Страница:
Прошло тридцать лет. В двадцатом году нашего века польский учёный Оссендовский, бежавший из России, посетил этот же восточномонгольский храм и беседовал с ламой. Тот сказал ему: «Я знаю, что вы беспокоитесь о своих близких, и хочу за них помолиться. Смотрите на тёмное пространство за статуей Будды, и вы увидите родных вам людей». Поляк оставил в России свою семью и очень беспокоился за неё. Вдруг в струях дыма от курений он увидел свою жену и других родственников на улице далёкого города, где они укрылись от ужасов того времени.
В Тибете известны небесный конь и волшебный камень, который он принёс на своей спине людям. Частица этого камня была передана одному из царей Атлантиды Тамлаву. Все, что рассказано о камне, несомненно, представляет наполовину позднейшие наслоения, то есть легенду. Есть ли рациональное зерно? Не знаю. А есть ли зерно в сообщениях о небесном коне?
В Тибете верят, что с неба упал магический жезл и другие предметы. Это очень похоже на скифские предания. Магический жезл золотой, на каждом его конце — бутон лотоса. Из него вырываются лучи света во время торжественных процессий.
Загадка русской сказки о Беловодье — это загадка Шамбалы. Беловодье расположено на востоке. Но на востоке, по-моему, были племена, названия которых включали в себя слово «белый». Кажется, к ним можно отнести роксоланов. Недалеко от Беловодья, по русским преданиям, есть озеро Лопон. Созвучно имени озера Лобнор к северу от хребта Куньлунь. И поверхность озера покрыта частично лёгкими кристалликами белоснежной соли. Все совпадает. Маршрут немногих паломников шёл через Тянь-Шань. С севера на юг.
История Беловодья, Белых Вод искажена в устных рассказах. Не могло быть иначе. Это древняя легенда. Сохранились свидетельства, что она была хорошо известна на территории Греции ещё в IX веке нашей эры, тысячу лет назад. Живший в византийском монастыре славянин по имени Сергий читал древнюю рукопись о Беловодье, потом вернулся на Русь и рассказал князю Владимиру о неизвестной земле добродетели и справедливости. Это было накануне решения вопроса о будущей религии Киевской державы. И вот в 987 году он дал монаху Сергию людей и послал его искать страну праведных. С нетерпением ждал князь возвращения Сергия. По его подсчётам, чтобы достичь Беловодья и вернуться в Киев, нужно было три года. Но вестей не было ни через три года, ни через пять лет. Спустя двадцать шесть лет в Китае появился старец, назвавший себя монахом Сергием. Только семеро людей в столетие могли войти в пределы чудесной обители мудрых и справедливых, рассказал он китайцам и иноземным купцам, путь которых пролегал затем и через Византию, близкую Руси по новой принятой религии христианства. Шестеро из этих принятых там людей возвращались обратно в мир. Седьмой оставался с праведниками, не старея благодаря потаённым секретам.
Сергий рассказывал удивлённым слушателям, что из Киева они шли два года, добрались до пустынной местности, усеянной скелетами людей и лошадей, а также верблюдов и мулов. Участники экспедиции отказались идти дальше, настолько пугало всех это зрелище. Только двое пошли с Сергием.
Ещё через год они остались в крохотной деревне из-за плохого здоровья. Сам Сергий княжеское поручение ставил превыше всего, и лишь смерть помешала бы ему выполнить это поручение. Он пошёл дальше. Один из проводников убедил его, что знает это царство, имя которому Земля Белых Вод и Высоких Гор, другие имена: Охранная Земля, Земля Живого Огня, Страна Чудес, Земля Живых Богов.
Три тяжёлых месяца — и они достигли Беловодья. На границе проводник покинул его, говоря о страхе перед стражами снежных вершин.
Измученный тяжёлой дорогой и переживаниями, Сергий остаётся в одиночестве, но продолжает путь. Внезапно на привале появились два незнакомца. Они говорили на своём языке, но Сергий понимал их. Сергия отвели в село. Он отдыхал несколько дней. Потом ему дали работу. Ему показали другое селение, где он был принят как брат. Проходили годы. Он узнал этих людей, терпеливых и добросердечных. Они помогли ему собраться в обратный путь. Решение пришло разумное — отправиться сначала в Китай, где можно было пристать к торговому каравану. В одиночку идти на запад, в Киев, было равносильно смерти. Конец истории неизвестен. Удалось ли Сергию вернуться домой?..
На средневековых картах можно найти царство пресвитера Иоанна. Располагалось оно, по мнению составителей карт, где-то в Центральной Азии, по слухам, сам пресвитер говорил о море песка недалеко от его владений. Ему писали письма, например, папа Александр III. Доктор Филипп должен был доставить это письмо в конце XII века Иоанну. Неизвестно, существует ли хоть одно письмо самого владыки этого загадочного царства на Востоке или это слухи. Как всегда, легенды и устная молва, им помогающая, рисуют сказочную картину: таинственный монарх владел изумрудным скипетром, магическим зеркалом и фонтаном вечной молодости. Сам Иоанн прожил якобы 562 года. Американец Холл писал: «Прежде всего, империя пресвитера Иоанна помещается в пустыне Гоби, где он живёт посреди гор в заколдованном замке. Если вы попросите посвящённых описать этот рай, то они ответят, что он находился в сердце пустыни. В песках Древнего моря расположен храм невидимого правительства мира».
Это вернуло меня к происшедшему с самим Брусникиным. Пуля — лишь копия метеорита. Он, конечно, из породы магов и кудесников. Если бы не редкостное стечение обстоятельств…
А за мной наблюдали большие глаза, их выражение менялось, словно она сдерживала себя, не хотела проявить весь свой интерес к таинственной земле пресвитера Иоанна, являвшейся Шамбалой — чем же ещё?
— Кофе?
— Да. От кофе я никогда не мог отказаться, даже если мне предлагали четвёртую чашку, но я прошу вас ограничиться одной-двумя. Со мной произошла даже маленькая история, подмочившая мою репутацию любителя-археолога. Из-за кофе. Спросили, люблю ли я кофе, потом, как я отношусь к белой стене. На первый вопрос я ответил, что очень люблю. На второй — что к упомянутой стене безразличен. Оказалось — тест из французского журнала. Кофе — секс, стена — смерть. Понятно.
— Белая стена — смерть? Я не знала.
СТЕНА, ДВЕРЬ… ИЛИ ТОННЕЛЬ?
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
БОГИНЯ СВЯЩЕННЫХ ВОД
ЮГОСЛАВСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ
В Тибете известны небесный конь и волшебный камень, который он принёс на своей спине людям. Частица этого камня была передана одному из царей Атлантиды Тамлаву. Все, что рассказано о камне, несомненно, представляет наполовину позднейшие наслоения, то есть легенду. Есть ли рациональное зерно? Не знаю. А есть ли зерно в сообщениях о небесном коне?
В Тибете верят, что с неба упал магический жезл и другие предметы. Это очень похоже на скифские предания. Магический жезл золотой, на каждом его конце — бутон лотоса. Из него вырываются лучи света во время торжественных процессий.
Загадка русской сказки о Беловодье — это загадка Шамбалы. Беловодье расположено на востоке. Но на востоке, по-моему, были племена, названия которых включали в себя слово «белый». Кажется, к ним можно отнести роксоланов. Недалеко от Беловодья, по русским преданиям, есть озеро Лопон. Созвучно имени озера Лобнор к северу от хребта Куньлунь. И поверхность озера покрыта частично лёгкими кристалликами белоснежной соли. Все совпадает. Маршрут немногих паломников шёл через Тянь-Шань. С севера на юг.
История Беловодья, Белых Вод искажена в устных рассказах. Не могло быть иначе. Это древняя легенда. Сохранились свидетельства, что она была хорошо известна на территории Греции ещё в IX веке нашей эры, тысячу лет назад. Живший в византийском монастыре славянин по имени Сергий читал древнюю рукопись о Беловодье, потом вернулся на Русь и рассказал князю Владимиру о неизвестной земле добродетели и справедливости. Это было накануне решения вопроса о будущей религии Киевской державы. И вот в 987 году он дал монаху Сергию людей и послал его искать страну праведных. С нетерпением ждал князь возвращения Сергия. По его подсчётам, чтобы достичь Беловодья и вернуться в Киев, нужно было три года. Но вестей не было ни через три года, ни через пять лет. Спустя двадцать шесть лет в Китае появился старец, назвавший себя монахом Сергием. Только семеро людей в столетие могли войти в пределы чудесной обители мудрых и справедливых, рассказал он китайцам и иноземным купцам, путь которых пролегал затем и через Византию, близкую Руси по новой принятой религии христианства. Шестеро из этих принятых там людей возвращались обратно в мир. Седьмой оставался с праведниками, не старея благодаря потаённым секретам.
Сергий рассказывал удивлённым слушателям, что из Киева они шли два года, добрались до пустынной местности, усеянной скелетами людей и лошадей, а также верблюдов и мулов. Участники экспедиции отказались идти дальше, настолько пугало всех это зрелище. Только двое пошли с Сергием.
Ещё через год они остались в крохотной деревне из-за плохого здоровья. Сам Сергий княжеское поручение ставил превыше всего, и лишь смерть помешала бы ему выполнить это поручение. Он пошёл дальше. Один из проводников убедил его, что знает это царство, имя которому Земля Белых Вод и Высоких Гор, другие имена: Охранная Земля, Земля Живого Огня, Страна Чудес, Земля Живых Богов.
Три тяжёлых месяца — и они достигли Беловодья. На границе проводник покинул его, говоря о страхе перед стражами снежных вершин.
Измученный тяжёлой дорогой и переживаниями, Сергий остаётся в одиночестве, но продолжает путь. Внезапно на привале появились два незнакомца. Они говорили на своём языке, но Сергий понимал их. Сергия отвели в село. Он отдыхал несколько дней. Потом ему дали работу. Ему показали другое селение, где он был принят как брат. Проходили годы. Он узнал этих людей, терпеливых и добросердечных. Они помогли ему собраться в обратный путь. Решение пришло разумное — отправиться сначала в Китай, где можно было пристать к торговому каравану. В одиночку идти на запад, в Киев, было равносильно смерти. Конец истории неизвестен. Удалось ли Сергию вернуться домой?..
На средневековых картах можно найти царство пресвитера Иоанна. Располагалось оно, по мнению составителей карт, где-то в Центральной Азии, по слухам, сам пресвитер говорил о море песка недалеко от его владений. Ему писали письма, например, папа Александр III. Доктор Филипп должен был доставить это письмо в конце XII века Иоанну. Неизвестно, существует ли хоть одно письмо самого владыки этого загадочного царства на Востоке или это слухи. Как всегда, легенды и устная молва, им помогающая, рисуют сказочную картину: таинственный монарх владел изумрудным скипетром, магическим зеркалом и фонтаном вечной молодости. Сам Иоанн прожил якобы 562 года. Американец Холл писал: «Прежде всего, империя пресвитера Иоанна помещается в пустыне Гоби, где он живёт посреди гор в заколдованном замке. Если вы попросите посвящённых описать этот рай, то они ответят, что он находился в сердце пустыни. В песках Древнего моря расположен храм невидимого правительства мира».
* * *
В тетради Брусникина я нашёл удивительные слова о будущем и мысль о катаклизме: «Звезды показывают новую эволюцию. Вновь к Земле приближается космический огонь. Вновь человечество будет подвергнуто испытанию, чтобы видеть, достаточно ли развился дух». Так или примерно так передавал Рерих мировидение лам. Но ведь о том же, о периодическом истреблении жизни на нашей планете небесным огнём (астероидами, крупными метеоритами), говорили, по словам Платона, древнеегипетские жрецы из города Саиса больше двух тысячелетии назад.Это вернуло меня к происшедшему с самим Брусникиным. Пуля — лишь копия метеорита. Он, конечно, из породы магов и кудесников. Если бы не редкостное стечение обстоятельств…
А за мной наблюдали большие глаза, их выражение менялось, словно она сдерживала себя, не хотела проявить весь свой интерес к таинственной земле пресвитера Иоанна, являвшейся Шамбалой — чем же ещё?
— Кофе?
— Да. От кофе я никогда не мог отказаться, даже если мне предлагали четвёртую чашку, но я прошу вас ограничиться одной-двумя. Со мной произошла даже маленькая история, подмочившая мою репутацию любителя-археолога. Из-за кофе. Спросили, люблю ли я кофе, потом, как я отношусь к белой стене. На первый вопрос я ответил, что очень люблю. На второй — что к упомянутой стене безразличен. Оказалось — тест из французского журнала. Кофе — секс, стена — смерть. Понятно.
— Белая стена — смерть? Я не знала.
СТЕНА, ДВЕРЬ… ИЛИ ТОННЕЛЬ?
Белую стену замечали давно. Как магический объект. Я призвал в союзники Герберта Уэллса с его рассказом «Дверь в стене».
«Я увидел перед собой листья дикого винограда, освещённые ярким полуденным солнцем, темно-красные на фоне белой стены. Я внезапно их заметил, хотя и не помню, в какой момент это случилось… На чистом тротуаре, перед зеленой дверью лежали листья дикого каштана. Они были жёлтые с зелёными прожилками… Должно быть, это был октябрь. Я каждый год любуюсь, как падают листья дикого каштана, и хорошо знаю, когда это бывает».
В этом отрывке меня поразило упоминание стены и темно-красных листьев. Почему? Да потому что белое — не от мира сего. Это цвет смерти у многих народов и племён древности.
А темно-красные листья означают то же, как ни странно это на первый взгляд. Красной охрой красили кроманьонцы места погребения. Красный цвет остался на костяках погребённых. Красным метили потом гробницы, мавзолеи, погребальные камеры, ниши, склепы, мир усопших. В общем, тот свет, что маков цвет. Короче не скажешь.
И вот я листал давно читанный рассказ. Понимал его я теперь не хуже автора. Придавал ли Уэллс значение сочетанию цветов, красок, знал ли закон трех миров — земного, небесного и подземного, мира мёртвых? Или нет? Не берусь судить. Ведь он биолог, ученик Гексли, автор популярного в своё время учебника в этой области. Откуда же пришли в рассказ приметы неземного?
Вот герой рассказа Уоллес открывает зеленую дверь. Он решается на этот поступок, поборов колебания. «Каким-то совершенно непостижимым образом ему было известно, что отец крепко рассердится, если он войдёт в эту дверь». Вдруг он решается, бежит назад, к двери, мимо которой прошёл, отворяет её, входит, и дверь за ним захлопывается! Он очутился в саду, который потом вспоминал всю жизнь…
«Это был совсем иной мир, озарённый тёплым, мягким ласковым светом; тихая ясная радость была разлита в воздухе, а в небесной синеве плыли лёгкие, пронизанные солнцем облака. Длинная широкая дорожка, но обеим сторонам которой росли великолепные, никем не охраняемые цветы, бежала передо мной и заманивала все дальше, и со мной шли две большие пантеры. Я бесстрашно положил свои маленькие руки на их пушистые спины, гладил их круглые уши, чувствительное местечко за ушами, и играл с ними. Казалось, они приветствовали моё возвращение на родину. Все время мной владело незабываемое чувство, что я наконец вернулся домой. И когда на дорожке появилась высокая прекрасная девушка, с улыбкой подошла ко мне, сказала: „Вот и ты!“, подняла, расцеловала, опустила на землю и повела за руку, — это не вызвало во мне ни малейшего удивления, но лишь радостное сознание, что так все и должно быть, и воспоминание о чем-то счастливом, что странным образом выпало из памяти. Я вспоминаю широкие красные ступени, видневшиеся между стеблями дельфиниума; мы поднялись по ним на уходившую вдаль аллею, по сторонам которой росли старые-престарые тенистые деревья. Вдоль этой аллеи, среди красноватых, изборождённых трещинами стволов, стояли торжественно мраморные скамьи и статуи, а на песке бродили ручные, очень ласковые, белые голуби».
Читая этот отрывок, я вздрогнул. Опять красный цвет коры деревьев и красные ступени. Как в моем городе. И свет, такой же, наверное, золотистый. Мне казалось: если внимательно читать, то можно найти и описание города с красными стенами дворцов. И я читал. Я нашёл широкую тенистую колоннаду, просторный прохладный дворец, фонтаны. Все это увидел мальчик Уоллес. Потом он играл с новыми товарищами — там было много людей, которые рады были его видеть, были и сверстники. Игры с ровесниками он не запомнил. Его лишь преследовало неповторимое воспоминание о счастье и видение площадки, зеленой травы и солнечных часов — именно там они играли.
До сих пор рассказчик говорил о мечте, о мимолётном счастье ребёнка, рано оставшегося без матери. И мы всем сердцем желали мальчику хотя бы ещё несколько светлых минут в волшебном саду. Но недаром назван инструмент, отмеряющий и время, и счастье — солнечные часы на площадке для игр, обрамлённые цветами.
Появляется строгая женщина с серьёзным лицом. Она манит маленького Уоллеса к себе и уводит его на галерею. Товарищи по играм кричат ему: «Возвращайся к нам. Возвращайся скорее!»
Женщина открывает книгу, которую она держит на коленях. Женщина сидит на скамье. Мальчик стоит рядом. Он изумлён. Страницы книги оживают, и он видит самого себя. Все свои дни — со дня рождения. Свою покойную мать. Свой дом, детскую, потом — окрестные улицы.
Мы должны представить себе мальчугана, который видит все это не на картинках, а вправду, и с недоумением заглядывает в глаза строгой женщины. Он не знает ещё, что это судьба. Впрочем, об этом он, быть может, и не догадается.
Уоллес видит себя в этой необыкновенной книге в тот момент, когда он топчется в нерешительности перед зеленой дверью: войти или нет?
Приближается поворотный, трагический момент.
— А дальше! — восклицает мальчик.
Строгая женщина удерживает его руку, ведь он хочет перевернуть страницу.
— А дальше! — почти кричит мальчик и отталкивает пальцы женщины.
«И когда она уступила и страница перевернулась, женщина тихо, как тень, склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб.
Но на этой странице не оказалось ни волшебного сада, ни пантер, ни девушки, что вела меня за руку, ни товарищей игр, так неохотно меня отпустивших. Я увидел длинную серую улицу в Вест-Кенсингтоне в унылый вечерний час, когда ещё не зажигают фонарей. И я был там — маленькая жалкая фигурка; я громко плакал, слезы так и катились из глаз… Это была уже не страница книги, а жестокая действительность».
Это было мучительное возвращение.
С тех пор он упоминает этот сад в детских молитвах: «Боже, сделай так, чтобы я увидел во сне мой сад! О, верни меня в мой сад!»
Однажды, через несколько лет, Уоллес увидел за грязными, странно знакомыми лавчонками длинную белую стену и зеленую дверь!
Но к этому времени Уоллес стал примерным учеником, он спешил в школу, и у него было только десять минут, чтобы успеть на занятия и сберечь свою репутацию примерного ученика. Может быть, он хотел потом вернуться сюда, но зачарованный сад найти не просто.
Этого он ещё не знал. В семнадцать лет он увидел дверь в стене, когда ему предстоял конкурсный экзамен в Оксфорд. И опять знакомая уже нам раздвоенность: герой не решается остановить кеб.
Потом он несколько раз видел зеленую дверь, по-прежнему хотел попасть в сад, но ни разу так и не вошёл туда, ибо перед ним открылась другая дверь — дверь карьеры.
Что же дальше?
«Его тело нашли вчера рано утром в глубокой яме, близ Вест-Кенсингтонского вокзала. Это была одна из двух траншей, вырытых в связи с расширением железнодорожной линии на юг. Для безопасности проходящих по шоссе людей траншеи были обнесены сколоченным наспех забором, где был прорезан небольшой дверной проем, куда проходили рабочие. По недосмотру одного из десятников дверь осталась незапертой, и вот в неё-то и прошёл Уоллес».
Это случилось ночью. Уоллес прошёл пешком весь путь от парламента. Упоминание Вест-Кенсингтонского вокзала наводит на мысль, что он шёл здесь не случайно — искал свой зачарованный сад.
Герберт Уэллс заканчивает рассказ так:
«Все вокруг нас кажется нам таким простым и обыкновенным, мы видим только ограду и за ней траншею. В свете дневного сознания нам, заурядным людям, представляется, что Уоллес безрассудно пошёл в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели.
Но кто знает, что ему открылось?»
Удивительная концовка. Не верится, что вся история придумана. Белая стена. Красные ступени и дворец, красные стволы деревьев. Белое и красное. Смерть. И бессмертие мечты, бессмертие души.
…После пятой чашки кофе я скомкал очередную беседу. Пора и честь знать. Но я не поехал домой. Добравшись переулками до метро, я затем проехал свою станцию, вышел на «Войковской», свернул налево, где три продолжающие друг друга асфальтовые дорожки через десять минут привели меня в парк Покровское-Стрешнево. Солнце уже село за тёмную линию леса, наверное, его ещё можно было видеть из большой лощины, что на закат от меня. Я стоял перед малым прудом с его тёмной водой, кустами на торфянике близ самой воды. Разделся, нырнул, плыл у дна, где прохладная вода успокаивала, делала тело и мысли ленивыми. Вверху — ни души. Внизу, в воде — тени, водяная крыса встречала меня на другом берегу. Глаза её как ягоды черники. Бег её свободен и почти невидим. Я подумал, что это хозяйка малого пруда. Снова окунулся. Плыл на спине. Теперь я видел цвет неба, цвет первых звёзд, цвет заката. Мои уши в воде улавливали движение, рыбьи всплески, шорохи тростника, потревоженного утиными выводками.
Люблю час после заката. И здесь и на море. И придумал для него название: голубой час. Это самое спокойное время суток.
Ещё два заплыва. И, как в замедленном кино, все во мне и вокруг почти замирает, отдыхает. Потом — несколько глотков воды у крохотного фонтана. По аллее — под мост, по которому иногда спешат поезда! Три дорожки, разделённые одна от другой тихими улицами. Шаг лёгкий, быстрый, кошачий. В такие минуты я готов думать, готов к любым неожиданностям, но могу и просто уснуть, едва прилягу на свою тахту у окна с открытой форточкой.
Руки мои пахнут тиной и травой, копна высохших каштановых волос делает моё отражение в зеркале новым. Глаза кажутся тёмными в полутьме. Моя рука сжимает яблоко. Несколько таких же спокойных минут — и я кладу яблоко на стул. Сон!
«Я увидел перед собой листья дикого винограда, освещённые ярким полуденным солнцем, темно-красные на фоне белой стены. Я внезапно их заметил, хотя и не помню, в какой момент это случилось… На чистом тротуаре, перед зеленой дверью лежали листья дикого каштана. Они были жёлтые с зелёными прожилками… Должно быть, это был октябрь. Я каждый год любуюсь, как падают листья дикого каштана, и хорошо знаю, когда это бывает».
В этом отрывке меня поразило упоминание стены и темно-красных листьев. Почему? Да потому что белое — не от мира сего. Это цвет смерти у многих народов и племён древности.
А темно-красные листья означают то же, как ни странно это на первый взгляд. Красной охрой красили кроманьонцы места погребения. Красный цвет остался на костяках погребённых. Красным метили потом гробницы, мавзолеи, погребальные камеры, ниши, склепы, мир усопших. В общем, тот свет, что маков цвет. Короче не скажешь.
И вот я листал давно читанный рассказ. Понимал его я теперь не хуже автора. Придавал ли Уэллс значение сочетанию цветов, красок, знал ли закон трех миров — земного, небесного и подземного, мира мёртвых? Или нет? Не берусь судить. Ведь он биолог, ученик Гексли, автор популярного в своё время учебника в этой области. Откуда же пришли в рассказ приметы неземного?
Вот герой рассказа Уоллес открывает зеленую дверь. Он решается на этот поступок, поборов колебания. «Каким-то совершенно непостижимым образом ему было известно, что отец крепко рассердится, если он войдёт в эту дверь». Вдруг он решается, бежит назад, к двери, мимо которой прошёл, отворяет её, входит, и дверь за ним захлопывается! Он очутился в саду, который потом вспоминал всю жизнь…
«Это был совсем иной мир, озарённый тёплым, мягким ласковым светом; тихая ясная радость была разлита в воздухе, а в небесной синеве плыли лёгкие, пронизанные солнцем облака. Длинная широкая дорожка, но обеим сторонам которой росли великолепные, никем не охраняемые цветы, бежала передо мной и заманивала все дальше, и со мной шли две большие пантеры. Я бесстрашно положил свои маленькие руки на их пушистые спины, гладил их круглые уши, чувствительное местечко за ушами, и играл с ними. Казалось, они приветствовали моё возвращение на родину. Все время мной владело незабываемое чувство, что я наконец вернулся домой. И когда на дорожке появилась высокая прекрасная девушка, с улыбкой подошла ко мне, сказала: „Вот и ты!“, подняла, расцеловала, опустила на землю и повела за руку, — это не вызвало во мне ни малейшего удивления, но лишь радостное сознание, что так все и должно быть, и воспоминание о чем-то счастливом, что странным образом выпало из памяти. Я вспоминаю широкие красные ступени, видневшиеся между стеблями дельфиниума; мы поднялись по ним на уходившую вдаль аллею, по сторонам которой росли старые-престарые тенистые деревья. Вдоль этой аллеи, среди красноватых, изборождённых трещинами стволов, стояли торжественно мраморные скамьи и статуи, а на песке бродили ручные, очень ласковые, белые голуби».
Читая этот отрывок, я вздрогнул. Опять красный цвет коры деревьев и красные ступени. Как в моем городе. И свет, такой же, наверное, золотистый. Мне казалось: если внимательно читать, то можно найти и описание города с красными стенами дворцов. И я читал. Я нашёл широкую тенистую колоннаду, просторный прохладный дворец, фонтаны. Все это увидел мальчик Уоллес. Потом он играл с новыми товарищами — там было много людей, которые рады были его видеть, были и сверстники. Игры с ровесниками он не запомнил. Его лишь преследовало неповторимое воспоминание о счастье и видение площадки, зеленой травы и солнечных часов — именно там они играли.
До сих пор рассказчик говорил о мечте, о мимолётном счастье ребёнка, рано оставшегося без матери. И мы всем сердцем желали мальчику хотя бы ещё несколько светлых минут в волшебном саду. Но недаром назван инструмент, отмеряющий и время, и счастье — солнечные часы на площадке для игр, обрамлённые цветами.
Появляется строгая женщина с серьёзным лицом. Она манит маленького Уоллеса к себе и уводит его на галерею. Товарищи по играм кричат ему: «Возвращайся к нам. Возвращайся скорее!»
Женщина открывает книгу, которую она держит на коленях. Женщина сидит на скамье. Мальчик стоит рядом. Он изумлён. Страницы книги оживают, и он видит самого себя. Все свои дни — со дня рождения. Свою покойную мать. Свой дом, детскую, потом — окрестные улицы.
Мы должны представить себе мальчугана, который видит все это не на картинках, а вправду, и с недоумением заглядывает в глаза строгой женщины. Он не знает ещё, что это судьба. Впрочем, об этом он, быть может, и не догадается.
Уоллес видит себя в этой необыкновенной книге в тот момент, когда он топчется в нерешительности перед зеленой дверью: войти или нет?
Приближается поворотный, трагический момент.
— А дальше! — восклицает мальчик.
Строгая женщина удерживает его руку, ведь он хочет перевернуть страницу.
— А дальше! — почти кричит мальчик и отталкивает пальцы женщины.
«И когда она уступила и страница перевернулась, женщина тихо, как тень, склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб.
Но на этой странице не оказалось ни волшебного сада, ни пантер, ни девушки, что вела меня за руку, ни товарищей игр, так неохотно меня отпустивших. Я увидел длинную серую улицу в Вест-Кенсингтоне в унылый вечерний час, когда ещё не зажигают фонарей. И я был там — маленькая жалкая фигурка; я громко плакал, слезы так и катились из глаз… Это была уже не страница книги, а жестокая действительность».
Это было мучительное возвращение.
С тех пор он упоминает этот сад в детских молитвах: «Боже, сделай так, чтобы я увидел во сне мой сад! О, верни меня в мой сад!»
Однажды, через несколько лет, Уоллес увидел за грязными, странно знакомыми лавчонками длинную белую стену и зеленую дверь!
Но к этому времени Уоллес стал примерным учеником, он спешил в школу, и у него было только десять минут, чтобы успеть на занятия и сберечь свою репутацию примерного ученика. Может быть, он хотел потом вернуться сюда, но зачарованный сад найти не просто.
Этого он ещё не знал. В семнадцать лет он увидел дверь в стене, когда ему предстоял конкурсный экзамен в Оксфорд. И опять знакомая уже нам раздвоенность: герой не решается остановить кеб.
Потом он несколько раз видел зеленую дверь, по-прежнему хотел попасть в сад, но ни разу так и не вошёл туда, ибо перед ним открылась другая дверь — дверь карьеры.
Что же дальше?
«Его тело нашли вчера рано утром в глубокой яме, близ Вест-Кенсингтонского вокзала. Это была одна из двух траншей, вырытых в связи с расширением железнодорожной линии на юг. Для безопасности проходящих по шоссе людей траншеи были обнесены сколоченным наспех забором, где был прорезан небольшой дверной проем, куда проходили рабочие. По недосмотру одного из десятников дверь осталась незапертой, и вот в неё-то и прошёл Уоллес».
Это случилось ночью. Уоллес прошёл пешком весь путь от парламента. Упоминание Вест-Кенсингтонского вокзала наводит на мысль, что он шёл здесь не случайно — искал свой зачарованный сад.
Герберт Уэллс заканчивает рассказ так:
«Все вокруг нас кажется нам таким простым и обыкновенным, мы видим только ограду и за ней траншею. В свете дневного сознания нам, заурядным людям, представляется, что Уоллес безрассудно пошёл в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели.
Но кто знает, что ему открылось?»
Удивительная концовка. Не верится, что вся история придумана. Белая стена. Красные ступени и дворец, красные стволы деревьев. Белое и красное. Смерть. И бессмертие мечты, бессмертие души.
…После пятой чашки кофе я скомкал очередную беседу. Пора и честь знать. Но я не поехал домой. Добравшись переулками до метро, я затем проехал свою станцию, вышел на «Войковской», свернул налево, где три продолжающие друг друга асфальтовые дорожки через десять минут привели меня в парк Покровское-Стрешнево. Солнце уже село за тёмную линию леса, наверное, его ещё можно было видеть из большой лощины, что на закат от меня. Я стоял перед малым прудом с его тёмной водой, кустами на торфянике близ самой воды. Разделся, нырнул, плыл у дна, где прохладная вода успокаивала, делала тело и мысли ленивыми. Вверху — ни души. Внизу, в воде — тени, водяная крыса встречала меня на другом берегу. Глаза её как ягоды черники. Бег её свободен и почти невидим. Я подумал, что это хозяйка малого пруда. Снова окунулся. Плыл на спине. Теперь я видел цвет неба, цвет первых звёзд, цвет заката. Мои уши в воде улавливали движение, рыбьи всплески, шорохи тростника, потревоженного утиными выводками.
Люблю час после заката. И здесь и на море. И придумал для него название: голубой час. Это самое спокойное время суток.
Ещё два заплыва. И, как в замедленном кино, все во мне и вокруг почти замирает, отдыхает. Потом — несколько глотков воды у крохотного фонтана. По аллее — под мост, по которому иногда спешат поезда! Три дорожки, разделённые одна от другой тихими улицами. Шаг лёгкий, быстрый, кошачий. В такие минуты я готов думать, готов к любым неожиданностям, но могу и просто уснуть, едва прилягу на свою тахту у окна с открытой форточкой.
Руки мои пахнут тиной и травой, копна высохших каштановых волос делает моё отражение в зеркале новым. Глаза кажутся тёмными в полутьме. Моя рука сжимает яблоко. Несколько таких же спокойных минут — и я кладу яблоко на стул. Сон!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
УТРО БОГОВ
БОГИНЯ СВЯЩЕННЫХ ВОД
Не сразу я поверил в это…
На рассвете Жанну, мою двоюродную сестру, разбудило необычное ощущение тепла. Это было мягкое ровное излучение, которое притягивало, манило её к окну. Окно она не занавешивала вот уже несколько дней. Почему — она не знает. Раньше она могла спать только при занавешенном окне. И вот она встала с постели. И в тот же миг негромко вскрикнула. За стеклом ей чудился яркий свет. Но это так и было, это не показалось ей. Из света возникла женщина.
Какая она была?
На ней было голубое платье с сиреневыми отливами. Это были живые светящиеся краски, подчёркивавшие объём. Она рассмотрела её пояс у груди, широкий подол, удивительные сиреневые туфли с золотыми цветами. Она встретила взгляд очень светлых глаз. Они сияли золотом. После расспросов мне стало ясно, что ещё точнее передаёт это необыкновенное сияние сплав электрон, то есть золото с добавкой серебра. Из этого сплава древние отливали удивительные фигурки, и в гривах скифских коней виден каждый волос.
Разница та, что электрон отражает лучи, падающие на него. А глаза этой женщины за окном светились собственным светом. Жанне было страшно. Она молча рассматривала гостью, которая стояла там, за окном, как на паркете, и ноги её не нуждались в опоре. У сердца она держала ребёнка. Он был укрыт светло-голубым. Из ладони поднятой правой руки женщины исходил луч. Может быть, он разбудил Жанну, но сейчас она, женщина, держала ладонь так, что луч миновал её, шёл мимо, вдоль стены дома.
— Не удивляйся, что я пришла к тебе, — негромко сказала женщина, голос у неё был мягкий, низкий, грудной, и лицо её с округлыми, необыкновенно милыми чертами оживало при каждом слове, а на платье неярко вспыхивал свет и как будто проступал внутренний рисунок — то огнецветный, то спокойный.
— Если тебе нравится моё платье, сшей себе такое же, — добавила женщина с ребёнком, взглянула на него, и ребёнок ответил ей улыбкой.
— Да, платье мне нравится, — сказала Жанна. — Скажи, почему ты пришла ко мне?
— Не спеши, — ответила женщина. — Придёт время, и я скажу.
— Я догадываюсь, кто ты.
— Это не тайна для тебя, — подтвердила женщина догадку и напомнила Жанне случай, когда та пожелала зла одной своей знакомой и это исполнилось, к удивлению самой Жанны.
— Не желай другим зла, — сказала женщина.
— Я тогда погорячилась, — слегка покраснев, произнесла Жанна. — Я не могла даже предположить, что мои слова исполнятся.
— Но теперь ты знаешь, что твои пожелания могут исполняться.
— Да, знаю.
У женщины был спокойный, ровный голос, и теперь, когда Жанна знала, кто она, страх её улетучился, было легко, как во сне, но она сознавала, что это не сон, не видение, не наваждение. И когда женщина исчезла, она осталась у окна и молча стояла, словно надеясь увидеть снова обворожительное лицо с ярко-золотыми глазами, мягкими чертами лица, выпукло-нежными губами — лицо женщины, которая так же добра, как и строга, так же тверда, как и пленительна, которая знает о ней все и оттого на душе легче.
Она знала только одно имя этой женщины с ребёнком: Богородица.
Она, конечно, не могла предположить, какой сложной жизнью живут боги и богини, как их изменённые иногда до неузнаваемости имена остаются в памяти разных народов. Получается так, как будто рождаются разные божества в разных землях. Но это чаще всего не так. Под разными именами выступает одна суть, проступают черты мира богов, о котором мы почти ничего не знаем.
Явь, Навь и Правь — так называли славяне три мира. Мир людей. Мир духов. Мир богов. Правь — это и есть Асгард, как бы он ни назывался у других народов. И там райская роща, и древо жизни, и сами боги. Это не сказка, а мировоззрение, выстраданное человечеством. И не бессилие дикаря, а удивительно образное, яркое, неповторимое мышление создало или удержало представления о такой структуре Вселенной. Древние знали о бессмертии души. Они знали об Асгарде, о древе мира, о многом, что дано было ещё великанам саг и мифов. Миф — лишь форма, самая удачная для того, чтобы преодолеть неверие и пронести знание к потомкам через тысячелетия.
Я лишь намекнул Жанне, что есть двенадцать пространств, тридцать шесть измерений, мы живём в просторном вместилище жизни и разума, таких же, по сути, вечных, как сам мир. Не мог разум возникнуть вдруг, после бесконечного числа материальных, косных витков. Он был всегда, он лишь странствовал. Все бесконечно в мире, почему же разум и жизнь должны быть конечны? Есть круговорот. Ибо любая конечная величина и длительность бесконечно малы по сравнению с бесконечным во времени миром. Но есть локальные миры. О них нет речи.
Правь — это особое пространство. Явь — другое, Навь — третье. Есть возможность перехода из одного в другое пространство, и если НЛО с их экипажами владеют двумя пространствами, переходя из одного в другое, то боги владеют по меньшей мере тремя. В их власти больше шести измерений. Во власти человека лишь три — длина, ширина и высота. Человек не может исчезнуть, богиня может. Тогда у окна она чуть отошла, сказала два-три прощальных слова, как бы отстранила окно рукой, и её не стало. Жанна так и сказала: «И вдруг её не стало, была и нет!»
Общая схема такова: боги — инопланетяне — люди. Мифы людей не оставили в их памяти инопланетян или почти не оставили. Боги же остались в них. Это высшая цивилизация нашего мира. И боги обращались к человеку, к людям. Давным-давно и недавно. Всегда. Но их воздействие чаще всего было незаметным, постепенным, мягким, ведь человек должен выстрадать самостоятельно свою судьбу, усвоить уроки, даже кровавые. Попробуйте все делать за людей — и вы лишите их рассудка. Попробуйте дать им только добро — и они превратят его по неведению в зло. Вооружите их только благим — и они вымостят благими пожеланиями дорогу в ад.
Боги являются редко. Чаще — на поворотах метаистории, на стыках тех отрезков времени, которые можно назвать эрами.
В новой эре Водолея христианство изменится, оно будет включено в общую систему взглядов, потому что оно отрезало многое из древнейших удивительных знаний, ограничило кругозор, переименовало древние божества, отбросило их многоликий мир, оставив лишь небольшую часть. Я просил Жанну узнать у женщины другие её имена. И она узнала. Это была Анахита. Богиня священных вод ариев, покровительница героев. Я просил узнать, не была ли она раньше Роженой, о которой знали ещё кроманьонцы. И она узнала: да, была. Только звучало это немного иначе, чем я предполагал, а именно: Рожана. Я готов к этому, ведь у Одина в «Эдде» тоже много имён.
Она являлась Жанне несколько раз.
И я рассказал ей, как боги могут переходить из одного пространства в другое. Инопланетяне знают, должны знать о богах, самой высокой цивилизации в нашем локальном мире. Правда, не все. Они могут даже очень часто отрицать их существование, как это делаем мы временами. Насытившись, сделав жизнь достаточно беспроблемной, они не нуждаются в богах, в их осторожном совете, в их мудрости.
Вот почему боги чаще обращены лицом к человеку, чем к экипажам, будоражащим Землю своими налётами с отдалённых планет.
На рассвете Жанну, мою двоюродную сестру, разбудило необычное ощущение тепла. Это было мягкое ровное излучение, которое притягивало, манило её к окну. Окно она не занавешивала вот уже несколько дней. Почему — она не знает. Раньше она могла спать только при занавешенном окне. И вот она встала с постели. И в тот же миг негромко вскрикнула. За стеклом ей чудился яркий свет. Но это так и было, это не показалось ей. Из света возникла женщина.
Какая она была?
На ней было голубое платье с сиреневыми отливами. Это были живые светящиеся краски, подчёркивавшие объём. Она рассмотрела её пояс у груди, широкий подол, удивительные сиреневые туфли с золотыми цветами. Она встретила взгляд очень светлых глаз. Они сияли золотом. После расспросов мне стало ясно, что ещё точнее передаёт это необыкновенное сияние сплав электрон, то есть золото с добавкой серебра. Из этого сплава древние отливали удивительные фигурки, и в гривах скифских коней виден каждый волос.
Разница та, что электрон отражает лучи, падающие на него. А глаза этой женщины за окном светились собственным светом. Жанне было страшно. Она молча рассматривала гостью, которая стояла там, за окном, как на паркете, и ноги её не нуждались в опоре. У сердца она держала ребёнка. Он был укрыт светло-голубым. Из ладони поднятой правой руки женщины исходил луч. Может быть, он разбудил Жанну, но сейчас она, женщина, держала ладонь так, что луч миновал её, шёл мимо, вдоль стены дома.
— Не удивляйся, что я пришла к тебе, — негромко сказала женщина, голос у неё был мягкий, низкий, грудной, и лицо её с округлыми, необыкновенно милыми чертами оживало при каждом слове, а на платье неярко вспыхивал свет и как будто проступал внутренний рисунок — то огнецветный, то спокойный.
— Если тебе нравится моё платье, сшей себе такое же, — добавила женщина с ребёнком, взглянула на него, и ребёнок ответил ей улыбкой.
— Да, платье мне нравится, — сказала Жанна. — Скажи, почему ты пришла ко мне?
— Не спеши, — ответила женщина. — Придёт время, и я скажу.
— Я догадываюсь, кто ты.
— Это не тайна для тебя, — подтвердила женщина догадку и напомнила Жанне случай, когда та пожелала зла одной своей знакомой и это исполнилось, к удивлению самой Жанны.
— Не желай другим зла, — сказала женщина.
— Я тогда погорячилась, — слегка покраснев, произнесла Жанна. — Я не могла даже предположить, что мои слова исполнятся.
— Но теперь ты знаешь, что твои пожелания могут исполняться.
— Да, знаю.
У женщины был спокойный, ровный голос, и теперь, когда Жанна знала, кто она, страх её улетучился, было легко, как во сне, но она сознавала, что это не сон, не видение, не наваждение. И когда женщина исчезла, она осталась у окна и молча стояла, словно надеясь увидеть снова обворожительное лицо с ярко-золотыми глазами, мягкими чертами лица, выпукло-нежными губами — лицо женщины, которая так же добра, как и строга, так же тверда, как и пленительна, которая знает о ней все и оттого на душе легче.
Она знала только одно имя этой женщины с ребёнком: Богородица.
Она, конечно, не могла предположить, какой сложной жизнью живут боги и богини, как их изменённые иногда до неузнаваемости имена остаются в памяти разных народов. Получается так, как будто рождаются разные божества в разных землях. Но это чаще всего не так. Под разными именами выступает одна суть, проступают черты мира богов, о котором мы почти ничего не знаем.
Явь, Навь и Правь — так называли славяне три мира. Мир людей. Мир духов. Мир богов. Правь — это и есть Асгард, как бы он ни назывался у других народов. И там райская роща, и древо жизни, и сами боги. Это не сказка, а мировоззрение, выстраданное человечеством. И не бессилие дикаря, а удивительно образное, яркое, неповторимое мышление создало или удержало представления о такой структуре Вселенной. Древние знали о бессмертии души. Они знали об Асгарде, о древе мира, о многом, что дано было ещё великанам саг и мифов. Миф — лишь форма, самая удачная для того, чтобы преодолеть неверие и пронести знание к потомкам через тысячелетия.
Я лишь намекнул Жанне, что есть двенадцать пространств, тридцать шесть измерений, мы живём в просторном вместилище жизни и разума, таких же, по сути, вечных, как сам мир. Не мог разум возникнуть вдруг, после бесконечного числа материальных, косных витков. Он был всегда, он лишь странствовал. Все бесконечно в мире, почему же разум и жизнь должны быть конечны? Есть круговорот. Ибо любая конечная величина и длительность бесконечно малы по сравнению с бесконечным во времени миром. Но есть локальные миры. О них нет речи.
Правь — это особое пространство. Явь — другое, Навь — третье. Есть возможность перехода из одного в другое пространство, и если НЛО с их экипажами владеют двумя пространствами, переходя из одного в другое, то боги владеют по меньшей мере тремя. В их власти больше шести измерений. Во власти человека лишь три — длина, ширина и высота. Человек не может исчезнуть, богиня может. Тогда у окна она чуть отошла, сказала два-три прощальных слова, как бы отстранила окно рукой, и её не стало. Жанна так и сказала: «И вдруг её не стало, была и нет!»
Общая схема такова: боги — инопланетяне — люди. Мифы людей не оставили в их памяти инопланетян или почти не оставили. Боги же остались в них. Это высшая цивилизация нашего мира. И боги обращались к человеку, к людям. Давным-давно и недавно. Всегда. Но их воздействие чаще всего было незаметным, постепенным, мягким, ведь человек должен выстрадать самостоятельно свою судьбу, усвоить уроки, даже кровавые. Попробуйте все делать за людей — и вы лишите их рассудка. Попробуйте дать им только добро — и они превратят его по неведению в зло. Вооружите их только благим — и они вымостят благими пожеланиями дорогу в ад.
Боги являются редко. Чаще — на поворотах метаистории, на стыках тех отрезков времени, которые можно назвать эрами.
В новой эре Водолея христианство изменится, оно будет включено в общую систему взглядов, потому что оно отрезало многое из древнейших удивительных знаний, ограничило кругозор, переименовало древние божества, отбросило их многоликий мир, оставив лишь небольшую часть. Я просил Жанну узнать у женщины другие её имена. И она узнала. Это была Анахита. Богиня священных вод ариев, покровительница героев. Я просил узнать, не была ли она раньше Роженой, о которой знали ещё кроманьонцы. И она узнала: да, была. Только звучало это немного иначе, чем я предполагал, а именно: Рожана. Я готов к этому, ведь у Одина в «Эдде» тоже много имён.
Она являлась Жанне несколько раз.
И я рассказал ей, как боги могут переходить из одного пространства в другое. Инопланетяне знают, должны знать о богах, самой высокой цивилизации в нашем локальном мире. Правда, не все. Они могут даже очень часто отрицать их существование, как это делаем мы временами. Насытившись, сделав жизнь достаточно беспроблемной, они не нуждаются в богах, в их осторожном совете, в их мудрости.
Вот почему боги чаще обращены лицом к человеку, чем к экипажам, будоражащим Землю своими налётами с отдалённых планет.
ЮГОСЛАВСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ
Напрасно искать в церковных анналах указания на многие из таких явлений. Церковь боится мистики не меньше, чем нынешняя наука, и их роднит тот консерватизм, который основан на узости кругозора, на боязни вторгаться в сферу живых событий и фактов. Вот почему события в Герцеговине, в Югославии, начавшиеся летом 1981 года, остались неизвестными даже многим верующим и, само собой разумеется, необъяснёнными. 24 июня того года произошло следующее.
Вечером пятнадцатилетняя Иванка Иванкович и шестнадцатилетняя Мирьяна Драгичевич из села Бьяковичи, что расположено в Междугорье, гуляли за околицей. Неожиданно у холма, именуемого Подбрдо, Иванка увидела светящееся облако, которое плыло над каменной россыпью. А затем в облаке возник образ молодой женщины примерно восемнадцати лет, несказанно прекрасной. На ней было светлое платье с белым покрывалом, на голове — корона из звёзд. Её ноги в светлых туфлях с золотым рисунком не касались земли. Иванка воскликнула: «Это святая Дева!» Мирьяна возразила: «Не может быть!» Их охватил легко объяснимый испуг. Они побежали в своё село. Но тут же, встретив своих знакомых Вичку Иванкович, Милку Павлович, Ивана Иванковича, Ивана Драгичевича, рассказали им о случившемся и вместе с ними вернулись к холму. Иванка снова увидела женщину с короной из звёзд первой. Остальные замерли. Они тоже увидели женщину в светлом платье над подножием холма Подбрдо. Страх заставил их вернуться в село, где никто не поверил их рассказам. Только сестра Вички Иванкович сказала: «Ты, наверное, видела летающую тарелку».
На другой день, ближе к вечеру, шестеро парней и девочек вместе с двумя взрослыми отправились на то же место. Ещё по дороге Вичка обратила внимание на вспыхивавшие небольшие зарницы. Потом они увидели женщину. Упав на колени, девочки и юноши молились. Взрослые остались стоять, ничего не понимая. Они просто не видели ничего необычного. Дева осталась невидимой для них.
Вечером пятнадцатилетняя Иванка Иванкович и шестнадцатилетняя Мирьяна Драгичевич из села Бьяковичи, что расположено в Междугорье, гуляли за околицей. Неожиданно у холма, именуемого Подбрдо, Иванка увидела светящееся облако, которое плыло над каменной россыпью. А затем в облаке возник образ молодой женщины примерно восемнадцати лет, несказанно прекрасной. На ней было светлое платье с белым покрывалом, на голове — корона из звёзд. Её ноги в светлых туфлях с золотым рисунком не касались земли. Иванка воскликнула: «Это святая Дева!» Мирьяна возразила: «Не может быть!» Их охватил легко объяснимый испуг. Они побежали в своё село. Но тут же, встретив своих знакомых Вичку Иванкович, Милку Павлович, Ивана Иванковича, Ивана Драгичевича, рассказали им о случившемся и вместе с ними вернулись к холму. Иванка снова увидела женщину с короной из звёзд первой. Остальные замерли. Они тоже увидели женщину в светлом платье над подножием холма Подбрдо. Страх заставил их вернуться в село, где никто не поверил их рассказам. Только сестра Вички Иванкович сказала: «Ты, наверное, видела летающую тарелку».
На другой день, ближе к вечеру, шестеро парней и девочек вместе с двумя взрослыми отправились на то же место. Ещё по дороге Вичка обратила внимание на вспыхивавшие небольшие зарницы. Потом они увидели женщину. Упав на колени, девочки и юноши молились. Взрослые остались стоять, ничего не понимая. Они просто не видели ничего необычного. Дева осталась невидимой для них.