Страница:
Глава 11
Шумел за окном ветер, и билась в стекло скучающая муха. Секунды весомыми камушками перекатывались в головах собравшихся, помимо воли складывались в необычную мозаику.
Киллер Роха покачивался у стены и ошеломленно моргал. Голова его кружилась, он по-прежнему ничегошеньки не понимал. В течение короткого времени Роха трижды был умерщвлен. Сначала его сожгли заживо, потом расстреляли из автоматов и, в конце концов, проглотили неведомые твари. Самое чудовищное заключалось в том, что в реальности всего произошедшего сомневаться не приходилось. Он был трижды мертв и по всем параметрам должен был сейчас пребывать где-нибудь в аду. Тем не менее, мир, зона и кочегарка – все невообразимым образом вернулось к нему: язык вновь холодила тонкая полоска бритвы, а он стоял поблизости от стола на своем привычном месте – за спиной гостей, держа лицо Хана в зоне видимости. По правую и левую руку от смотрящего, как и прежде, сидели зоновские паханы: Бес, Гек, Кардан и Чугунок. А напротив – Роха даже похолодел от ужаса – напротив Хана пристроился Зулус – тот самый, которого Хан заказывал киллеру еще неделю назад.
Впрочем, сейчас это казалось уже не главным, и Роха продолжал свирепо пощипывать собственное бедро и зубами стискивать нижнюю губу. Зачем? Он и сам толком не знал. То ли продолжал проверять себя на предмет вменяемости, то ли все еще сомневался в своем очередном оживлении. Ведь черт подери, – он действительно погиб! И гриб ядерный был, и пули, с хрустом входящие в грудь, и та черная дрянь, что подобно кислоте разъедала кожу и кости!..
Слезы, кстати говоря, стояли не только в глазах Хана с Чугунком, но никто из авторитетов не стеснялся их утирать. Сидящие за столом продолжали молчать, пребывая в состоянии шока. Пару минут назад все они изнемогали от страха и, сломя голову, пытались покинуть зону. Все они так или иначе пережили свою смерть и все успели узреть в облике Зулуса товарища и брата. Тем не менее, возвращение в кочегарку оказалось столь внезапным, а смена чувств – столь стремительной, что тягостное молчание продолжало окутывать собравшихся. В головах царил сумбур, эмоции преобладали над мыслями. Собственно, последним здесь вообще не находилось места, поскольку принять и поверить во все случившееся было попросту невозможно. Тем не менее, кому-то следовало заговорить первым, и, спасая честь Хана, инициативу взял на себя Лепила.
– Ну? – учительским тоном вопросил он. – Кажется, мы хотели сегодня что-то обсуждать?… Вы уж простите меня, но я взял на себя смелость пригласить еще одного гостя. Думаю, без него обсуждение было бы неполноценным. Или я не прав?
Судя по взгляду Лепилы, вопрос был обращен к хозяину стола, однако Хан только и сумел, что чуть шевельнуть губами. Говорить он по сию пору не мог.
– Пожалуй, я постараюсь помочь вам. – Продолжил монолог Лепила. – Мы все сейчас пережили нечто, чему просто невозможно придумать название. Смерть и катарсис одновременно. Колоссальное очищение с последующим переходом в иной мир. Это было страшно, и это было больно, но уверяю вас, только после таких состояний люди приобретают новое качество. Достаточно вспомнить казнь Достоевского, отмененную в самый последний миг. Но в его случае это было всего лишь подобие казни, вы же свою смерть пережили воочию. А значит, и дух ваш должен был существенно преобразиться.
Хан наконец-то нашел в себе силы утереть ладонью глаза. Украдкой переглянувшись с Чугунком, кое-как выдавил из себя:
– Что это было?
– Я уже сказал: катарсис возрождения. А вернее – перерождения. Вы уже не те, что были полчаса назад, и подтверждением тому будет то, что Зулуса вы более не тронете. Не потому что я так сказал, а потому, что вы сами уже поняли, что он тоже человек. Такой же, как и вы. У господина, что топчется за моей спиной, по сию пору во рту спрятана бритва. Зулус здесь – перед вами, я тоже никуда не собираюсь бежать. А теперь поглядите друг на друга и подумайте – стоит ли нас лишать жизни? Особенно после всего, того, что мы с вами пережили?
Лепила ослепительно улыбнулся, и вновь Хан ощутил радостную дрожь под сердцем. Положительно, ради этого человека он готов был умереть. Более того, отчего-то Хан ни секунды не сомневался, что именно Лепилу следовало благодарить за их чудесное возрождение. Черт его знает, как он это сделал, но он спас их, и одно это давало ему индульгенцию…
Хан и сам подивился странному словечку, неведомо откуда возникшему у него в мозгу. Индульгенция… Да знал ли он его раньше? Нет, конечно! Как не знал и замысловатого слова «катарсис». Значит, прав был Лепила, заявивший, что с ними произошли серьезные изменения.
– Хуже нет преступление, чем убийство собственных родителей. Уже хотя бы потому, что они подарили нам жизнь. И так же кощунственно поднимать руку на того, кто однажды спас тебя и выручил. А ведь сегодня Зулус вам крепко помог. И тебе, Хан, и тебе, Чугунок, и тебе, Бес.
– Это правда, – медлительно подтвердил Чугунок. Бес тоже нехотя кивнул. Хан ограничился тем, что не стал возражать. В иных случаях молчание и впрямь граничит с согласием.
– Вы, наверное, долго еще будете ломать головы над тем, что же в действительности стряслось, но поверьте мне – сути это никоим образом не меняет. Даже если бы ядерной войны и черного чудища не было вовсе, они вполне могли зародиться в наших головах – и что еще важнее – в наших душах. – Лепила шумно вздохнул. – Как бы то ни было, но сегодня вы стали другими. Это и есть то главное, что я хотел до вас донести… А сейчас, увы, мне пора уходить. Очень хотел бы потолковать с вами более обстоятельно, но, к сожалению, нет времени.
– Но почему? – невольно вырвалось у Беса, и он сам устыдился за свою мальчишескую торопливость. Авторитет – на то и авторитет, чтобы не суетиться и не переспрашивать без особой нужды.
Тем не менее, Лепила ему ответил:
– Видишь ли, Бес, время мое истекло. Свой лимит я без того перебрал. С минуты на минуту меня должно забрать отсюда…
Он не договорил. По окнам ударил усиленный мегафоном голос:
– Хан, Бес и другие! Здание окружено! Медленно выходите с поднятыми руками. Первым выходит Лепила!..
От окна тотчас метнулся встревоженный зек.
– Хан, там ментов – полон двор! И собаки на поводках.
Гамлет, скакнувший к окну, немедленно подтвердил:
– Все верно, Хан, это чужие. И автоматы почти у всех.
– Это что же… – смотрящий зоны побледнел. – Все, значит, снова?!
Лепила уверенно покачал головой.
– Увы, на этот раз все чистая правда. Но беспокоиться вам не стоит, вы им не нужны. Эти ребятки приехали за мной.
Вся компания с изумлением взглянула на Лепилу. Бросив взор в сторону окна, Хан тяжело опустил голову. Теперь он смотрел на свои татуированные руки, на перстень, что украшал его указательный палец, на кривые буковки, наколотые в далекой юности. Имя «Костя», о котором он практически не вспоминал. С некоторых пор Константин обратился в Хана, и как казалось ему, обратился безвозвратно. Смотрящий смотрел на свои руки и сумрачно молчал. Неизвестно, какие мысли ворочались в его голове, но неожиданно для себя он глухо предложил:
– Может, нужна помощь?
– Спасибо, Хан. Мне хватит и того, если ты скажешь слово за Зулуса. Боюсь, ему придется первое время туго… Ну, а тем, что во дворе, нужен только я. – Лепила пожал плечами. – Если я не выйду, они и впрямь могут наломать дров.
Вновь выглянув в окно, Гамлет вжал голову в плечи.
– Хан, они стрелять собираются! В натуре, говорю!..
– Вот, твари!..
– Не дергайтесь. – Лепила спокойно взглянул на зеков. – Крови на этот раз не будет, могу гарантировать.
И снова захрипел, заухал за стенами барака мегафон:
– Вадим, это я, Потап. Саня Миронов тоже тут, так что ничего не бойся, никто тебя не обидит. Главное, чтобы ты вышел из кочегарки целым и невредимым. Нам нужно только поговорить.
– Вот видишь! – Лепила подмигнул Хану. – Всего-навсего поговорить.
– Слово даю, – продолжал рокотать мегафон, – у нас самые мирные цели. Ты слышишь нас, Вадик?
– Слышу, Потап, слышу, – произнес Дымов, и фантастическим образом голос его прозвучал все из того же сверхмощного мегафона за окном. – Войскам отбой, автоматы – в землю. Я выхожу…
Киллер Роха покачивался у стены и ошеломленно моргал. Голова его кружилась, он по-прежнему ничегошеньки не понимал. В течение короткого времени Роха трижды был умерщвлен. Сначала его сожгли заживо, потом расстреляли из автоматов и, в конце концов, проглотили неведомые твари. Самое чудовищное заключалось в том, что в реальности всего произошедшего сомневаться не приходилось. Он был трижды мертв и по всем параметрам должен был сейчас пребывать где-нибудь в аду. Тем не менее, мир, зона и кочегарка – все невообразимым образом вернулось к нему: язык вновь холодила тонкая полоска бритвы, а он стоял поблизости от стола на своем привычном месте – за спиной гостей, держа лицо Хана в зоне видимости. По правую и левую руку от смотрящего, как и прежде, сидели зоновские паханы: Бес, Гек, Кардан и Чугунок. А напротив – Роха даже похолодел от ужаса – напротив Хана пристроился Зулус – тот самый, которого Хан заказывал киллеру еще неделю назад.
Впрочем, сейчас это казалось уже не главным, и Роха продолжал свирепо пощипывать собственное бедро и зубами стискивать нижнюю губу. Зачем? Он и сам толком не знал. То ли продолжал проверять себя на предмет вменяемости, то ли все еще сомневался в своем очередном оживлении. Ведь черт подери, – он действительно погиб! И гриб ядерный был, и пули, с хрустом входящие в грудь, и та черная дрянь, что подобно кислоте разъедала кожу и кости!..
Слезы, кстати говоря, стояли не только в глазах Хана с Чугунком, но никто из авторитетов не стеснялся их утирать. Сидящие за столом продолжали молчать, пребывая в состоянии шока. Пару минут назад все они изнемогали от страха и, сломя голову, пытались покинуть зону. Все они так или иначе пережили свою смерть и все успели узреть в облике Зулуса товарища и брата. Тем не менее, возвращение в кочегарку оказалось столь внезапным, а смена чувств – столь стремительной, что тягостное молчание продолжало окутывать собравшихся. В головах царил сумбур, эмоции преобладали над мыслями. Собственно, последним здесь вообще не находилось места, поскольку принять и поверить во все случившееся было попросту невозможно. Тем не менее, кому-то следовало заговорить первым, и, спасая честь Хана, инициативу взял на себя Лепила.
– Ну? – учительским тоном вопросил он. – Кажется, мы хотели сегодня что-то обсуждать?… Вы уж простите меня, но я взял на себя смелость пригласить еще одного гостя. Думаю, без него обсуждение было бы неполноценным. Или я не прав?
Судя по взгляду Лепилы, вопрос был обращен к хозяину стола, однако Хан только и сумел, что чуть шевельнуть губами. Говорить он по сию пору не мог.
– Пожалуй, я постараюсь помочь вам. – Продолжил монолог Лепила. – Мы все сейчас пережили нечто, чему просто невозможно придумать название. Смерть и катарсис одновременно. Колоссальное очищение с последующим переходом в иной мир. Это было страшно, и это было больно, но уверяю вас, только после таких состояний люди приобретают новое качество. Достаточно вспомнить казнь Достоевского, отмененную в самый последний миг. Но в его случае это было всего лишь подобие казни, вы же свою смерть пережили воочию. А значит, и дух ваш должен был существенно преобразиться.
Хан наконец-то нашел в себе силы утереть ладонью глаза. Украдкой переглянувшись с Чугунком, кое-как выдавил из себя:
– Что это было?
– Я уже сказал: катарсис возрождения. А вернее – перерождения. Вы уже не те, что были полчаса назад, и подтверждением тому будет то, что Зулуса вы более не тронете. Не потому что я так сказал, а потому, что вы сами уже поняли, что он тоже человек. Такой же, как и вы. У господина, что топчется за моей спиной, по сию пору во рту спрятана бритва. Зулус здесь – перед вами, я тоже никуда не собираюсь бежать. А теперь поглядите друг на друга и подумайте – стоит ли нас лишать жизни? Особенно после всего, того, что мы с вами пережили?
Лепила ослепительно улыбнулся, и вновь Хан ощутил радостную дрожь под сердцем. Положительно, ради этого человека он готов был умереть. Более того, отчего-то Хан ни секунды не сомневался, что именно Лепилу следовало благодарить за их чудесное возрождение. Черт его знает, как он это сделал, но он спас их, и одно это давало ему индульгенцию…
Хан и сам подивился странному словечку, неведомо откуда возникшему у него в мозгу. Индульгенция… Да знал ли он его раньше? Нет, конечно! Как не знал и замысловатого слова «катарсис». Значит, прав был Лепила, заявивший, что с ними произошли серьезные изменения.
– Хуже нет преступление, чем убийство собственных родителей. Уже хотя бы потому, что они подарили нам жизнь. И так же кощунственно поднимать руку на того, кто однажды спас тебя и выручил. А ведь сегодня Зулус вам крепко помог. И тебе, Хан, и тебе, Чугунок, и тебе, Бес.
– Это правда, – медлительно подтвердил Чугунок. Бес тоже нехотя кивнул. Хан ограничился тем, что не стал возражать. В иных случаях молчание и впрямь граничит с согласием.
– Вы, наверное, долго еще будете ломать головы над тем, что же в действительности стряслось, но поверьте мне – сути это никоим образом не меняет. Даже если бы ядерной войны и черного чудища не было вовсе, они вполне могли зародиться в наших головах – и что еще важнее – в наших душах. – Лепила шумно вздохнул. – Как бы то ни было, но сегодня вы стали другими. Это и есть то главное, что я хотел до вас донести… А сейчас, увы, мне пора уходить. Очень хотел бы потолковать с вами более обстоятельно, но, к сожалению, нет времени.
– Но почему? – невольно вырвалось у Беса, и он сам устыдился за свою мальчишескую торопливость. Авторитет – на то и авторитет, чтобы не суетиться и не переспрашивать без особой нужды.
Тем не менее, Лепила ему ответил:
– Видишь ли, Бес, время мое истекло. Свой лимит я без того перебрал. С минуты на минуту меня должно забрать отсюда…
Он не договорил. По окнам ударил усиленный мегафоном голос:
– Хан, Бес и другие! Здание окружено! Медленно выходите с поднятыми руками. Первым выходит Лепила!..
От окна тотчас метнулся встревоженный зек.
– Хан, там ментов – полон двор! И собаки на поводках.
Гамлет, скакнувший к окну, немедленно подтвердил:
– Все верно, Хан, это чужие. И автоматы почти у всех.
– Это что же… – смотрящий зоны побледнел. – Все, значит, снова?!
Лепила уверенно покачал головой.
– Увы, на этот раз все чистая правда. Но беспокоиться вам не стоит, вы им не нужны. Эти ребятки приехали за мной.
Вся компания с изумлением взглянула на Лепилу. Бросив взор в сторону окна, Хан тяжело опустил голову. Теперь он смотрел на свои татуированные руки, на перстень, что украшал его указательный палец, на кривые буковки, наколотые в далекой юности. Имя «Костя», о котором он практически не вспоминал. С некоторых пор Константин обратился в Хана, и как казалось ему, обратился безвозвратно. Смотрящий смотрел на свои руки и сумрачно молчал. Неизвестно, какие мысли ворочались в его голове, но неожиданно для себя он глухо предложил:
– Может, нужна помощь?
– Спасибо, Хан. Мне хватит и того, если ты скажешь слово за Зулуса. Боюсь, ему придется первое время туго… Ну, а тем, что во дворе, нужен только я. – Лепила пожал плечами. – Если я не выйду, они и впрямь могут наломать дров.
Вновь выглянув в окно, Гамлет вжал голову в плечи.
– Хан, они стрелять собираются! В натуре, говорю!..
– Вот, твари!..
– Не дергайтесь. – Лепила спокойно взглянул на зеков. – Крови на этот раз не будет, могу гарантировать.
И снова захрипел, заухал за стенами барака мегафон:
– Вадим, это я, Потап. Саня Миронов тоже тут, так что ничего не бойся, никто тебя не обидит. Главное, чтобы ты вышел из кочегарки целым и невредимым. Нам нужно только поговорить.
– Вот видишь! – Лепила подмигнул Хану. – Всего-навсего поговорить.
– Слово даю, – продолжал рокотать мегафон, – у нас самые мирные цели. Ты слышишь нас, Вадик?
– Слышу, Потап, слышу, – произнес Дымов, и фантастическим образом голос его прозвучал все из того же сверхмощного мегафона за окном. – Войскам отбой, автоматы – в землю. Я выхожу…
Часть 2 УГРОЗА
«Поднатужившись, он разгреб пространство и время, чтобы вставить собственное имя. Не удержавшись, сунул и голову, да так и сгинул…»
Сергей Кинтуш
Глава 1
Совещались, как и в первую встречу – все на том же высотном этаже, в кабинете с зеркально гладкими стенами. Дюгонь – на этот раз в мундире с генеральскими погонами – сидел непривычно собранный, забыв о вульгарных манерах, о кубинских сигарах и щегольской фляге с алкоголем. Готовясь к встрече, он даже не забыл тщательно побриться, хотя уродливая бородавка на подбородке наверняка делала эту процедуру мучительной.
– Вы сами-то понимаете, что он с ними сделал?
– Более чем. – Потап кивнул. – Я ведь тоже успел переговорить с заключенными, так что картина кажется узнаваемой.
– Что значит – узнаваемой?
– Видите ли, нечто подобное Вадик однажды уже проделывал с нами…
– С вами?
– Да, около года назад. Как раз, когда пытался убедить вашего представителя в том, что он не Палач, а всего-навсего честный труженик «Галактиона».
При упоминании о «представителе» Дюгонь невольно поморщился, раздраженно ущипнул себя за бородавку. Тема для него была явно неприятной. Да и кому понравится вспоминать о прежних промахах? Издав породистым носом свистящий звук, он глухо поинтересовался.
– И что же, убедил?
– Еще как! Если до этого у нас были определенные сомнения, то после сеанса они напрочь исчезли. Как бы то ни было, но все ощущения были предельно отчетливыми – и видимые, и тактильные, и обонятельные.
– Может, и не совсем реальными, – вмешался Миронов, – но мы ведь и во сне не всегда понимаем, где явь, а где фантазия. То есть во сне, понятно, все фантазия, но нам-то с вами кажется иначе, верно?
Генерал машинально кивнул.
– Вот так же обстояло и тогда. То есть, может, что и было не совсем так, но внушение оказалось настолько сильным, что даже малейших сомнений не возникало. Собственно, всей картинки Вадику и не нужно было рисовать, – он задавал основной сюжет, а подробности мы дорисовывали сами. Это уже потом задним числом стали всплывать кое-какие несуразности.
– Что, например? – Дюгонь хищно прищурился.
– Например, собственные поступки. Я имею в виду импульсивность и искренность. – Миронов призадумался. – Мы ведь все по жизни хитрим. Даже наедине с собой. Любим там или не любим – до последнего сомневаемся. А тут все четко и ясно. И с врагами, и с друзьями – никаких вопросов. В реалиях так не бывает. Но повторяю: это мы уже потом дотумкали, а поначалу все принимали за чистую монету.
– Хорошо, с прежней историей выяснили. Но сейчас-то ему зачем нужна была эта игра?
– Не знаю… Видимо, для него это что-то вроде эксперимента. – Миронов хмыкнул. – Вадим вообще любит поэкспериментировать. Хотя об этом, думаю, лучше спросить его самого.
Дюгонь бросил взор на ручные часы.
– Что ж, и спросим. Минут через пятнадцать его должнысюда привезти.
– Только один совет… – точно ученик на уроке Миронов поднял руку. – Можете заговаривать с ним о чем угодно, но только не о прошлой его жизни.
– Это почему же?
– Но вам же нужна его дружба?
– Нужна, – со всей серьезностью подтвердил Дюгонь.
– Вот и не копайтесь в его биографии. Вадик этого не любит.
– Что ж, не любит – так не любит… Тем более, что многое мы и сами знаем. – Генерал со вздохом выложил на стол кипу зарубежных журналов. – Ну, а пока, чтобы не терять время, ознакомьтесь, пожалуйста. Уверен – получите массу удовольствия.
– Что это?
– Статьи вашего Дымова. В «Гардиан», в «Психолоджи Сайнс» и прочих авторитетных журналах. Он даже псевдонимом не счел нужным прикрыться. – Дюгонь фыркнул – то ли с издевкой, то ли наоборот – с ноткой уважения. – Полезно вам будет знать и то, что его не раз приглашали в западные университеты читать лекции. Известно мне, что были приглашения и от лечебных учреждений в Иллиноисе, Лондоне и Бостоне.
– Вряд ли он согласился… – усомнился Миронов.
– Верно, он отказался. Однако статьи, как видите, кропает охотно, и данные, которые он в них приводит, вызывают порой настоящую оторопь.
– А что, Вадька – он такой! – Сергей довольно улыбнулся. – Не удивлюсь, если однажды он сам возглавит какой-нибудь научно-исследовательский институт.
– Ну, возглавит или нет, это дело долгое, а вот вычислили мы его именно по этим журнальчикам. Оказывается, несколько статей он успел написать, пребывая на зоне. Видимо, о какой-либо конспирации не беспокоился, – тексты отправлял по обычной электронке с почтового ящика начальника зоны.
– Хорошо устроился!
– Еще бы! Ходил там, говорят в лаковых туфельках, в фирменном плащике. Ни ворье, ни беспредельщики – никто его не трогал. А видели бы вы, во что он превратил собственный барак!
– Да мы вроде видели…
– Видеть мало, там надо пожить. – Дюгонь восхищенно причмокнул губами. – Ни вшей, ни клопов, ни крыс. А стены в бараке он просто раздвинул. Думаете, каким образом?
– Откуда же нам знать. Это уже, наверное, тема для физиков. – Потап покосился в сторону друга. – Ты-то что думаешь на этот счет?
– А что мне думать, я тоже не специалист. – Миронов пожал плечами. – Может, какой-нибудь пространственный сдвиг? Скажем, за счет четвертого измерения?
– Любите фантастику?
– Люблю!
Дюгонь не стал ни фыркать, ни усмехаться.
– Что ж, в наших условиях любое предположение имеет цену. Собственно, этим сейчас и занимаются наши ученые. – Генерал сделал выразительные глаза. – Там у нас теперь целая лаборатория. Приборы, датчики, пытаемся понять, что за фокус произошел с бараком.
– А заключенные где?
– Пришлось временно расселить по соседним баракам. Тесновато, конечно, но что поделаешь… – Дюгонь снова ущипнул свою злосчастную бородавку. – Кроме того, выяснилось, что Дымов лечил на зоне туберкулез, простудные заболевания и зубы. Даже с опухолями справлялся. Я беседовал с начальником зоны, так тот давно уже стал фанатом вашего Дымова. Христом богом молил не наказывать его, выдавал самые блестящие аттестации. Словом… – генерал пожевал губами. – У меня сложилось такое впечатление, что если бы он захотел, то мог бы легко удрать оттуда в любую минуту. И даже не удрать, а преспокойно выехать на машине того же начальника.
– А мы вам что говорили!
– Да, но ведь не вышел и не уехал! Спрашивается – почему? – Дюгонь озадаченно поскреб в затылке. – Конечно, мы будем с ним разговаривать, но мне бы хотелось сложить о нем мнение уже сейчас.
– Что же тут непонятного? Вадик – трудоголик. То есть, я хочу сказать, что ему действительно нравиться лечить людей. Он и в зоне наверняка работал, как вол. Статьи-то в журналах у него о чем?
– Ммм… Собственно, все о том же. Главная тема – психология взаимоотношений надзирателей и заключенных, склонность к садизму и возможности его корректировки, коэффициент исправляемости для разных характеристических типов. Собственно, и характеристические типы он предлагает совершенно иные, отказываясь от прежних классификаций. Это, кстати, и послужило причиной яростного спора в европейской печати. Да вы сами почитайте. Если, конечно, владеете английским.
– Увы, только со словарем, – признался Миронов.
– А я вообще никак. – Потап с интересом покрутил в руках глянцевый журнал, не удержавшись, понюхал. – Вот если бы кто перевел…
– Есть у меня и перевод, с удовольствием одолжу. Потому как материалы действительно стоящие. – Дюгонь щелчком стряхнул с рукава несуществующую пылинку. – Очень может статься, что мы посодействуем изданию его статей отдельной брошюрой. Не для того, чтобы сделать Дымову приятное, а потому, что это и впрямь может оказаться полезным для медиков, судейских чинов, тюремной администрации, наконец.
– А у меня более серьезное предложение! – ляпнул Миронов. – Давайте скинем нашего министра здравоохранения и посадим на его место Дымова. Во всяком случае, порядок он наведет, это я гарантирую.
– Чего же мелочиться? Может, его сразу в президенты выдвинуть? – хмыкнул Дюгонь.
– А что, можно и в президенты, – Вадик наверняка справится. Хотя сказать по правде, скучное это для него дело. Он ведь уникум, а уникумы во власть никогда не рвались.
– Мда-а, действительно уникум… – Дюгонь забарабанил пальцами по столу, вновь с пристальным вниманием оглядел собеседников. Столкнувшись с глазами Сергея, отвел свои в сторону.
Как показалось Миронову, фразу насчет уникума Дюгонь произнес с явной неохотой. Видимо, возможности будущего союзника несколько пугали столичного чиновника. В каком-то смысле Сергей Миронов его понимал.
– Вы сами-то понимаете, что он с ними сделал?
– Более чем. – Потап кивнул. – Я ведь тоже успел переговорить с заключенными, так что картина кажется узнаваемой.
– Что значит – узнаваемой?
– Видите ли, нечто подобное Вадик однажды уже проделывал с нами…
– С вами?
– Да, около года назад. Как раз, когда пытался убедить вашего представителя в том, что он не Палач, а всего-навсего честный труженик «Галактиона».
При упоминании о «представителе» Дюгонь невольно поморщился, раздраженно ущипнул себя за бородавку. Тема для него была явно неприятной. Да и кому понравится вспоминать о прежних промахах? Издав породистым носом свистящий звук, он глухо поинтересовался.
– И что же, убедил?
– Еще как! Если до этого у нас были определенные сомнения, то после сеанса они напрочь исчезли. Как бы то ни было, но все ощущения были предельно отчетливыми – и видимые, и тактильные, и обонятельные.
– Может, и не совсем реальными, – вмешался Миронов, – но мы ведь и во сне не всегда понимаем, где явь, а где фантазия. То есть во сне, понятно, все фантазия, но нам-то с вами кажется иначе, верно?
Генерал машинально кивнул.
– Вот так же обстояло и тогда. То есть, может, что и было не совсем так, но внушение оказалось настолько сильным, что даже малейших сомнений не возникало. Собственно, всей картинки Вадику и не нужно было рисовать, – он задавал основной сюжет, а подробности мы дорисовывали сами. Это уже потом задним числом стали всплывать кое-какие несуразности.
– Что, например? – Дюгонь хищно прищурился.
– Например, собственные поступки. Я имею в виду импульсивность и искренность. – Миронов призадумался. – Мы ведь все по жизни хитрим. Даже наедине с собой. Любим там или не любим – до последнего сомневаемся. А тут все четко и ясно. И с врагами, и с друзьями – никаких вопросов. В реалиях так не бывает. Но повторяю: это мы уже потом дотумкали, а поначалу все принимали за чистую монету.
– Хорошо, с прежней историей выяснили. Но сейчас-то ему зачем нужна была эта игра?
– Не знаю… Видимо, для него это что-то вроде эксперимента. – Миронов хмыкнул. – Вадим вообще любит поэкспериментировать. Хотя об этом, думаю, лучше спросить его самого.
Дюгонь бросил взор на ручные часы.
– Что ж, и спросим. Минут через пятнадцать его должнысюда привезти.
– Только один совет… – точно ученик на уроке Миронов поднял руку. – Можете заговаривать с ним о чем угодно, но только не о прошлой его жизни.
– Это почему же?
– Но вам же нужна его дружба?
– Нужна, – со всей серьезностью подтвердил Дюгонь.
– Вот и не копайтесь в его биографии. Вадик этого не любит.
– Что ж, не любит – так не любит… Тем более, что многое мы и сами знаем. – Генерал со вздохом выложил на стол кипу зарубежных журналов. – Ну, а пока, чтобы не терять время, ознакомьтесь, пожалуйста. Уверен – получите массу удовольствия.
– Что это?
– Статьи вашего Дымова. В «Гардиан», в «Психолоджи Сайнс» и прочих авторитетных журналах. Он даже псевдонимом не счел нужным прикрыться. – Дюгонь фыркнул – то ли с издевкой, то ли наоборот – с ноткой уважения. – Полезно вам будет знать и то, что его не раз приглашали в западные университеты читать лекции. Известно мне, что были приглашения и от лечебных учреждений в Иллиноисе, Лондоне и Бостоне.
– Вряд ли он согласился… – усомнился Миронов.
– Верно, он отказался. Однако статьи, как видите, кропает охотно, и данные, которые он в них приводит, вызывают порой настоящую оторопь.
– А что, Вадька – он такой! – Сергей довольно улыбнулся. – Не удивлюсь, если однажды он сам возглавит какой-нибудь научно-исследовательский институт.
– Ну, возглавит или нет, это дело долгое, а вот вычислили мы его именно по этим журнальчикам. Оказывается, несколько статей он успел написать, пребывая на зоне. Видимо, о какой-либо конспирации не беспокоился, – тексты отправлял по обычной электронке с почтового ящика начальника зоны.
– Хорошо устроился!
– Еще бы! Ходил там, говорят в лаковых туфельках, в фирменном плащике. Ни ворье, ни беспредельщики – никто его не трогал. А видели бы вы, во что он превратил собственный барак!
– Да мы вроде видели…
– Видеть мало, там надо пожить. – Дюгонь восхищенно причмокнул губами. – Ни вшей, ни клопов, ни крыс. А стены в бараке он просто раздвинул. Думаете, каким образом?
– Откуда же нам знать. Это уже, наверное, тема для физиков. – Потап покосился в сторону друга. – Ты-то что думаешь на этот счет?
– А что мне думать, я тоже не специалист. – Миронов пожал плечами. – Может, какой-нибудь пространственный сдвиг? Скажем, за счет четвертого измерения?
– Любите фантастику?
– Люблю!
Дюгонь не стал ни фыркать, ни усмехаться.
– Что ж, в наших условиях любое предположение имеет цену. Собственно, этим сейчас и занимаются наши ученые. – Генерал сделал выразительные глаза. – Там у нас теперь целая лаборатория. Приборы, датчики, пытаемся понять, что за фокус произошел с бараком.
– А заключенные где?
– Пришлось временно расселить по соседним баракам. Тесновато, конечно, но что поделаешь… – Дюгонь снова ущипнул свою злосчастную бородавку. – Кроме того, выяснилось, что Дымов лечил на зоне туберкулез, простудные заболевания и зубы. Даже с опухолями справлялся. Я беседовал с начальником зоны, так тот давно уже стал фанатом вашего Дымова. Христом богом молил не наказывать его, выдавал самые блестящие аттестации. Словом… – генерал пожевал губами. – У меня сложилось такое впечатление, что если бы он захотел, то мог бы легко удрать оттуда в любую минуту. И даже не удрать, а преспокойно выехать на машине того же начальника.
– А мы вам что говорили!
– Да, но ведь не вышел и не уехал! Спрашивается – почему? – Дюгонь озадаченно поскреб в затылке. – Конечно, мы будем с ним разговаривать, но мне бы хотелось сложить о нем мнение уже сейчас.
– Что же тут непонятного? Вадик – трудоголик. То есть, я хочу сказать, что ему действительно нравиться лечить людей. Он и в зоне наверняка работал, как вол. Статьи-то в журналах у него о чем?
– Ммм… Собственно, все о том же. Главная тема – психология взаимоотношений надзирателей и заключенных, склонность к садизму и возможности его корректировки, коэффициент исправляемости для разных характеристических типов. Собственно, и характеристические типы он предлагает совершенно иные, отказываясь от прежних классификаций. Это, кстати, и послужило причиной яростного спора в европейской печати. Да вы сами почитайте. Если, конечно, владеете английским.
– Увы, только со словарем, – признался Миронов.
– А я вообще никак. – Потап с интересом покрутил в руках глянцевый журнал, не удержавшись, понюхал. – Вот если бы кто перевел…
– Есть у меня и перевод, с удовольствием одолжу. Потому как материалы действительно стоящие. – Дюгонь щелчком стряхнул с рукава несуществующую пылинку. – Очень может статься, что мы посодействуем изданию его статей отдельной брошюрой. Не для того, чтобы сделать Дымову приятное, а потому, что это и впрямь может оказаться полезным для медиков, судейских чинов, тюремной администрации, наконец.
– А у меня более серьезное предложение! – ляпнул Миронов. – Давайте скинем нашего министра здравоохранения и посадим на его место Дымова. Во всяком случае, порядок он наведет, это я гарантирую.
– Чего же мелочиться? Может, его сразу в президенты выдвинуть? – хмыкнул Дюгонь.
– А что, можно и в президенты, – Вадик наверняка справится. Хотя сказать по правде, скучное это для него дело. Он ведь уникум, а уникумы во власть никогда не рвались.
– Мда-а, действительно уникум… – Дюгонь забарабанил пальцами по столу, вновь с пристальным вниманием оглядел собеседников. Столкнувшись с глазами Сергея, отвел свои в сторону.
Как показалось Миронову, фразу насчет уникума Дюгонь произнес с явной неохотой. Видимо, возможности будущего союзника несколько пугали столичного чиновника. В каком-то смысле Сергей Миронов его понимал.
Глава 2
Появление Вадима не сопровождалось никакими фокусами. Он вошел, как обычные люди, – через дверь, спокойно поздоровался со всеми присутствующими, не дожидаясь приглашения, устроился в кожаном кресле. Зашедший следом охранник тоже не выявил ни малейшего беспокойства. Взглянув на него, Дюгонь мимикой изобразил немой вопрос и, получив в ответ красноречивый кивок, жестом отпустил служаку.
Судя по всему, Дымов пребывал в благодушном состоянии духа, и его настрой мигом передался всем окружающим. Уже через четверть часа они довольно оживленно болтали, запивая разговор крепчайшим бразильским кофе. Правда, и здесь Дымов не удержался от короткой лекции, поведав им о великих преимуществах цикориевого кофе перед бразильским.
– Я и в зоне настоял, чтобы вместо дешевого чая и затхлых компотов заключенных начинали поить добротным цикорием. Нынешняя публика прямо помешалась на кофейных зернах, а на деле цикорий в десять раз лучше. И для печени хорошо, и никакой аритмии с давлением не будет.
– Интересно! Тогда почему весь мир пьет кофейные зерна?
– А мир вообще обожает заблуждаться. – Вадим философски пожал плечами. – Если разобраться – что люди вообще любят? Сладкое да горькое. Потому и лелеют нынешний терроризм, потому и ездят на зловонных авто, потому и живут в бетонных джунглях. Словом, не спрашивайте меня за весь мир, – пытаться отвечать за всех – дело неблагодарное.
Увы, Дюгонь не внял увещеваниям Дымова.
– Все равно буду пить настоящий кофе! Один хрен, все мужики после семидесяти становятся стариками. Вот и я не буду отслаиваться от коллектива. Тем более, что в России и семидесятилетних уже почти не осталось. Вымираем, как мамонты. Быстро и качественно.
– Быстро – это да, а вот по поводу качества мог бы поспорить. – Покачал головой Дымов. – Скверно у нас обставлена смерть. Тоскливо, болезненно и одиноко. Да и насчет пограничного возраста имеется сомнение. Кто старик, а кто – нет, это зависит сугубо от нас самих. Встречал я дедушек, что и в восемьдесят на конях ездили, а в девяносто детей строгали.
– Это не пример! – фыркнул Дюгонь. – Детишек и я готов настрогать в каком угодно возрасте!
Вадим усмехнулся.
– Что ж, значит, дело за малым – дожить и не помереть прежде времени.
– Постараемся… – хозяин секретного кабинета задумчиво поглядел на дно своей кружки. – А для начала скажите нам, Вадим, чего ради вы решили укрыться в такой дыре?
– Сказать-то несложно, да только вы все равно не поверите.
– Отчего же, расскажите, может, и поверю.
Прежде чем ответить, Вадим с улыбкой посмотрел на Потапа с Сергеем. Было ясно, что он рад старым друзьям и ничуть не притворяется в своих чувствах.
– Видите ли, Афанасий, – с нажимом произнес он. – Да, да! Вы уж не обижайтесь, но раз уж мы все тут перешли на сугубо дружеский тон, позвольте и мне называть вас по имени. Надеюсь, вы не против?
– А откуда вы знаете, как меня зовут? – Дюгонь нахмурился. – Хотя да, конечно. О чем я спрашиваю…
– Так как? Мы договорились?
Генерал неохотно кивнул.
– Да, разумеется. Но при подчиненных я бы все-таки желал, чтобы ко мне обращались либо по званию, либо…
– Либо по имени-отчеству. – Подхватил Вадим. Сейчас он говорил, обращаясь скорее к Шматову и Миронову. – Да будет вам известно, ребятушки, что товарища генерала кличут Афанасием Николаевичем. До сих пор не понимаю, почему он не сказал вам об этом сразу. – Дымов игриво подмигнул Дюгоню. – Секрет субординации? Или элементарная забывчивость?
Дюгонь недовольно запыхтел себе под нос, и тот же Дымов великодушно пришел к нему на выручку.
– Будем считать, что с этим вопросом мы тоже разобрались. Что же касается «дыры», то это понятие насквозь условное. Жить, Афанасий Николаевич, можно везде – даже на необитаемом острове. В моем же случае годится любое место, где есть люди, поскольку, как это ни прискорбно, в лечении сегодня, нуждается практически все население планеты. Вот я и отправился заниматься своими прямыми обязанностями.
– Лечить уголовников?
– Именно! Кстати, не вижу в этом ничего зазорного, поскольку уголовники – те же люди, а условия их проживания даже трудно назвать скотскими, – они намного хуже. При этом – чем менее тяжелое преступление совершено человеком, тем хуже ему приходится на зоне. Специально для вас напомню: я – лекарь, Афанасий Николаевич. Лекарь в самом широком понимании этого слова.
– Но клятву Гиппократа, если не ошибаюсь, вы не давали?
– Верно, не давал. Если честно, я в этом и не особенно нуждаюсь. Клятва нужна тем, кто пытается залатать прорехи в судне, именуемом совесть.
– А у вас таковых, видимо, не наблюдается?
– Я, Афанасий Николаевич, – с нажимом заговорил Дымов, – имею одно явное преимущество перед прочими «гомо-сапиенсами». Я – абсолютно свободный человек. В том смысле, что я не привязан ни к вещам, ни к деньгам, ни к властным структурам. Иными словами, у меня нет ничего, кроме упомянутой совести. И именно она принуждает меня делать то единственное, что я умею, а именно лечить больных, постигать их психику, давать своевременные советы. Собственно говоря, болезни людей – для меня главная вселенская загадка. Именно к этой тайне я и пытаюсь хотя бы чуточку приобщиться.
– Болезни людей? Вы не шутите?
– Ничуть. Еще Гоголь в свое время говаривал, что болезнь посылается людям во благо. Лет двадцать тому назад я бы посмеялся над этой фразой, сегодня же мне она кажется истиной. В самом деле, если вам дано верить в Бога, именно такой подход вы должны проповедовать. Пожалуй, людские болезни – это единственный рычаг, с помощью которого можно эффективно влиять на человека. Ничто иное мы уже просто не воспринимаем. Ну, а болезнь – это наиболее доходчивое из всех возможных предупреждений. Именно она лучше всего прочего повествует об условности человеческих амбиций, рассказывает о приближающейся смерти, о бренности всего земного. – Дымов пожал плечами. – Ну, вот… Собственно, этими вещами я и занимаюсь. Кого-то просвещаю, а кого-то и впрямь излечиваю от тяжелых недугов.
По губам Дюгоня скользнула рассеянная улыбка, и Вадим немедленно отреагировал:
– Кажется, лечение людей кажется вам бессмысленным занятием?
– Ну, почему же…
– Да потому, что вы носите генеральские погоны. Такая уж суть у всех генералов, – мыслить человеческими категориями вам просто недосуг. Женщины рожают, генералы посылают молодых в пекло.
– Это не совсем так…
– Это так, Афанасий Николаевич! – жестко перебил Вадим. – Вам действительно в радость манипулировать полками и дивизиями. Так называемая стратегия высших целей и чужих жизней. Первое в обмен на второе. У меня же все наоборот: высшая цель видится как раз в сохранении чужих жизней. Да, да! Мне доставляет подлинное удовольствие, когда на моих глазах из дефектного страдающего существа получается здоровое жизнерадостное создание. Если есть желание, поинтересуйтесь статистикой «Галактиона». За время моей работы в центре нам удалось поднять на ноги более полутора тысяч маленьких инвалидов. О взрослом контингенте я уже не говорю. Там цифры значительно выше. Думаю, не всякая клиника способна похвастать такими показателями.
– Охотно верю.
– Кроме того, не забывайте, что я действующий психотерапевт – и в данном случае, угодив в лагерь, занимался еще и тем, что изучал психику преступников.
– Чтобы писать потом об этом в статьях?
– Не только чтобы писать, но случалось и такое. Когда обнаруживал что-либо интересное, брался за перо – почему бы и нет?
– Но обращались все-таки в зарубежные издания?
– Не старайтесь меня подковырнуть, Афанасий Николаевич. Да, обращался к западным издателям, поскльку что в наших весях я все еще никто – ни доктор, ни магистр, ни даже простенький кандидат, а таких, как известно, не печатают. Кроме того, к теоретизированиям вроде моих отечественные издатели интереса не проявляют. Куда большим спросом пользуются – карты Таро, дианетика и популярная йога. Вот и приходится сотрудничать с западом, который хватается за те или иные новации двумя руками.
– Они что-нибудь платили вам?
Вадим вздохнул.
– Насколько я знаю, кое-какие суммы на счет центра действительно перечислялись, но я ведь уже сказал, что от денег я мало завишу. Поэтому о деньгах лучше поинтересуйтесь в бухгалтерии «Галактиона». Мне это не слишком интересно.
Судя по всему, Дымов пребывал в благодушном состоянии духа, и его настрой мигом передался всем окружающим. Уже через четверть часа они довольно оживленно болтали, запивая разговор крепчайшим бразильским кофе. Правда, и здесь Дымов не удержался от короткой лекции, поведав им о великих преимуществах цикориевого кофе перед бразильским.
– Я и в зоне настоял, чтобы вместо дешевого чая и затхлых компотов заключенных начинали поить добротным цикорием. Нынешняя публика прямо помешалась на кофейных зернах, а на деле цикорий в десять раз лучше. И для печени хорошо, и никакой аритмии с давлением не будет.
– Интересно! Тогда почему весь мир пьет кофейные зерна?
– А мир вообще обожает заблуждаться. – Вадим философски пожал плечами. – Если разобраться – что люди вообще любят? Сладкое да горькое. Потому и лелеют нынешний терроризм, потому и ездят на зловонных авто, потому и живут в бетонных джунглях. Словом, не спрашивайте меня за весь мир, – пытаться отвечать за всех – дело неблагодарное.
Увы, Дюгонь не внял увещеваниям Дымова.
– Все равно буду пить настоящий кофе! Один хрен, все мужики после семидесяти становятся стариками. Вот и я не буду отслаиваться от коллектива. Тем более, что в России и семидесятилетних уже почти не осталось. Вымираем, как мамонты. Быстро и качественно.
– Быстро – это да, а вот по поводу качества мог бы поспорить. – Покачал головой Дымов. – Скверно у нас обставлена смерть. Тоскливо, болезненно и одиноко. Да и насчет пограничного возраста имеется сомнение. Кто старик, а кто – нет, это зависит сугубо от нас самих. Встречал я дедушек, что и в восемьдесят на конях ездили, а в девяносто детей строгали.
– Это не пример! – фыркнул Дюгонь. – Детишек и я готов настрогать в каком угодно возрасте!
Вадим усмехнулся.
– Что ж, значит, дело за малым – дожить и не помереть прежде времени.
– Постараемся… – хозяин секретного кабинета задумчиво поглядел на дно своей кружки. – А для начала скажите нам, Вадим, чего ради вы решили укрыться в такой дыре?
– Сказать-то несложно, да только вы все равно не поверите.
– Отчего же, расскажите, может, и поверю.
Прежде чем ответить, Вадим с улыбкой посмотрел на Потапа с Сергеем. Было ясно, что он рад старым друзьям и ничуть не притворяется в своих чувствах.
– Видите ли, Афанасий, – с нажимом произнес он. – Да, да! Вы уж не обижайтесь, но раз уж мы все тут перешли на сугубо дружеский тон, позвольте и мне называть вас по имени. Надеюсь, вы не против?
– А откуда вы знаете, как меня зовут? – Дюгонь нахмурился. – Хотя да, конечно. О чем я спрашиваю…
– Так как? Мы договорились?
Генерал неохотно кивнул.
– Да, разумеется. Но при подчиненных я бы все-таки желал, чтобы ко мне обращались либо по званию, либо…
– Либо по имени-отчеству. – Подхватил Вадим. Сейчас он говорил, обращаясь скорее к Шматову и Миронову. – Да будет вам известно, ребятушки, что товарища генерала кличут Афанасием Николаевичем. До сих пор не понимаю, почему он не сказал вам об этом сразу. – Дымов игриво подмигнул Дюгоню. – Секрет субординации? Или элементарная забывчивость?
Дюгонь недовольно запыхтел себе под нос, и тот же Дымов великодушно пришел к нему на выручку.
– Будем считать, что с этим вопросом мы тоже разобрались. Что же касается «дыры», то это понятие насквозь условное. Жить, Афанасий Николаевич, можно везде – даже на необитаемом острове. В моем же случае годится любое место, где есть люди, поскольку, как это ни прискорбно, в лечении сегодня, нуждается практически все население планеты. Вот я и отправился заниматься своими прямыми обязанностями.
– Лечить уголовников?
– Именно! Кстати, не вижу в этом ничего зазорного, поскольку уголовники – те же люди, а условия их проживания даже трудно назвать скотскими, – они намного хуже. При этом – чем менее тяжелое преступление совершено человеком, тем хуже ему приходится на зоне. Специально для вас напомню: я – лекарь, Афанасий Николаевич. Лекарь в самом широком понимании этого слова.
– Но клятву Гиппократа, если не ошибаюсь, вы не давали?
– Верно, не давал. Если честно, я в этом и не особенно нуждаюсь. Клятва нужна тем, кто пытается залатать прорехи в судне, именуемом совесть.
– А у вас таковых, видимо, не наблюдается?
– Я, Афанасий Николаевич, – с нажимом заговорил Дымов, – имею одно явное преимущество перед прочими «гомо-сапиенсами». Я – абсолютно свободный человек. В том смысле, что я не привязан ни к вещам, ни к деньгам, ни к властным структурам. Иными словами, у меня нет ничего, кроме упомянутой совести. И именно она принуждает меня делать то единственное, что я умею, а именно лечить больных, постигать их психику, давать своевременные советы. Собственно говоря, болезни людей – для меня главная вселенская загадка. Именно к этой тайне я и пытаюсь хотя бы чуточку приобщиться.
– Болезни людей? Вы не шутите?
– Ничуть. Еще Гоголь в свое время говаривал, что болезнь посылается людям во благо. Лет двадцать тому назад я бы посмеялся над этой фразой, сегодня же мне она кажется истиной. В самом деле, если вам дано верить в Бога, именно такой подход вы должны проповедовать. Пожалуй, людские болезни – это единственный рычаг, с помощью которого можно эффективно влиять на человека. Ничто иное мы уже просто не воспринимаем. Ну, а болезнь – это наиболее доходчивое из всех возможных предупреждений. Именно она лучше всего прочего повествует об условности человеческих амбиций, рассказывает о приближающейся смерти, о бренности всего земного. – Дымов пожал плечами. – Ну, вот… Собственно, этими вещами я и занимаюсь. Кого-то просвещаю, а кого-то и впрямь излечиваю от тяжелых недугов.
По губам Дюгоня скользнула рассеянная улыбка, и Вадим немедленно отреагировал:
– Кажется, лечение людей кажется вам бессмысленным занятием?
– Ну, почему же…
– Да потому, что вы носите генеральские погоны. Такая уж суть у всех генералов, – мыслить человеческими категориями вам просто недосуг. Женщины рожают, генералы посылают молодых в пекло.
– Это не совсем так…
– Это так, Афанасий Николаевич! – жестко перебил Вадим. – Вам действительно в радость манипулировать полками и дивизиями. Так называемая стратегия высших целей и чужих жизней. Первое в обмен на второе. У меня же все наоборот: высшая цель видится как раз в сохранении чужих жизней. Да, да! Мне доставляет подлинное удовольствие, когда на моих глазах из дефектного страдающего существа получается здоровое жизнерадостное создание. Если есть желание, поинтересуйтесь статистикой «Галактиона». За время моей работы в центре нам удалось поднять на ноги более полутора тысяч маленьких инвалидов. О взрослом контингенте я уже не говорю. Там цифры значительно выше. Думаю, не всякая клиника способна похвастать такими показателями.
– Охотно верю.
– Кроме того, не забывайте, что я действующий психотерапевт – и в данном случае, угодив в лагерь, занимался еще и тем, что изучал психику преступников.
– Чтобы писать потом об этом в статьях?
– Не только чтобы писать, но случалось и такое. Когда обнаруживал что-либо интересное, брался за перо – почему бы и нет?
– Но обращались все-таки в зарубежные издания?
– Не старайтесь меня подковырнуть, Афанасий Николаевич. Да, обращался к западным издателям, поскльку что в наших весях я все еще никто – ни доктор, ни магистр, ни даже простенький кандидат, а таких, как известно, не печатают. Кроме того, к теоретизированиям вроде моих отечественные издатели интереса не проявляют. Куда большим спросом пользуются – карты Таро, дианетика и популярная йога. Вот и приходится сотрудничать с западом, который хватается за те или иные новации двумя руками.
– Они что-нибудь платили вам?
Вадим вздохнул.
– Насколько я знаю, кое-какие суммы на счет центра действительно перечислялись, но я ведь уже сказал, что от денег я мало завишу. Поэтому о деньгах лучше поинтересуйтесь в бухгалтерии «Галактиона». Мне это не слишком интересно.