представила публике "Сумасшедшее чаепитие".
- Клуб, завтра, четыре, - прошипел мне на ухо Гаррис, я передал
информацию Джорджу, и мы пошли наверх.
Деликатное дело. - Что могла бы сказать Этельберта. - Что она сказала.
- Что сказала миссис Гаррис. - Что мы сказали Джорджу. - Выезд назначен на
среду. - Джордж предоставляет нам возможность расширить кругозор. - Наши с
Гаррисам сомнения. - Кто на тандеме работает больше? - Мнение на этот счет
сидящего спереди. - Что думает сидящий сзади. - Как Гаррис потерял свою
жену. - Вопрос о багаже. - Премудрость покойного дядюшки Поджера. - Начало
истории о человеке с сумкой
С Этельбертой я решил объясниться в тот же вечер. Для начала я сделаю
вид, что неважно себя чувствую. Суть в том, что Этельберта это должна
заметить. Я с ней соглашусь и объясню все переутомлением. Затем я
непринужденно переведу разговор на состояние моего здоровья в целом: станет
очевидной необходимость принять энергичные и безотлагательные меры. Я даже
полагал возможным, проявив известный такт, повернуть дело так, что
Этельберта сама предложит мне съездить куда-нибудь. Я представлял, как она
говорит: "Нет, дорогой, тебе необходимо переменить обстановку. Не спорь со
мной, тебе надо уехать куда-нибудь на месяц. Нет, и не проси, с тобой я не
поеду. Тебе нужно побыть с другими людьми. Попробуй уговорить Джорджа и
Гарриса - может, они согласятся поехать с тобой. Поверь мне, при твоей
работе отдых просто необходим. Постарайся на время забыть, что детям нужны
уроки музыки, ботинки, велосипеды, настойка ревеня три раза в день.
Постарайся не думать, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки
и счета от мясника. Есть еще на свете потаенные уголки, где все ново и
незнакомо, где твой утомленный мозг обретет покой, где тебя осенят новые
мысли. Поезжай туда, а я за это время успею соскучиться по тебе, по
достоинству оценю твою доброту и преданность, а то я начинаю забывать о них
- ведь человек, привыкая, перестает замечать сияние солнца и красоту луны.
Поезжай и возвращайся отдохнувшим душой и телом, еще лучшим и умнее, чем
сейчас".
Но даже если наши желания и сбываются, то подается это совсем под
другим соусом. С самого начала все пошло прахом: Этельберта не заметила, что
я неважно себя чувствую; пришлось обратить на это ее внимание.
- Извини, дорогая, мне что-то нездоровится.
- Да? А я ничего и не заметила. Что с тобой?
- Сам не знаю, - ответил я. - Боюсь, это надолго.
- Это все виски, - решила Этельберта. - Ты обычно не пьешь, только у
Гаррисов. От виски тебе всегда плохо.
- Виски тут ни при чем, - заметил я. - Надо смотреть глубже. По-моему,
мой недуг скорее душевный, чем телесный.
- Ты опять начитался критических статей, - сказала Этельберта. - Почему
бы тебе не послушать моего совета и бросить их в огонь?
- И статьи здесь ни при чем. За последнее время мне попалась пара
весьма лестных отзывов.
- Так в чем же дело? - спросила Этельберта. - Ведь должна же быть
какая-то причина!
- Нет, - ответил я, - в том-то все и дело, что причины нет. Одно лишь
могу сказать: в последнее время мною овладело странное чувство беспокойства.
- Этельберта посмотрела на меня с любопытством, но ничего не сказала, и я
продолжил: - Это утомительное однообразие жизни, эта сплошная череда тихих,
безоблачных дней) способны вселить беспокойство в кого угодно.
- Нашел, на что жаловаться, - сказала Этельберта. - Кто знает, наступят
пасмурные дни, и не думаю, что они) придутся нам по душе.
- А я в этом не так уж и уверен, - ответил я. - В жизни, наполненной
одними лишь радостями, даже боль, представь себе, может явиться желанным
разнообразием. Я иногда задумываюсь, не считают ли святые в раю полнейшую
безмятежность своего существования тяжким бременем. По мне, вечное
блаженство, не прерываемое ни одной контрастной нотой, способно свести с
ума. Возможно, я странный человек, порой я сам себя с трудом понимаю. Бывают
моменты, - добавил я, - когда я себя ненавижу.
Частенько такой маленький монолог, заключающий намек на некие тайны,
скрытые в глубинах нашего сознания, трогает Этельберту, но сегодня, к моему
удивлению, он не произвел на нее должного впечатления. Насчет жизни в раю
она посоветовала мне не волноваться, заметив, что это мне не грозит; то, что
я - человек странный, всем известно, тут уж ничего не поделаешь, и если
другие меня терпят, то нечего и расстраиваться. От однообразия жизни,
добавила она, страдают все, тут она со мною согласна.
- Ты даже представить себе не можешь, как иногда хочется, - сказала
Этельберта, - уехать куда-нибудь, бросив все, даже тебя. Но я знаю, что это
невозможно, так что всерьез об этом и не задумываюсь.
До этого я никогда не слышал, чтобы Этельберта разговаривала в таком
тоне. Это меня озадачило и безмерно опечалило.
- С твоей стороны очень жестоко говорить мне такие слова. Хорошие жены
так не думают.
- Я знаю, - ответила она, - поэтому раньше и не говорила. Вам,
мужчинам, этого не понять, - продолжала Этельберта. - Как бы женщина ни
любила мужчину, порой он ее утомляет. Ты даже представить себе не можешь,
как иногда хочется надеть шляпку и пойти куда-нибудь, и чтобы никто тебя не
спрашивал, куда ты идешь и зачем, как долго тебя не будет и когда ты
вернешься. Ты даже представить себе не можешь, как мне иногда хочется
заказать обед, который понравился бы мне и детям, но при виде которого ты
нахлобучил бы шляпу и отправился в клуб. Ты даже представить себе не можешь,
как мне иногда хочется пригласить подругу, которую я люблю, а ты терпеть не
можешь; встречаться с людьми, с которыми я хочу встречаться, ложиться спать,
когда клонит в сон, и вставать, когда захочется. Два человека, живущие
вместе, вынуждены приносить в жертву друг другу свои желания. Надо все же
иногда расслабляться.
Теперь, хорошенько обдумав слова Этельберты, я понимаю, насколько они
мудры, но тогда, признаться, они меня возмутили.
- Если ты желаешь избавиться от меня...
- Не петушись, - сказала Этельберта. - Я хочу избавиться от тебя всего
лишь на несколько недель. За это время я успею забыть, что в тебе есть
два-три острых угла, и вспомню, что в остальном ты очень милый, и буду с
нетерпением ждать твоего возвращения, как, бывало, ждала тебя раньше, когда
мы виделись не так часто. А теперь я перестаю замечать тебя - ведь перестают
же замечать сияние солнца, и всего лишь потому, что видят его каждый день.
Тон, взятый Этельбертой, мне не понравился. Проникнуть в суть вещей она
не может, и не ей рассуждать на столь деликатную тему, как эта. То, что
женщина с вожделением предвкушает трех-четырехнедельное отсутствие мужа,
показалось мне ненормальным: хорошие жены об этом не мечтают. На Этельберту
это было не похоже. Мне стало не по себе; я понял, что никакой поездки мне
не надо. Если бы не Джордж и Гаррис, я бы от нее отказался. Но так как мы
уже договорились, то отступать было некуда.
- Отлично, Этельберта, - ответил я, - будь по-твоему. Если хочешь
отдохнуть от меня, отдыхай на здоровье. Боюсь показаться чересчур
навязчивым, но, как муж, все же осмелюсь полюбопытствовать: что ты
собираешься делать в мое отсутствие?
- Мы хотим снять домик в Фолькстоне, - сообщила Этельберта, - мы едем
туда вместе с Кейт. И если ты хочешь удружить Кларе Гаррис, - добавила она,
- уговори Гарриса поехать с тобой, и тогда к нам присоединится Клара.
Когда-то - вас еще мы не знали - мы славно проводили время втроем и теперь с
радостью вспомним былые денечки. Как по-твоему, - продолжала Этельберта, -
тебе удастся уговорить Гарриса?
Я сказал, что постараюсь.
- Золотко ты мое, - добавила Этельберта. - Постарайся как следует.
Можете взять с собой Джорджа.
Я ответил, что брать с собой Джорджа нет никакого резона, намекая на
то, что Джордж холостяк и ничью жизнь не портит. Но женщины иносказаний не
понимают. Этельберта лишь заметила, что бросить Джорджа одного было бы
жестоко. Я пообещал передать это ему.
Днем в клубе я встретил Гарриса и спросил, как у него дела.
- А, все в порядке, меня отпустили, - ответил он. Но, судя по тону,
было не похоже, что это приводило
его в восторг. Я стал вытягивать из него подробности.
- Все шло как по маслу, - продолжал он. - Она сказала, что Джордж
хорошо придумал и мне это пойдет на пользу.
- По-моему, все в порядке, - сказал я. - Что же тебе не нравится?
- Все было в порядке, но на этом дело не кончилось. Затем разговор
зашел о другом.
- Понятно.
- Ей взбрело в голову установить в доме ванну, - продолжал он.
- Уже наслышан, - сказал я. - Эту же самую мысль она подсказала
Этельберте.
- Что ж, мне пришлось согласиться: меня застали врасплох, и я не мог
спорить - ведь обо всем другом мы так мило договорились. Это обойдется мне
не меньше ста фунтов.
- Неужели так дорого? - спросил я.
- Дешевле не выйдет, - ответил Гаррис, - сама ванна стоит шестьдесят
фунтов.
Мне было больно слышать это.
- Потом еще кухонная плита. Во всех бедах, случившихся в доме за
последние два года, виновата эта кухонная плита.
- Это мне знакомо. За годы совместной жизни мы сменили семь квартир, и
все семь плит были одна хуже другой. Наша нынешняя - мало того, что ни на
что не годится, еще и издевается. Она заранее знает, когда будут гости, и
тогда на ней вообще ничего не приготовишь.
- А мы покупаем новую, - сказал Гаррис, но без всякой гордости. - Клара
считает, что так мы сэкономим на ремонте. По-моему, если женщине вздумается
купить бриллиантовую тиару, она объяснит, что таким образом экономит на
шляпках.
- Во сколько, по-твоему, вам обойдется плита? - спросил я. Этот вопрос
меня заинтересовал.
- Не знаю, - ответил Гаррис, - наверное, еще в двадцать фунтов. А потом
речь зашла о пианино. Ты когда-нибудь замечал, чем одно пианино отличается
от другого?
- Одни звучат громче других. Но к этому привыкаешь.
- В нашем первая октава никуда не годится, - сказал Гаррис. - Между
прочим, что такое первая октава?
- Это справа, такие пронзительные клавиши, - пояснил я, - они орут, как
будто им наступили на хвост. По ним колотят в конце всех попурри.
- Одного пианино им мало. Мне велено старое передвинуть в детскую, а
новое поставить в гостиной.
- Что еще?
- Все, - сказал Гаррис. - На большее ее не хватило.
- Когда ты придешь домой, они придумают еще кое-что.
- Что? - сказал Гаррис.
- Домик в Фолькстоне, сроком на месяц.
- Зачем ей домик в Фолькстоне? - сказал Гаррис.
- Жить, - высказал предположение я. - Жить там летом.
- На лето она с детьми собиралась к родственникам в Уэльс; нас туда
звали.
- Возможно, она съездит в Уэльс до того, как отправится в Фолькстон, а
может, заедет в Уэльс на обратном пути, но, несомненно, ей захочется снять
на лето домик в Фолькстоне. Возможно, я и ошибаюсь - вижу, что тебе этого
хочется, - но есть у меня предчувствие, что я всетаки прав.
- Похоже, наша поездка нам дорого обойдется.
- Это была идиотская затея с самого начала.
- Мы были дураками, что послушались его. То ли еще будет!
- Вечно он что-нибудь выдумывает, - согласился я.
- Упрямый болван, - добавил Гаррис.
Тут мы услышали голос Джорджа в передней. Он спрашивал, нет ли ему
писем.
- Лучше ему ничего не говорить, - предложил я. - Теперь уже поздно
отступать.
- В этом нет никакого смысла, - ответил Гаррис. - Покупать ванну и
пианино мне все равно придется, так или иначе.
Вошел Джордж. Он был в отличном настроении.
- Ну, - сказал он, - все в порядке? Удалось?
Что-то в его тоне мне не понравилось. Я заметил, что и Гарриса он
возмутил.
- Что удалось? - сказал я.
- Ну, отпроситься, - уточнил Джордж.
Я понял, что настало самое время объяснить Джорджу, что к чему.
- В семейной жизни, - провозгласил я, - мужчина повелевает, женщина
подчиняется. Это ее долг: жена да убоится мужа своего.
Джордж сложил руки и возвел очи горе.
- Мы можем зубоскалить и острить на эту тему, - продолжал я, - но,
когда доходит до дела, получается вот что. Мы известили своих жен, что
уезжаем. Естественно, они огорчились. Они были не прочь поехать с нами, но,
поняв, что это невозможно, стали умолять нас не покидать их. Но мы
разъяснили им, что думаем на этот счет, и - на этом все кончилось.
Джордж скептически хмыкнул:
- Простите меня, в этих вещах я не разбираюсь. Я всего лишь холостяк.
Мне говорят одно, другое, третье, а я - слушаю.
- И поступаешь неверно. Если тебе будет нужно что-нибудь узнать,
приходи ко мне или Гаррису, и мы предоставим тебе исчерпывающую информацию
по вопросам этики семейной жизни.
Джордж нас поблагодарил, и мы сразу же перешли к делу.
- Когда мы выезжаем? - спросил Джордж.
- Мне кажется, - сказал Гаррис, - с этим не надо тянуть.
По-моему, он стремился уехать раньше, чем миссис Гаррис придумает еще
что-нибудь. Мы остановились на следующей среде.
- Как насчет маршрута? - поинтересовался Гаррис.
- У меня есть идея, - сказал Джордж. - Я полагаю, что вы, друзья,
естественно, горите желанием расширить свой кругозор.
Я заметил:
- Вообще-то, дальше его расширять нам уже некуда. Но, впрочем, если это
не повлечет за собой излишних затрат и чрезмерных физических усилий, то мы
не прочь.
- На этот счет можете быть спокойны, - сказал Джордж. - Мы повидали
Голландию и Рейн. А теперь я предлагаю доехать на пароходе до Гамбурга,
осмотреть Берлин и Дрезден, а затем отправиться в Шварцвальд через Нюрнберг
и Штутгарт.
- Мне говорили, что есть прекрасные уголки в Месопотамии, - пробормотал
Гаррис.
Джордж сказал, что Месопотамия уж слишком не по пути, но его маршрут
вполне приемлем. К счастью ли, к несчастью, но он нас убедил.
- Средства передвижения, - сказал Джордж, - как договорились. Я и
Гаррис на тандеме, Джей...
- Я не согласен, - решительно перебил Гаррис. - Ты и Джей на тандеме, а
я - на одноместном.
- Мне все равно, - согласился Джордж. - Я и Джей на тандеме, Гаррис...
- Можно установить очередность, - перебил я, - но всю дорогу везти
Джорджа я не намерен. Груз нужно распределить поровну.
- Ладно, - согласился Гаррис, - давай распределим. Но нужно решительно
потребовать, чтобы он работал.
- Кто работал? - не понял Джордж.
- Ты работал, - объяснил ему Гаррис. - Во всяком случае, на подъеме.
- Боже праведный! - воскликнул Джордж. - Неужели вам не хочется слегка
поразмяться?
Тандем - вещь неприятная. Человек, сидящий спереди, уверен, что сидящий
сзади ничего не делает; той же точки зрения придерживается и сидящий сзади:
единств венная движущая сила - это он, а сидящий спереди попросту валяет
дурака. Эта тайна так никогда и не раскроется. Чувствуешь себя неуютно,
когда, с одной стороны. Благоразумие подсказывает тебе: "Не переусердствуй,
твое сердце не выдержит такой нагрузки", а Справедливость нашептывает:
"Почему ты все должен делать один? Это не кеб. Он не пассажир", - а твой
напарник, в свою очередь, орет: "Эй, что случилось? Упустил педаль?"
Гаррис во время свадебного путешествия доставил сам! себе массу хлопот,
и все из-за того, что никак невозможно понять, чем занят твой напарник. Они
с женой путешествовали на велосипеде по Голландии. Дороги там мостят
булыжником, и машину основательно трясло.
- Пригнись, - сказал Гаррис, не поворачивая головы. Миссис Гаррис
решила, что он сказал: "Прыгай!" Почему она решила, что он сказал:
"Прыгай!", когда он сказал: "Пригнись!", никто из них объяснить не может.
Миссис Гаррис считает: "Если бы ты сказал "Пригнись!", с какой стати я
бы стала прыгать?"
Гаррис считает: "Если бы я хотел, чтобы ты спрыгнула, с какой стати я
бы сказал: "Пригнись!"
Горечь тех дней прошла, но и сейчас они спорят по этому поводу.
Как бы то ни было, но факт остается фактом: миссис Гаррис спрыгнула, а
Гаррис продолжал усиленно нажимать на педали, считая, что она все еще сидит
сзади. Поначалу ей казалось, что он летит в гору лишь затем, чтобы показать,
на что способен. Тогда они оба были молоды и он любил выкидывать подобные
фокусы. Она думала, что в конце подъема он спрыгнет на землю и, опершись на
велосипед, приняв позу, полную небрежного изящества, станет поджидать ее.
Когда же, увидев, что, преодолев подъем, он и не думает останавливаться, а
напротив, поднажав на педали, мчится по длинному пологому спуску, она
сначала удивилась, затем возмутилась и, наконец, испугалась. Она взбежала на
горку и крикнула, но он даже не обернулся. Она видела, как он проехал по
дороге мили с полторы, а затем исчез в лесу. Она села на дорогу и заплакала.
Утром они немного повздорили из-за какого-то пустяка, и она стала думать, не
воспринял ли он ссору всерьез и не решил ли ее бросить. Денег у нее не было,
голландского она не знала. Подошли люди, стали ее жалеть. Она попыталась
объяснить им, что случилось. Они поняли, что она что-то потеряла, но что
именно - взять в толк не могли. Ее проводили до ближайшей деревни и там
нашли полицейского. Из ее пантомимы он заключил, что какой-то мужчина украл
у нее велосипед. Связались по телеграфу с окрестными деревнями и в одной из
них обнаружили несчастного мальчишку, ехавшего на дамском велосипеде
допотопной конструкции. Мальчишку задержали и доставили к ней на телеге, но
так как она не выказала ни малейшего интереса ни к нему, ни к его
велосипеду, то мальчишку отпустили подобру-поздорову.
Тем временем Гаррис в отличном настроении продолжал свой путь. Ему
показалось, что внезапно он стал сильнее и выносливее. Он сказал, обращаясь
к воображаемой миссис Гаррис: "Никогда еще машина не казалась мне такой
легкой. По-моему, это здешний воздух, он явно идет мне на пользу".
Затем он велел ей не бояться, а он покажет, на что способен. Он
пригнулся к рулю и поднажал на педали. Велосипед полетел по дороге как
птица. Фермеры и церкви, собаки и цыплята исчезали из виду, едва успев
появиться. Старики с изумлением глядели на него, дети восторженно кричали
вслед.
Так он промчался пять миль. Тут, как он объясняет, у него закралось
подозрение, что что-то неладно. Молчаливость миссис Гаррис его не смущала:
дул сильный ветер, да и машина порядком тарахтела. Он стал ощущать пустоту.
Он протянул руку назад, но там никого не было. Он спрыгнул, а правильнее
сказать, вылетел из седла и оглянулся на дорогу. Она тянулась, светлая и
прямая, сквозь темный лес, и ни одной живой души на ней не было видно. Он
вскочил в седло и помчался назад. Через десять минут он доехал до развилки -
вместо одной дороги стало четыре. Он слез и стал вспоминать, по какой из них
он сюда приехал.
Пока он так размышлял, мимо проехал человек верхом на лошади. Гаррис
остановил его и объяснил, что потерял жену. Человек не выразил ни удивления,
ни сочувствия. Пока они беседовали, подошел другой крестьянин, которому
первый объяснил, в чем дело, причем в его изложении выходил не несчастный
случай, а забавный анекдот. Второго крестьянина больше всего удивило, что
Гаррис поднимает шум по пустякам. Он ничего от них не добился, сел в седло
и, проклиная своих собеседников, наудачу поехал по средней дороге. На
середине подъема ему попалась веселая компания: две девицы и парень. Ему
показалось, что они-то должны его понять. Он спросил, не встречалась ли им
его жена. Они спросили, как она выглядит. Он недостаточно хорошо знал
голландский, чтобы объяснить им толком. Он сказал, что это очень красивая
женщина среднего роста - на большее его не хватило. Естественно, столь общее
описание их не удовлетворило: этак каждый сможет присвоить себе чужую жену.
Они спросили, как она была одета, - хоть убей, этого он не помнил.
Я сомневаюсь, что вообще есть мужчины, которые могут сказать, как была
одета женщина, с которой они расстались десять минут назад. Он вспомнил, что
на ней была синяя юбка и, кажется, что-то еще. Не исключено, что это была
блузка: в памяти всплыли смутные очертания пояса. Но что за блузка? Зеленая,
желтая, голубая? Был ли воротничок, или она завязывалась на бант? Что было
на шляпке - перья или цветы? А была ли шляпка? Он не осмеливался сказать,
боясь, что ошибется и его ушлют за много миль искать то, что он не терял.
Девицы стали хихикать, что взбесило Гарриса, которому было не до смеха.
Парень, чтобы отвязаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию.
Гаррис отправился в ближайший город. В участке ему дали бумагу и велели в
деталях описать внешность жены, а также указать, где, когда и при каких
обстоятельствах она была утеряна. Где он ее потерял, Гаррис сказать не мог;
единственное, что он мог сообщить, - это название деревни, где они обедали:
там она была с ним, и выехали они, кажется, вместе.
Полиция стала что-то подозревать; они захотели уточнить следующее.
Первое: действительно ли утерянная приходится ему женой; второе:
действительно ли он ее утерял; третье: зачем он ее утерял. С помощью
трактирщика, который немного говорил по-английски, ему удалось отвести от
себя подозрения. Они пообещали действовать и вечером доставили ее в крытом
фургоне, приложив счет, подлежащий к оплате. Встреча не отличалась особой
нежностью. Миссис Гаррис - плохая актриса, и ей стоит немалых трудов
сдерживать свои чувства. В тот раз, как она честно призналась, она и не
пыталась их сдерживать.
Покончив с транспортом, мы перешли к вопросу о багаже.
- Составим список, - сказал Джордж, приготовившись писать.
Я обучил их этой премудрости; меня же, в свою очередь, много лет назад
обучил дядюшка Поджер.
- Всегда, прежде чем паковать веши, - говаривал дядюшка, - составь
список.
Это был скрупулезный человек.
- Возьми лист бумаги, - он всегда начинал с самого начала, - и запиши
все, что тебе может понадобиться; затем просмотри список еще раз и вычеркни
все, без чего можно обойтись. Представь себе, что ты ложишься спать, - что
тебе надо? Отлично, запиши и это, да не забудь, что белье придется менять.
Ты встал - что ты делаешь? Умываешься. Чем? Мылом. Запиши мыло. Продолжай в
том же духе. Затем переходи к одежде. Начни с ног. Что ты носишь на ногах?
Ботинки, туфли, носки - запиши все это. И так, пока не дойдешь до головы.
Что еще надо человеку кроме одежды? Немного бренди. Запиши и это. Штопор.
Запиши и штопор, тогда не придется открывать бутылку зубами.
Сам он неукоснительно придерживался этого плана. Составив список, он
внимательно его просматривал (как и советовал), чтобы убедиться, что ничего
не забыл. Затем он снова просматривал его и вычеркивал то, без чего можно
обойтись.
После этого он терял список.
Джордж сказал:
- Что может понадобиться на день-другой, возьмем собой на велосипеды.
Тяжелые веши будем отправлять из города в город багажом.
- Тут следует быть осторожным, - предупредил я, - был у меня один
знакомый...
Гаррис посмотрел на часы.
- Мы послушаем об этом на пароходе, - перебил он. - Через полчаса мне
надо встретить Клару на вокзале Ватерлоо.
- Мой рассказ не займет и получаса, - возмутился я. - Это правдивая
история, и я...
- Не забудь ее, - сказал Джордж. - Говорят, в Шварцвальде по вечерам
бывают дожди, тогда ты нас и потешишь. А сейчас нам надо закончить список.
Всякий раз, как я начинаю эту историю, меня кто-нибудь перебивает. А ведь
она произошла на самом деле.
Один недостаток Гарриса. - Гаррис и его ангел-хранитель. -
Патентованная фара. - Идеальное седло. - Специалист по наладке велосипедов.
- Его острый глаз. - Его самонадеянность. - Что ему надо от жизни. - Как он
выглядит. - Как от него избавиться. - Джордж в роли пророка. - Высокое
искусство грубить на иностранном языке. - Джордж как исследователь глубин
человеческой души. - Он предлагает эксперимент. - Он готов идти на риск. -
Гаррис обещает подстраховать его на случай непредвиденных обстоятельств
В понедельник днем ко мне зашел Гаррис; в руке он мусолил рекламный
проспект какой-то велосипедной фирмы.
Я сказал:
- Послушай меня и выбрось его из головы.
Гаррис удивился:
- Что выбросить?
- Патентованное, новейшее, производящее подлинный переворот в
велосипедостроении, не имеющее себе равных приспособление для доверчивых
дураков, рекламу которого ты держишь в руке, - как бы оно там ни называлось.
- Ну не скажи: на спуске без тормозов не обойтись, а спуски у нас
будут.
- Согласен, тормоз нам не помешает; помешать нам может этот твой
мудреный механизм, в устройстве которого никак не разобраться и который
отказывает всякий Раз, когда требуется, чтобы он включился.
- Эта штука срабатывает автоматически.
- Можно мне не объяснять. Сердцем чувствую, что выйдет из этого
"автоматизма". На подъеме она намертво заклинит колесо, и придется тащить
машину на себе. Горный воздух на перевале пойдет ей на пользу, и она вдруг
придет в сознание. На спуске она задумается о том, что успела уже натворить
дел. Ее начнут мучить угрызения совести; наконец она дойдет до полного
отчаяния. Она скажет себе: "Какой из меня тормоз? Разве я помогаю этим
ребятам? Им от меня одни хлопоты. Дрянь я, а не тормоз", - и без
предупреждения вцепится в колесо. Вот что будет делать твой тормоз. Забудь о
нем и думать. Парень ты ничего, - продолжил я, - но есть у тебя один
недостаток.
- Какой такой недостаток? - негодующе спросил он.
- Твоя доверчивость, - ответил я. - Ты веришь всем рекламам. Все эти
экспериментальные устройства, все эти штучки, до которых додумались безумные
велосипедных дел мастера, ты испытал на своей шкуре. Нет сомнений, твой
ангел-хранитель - дух могучий и заботливый, до сих пор он о тебе пекся; но
послушай меня, всему есть предел, не стоит более искушать его. С тех пор как
ты купил велосипед, дел у него поприбавилось. Утихомирься, не доводи его.
- Клуб, завтра, четыре, - прошипел мне на ухо Гаррис, я передал
информацию Джорджу, и мы пошли наверх.
Деликатное дело. - Что могла бы сказать Этельберта. - Что она сказала.
- Что сказала миссис Гаррис. - Что мы сказали Джорджу. - Выезд назначен на
среду. - Джордж предоставляет нам возможность расширить кругозор. - Наши с
Гаррисам сомнения. - Кто на тандеме работает больше? - Мнение на этот счет
сидящего спереди. - Что думает сидящий сзади. - Как Гаррис потерял свою
жену. - Вопрос о багаже. - Премудрость покойного дядюшки Поджера. - Начало
истории о человеке с сумкой
С Этельбертой я решил объясниться в тот же вечер. Для начала я сделаю
вид, что неважно себя чувствую. Суть в том, что Этельберта это должна
заметить. Я с ней соглашусь и объясню все переутомлением. Затем я
непринужденно переведу разговор на состояние моего здоровья в целом: станет
очевидной необходимость принять энергичные и безотлагательные меры. Я даже
полагал возможным, проявив известный такт, повернуть дело так, что
Этельберта сама предложит мне съездить куда-нибудь. Я представлял, как она
говорит: "Нет, дорогой, тебе необходимо переменить обстановку. Не спорь со
мной, тебе надо уехать куда-нибудь на месяц. Нет, и не проси, с тобой я не
поеду. Тебе нужно побыть с другими людьми. Попробуй уговорить Джорджа и
Гарриса - может, они согласятся поехать с тобой. Поверь мне, при твоей
работе отдых просто необходим. Постарайся на время забыть, что детям нужны
уроки музыки, ботинки, велосипеды, настойка ревеня три раза в день.
Постарайся не думать, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки
и счета от мясника. Есть еще на свете потаенные уголки, где все ново и
незнакомо, где твой утомленный мозг обретет покой, где тебя осенят новые
мысли. Поезжай туда, а я за это время успею соскучиться по тебе, по
достоинству оценю твою доброту и преданность, а то я начинаю забывать о них
- ведь человек, привыкая, перестает замечать сияние солнца и красоту луны.
Поезжай и возвращайся отдохнувшим душой и телом, еще лучшим и умнее, чем
сейчас".
Но даже если наши желания и сбываются, то подается это совсем под
другим соусом. С самого начала все пошло прахом: Этельберта не заметила, что
я неважно себя чувствую; пришлось обратить на это ее внимание.
- Извини, дорогая, мне что-то нездоровится.
- Да? А я ничего и не заметила. Что с тобой?
- Сам не знаю, - ответил я. - Боюсь, это надолго.
- Это все виски, - решила Этельберта. - Ты обычно не пьешь, только у
Гаррисов. От виски тебе всегда плохо.
- Виски тут ни при чем, - заметил я. - Надо смотреть глубже. По-моему,
мой недуг скорее душевный, чем телесный.
- Ты опять начитался критических статей, - сказала Этельберта. - Почему
бы тебе не послушать моего совета и бросить их в огонь?
- И статьи здесь ни при чем. За последнее время мне попалась пара
весьма лестных отзывов.
- Так в чем же дело? - спросила Этельберта. - Ведь должна же быть
какая-то причина!
- Нет, - ответил я, - в том-то все и дело, что причины нет. Одно лишь
могу сказать: в последнее время мною овладело странное чувство беспокойства.
- Этельберта посмотрела на меня с любопытством, но ничего не сказала, и я
продолжил: - Это утомительное однообразие жизни, эта сплошная череда тихих,
безоблачных дней) способны вселить беспокойство в кого угодно.
- Нашел, на что жаловаться, - сказала Этельберта. - Кто знает, наступят
пасмурные дни, и не думаю, что они) придутся нам по душе.
- А я в этом не так уж и уверен, - ответил я. - В жизни, наполненной
одними лишь радостями, даже боль, представь себе, может явиться желанным
разнообразием. Я иногда задумываюсь, не считают ли святые в раю полнейшую
безмятежность своего существования тяжким бременем. По мне, вечное
блаженство, не прерываемое ни одной контрастной нотой, способно свести с
ума. Возможно, я странный человек, порой я сам себя с трудом понимаю. Бывают
моменты, - добавил я, - когда я себя ненавижу.
Частенько такой маленький монолог, заключающий намек на некие тайны,
скрытые в глубинах нашего сознания, трогает Этельберту, но сегодня, к моему
удивлению, он не произвел на нее должного впечатления. Насчет жизни в раю
она посоветовала мне не волноваться, заметив, что это мне не грозит; то, что
я - человек странный, всем известно, тут уж ничего не поделаешь, и если
другие меня терпят, то нечего и расстраиваться. От однообразия жизни,
добавила она, страдают все, тут она со мною согласна.
- Ты даже представить себе не можешь, как иногда хочется, - сказала
Этельберта, - уехать куда-нибудь, бросив все, даже тебя. Но я знаю, что это
невозможно, так что всерьез об этом и не задумываюсь.
До этого я никогда не слышал, чтобы Этельберта разговаривала в таком
тоне. Это меня озадачило и безмерно опечалило.
- С твоей стороны очень жестоко говорить мне такие слова. Хорошие жены
так не думают.
- Я знаю, - ответила она, - поэтому раньше и не говорила. Вам,
мужчинам, этого не понять, - продолжала Этельберта. - Как бы женщина ни
любила мужчину, порой он ее утомляет. Ты даже представить себе не можешь,
как иногда хочется надеть шляпку и пойти куда-нибудь, и чтобы никто тебя не
спрашивал, куда ты идешь и зачем, как долго тебя не будет и когда ты
вернешься. Ты даже представить себе не можешь, как мне иногда хочется
заказать обед, который понравился бы мне и детям, но при виде которого ты
нахлобучил бы шляпу и отправился в клуб. Ты даже представить себе не можешь,
как мне иногда хочется пригласить подругу, которую я люблю, а ты терпеть не
можешь; встречаться с людьми, с которыми я хочу встречаться, ложиться спать,
когда клонит в сон, и вставать, когда захочется. Два человека, живущие
вместе, вынуждены приносить в жертву друг другу свои желания. Надо все же
иногда расслабляться.
Теперь, хорошенько обдумав слова Этельберты, я понимаю, насколько они
мудры, но тогда, признаться, они меня возмутили.
- Если ты желаешь избавиться от меня...
- Не петушись, - сказала Этельберта. - Я хочу избавиться от тебя всего
лишь на несколько недель. За это время я успею забыть, что в тебе есть
два-три острых угла, и вспомню, что в остальном ты очень милый, и буду с
нетерпением ждать твоего возвращения, как, бывало, ждала тебя раньше, когда
мы виделись не так часто. А теперь я перестаю замечать тебя - ведь перестают
же замечать сияние солнца, и всего лишь потому, что видят его каждый день.
Тон, взятый Этельбертой, мне не понравился. Проникнуть в суть вещей она
не может, и не ей рассуждать на столь деликатную тему, как эта. То, что
женщина с вожделением предвкушает трех-четырехнедельное отсутствие мужа,
показалось мне ненормальным: хорошие жены об этом не мечтают. На Этельберту
это было не похоже. Мне стало не по себе; я понял, что никакой поездки мне
не надо. Если бы не Джордж и Гаррис, я бы от нее отказался. Но так как мы
уже договорились, то отступать было некуда.
- Отлично, Этельберта, - ответил я, - будь по-твоему. Если хочешь
отдохнуть от меня, отдыхай на здоровье. Боюсь показаться чересчур
навязчивым, но, как муж, все же осмелюсь полюбопытствовать: что ты
собираешься делать в мое отсутствие?
- Мы хотим снять домик в Фолькстоне, - сообщила Этельберта, - мы едем
туда вместе с Кейт. И если ты хочешь удружить Кларе Гаррис, - добавила она,
- уговори Гарриса поехать с тобой, и тогда к нам присоединится Клара.
Когда-то - вас еще мы не знали - мы славно проводили время втроем и теперь с
радостью вспомним былые денечки. Как по-твоему, - продолжала Этельберта, -
тебе удастся уговорить Гарриса?
Я сказал, что постараюсь.
- Золотко ты мое, - добавила Этельберта. - Постарайся как следует.
Можете взять с собой Джорджа.
Я ответил, что брать с собой Джорджа нет никакого резона, намекая на
то, что Джордж холостяк и ничью жизнь не портит. Но женщины иносказаний не
понимают. Этельберта лишь заметила, что бросить Джорджа одного было бы
жестоко. Я пообещал передать это ему.
Днем в клубе я встретил Гарриса и спросил, как у него дела.
- А, все в порядке, меня отпустили, - ответил он. Но, судя по тону,
было не похоже, что это приводило
его в восторг. Я стал вытягивать из него подробности.
- Все шло как по маслу, - продолжал он. - Она сказала, что Джордж
хорошо придумал и мне это пойдет на пользу.
- По-моему, все в порядке, - сказал я. - Что же тебе не нравится?
- Все было в порядке, но на этом дело не кончилось. Затем разговор
зашел о другом.
- Понятно.
- Ей взбрело в голову установить в доме ванну, - продолжал он.
- Уже наслышан, - сказал я. - Эту же самую мысль она подсказала
Этельберте.
- Что ж, мне пришлось согласиться: меня застали врасплох, и я не мог
спорить - ведь обо всем другом мы так мило договорились. Это обойдется мне
не меньше ста фунтов.
- Неужели так дорого? - спросил я.
- Дешевле не выйдет, - ответил Гаррис, - сама ванна стоит шестьдесят
фунтов.
Мне было больно слышать это.
- Потом еще кухонная плита. Во всех бедах, случившихся в доме за
последние два года, виновата эта кухонная плита.
- Это мне знакомо. За годы совместной жизни мы сменили семь квартир, и
все семь плит были одна хуже другой. Наша нынешняя - мало того, что ни на
что не годится, еще и издевается. Она заранее знает, когда будут гости, и
тогда на ней вообще ничего не приготовишь.
- А мы покупаем новую, - сказал Гаррис, но без всякой гордости. - Клара
считает, что так мы сэкономим на ремонте. По-моему, если женщине вздумается
купить бриллиантовую тиару, она объяснит, что таким образом экономит на
шляпках.
- Во сколько, по-твоему, вам обойдется плита? - спросил я. Этот вопрос
меня заинтересовал.
- Не знаю, - ответил Гаррис, - наверное, еще в двадцать фунтов. А потом
речь зашла о пианино. Ты когда-нибудь замечал, чем одно пианино отличается
от другого?
- Одни звучат громче других. Но к этому привыкаешь.
- В нашем первая октава никуда не годится, - сказал Гаррис. - Между
прочим, что такое первая октава?
- Это справа, такие пронзительные клавиши, - пояснил я, - они орут, как
будто им наступили на хвост. По ним колотят в конце всех попурри.
- Одного пианино им мало. Мне велено старое передвинуть в детскую, а
новое поставить в гостиной.
- Что еще?
- Все, - сказал Гаррис. - На большее ее не хватило.
- Когда ты придешь домой, они придумают еще кое-что.
- Что? - сказал Гаррис.
- Домик в Фолькстоне, сроком на месяц.
- Зачем ей домик в Фолькстоне? - сказал Гаррис.
- Жить, - высказал предположение я. - Жить там летом.
- На лето она с детьми собиралась к родственникам в Уэльс; нас туда
звали.
- Возможно, она съездит в Уэльс до того, как отправится в Фолькстон, а
может, заедет в Уэльс на обратном пути, но, несомненно, ей захочется снять
на лето домик в Фолькстоне. Возможно, я и ошибаюсь - вижу, что тебе этого
хочется, - но есть у меня предчувствие, что я всетаки прав.
- Похоже, наша поездка нам дорого обойдется.
- Это была идиотская затея с самого начала.
- Мы были дураками, что послушались его. То ли еще будет!
- Вечно он что-нибудь выдумывает, - согласился я.
- Упрямый болван, - добавил Гаррис.
Тут мы услышали голос Джорджа в передней. Он спрашивал, нет ли ему
писем.
- Лучше ему ничего не говорить, - предложил я. - Теперь уже поздно
отступать.
- В этом нет никакого смысла, - ответил Гаррис. - Покупать ванну и
пианино мне все равно придется, так или иначе.
Вошел Джордж. Он был в отличном настроении.
- Ну, - сказал он, - все в порядке? Удалось?
Что-то в его тоне мне не понравилось. Я заметил, что и Гарриса он
возмутил.
- Что удалось? - сказал я.
- Ну, отпроситься, - уточнил Джордж.
Я понял, что настало самое время объяснить Джорджу, что к чему.
- В семейной жизни, - провозгласил я, - мужчина повелевает, женщина
подчиняется. Это ее долг: жена да убоится мужа своего.
Джордж сложил руки и возвел очи горе.
- Мы можем зубоскалить и острить на эту тему, - продолжал я, - но,
когда доходит до дела, получается вот что. Мы известили своих жен, что
уезжаем. Естественно, они огорчились. Они были не прочь поехать с нами, но,
поняв, что это невозможно, стали умолять нас не покидать их. Но мы
разъяснили им, что думаем на этот счет, и - на этом все кончилось.
Джордж скептически хмыкнул:
- Простите меня, в этих вещах я не разбираюсь. Я всего лишь холостяк.
Мне говорят одно, другое, третье, а я - слушаю.
- И поступаешь неверно. Если тебе будет нужно что-нибудь узнать,
приходи ко мне или Гаррису, и мы предоставим тебе исчерпывающую информацию
по вопросам этики семейной жизни.
Джордж нас поблагодарил, и мы сразу же перешли к делу.
- Когда мы выезжаем? - спросил Джордж.
- Мне кажется, - сказал Гаррис, - с этим не надо тянуть.
По-моему, он стремился уехать раньше, чем миссис Гаррис придумает еще
что-нибудь. Мы остановились на следующей среде.
- Как насчет маршрута? - поинтересовался Гаррис.
- У меня есть идея, - сказал Джордж. - Я полагаю, что вы, друзья,
естественно, горите желанием расширить свой кругозор.
Я заметил:
- Вообще-то, дальше его расширять нам уже некуда. Но, впрочем, если это
не повлечет за собой излишних затрат и чрезмерных физических усилий, то мы
не прочь.
- На этот счет можете быть спокойны, - сказал Джордж. - Мы повидали
Голландию и Рейн. А теперь я предлагаю доехать на пароходе до Гамбурга,
осмотреть Берлин и Дрезден, а затем отправиться в Шварцвальд через Нюрнберг
и Штутгарт.
- Мне говорили, что есть прекрасные уголки в Месопотамии, - пробормотал
Гаррис.
Джордж сказал, что Месопотамия уж слишком не по пути, но его маршрут
вполне приемлем. К счастью ли, к несчастью, но он нас убедил.
- Средства передвижения, - сказал Джордж, - как договорились. Я и
Гаррис на тандеме, Джей...
- Я не согласен, - решительно перебил Гаррис. - Ты и Джей на тандеме, а
я - на одноместном.
- Мне все равно, - согласился Джордж. - Я и Джей на тандеме, Гаррис...
- Можно установить очередность, - перебил я, - но всю дорогу везти
Джорджа я не намерен. Груз нужно распределить поровну.
- Ладно, - согласился Гаррис, - давай распределим. Но нужно решительно
потребовать, чтобы он работал.
- Кто работал? - не понял Джордж.
- Ты работал, - объяснил ему Гаррис. - Во всяком случае, на подъеме.
- Боже праведный! - воскликнул Джордж. - Неужели вам не хочется слегка
поразмяться?
Тандем - вещь неприятная. Человек, сидящий спереди, уверен, что сидящий
сзади ничего не делает; той же точки зрения придерживается и сидящий сзади:
единств венная движущая сила - это он, а сидящий спереди попросту валяет
дурака. Эта тайна так никогда и не раскроется. Чувствуешь себя неуютно,
когда, с одной стороны. Благоразумие подсказывает тебе: "Не переусердствуй,
твое сердце не выдержит такой нагрузки", а Справедливость нашептывает:
"Почему ты все должен делать один? Это не кеб. Он не пассажир", - а твой
напарник, в свою очередь, орет: "Эй, что случилось? Упустил педаль?"
Гаррис во время свадебного путешествия доставил сам! себе массу хлопот,
и все из-за того, что никак невозможно понять, чем занят твой напарник. Они
с женой путешествовали на велосипеде по Голландии. Дороги там мостят
булыжником, и машину основательно трясло.
- Пригнись, - сказал Гаррис, не поворачивая головы. Миссис Гаррис
решила, что он сказал: "Прыгай!" Почему она решила, что он сказал:
"Прыгай!", когда он сказал: "Пригнись!", никто из них объяснить не может.
Миссис Гаррис считает: "Если бы ты сказал "Пригнись!", с какой стати я
бы стала прыгать?"
Гаррис считает: "Если бы я хотел, чтобы ты спрыгнула, с какой стати я
бы сказал: "Пригнись!"
Горечь тех дней прошла, но и сейчас они спорят по этому поводу.
Как бы то ни было, но факт остается фактом: миссис Гаррис спрыгнула, а
Гаррис продолжал усиленно нажимать на педали, считая, что она все еще сидит
сзади. Поначалу ей казалось, что он летит в гору лишь затем, чтобы показать,
на что способен. Тогда они оба были молоды и он любил выкидывать подобные
фокусы. Она думала, что в конце подъема он спрыгнет на землю и, опершись на
велосипед, приняв позу, полную небрежного изящества, станет поджидать ее.
Когда же, увидев, что, преодолев подъем, он и не думает останавливаться, а
напротив, поднажав на педали, мчится по длинному пологому спуску, она
сначала удивилась, затем возмутилась и, наконец, испугалась. Она взбежала на
горку и крикнула, но он даже не обернулся. Она видела, как он проехал по
дороге мили с полторы, а затем исчез в лесу. Она села на дорогу и заплакала.
Утром они немного повздорили из-за какого-то пустяка, и она стала думать, не
воспринял ли он ссору всерьез и не решил ли ее бросить. Денег у нее не было,
голландского она не знала. Подошли люди, стали ее жалеть. Она попыталась
объяснить им, что случилось. Они поняли, что она что-то потеряла, но что
именно - взять в толк не могли. Ее проводили до ближайшей деревни и там
нашли полицейского. Из ее пантомимы он заключил, что какой-то мужчина украл
у нее велосипед. Связались по телеграфу с окрестными деревнями и в одной из
них обнаружили несчастного мальчишку, ехавшего на дамском велосипеде
допотопной конструкции. Мальчишку задержали и доставили к ней на телеге, но
так как она не выказала ни малейшего интереса ни к нему, ни к его
велосипеду, то мальчишку отпустили подобру-поздорову.
Тем временем Гаррис в отличном настроении продолжал свой путь. Ему
показалось, что внезапно он стал сильнее и выносливее. Он сказал, обращаясь
к воображаемой миссис Гаррис: "Никогда еще машина не казалась мне такой
легкой. По-моему, это здешний воздух, он явно идет мне на пользу".
Затем он велел ей не бояться, а он покажет, на что способен. Он
пригнулся к рулю и поднажал на педали. Велосипед полетел по дороге как
птица. Фермеры и церкви, собаки и цыплята исчезали из виду, едва успев
появиться. Старики с изумлением глядели на него, дети восторженно кричали
вслед.
Так он промчался пять миль. Тут, как он объясняет, у него закралось
подозрение, что что-то неладно. Молчаливость миссис Гаррис его не смущала:
дул сильный ветер, да и машина порядком тарахтела. Он стал ощущать пустоту.
Он протянул руку назад, но там никого не было. Он спрыгнул, а правильнее
сказать, вылетел из седла и оглянулся на дорогу. Она тянулась, светлая и
прямая, сквозь темный лес, и ни одной живой души на ней не было видно. Он
вскочил в седло и помчался назад. Через десять минут он доехал до развилки -
вместо одной дороги стало четыре. Он слез и стал вспоминать, по какой из них
он сюда приехал.
Пока он так размышлял, мимо проехал человек верхом на лошади. Гаррис
остановил его и объяснил, что потерял жену. Человек не выразил ни удивления,
ни сочувствия. Пока они беседовали, подошел другой крестьянин, которому
первый объяснил, в чем дело, причем в его изложении выходил не несчастный
случай, а забавный анекдот. Второго крестьянина больше всего удивило, что
Гаррис поднимает шум по пустякам. Он ничего от них не добился, сел в седло
и, проклиная своих собеседников, наудачу поехал по средней дороге. На
середине подъема ему попалась веселая компания: две девицы и парень. Ему
показалось, что они-то должны его понять. Он спросил, не встречалась ли им
его жена. Они спросили, как она выглядит. Он недостаточно хорошо знал
голландский, чтобы объяснить им толком. Он сказал, что это очень красивая
женщина среднего роста - на большее его не хватило. Естественно, столь общее
описание их не удовлетворило: этак каждый сможет присвоить себе чужую жену.
Они спросили, как она была одета, - хоть убей, этого он не помнил.
Я сомневаюсь, что вообще есть мужчины, которые могут сказать, как была
одета женщина, с которой они расстались десять минут назад. Он вспомнил, что
на ней была синяя юбка и, кажется, что-то еще. Не исключено, что это была
блузка: в памяти всплыли смутные очертания пояса. Но что за блузка? Зеленая,
желтая, голубая? Был ли воротничок, или она завязывалась на бант? Что было
на шляпке - перья или цветы? А была ли шляпка? Он не осмеливался сказать,
боясь, что ошибется и его ушлют за много миль искать то, что он не терял.
Девицы стали хихикать, что взбесило Гарриса, которому было не до смеха.
Парень, чтобы отвязаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию.
Гаррис отправился в ближайший город. В участке ему дали бумагу и велели в
деталях описать внешность жены, а также указать, где, когда и при каких
обстоятельствах она была утеряна. Где он ее потерял, Гаррис сказать не мог;
единственное, что он мог сообщить, - это название деревни, где они обедали:
там она была с ним, и выехали они, кажется, вместе.
Полиция стала что-то подозревать; они захотели уточнить следующее.
Первое: действительно ли утерянная приходится ему женой; второе:
действительно ли он ее утерял; третье: зачем он ее утерял. С помощью
трактирщика, который немного говорил по-английски, ему удалось отвести от
себя подозрения. Они пообещали действовать и вечером доставили ее в крытом
фургоне, приложив счет, подлежащий к оплате. Встреча не отличалась особой
нежностью. Миссис Гаррис - плохая актриса, и ей стоит немалых трудов
сдерживать свои чувства. В тот раз, как она честно призналась, она и не
пыталась их сдерживать.
Покончив с транспортом, мы перешли к вопросу о багаже.
- Составим список, - сказал Джордж, приготовившись писать.
Я обучил их этой премудрости; меня же, в свою очередь, много лет назад
обучил дядюшка Поджер.
- Всегда, прежде чем паковать веши, - говаривал дядюшка, - составь
список.
Это был скрупулезный человек.
- Возьми лист бумаги, - он всегда начинал с самого начала, - и запиши
все, что тебе может понадобиться; затем просмотри список еще раз и вычеркни
все, без чего можно обойтись. Представь себе, что ты ложишься спать, - что
тебе надо? Отлично, запиши и это, да не забудь, что белье придется менять.
Ты встал - что ты делаешь? Умываешься. Чем? Мылом. Запиши мыло. Продолжай в
том же духе. Затем переходи к одежде. Начни с ног. Что ты носишь на ногах?
Ботинки, туфли, носки - запиши все это. И так, пока не дойдешь до головы.
Что еще надо человеку кроме одежды? Немного бренди. Запиши и это. Штопор.
Запиши и штопор, тогда не придется открывать бутылку зубами.
Сам он неукоснительно придерживался этого плана. Составив список, он
внимательно его просматривал (как и советовал), чтобы убедиться, что ничего
не забыл. Затем он снова просматривал его и вычеркивал то, без чего можно
обойтись.
После этого он терял список.
Джордж сказал:
- Что может понадобиться на день-другой, возьмем собой на велосипеды.
Тяжелые веши будем отправлять из города в город багажом.
- Тут следует быть осторожным, - предупредил я, - был у меня один
знакомый...
Гаррис посмотрел на часы.
- Мы послушаем об этом на пароходе, - перебил он. - Через полчаса мне
надо встретить Клару на вокзале Ватерлоо.
- Мой рассказ не займет и получаса, - возмутился я. - Это правдивая
история, и я...
- Не забудь ее, - сказал Джордж. - Говорят, в Шварцвальде по вечерам
бывают дожди, тогда ты нас и потешишь. А сейчас нам надо закончить список.
Всякий раз, как я начинаю эту историю, меня кто-нибудь перебивает. А ведь
она произошла на самом деле.
Один недостаток Гарриса. - Гаррис и его ангел-хранитель. -
Патентованная фара. - Идеальное седло. - Специалист по наладке велосипедов.
- Его острый глаз. - Его самонадеянность. - Что ему надо от жизни. - Как он
выглядит. - Как от него избавиться. - Джордж в роли пророка. - Высокое
искусство грубить на иностранном языке. - Джордж как исследователь глубин
человеческой души. - Он предлагает эксперимент. - Он готов идти на риск. -
Гаррис обещает подстраховать его на случай непредвиденных обстоятельств
В понедельник днем ко мне зашел Гаррис; в руке он мусолил рекламный
проспект какой-то велосипедной фирмы.
Я сказал:
- Послушай меня и выбрось его из головы.
Гаррис удивился:
- Что выбросить?
- Патентованное, новейшее, производящее подлинный переворот в
велосипедостроении, не имеющее себе равных приспособление для доверчивых
дураков, рекламу которого ты держишь в руке, - как бы оно там ни называлось.
- Ну не скажи: на спуске без тормозов не обойтись, а спуски у нас
будут.
- Согласен, тормоз нам не помешает; помешать нам может этот твой
мудреный механизм, в устройстве которого никак не разобраться и который
отказывает всякий Раз, когда требуется, чтобы он включился.
- Эта штука срабатывает автоматически.
- Можно мне не объяснять. Сердцем чувствую, что выйдет из этого
"автоматизма". На подъеме она намертво заклинит колесо, и придется тащить
машину на себе. Горный воздух на перевале пойдет ей на пользу, и она вдруг
придет в сознание. На спуске она задумается о том, что успела уже натворить
дел. Ее начнут мучить угрызения совести; наконец она дойдет до полного
отчаяния. Она скажет себе: "Какой из меня тормоз? Разве я помогаю этим
ребятам? Им от меня одни хлопоты. Дрянь я, а не тормоз", - и без
предупреждения вцепится в колесо. Вот что будет делать твой тормоз. Забудь о
нем и думать. Парень ты ничего, - продолжил я, - но есть у тебя один
недостаток.
- Какой такой недостаток? - негодующе спросил он.
- Твоя доверчивость, - ответил я. - Ты веришь всем рекламам. Все эти
экспериментальные устройства, все эти штучки, до которых додумались безумные
велосипедных дел мастера, ты испытал на своей шкуре. Нет сомнений, твой
ангел-хранитель - дух могучий и заботливый, до сих пор он о тебе пекся; но
послушай меня, всему есть предел, не стоит более искушать его. С тех пор как
ты купил велосипед, дел у него поприбавилось. Утихомирься, не доводи его.