Щербаков Владимир. Асгард - город богов

   Она пролежала на ковре несколько дней! Что это значит? Здесь никого не было с тех пор, что ли? А уборщицы? В этом пансионате их что же, нет? Но если здесь больше не живут, то почему вход свободен?
   Не вполне свободен, не вполне! Вспомним хотя бы собак.
   Что ж, пожалуй, она права. Я левитатор. Меня тянуло сюда, в этот корпус.
   И я тоже прав. Она и вправду золотоволосая Сив.
   Это поступок богини — помочь найти утерянную визитку.
   Боги проходят по городам невидимыми. Они склонны менять свой облик. Аполлон являлся то как волк, то как мышь, в образе ворона указал, где надо строить город, превратившись в лебедя Кикна, он обратил в бегство Геракла. Владыка моря Посейдон, во время Троянской войны поддерживавший ахейцев, явился к ним в образе предсказателя Калхаса и поддержал их.
   Философы-стоики собирали имена и прозвища древних богов, чтобы установить их подлинное значение. Им это, конечно, не удалось. А мудрец Эвгемер ещё в IV веке до нашей эры написал книгу путешествий «Священная запись». Якобы он побывал па неведомом острове, куда ветер пригнал его корабль от аравийского берега. Посередине острова (расположен он в Индийском океане) возвышался храм, и в нем находилась золотая колонна с иероглифами. По просьбе Эвгемера жрецы перевели ему надписи. Это была подлинная история богов. Эвгемер так правдоподобно описал жизнь богов, бывших сначала людьми, что ему веришь. Может, он и вправду побывал на этом острове? Оказывается, Зевс был царём-завоевателем, который требовал прямо-таки божеских почестей. Разве не знаем мы таких правителей, живших спустя столетия и тысячелетия? А вот Кронос был добряком, и родные сыновья свергли его с трона. Уран, признанный после своей смерти богом неба, был при жизни царевичем, который увлекался астрономией.
   Грань условна. Сегодня человек, завтра бог или богиня.
   А разве боги не сохранили чисто человеческие черты? Разве не отягощены они завистью? Разве не проявляют они порой сострадания?.. Девочка шла с кувшином по воду. Была засуха, дорога была дальней, девочка измучилась и, обессиленная, заснула под огромным деревом. Треснула ветка. Девочка обрадовалась, выпустила стрелу из своего маленького лука. Ей привиделся олень, последняя надежда на спасение от голода. Но руки её были слабы, и стрела пролетела мимо, попала же она в спящего сатира. Раненое лесное чудовище бросилось вслед за убегающей девочкой. И вот она воззвала о помощи к Посейдону. Он тотчас появился и метнул свой трезубец. Железо пронзило сатира и вошло в скалу, Посейдон спросил, что она делает здесь, в этой безлюдной местности. Девочка ответила, что ищет воду. Бог сказал ей, чтобы она вытащила его трезубец из камня. Когда она подошла к скале и сделала это, из углубления забила холодная прозрачная струя родника.
   …Утром — письмо от Леонида Григорьевича. Это все же он забыл двадцать рублей на столе. Отложил на такси, не доверяя мне. Мне остаётся поздравить его с находкой. Ещё немного — и я укатил бы в Гурзуф, будучи вынужден присвоить себе чужую двадцатку.

НИЩАЯ НОРНА

   Что там, в Гурзуфе, меня может ожидать?.. Маленькая пристань, ветер, такие же, как в Алуште, широкие пляжи. На набережных пустынно, вверху на горе — две маленькие кофейни, сначала заходишь в одну, потом в другую. Возвращаешься на пляж, где видишь рыжеволосую красавицу лет двадцати двух, редкие группы картёжников, рэкетиров, амнистированных и сбежавших уголовников, депутатов и аппаратчиков, приехавших по путёвкам отдыхать и готовиться к очередному туру борьбы за всеобщее счастье, бедных армян, скупающих дома и посёлки от Гурзуфа до Краснодара.
   В море снуют спасательные катера, набитые разгорячённой молодёжью.
   Запоминаешь причёску, блеск и свечение волос, цепочку с подвеской, профиль. Возвращаешься в корпус, где твой друг забронировал себе и тебе места. Вечером на танцевальной веранде начинающие рэкетиры и их подружки, спасатели и их компании, кооператоры в белёных джинсах, непритязательных и всем доступных за три месячные зарплаты, просто девочки слушали музыку в перерывах между танцевальными пируэтами, обсуждали и осуждали окружающую среду, безденежную и частично загрязнённую. Рядом — знакомый профиль, и копна огненных волос, и подвеска. И ты удивляешься, что она сразу и с улыбкой даёт себя пригласить. А потом даже не возвращаешься с ней на скамейку, остаёшься почти в середине круга и белых брюках и полуботинках марки «Саламандра», изъятых из шкафа перед отъездом в очередной отпуск на правах музейного экспоната. К тому же ей нужен слушатель. Пусть это я. Выдержать можно. Она изъясняется на курортном жаргоне, в который я обычно вхожу с головой в первый же день. Она рассказывает, что на пляжах здесь бьют москвичей, вспоминает известные ей истории про местных рэкетиров, милиционеров, как всегда, своим молчаливым и деликатным присутствием ободряющих начинающих и ещё очень застенчивых уголовников.
   В двенадцатом часу я провожаю её на центральную площадь к автобусу. Выясняется, что ей до Ялты. Там она живёт у подруги. А сюда ездит на пляж, который ей нравится. Автобуса нет. На площади драка. На этот раз бьют одессита. Она уводит меня в переулок, объясняет, что опасно. Звонит подруге. Я предлагаю ей вернуться на набережную, подняться в наш дом отдыха и занять в пустом номере любую из коек. Предложение принято. Так мы устраиваемся с ней в номере, который и после этого кажется пустым: потолок здесь высотой три с половиной метра, третья койка остаётся незанятой, я жду приезда всемогущего Вити Васильева, по чьей брони и милости я здесь. Витя опаздывает, он автогонщик, и его носит где-то по трассам пробегов.
   В свою очередь, я рассказываю ей кое-что из новостей двухтысячелетней давности:
   — В четвёртой книге своих «Записок о галльской войны» Гай Юлий Цезарь писал, что галлам невозможно порой доверяться, потому что они слабохарактерны, скоры на решения, склонны ко всякого рода переменам. «У галлов есть привычка, — записал Цезарь, — останавливать путешественников даже против их воли и расспрашивать их, что они о том или ином слыхали или узнали; точно так же в городах народ окружает купцов и заставляет их рассказывать, из каких они стран и что они там узнали. Под впечатлением всех этих слухов и пустой болтовни они часто принимают решения по самым важным делам и, конечно, немедленно в них раскаиваются, так как верят неопределённым слухам, и большинство сообщают в угоду им прямые выдумки».
   — Что бы написал Цезарь сейчас? О нас, например?
   Я обязан ответить ей, как историк.
   — Галлы пришли на территорию Франции из Фракии, так же, как этруски пришли оттуда же в Италию, а русы пришли из Фракии на Днепр. Этрусков уничтожили римляне, пользуясь их бесхарактерностью. Ассимилировали, лишили земельных участков, частично вывезли в Рим, который когда-то этруски построили для римлян. Что стало с русами? За две тысячи лет? Русы сейчас так же бесхарактерны, как две с лишним тысячи лет назад. Они слушают путешественников, верят вздору заезжих купцов, которые поумнели; они просто грабят русов, пока те слушают их, развесив уши. Русы слабохарактерны, как этруски, они предпочитают строить города для других, но не для себя, сами же живут в нищете и ныне уже не могут рожать и содержать детей по бедности, одновременно поддерживая своих врагов — националистов. С упорством лишённых разума, они проявляют остатки характера лишь в одном — в деле самоуничтожения. Их экономикой управляют так называемые политики и экономисты, которые их вконец разорили, их торговля в руках так называемых интернационалистов и аферистов, которые торгуют с другими народами так, что вывозят из их страны только то, в чем она сама остро нуждается, а ввозимые товары и оборудование выгоднее было бы вообще уничтожить на самой границе. Вместо армии у них поголовная повинность, они не понимают, что от этого лишь увеличиваются потери во время войн, искусство и театр они превратили сначала в форму расхваливания особенно негодных и преступных дел, а потом в форму оплевывания самих себя и своей истории, чего никогда не делали ни галлы, ни тем более германцы. В отличие от них русы и через две тысячи лет не просто склонны быстро менять решения, но меняют эти решения так, чтобы нанести себе наибольший ущерб в самое короткое время. Вот подлинные слова Цезаря.
   — Браво, Гай Юлий Цезарь!
   Не так уж часто можно было встретить такую собеседницу. Я проснулся с ясной головой и чистым сердцем. Правда ещё существовала. Её негромкий голос ещё пробивался тогда, когда уже нечего было терять.
   Мы пошли в столовую, где я усадил её на место Вити Васильева. Когда мы пошли на берег, я подумал, что она чувствует и настоящее и будущее и потому похожа на вторую норну. Но я удержался. Я не стал рассказывать ей об Асгарде. Заветное моё желание — отдохнуть от него — воплощалось в жизнь. Зачем ей мои рассказы, если она норна? В славянских песнях, особенно в южных, тоже есть норны, им верили, в народе жила о них память, пока этой памяти не отрезали крылья. Но их называли наречницами. Слово почти то же. Ведь асы и ваны
   — родственники по происхождению.
   Она показывала мне рукопись, которую она носила в своей сумке. Это рассказ о Крыме, о его природе, о его осени, лесах, долинах, морских лагунах, дельфинах Феодосии, крепости Алустон-Алуште, обо всем невыразимо прекрасном или таинственном. Я впитывал лучи солнца, знал, что в этот день к вечеру моя кожа будет ощущать тепло, идущее изнутри. Это излечивает от хандры, усталости, пессимизма и оптимизма.
   Мы поворачивали лежаки, следя за солнцем.
   Мы входили в холодную воду, даже плавали по минуте.
   Изредка вскрикивали чайки. Что со мной? Отчего я все время помню ту чайку? Оттого, что у неё было перебито крыло. Это несправедливо, что жизнь лишает крыльев птиц и людей.
   Мы говорили с ней о том, что административная или приказная демократия является противоположностью демократического администрирования и что отменить администрирование, оставив администрацию, значит превратить её в банду рецидивистов очень крупного масштаба, не подлежащую, разумеется, никакому контролю. Она приводила примеры, но главным примером была её жизнь. Кончив факультет журналистики, она, естественно, не могла найти никакой работы в так называемых демократических органах печати, что касается партийной печати, то её зарплаты младшего редактора хватало бы на то, чтобы покупать в день на выбор только триста граммов мёда, или колготки, или двести граммов клюквы в сахарной пудре, или стакан водки. Работать целый день для того, чтобы купить плохие колготки, она не могла, потому что, кроме колготок, нужно ещё завтракать, обедать и ужинать или хотя бы только обедать, платить за комнату, покупать мыло, ездить на метро, стоять в очереди за дешёвой одеждой. Поэтому у неё оставался один выход — если уж нельзя ничего вообще купить на среднюю зарплату женщины, кроме колготок, то нужно отказаться и от них. Для этого нужно постоянно жить на юге, в Крыму. В её походной сумке на двух ремнях, которую она носила за плечами, был кусочек мыла, запасная юбка и что-то ещё. Здесь, в Крыму, она проводила дни на пляже, ночью укрывалась у подруги.
   Я никогда не встречал более уравновешенной, спокойной и, как пишется в характеристиках, морально устойчивой женщины. Это потому, что она замечала происходящее, смотрела на него со стороны, а не изнутри. Те, кто внутри машины, не понимают, что их заставляют возводить сначала изгороди и заборы концлагерей, которые в деревнях располагались прямо по месту жительства, а затем — подмостки для приказной демократии и дачи для новых хозяев этой демократии, совершенно аналогичные тем, которые строились в эпоху самого справедливого и абсолютно демократического общества.
   Между тем по набережной расхаживает некая женщина в сером, указывая рукой на пляжи:
   — Вот они, посмотрите на них, люди добрые! Каждый из них был инструктором, столоначальником, секретарём, сначала поднимал сельское хозяйство, потом промышленность, потом ускорял и перестраивался. Смотрите на них, вот они все перед вами! Сегодня он крупный специалист по повышению урожайности, завтра — по идеологии, послезавтра нет уже ни того, ни другого, даже простого хлеба нет! Вот они, люди добрые! Женщина за всю дневную зарплату может теперь купить десяток яиц или двести граммов мяса на рынке. Выбирайте, люди добрые, что купить: двести граммов мяса или десяток яиц!
   Очень странно, но женщина эта оказалась пророчицей, ясновидящей.
   Мне кажется, и нищая норна Галя ей сродни.

ТОСКА ПО КРЫЛЬЯМ

   На второй день — поразительное зрелище: море слилось с небом, и катер, казалось, летел, а за ним тянулся белый шлейф. Так же повисла в небе лодка. И по воздуху же летел теплоход. К вечеру над горой Аюдаг возникло из ничего облако, потом оно опустилось на крутую спину горы. А две девицы в баре вспомнили местную примету: не жди завтра погоды, если Аюдаг в облаках. Здесь была музыка, я сидел со стаканом «Золотого шара», так называется коктейль, бесцельно крутил в пальцах пластиковую соломину, по наитию вмешался в разговор девиц за соседним столиком. Сказал, что если они скучают, то скоро это пройдёт.
   — Почему? — спросила одна.
   — Потому что скоро приедет мой хороший знакомый Витя Васильев.
   — Вы уверены? — спросила вторая.
   — Уверен.
   — А кто он?
   — Автогонщик.
   — Это интересно.
   — И журналист.
   — О чем пишет?
   — О том, о чем не пишут многие другие, об автогонках, авариях, а также о борьбе с ними. О спорте, о сексе.
   — Специалист?
   — О да.
   — Ещё в чем ваш друг специалист?
   — Вы заставляете меня заниматься скучным перечислением, хотя ради очень красивых женщин я готов и на это.
   — Это комплимент?
   — Нет, правда.
   — У кого научились, у Вити Васильева?
   — Нет. У Вити Васильева нельзя научиться.
   — Как это?
   — Так. Нельзя же научиться у Марадоны быть Марадоной, а у президента быть президентом.
   — Логично. Станцуем?
   — Здесь?
   — Ну да. И сейчас.
   — Если вы имеете в виду танец в буквальном значении этого слова, я готов.
   — А в каком другом значении этого слова вы можете понимать сказанное?
   — Ну… мне почему-то пришло в голову, что вы хотели пригласить меня на ритуальную пляску, хотя это тоже танец. Не знаю, но мне почудился подтекст.
   — Когда чудится или видится что-то не то, креститесь, как учила нас обеих одна бабушка. Научить?
   — Умею, но редко пользуюсь. Помогает?
   — Помогает. Ещё как. Выбирайте: танцы или два коктейля.
   — Выбираю и то и другое.
   И мы пошли танцевать. Две рослые девицы лет двадцати и левитатор. На асфальтовом пятачке левитатор показал подготовку, девушки сказали за это, как в Одессе, что неплохо. Снова принялись за коктейли, потом — за танцы, потом — за обсуждение проблем выживания, возникших в связи с ростом благосостояния. Они пришли к выводу, что это логично: сначала программа строительства коммунизма, потом продовольственная программа, потом программа борьбы с алкоголизмом и, наконец, программа выживания. Пошли на набережную. Начали знакомиться. Их зовут Ира и Оля. Приятно говорить с неглупыми девушками. Я рассказал, что смотрел вчера здесь по телевизору фильм о полётах бабочек, стрекоз, жуков, мух.
   — Хорошо летают?
   — В умении двигаться и летать им не откажешь, но представьте себе, в каком положении они оказались бы, если бы их сызмальства начали учить летать в нашей средней школе, потом — в высшей.
   — В каком положении оказались бы эти невинные существа?
   — В незавидном. Человек ещё не знает, почему они летают и как построить аппарат с машущим крылом, мускулолёт.
   — А вы знаете?
   — Да, вчера вечером я бродил вот по этой набережной, на это ушла и часть ночи. В уме рассчитал аппарат для полёта человека на принципе крыла бабочки, крыла стрекозы.
   — Махолёт?
   — Да.
   — И на это у вас ушло целых три или четыре часа? При вашем-то интеллекте?
   — Каюсь, был не в форме, устал.
   — Левитатор — и устал?
   — Как ни странно.
   (Я успел-таки раскрыть секрет полишинеля, что левитатор и я — одно и то же лицо.)
   — Не верится. Что вы ещё успели открыть или изобрести за вчерашний вечер и часть ночи?
   — Придумал название для этой набережной. Набережная махолётов.
   — В честь вашего будущего полёта?
   — Нет, пока только в честь открытия принципов машущего полёта. Я открыл главный закон такого полёта. Крылья должны быть гибкими, движения похожи на движения рыбы-вьюна, я назвал это волновым движителем.
   — В махолёт вам придётся впрягать бабочек и стрекоз, не так ли?
   — Нет, мне нужны бамбук от удочек, кожа, резина, замша, дома валяется старая дублёнка.
   — Нет-нет, не делайте этого! Старая дублёнка после перестройки пойдёт по цене новой!
   — Хорошо. Заменю другими упругими материалами.
   — На сэкономленные деньги мы сможем здесь заглядывать почаще в бар. Логично?
   — Да. Начнём реализацию этих средств хоть с завтрашнего дня!
   — Так долго ждать?
   — Простите, я хотел сказать: с сегодняшнего дня.
   — Так и быть, принимаем приглашение, возвращаемся в бар. Вы сможете подробнее рассказать там о принципах полёта чаек и голубей, это нас тоже очень интересует. Почему они летают, а?
   Мне стало не по себе. Это могло быть случайностью, Но… неужели они знали о той чайке? Видели меня тогда на пляже в Алуште? Пауза. Я не знал, что сказать. Не может же левитатор так опростоволоситься, что примет язвительную насмешку за серьёзный вопрос да ещё начнёт рассказывать о крыльях чаек. Что подумает публика?
   Ну, я выразился почти математически, они не совсем так среагировали, как это было бы, если б знали про чайку. Сели за столик. Вдруг опять: как летают чайки?
   — Может быть, начать с рябчиков, глухарей?
   — Нет, с чаек.
   — Какое совпадение, я думал о чайке, вы спросили о том же, об этой самой птице. Случайность? Телепатия?
   — Да, мы читаем мысли. Обе очень хорошие телепатки. Вам это на руку, освобождает от необходимости все объяснять.
   — Как здорово! Есть вещи, которые трудно объяснить необычным девушкам.
   — Я сделал усилие и ушёл от темы чайки, мне было бы сейчас неприятно, если нашёлся бы человек, который оказался в роли наблюдателя. Не люблю, когда за мной наблюдают, а я нет.

ПОЯВЛЕНИЕ ВАСИЛЬЕВА

   Витя Васильев явился на следующий день, явился без помпы, буднично, его глаз был оттенён синяком — саданулся на гонках.
   Мы ждали их в кафетерии за столиком, я сидел лицом к раскрытой двери, чтобы увидеть и пригласить их. Кофе остыл, но их не было. Мы прошли на крохотный базар, где осталась лишь самая отважная бабуся, пытавшаяся продать даже последний килограмм клубники за восемь рублей — это две дневные зарплаты инспектора, инженера или молодого рабочего.
   Мы вернулись на пятачок у магазинов. Две элегантные дамы ждали нас. Не сразу их можно было узнать: удивительные сочетания цветов их кофт, блузок, юбок, гетр тому причина да ещё туфли с французским каблуком, делавшие их ещё выше ростом и потому красивее, небеснее.
   Слева подрулил таксист и за левую же цену согласился доставить нас в Ялту. Мы как бы поплыли между небом и морем в мягких сиденьях, на поворотах нас легко качало, сквозь дождевое низкое облако мы пролетели в одну минуту. Зелёный склон справа опять золотило солнце, стало весело, легко, пока мы не врезались — так мне показалось — в ялтинские лабиринты улиц. Магазины. Постовые на углах, на других углах — парни со спиртным, цена — два номинала. Бродячие фотографы, муравейники площадей, сами муравьи и муравьихи. Вроде нас. Мидгард. Средний мир, где живут люди или делают вид, что живут.
   Балаганчик. На закат от площади. Это шашлычная. Восточная. Узбекские блюда в исполнении вновь появившихся здесь крымских татар. Это единственный шанс. Пивные залы так грязны, что входить туда нашим дамам можно лишь в тёмных очках и противогазах. Как везде, конечно. Ничего другого нет на морскую милю в окружности. Обычные хлопоты, уговариваю продлить рабочий день балаганчика за мой счёт. Заказ принят! Вдруг вспоминаю: магазин с удочками закрывается через полчаса. Это важнее всего для меня сейчас. Если какой-нибудь мудрец вот сейчас, под руку, скажет мне, что эти удочки через месяц будут валяться в сарае моего друга под Москвой, я без труда опровергну его построения. Но есть выход. Подхожу к одному из парней у мангала. Объясняю. Ещё раз. Ответ: столько удочек не дадут. Это меня не убеждает.
   Потом вспоминаются Куприн и его персонаж из «Поединка», денщик, доводящий до сведения офицера с некоторым акцентом: «Буфенчик папиросов не даваит».
   Нужно что-то предпринять. Я порылся в карманах, извлёк какой-то московский рецепт, вероятно, поликлиники Литфонда, на нем огрызком карандаша, который тут же охотно подарила мне Оля, жирно написал: «Один татарин, два аула, сто десять удочек». Я вручил ему этот рецепт с напутственным словом:
   — Беги, дружище Ахмет, вот деньги, прочитай там, этим, нашу с тобой визитку. Пусть попробуют не дать. Ты понял?.. Тогда в путь. Надеюсь, ты вернёшься с удочками. Буду ждать здесь. Ну а если исчезнешь, дружище, то потом не узнаешь это замечательное кафе, ведь мне приходилось на лету перебивать кирпич пополам ребром ладони. В путь, дружище, в путь!
   — Сумасшедший! — воскликнула Оля, когда Ахмет растаял в облаке выхлопных газов трейлера.
   — Почему?
   — Он исчезнет.
   — Э, нет, не исчезнет. Если бы я был здесь во время войны, то не допустил бы, Хельга, всех этих безобразий с эскадроном смерти.
   — Но ты тогда ещё не успел родиться!
   — Успел, Хельга.
   — Да? Ты такой пожилой?
   — Похож на пожилого?
   — Бросьте молоть чепуху, — воскликнула Ира. — А этот аттракцион с удочками вам, первооткрыватель Асгарда и создатель первого в мире махолёта, даром не пройдёт, вот увидите.
   — Готов держать пари на семь поцелуев на центральной набережной Ялты или всего на три на вечерней набережной Гурзуфа.
   — Я присоединяюсь, — меланхолично заметил Виктор.
   — Готов заказ! — донеслось из балаганчика. — Кто будет сервировать?
   — Разумеется, я буду сервировать.
   Через три минуты я вернулся к столику с, бумажными тарелками.
   Исполняя эти почётные обязанности, я услышал ласкающий слух вопрос:
   — А ты правда перебиваешь кирпич пополам ребром ладони, да ещё на лету?
   — Разумеется, это правда. — В этих случаях нужно проявлять твёрдость даже в интонации, и женщина обязательно поверит, смотря, конечно, кто говорит.
   — Не верится.
   — А я верю, — почти воскликнула Ира.
   — Стол накрыт, — я мгновенным движением извлёк из чёрного пластмассового пакета портвейн, купленный с рук в центре города, движение моей руки было не замечено, и потому я заработал аплодисмент.
   — Браво!
   — Бис!
   На «бис» я достал так же стремительно второй сосуд.
   — Вторая амфора с нектаром!
   — Расскажите об Асгарде!
   — Ещё чего!.. — остановил я этот небольшой коллектив. — Асгард — это серьёзно, лучше поговорим о махолётах, мне пришло в голову, что испытывать эту птицу мы будем на стадионе регби, и я прыгну с верхней трибуны, чтобы подняться ещё выше, но не так высоко, как Икар. Идёт?
 
   — Идёт! А хватит у вас денег, чтобы завершить постройку?
   — У человека, открывшего Асгард, не может не хватить денег на такую мелочь, как первый в мире махолёт! — внятно и громко парировал за меня Виктор, овладевший в совершенстве нашей общей аргументацией.
   — Это правда, — сказал я. — Я был счастлив в ту ночь, когда бродил по набережной, названной мной в честь проекта Набережной махолётов, до утра все основные расчёты были готовы, а главное, я открыл закон машущего полёта, который верен для птиц, бабочек, стрекоз, жуков, комаров, божьих коровок…
   — И женщин! — подхватил Виктор не очень удачно и не был поощрён. Витя предал меня. Они узнали об Асгарде. Можно было представить себе, что он им порассказал. Хоть стой, хоть падай. Такие дела. Я даже побледнел, Они этого не заметили. Ну как можно отказать Ире, если она спрашивает о том самом тоннеле?..
   — Ладно. Дал слово забыть здесь все это, но не получается. Ну, тоннель, совсем круглый, в начале не совсем светло, а на противоположном конце яркие лучи, зарево.
   — А потом?
   — Райская роща. Точнее, роща Гласир. Пурпурные яркие листья, кроны как будто охвачены огнём. Стена. Дворцы, малиновые внизу, белые вверху. Может быть, это вообще такой воздух, внизу как бы один свет, вверху другой.
   — Это там, в Асгарде?
   — Там. Свет разный, внизу и вверху, что же удивительного в этом? Это же не пляж дома отдыха «Гурзуф». Почему там не может быть двух ярусов, по-разному освещённых?