Щупов Андрей. Выхожу один я на рассвете

   - У нас, бать, пацан один радио спаял. В спичечном коробке. Не хило, да?
   Это я, значит, вещаю ему про наши школьные новости. Дети ведь обязаны делиться новостями, верно?
   Он хлебает суп и задумчиво кивает.
   - Мда... Хлеб сегодня какой-то непропеченый. Из какого дерьма его, интересно, делали?
   Хлеб меня мало волнует. Съел и забыл, чего о нем толковать? Это в войну о нем можно было говорить часами, в голодуху, а сейчас... Эх, да что там!
   - Он, значит, зубы почистит перед сном, под одеяло шмыг, а в ухо наушничек на проводе. И балдеет. У него там две программы: "Маяк" и еще какая-то волна.
   Отец, оживляясь, тянет меня за локоть.
   - Знаешь, куда надо за ним ходить?
   - За кем?
   - Да за хлебом. На кольцо. Там магазин такой есть - с крылечком, как войдешь - налево хлебный отдел. Его все хвалят. И белый есть, и черный. Почти всегда горячий. Ты завтра после уроков не поленись, слетай...
   Вот так, братцы мои! Кто о чем, а вшивый все о том же. Честно скажу, это их поколение свихнулось на жратве. "Хлеб драгоценность нашей земли, режь аккуратно, сопли утри..." И так далее в том же духе. С чем, значит, плохо, то и драгоценность, а еще нас костерят: "Ишь, мол, заелись. Сало им, шалопаям, не нравится!" А я действительно сало терпеть не могу. Нашли, понимаешь, желудочную радость! То есть, в Ленинграде в дни блокады, наверное, срубал бы за милую душу, но у нас ведь не Ленинград, верно? И в овощах я не ковыряюсь, как иные бабули, с кассирами не лаюсь. И хлеб мне по большому счету все равно какой. Беру, что дают, и отваливаю. Другое дело - старики. Им, понимаешь, не все равно. Они за свое прошлое готовы воевать по всем магазинам, по всем очередям. Копаются, выбирают, - это, мол, гнилое, а то несвежее. Сделали, понимаешь, открытие! Они же не вчера родились. Сами строили всю эту систему, чего теперь-то возникать?
   Выйдя на балкон, я чмокаю губами. Дворовой пес Грымзя поднимает голову, уловив меня агатовыми глазами, на всякий случай виляет хвостом. Старый прохиндей, волк урбанизированного пространства, он прекрасно знает, что манна с небес сама по себе не сыплется. Тем не менее, в чудеса ему тоже хочется верить. Всякое в жизни бывает. Иной раз и впрямь могут швырнуть кусок колбасного изделия. Но, увы, колбасы у меня нет, и чуда не происходит. Без сомнения презирая меня, пес удаляется со двора. Четвероногий для меня и друг для других.
   На соседнем карнизе творится оргия. Черноклювый воробей с полдюжины раз пикирует на встопорщенную воробьиху. В конце концов у него все получается и, отлетев в щель под балконом, он распластывает крылья и теряет сознание. Видимо, от усталости и счастья.
   Самое смешное, что из-за стекла на весь этот разгул страстей изумленно смотрит кошка. Она явно в шоке, и состояние у нее близкое к инфаркту.
   А далеко-далеко вертлявой рекой вьется дорога. Крохотные, не больше клопиков, по ней перемещаются грузовики и легковушки. Одни едут слева направо, другие наоборот. Жизнь бессмысленно перемешивает людей и технику, и, глядя на этот бестолковый круговорот, я начинаю впадать в прострацию. Грымзя внизу ложится на брюхо и, волоча задние лапы, ползет по асфальту словно раненный боец. Это его собственное "ноу-хау" метод борьбы с насекомыми. Таким образом он успевает проползти метров десять, когда звонок в дверь отрывает меня от раздумий. Пройдя в прихожую, я предусмотрительно приникаю к глазку. По счастью, это всего-навсего Семен.
   - Хари, Рама! - приветствует он.
   - Хари, Сема! - я затаскиваю его на кухню и усаживаю на табурет. - Давно не виделись.
   - Еще бы! - Он водружает на стол початую поллитровку. - У Вована, понимаешь, именины. Ты ушел, а я вдруг вспомнил. Третий год паршивцу! Само собой, решил отпраздновать. Только ты ведь знаешь, дома нельзя. Жена без того пилит. Знаю, говорит, вас поэтов! Вам только и нужно, что одиночество и много-много женщин!
   Я как заклинание повторяю про себя словесный ребус. Загадочный каламбур, что в состоянии измыслить только бдительная супруга. Одиночество и много-много женщин... Ну, конечно же! Вот она изюминка мира! То, чего нет, но к чему мы всегда стремимся. И правильно говорил Ла Брюйер: все наши беды проистекают от невозможности быть одиноким...
   - Вот и пришлось к тебе топать. - Удрученно подытоживает Семен. - Какая разница где пировать, верно?
   - Так-то оно так, только у меня, Сема, велосипед сперли.
   - Тоже отметим. В смысле, значит, помянем. Дорогой был велосипед?
   - Дорожный. Со спидометром. Сам скорость показывал.
   - Такой действительно жаль... - Гость глазами указывает на буфет. - Готовь стаканы и закуску.
   - Стаканы есть, а всей закуски - одна краюха.
   Семен мнет краюху пальцами, осторожно пробует на зуб.
   - Сколько лет этому кирпичу? - Он пристукивает краюхой по столу. Звук получается гулким.
   Укоризненно качая головой, я декламирую:
   - Ты другу за шиворот бросил кусок
   Хлеба того, что крестьянин испек,
   Того, что рабочий привез на коне,
   Что Ленин любить приказал нам вдвойне.
   - Кого любить-то?
   - Что кого?
   - Любить, спрашиваю, кого приказал? Коня или рабочего?
   - То же мне, поэт-песенник! Ода чему посвящена? Хлебу. Его и любить.
   Семен добродушно гогочет.
   - Голь бесталанная! Эх, вы! Туда же - сочинять!..
   - Сам ты голь!
   - Ладно, шучу. Кто-то дерется за время, а кто-то и за материю, - взгляд Семена чуть затуманивается. - Первые рискуют проиграть все, вторые вообще никогда не выигрывают.
   - В чем же тогда вселенская суть?
   - А ни в чем. Живем - и хорошо!.. Давай тяпнем, Тема, за моего Вована - молодого и глупого, растущего несмотря на мировые катаклизмы.
   Он откупоривает бутылку, и водка журчит, ядом переливаясь в стаканы.
   - Стоп! - Ору я. - Куда столько? Мы же не алкоголики.
   - А что делать, если закуски нет?
   - Есть лед. В холодильнике. Целая куча замечательно холодного льда.
   - Ты собрался закусывать льдом?
   - Зачем? Бросим в стаканы.
   - Стоит ли портить продукт?
   Я неуверенно пожимаю плечами.
   - То-то! - Семен качает головой. - Ладно, тащи что ли молоток или долото какое-нибудь.
   - Это для чего?
   - Как для чего? - он указывает на краюху. - Хлеб твой покрошим, сделаем тюрю. Я не пробовал, но говорят, вкусная штука!
   - Я, Сем, к стоматологу еще собирался. Зуб вставлять.
   - Тем более. Там анестезин вкалывают, а тебе после тюри и анестезин не понадобится. Помнишь спартанского мальчика? Ему еще лисица печень выгрызала, а он стоял геройски и в ус не дул.
   - Ну?
   - Вот тебе и ну! Думаешь с каких щей он героем стал? Не с щей, а с тюри!
   Аргумент убедительный, и я отправляюсь за молотком.
   Глава 12 Пертурбации...
   Зуб мне действительно вставляют скоро и без особых хлопот. Простенький пластмассовый, зато быстро. Подружка Людмилы объясняет, что это наследство от прошлого клиента. Тот, видите ли, керамику возжелал, а старый протез им подарил. Вот и пригодился зубчик. Бэу, но вполне стерильный, отдраенный стиральным порошком и мылом.
   Из кабинета я выхожу сияющий и довольный, на немой вопрос Семена показываю большой палец.
   - Какой ты стал красивый! - Потрясенный Семен обнимает меня за плечи, умиленно смахивает слезу. - Ты вышел, я даже сперва не узнал. Постройнел, помолодел...
   Тут же в приемной мы припадаем к бутыли, после чего отправляемся ко мне домой. Уже в квартире Семен крутит меня и вертит, без конца прицокивает языком.
   - Ай, да врачи! Ай, да кудесники! Ты сейчас прямо как мой Вован. Румяный, стройный... - Подобревший от водки Семен несет полную околесицу, но мне все равно приятно. - Знал бы ты, какой он у меня!
   - Такой же, как я.
   - Что ты! Даже сравнивать нечего!.. - Семен забывчиво фыркает. - Вовка - это ж богатырь! Менделеев с Ломоносовым в одном лице! Неделю назад бриться пробовал, все щеки изрезал. Как настоящий мужик!
   - Молодец!
   - А то! Давеча день чьей-то независимости праздновали, так гости с собакой приперлись. Порода еще такая заковыристая. То ли вротвеллер, то ли еще как-то не по-русски зовется. Словом, кинули псине косточку, чтобы не скучала, и за стол. А Вован мой машинки тем временем в комнате соседней катал. Вротвеллер, дурачок такой, косточку подхватил и туда же убрел. Мы пьем, закусываем, шутим себе потихоньку, вдруг слышим рычание. Злобное такое! У меня, Тем, так сердце и обмерло. Вон их сколько кругом собак бешенных - булей да стаффордов. То прохожего сожрут, то конечность откусят. Короче, забегаем в детскую, а там следующая картина: вротвеллер, бычина такая, язык вывалил на грудь и ошалело смотрит на Вована. Тот по-турецки рядом сидит и кость гложет. Здорово, да? - Семен восторженно хохочет. Я тоже смешливо икаю.
   - Как считаешь, можно таким сыном гордиться?
   - Ясное дело - можно! Даже если нечем гордиться, все равно чем-нибудь да гордятся. А тут кость отнять - да еще у пса матерого!
   - А я что толкую! В самости у нас все герои. Англичане гордятся одноглазым Нельсоном, французы - тоннами пролитой в революцию крови, венгры - самым старинным на континенте метро. Только это все пустое! Ты кость отними. У вротвеллера!
   - Да еще в три года!
   - Два! - Семен трясет растопыренными пальцами. - Тогда еще два было!
   - Тем более!
   - Во!.. Ты, Тем, меня понимаешь. Ты тоже из наших!..
   Мы разбрасываем руки, чтобы обняться, но в эту минуту трезвонит телефон.
   - Если моя, то меня нет. - Шепчет Семен.
   - Будь спок, - я, покачиваясь, иду к телефону.
   Но это не жена Семы, это его величество Келарь.
   - Здорово, - приветствует он и сопит в трубку. Я снова икаю, и он принимает это за смешок.
   - Весело, да?
   - Не очень...
   - Короче, с гаражами у тебя получилось, признаю. Только ведь это... Отвечать придется, как думаешь?
   Я мало что понимаю из его слов, но на всякий случай оправдываюсь.
   - Три дня еще не истекли. Я сразу говорил...
   - Ты мне луну не крути! - Взрывается он. - Кто тачку мою спалил! Не ты ли? А охранников кто отдуплил!?
   Я мычу неразборчивое. Сказать абсолютно нечего.
   - Главный нагляк, что ты без предъявы на сцену вышел! Кто же так дела делает?
   Он снова некоторое время сопит, а в мозгах моих происходит некоторое просветление. Петя! Разумеется, это наш доблестный сержант. Кого-то там отдуплил и где-то там нахулиганил.
   - Вы это... Тоже у меня гараж обчистили, - лепечу я.
   - Да что у тебя там было? Что?!
   - Велик.
   - Чего?!
   - Велик дорожный. Со спидометром.
   - БМВ с великом равняешь? - Келарь почти рыдает. - Ты, пакость, почему насчет крыши ничего не сказал? Что тебе стоило? Перевел бы стрелки, разобрались бы с твоим паханом по-человечески.
   - Я говорил...
   - Кто же так говорит! Бубнил ты, а не говорил! - Келарь наконец берет себя в руки. - Ладно, давай так. Забьем стрелочку с твоим отморозком, там все и выясним. Возле Купеческого дома на пустыре, идет? Завтра в семь.
   - Хмм... Я передам ему.
   - Кто хоть он такой? - Не выдерживает Келарь.
   - Петя Селиванов.
   - Какой еще Петя?
   - Спецназ сороковой армии.
   - Спецназ? - Голос собеседника скучнеет. До меня доносится цепочка неразборчивых ругательств. - Ладно, завтра поглядим, что там у тебя за спецназ. Бывай, гаденыш!
   Я кладу трубку, и телефон почти тотчас взрывается трелью.
   - Чего это у тебя занято да занято? Бабенкам головы морочишь? - Петя Селиванов что-то жует и вместо "занято" у него получается "жанято", а вместо "бабенкам" - "жабенкам".
   - С Келарем говорил. Как раз насчет тебя.
   - А-а... - Он ухмыляется. - Значит, наябедничал уже?
   - Ага. Только я ничего почти не понял. Ты что, машину у него спалил?
   - Не спалил, а поднял. Из "Мухи". Так что с тебя картинка.
   - Картинка - само собой, только он встречу назначил, - я коротко передаю Пете наш разговор. - Учти, он туда с орлами заявится. Оружие наверняка прихватят.
   - Понял, - сержант Петя Селиванов снова хмыкает. - Только и мы, Тема, не лыком шиты. Придумаем что-нибудь.
   - Ты уж придумай, пожалуйста.
   Разговор окончен, и я возвращаюсь к столу.
   - Ну что, моя небось спрашивала? - Интересуется Семен. Я потерянно киваю.
   - Ничего, переживут. В другой раз будут думать, прежде чем орать.
   - Так они стрелку назначили.
   - Иди ты! - Семен удивленно морщит лоб. - Подруги ее, что ли? Мне?
   - Какие подруги! Келарь! Петю нашего на рандеву вызвал.
   - Стряслось что-нибудь?
   - Ну да. Он у Келаря гаражи на воздух поднял.
   - Круто! - Семен решительно тянется к бутыли и разливает остатки зелья. - Вот это по-нашему!
   - Как бы хуже не вышло.
   - Брось! Ты где живешь? Хуже только в Африке. А у нас, Тема, Россия! Страна, в которой любой европеец через месяц копыта откидывает. - Семен горделиво улыбается. - Помнишь, как я из трамвая неудачно выпал? Еще ноги мне дверцей прищемило?
   Разумеется, я помню. Такое захочешь - не забудешь. Трамвай как раз поворачивал на кольце, намереваясь остановиться, а Сема - парень грамотный, замкнул контакты нужной релюшки, решил выйти чуть пораньше. Дверцы-то распахнулись, но подвела сноровка. Лихой прыжок не удался, створки, захлопнулись раньше, сцапав нижние Семины конечности. Все бы ничего, только водитель пассажира не разглядел, продолжал пилить себе дальше. И в немыслимой позе - двумя ногами в трамвае, всем прочим наружу Семену пришлось пробежаться по земле руками до самой остановки. Благо скорость была невелика и столбов на пути не встретилось, однако окружающий люд потешился вволю. Ничего удивительного, что с тех пор Семен невзлюбил народные массы. "Толпа, - презрительно цедил он, - что она понимает в искусстве?.."
   - Так вот, Тема! Чтобы нашим врагам так бегать, как мне тогда! - Семен стискивает стакан, голос его звенит напряженным металлом. - Они говорят - прогресс! Где? В каком таком месте? Муравьи - и те деградировали, муравейников не строят, давно превратились в помойных насекомых. Раньше гусениц собирали, теперь арбузные корки!
   Муравей, волокущий за собой арбузную корку, в сознании у меня не укладывается, но я добродушно соглашаюсь.
   - До чего дошло - геморрой разучились лечить! А у гриппа... Ты знаешь, сколько разновидностей гриппа на земле? Четыреста штук, Тема. Ровнехонько четыреста! - Семен требовательно смотрит на меня. - Бери стакан!
   - Да вроде хватит.
   - Как это хватит? А за прогресс, а за победу? За нашу победу неужели не будешь?
   - За нашу? - Я безвольно поднимаю стакан.
   - Вот так! - Семен сурово щурится. - Короче, за Петю и его верный глаз! Чтобы, значит, наши ихних, а не наоборот!
   В дверь кто-то звонит.
   - Если моя, то меня нет! - Снова шепчет Семен.
   Я ставлю стакан и бреду открывать. Это Настенька. По-прежнему золотоволосая с бесподобными щечками.
   - Добрый вечер! - Она неуверенно улыбается.
   - Здравствуйте!..
   - А я с Агафоном пришла знакомиться. Не рано?
   На кухне падает и разбивается стакан. Настенька вздрагивает.
   - Это он?
   Я неопределенно пожимаю плечами. Собравшись с духом, отважная аспирантка шагает через порог.
   - Мне обязательно надо его увидеть! Или хотя бы услышать!
   - Конечно, конечно... - Язык мой не поспевает за мыслями, а ноги за хозяином. На кухню Настенька врывается раньше меня. И, конечно же, столбенеет при виде волосатого и небритого Семена.
   - Это... Это вы?
   Пробудившийся барабашка приходит в ревнивое волнение. Со стола летят на пол тарелки и куски хлеба. Бутылка начинает вибрировать, подпрыгнув над столом, маленькой ракетой переправляется в раковину.
   Семен в явном затруднении. Пальцем ткнув себя в грудь, робко уточняет:
   - Это действительно я. Но вот это... - Он кивает на кухонный раззор. - Это уже он. Честное слово, тетенька!
   Глава 13 Как равный с равным говорю...
   Ночь позади и ночь впереди. О Настеньке стараюсь не вспоминать, очень уж разителен контраст. Я один перед шеренгой здоровых быков. За плечами родина, и отступать, как это у нас обычно бывает, совершенно некуда.
   - Что там у тебя? - Келарь косится на сверток в моих руках.
   - Ммм... Картина, - лепечу я.
   - Картина? - он явно не верит. - А чего ты ее так держишь?
   Я действительно держу картину словно щит. Видимо, неосознанно прикрываюсь от взоров выбравшихся из иномарок бойцов. Как я и предполагал, на стрелку к пустырю Келарь приехал в сопровождении вооруженных хлопцев.
   - Так... - Не слишком уверенно Келарь делает попытку зайти справа, но движение мне столь не нравится, что я немедленно разворачиваюсь. Завернутая в брезент картина снова оказывается между нами. Уголки губ авторитета нервно подергиваются.
   - Ты, дурик, это... Соображай! Оно же само может сработать!
   Мою картину он явно принимает за что-то опасное.
   - Я такие штучки знаю, - шепчет ему один из качков. - Противопехотная. Направленного действия. Пять тысяч шариков...
   - Каких еще шариков! - Раздраженно бурчит Келарь.
   - Стальных, конечно.
   - Его же самого разнесет.
   - Так придурок! Не понимает...
   Эти ребята меня почти не стесняются, и мне ничего не остается, кроме как стоять и слушать. Они достают сигареты, щелкают зажигалками, нервно затягиваются фиолетовым смогом.
   - Эй, чувачок! Что-то запаздывает твой спецназовец. Две минуты осталось.
   - Он подойдет, - обещаю я.
   - Подойдет или подъедет?
   - Ну, наверное, объявится как-нибудь...
   Забавно, но я попадаю в яблочко. Ни подходить, ни подъезжать Петр Селиванов не собирается. Подозрительный гул прижимает все живое к земле, проливается сверху свинцовой волной. Вздернув головенки, мы с изумлением наблюдаем приближающийся к пустырю вертолет. Честно говоря, в реалиях явление - откровенно жутковатое. Это по телевизору мы к ним давно привыкли, а вот вживую, слава Богу, почти не встречаем. Я поневоле сутулюсь, еще крепче обхватываю картину. От работы могучего двигателя начинает вибрировать череп, работа незримых поршней вызывает слабость в коленях.
   - Атас, Келарь! Делаем ноги!
   - Стоять! - Пахан тоже встревожен, однако остается паханом до конца. - Не станет он здесь... Тут же город, в натуре! Тем более, и шибздик рядом...
   Вертолет плавно опускается, нас толкает вихревым потоком. Пестрый хлам - главное украшение пустыря - взлетает вверх мусорным облаком осыпается на наши макушки. Лопасти еще месят воздух, а наружу уже выбирается Петя Селиванов. Безо всякого оружия и без охраны. Тяжело ступая, он приближается ко мне.
   - Принес? - Кричит Петя, силясь перекрыть гул турбин.
   Я протягиваю ему картину.
   - Вот и ладушки! - Он взвешивает картину, словно пытается определить ее вес. От этого странного движения команда Келаря бледнеет и вжимает головы в плечи. Петя тем временем сует картину под мышку, с ехидцей оглядывает выстроившуюся вереницу иномарок. Рядом с его воздушным, раскрашенным в боевой камуфляж гигантом - механизированные еврочерепашки выглядят жалко.
   - Ну что, браток, какие проблемы? - Петя смотрит на Келаря, и тот немо шевелит губами. За шумом мотора ничего не слышно, но Петя, кажется, и не собирается ничего слушать. С озабоченностью взглянув на часы, рычит:
   - Короче, так, зема. Сейчас мне некогда, но если есть претензии, выкладывай. Формулируй коротко, без лишнего базара. Если все путем, я улетаю, а нет... - Глаза Пети оценивающе пробегаются по столпившимся боевикам, вновь возвращаются к воздушному богатырю. Лицо Келаря мучительно морщится. Кажется, еще секунда, и его вырвет.
   - Что? Не слышу! - Петя наклоняется к нему и перехватывает картину удобнее. - Все нормально, говоришь? Это ты хорошо сказал. Правильно. - Петя похлопывает медвежьей дланью по литому плечу авторитета. - Тогда мы это, улетаем. Слышь?
   Голова Келаря дергается. Он слышит.
   - Все, браток, бывай! Будут проблемы, обращайся. - Петя кивает мне. - Ну, а ты, орел, двигай за мной.
   Он буднично шагает к вертолету. Ноги ватные, но я покорно следую за бывшим сержантом сороковой армии. С трудом сдерживаюсь, чтобы не оглянуться. Кое-как преодолеваю крутые ступени трапа, и дверца за нами захлопывается. Пол резко кренится, и Петя едва успевает поймать меня за ворот. Усаживая на узенькую скамеечку, довольно улыбается.
   - Видал-миндал? Утерли нос твоему Келарю! Как пацану сопливому.
   - Господи! Откуда у тебя вертолет?
   Моя "крыша" снисходительно посмеивается.
   - А кто тебе сказал, что он мой? Дружки из МЧС выручили. Они тут по вызову в одно место спешат, я уговорил подбросить.
   - Так он же боевой!
   - Был боевой, да весь вышел. Расцветка, верно, как у боевого, только ни ракет, ни пулеметов давно нет. Я, Тем, грамотно рассчитал: когда такая дура падает сверху, хрен что разглядишь. Так что не сомневайся, недруги твои, как пить дать, в штаны наделали.
   Он с удовольствием хохочет, а у меня после вчерашней Семиной водки и Настиных ночных визгов сил на смех уже нет. Болит правое полушарие, в левом царит шепелявая пустота. Да еще этот слоновий гул...
   - Одно плохо, - снова склоняется ко мне Петя. - Они сейчас в деревушке приземлятся. Это около семидесяти километров от города. Так что обратно придется либо рейсовым добираться, либо на попутке.
   - А они?
   - Они, паря, МЧС. Не на пикник летят, - на работу. Там сатанистов в церквушке завалило. Ночью забрались, дурачки, хотели храм взорвать, да сами под волну попали. Теперь надо вызволять козликов.
   Я бессмысленно киваю.
   - Я, слышь, тоже с ними поковыряюсь. Интересно, понимаешь! Опять же помочь надо. Сначала откопать, нашатырь, то-се, а после по шее накостылять.
   - Так, может, вообще не откапывать?
   - Ну, ты даешь, Тема! - Брови Пети взлетают вверх. - Мы, чай, не звери какие. Тем более, и приказ у МЧС ясный: спасти и в больницу. В больницу, уяснил? А здоровый сатанист - он в больнице без надобности.
   Петя Селиванов вновь хохочет, и я выжимаю из себя блеклую улыбку. Не хочется выглядеть человеком без чувства юмора. Особенно в присутствии собственной "крыши".
   Глава 14 Если друг оказался вдруг...
   В город я действительно попадаю только под вечер. Без картины, зато с головной болью. Съедаю пару таблеток цитрамона, тянусь к чайнику, но, увы, вместо воды запивать лекарство приходится чужими голосами. Сначала звонит Маришка, участливо спрашивает, не шутил ли я насчет денег. Загробным голосом объясняю, что не шутил и кладу трубку. Но это только начало. Тут же звонит Настенька. Захлебываясь от восторга, рассказывает, что все записанное на кассету ночью, получилось превосходно. Агафон и впрямь постарался на совесть. Англичане в шоке и от зависти готовы сжевать собственные галстуки. Умоляют о повторном сеансе.
   - Три тысячи, - бормочу я.
   - Что?
   - Хватит, говорю, гуманитарной помощи. Они не из Косово и не из Сомали. Так что сеанс будет стоить три тысячи долларов.
   - А для меня?
   - Для тебя бесплатно.
   Третьей звонит Людочка. Нежным голосом людоедки она интересуется моим здоровьем, и я понимаю, что она уже в курсе о стоматологической помощи. Ей хочется услышать простое человеческое спасибо, и я не обманываю ее надежд. С заметным воодушевлением она тут же начинает рассказывать о соревнованиях своего мужа, и я опускаю трубку на стол. Минут через десять подхожу, чтобы услышать завершающую фразу.
   - ..Вот я и спрашиваю, может, нам встретиться? Для начала на нейтральной территории. В кафе или ресторане.
   - Если выживу, непременно.
   - Но мы еще не решили - где!
   - Разумеется, в "Крякве".
   - Это там, где вамп-меньшинства собираются?
   - Уверен, с тобой их можно не бояться. До скорого, киска!
   Голова раскалывается, и я плетусь к дивану. Увы, добраться до него не успеваю. Снова взрывается трелью телефон.
   - Это последний... - Цежу я и воздушным змеем делаю плавный вираж. Голова распухла до размеров дирижабля, и резкие повороты ей строго противопоказаны.
   - Значит, так, - сипит в трубку Келарь. - Нашли мы твоего Петю, еще разок поговорили. В конце концов сошлись на дуэли, уяснил?
   - Какой дуэли?
   - Такой. Петя твой в ситуацию вник, в положение вошел. Договорились, что встретимся с тобой в заброшенной хрущевке на Репина. Знаешь, домик на окраине? Его еще к сносу третий год готовят. Вот там и встретимся. Каждому дадим по стволу, глаза завяжем - и вперед. Как решит судьба, так и будет.
   На этот раз трубку кладет он. А мне приходится нервно стучать по клавишам, вызванивая предателя Петю.
   - Слушаю.
   - Это Артем. В чем дело, Петр? Какая, к черту, дуэль!
   Петя чуточку смущен, но о решении своем объявляет твердо:
   - Видишь ли, браток, Келарь ко мне сам пришел. Как обиженный. И картинку твою я ему показал. Он сказал - туфта. Вот если бы икона старинная или канделябр столетней давности, тогда другое дело.
   - Да ты что! - Рычу я. - Ты нормальным специалистам покажи! Причем здесь Келарь?
   - Извини, братан, война - дело дорогое. Одна "муха" как сто твоих картин стоила. Заступу я тебе обеспечил, и баста. Тем более, что дуэль - штука честная, все на равных. Либо он, либо ты. Я слышал, даже Пушкин с Лермонтовым на револьверах стрелялись. Не помню, кто там кого завалил, но факт есть факт.
   - Ты обещал мне крышу, - упрямо цежу я.
   - Я ее обеспечил. Келарь нос не задирает, предлагает нормальную сделку.
   - Нормальную?
   - Пойми, дуралей, он тоже рейтинга терять не хочет. Ты ведь его перед пацанами опозорил. Перед всем его войском. Вот и надо вас как-то развести.