мне мотивы своего пожелания, я счел их основательными,
принял и выполнил поставленное условие.
Наверное, следует указать, что эти материалы хранились у меня несколько
более двадцати лет.
Разумеется, едва записки попали в мои руки, я попытался прочесть их.
Это было трудное чтение. Насколько могу судить, автор трижды брался за
дело, всякий раз начиная с иного события и отношения к окружению и всякий
раз обрывая повествование на полуслове. Обычно в таких случаях
предпочтение отдается последнему по времени варианту, но в домашних
условиях невозможно было определить, какой из вариантов последний.
Документы А1 и А2, как я их обозначил, находились в общей папке (А1 -
машинописный, А2 - написанный от руки). Документ А3, тоже машинописный,
был в особой папке. Все три документа пространны, но А3 по объему меньше,
чем А1 и А2. В папку с Документом А3 вложено несколько десятков
разноформатных листков (Документ В), текст на которых, частично написанный
от руки, частично исполненный на личном процессоре, местами причудливо
перекликается с разными страницами документов группы А. Многие В-листы
смяты, часть разорвана, текст кое-где частично, кое-где полностью смыт
ацетоном. Рукописные А2- и В-листы заполнены двумя разными почерками
(иногда оба почерка чередуются на одном листе). Помимо этих двух папок в
комплект хранения входила дискета С1, явно со словесным текстом. Но запись
производилась в условиях заражения программным вирусом весьма прихотливой
природы и в прямом воспроизведении была просто невразумительна.
Окажись дело в руках специалистов, будь им известна истинная канва
событий, они быстро привели бы записки в удобочитаемый связный вид. У меня
же не было ни приборной техники, ни дополнительных сведений. Но за
двадцать лет, мало-помалу, в несколько заходов, соблюдая всяческие меры
предосторожности и предельно используя доступную аппаратуру, я прояснил
многие темные места и организовал материал в нечто целостное.
Что удалось выяснить?
Графологическая экспертиза (графолог-любитель) утверждает, что оба
почерка принадлежат одному и тому же лицу. Мне непонятно, как это может
быть, но эксперт уверяет, что люди о двух почерках не такая уж и большая
редкость. Как правило, говорит он, это так называемые "переученные левши",
то есть левши, которых с детства принуждали пользоваться правой рукой. Он
уверяет, что такое отношение к левшам еще в недавнем прошлом было чуть ли
не общепринятым (во что верится с трудом). По его словам, таких людей
отличает крайняя несамостоятельность поведения, резкие беспричинные смены
настроения, несобранность, несколько неуклюжий, но неутомимый полет
воображения. На мой вопрос, можно ли считать эти признаки необходимыми и
достаточными факторами формирования личности, способной на инсайт, то есть
на внезапное постижение ситуации в условиях острого стороннего
психологического давления, эксперт ответил, что это выходит за пределы его
компетенции. Эксперт убедительно показал мне, что почерки практически
отличаются только наклоном, и даже предложил программу конформного
преобразования одного почерка в другой на экране дисплея. Программа очень
помогла мне при чтении неясно написанных слов.
Специалист по вычислительной технике (из числа моих друзей) ознакомил
меня с процедурой излечения записи, пораженной программными вирусами, и
рекомендовал оборудование. Следуя его указаниям, я довольно успешно
восстановил запись на дискете С1. Оказалось, что это стихи. Моя
поэтическая эрудиция слаба, но все же мне удалось провести экспертизу на
авторство записанных стихотворений (подробности и выводы см. в тексте).
Возможно, кое-кому из читателей удастся пойти вперед в этом отношении
дальше, чем мне. Сочту их указания неоценимой помощью.
Неоднократно обследуя листы Документа В, я обнаружил, что в отраженном
поляризованном свете удается прочесть текст, смытый ацетоном, по следам,
оставленным на бумаге пишущим инструментом. Восстановление смытого текста
- занятие весьма кропотливое (и, должен заметить, не всегда оправданное),
но мне спешить не приходилось. Результат налицо - лишь об оторванных
частях смытых текстов я не могу высказать сколько-нибудь убедительных
соображений.
Наибольшую сложность представляло приведение записок к форме
последовательного изложения. Мне удалось разработать и применить несколько
приемов алгоритмизации такого приведения, но сведения, приведенные в
документах, иногда настолько недостаточны, что раз или два я почувствовал
себя обязанным сделать вставки, дабы пояснить канву событий хотя бы в меру
своего понимания. И за это приношу покорнейшие извинения читателям, более
проницательным, чем я.
Теперь об имени автора и названии записок. В текстах имя не упоминается
ни разу. Почти все двадцать лет я был убежден, что оно мне известно (со
слов депонента). Это имя я и вывел в название записок, отправляя
магнитопись литературному агентству. Через полгода агентство известило
меня о заключении издательского договора, но одновременно прислало три
предварительных рецензии за подписями авторитетных экспертов мемуарного
жанра. В каждой из рецензий выражалась одна и та же претензия: с какой-де
целью публикатор изменил общеизвестное имя автора записок? - причем во
всех трех приводились якобы истинные имена, и во всех трех - разные.
Тогда я решил убрать имя автора даже из названия. Выбор нового названия
я доверил остроумной программе, как говорят, применяемой профессиональными
литераторами. Полученный результат поначалу меня несколько коробил, но
постепенно я привык к новому названию и даже вижу в нем некий смысл. Труды
же по установлению истинного имени автора оставляю грядущим поколениям
исследователей, если они не найдут себе более плодотворного занятия.
По обычаю, в конце предисловия полагается благодарить конструкторов и
производителей электронных устройств, задействованных в работе, но, положа
руку на сердце, теплых слов признательности заслуживает лишь небольшая
группа работников бюро обслуживания, беспрекословно и мгновенно заменявшая
хромающие блоки заикающимися и наоборот. Их горячее сочувствие и
хлопотливая готовность Помочь явно не соответствовали той малой корысти,
которую они при этом извлекали. Только благодаря им я сохранил веру в
технический прогресс и человечество, а последнее немаловажно, когда
готовишь к печати материалы такого рода.
А3:
Битюг он. Битюг артиллерийский!
Зеванула обслуга, бочком-бочком подвинул он ворота и потопал по белу
свету. Копыта - каждое с государственный герб, об что приложит, все
вдребезги. Ноздри паром бухают - Гекла на раздумье. Лбище с Книгу Судеб, а
под ним - робконько мечтаньице о битюжьем царстве. О водах - мути, не
замутишь, о травах - топчи, не затопчешь.
Прет себе битюг и преуспевает. Не сбруя на нем колом стоит, а как бы
фрак. И все равно от него конским потом шибает - орхидейки мигом дохнут,
стоит ему вжучить цветок в лацкан своей конопатой лапищей.
Однако это модно - мордовать на лацкане какую-нибудь живность, платя за
это тысячные штрафы. Моде надо следовать - так нашептывают консультанты.
Про орхидейки на лацкане это не он сам придумал - консультанты подсказали.
Да вот беда - мрут цветочки. Думал-думал - изобрел: холуй таскает за ним
переносную оранжерею и каждые полчаса подает его битюжеству свежую
пленницу, цена ей - фиг-нолик, а все же...
Наверняка он и ко мне ввалится в сопровождении своего
орхидей-лейб-гиммлера, чтобы тот заодно раскинул нам достархан на двоих.
Ввалится, всю скворешню мне обтопочет, пару книг локтищами с полок на
пол вывернет, вон ту стекляшку смахнет, взмокнет от стыдухи, спросит,
почем взята, и предложит мне в битюг раз больше. Это такой у битюгов
способ просить прощения.
Душевные переживания бухнут ему изнутри в стенки, он пошатнется и
рухнет в кресло. Рухнет, умильно уставится, и мы приступим к ритуалу
отвержения даров...
Дары - это так у битюгов называется меновая торговля.
Битюг дарит - значит, ему что-то позарез нужно. Дар принят - битюг
разом переходит в режим домогательства. Теперь у него есть право. Зубом!
Копытом! Боком! Жмет! Пыхтит! Насилует! От имени, справедливости и любви.
Недра битюжьи обильны огненной любовью - прекрасным платежным средством
двуцелевого назначения. Порция любви - одновременно расплата за все
прошлое и залог за все будущее. Еще подарить какую-нибудь пустяковину,
фиг-ноличек, - и все наше, битюжье, законное. Вали!..
Во время оно толку с меня битюгу было на фиг-нолик. Облезлая кошчонка
на живодерне имела больший шанс выжить, чем я рядом с ним. Ударил черный
час - битюг решил, что я могу быть полезен. Цена мне стала - миллион, я
обдан его любовью до гроба. Надо ж так оплошать!
В придачу к любви мне предлагалась Нобелевская премия по астрономии.
Нет такой? Учредим.
В какой-то черной дыре очередной пастырь завел академию наук на манер
штрафного батальона. Так, может быть, я приму от него галуны полного
четырехзвездного колдуна от естествознания. Плюс дарственную на тихий
островок при экваторе. С гуриями, лаблаториями.
Слава богу, я не коллекционер. Тут бы он меня пришпилил.
А может, начать коллекционировать? Какие-нибудь там струйки дыма от
черных дыр.
Втравил-то его во всю эту историю я.
Тут он прав.
Хороший мужик. А мается. Из-за меня.
Но чем я теперь-то могу помочь? Чем?..
А2:
А началось и впрямь во время _о_но. Через несколько минут после того,
как инспектор двадцать третьего сектора Ямбор Босоркань с омерзением отвел
от меня взоры и буркнул в межпланетную тьму:
- Здесь Босоркань. Мазепп, ответь Босорканю!..
То была незабвенная пора всеобщей переписи астероидов. Ее готовили
долго, всесторонне, тщательно, так что нам, счетчикам, было что
расхлебывать.
Я, штатный счетчик двадцать третьего сектора, обязан был, высадившись
на астероиде, развернуть комплект "Учет", произвести все мыслимые замеры и
расчеты, свести результаты в таблицу, перенести таблицу на здоровенный
алюминиевый шильд и установить этот шильд на самом видном месте сего
небесного тела. На все про все отведен был мне срок от месяца до двух.
Свернув комплект, я должен был послать вызов нашему корыту. Тому
полагалось явиться за мной и перенести на следующий объект.
Год работы при выполненной норме (восемь объектов) давал пять лет
стажа. Два года - восемь лет стажа, право первенства на должность
командира корабля и полные Плеяды на петлицы. Это ли не мечта всех
молокососов? А я среди молокососов был счастливец из счастливцев. Я был из
того первого выпуска, который с ходу оформили на двухлетний срок.
Но...
Выяснилось, что астероидов гораздо больше, чем значилось в реестре.
Расход маршевой воды у наших корыт перекрыл все мыслимые лимиты. Комплект
"Учет" шалил и требовал любви-заботы за целый детский сад. Сроки рушились,
расписание пересадок рассыпалось. Все дело грозило превратиться в вековую
волокиту на потеху грядущим поколениям.
Верховный комиссариат принял драконовские меры. Счетчикам было
приказано пользоваться для переброски с астероида на астероид попутным
транспортом. Пароходовладельцам и судоводителям Пояса были даны инструкции
и обещана компенсация маршевой воды по прибытии в гавани. Но гавани, они
во-он где, а воду надо извергать цистернами на причальные кадрили здесь, в
безводной глуши. Причем графики у судоводителей свои и ответ за их
соблюдение свой.
Кукующих счетчиков норовили не брать на борт. Если брали, то высаживали
не на плановый объект, а на первый попавшийся по курсу. Бывало, что на уже
сосчитанный. И корыта оттуда не досвищешься. Неразбериха крепчала, и
выбирался из нее всякий, кто как мог.
Уже на втором году, просидев раз за разом хорошего лишку на двух
паршивых глыбах, чуя, что норма горит, а разнокалиберные пароходики юркают
мимо, я с отчаяния пустился на хитрость - вышел в эфир как терпящий
аварию, напирая на гуманизм и человеческую солидарность. Но на мой призыв
откликнулись не меркантильные пароходчики - сам инспектор Босоркань,
кочующий бог порядка и укротитель старательской вольницы.
Вряд ли это имя сейчас кому-то что-то скажет, а тогда оно гремело. Сам
бывший старатель, Босоркань "понимал" - то есть знал старательскую жизнь,
постоянно отиравшуюся о браконьерство, контрабанду и налоговые махинации,
но опыт позволял ему отличать вынужденные проступки от наглого
хищничества. Громоздкий свод законов, сочиненный для этих мест минимум за
двести гигаметров отсюда, посреди женевского благонравия, он самочинно
свел до размеров естественного права, но права беспрекословно чтимого. За
проступки он, по мнению старателей, "журил", а хапуг "карал". Карая, он
время от времени выкидывал сказочные, изуверские каверзы. Легенды о них с
восхищением передавали те, кто при том не пострадал.
Подробности преображения грешного старателя в грозного слугу закона мне
неведомы, но, скорее всего, тут взяли свое судьба, врожденные наклонности
и благоприобретенные комплексы. Отношения со всем этим варевом души были у
Босорканя не просты: он то идолопоклонствовал перед собой в новой
должности (именно тогда он и творил жутчайшие из своих проделок), то уныло
терпеть не мог ни занятий этих, ни себя.
Подцепи меня Босоркань на антенну в момент любви к благочинию, я не
знаю, что он сотворил бы со мной за вранье, очевидное с первого взгляда.
Но он подобрал меня в часы депрессии и не обругал даже тогда, когда я сам
во всем признался и объявил, что желаю вместе со своим барахлом (между
прочим, сорокатонной бочкой) проследовать на следующий плановый объект.
"Гори она огнем, такая богадельня!" - прочел я у него на лице мнение о
моей статистической конторе. Но видя, что я состою при ней в страдательном
залоге, он счел ниже своего достоинства чехвостить седьмую спицу в
колеснице. Просто, когда я выложил на стол комиссариатскую карту, он
метнул поверх свое личное кроки. Я обомлел: на нем значилось пять
близкорасположенных астероидов, о которых моя контора не имела
представления! Причем один из них значился как активно разрабатываемая
точка!
Внереестровый астероид в нашем секторе считали за полтора,
внереестровый разрабатываемый - за два! То есть эту пятерку мне зачли бы
за восемь, я разом выполнил бы всю норму второго года! Было за что
побороться.
Я вслух признал свою контору богадельней, я взмолился, чтобы Босоркань
доставил меня на разрабатываемый объект, и, зная нравы
незарегистрированных старателей, пал инспектору в ножки и воззвал о
покровительстве.
Босоркань подумал-подумал и скомандовал мне погрузку.
Инспекторский катер - не наше ковыляй-корыто. Прошло всего часов сто, и
Босоркань, пробормотав: "Эта будка где-то тут", - велел мне включить
запросчик. За три часа запросчик сработал свои осьмнадцать раз. Бездна
темени по курсу молчала. Я доложил об этом командиру в принятых
выражениях. Скорей всего, они прозвучали как сомнения в точности
инспекторской картографии. И тогда Босоркань включил внешнюю голосовую
связь, с омерзением отвел от меня взоры и буркнул во тьму:
- Здесь Босоркань. Мазепп, ответь Босорканю!
Минуты три тьма молчала и вдруг взвизгнула, как старая нищенка:
- Инспектор, Мазепп на связи! Я сейчас. Дайте из утробы-то выбраться!
"Утробой" на старательском жаргоне именовалась рабочая капсула со
шланговым обеспечением от стационара. Наш невидимый собеседник, похоже, до
последнего надеялся, что непрошеного гостя пронесет, как нанесло. Ан не
тут-то было.
- Врубай манок, - распорядился Босоркань.
- Инспектор, вы ж меня знаете! У меня ни-ни, полный порядочек, - заныла
нищенка.
- Мне повторить? - холодно спросил Босоркань.
- А с вашего передатчика можно? - с надеждой вопросил голос из тьмы.
- Да кончай ты юлить! - отрезал инспектор.
В ответ донесся тяжелый вздох. Вскоре прямо по курсу замигал
треугольник малиновых причальных вспышек, а наш катер дрогнул, перейдя на
управление по сигналам гавани.
- Инспектор, но отход будет ваш! - продолжала торговаться тьма. - У
меня в баках - на дне! Вот ей-богу же!
- Давай-давай, - закрыл дискуссию мой нечаянный патрон.
Я понял этот разговор так: старатель в одиночку колупает неучтенный
пшик, на котором сидит; снаряжения у него в обрез, на горючем и энергии
сэкономлено до хрипа; внештатная работа посадочной автоматики - разор
куцего НЗ амперчасов; у инспектора прошено расходовать свои аккумуляторы -
он отказал; посадка и взлет катера хоть немного да столкнут астероид с
пути, и этот малый сбой через полгода-год размахнется черт-те во что; в
результате сборщик-рудовоз, следуя по старым ориентирам, не нашарит
затерянную во тьме пылинку; чтобы этого не произошло, полагается, севши,
скорректировать двигателями орбиту астероида, да так, чтобы после отлета
катера она восстановилась до первоначальной; на это нужна солидная порция
воды, и старатель предложил инспектору взять расход на себя; хотя по
обычаю коррекция проводится за счет "гостя" и уж кому-кому, а инспектору
воду экономить не приходится, Босоркань и этого не обещал. Вот так свистит
инспекторский кнут: визгливому Мазеппу попадает за неведомые мне грехи, а
я получаю урок впрок.
- Жмот ишачий, - процедил Босоркань. Чтобы я понял: сей Мазепп не так
беден, как прикидывается, и наказуется за скупердяйство и криводушие.
Когда по радиолоту до посадки остался километр, Босоркань включил
прожектор. Осветилась серая плешь, на которой многометровыми каракулями
было выведено: "Звезда Ван-Кукук". Под надписью был изображен зубастый
череп, вместо костей ниже скрещивались кулачища и буквами помельче в три
этажа извещалось, что место занято и просят убраться куда подальше.
Метрах в ста над поверхностью Босоркань отцепил мою бочку, нацелив ее
бухнуться в глаз черепу, а сам повел катер вокруг астероида. Тот был
неожиданно велик - километров пятьдесят в диаметре. Диву можно было
даться, как до сих пор не засекли такую дуру телескопы Верховного
комиссариата. Был он шарообразный, гладкий, лишь кое-где на глади темнели
характерные звездообразные кляксы: об астероид расшибалась притянутая
каменная мелочь.
Видя, что я удивлен и тянусь к номограмме силы тяжести, Босоркань
буркнул:
- Чистый вольфрам-рений. Чудо природы. Мазеппе везуха, но прежде чем
возьмешь, штаны взмокнут.
Астероиды в огромном большинстве комья щебня и бесполезные каменюки.
Лишь процентов пятнадцать состоят из смеси железа и никеля, годной для
разработки, а тела более заманчивого состава редки и, как правило,
невелики. Любой разговор в старательской компании непременно сходит на
жуткие истории о войне браконьеров за алмазный или золотой астероид,
слышанные от верных людей. Вправду ли существуют поминаемые при том
Виконтесса и Голконда, судить не берусь, но верю, что первооткрыватели
пошли бы на все и за дар небесный в виде кома заурядного угля или серы. Не
говоря уже про лед.
Хотя космический мордобой требует гроссмейстерского ума, познаний и
выдержки, от кандидатов в чемпионы отбою нет. И перед их соединенным
напором удержать в единоличном владении вольфрамовую планетку?! - нет, на
это никаких личных отбойных талантов не достанет. Тут другое.
Первоначальная неотзывчивость Мазеппа представилась мне в совсем ином
свете. Не столько добытчик он, сколько тихий кирпич на груде сокровищ.
"Кирпич", чей-то знак, что сюда никому из ковыряльной братии дороги нет. А
мне?
- Неужто сплошной вольфрам-рений? - глупо спросил я, холодея; ведь я
какой-никакой, а служащий Верховного комиссариата, через меня весть о
"звезде Ван-Кукук" дойдет до властей прямым путем. Мне же пикнуть не дадут
"закирпичные" - тем же кирпичом прихлопнут!
- Кто ему в печенку лазил? - ответил Босоркань. - А снаружи - сплошной
металл... Да ты не дрейфь раньше времени! - продолжал он, влет поняв, что
у меня написано на роже. - Мазепка - сам трус, каких мало. Держи большую
полуось торчком - все обойдется. Пчелка у него только-только мед собрала,
раньше чем через полгода никто не явится, будете один на один, - и с плохо
скрытым торжеством закончил: - Давно ему, удаву, было говорено:
зарегистрируйся, - а он все тянул. Вот и дотянул.
Так и просится сплесть, что при этих словах Босорканя я постиг всю
глубину его макиавеллистического замысла: он делает вид, что я,
комиссариатский ананас, приказал ему доставить мою персону на "звезду", и,
таким образом, ни в чем не портя личных отношений с браконьерскими
кланами, каленым железом прикладывает по беззаконию, чирьем засевшему в
секторе. Целиком за мой счет.
Но это озарение посетило меня намного позже, а в ту минуту я оказался
настолько желторот, что с благодарностью принял прозвучавшие по внешней
связи слова инспектора: "Ну что, шеф? Садимся?" - сказанные, когда мы
вновь очутились над черепом, изготовленным к кулачному бою. Я решил, что
он эдак помогает мне укрепить авторитет на "звезде", напыжился и надменно
протянул: "Разумеется. Благодарю вас, инспектор". И Босоркань
аккуратнейшим образом ткнул кормой катера в другой глаз черепа, по
соседству с моей бочкой.
Мы запаковались в "люльки" (капсулы-скафандры с полной автономией) и...
Хотя в тексте Документа А2 имеется подробное и связное по общему тексту
описание посещения и досмотра карьера и жилого стационара на "звезде
Ван-Кукук", принятый мною алгоритм связности упорно не включает этого
отрывка объемом 3,2 страницы в общее повествование.
Это тем более странно, что именно в этом отрывке впервые приводится
полное имя Мазеппа: "Максимилиан Йозепп Ван-Кукук" и обиняком дается
понять, что он и "битюг" - одно и то же лицо.
Варьирование алгоритма позволяет ввести отрывок в текст, но
одновременно приводит к нелепым нарушениям связности в других частях
повествования.
С целью проверки я произвел случайное расчленение и перемешивание
текстов пяти известных классических романов со сложным сюжетом и предложил
компьютеру сегрегировать отрывки и восстановить их связность на базе
неварьированного алгоритма. Результат получился блестящий, говорю не в
похвалу себе, а в предупреждение поспешным критикам.
Конечно, я мог бы по своему произволу ввести отрывок в окончательный
текст, но это означало бы измену принятым принципам работы. А я готов
принять любую критику своей методологии, но только не упрек в измене
принципам.
В:
...глядя, как Босорканев катер проваливается во мрак.
- Фиг ли те тут надо? - спросил Мазепп. В его голосе не было и следа
прежнего почтительного подвизгивания.
Не знаю, чем кончилось бы дело...
А2:
...даром не проходит, нервы там у всех на пределе, малейший пустяк
рождает безобразную ссору, а тут речь шла не о пустяках: обозначалась
перспектива конца лихого владычества над "звездой". Слово за слово, и
Мазепповы ноздри извергли пламя, что твой древний ЖРД.
От крупных неприятностей меня спасло то, что я был в "люльке", а он - в
"утробе". Его связывали фалы, а я до поры до времени мог порхать, как
бабочка. Но он все равно попер на таран.
Я увернулся, и тогда Мазепп обрушил гнев на мою бочку. Он ткнул ее в
борт, увидел, что битьем не справиться, и развернулся на карьер за
резаком, обещая располосовать ее в клочья. Это был мой шанс. До
возвращения Мазеппа я должен был успеть отпихнуть бочку за пределы
досягаемости его "утробы", не жалея маршевой воды в бачке "люльки". У него
"люльки" не было, я это узнал по ходу Босорканева досмотра и мог
чувствовать себя в безопасности всего в метре за предельным радиусом его
фалов.
Налег я на бочку, но сорок тонн есть сорок тонн. "Люльку" пластало по
ней, а ползли мы улиточкой. Мазепп вполне мог бы догнать нас, но мой
движок напустил уйму ледяного тумана, в котором он потерял нас из виду.
Чуя на затылке рысканье мерзкой ругани Мазеппа, я высчитывал, как не
переусердствовать с разгоном бочки, а то в бачке не хватит воды на
торможение и посадку в безопасном месте. Со стороны потасовка выглядела,
наверное, препотешно, но мне было ох как невесело! Я взмок, а под конец
вообще перетрусил, бросил еле ползущую бочку и дернул прочь...
Они появились из ледяного тумана почти одновременно: первой -
величественно плывущая бочка, а чуть позже в сотне метров левей -
Мазеппова "утроба" с плазменным резаком в клешне манипулятора. Мазепп
увидел бочку, рванулся к ней. Но было поздно: фалы, натянувшись,
остановили его, и бочка уплыла из-под самого носа разъяренного мингера.
Думаю, у Мазеппа была безоткатная пороховая аркебуза для вколачивания
дюбелей. И, как пить дать, здешние рукоделы приспособили ее под ближнюю
боевую стрельбу. Но одно дело - в порыве ярости раскурочить мою бочку, а
совсем другое - оставить в безгласном теле комиссариатского служащего,
которого живым-невредимым доставил сюда сам инспектор Босоркань, знакомые
всем экспертам дырки от дюбельных хвостовиков...
А1:
...притормаживая, поплыл куда глаза глядят.
А глядеть-то было почти не на что. От солнышка, которое отсюда
Авт.сб. "Змий". М., "Интербрук", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001
-----------------------------------------------------------------------
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эти записки были переданы мне лицом, пожелавшим, чтобы они хранились у
меня и не предавались гласности, покуда будет жив передавший. Указанное
лицо изложило мне мотивы своего пожелания, я счел их основательными,
принял и выполнил поставленное условие.
Наверное, следует указать, что эти материалы хранились у меня несколько
более двадцати лет.
Разумеется, едва записки попали в мои руки, я попытался прочесть их.
Это было трудное чтение. Насколько могу судить, автор трижды брался за
дело, всякий раз начиная с иного события и отношения к окружению и всякий
раз обрывая повествование на полуслове. Обычно в таких случаях
предпочтение отдается последнему по времени варианту, но в домашних
условиях невозможно было определить, какой из вариантов последний.
Документы А1 и А2, как я их обозначил, находились в общей папке (А1 -
машинописный, А2 - написанный от руки). Документ А3, тоже машинописный,
был в особой папке. Все три документа пространны, но А3 по объему меньше,
чем А1 и А2. В папку с Документом А3 вложено несколько десятков
разноформатных листков (Документ В), текст на которых, частично написанный
от руки, частично исполненный на личном процессоре, местами причудливо
перекликается с разными страницами документов группы А. Многие В-листы
смяты, часть разорвана, текст кое-где частично, кое-где полностью смыт
ацетоном. Рукописные А2- и В-листы заполнены двумя разными почерками
(иногда оба почерка чередуются на одном листе). Помимо этих двух папок в
комплект хранения входила дискета С1, явно со словесным текстом. Но запись
производилась в условиях заражения программным вирусом весьма прихотливой
природы и в прямом воспроизведении была просто невразумительна.
Окажись дело в руках специалистов, будь им известна истинная канва
событий, они быстро привели бы записки в удобочитаемый связный вид. У меня
же не было ни приборной техники, ни дополнительных сведений. Но за
двадцать лет, мало-помалу, в несколько заходов, соблюдая всяческие меры
предосторожности и предельно используя доступную аппаратуру, я прояснил
многие темные места и организовал материал в нечто целостное.
Что удалось выяснить?
Графологическая экспертиза (графолог-любитель) утверждает, что оба
почерка принадлежат одному и тому же лицу. Мне непонятно, как это может
быть, но эксперт уверяет, что люди о двух почерках не такая уж и большая
редкость. Как правило, говорит он, это так называемые "переученные левши",
то есть левши, которых с детства принуждали пользоваться правой рукой. Он
уверяет, что такое отношение к левшам еще в недавнем прошлом было чуть ли
не общепринятым (во что верится с трудом). По его словам, таких людей
отличает крайняя несамостоятельность поведения, резкие беспричинные смены
настроения, несобранность, несколько неуклюжий, но неутомимый полет
воображения. На мой вопрос, можно ли считать эти признаки необходимыми и
достаточными факторами формирования личности, способной на инсайт, то есть
на внезапное постижение ситуации в условиях острого стороннего
психологического давления, эксперт ответил, что это выходит за пределы его
компетенции. Эксперт убедительно показал мне, что почерки практически
отличаются только наклоном, и даже предложил программу конформного
преобразования одного почерка в другой на экране дисплея. Программа очень
помогла мне при чтении неясно написанных слов.
Специалист по вычислительной технике (из числа моих друзей) ознакомил
меня с процедурой излечения записи, пораженной программными вирусами, и
рекомендовал оборудование. Следуя его указаниям, я довольно успешно
восстановил запись на дискете С1. Оказалось, что это стихи. Моя
поэтическая эрудиция слаба, но все же мне удалось провести экспертизу на
авторство записанных стихотворений (подробности и выводы см. в тексте).
Возможно, кое-кому из читателей удастся пойти вперед в этом отношении
дальше, чем мне. Сочту их указания неоценимой помощью.
Неоднократно обследуя листы Документа В, я обнаружил, что в отраженном
поляризованном свете удается прочесть текст, смытый ацетоном, по следам,
оставленным на бумаге пишущим инструментом. Восстановление смытого текста
- занятие весьма кропотливое (и, должен заметить, не всегда оправданное),
но мне спешить не приходилось. Результат налицо - лишь об оторванных
частях смытых текстов я не могу высказать сколько-нибудь убедительных
соображений.
Наибольшую сложность представляло приведение записок к форме
последовательного изложения. Мне удалось разработать и применить несколько
приемов алгоритмизации такого приведения, но сведения, приведенные в
документах, иногда настолько недостаточны, что раз или два я почувствовал
себя обязанным сделать вставки, дабы пояснить канву событий хотя бы в меру
своего понимания. И за это приношу покорнейшие извинения читателям, более
проницательным, чем я.
Теперь об имени автора и названии записок. В текстах имя не упоминается
ни разу. Почти все двадцать лет я был убежден, что оно мне известно (со
слов депонента). Это имя я и вывел в название записок, отправляя
магнитопись литературному агентству. Через полгода агентство известило
меня о заключении издательского договора, но одновременно прислало три
предварительных рецензии за подписями авторитетных экспертов мемуарного
жанра. В каждой из рецензий выражалась одна и та же претензия: с какой-де
целью публикатор изменил общеизвестное имя автора записок? - причем во
всех трех приводились якобы истинные имена, и во всех трех - разные.
Тогда я решил убрать имя автора даже из названия. Выбор нового названия
я доверил остроумной программе, как говорят, применяемой профессиональными
литераторами. Полученный результат поначалу меня несколько коробил, но
постепенно я привык к новому названию и даже вижу в нем некий смысл. Труды
же по установлению истинного имени автора оставляю грядущим поколениям
исследователей, если они не найдут себе более плодотворного занятия.
По обычаю, в конце предисловия полагается благодарить конструкторов и
производителей электронных устройств, задействованных в работе, но, положа
руку на сердце, теплых слов признательности заслуживает лишь небольшая
группа работников бюро обслуживания, беспрекословно и мгновенно заменявшая
хромающие блоки заикающимися и наоборот. Их горячее сочувствие и
хлопотливая готовность Помочь явно не соответствовали той малой корысти,
которую они при этом извлекали. Только благодаря им я сохранил веру в
технический прогресс и человечество, а последнее немаловажно, когда
готовишь к печати материалы такого рода.
А3:
Битюг он. Битюг артиллерийский!
Зеванула обслуга, бочком-бочком подвинул он ворота и потопал по белу
свету. Копыта - каждое с государственный герб, об что приложит, все
вдребезги. Ноздри паром бухают - Гекла на раздумье. Лбище с Книгу Судеб, а
под ним - робконько мечтаньице о битюжьем царстве. О водах - мути, не
замутишь, о травах - топчи, не затопчешь.
Прет себе битюг и преуспевает. Не сбруя на нем колом стоит, а как бы
фрак. И все равно от него конским потом шибает - орхидейки мигом дохнут,
стоит ему вжучить цветок в лацкан своей конопатой лапищей.
Однако это модно - мордовать на лацкане какую-нибудь живность, платя за
это тысячные штрафы. Моде надо следовать - так нашептывают консультанты.
Про орхидейки на лацкане это не он сам придумал - консультанты подсказали.
Да вот беда - мрут цветочки. Думал-думал - изобрел: холуй таскает за ним
переносную оранжерею и каждые полчаса подает его битюжеству свежую
пленницу, цена ей - фиг-нолик, а все же...
Наверняка он и ко мне ввалится в сопровождении своего
орхидей-лейб-гиммлера, чтобы тот заодно раскинул нам достархан на двоих.
Ввалится, всю скворешню мне обтопочет, пару книг локтищами с полок на
пол вывернет, вон ту стекляшку смахнет, взмокнет от стыдухи, спросит,
почем взята, и предложит мне в битюг раз больше. Это такой у битюгов
способ просить прощения.
Душевные переживания бухнут ему изнутри в стенки, он пошатнется и
рухнет в кресло. Рухнет, умильно уставится, и мы приступим к ритуалу
отвержения даров...
Дары - это так у битюгов называется меновая торговля.
Битюг дарит - значит, ему что-то позарез нужно. Дар принят - битюг
разом переходит в режим домогательства. Теперь у него есть право. Зубом!
Копытом! Боком! Жмет! Пыхтит! Насилует! От имени, справедливости и любви.
Недра битюжьи обильны огненной любовью - прекрасным платежным средством
двуцелевого назначения. Порция любви - одновременно расплата за все
прошлое и залог за все будущее. Еще подарить какую-нибудь пустяковину,
фиг-ноличек, - и все наше, битюжье, законное. Вали!..
Во время оно толку с меня битюгу было на фиг-нолик. Облезлая кошчонка
на живодерне имела больший шанс выжить, чем я рядом с ним. Ударил черный
час - битюг решил, что я могу быть полезен. Цена мне стала - миллион, я
обдан его любовью до гроба. Надо ж так оплошать!
В придачу к любви мне предлагалась Нобелевская премия по астрономии.
Нет такой? Учредим.
В какой-то черной дыре очередной пастырь завел академию наук на манер
штрафного батальона. Так, может быть, я приму от него галуны полного
четырехзвездного колдуна от естествознания. Плюс дарственную на тихий
островок при экваторе. С гуриями, лаблаториями.
Слава богу, я не коллекционер. Тут бы он меня пришпилил.
А может, начать коллекционировать? Какие-нибудь там струйки дыма от
черных дыр.
Втравил-то его во всю эту историю я.
Тут он прав.
Хороший мужик. А мается. Из-за меня.
Но чем я теперь-то могу помочь? Чем?..
А2:
А началось и впрямь во время _о_но. Через несколько минут после того,
как инспектор двадцать третьего сектора Ямбор Босоркань с омерзением отвел
от меня взоры и буркнул в межпланетную тьму:
- Здесь Босоркань. Мазепп, ответь Босорканю!..
То была незабвенная пора всеобщей переписи астероидов. Ее готовили
долго, всесторонне, тщательно, так что нам, счетчикам, было что
расхлебывать.
Я, штатный счетчик двадцать третьего сектора, обязан был, высадившись
на астероиде, развернуть комплект "Учет", произвести все мыслимые замеры и
расчеты, свести результаты в таблицу, перенести таблицу на здоровенный
алюминиевый шильд и установить этот шильд на самом видном месте сего
небесного тела. На все про все отведен был мне срок от месяца до двух.
Свернув комплект, я должен был послать вызов нашему корыту. Тому
полагалось явиться за мной и перенести на следующий объект.
Год работы при выполненной норме (восемь объектов) давал пять лет
стажа. Два года - восемь лет стажа, право первенства на должность
командира корабля и полные Плеяды на петлицы. Это ли не мечта всех
молокососов? А я среди молокососов был счастливец из счастливцев. Я был из
того первого выпуска, который с ходу оформили на двухлетний срок.
Но...
Выяснилось, что астероидов гораздо больше, чем значилось в реестре.
Расход маршевой воды у наших корыт перекрыл все мыслимые лимиты. Комплект
"Учет" шалил и требовал любви-заботы за целый детский сад. Сроки рушились,
расписание пересадок рассыпалось. Все дело грозило превратиться в вековую
волокиту на потеху грядущим поколениям.
Верховный комиссариат принял драконовские меры. Счетчикам было
приказано пользоваться для переброски с астероида на астероид попутным
транспортом. Пароходовладельцам и судоводителям Пояса были даны инструкции
и обещана компенсация маршевой воды по прибытии в гавани. Но гавани, они
во-он где, а воду надо извергать цистернами на причальные кадрили здесь, в
безводной глуши. Причем графики у судоводителей свои и ответ за их
соблюдение свой.
Кукующих счетчиков норовили не брать на борт. Если брали, то высаживали
не на плановый объект, а на первый попавшийся по курсу. Бывало, что на уже
сосчитанный. И корыта оттуда не досвищешься. Неразбериха крепчала, и
выбирался из нее всякий, кто как мог.
Уже на втором году, просидев раз за разом хорошего лишку на двух
паршивых глыбах, чуя, что норма горит, а разнокалиберные пароходики юркают
мимо, я с отчаяния пустился на хитрость - вышел в эфир как терпящий
аварию, напирая на гуманизм и человеческую солидарность. Но на мой призыв
откликнулись не меркантильные пароходчики - сам инспектор Босоркань,
кочующий бог порядка и укротитель старательской вольницы.
Вряд ли это имя сейчас кому-то что-то скажет, а тогда оно гремело. Сам
бывший старатель, Босоркань "понимал" - то есть знал старательскую жизнь,
постоянно отиравшуюся о браконьерство, контрабанду и налоговые махинации,
но опыт позволял ему отличать вынужденные проступки от наглого
хищничества. Громоздкий свод законов, сочиненный для этих мест минимум за
двести гигаметров отсюда, посреди женевского благонравия, он самочинно
свел до размеров естественного права, но права беспрекословно чтимого. За
проступки он, по мнению старателей, "журил", а хапуг "карал". Карая, он
время от времени выкидывал сказочные, изуверские каверзы. Легенды о них с
восхищением передавали те, кто при том не пострадал.
Подробности преображения грешного старателя в грозного слугу закона мне
неведомы, но, скорее всего, тут взяли свое судьба, врожденные наклонности
и благоприобретенные комплексы. Отношения со всем этим варевом души были у
Босорканя не просты: он то идолопоклонствовал перед собой в новой
должности (именно тогда он и творил жутчайшие из своих проделок), то уныло
терпеть не мог ни занятий этих, ни себя.
Подцепи меня Босоркань на антенну в момент любви к благочинию, я не
знаю, что он сотворил бы со мной за вранье, очевидное с первого взгляда.
Но он подобрал меня в часы депрессии и не обругал даже тогда, когда я сам
во всем признался и объявил, что желаю вместе со своим барахлом (между
прочим, сорокатонной бочкой) проследовать на следующий плановый объект.
"Гори она огнем, такая богадельня!" - прочел я у него на лице мнение о
моей статистической конторе. Но видя, что я состою при ней в страдательном
залоге, он счел ниже своего достоинства чехвостить седьмую спицу в
колеснице. Просто, когда я выложил на стол комиссариатскую карту, он
метнул поверх свое личное кроки. Я обомлел: на нем значилось пять
близкорасположенных астероидов, о которых моя контора не имела
представления! Причем один из них значился как активно разрабатываемая
точка!
Внереестровый астероид в нашем секторе считали за полтора,
внереестровый разрабатываемый - за два! То есть эту пятерку мне зачли бы
за восемь, я разом выполнил бы всю норму второго года! Было за что
побороться.
Я вслух признал свою контору богадельней, я взмолился, чтобы Босоркань
доставил меня на разрабатываемый объект, и, зная нравы
незарегистрированных старателей, пал инспектору в ножки и воззвал о
покровительстве.
Босоркань подумал-подумал и скомандовал мне погрузку.
Инспекторский катер - не наше ковыляй-корыто. Прошло всего часов сто, и
Босоркань, пробормотав: "Эта будка где-то тут", - велел мне включить
запросчик. За три часа запросчик сработал свои осьмнадцать раз. Бездна
темени по курсу молчала. Я доложил об этом командиру в принятых
выражениях. Скорей всего, они прозвучали как сомнения в точности
инспекторской картографии. И тогда Босоркань включил внешнюю голосовую
связь, с омерзением отвел от меня взоры и буркнул во тьму:
- Здесь Босоркань. Мазепп, ответь Босорканю!
Минуты три тьма молчала и вдруг взвизгнула, как старая нищенка:
- Инспектор, Мазепп на связи! Я сейчас. Дайте из утробы-то выбраться!
"Утробой" на старательском жаргоне именовалась рабочая капсула со
шланговым обеспечением от стационара. Наш невидимый собеседник, похоже, до
последнего надеялся, что непрошеного гостя пронесет, как нанесло. Ан не
тут-то было.
- Врубай манок, - распорядился Босоркань.
- Инспектор, вы ж меня знаете! У меня ни-ни, полный порядочек, - заныла
нищенка.
- Мне повторить? - холодно спросил Босоркань.
- А с вашего передатчика можно? - с надеждой вопросил голос из тьмы.
- Да кончай ты юлить! - отрезал инспектор.
В ответ донесся тяжелый вздох. Вскоре прямо по курсу замигал
треугольник малиновых причальных вспышек, а наш катер дрогнул, перейдя на
управление по сигналам гавани.
- Инспектор, но отход будет ваш! - продолжала торговаться тьма. - У
меня в баках - на дне! Вот ей-богу же!
- Давай-давай, - закрыл дискуссию мой нечаянный патрон.
Я понял этот разговор так: старатель в одиночку колупает неучтенный
пшик, на котором сидит; снаряжения у него в обрез, на горючем и энергии
сэкономлено до хрипа; внештатная работа посадочной автоматики - разор
куцего НЗ амперчасов; у инспектора прошено расходовать свои аккумуляторы -
он отказал; посадка и взлет катера хоть немного да столкнут астероид с
пути, и этот малый сбой через полгода-год размахнется черт-те во что; в
результате сборщик-рудовоз, следуя по старым ориентирам, не нашарит
затерянную во тьме пылинку; чтобы этого не произошло, полагается, севши,
скорректировать двигателями орбиту астероида, да так, чтобы после отлета
катера она восстановилась до первоначальной; на это нужна солидная порция
воды, и старатель предложил инспектору взять расход на себя; хотя по
обычаю коррекция проводится за счет "гостя" и уж кому-кому, а инспектору
воду экономить не приходится, Босоркань и этого не обещал. Вот так свистит
инспекторский кнут: визгливому Мазеппу попадает за неведомые мне грехи, а
я получаю урок впрок.
- Жмот ишачий, - процедил Босоркань. Чтобы я понял: сей Мазепп не так
беден, как прикидывается, и наказуется за скупердяйство и криводушие.
Когда по радиолоту до посадки остался километр, Босоркань включил
прожектор. Осветилась серая плешь, на которой многометровыми каракулями
было выведено: "Звезда Ван-Кукук". Под надписью был изображен зубастый
череп, вместо костей ниже скрещивались кулачища и буквами помельче в три
этажа извещалось, что место занято и просят убраться куда подальше.
Метрах в ста над поверхностью Босоркань отцепил мою бочку, нацелив ее
бухнуться в глаз черепу, а сам повел катер вокруг астероида. Тот был
неожиданно велик - километров пятьдесят в диаметре. Диву можно было
даться, как до сих пор не засекли такую дуру телескопы Верховного
комиссариата. Был он шарообразный, гладкий, лишь кое-где на глади темнели
характерные звездообразные кляксы: об астероид расшибалась притянутая
каменная мелочь.
Видя, что я удивлен и тянусь к номограмме силы тяжести, Босоркань
буркнул:
- Чистый вольфрам-рений. Чудо природы. Мазеппе везуха, но прежде чем
возьмешь, штаны взмокнут.
Астероиды в огромном большинстве комья щебня и бесполезные каменюки.
Лишь процентов пятнадцать состоят из смеси железа и никеля, годной для
разработки, а тела более заманчивого состава редки и, как правило,
невелики. Любой разговор в старательской компании непременно сходит на
жуткие истории о войне браконьеров за алмазный или золотой астероид,
слышанные от верных людей. Вправду ли существуют поминаемые при том
Виконтесса и Голконда, судить не берусь, но верю, что первооткрыватели
пошли бы на все и за дар небесный в виде кома заурядного угля или серы. Не
говоря уже про лед.
Хотя космический мордобой требует гроссмейстерского ума, познаний и
выдержки, от кандидатов в чемпионы отбою нет. И перед их соединенным
напором удержать в единоличном владении вольфрамовую планетку?! - нет, на
это никаких личных отбойных талантов не достанет. Тут другое.
Первоначальная неотзывчивость Мазеппа представилась мне в совсем ином
свете. Не столько добытчик он, сколько тихий кирпич на груде сокровищ.
"Кирпич", чей-то знак, что сюда никому из ковыряльной братии дороги нет. А
мне?
- Неужто сплошной вольфрам-рений? - глупо спросил я, холодея; ведь я
какой-никакой, а служащий Верховного комиссариата, через меня весть о
"звезде Ван-Кукук" дойдет до властей прямым путем. Мне же пикнуть не дадут
"закирпичные" - тем же кирпичом прихлопнут!
- Кто ему в печенку лазил? - ответил Босоркань. - А снаружи - сплошной
металл... Да ты не дрейфь раньше времени! - продолжал он, влет поняв, что
у меня написано на роже. - Мазепка - сам трус, каких мало. Держи большую
полуось торчком - все обойдется. Пчелка у него только-только мед собрала,
раньше чем через полгода никто не явится, будете один на один, - и с плохо
скрытым торжеством закончил: - Давно ему, удаву, было говорено:
зарегистрируйся, - а он все тянул. Вот и дотянул.
Так и просится сплесть, что при этих словах Босорканя я постиг всю
глубину его макиавеллистического замысла: он делает вид, что я,
комиссариатский ананас, приказал ему доставить мою персону на "звезду", и,
таким образом, ни в чем не портя личных отношений с браконьерскими
кланами, каленым железом прикладывает по беззаконию, чирьем засевшему в
секторе. Целиком за мой счет.
Но это озарение посетило меня намного позже, а в ту минуту я оказался
настолько желторот, что с благодарностью принял прозвучавшие по внешней
связи слова инспектора: "Ну что, шеф? Садимся?" - сказанные, когда мы
вновь очутились над черепом, изготовленным к кулачному бою. Я решил, что
он эдак помогает мне укрепить авторитет на "звезде", напыжился и надменно
протянул: "Разумеется. Благодарю вас, инспектор". И Босоркань
аккуратнейшим образом ткнул кормой катера в другой глаз черепа, по
соседству с моей бочкой.
Мы запаковались в "люльки" (капсулы-скафандры с полной автономией) и...
Хотя в тексте Документа А2 имеется подробное и связное по общему тексту
описание посещения и досмотра карьера и жилого стационара на "звезде
Ван-Кукук", принятый мною алгоритм связности упорно не включает этого
отрывка объемом 3,2 страницы в общее повествование.
Это тем более странно, что именно в этом отрывке впервые приводится
полное имя Мазеппа: "Максимилиан Йозепп Ван-Кукук" и обиняком дается
понять, что он и "битюг" - одно и то же лицо.
Варьирование алгоритма позволяет ввести отрывок в текст, но
одновременно приводит к нелепым нарушениям связности в других частях
повествования.
С целью проверки я произвел случайное расчленение и перемешивание
текстов пяти известных классических романов со сложным сюжетом и предложил
компьютеру сегрегировать отрывки и восстановить их связность на базе
неварьированного алгоритма. Результат получился блестящий, говорю не в
похвалу себе, а в предупреждение поспешным критикам.
Конечно, я мог бы по своему произволу ввести отрывок в окончательный
текст, но это означало бы измену принятым принципам работы. А я готов
принять любую критику своей методологии, но только не упрек в измене
принципам.
В:
...глядя, как Босорканев катер проваливается во мрак.
- Фиг ли те тут надо? - спросил Мазепп. В его голосе не было и следа
прежнего почтительного подвизгивания.
Не знаю, чем кончилось бы дело...
А2:
...даром не проходит, нервы там у всех на пределе, малейший пустяк
рождает безобразную ссору, а тут речь шла не о пустяках: обозначалась
перспектива конца лихого владычества над "звездой". Слово за слово, и
Мазепповы ноздри извергли пламя, что твой древний ЖРД.
От крупных неприятностей меня спасло то, что я был в "люльке", а он - в
"утробе". Его связывали фалы, а я до поры до времени мог порхать, как
бабочка. Но он все равно попер на таран.
Я увернулся, и тогда Мазепп обрушил гнев на мою бочку. Он ткнул ее в
борт, увидел, что битьем не справиться, и развернулся на карьер за
резаком, обещая располосовать ее в клочья. Это был мой шанс. До
возвращения Мазеппа я должен был успеть отпихнуть бочку за пределы
досягаемости его "утробы", не жалея маршевой воды в бачке "люльки". У него
"люльки" не было, я это узнал по ходу Босорканева досмотра и мог
чувствовать себя в безопасности всего в метре за предельным радиусом его
фалов.
Налег я на бочку, но сорок тонн есть сорок тонн. "Люльку" пластало по
ней, а ползли мы улиточкой. Мазепп вполне мог бы догнать нас, но мой
движок напустил уйму ледяного тумана, в котором он потерял нас из виду.
Чуя на затылке рысканье мерзкой ругани Мазеппа, я высчитывал, как не
переусердствовать с разгоном бочки, а то в бачке не хватит воды на
торможение и посадку в безопасном месте. Со стороны потасовка выглядела,
наверное, препотешно, но мне было ох как невесело! Я взмок, а под конец
вообще перетрусил, бросил еле ползущую бочку и дернул прочь...
Они появились из ледяного тумана почти одновременно: первой -
величественно плывущая бочка, а чуть позже в сотне метров левей -
Мазеппова "утроба" с плазменным резаком в клешне манипулятора. Мазепп
увидел бочку, рванулся к ней. Но было поздно: фалы, натянувшись,
остановили его, и бочка уплыла из-под самого носа разъяренного мингера.
Думаю, у Мазеппа была безоткатная пороховая аркебуза для вколачивания
дюбелей. И, как пить дать, здешние рукоделы приспособили ее под ближнюю
боевую стрельбу. Но одно дело - в порыве ярости раскурочить мою бочку, а
совсем другое - оставить в безгласном теле комиссариатского служащего,
которого живым-невредимым доставил сюда сам инспектор Босоркань, знакомые
всем экспертам дырки от дюбельных хвостовиков...
А1:
...притормаживая, поплыл куда глаза глядят.
А глядеть-то было почти не на что. От солнышка, которое отсюда