Таким образом, вся вышеупомянутая кривая с его естественным разделением всего творческого пути Толстого на 2 большие эпохи, соответствует 2-м эпилептоидным состояниям: в 1-ю эпоху до 48 лет, в психической жизни Толстого доминирует эпилептоидное возбуждение. Во 2-й эпохе, начиная от 48 лет и до окончания жизни доминирует эпилептоидная депрессия, вместе с тем наступает сначала постепенное угасание, а потом отсутствие возбуждения. Толстой с этого периода впадает в постоянную депрессию, потом в состояние эпилептоидного смирения и делается неузнаваем для тех, которые знают Толстого 1-го периода.
Для первого периода, в свою очередь, периоды падения возбуждения являются только эпизодами, интермиссиями (следовательно, не доминирующим фоном его психики).
Для 2-го периода жизни Толстого, начиная от 48 лет, самовозбуждение уже является эпизодическим явлением (эпизодическими приступами) на фоне уже перманентной гипотимии.
Таким образом: полюсы -- гипер и гипо меняют свои роли Полюс гипер дает Толстому возбуждение, а вместе с ним и творческую энергию: полюс гипо -падение возбуждения и падение творческой энергии. На место этого эвронегативные эквиваленты дают: упадочное "смирение" с его упадочными последствиями -- мистикой, "толстовством" и прочими отрицательными явлениями для Толстого-художника.
Первой эпохе, таким образом соответствует преобладание эвропозитивных периодов; 2-му периоду эвронегативное состояние.
Этим самым мы дали объяснение 1-й особенности творческой кривой Толстого.
Из этого же основания вытекает и объяснение 2-й особенности: наступление вышеупомянутых 7 эвропозитивных приступов и их постепенному укорочению. Раз у него было 7 (длительных сначала, а потом коротких) приступов возбуждения, то столько же следовательно, у него и эвропозитивов: сначала также длительных, а потом коротких.
Однако, как мы уже отметили выше, эвропозитивное начало не сразу сменяется эвронегативным, а постепенно с закономерностью обратного соотношения между этими 2-мя началами. Чем больше наступает эвронегативное начало, эвропозитивнее резко начинает сдавать, все более и более уменьшаясь и в длительности приступов и в блеске этих вспышек. Пока совсем не угасает. Кроме того мы отметили эпизодический характер этих приступов. Чем объяснить эту закономерность эпизодичности н обратного соотношения между эвропозитивами и эвронегативами? Только закономерностью развития эпилептоидной психики.
Прежде всего сам факт резкого перехода от одной противоположности к другой (скачок от "гипер" к "гипо" ) является закономерным следствием явления полярности эпилептоидной психики (как это мы трактовали выше). Затем, самый факт эпизодичности гипотимии и гипертимии в обратном соотношении друг к другу есть также закономерное явление эпилептоидной психики. Мы знаем, что такого рода длительное возбуждение психики у эпилептоидов прерывается эпизодическим вклиниванием сумеречными состояниями, депрессиями и эпилептоидными "провалами" психики, которые всегда можно проследить при длительном наблюдении за ними. Затем, антагонизм этих 2-х начал также создаст обратные соотношения: если преобладает одно начало, то оно вытесняет другое начало. Наблюдая за психикой таких аффект-эпилептоидов длительный период времени, всегда можно Проследить это обратное соотношение, как мы это здесь отмечаем у Толстого. Вследствие этого эвропозитивные приступы и формируются в творческой кривой в обратном соотношении к эвронегативным периодам.
Теперь перейдем к рассмотрению развития отдельных эвронегативных приступов.
После 1-го эвропозитивного приступа, длившегося 7--8 лет, наступает 1-й эвронегативный Период.
В этот период после постепенного нарастания возбуждения, достигшего приблизительно в 1857 году своего максимума, наступает резкая перемена в его психике в сторону упадочничества. Депрессия, мнительность, неудовлетворенность, приступы страха, искание смысла жизни и проч. В этот период он занимается педагогикой, 2 раза поездка заграницу и 1-я поездка на кумыс в Самарскую губернию вызваны были необходимостью лечиться от этого тяжелого душевного состояния. В этот же период, а именно в 1862 году, во время смерти брата Николая у него был, по-видимому, 1-й судорожный припадок (или ряд припадков) наступивших вновь после длительного перерыва с отроческих лет. "До 35 лет (пишет он, как мы видели выше в "Записках сумасшедшего") я жил и ничего за мной заметно не было, только в детстве до 10 лет было со мной что-то похожее... " Эти слова относятся именно к этим годам и в особенности к моменту смерти брата в 1862 году, когда ему было около 35 лет от роду. Он неоднократно говорит об этом моменте, как переломном моменте в его жизни, когда, что-то случилось очень важное. Все данные говорят за то, что у взрослого Толстого в этот год начались припадки судорожного характера. К этому же периоду относится приступ сумеречного состояния, описанный в "Анне Карениной", в день получения Левиным согласия на брак от Кита (выше мы это место уже цитировали). Этот период был одним из самых тяжелых у взрослого Толстого до его женитьбы, это был Период эпилептоидных "провалов". (Сам Толстой называл их психические "завалы").
С этим же периодом совпадает и эвронегативный период в развитии творчества Толстого. Нет сомнения в том, что эти "провалы" и служили причиной его творческих провалов.
Литературная критика отмечает, что этот период -- есть упадочный период его творчества в эпоху "молодого Толстого". Рассказы, написанные в этот период: "Семейное счастье", "Альберт", "Люцерн", критика считает наиболее слабыми, в особенности, если сравнить с блестящими произведениями Севастопольского периода и с "Детством, отрочеством и юностью". Творческая продукция этого периода носит определенно упадочный характер. Этот эвронегативный Период заканчивается вместе с концом его холостой жизни. С 1863 года у него начинается новая эпоха развития: новый эвропозитивный период, давший "Войну и мир".
2-й Эвронегативный период наступает с окончанием "Войны и мира", приблизительно в 1869 году. т.е. 7 лет спустя после женитьбы. Приступы патологического страха смерти с тяжелыми депрессивными состояниями, бывшие и раньше в этот период, начинают все более и более обостряться. Наступает новый упадочный период, длившийся приблизительно с 1869 г. по 1873 г. т. е. около 4-х лет.
В этот период он также ничего не создает: литературная продукция падает. Попытка создать новое произведение о Петре I (для этой цели он собирает материал) нечего не дает. По окончании этого приступа и с наступлением нового эвропозитива он берется за "Анну Каренину". Однако, период созидания "Анны Карениной" не идет так гладко, как раньше и, прерывается время от времени вспышками эпилептоидных провалов. Так, например, в 1874 году у него был такой приступ. В 1876 г. наступает снова и на этот раз один из самых сильных эвронегативных приступов, который сыграл решающую роль в окончательном переломе его психического состояния. Нараставшие в предыдущие эвронегативные периоды приступы Патологического страха смерти, вместе с галлюцинациями и тяжелыми депрессиями, на этот раз достигли кульминационного пункта. В этот период вы видим частые поездки в Самарскую губернию лечиться, но ожидаемых результатов эти поездки не дали,
Упадочное состояние данного эвронегатива является не только самым тяжелым, в сравнении с предыдущими, но и наиболее длительным. Да -- можно сказать, что вместе с наступлением данного эвронегатива завершился блестящий период творчества Толстого и более не возвращался. Эвронегатив затягивается до конца его жизни и делается доминирующим. Меняются резко под влиянием этого его характер и его творчество. Наступающие после этого в дальнейшем эвропозитивы являются уже эпизодическими вспышками (как мы уже раньше отмечали) на фоне длительного упадочного состояния. В это время его продукция принимает мистический и упадочный характер. Он пишет "Исповедь", "В чем моя вера" и тенденциозные рассказы с целью "поучать добру". Эвронегативный период, длящийся с 1877 по 1884 год, один из самых длинных, если считать до времени наступления следующего эвропозитива. Как уже было сказано, последующие эвронегативные периоды, совпадающие с эпохой депрессивного "смирения", в сущности, не являются уже самостоятельными приступами, а носят характер Продолжения длительного эвронегатива, а потому мы их здесь рассматривать не будем отдельно.
И так, из этого беглого обзора мы видим колоссальную роль эпилептоидных кризисов и в психике Толстого, на формирование эвронегативных приступов.
Мы видим здесь, что закономерное развитие эпилептоидной Психики обусловливает собой развитие творческой кривой Толстого. В этом сказывается специфичность влияния эпилептоидных механизмов. И здесь мы видим опять-таки логику диалектического развития эпилептоидного творчества: та же самая причина, которая способствовала блестящему развитию творчества эпилептоида, является причиной упадка и гибели творческой продукции Толстого, 3. Эпилептоидный характер содержания творчества Толстого.
Эпилептоидные комплексы, как содержание его творческих комплексов.
Все критики, анализирующие творчество и личность Толстого, сходятся в одном: творчество его есть его автобиография, его "исповедь". Мы могли бы добавить к этому: его творчество есть его история болезни в художественных образах. Едва ли кто так мастерски сумел все симптомы своего страдания так искусно использовать, как Толстой. В этом отношении с ним конкурировал Достоевский.
Страдание эпилептоидной психики есть основное содержание всех его произведений. Красной нитью проходит это страдание во всех его произведениях. Как человек, который подвержен постоянному риску эпилептоидного или эпилептического припадка (также его эквивалентам), Толстой должен наиболее остро чувствовать свою "физиологию" и "власть тела" (как выражается Мережковский и друг. ). В животном страхе за уходящее от них "тело", они чувствуют особенно обостренно эту "физиологию", в то же самое время чувствуют при этом также обостренно, уходящие от них психические функции (потеря сознания перед припадком). Переживая все эти приступы разрыва между "телом и духом" и находясь в постоянно напряженном состоянии в ожидании этих разрывов, у эпилептоида создается тяжелый невроз ожидания.
Постоянное ожидание приступа невольно и болезненно заостряет все внимание на это; создается доминанта внимания к телу, к "физиологии тела". Всякое малейшее изменение в теле (подергивание мышцы и пр. ), сигнализирующее о возможном ужасе приладка, оценивается и тщательно изучается.
Отсюда делается понятным, почему Толстой знает, как никто, психические и психофизиологические процессы жизни и их внешнюю форму проявления. Его творческий гений в целом ряде ослепительно-ярких картин воспроизводит эту жизнь с ее светотенью, со всей радугой ее красок, с живым трепетом мускулов и нервов.
Никто не описывал так, как он, как люди рождаются, женятся, воюют на войне, убивают жен, болеют и умирают. В описания "физиологичности" (по выражению многих авторов) в разных ея видах Толстой вкладывает свои личные физиологические переживания, связанные с эпилептоидной "физиологией", которая дает богатую гамму телесных переживаний.
Толстой мастерски использует эти переживания в своем творчестве. Его излюбленные темы, описание полов, сексуальных, "физиологических" переживаний, болезни, смерти, физические страдания, физическую боль; страдания он изображает во многих своих произведениях.
Нет лучшей модели для этой цели, как свои личные аналогичные переживания.
Вот почему Толстой в глазах критики получил звание "физиологического" писателя. Физиологичность тела, "плоть" были содержанием его страданий, а это, в свою очередь, и выработало в нем соответствующую "доминанту" его внимания. "Что у кого болит, тот о том и говорит", -- вот причина, почему содержание творчества насыщено "физиологией", "проблемой тела". Его биология и его болезнь спроектировались в художественных образах и формах таким образом, что не могли не отразить "физиологические" особенности его страдания. Известно, что здоровый человек не чувствует ни своего "тела", ни своего "духа", он живет, работает, не замечая ни того, ни другого, ни своих органов. Но как только заболеет какой-нибудь орган (сердце, желудок и пр. ), человек начинает "чувствовать" свои органы; не зная анатомии, он начинает чувствовать свою личную анатомию, физиологию и локализацию того органа, который заболел. Это первый элементарный признак болезни. Эпилептик или эпилептоид при своей болезни не может локализировать какой-нибудь определенный орган, вместо такой локализации он ярче, чем кто-либо другой, "чувствует свое тело" в целом (или, вернее, "физиологичность" своего тела). Именно потому, вся суть его припадков субъективно им переживается, как тенденция тела "расстаться с духом" (потеря сознания, эквиваленты и пр. эпилептоидные переживания). Эпилептик необычайно остро чувствует возможность разрыва между его телом и психическими функциями, вот почему его внимание заострено к телу и психическому (аналогично чувству локализации больного органа при органических заболеваниях).
Вот почему у одаренных и гениальных эпилептоидов (или эпилептиков) проблемы "тела" и проблемы "духа" занимают их больше других проблем (Достоевский тому наиболее яркий пример).
С этой точки зрения нам делается понятным все творчество Толстого. Проблема "плоти" и тела, с одной стороны, и проблема "духа", проблема психологизма составляют все его творчество. Литературная критика давно отметила "психологизм" его творчества (на ряду с физиологическим). Критика единогласно отмечает, что Толстой один из величайших писателей-психологов и гениальнейший изображатель самых тонких физиологических и психических переживаний.
Обостренность внимания ко всему телесному, как точно также ко всему "психическому", вытекает, как было выше сказано, из той же патофизиологии эпилептоида.
Из всего этого следует, что если мы хотим анализировать происхождение источников Толстовского творчества, специфичность мастерства Толстого в изображении физиологического и психологического, то у Нас есть один единственный путь для этого: изучивши Яичные особенности его физиологии и психологии (вернее, его личную патофизиологию), мы должны установить связь между отдельными творческими комплексами с соответствующими комплексами его эпилептоидной личности.
К этому сейчас и перейдем. Причем сначала остановимся на связи эпилептоидных комплексов чисто физиологического характера, а потом эту связь установим с чисто психическими комплексами. Центральным комплексом "патофизиологии" Толстого является его склонность к припадкам. Припадки, как известно, вызывают тяжелые переживания до их появления, или как эквиваленты их появления. Патологический страх, ожидание смерти в связи с припадками, и вообще комплекс предсмертных переживаний заполняет психику эпилептоида и мучит его постоянно. Вот почему резко бросающаяся особенность творчества Толстого: все виды предсмертных переживаний в самых различных вариациях один из любимейших коньков Толстого.
И совершение справедливо указывает Леонтьев, что "по количеству трудов, произведения Толстого представляют собой в буквальном смысле слова анатомический театр; нет того вида смерти, который не упоминался бы у Толстого".
С нашей точки зрения это понятно: это самое больное место в психике Толстого, а потому оно заполняет его творческие комплексы. В изображении предсмертных переживаний самых различных форм смертей, описываемых Толстым, он везде кладет в основу свои личные предприпадочные переживания в самых различных вариациях. В Примерах изображения смерти и предсмертных переживаний нет недостатка. (Смерть матери Николеньки в "Детстве", рассказ "Три смерти". Предсмертные переживания заме) дающего в рассказе "Метель". Самоубийство Нехлюдова в рассказе "Заметки маркера". Переживания повесившегося Поликея в рассказе "Поликушка", смерть князя Андрея, старого князя Болконского, старшего князя Безухова. Самоубийство Анны Карениной, бросившейся под поезд. Покушение на самоубийство Вронского, смерть Ивана Ильича и проч. и проч. ). В изображении всех этих предсмертных переживаний в самых разнообразных вариациях кладется в основу комплекс переживаний эпилептоида перед припадком. Какой бы анализ душевного состояния в изображении своего героя перед смертью он ни брал, везде психопатологу не трудно вскрыть эпилептоидный характер этих переживаний перед припадком. Но так как при предприпадочных состояниях имеется целая гамма психических переживаний, то в зависимости, от надобности, Толстой берет ту или другую вариацию этих переживаний. Всевозможные формы бреда, спутанности, галлюцинации им используются мастерски. Например, в рассказе "Поликушка" -бредовое состояние психики Акулины. Психически ненормальным изображается Альберт в рассказе того же названия. Галлюцинациями он пользуется, изображая Дутлова в рассказе "Поликушка" галлюцинирующим. Состояние спутанности он изображает во время психической болезни при родах Анны Карениной. Наконец, конвульсивные припадки (истерические) он изображает в припадках Николеньки и бабушки. (Детство и отрочество). Эпилептические судороги используются также как предсмертные судороги самоубийцы Нехлюдова в "Заметках маркера"; припадки Акулины в "Поликушке".
Изображение форм физических страданий и болезней изобилует также в произведениях его: роды, страдания раненых на войне и их переживания перед тем, как идут на смерть в бою; всевозможные болезни -- везде кладется в основу личный опыт эпилептоидной патофизиологии.
Однако, эта утонченность в наблюдении патофизиологического переносится также в обычную жизнь на обычную повседневную физиологию; на все телесные изменения и движения, происходящие в нормальном человеческом теле. Еще Мережковский указал на эту яркую особенность Толстого, на его мастерство в изображении человеческого тела и выразительных движений тела, на моторику тела. Можно сказать, что Толстой в этом отношении поступает так же, как поступают психиатры: по выразительным движениям душевнобольного узнавать состояние психики, предполагая, что здоровая психика имеет соответствующие выразительные движения, а поведение больной психики меняет и свои выразительные движения. Психиатр, таким образом, не имея возможности добиться у больного о его переживаниях от него лично, делает обратные наблюдения и выводы по выразительным движениям тела (позы, мимика, жесты, характер движения) узнает, что переживает данный больной, какие изменения в его психике и ставит соответствующий диагноз. Точно также и Толстой поступает в отношении своих героев. Рисуя своих героев, он прежде всего рисует их выразительные движения.
"Язык человеческих телодвижений, говорит Мережковский ежели менее разнообразен, зато более непосредствен и выразителен, обладает большею силою внушения, чем язык слов. Словами легче лгать чем движениями тела, выражениями лица. Истинную, скрытую природу человека выдают они скорее, чем слова. Один взгляд, одна морщина, один трепет мускула, одно движение тела могут выразить то, чего нельзя сказать Никакими словами. Последовательные ряды этих бессознательных непроизвольных движений, отпечатлеваясь, наслояясь на лице и на всем внешнем облике тела, образуют то, что мы называем выражением лица и что можно также назвать выражением тела, потому что Не только у лица, Но и у всего тела есть свое выражение, своя духовная прозрачность -- как бы свое лицо. Известные чувства побуждают нас к соответственным движениям и, наоборот, известные привычные движения приближают нас к соответственным внутренним состояниям... Таким образом, существует непрерывный ток не только от внутреннего к внешнему, но и к внутреннему. "
Л. Толстой с неподражаемым искусством пользуется этою обратною связью внешнего и внутреннего. По тому закону всеобщего, даже механического сочувствия, который заставляет неподвижную, напряженную струну дрожать в ответ соседней звенящей струне, по закону бессознательного подражания, который при виде плачущего или смеющегося возбуждает и в нас желание плакать или смеяться, -- мы испытывали при чтении подобных описаний, в нервах и мускулах, управляющих выразительными движениями нашего собственного тела, начало тех движений, которые описывает художник в наружности своих действующих лиц; и посредством этого сочувственного опыта, невольно совершающегося в нашем собственном теле, то есть, по самому верному, прямому и краткому пути, входим в их внутренний мир, начинаем жить с ними, жить в них". * Этому приему пользоваться обратным проектированием от выражения тела к выражению психического, Толстого научил его опыт эпилептоидных переживаний, где тело постоянно о себе напоминает своими соответствующими изменениями, заостряет внимание к этим изменениям.
__________________
* Мережковский "Толстой и Достоевский" т. X, стр. 17.
Сам Толстой об этой своей особенности, между прочим, говорит таким образом:
"Мне казалось, что во взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром наклонении головы -- желание скрыть от меня значение взгляда. Эта склонность придавать значение самому простому движению составляла во мне характеристическую черту того возраста" (разрядка наша).
Если в использовании своих личных патофизиологических комплексов Толстой достигает большого искусства, то в таком же использовании комплексов эпилеитоидных переживаний чисто психического порядка -- он достигает еще большого мастерства. Богатая гамма психических переживаний во время сумеречных состояний с большой любовью используется Толстым, когда ему нужно поставить своего героя в ситуациях исключительного характера. Выше мы указывали (глава 4 ч. 1) в описании душевного состояния Николеньки (в "Отрочестве") он берет сумеречное состояние, пережитое им, как переживание Николеньки. Переживания Левина в "Анне Карениной", где ему нужно своего героя описать в особо исключительном состоянии (в день, когда он получает согласие на брак от Кити; также во время родов Кит), он также комплекс сумеречного состояния кладет в основу этих переживаний. И вообще, где Толстому необходимо своего героя поставить в ситуации необычайных переживаний где по большей части герой не владеет собой, а действует под влиянием импульса) и инстинкта (например, психический процесс перед самоубийством Анны Карениной, Вронского; подвиг Ростова во время боя, в "Войне и мире" везде больше или менее рисуется картина сумеречного состояния данного героя, где герой действует "вне себя" в экстазе (например, в изображении душевного состояния на войне, для того, чтобы показать что человек переживает в "пылу сражения").
Еще более богатый материал для обрисовки исключительных психических переживаний своих героев Толстой находит, пользуясь различными формами диссоциаций психики эпилептоидных и истерических личностей. Тут он дает полный простор тем полусознательным комплексам, которыми так насыщено Толстовское творчество. Все возможные вариации и Нюансы полусознательных, полудремотных, грезоподобных и сноподобных состояний; всевозможные формы расщепления личности, присущие истеричным и аффект-эпилептоидам искусно переплетаются у него с реалистическим способом зарисовки действительности. Сам реализм его, благодаря этому, получает совершенно другой характер, как это мы увидим далее.
Эпилептоидные формы экстаза, ауральные переживания, гипермнестические формы провидения л, наконец, навязчивые состояния и галлюцинации -- все эти состояния Толстой воплощает в творческие глыбы своих монументов. Как скульптор большого масштаба использует каждую глыбу, которой природа сама дала готовую форму, он использует ее для отделки под соответствующее изображение; если эта глыба по естественной своей пластичности имеет характер, скажем, торса -- он отделывает под мощный торс. Отсюда мощность и стихийность этих монументов: они не надуманы, они результат использования гениальным художником природных недр богатой эпилептоидной психики.
Сделать анализ толстовского творчества -- это значит указать, из каких недр, из каких глыб создавался тот иди другой монумент, Вовсе не безразлично знать, где он эти куски сырья брал для своих целей. Чрезвычайно важно для социолога литературоведа, так и для эвропатолога вскрыть весь генез этих монументов, характер их формирования. Конечно, культивирующий жречество в литературе и искусстве скажет: какое мне дело до генеза и до вашей академической вивисекции, нам важен результат творчества, его воздействие на нас. Но социолог-литературовед так рассуждать не может. Поверхностным скольжением "эстетическими чувствами" по таким творениям, как Толстовские, где вложено столько могучего, стихийного нельзя подходить без такого анализа этих "недр". Для нас настала пора, когда необходимо изучать эти "недра" так же, как мы изучаем залежи медной руды. А это можно сделать только с помощью эвропатологического анализа этих недр, другого пути у нас нет.
Для первого периода, в свою очередь, периоды падения возбуждения являются только эпизодами, интермиссиями (следовательно, не доминирующим фоном его психики).
Для 2-го периода жизни Толстого, начиная от 48 лет, самовозбуждение уже является эпизодическим явлением (эпизодическими приступами) на фоне уже перманентной гипотимии.
Таким образом: полюсы -- гипер и гипо меняют свои роли Полюс гипер дает Толстому возбуждение, а вместе с ним и творческую энергию: полюс гипо -падение возбуждения и падение творческой энергии. На место этого эвронегативные эквиваленты дают: упадочное "смирение" с его упадочными последствиями -- мистикой, "толстовством" и прочими отрицательными явлениями для Толстого-художника.
Первой эпохе, таким образом соответствует преобладание эвропозитивных периодов; 2-му периоду эвронегативное состояние.
Этим самым мы дали объяснение 1-й особенности творческой кривой Толстого.
Из этого же основания вытекает и объяснение 2-й особенности: наступление вышеупомянутых 7 эвропозитивных приступов и их постепенному укорочению. Раз у него было 7 (длительных сначала, а потом коротких) приступов возбуждения, то столько же следовательно, у него и эвропозитивов: сначала также длительных, а потом коротких.
Однако, как мы уже отметили выше, эвропозитивное начало не сразу сменяется эвронегативным, а постепенно с закономерностью обратного соотношения между этими 2-мя началами. Чем больше наступает эвронегативное начало, эвропозитивнее резко начинает сдавать, все более и более уменьшаясь и в длительности приступов и в блеске этих вспышек. Пока совсем не угасает. Кроме того мы отметили эпизодический характер этих приступов. Чем объяснить эту закономерность эпизодичности н обратного соотношения между эвропозитивами и эвронегативами? Только закономерностью развития эпилептоидной психики.
Прежде всего сам факт резкого перехода от одной противоположности к другой (скачок от "гипер" к "гипо" ) является закономерным следствием явления полярности эпилептоидной психики (как это мы трактовали выше). Затем, самый факт эпизодичности гипотимии и гипертимии в обратном соотношении друг к другу есть также закономерное явление эпилептоидной психики. Мы знаем, что такого рода длительное возбуждение психики у эпилептоидов прерывается эпизодическим вклиниванием сумеречными состояниями, депрессиями и эпилептоидными "провалами" психики, которые всегда можно проследить при длительном наблюдении за ними. Затем, антагонизм этих 2-х начал также создаст обратные соотношения: если преобладает одно начало, то оно вытесняет другое начало. Наблюдая за психикой таких аффект-эпилептоидов длительный период времени, всегда можно Проследить это обратное соотношение, как мы это здесь отмечаем у Толстого. Вследствие этого эвропозитивные приступы и формируются в творческой кривой в обратном соотношении к эвронегативным периодам.
Теперь перейдем к рассмотрению развития отдельных эвронегативных приступов.
После 1-го эвропозитивного приступа, длившегося 7--8 лет, наступает 1-й эвронегативный Период.
В этот период после постепенного нарастания возбуждения, достигшего приблизительно в 1857 году своего максимума, наступает резкая перемена в его психике в сторону упадочничества. Депрессия, мнительность, неудовлетворенность, приступы страха, искание смысла жизни и проч. В этот период он занимается педагогикой, 2 раза поездка заграницу и 1-я поездка на кумыс в Самарскую губернию вызваны были необходимостью лечиться от этого тяжелого душевного состояния. В этот же период, а именно в 1862 году, во время смерти брата Николая у него был, по-видимому, 1-й судорожный припадок (или ряд припадков) наступивших вновь после длительного перерыва с отроческих лет. "До 35 лет (пишет он, как мы видели выше в "Записках сумасшедшего") я жил и ничего за мной заметно не было, только в детстве до 10 лет было со мной что-то похожее... " Эти слова относятся именно к этим годам и в особенности к моменту смерти брата в 1862 году, когда ему было около 35 лет от роду. Он неоднократно говорит об этом моменте, как переломном моменте в его жизни, когда, что-то случилось очень важное. Все данные говорят за то, что у взрослого Толстого в этот год начались припадки судорожного характера. К этому же периоду относится приступ сумеречного состояния, описанный в "Анне Карениной", в день получения Левиным согласия на брак от Кита (выше мы это место уже цитировали). Этот период был одним из самых тяжелых у взрослого Толстого до его женитьбы, это был Период эпилептоидных "провалов". (Сам Толстой называл их психические "завалы").
С этим же периодом совпадает и эвронегативный период в развитии творчества Толстого. Нет сомнения в том, что эти "провалы" и служили причиной его творческих провалов.
Литературная критика отмечает, что этот период -- есть упадочный период его творчества в эпоху "молодого Толстого". Рассказы, написанные в этот период: "Семейное счастье", "Альберт", "Люцерн", критика считает наиболее слабыми, в особенности, если сравнить с блестящими произведениями Севастопольского периода и с "Детством, отрочеством и юностью". Творческая продукция этого периода носит определенно упадочный характер. Этот эвронегативный Период заканчивается вместе с концом его холостой жизни. С 1863 года у него начинается новая эпоха развития: новый эвропозитивный период, давший "Войну и мир".
2-й Эвронегативный период наступает с окончанием "Войны и мира", приблизительно в 1869 году. т.е. 7 лет спустя после женитьбы. Приступы патологического страха смерти с тяжелыми депрессивными состояниями, бывшие и раньше в этот период, начинают все более и более обостряться. Наступает новый упадочный период, длившийся приблизительно с 1869 г. по 1873 г. т. е. около 4-х лет.
В этот период он также ничего не создает: литературная продукция падает. Попытка создать новое произведение о Петре I (для этой цели он собирает материал) нечего не дает. По окончании этого приступа и с наступлением нового эвропозитива он берется за "Анну Каренину". Однако, период созидания "Анны Карениной" не идет так гладко, как раньше и, прерывается время от времени вспышками эпилептоидных провалов. Так, например, в 1874 году у него был такой приступ. В 1876 г. наступает снова и на этот раз один из самых сильных эвронегативных приступов, который сыграл решающую роль в окончательном переломе его психического состояния. Нараставшие в предыдущие эвронегативные периоды приступы Патологического страха смерти, вместе с галлюцинациями и тяжелыми депрессиями, на этот раз достигли кульминационного пункта. В этот период вы видим частые поездки в Самарскую губернию лечиться, но ожидаемых результатов эти поездки не дали,
Упадочное состояние данного эвронегатива является не только самым тяжелым, в сравнении с предыдущими, но и наиболее длительным. Да -- можно сказать, что вместе с наступлением данного эвронегатива завершился блестящий период творчества Толстого и более не возвращался. Эвронегатив затягивается до конца его жизни и делается доминирующим. Меняются резко под влиянием этого его характер и его творчество. Наступающие после этого в дальнейшем эвропозитивы являются уже эпизодическими вспышками (как мы уже раньше отмечали) на фоне длительного упадочного состояния. В это время его продукция принимает мистический и упадочный характер. Он пишет "Исповедь", "В чем моя вера" и тенденциозные рассказы с целью "поучать добру". Эвронегативный период, длящийся с 1877 по 1884 год, один из самых длинных, если считать до времени наступления следующего эвропозитива. Как уже было сказано, последующие эвронегативные периоды, совпадающие с эпохой депрессивного "смирения", в сущности, не являются уже самостоятельными приступами, а носят характер Продолжения длительного эвронегатива, а потому мы их здесь рассматривать не будем отдельно.
И так, из этого беглого обзора мы видим колоссальную роль эпилептоидных кризисов и в психике Толстого, на формирование эвронегативных приступов.
Мы видим здесь, что закономерное развитие эпилептоидной Психики обусловливает собой развитие творческой кривой Толстого. В этом сказывается специфичность влияния эпилептоидных механизмов. И здесь мы видим опять-таки логику диалектического развития эпилептоидного творчества: та же самая причина, которая способствовала блестящему развитию творчества эпилептоида, является причиной упадка и гибели творческой продукции Толстого, 3. Эпилептоидный характер содержания творчества Толстого.
Эпилептоидные комплексы, как содержание его творческих комплексов.
Все критики, анализирующие творчество и личность Толстого, сходятся в одном: творчество его есть его автобиография, его "исповедь". Мы могли бы добавить к этому: его творчество есть его история болезни в художественных образах. Едва ли кто так мастерски сумел все симптомы своего страдания так искусно использовать, как Толстой. В этом отношении с ним конкурировал Достоевский.
Страдание эпилептоидной психики есть основное содержание всех его произведений. Красной нитью проходит это страдание во всех его произведениях. Как человек, который подвержен постоянному риску эпилептоидного или эпилептического припадка (также его эквивалентам), Толстой должен наиболее остро чувствовать свою "физиологию" и "власть тела" (как выражается Мережковский и друг. ). В животном страхе за уходящее от них "тело", они чувствуют особенно обостренно эту "физиологию", в то же самое время чувствуют при этом также обостренно, уходящие от них психические функции (потеря сознания перед припадком). Переживая все эти приступы разрыва между "телом и духом" и находясь в постоянно напряженном состоянии в ожидании этих разрывов, у эпилептоида создается тяжелый невроз ожидания.
Постоянное ожидание приступа невольно и болезненно заостряет все внимание на это; создается доминанта внимания к телу, к "физиологии тела". Всякое малейшее изменение в теле (подергивание мышцы и пр. ), сигнализирующее о возможном ужасе приладка, оценивается и тщательно изучается.
Отсюда делается понятным, почему Толстой знает, как никто, психические и психофизиологические процессы жизни и их внешнюю форму проявления. Его творческий гений в целом ряде ослепительно-ярких картин воспроизводит эту жизнь с ее светотенью, со всей радугой ее красок, с живым трепетом мускулов и нервов.
Никто не описывал так, как он, как люди рождаются, женятся, воюют на войне, убивают жен, болеют и умирают. В описания "физиологичности" (по выражению многих авторов) в разных ея видах Толстой вкладывает свои личные физиологические переживания, связанные с эпилептоидной "физиологией", которая дает богатую гамму телесных переживаний.
Толстой мастерски использует эти переживания в своем творчестве. Его излюбленные темы, описание полов, сексуальных, "физиологических" переживаний, болезни, смерти, физические страдания, физическую боль; страдания он изображает во многих своих произведениях.
Нет лучшей модели для этой цели, как свои личные аналогичные переживания.
Вот почему Толстой в глазах критики получил звание "физиологического" писателя. Физиологичность тела, "плоть" были содержанием его страданий, а это, в свою очередь, и выработало в нем соответствующую "доминанту" его внимания. "Что у кого болит, тот о том и говорит", -- вот причина, почему содержание творчества насыщено "физиологией", "проблемой тела". Его биология и его болезнь спроектировались в художественных образах и формах таким образом, что не могли не отразить "физиологические" особенности его страдания. Известно, что здоровый человек не чувствует ни своего "тела", ни своего "духа", он живет, работает, не замечая ни того, ни другого, ни своих органов. Но как только заболеет какой-нибудь орган (сердце, желудок и пр. ), человек начинает "чувствовать" свои органы; не зная анатомии, он начинает чувствовать свою личную анатомию, физиологию и локализацию того органа, который заболел. Это первый элементарный признак болезни. Эпилептик или эпилептоид при своей болезни не может локализировать какой-нибудь определенный орган, вместо такой локализации он ярче, чем кто-либо другой, "чувствует свое тело" в целом (или, вернее, "физиологичность" своего тела). Именно потому, вся суть его припадков субъективно им переживается, как тенденция тела "расстаться с духом" (потеря сознания, эквиваленты и пр. эпилептоидные переживания). Эпилептик необычайно остро чувствует возможность разрыва между его телом и психическими функциями, вот почему его внимание заострено к телу и психическому (аналогично чувству локализации больного органа при органических заболеваниях).
Вот почему у одаренных и гениальных эпилептоидов (или эпилептиков) проблемы "тела" и проблемы "духа" занимают их больше других проблем (Достоевский тому наиболее яркий пример).
С этой точки зрения нам делается понятным все творчество Толстого. Проблема "плоти" и тела, с одной стороны, и проблема "духа", проблема психологизма составляют все его творчество. Литературная критика давно отметила "психологизм" его творчества (на ряду с физиологическим). Критика единогласно отмечает, что Толстой один из величайших писателей-психологов и гениальнейший изображатель самых тонких физиологических и психических переживаний.
Обостренность внимания ко всему телесному, как точно также ко всему "психическому", вытекает, как было выше сказано, из той же патофизиологии эпилептоида.
Из всего этого следует, что если мы хотим анализировать происхождение источников Толстовского творчества, специфичность мастерства Толстого в изображении физиологического и психологического, то у Нас есть один единственный путь для этого: изучивши Яичные особенности его физиологии и психологии (вернее, его личную патофизиологию), мы должны установить связь между отдельными творческими комплексами с соответствующими комплексами его эпилептоидной личности.
К этому сейчас и перейдем. Причем сначала остановимся на связи эпилептоидных комплексов чисто физиологического характера, а потом эту связь установим с чисто психическими комплексами. Центральным комплексом "патофизиологии" Толстого является его склонность к припадкам. Припадки, как известно, вызывают тяжелые переживания до их появления, или как эквиваленты их появления. Патологический страх, ожидание смерти в связи с припадками, и вообще комплекс предсмертных переживаний заполняет психику эпилептоида и мучит его постоянно. Вот почему резко бросающаяся особенность творчества Толстого: все виды предсмертных переживаний в самых различных вариациях один из любимейших коньков Толстого.
И совершение справедливо указывает Леонтьев, что "по количеству трудов, произведения Толстого представляют собой в буквальном смысле слова анатомический театр; нет того вида смерти, который не упоминался бы у Толстого".
С нашей точки зрения это понятно: это самое больное место в психике Толстого, а потому оно заполняет его творческие комплексы. В изображении предсмертных переживаний самых различных форм смертей, описываемых Толстым, он везде кладет в основу свои личные предприпадочные переживания в самых различных вариациях. В Примерах изображения смерти и предсмертных переживаний нет недостатка. (Смерть матери Николеньки в "Детстве", рассказ "Три смерти". Предсмертные переживания заме) дающего в рассказе "Метель". Самоубийство Нехлюдова в рассказе "Заметки маркера". Переживания повесившегося Поликея в рассказе "Поликушка", смерть князя Андрея, старого князя Болконского, старшего князя Безухова. Самоубийство Анны Карениной, бросившейся под поезд. Покушение на самоубийство Вронского, смерть Ивана Ильича и проч. и проч. ). В изображении всех этих предсмертных переживаний в самых разнообразных вариациях кладется в основу комплекс переживаний эпилептоида перед припадком. Какой бы анализ душевного состояния в изображении своего героя перед смертью он ни брал, везде психопатологу не трудно вскрыть эпилептоидный характер этих переживаний перед припадком. Но так как при предприпадочных состояниях имеется целая гамма психических переживаний, то в зависимости, от надобности, Толстой берет ту или другую вариацию этих переживаний. Всевозможные формы бреда, спутанности, галлюцинации им используются мастерски. Например, в рассказе "Поликушка" -бредовое состояние психики Акулины. Психически ненормальным изображается Альберт в рассказе того же названия. Галлюцинациями он пользуется, изображая Дутлова в рассказе "Поликушка" галлюцинирующим. Состояние спутанности он изображает во время психической болезни при родах Анны Карениной. Наконец, конвульсивные припадки (истерические) он изображает в припадках Николеньки и бабушки. (Детство и отрочество). Эпилептические судороги используются также как предсмертные судороги самоубийцы Нехлюдова в "Заметках маркера"; припадки Акулины в "Поликушке".
Изображение форм физических страданий и болезней изобилует также в произведениях его: роды, страдания раненых на войне и их переживания перед тем, как идут на смерть в бою; всевозможные болезни -- везде кладется в основу личный опыт эпилептоидной патофизиологии.
Однако, эта утонченность в наблюдении патофизиологического переносится также в обычную жизнь на обычную повседневную физиологию; на все телесные изменения и движения, происходящие в нормальном человеческом теле. Еще Мережковский указал на эту яркую особенность Толстого, на его мастерство в изображении человеческого тела и выразительных движений тела, на моторику тела. Можно сказать, что Толстой в этом отношении поступает так же, как поступают психиатры: по выразительным движениям душевнобольного узнавать состояние психики, предполагая, что здоровая психика имеет соответствующие выразительные движения, а поведение больной психики меняет и свои выразительные движения. Психиатр, таким образом, не имея возможности добиться у больного о его переживаниях от него лично, делает обратные наблюдения и выводы по выразительным движениям тела (позы, мимика, жесты, характер движения) узнает, что переживает данный больной, какие изменения в его психике и ставит соответствующий диагноз. Точно также и Толстой поступает в отношении своих героев. Рисуя своих героев, он прежде всего рисует их выразительные движения.
"Язык человеческих телодвижений, говорит Мережковский ежели менее разнообразен, зато более непосредствен и выразителен, обладает большею силою внушения, чем язык слов. Словами легче лгать чем движениями тела, выражениями лица. Истинную, скрытую природу человека выдают они скорее, чем слова. Один взгляд, одна морщина, один трепет мускула, одно движение тела могут выразить то, чего нельзя сказать Никакими словами. Последовательные ряды этих бессознательных непроизвольных движений, отпечатлеваясь, наслояясь на лице и на всем внешнем облике тела, образуют то, что мы называем выражением лица и что можно также назвать выражением тела, потому что Не только у лица, Но и у всего тела есть свое выражение, своя духовная прозрачность -- как бы свое лицо. Известные чувства побуждают нас к соответственным движениям и, наоборот, известные привычные движения приближают нас к соответственным внутренним состояниям... Таким образом, существует непрерывный ток не только от внутреннего к внешнему, но и к внутреннему. "
Л. Толстой с неподражаемым искусством пользуется этою обратною связью внешнего и внутреннего. По тому закону всеобщего, даже механического сочувствия, который заставляет неподвижную, напряженную струну дрожать в ответ соседней звенящей струне, по закону бессознательного подражания, который при виде плачущего или смеющегося возбуждает и в нас желание плакать или смеяться, -- мы испытывали при чтении подобных описаний, в нервах и мускулах, управляющих выразительными движениями нашего собственного тела, начало тех движений, которые описывает художник в наружности своих действующих лиц; и посредством этого сочувственного опыта, невольно совершающегося в нашем собственном теле, то есть, по самому верному, прямому и краткому пути, входим в их внутренний мир, начинаем жить с ними, жить в них". * Этому приему пользоваться обратным проектированием от выражения тела к выражению психического, Толстого научил его опыт эпилептоидных переживаний, где тело постоянно о себе напоминает своими соответствующими изменениями, заостряет внимание к этим изменениям.
__________________
* Мережковский "Толстой и Достоевский" т. X, стр. 17.
Сам Толстой об этой своей особенности, между прочим, говорит таким образом:
"Мне казалось, что во взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром наклонении головы -- желание скрыть от меня значение взгляда. Эта склонность придавать значение самому простому движению составляла во мне характеристическую черту того возраста" (разрядка наша).
Если в использовании своих личных патофизиологических комплексов Толстой достигает большого искусства, то в таком же использовании комплексов эпилеитоидных переживаний чисто психического порядка -- он достигает еще большого мастерства. Богатая гамма психических переживаний во время сумеречных состояний с большой любовью используется Толстым, когда ему нужно поставить своего героя в ситуациях исключительного характера. Выше мы указывали (глава 4 ч. 1) в описании душевного состояния Николеньки (в "Отрочестве") он берет сумеречное состояние, пережитое им, как переживание Николеньки. Переживания Левина в "Анне Карениной", где ему нужно своего героя описать в особо исключительном состоянии (в день, когда он получает согласие на брак от Кити; также во время родов Кит), он также комплекс сумеречного состояния кладет в основу этих переживаний. И вообще, где Толстому необходимо своего героя поставить в ситуации необычайных переживаний где по большей части герой не владеет собой, а действует под влиянием импульса) и инстинкта (например, психический процесс перед самоубийством Анны Карениной, Вронского; подвиг Ростова во время боя, в "Войне и мире" везде больше или менее рисуется картина сумеречного состояния данного героя, где герой действует "вне себя" в экстазе (например, в изображении душевного состояния на войне, для того, чтобы показать что человек переживает в "пылу сражения").
Еще более богатый материал для обрисовки исключительных психических переживаний своих героев Толстой находит, пользуясь различными формами диссоциаций психики эпилептоидных и истерических личностей. Тут он дает полный простор тем полусознательным комплексам, которыми так насыщено Толстовское творчество. Все возможные вариации и Нюансы полусознательных, полудремотных, грезоподобных и сноподобных состояний; всевозможные формы расщепления личности, присущие истеричным и аффект-эпилептоидам искусно переплетаются у него с реалистическим способом зарисовки действительности. Сам реализм его, благодаря этому, получает совершенно другой характер, как это мы увидим далее.
Эпилептоидные формы экстаза, ауральные переживания, гипермнестические формы провидения л, наконец, навязчивые состояния и галлюцинации -- все эти состояния Толстой воплощает в творческие глыбы своих монументов. Как скульптор большого масштаба использует каждую глыбу, которой природа сама дала готовую форму, он использует ее для отделки под соответствующее изображение; если эта глыба по естественной своей пластичности имеет характер, скажем, торса -- он отделывает под мощный торс. Отсюда мощность и стихийность этих монументов: они не надуманы, они результат использования гениальным художником природных недр богатой эпилептоидной психики.
Сделать анализ толстовского творчества -- это значит указать, из каких недр, из каких глыб создавался тот иди другой монумент, Вовсе не безразлично знать, где он эти куски сырья брал для своих целей. Чрезвычайно важно для социолога литературоведа, так и для эвропатолога вскрыть весь генез этих монументов, характер их формирования. Конечно, культивирующий жречество в литературе и искусстве скажет: какое мне дело до генеза и до вашей академической вивисекции, нам важен результат творчества, его воздействие на нас. Но социолог-литературовед так рассуждать не может. Поверхностным скольжением "эстетическими чувствами" по таким творениям, как Толстовские, где вложено столько могучего, стихийного нельзя подходить без такого анализа этих "недр". Для нас настала пора, когда необходимо изучать эти "недра" так же, как мы изучаем залежи медной руды. А это можно сделать только с помощью эвропатологического анализа этих недр, другого пути у нас нет.