девиз: "Обучение через развлечение". - Вопрос: где обучение, а где
развлечение? - Популярная игра. - Мнение специалиста об английском
законодательстве. - Еще одно достоинство этой книги. - Избитый мотив. -
Третье достоинство этой книги. - В каком лесу живут девы. - Описание
Шварцвальда
Рассказывают, что как-то шотландец, влюбившись в одну девушку, решил на
ней жениться. Но, как и все его соплеменники, он был очень осторожен. Он
заметил, что супружеская жизнь людей его круга, поначалу сулящая крепкий
союз, со временем превращается в настоящий ад и все потому, что жених или
невеста, не желая ударить лицом в грязь, скрывают перед свадьбой свои
недостатки. Он решил, что с ним такого случиться не должно, никаких разбитых
идеалов не будет. Поэтому предложение он делал следующим образом.
- Я нищ, Дженни. Мне нечего тебе предложить: ни денег, ни земли у меня
нет.
- Дэви, мне нужен только ты!
- Этого маловато, девочка. Я всего лишь нищий оборванец, ни на что не
годный. К тому же я и рожей не вышел.
- Ну, не скажи; посмотри на других, они еще страшнее.
- Какое мне дело до других, девочка? Плевать я на них хотел.
- Дэви, с лица не воду пить, а некрасивый муж лучше красавчика. Никуда
ты от меня не денешься, будешь сидеть дома, а не шляться по девчонкам, как
другие. С красавчиком хлопот в доме не оберешься.
- Плохо ты меня знаешь, Дженни, бабник я, каких поискать, не смотри,
что рожей не вышел. Пройти спокойно не могу мимо юбки. Намучаешься ты со
мной, Дженни.
- А, брось ты, Дэви. Сердце-то у тебя доброе, и потом, ведь ты меня
любишь?
- Ой как люблю, Дженни, да боюсь, что скоро ты мне надоешь. Добр-то я
добр, но это пока все идет нормально. Сидит во мне какой-то черт - можешь
спросить у матушки, это у меня от папаши. Как что не по мне - все, такой
скандал закачу! С годами у меня характер испортится, это уж как пить дать.
- Есть такое, покричать ты любишь, но потом тебе стыдно. Ты честный
парень, Дэви. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Из тебя выйдет хороший хозяин.
- Скажешь тоже, Дженни! Водится за мной один грешок. Что же хорошего,
если я спокойно смотреть не могу на выпивку. Как учую виски, так рот сам
собой и разевается, словно у лохтейского лосося. Пью, пью, и все мне мало.
- Ничего, проспишься. А трезвый ты очень хороший, Дэви.
- Кто знает, Дженни. Не люблю, когда мне надоедают.
- Ничего, Дэви, договоримся. Ты ведь будешь работать?
- Работать? С какой это стати, Дженни? Нет, о работе лучше не заикайся,
терпеть не могу работать.
- Ладно, Дэви, но ты ведь будешь стараться? Что с тебя возьмешь? От
каждого по способности, как сказал наш священник.
- Постараться-то постараюсь, да что с того толку, Дженни? Мне и на
кусок хлеба не заработать. Человек слаб и грешен, Дженни, а такого слабака и
грешника, как я, Дженни, еще поискать надо.
- Ладно-ладно, Дэви, это хорошо, что ты со мной откровенен. Другие
наврут с три короба, а потом мучайся с ними. Ты ничего не скрываешь, Дэви.
Я, пожалуй, пойду за тебя, а там посмотрим, что из этого выйдет.
Что из этого вышло - никому не известно, в истории об этом нет ни
слова, но, надо полагать, леди уже не имела права ни при каких
обстоятельствах клясть свою судьбу. Так ли оно вышло или иначе - язык
женщины далеко не всегда поступает в соответствии с законами логики, - но ее
муж Дэви, во всяком случае, мог быть спокоен: ни одного упрека в свой адрес
он не заслужил.
Подобно Дэви, я тоже хочу быть откровенен с читателем этой книги. Я
хочу, ничего не скрывая, остановиться на ее недостатках. Я не хочу, чтобы у
кого-нибудь сложилось об этой книге неправильное впечатление.
Из этой книги вы не почерпнете никаких полезных сведений.
Если кому-нибудь в голову придет мысль с помощью этой книги проделать
путешествие по Германии и Шварцвальду, он заблудится, не доехав и до Норе. И
это не самое страшное, что может с ним случиться. Чем дальше он окажется от
родных мест, тем с большими трудностями столкнется.
Нельзя сказать, чтобы я с самого рождения отрицал полезность разного
рода сведений; к этому я пришел с годами.
В молодости я работал в газете, бывшей предтечей многих современных
научно-популярных изданий. Мы учились тем, что познавательные факты мы
преподносили читателю в увлекательной форме. Где кончалось дознание и
начиналось развлечение, читатель должен был решать сам. Мы давали советы,
как жениться, - серьезные, обстоятельные, и если бы наши читатели им
следовали, то сделались бы предметом зависти всего женатого населения мира.
Мы сообщили нашим подписчикам, как сделать состояние, разводя кроликов, -
при сем прилагались факты и цифры. Их, должно быть, немало удивляло, почему
мы продолжаем скрипеть перьями, а не несемся сломя голову на рынок за
парочкой производителей. Не раз и не два я сообщал нашим подписчикам
правдоподобную историю о человеке, начавшем дело с двенадцати кроликов
селекционных пород; через пару лет они приносили ему годовой доход в две
тысячи фунтов, причем доход год из года рос, и с этим ничего нельзя было
поделать. Деньги ему были не нужны. Он не знал, что с ними делать. Но деньги
сами шли ему в руки. Мне никогда не встречались кролиководы, зарабатывающие
по две тысячи в год, хотя, насколько мне известно, исходными двенадцатью
производителями селекционных пород обзаводились многие. Всегда с ними
что-нибудь случалось; должно быть, атмосфера, царящая в крольчатнике,
убивала у хозяина всякую инициативу.
Мы информировали наших читателей о числе лысых в Исландии - на мой
взгляд, цифры выглядели весьма правдоподобно; о количестве селедок,
необходимых для того, чтобы выложить из них дорожку от Лондона до Рима, -
эта информация была бесценна для желающих поставить такой эксперимент: им не
пришлось бы утруждать себя расчетами; о том, сколько слов за день произносит
средняя женщина, - подобные сведения из области чисел должны были выглядеть
внушительно и многозначительно, в отличие от материалов, подаваемых
читателям другими журналами.
Мы поведали им, как лечить кошек от эпилепсии. Лично я не верю - да и
тогда не верил, - что эпилепсия у кошек излечима. Если бы моя кошка страдала
эпилепсией, я бы постарался сбыть ее, а то и просто выбросил бы за дверь. Но
наш долг - отвечать на все письма читателей. Какому-то идиоту нужно было это
знать, и я перерыл кучу книг в поисках ответа. Наконец, в какой-то старинной
поваренной книге я нашел то, что было нужно. Как это там оказалось - ума не
приложу. К кулинарным рецептам это не имело никакого отношения. книге и
намека не было на то, что из кошек, пусть даже исцеленных от эпилепсии,
можно приготовить что-нибудь съедобное. Автор сообщал рецепт исключительно
великодушно. Лучше бы он этого не делал: после публикации в редакцию хлынул
поток гневных писем, мы потеряли, по меньшей мере, четырех подписчиков. Наш
читатель сообщал нам, что совет обошелся ему в два фунта, - именно во
столько хозяйка оценила разбитую посуду. Стоимость разбитого стекла должен
назвать стекольщик. Не исключено, что у него самого началось заражение
крови. Припадки у кошки участились. А рецепт был весьма прост. Осторожно,
чтобы не причинить кошке боли, вы зажимаете ее между колен и ножницами
надрезаете хвост. Надо следить за тем, чтобы случайно не отрезать весь хвост
или часть его, - необходим лишь надрез.
Как мы сообщили нашему читателю, операцию следует проводить в саду или
сарае; лишь последний идиот станет заниматься этим на кухне, причем без
ассистентов.
Мы учили читателей этикету. Мы рассказали им, как титуловать пэров и
архиепископов, а также как правильно есть суп. Мы учили застенчивых юношей
вести изысканную светскую беседу. Мы учили кавалеров и дам танцам с помощью
схем. Мы решали все религиозные сомнения наших читателей и в качестве
приложения разослали Десять Заповедей, качеством исполнения не уступающих
иному рекламному плакату.
Дела журнала шли плохо, время таких изданий еще не пришло, и в
результате последовало сокращение штатов. На прощание я, помнится, написал:
"Советы матерям" - сведения я почерпнул от своей хозяйки (она развелась с
мужем, похоронила четырех детей и в таких делах должна была хорошо
разбираться); затем - "Как обставить квартиру" (чертежи прилагаются);
колонку "Советы начинающим авторам" - искренне надеюсь, что мои рекомендации
пошли им на пользу, хотя сам я придерживаюсь совершенно других взглядов на
литературное творчество; написал статью в раздел под еженедельной рубрикой
"Откровенный разговор с молодым человеком", который вел "дядя Генри", многое
он повидал и пережил на своем веку. А с какой симпатией относился он к
подрастающему поколению! Все их трудности были ему знакомы, он сам
сталкивался с ними в своей юности. Я и сейчас порой перечитываю советы "дяди
Генри", хотя другим и не советую, и по-прежнему они мне кажутся мудрыми и
доброжелательными. Порой я думаю, что, прислушайся я как следует к "дяде
Генри", не наделал бы в своей жизни столько ошибок, был бы умней, разумней и
вполне доволен собой, не то что сейчас.
Тихая, измученная женщина, снимавшая комнатенку на Тоттенхэм-Корт-роуд,
отправившая мужа в сумасшедший дом, вела разделы "Кулинарные рецепты",
"Советы по воспитанию" - советы мы давать любили - и полторы полосы
"Светской хроники". Писала она от первого лица, витиеватым слогом - стиль,
уже изживший себя, но, насколько я могу судить по нашей периодике, от
которого еще не все отказались: "Спешу уведомить вас, друг мой, что на той
неделе мы выезжали в загородный особняк князя. Туалет мой был превосходен!
Князь С. ..., но уместно ли мне повторять сплетни, следующие по пятам за
этим человеком? Он так глуп, и представляю, как ревнует милая графиня..." и
т. д. и т. п.
Несчастное создание! По сю пору стоит она у меня перед глазами в своем
поношенном сером балахоне, закапанном чернилами. День, проведенный за
городом, да не в особняке князя, а где-нибудь в лесу, на свежем воздухе,
может, и навел бы румянец на ее бледные щеки.
Более невежественного человека, чем владелец нашего журнала, я не
встречал; как-то он вполне серьезно заявил в письме нашему подписчику, что
Бен Джонсон написал "Рабле" в силу необходимости, рассчитывая на полученный
гонорар похоронить свою мать; когда ему указывали на ошибки, он лишь
добродушно смеялся; вел он раздел "Общие сведения", полагаясь в своей работе
на дешевое издание энциклопедии, и выходило у него просто великолепно.
Материал в раздел "Сатира и юмор" поставлял нам рассыльный, призвавший на
помощь пару великолепных ножниц.
Работа была трудная, платили нам мало; единственное, что поддерживало
нас, - это твердая уверенность в необходимости образования и воспитания
наших соотечественников и соотечественниц. Человечество изобрело много игр,
но ни одна из них не завоевала такого признания, как игра в школу. Вы
собираете шестерых ребятишек усаживаете их на ступеньки, а сами
прохаживаетесь взад-вперед, держа в одной руке книгу, в другой - указку. Мы
играем в школу в детстве, играем в отрочестве, играем в зрелом возрасте,
играем, когда, согбенные, шаркающей походкой, плетемся к могиле. Эта игра не
приедается, играть в нее можно без конца. Одно лишь портит ее: остальным
шестерым тоже не терпится помахать указкой и книгой. Вот почему, несмотря на
все свои недостатки, профессия журналиста столь популярна: каждый журналист
чувствует себя тем участником игры, который прохаживается взад-вперед с
указкой в руке. Правительство, Классы и Массы, Общество, Литература и
Искусство - так зовут детей, оставшихся сидеть на ступеньках. Он их
просвещает и воспитывает.
Но я отвлекся. Я вспоминаю все это, чтобы была понятна причина моего
нежелания служить источником полезной информации. Вернемся к рассказу.
Один читатель, подписавшийся "Воздухоплаватель", просил нас сообщить,
как можно получить водород. Нет ничего проще, чем получить водород, - в этом
я убедился, изучив и проштудировав всю литературу по этому вопросу,
имеющуюся в библиотеке Британского музея; тем не менее я счел необходимым
предупредить "Воздухоплавателя", кем бы он там ни был на самом деле, о
возможности несчастного случая и призвал принять все меры предосторожности.
Что еще я мог сделать? Через десять дней в редакцию заявилась цветущая дама,
волоча за собой некое существо, оказавшееся, как она объяснила, ее
двенадцатилетним сыном. Лицо мальчонки было на редкость невыразительным.
Мать подтолкнула его к моему столу, сдернула с него шапку, и тут я понял,
что с ним такое. Бровей на лице не было совсем, а вместо волос голова была
покрыта каким-то грязным порошком, отчего походила на крутое яйцо, очищенное
от скорлупы и посыпанное черным перцем.
- Неделю назад это был очаровательный мальчик с кудрявыми волосами, -
сообщила мамаша. Судя по интонации, это было лишь началом истории.
- Что с ним стряслось? - поинтересовался шеф.
- А вот что, - ответила мамаша. Она вынула из муфточки номер нашего
журнала за прошлую неделю, где моя статья о водороде была обведена
карандашом, и сунула ему под нос. Шеф взял номер и внимательно прочитал
статью.
- Так это он и есть "Воздухоплаватель"? - поинтересовался шеф.
- Он и есть "Воздухоплаватель", - не стала запираться мамаша. - Бедное
доверчивое дитя! А теперь посмотрите на него!
- Может, волосы еще отрастут? - высказал предположение шеф.
- Может, и отрастут, - ответила мамаша, все повышая голос, - а может -
и нет. Меня интересует, что вы собираетесь для него сделать.
Шеф предложил помыть мальчику голову. Сначала мне показалось, что она
накинется на него с кулаками, но пока она решила ограничиться словами.
Выяснилось, что мытьем головы тут не отделаешься, нужна денежная
компенсация. Попутно она поделилась с нами своими наблюдениями относительно
общего направления нашего журнала, его практической ценности, его призывов к
поддержке общественности и умственных способностей его сотрудников.
- Нашей вины я тут не вижу, - возразил шеф (человек он был весьма
деликатный). - Он просил информацию - он ее и получил.
- Так вы еще и смеетесь?! - сказала мамаша (ему и в голову не приходило
смеяться, человек это был пресерьезнейший). - Сейчас вот получите то, чего
не просили. Два пенса номер! - сказала мамаша с такой решительностью, что
мы, дрожа, как зайцы, поспешили попрятаться за стулья. - Вот заявлю куда
следует, и с вашими головами будет то же самое! - Я понял, что она имеет в
виду голову своего сыночка. При этом она прошлась по поводу внешности шефа,
из чего было видно, что вкус у нее неважный. Неприятная была женщина. Но
по-моему, выполни она свою угрозу, дело ее было бы поиграно; однако шеф был
искушен в вопросах юриспруденции, и его принцип был - никогда не связываться
с законом. Он частенько говаривал:
- Если меня остановят на улице и потребуют снять часы, я откажусь. Если
же мне станут угрожать силой, я наверняка стану защищаться, хотя драться и
не умею. Если же, с другой стороны, грабитель пригрозит востребовать их с
меня по суду, я без разговоров отдам ему часы и буду считать, что еще дешево
отделался.
Он уладил дело с красномордой мамашей, уплатив ей пять фунтов - весь
наш месячный доход, и она ушла, утащив покалеченного отпрыска. После ее
ухода шеф очень мягко сказал мне: - Не подумайте только, что я вас в чем-то
виню; это не вина - это судьба. Занимайтесь вопросами нравственности и
критикой - это у вас хорошо получается; но заниматься дальше "Полезными
советами" я вам не советую. Как я уже сказал, вы здесь ни при чем. В вашем
материале все верно, ничего не скажешь; просто вам не везет.
Как я жалею, что не последовал его совету, от каких напастей я избавил
бы себя и окружающих! Не знаю, почему, но мои советы до добра не доводят.
Если я объясню кому-нибудь, как лучше добраться из Лондона в Рим, то можете
быть уверены: либо этот человек потеряет багаж в Швейцарии, либо потерпит
кораблекрушение в Дувре. Если я посоветую кому-нибудь купить фотоаппарат, то
в Германии его арестуют по подозрению в шпионаже. Мне стоило немалых трудов
объяснить одному человеку, что ему надо сделать, чтобы жениться на сестре
покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда отходит пароход из
Гулля, в каких отелях лучше остановиться. Сведения, которыми я снабдил его,
были получены из самых достоверных источников, и промашки быть не могло; и
все же со мной он больше не разговаривает.
Вот почему мне и приходится обуздывать свою страсть к полезным советам;
а посему в этой книге вы не найдете ничего, хотя бы отдаленно напоминающего
практические рекомендации. По крайней мере, я к этому стремился; не знаю,
насколько мне это удалось.
В ней не будет описаний городов, памятников архитектуры, исторических
реминисценций, нравоучений.
Я как-то спросил одного ученого иностранца, что он думает о Лондоне.
- Это очень большой город, - сказал он.
- Что вас больше всего поразило? - поинтересовался я.
- Люди.
- Если сравнить его с другими городами - Парижем, Римом, Берлином, -
что вы о нем думаете?
Он пожал плечами:
- Он будет побольше - что еще сказать?
Один муравейник очень похож на другой. Везде много дорожек - одни
узкие, другие широкие, и по ним бестолково снуют насекомые, одни куда-то
спешат, другие останавливаются поболтать с приятелем. Одни волокут тяжелую
ношу, другие греются на солнышке. В закромах хранятся припасы, в
многочисленных келейках насекомые живут своей нехитрой жизнью: спят, едят,
любят. А в этом уголке покоятся их белые косточки. Эта норка побольше, эта
поменьше. Это гнездышко на камнях, это на песке. Этот домик построен лишь
вчера, а этому чуть ли не сто лет, говорят, был он еще до того, как ласточки
налетели, - может, и не врут?
Не найдете вы в этой книге народных песен и легенд.
Своя песня есть в каждой населенной долине. Я вам сообщу ее сюжет, а вы
можете передать его стихами и положить их на собственную музыку: жила-была
девушка, прискакал какой-то парень, полюбил ее и ускакал.
Вариантов эта песня не имеет, поют ее на многих языках, так как нашего
молодого человека изрядно поносило по белу свету. Хорошо помнят его в
сентиментальной Германии; помнят, как он прискакал к ним, и жители голубых
Эльзасских гор; побывал он, если мне не изменяет память, и на берегах
Аллана. Какой-то Вечный Жид, да и только; и сегодня, как рассказывают,
находятся глупые девицы, которым слышится затихающий стук копыт его коня.
В нашей стране, где так много развалин и заброшенных домов, сохранилось
немало легенд. Передаю вам суть, а вы уж состряпайте сами блюдо по вкусу.
Возьмите одно или два человеческих сердца, так, чтобы они подходили друг
другу; один пучок страстей человеческих - их не так уж и много, с полдюжины,
не более того; приправьте смесью добра и зла; полейте все соусом из смерти -
и подавайте где и когда угодно. "Келья святого", "Заколдованная башня",
"Могила в темнице", "Смертельный прыжок влюбленного" - назовите блюдо, как
хотите, вкус от этого не изменится.
И наконец, в этой книге не будет описаний природы. И не потому, что я
поленился, - я сдерживал себя. Нет ничего легче, чем описывать природу; нет
ничего труднее и бессмысленнее, чем читать эти описания. В те времена, когда
Гиббону при описании Геллеспонта приходилось полагаться на рассказы
путешественников, а Рейн был знаком английским студентам главным образом по
"Запискам" Цезаря, каждый путешественник, куда бы ни забрасывала его судьба,
считал своим долгом, по мере возможностей, описать то, что видел. Д-ру
Джонсону, не видевшему ничего, кроме той части Лондона, что открывается с
Флит-стрит, доставит большое удовольствие ознакомиться с описанием
йоркширских пустошей. Кокни, который не бывал в местности более возвышенной,
чем Хогс-бэк в Сарри, с восхищением прочтет репортаж о восхождении на
Сноудон. Но нам, знающим, что такое пароход и фотокамера, этого не нужно.
Человек, который каждый год играет в теннис у подножья Маттерхорна, а в
бильярд - на склонах Риги, вряд ли скажет вам спасибо за подробное и
занудное описание Грампийских гор. Средний человек знаком с Ниагарой: он
видел с полдюжины картин, сотни фотографий, тысячи картинок в
иллюстрированных журналах, пару-тройку панорам, и словесное описание
знаменитого водопада покажется ему скучным.
Один мой американский друг, образованный джентльмен, знаток и любитель
поэзии, как-то признался, что из восемнадцатипенсового фотоальбома с видами
Озерного края он получил более точное и более яркое представление об этом
районе, чем из полного собрания сочинений Кольриджа, Саути и Вордсворта,
вместе взятых. Также помню, как он однажды сказал по поводу литературных
описаний природы: проку от них не больше, чем от красочных описаний блюд,
которые автор имел удовольствие поглотить за обедом. Но это уже имеет
отношение к другому вопросу, а именно: к конкретному назначению каждого из
искусств. Мой друг полагает, что как холст и масло представляют собой
средства, не пригодные для написания романа, так и словесные описания
являются в лучшем случае не чем иным, как жалкой попыткой подменить зрение
совсем иными чувствами.
В этой связи мне всегда вспоминается жаркий школьный денек. Шел урок
литературы. Начался он с того, что нам дали прочесть длинное, но крайне
бессодержательное стихотворение. Автора я, к стыду своему, забыл, как,
впрочем, и название стихотворения. Закончив читать, мы закрыли учебники, и
учитель, добрый седовласый джентльмен, попросил нас пересказать
стихотворение своими словами.
- Ну-с, - сказал учитель, - о чем же в нем пойдет речь?
- В нем, сэр, - сказал первый мальчик - отвечал он набычившись, с явной
неохотой, как будто речь шла о предмете, на который он, будь его воля, и не
обратил бы внимания, - говорится о деве.
- Ну что ж, - согласился учитель, - а теперь передай содержание своими
словами. Ты ведь знаешь: "дева" сейчас не говорят; говорят "девушка". Да,
стихотворение о девушке. Что же дальше?
- О девушке, - повторил ученик; замена одного слова другим, казалось,
придала ему решимости, - которая жила в лесу.
- В каком лесу? - спросил учитель.
Ученик уставился в чернильницу, а затем перевел взгляд на потолок.
- Давай-давай, - настаивал учитель, понемногу теряя терпение, - вы
читали стихотворение целых десять минут. Не может быть, чтобы ты ничего не
сумел рассказать нам о лесе.
- Кривые дерева, дрожащие их листья, - тут же отозвался ученик.
- Нет-нет, - перебил его учитель, - не надо читать наизусть. Расскажи
своими словами, что это был за лес, в котором жила девушка.
Учитель от нетерпения притопнул ногой; ученик совсем стушевался.
- Сэр, это был самый обыкновенный лес.
- Скажи ему, что это был за лес, - сказал учитель, вызывая другого
ученика.
Второй ученик сказал, что это был "зеленый лес", на что учитель
рассердился еще больше, обозвал его болваном, хотя за что - непонятно, и
вызвал третьего, который вот уже целую минуту сидел как на углях и
размахивал рукой, словно сломавшийся семафор. Не спроси его учитель, он бы
выкрикнул ответ с места; знания так распирали его, что он покраснел от
натуги.
- Сырой и мрачный лес, - проорал третий ученик, слава Богу, он не
лопнул.
- Сырой и мрачный лес, - одобрительно повторил учитель. - А почему он
был сырой и мрачный?
И на этот вопрос у третьего ученика нашелся ответ:
- Туда не попадало солнце.
Учитель был рад, что среди целого класса сыскалась хоть одна
поэтическая душа.
- Туда не попадало солнце, а лучше сказать, туда не проникали солнечные
лучи. А почему туда не проникали солнечные лучи?
- Листва была слишком густа, сэр.
- Отлично, - сказал учитель. - Итак, девушка жила в сыром и мрачном
лесу, где кроны деревьев сплелись так густо, что сквозь них не проникали
солнечные лучи. Ну а что же росло в этом лесу? - он вызвал четвертого
Ученика.
- Если позволите, сэр, деревья, сэр.
- А еще что?
- Грибы, сэр, - подумав, ответил ученик.
Насчет грибов учитель не был уверен, но, справившись в тексте,
убедился, что мальчик прав: упоминались и грибы.
- Правильно, - согласился учитель, - там росли грибы. А еще что? Что
находится в лесу под деревьями?
- Земля, сэр.
- Нет-нет. Что растет в лесу кроме деревьев?
- Ах да, сэр, кусты, с вашего позволения.
- Кусты. Что ж, отлично. Пойдем дальше. В том лесу росли деревья и
кусты. А что еще?
Он вызвал маленького мальчика с первой парты. Далекий лес его
совершенно не трогал, и он коротал время, играя сам с собой в
крестики-нолики. Крайне недовольный тем, что его оторвали от увлекательного
занятия, он все же счел своим долгом придать разнообразие скудной
растительности сырого и мрачного леса и назвал чернику. Здесь он ошибся:
поэт и словом не обмолвился о чернике.
- У Клобстока все еда на уме, - прокомментировал его ответ учитель,
гордившийся своим остроумием. Над Клобстоком стали смеяться, что учителю
понравилось.
- А теперь ты, - продолжал он, указывая на мальчика в среднем ряду, -
что еще было в лесу кроме деревьев и кустов?
- Там был поток, сэр.
- Правильно. И что же делал поток?
- Если позволите, сэр, он журчал.
- Нет-нет. Журчат ручьи, а потоки...
- Ревут, сэр.
- Он ревел. А почему он ревел?
Это был трудный вопрос. Один мальчик - умом он не блистал - высказал
предположение, что из-за девушки. Чтобы помочь нам, учитель задал наводящий
вопрос:
- Когда он ревел?
Третий ученик опять поспешил нам на выручку, объяснив, что он ревел,
развлечение? - Популярная игра. - Мнение специалиста об английском
законодательстве. - Еще одно достоинство этой книги. - Избитый мотив. -
Третье достоинство этой книги. - В каком лесу живут девы. - Описание
Шварцвальда
Рассказывают, что как-то шотландец, влюбившись в одну девушку, решил на
ней жениться. Но, как и все его соплеменники, он был очень осторожен. Он
заметил, что супружеская жизнь людей его круга, поначалу сулящая крепкий
союз, со временем превращается в настоящий ад и все потому, что жених или
невеста, не желая ударить лицом в грязь, скрывают перед свадьбой свои
недостатки. Он решил, что с ним такого случиться не должно, никаких разбитых
идеалов не будет. Поэтому предложение он делал следующим образом.
- Я нищ, Дженни. Мне нечего тебе предложить: ни денег, ни земли у меня
нет.
- Дэви, мне нужен только ты!
- Этого маловато, девочка. Я всего лишь нищий оборванец, ни на что не
годный. К тому же я и рожей не вышел.
- Ну, не скажи; посмотри на других, они еще страшнее.
- Какое мне дело до других, девочка? Плевать я на них хотел.
- Дэви, с лица не воду пить, а некрасивый муж лучше красавчика. Никуда
ты от меня не денешься, будешь сидеть дома, а не шляться по девчонкам, как
другие. С красавчиком хлопот в доме не оберешься.
- Плохо ты меня знаешь, Дженни, бабник я, каких поискать, не смотри,
что рожей не вышел. Пройти спокойно не могу мимо юбки. Намучаешься ты со
мной, Дженни.
- А, брось ты, Дэви. Сердце-то у тебя доброе, и потом, ведь ты меня
любишь?
- Ой как люблю, Дженни, да боюсь, что скоро ты мне надоешь. Добр-то я
добр, но это пока все идет нормально. Сидит во мне какой-то черт - можешь
спросить у матушки, это у меня от папаши. Как что не по мне - все, такой
скандал закачу! С годами у меня характер испортится, это уж как пить дать.
- Есть такое, покричать ты любишь, но потом тебе стыдно. Ты честный
парень, Дэви. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Из тебя выйдет хороший хозяин.
- Скажешь тоже, Дженни! Водится за мной один грешок. Что же хорошего,
если я спокойно смотреть не могу на выпивку. Как учую виски, так рот сам
собой и разевается, словно у лохтейского лосося. Пью, пью, и все мне мало.
- Ничего, проспишься. А трезвый ты очень хороший, Дэви.
- Кто знает, Дженни. Не люблю, когда мне надоедают.
- Ничего, Дэви, договоримся. Ты ведь будешь работать?
- Работать? С какой это стати, Дженни? Нет, о работе лучше не заикайся,
терпеть не могу работать.
- Ладно, Дэви, но ты ведь будешь стараться? Что с тебя возьмешь? От
каждого по способности, как сказал наш священник.
- Постараться-то постараюсь, да что с того толку, Дженни? Мне и на
кусок хлеба не заработать. Человек слаб и грешен, Дженни, а такого слабака и
грешника, как я, Дженни, еще поискать надо.
- Ладно-ладно, Дэви, это хорошо, что ты со мной откровенен. Другие
наврут с три короба, а потом мучайся с ними. Ты ничего не скрываешь, Дэви.
Я, пожалуй, пойду за тебя, а там посмотрим, что из этого выйдет.
Что из этого вышло - никому не известно, в истории об этом нет ни
слова, но, надо полагать, леди уже не имела права ни при каких
обстоятельствах клясть свою судьбу. Так ли оно вышло или иначе - язык
женщины далеко не всегда поступает в соответствии с законами логики, - но ее
муж Дэви, во всяком случае, мог быть спокоен: ни одного упрека в свой адрес
он не заслужил.
Подобно Дэви, я тоже хочу быть откровенен с читателем этой книги. Я
хочу, ничего не скрывая, остановиться на ее недостатках. Я не хочу, чтобы у
кого-нибудь сложилось об этой книге неправильное впечатление.
Из этой книги вы не почерпнете никаких полезных сведений.
Если кому-нибудь в голову придет мысль с помощью этой книги проделать
путешествие по Германии и Шварцвальду, он заблудится, не доехав и до Норе. И
это не самое страшное, что может с ним случиться. Чем дальше он окажется от
родных мест, тем с большими трудностями столкнется.
Нельзя сказать, чтобы я с самого рождения отрицал полезность разного
рода сведений; к этому я пришел с годами.
В молодости я работал в газете, бывшей предтечей многих современных
научно-популярных изданий. Мы учились тем, что познавательные факты мы
преподносили читателю в увлекательной форме. Где кончалось дознание и
начиналось развлечение, читатель должен был решать сам. Мы давали советы,
как жениться, - серьезные, обстоятельные, и если бы наши читатели им
следовали, то сделались бы предметом зависти всего женатого населения мира.
Мы сообщили нашим подписчикам, как сделать состояние, разводя кроликов, -
при сем прилагались факты и цифры. Их, должно быть, немало удивляло, почему
мы продолжаем скрипеть перьями, а не несемся сломя голову на рынок за
парочкой производителей. Не раз и не два я сообщал нашим подписчикам
правдоподобную историю о человеке, начавшем дело с двенадцати кроликов
селекционных пород; через пару лет они приносили ему годовой доход в две
тысячи фунтов, причем доход год из года рос, и с этим ничего нельзя было
поделать. Деньги ему были не нужны. Он не знал, что с ними делать. Но деньги
сами шли ему в руки. Мне никогда не встречались кролиководы, зарабатывающие
по две тысячи в год, хотя, насколько мне известно, исходными двенадцатью
производителями селекционных пород обзаводились многие. Всегда с ними
что-нибудь случалось; должно быть, атмосфера, царящая в крольчатнике,
убивала у хозяина всякую инициативу.
Мы информировали наших читателей о числе лысых в Исландии - на мой
взгляд, цифры выглядели весьма правдоподобно; о количестве селедок,
необходимых для того, чтобы выложить из них дорожку от Лондона до Рима, -
эта информация была бесценна для желающих поставить такой эксперимент: им не
пришлось бы утруждать себя расчетами; о том, сколько слов за день произносит
средняя женщина, - подобные сведения из области чисел должны были выглядеть
внушительно и многозначительно, в отличие от материалов, подаваемых
читателям другими журналами.
Мы поведали им, как лечить кошек от эпилепсии. Лично я не верю - да и
тогда не верил, - что эпилепсия у кошек излечима. Если бы моя кошка страдала
эпилепсией, я бы постарался сбыть ее, а то и просто выбросил бы за дверь. Но
наш долг - отвечать на все письма читателей. Какому-то идиоту нужно было это
знать, и я перерыл кучу книг в поисках ответа. Наконец, в какой-то старинной
поваренной книге я нашел то, что было нужно. Как это там оказалось - ума не
приложу. К кулинарным рецептам это не имело никакого отношения. книге и
намека не было на то, что из кошек, пусть даже исцеленных от эпилепсии,
можно приготовить что-нибудь съедобное. Автор сообщал рецепт исключительно
великодушно. Лучше бы он этого не делал: после публикации в редакцию хлынул
поток гневных писем, мы потеряли, по меньшей мере, четырех подписчиков. Наш
читатель сообщал нам, что совет обошелся ему в два фунта, - именно во
столько хозяйка оценила разбитую посуду. Стоимость разбитого стекла должен
назвать стекольщик. Не исключено, что у него самого началось заражение
крови. Припадки у кошки участились. А рецепт был весьма прост. Осторожно,
чтобы не причинить кошке боли, вы зажимаете ее между колен и ножницами
надрезаете хвост. Надо следить за тем, чтобы случайно не отрезать весь хвост
или часть его, - необходим лишь надрез.
Как мы сообщили нашему читателю, операцию следует проводить в саду или
сарае; лишь последний идиот станет заниматься этим на кухне, причем без
ассистентов.
Мы учили читателей этикету. Мы рассказали им, как титуловать пэров и
архиепископов, а также как правильно есть суп. Мы учили застенчивых юношей
вести изысканную светскую беседу. Мы учили кавалеров и дам танцам с помощью
схем. Мы решали все религиозные сомнения наших читателей и в качестве
приложения разослали Десять Заповедей, качеством исполнения не уступающих
иному рекламному плакату.
Дела журнала шли плохо, время таких изданий еще не пришло, и в
результате последовало сокращение штатов. На прощание я, помнится, написал:
"Советы матерям" - сведения я почерпнул от своей хозяйки (она развелась с
мужем, похоронила четырех детей и в таких делах должна была хорошо
разбираться); затем - "Как обставить квартиру" (чертежи прилагаются);
колонку "Советы начинающим авторам" - искренне надеюсь, что мои рекомендации
пошли им на пользу, хотя сам я придерживаюсь совершенно других взглядов на
литературное творчество; написал статью в раздел под еженедельной рубрикой
"Откровенный разговор с молодым человеком", который вел "дядя Генри", многое
он повидал и пережил на своем веку. А с какой симпатией относился он к
подрастающему поколению! Все их трудности были ему знакомы, он сам
сталкивался с ними в своей юности. Я и сейчас порой перечитываю советы "дяди
Генри", хотя другим и не советую, и по-прежнему они мне кажутся мудрыми и
доброжелательными. Порой я думаю, что, прислушайся я как следует к "дяде
Генри", не наделал бы в своей жизни столько ошибок, был бы умней, разумней и
вполне доволен собой, не то что сейчас.
Тихая, измученная женщина, снимавшая комнатенку на Тоттенхэм-Корт-роуд,
отправившая мужа в сумасшедший дом, вела разделы "Кулинарные рецепты",
"Советы по воспитанию" - советы мы давать любили - и полторы полосы
"Светской хроники". Писала она от первого лица, витиеватым слогом - стиль,
уже изживший себя, но, насколько я могу судить по нашей периодике, от
которого еще не все отказались: "Спешу уведомить вас, друг мой, что на той
неделе мы выезжали в загородный особняк князя. Туалет мой был превосходен!
Князь С. ..., но уместно ли мне повторять сплетни, следующие по пятам за
этим человеком? Он так глуп, и представляю, как ревнует милая графиня..." и
т. д. и т. п.
Несчастное создание! По сю пору стоит она у меня перед глазами в своем
поношенном сером балахоне, закапанном чернилами. День, проведенный за
городом, да не в особняке князя, а где-нибудь в лесу, на свежем воздухе,
может, и навел бы румянец на ее бледные щеки.
Более невежественного человека, чем владелец нашего журнала, я не
встречал; как-то он вполне серьезно заявил в письме нашему подписчику, что
Бен Джонсон написал "Рабле" в силу необходимости, рассчитывая на полученный
гонорар похоронить свою мать; когда ему указывали на ошибки, он лишь
добродушно смеялся; вел он раздел "Общие сведения", полагаясь в своей работе
на дешевое издание энциклопедии, и выходило у него просто великолепно.
Материал в раздел "Сатира и юмор" поставлял нам рассыльный, призвавший на
помощь пару великолепных ножниц.
Работа была трудная, платили нам мало; единственное, что поддерживало
нас, - это твердая уверенность в необходимости образования и воспитания
наших соотечественников и соотечественниц. Человечество изобрело много игр,
но ни одна из них не завоевала такого признания, как игра в школу. Вы
собираете шестерых ребятишек усаживаете их на ступеньки, а сами
прохаживаетесь взад-вперед, держа в одной руке книгу, в другой - указку. Мы
играем в школу в детстве, играем в отрочестве, играем в зрелом возрасте,
играем, когда, согбенные, шаркающей походкой, плетемся к могиле. Эта игра не
приедается, играть в нее можно без конца. Одно лишь портит ее: остальным
шестерым тоже не терпится помахать указкой и книгой. Вот почему, несмотря на
все свои недостатки, профессия журналиста столь популярна: каждый журналист
чувствует себя тем участником игры, который прохаживается взад-вперед с
указкой в руке. Правительство, Классы и Массы, Общество, Литература и
Искусство - так зовут детей, оставшихся сидеть на ступеньках. Он их
просвещает и воспитывает.
Но я отвлекся. Я вспоминаю все это, чтобы была понятна причина моего
нежелания служить источником полезной информации. Вернемся к рассказу.
Один читатель, подписавшийся "Воздухоплаватель", просил нас сообщить,
как можно получить водород. Нет ничего проще, чем получить водород, - в этом
я убедился, изучив и проштудировав всю литературу по этому вопросу,
имеющуюся в библиотеке Британского музея; тем не менее я счел необходимым
предупредить "Воздухоплавателя", кем бы он там ни был на самом деле, о
возможности несчастного случая и призвал принять все меры предосторожности.
Что еще я мог сделать? Через десять дней в редакцию заявилась цветущая дама,
волоча за собой некое существо, оказавшееся, как она объяснила, ее
двенадцатилетним сыном. Лицо мальчонки было на редкость невыразительным.
Мать подтолкнула его к моему столу, сдернула с него шапку, и тут я понял,
что с ним такое. Бровей на лице не было совсем, а вместо волос голова была
покрыта каким-то грязным порошком, отчего походила на крутое яйцо, очищенное
от скорлупы и посыпанное черным перцем.
- Неделю назад это был очаровательный мальчик с кудрявыми волосами, -
сообщила мамаша. Судя по интонации, это было лишь началом истории.
- Что с ним стряслось? - поинтересовался шеф.
- А вот что, - ответила мамаша. Она вынула из муфточки номер нашего
журнала за прошлую неделю, где моя статья о водороде была обведена
карандашом, и сунула ему под нос. Шеф взял номер и внимательно прочитал
статью.
- Так это он и есть "Воздухоплаватель"? - поинтересовался шеф.
- Он и есть "Воздухоплаватель", - не стала запираться мамаша. - Бедное
доверчивое дитя! А теперь посмотрите на него!
- Может, волосы еще отрастут? - высказал предположение шеф.
- Может, и отрастут, - ответила мамаша, все повышая голос, - а может -
и нет. Меня интересует, что вы собираетесь для него сделать.
Шеф предложил помыть мальчику голову. Сначала мне показалось, что она
накинется на него с кулаками, но пока она решила ограничиться словами.
Выяснилось, что мытьем головы тут не отделаешься, нужна денежная
компенсация. Попутно она поделилась с нами своими наблюдениями относительно
общего направления нашего журнала, его практической ценности, его призывов к
поддержке общественности и умственных способностей его сотрудников.
- Нашей вины я тут не вижу, - возразил шеф (человек он был весьма
деликатный). - Он просил информацию - он ее и получил.
- Так вы еще и смеетесь?! - сказала мамаша (ему и в голову не приходило
смеяться, человек это был пресерьезнейший). - Сейчас вот получите то, чего
не просили. Два пенса номер! - сказала мамаша с такой решительностью, что
мы, дрожа, как зайцы, поспешили попрятаться за стулья. - Вот заявлю куда
следует, и с вашими головами будет то же самое! - Я понял, что она имеет в
виду голову своего сыночка. При этом она прошлась по поводу внешности шефа,
из чего было видно, что вкус у нее неважный. Неприятная была женщина. Но
по-моему, выполни она свою угрозу, дело ее было бы поиграно; однако шеф был
искушен в вопросах юриспруденции, и его принцип был - никогда не связываться
с законом. Он частенько говаривал:
- Если меня остановят на улице и потребуют снять часы, я откажусь. Если
же мне станут угрожать силой, я наверняка стану защищаться, хотя драться и
не умею. Если же, с другой стороны, грабитель пригрозит востребовать их с
меня по суду, я без разговоров отдам ему часы и буду считать, что еще дешево
отделался.
Он уладил дело с красномордой мамашей, уплатив ей пять фунтов - весь
наш месячный доход, и она ушла, утащив покалеченного отпрыска. После ее
ухода шеф очень мягко сказал мне: - Не подумайте только, что я вас в чем-то
виню; это не вина - это судьба. Занимайтесь вопросами нравственности и
критикой - это у вас хорошо получается; но заниматься дальше "Полезными
советами" я вам не советую. Как я уже сказал, вы здесь ни при чем. В вашем
материале все верно, ничего не скажешь; просто вам не везет.
Как я жалею, что не последовал его совету, от каких напастей я избавил
бы себя и окружающих! Не знаю, почему, но мои советы до добра не доводят.
Если я объясню кому-нибудь, как лучше добраться из Лондона в Рим, то можете
быть уверены: либо этот человек потеряет багаж в Швейцарии, либо потерпит
кораблекрушение в Дувре. Если я посоветую кому-нибудь купить фотоаппарат, то
в Германии его арестуют по подозрению в шпионаже. Мне стоило немалых трудов
объяснить одному человеку, что ему надо сделать, чтобы жениться на сестре
покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда отходит пароход из
Гулля, в каких отелях лучше остановиться. Сведения, которыми я снабдил его,
были получены из самых достоверных источников, и промашки быть не могло; и
все же со мной он больше не разговаривает.
Вот почему мне и приходится обуздывать свою страсть к полезным советам;
а посему в этой книге вы не найдете ничего, хотя бы отдаленно напоминающего
практические рекомендации. По крайней мере, я к этому стремился; не знаю,
насколько мне это удалось.
В ней не будет описаний городов, памятников архитектуры, исторических
реминисценций, нравоучений.
Я как-то спросил одного ученого иностранца, что он думает о Лондоне.
- Это очень большой город, - сказал он.
- Что вас больше всего поразило? - поинтересовался я.
- Люди.
- Если сравнить его с другими городами - Парижем, Римом, Берлином, -
что вы о нем думаете?
Он пожал плечами:
- Он будет побольше - что еще сказать?
Один муравейник очень похож на другой. Везде много дорожек - одни
узкие, другие широкие, и по ним бестолково снуют насекомые, одни куда-то
спешат, другие останавливаются поболтать с приятелем. Одни волокут тяжелую
ношу, другие греются на солнышке. В закромах хранятся припасы, в
многочисленных келейках насекомые живут своей нехитрой жизнью: спят, едят,
любят. А в этом уголке покоятся их белые косточки. Эта норка побольше, эта
поменьше. Это гнездышко на камнях, это на песке. Этот домик построен лишь
вчера, а этому чуть ли не сто лет, говорят, был он еще до того, как ласточки
налетели, - может, и не врут?
Не найдете вы в этой книге народных песен и легенд.
Своя песня есть в каждой населенной долине. Я вам сообщу ее сюжет, а вы
можете передать его стихами и положить их на собственную музыку: жила-была
девушка, прискакал какой-то парень, полюбил ее и ускакал.
Вариантов эта песня не имеет, поют ее на многих языках, так как нашего
молодого человека изрядно поносило по белу свету. Хорошо помнят его в
сентиментальной Германии; помнят, как он прискакал к ним, и жители голубых
Эльзасских гор; побывал он, если мне не изменяет память, и на берегах
Аллана. Какой-то Вечный Жид, да и только; и сегодня, как рассказывают,
находятся глупые девицы, которым слышится затихающий стук копыт его коня.
В нашей стране, где так много развалин и заброшенных домов, сохранилось
немало легенд. Передаю вам суть, а вы уж состряпайте сами блюдо по вкусу.
Возьмите одно или два человеческих сердца, так, чтобы они подходили друг
другу; один пучок страстей человеческих - их не так уж и много, с полдюжины,
не более того; приправьте смесью добра и зла; полейте все соусом из смерти -
и подавайте где и когда угодно. "Келья святого", "Заколдованная башня",
"Могила в темнице", "Смертельный прыжок влюбленного" - назовите блюдо, как
хотите, вкус от этого не изменится.
И наконец, в этой книге не будет описаний природы. И не потому, что я
поленился, - я сдерживал себя. Нет ничего легче, чем описывать природу; нет
ничего труднее и бессмысленнее, чем читать эти описания. В те времена, когда
Гиббону при описании Геллеспонта приходилось полагаться на рассказы
путешественников, а Рейн был знаком английским студентам главным образом по
"Запискам" Цезаря, каждый путешественник, куда бы ни забрасывала его судьба,
считал своим долгом, по мере возможностей, описать то, что видел. Д-ру
Джонсону, не видевшему ничего, кроме той части Лондона, что открывается с
Флит-стрит, доставит большое удовольствие ознакомиться с описанием
йоркширских пустошей. Кокни, который не бывал в местности более возвышенной,
чем Хогс-бэк в Сарри, с восхищением прочтет репортаж о восхождении на
Сноудон. Но нам, знающим, что такое пароход и фотокамера, этого не нужно.
Человек, который каждый год играет в теннис у подножья Маттерхорна, а в
бильярд - на склонах Риги, вряд ли скажет вам спасибо за подробное и
занудное описание Грампийских гор. Средний человек знаком с Ниагарой: он
видел с полдюжины картин, сотни фотографий, тысячи картинок в
иллюстрированных журналах, пару-тройку панорам, и словесное описание
знаменитого водопада покажется ему скучным.
Один мой американский друг, образованный джентльмен, знаток и любитель
поэзии, как-то признался, что из восемнадцатипенсового фотоальбома с видами
Озерного края он получил более точное и более яркое представление об этом
районе, чем из полного собрания сочинений Кольриджа, Саути и Вордсворта,
вместе взятых. Также помню, как он однажды сказал по поводу литературных
описаний природы: проку от них не больше, чем от красочных описаний блюд,
которые автор имел удовольствие поглотить за обедом. Но это уже имеет
отношение к другому вопросу, а именно: к конкретному назначению каждого из
искусств. Мой друг полагает, что как холст и масло представляют собой
средства, не пригодные для написания романа, так и словесные описания
являются в лучшем случае не чем иным, как жалкой попыткой подменить зрение
совсем иными чувствами.
В этой связи мне всегда вспоминается жаркий школьный денек. Шел урок
литературы. Начался он с того, что нам дали прочесть длинное, но крайне
бессодержательное стихотворение. Автора я, к стыду своему, забыл, как,
впрочем, и название стихотворения. Закончив читать, мы закрыли учебники, и
учитель, добрый седовласый джентльмен, попросил нас пересказать
стихотворение своими словами.
- Ну-с, - сказал учитель, - о чем же в нем пойдет речь?
- В нем, сэр, - сказал первый мальчик - отвечал он набычившись, с явной
неохотой, как будто речь шла о предмете, на который он, будь его воля, и не
обратил бы внимания, - говорится о деве.
- Ну что ж, - согласился учитель, - а теперь передай содержание своими
словами. Ты ведь знаешь: "дева" сейчас не говорят; говорят "девушка". Да,
стихотворение о девушке. Что же дальше?
- О девушке, - повторил ученик; замена одного слова другим, казалось,
придала ему решимости, - которая жила в лесу.
- В каком лесу? - спросил учитель.
Ученик уставился в чернильницу, а затем перевел взгляд на потолок.
- Давай-давай, - настаивал учитель, понемногу теряя терпение, - вы
читали стихотворение целых десять минут. Не может быть, чтобы ты ничего не
сумел рассказать нам о лесе.
- Кривые дерева, дрожащие их листья, - тут же отозвался ученик.
- Нет-нет, - перебил его учитель, - не надо читать наизусть. Расскажи
своими словами, что это был за лес, в котором жила девушка.
Учитель от нетерпения притопнул ногой; ученик совсем стушевался.
- Сэр, это был самый обыкновенный лес.
- Скажи ему, что это был за лес, - сказал учитель, вызывая другого
ученика.
Второй ученик сказал, что это был "зеленый лес", на что учитель
рассердился еще больше, обозвал его болваном, хотя за что - непонятно, и
вызвал третьего, который вот уже целую минуту сидел как на углях и
размахивал рукой, словно сломавшийся семафор. Не спроси его учитель, он бы
выкрикнул ответ с места; знания так распирали его, что он покраснел от
натуги.
- Сырой и мрачный лес, - проорал третий ученик, слава Богу, он не
лопнул.
- Сырой и мрачный лес, - одобрительно повторил учитель. - А почему он
был сырой и мрачный?
И на этот вопрос у третьего ученика нашелся ответ:
- Туда не попадало солнце.
Учитель был рад, что среди целого класса сыскалась хоть одна
поэтическая душа.
- Туда не попадало солнце, а лучше сказать, туда не проникали солнечные
лучи. А почему туда не проникали солнечные лучи?
- Листва была слишком густа, сэр.
- Отлично, - сказал учитель. - Итак, девушка жила в сыром и мрачном
лесу, где кроны деревьев сплелись так густо, что сквозь них не проникали
солнечные лучи. Ну а что же росло в этом лесу? - он вызвал четвертого
Ученика.
- Если позволите, сэр, деревья, сэр.
- А еще что?
- Грибы, сэр, - подумав, ответил ученик.
Насчет грибов учитель не был уверен, но, справившись в тексте,
убедился, что мальчик прав: упоминались и грибы.
- Правильно, - согласился учитель, - там росли грибы. А еще что? Что
находится в лесу под деревьями?
- Земля, сэр.
- Нет-нет. Что растет в лесу кроме деревьев?
- Ах да, сэр, кусты, с вашего позволения.
- Кусты. Что ж, отлично. Пойдем дальше. В том лесу росли деревья и
кусты. А что еще?
Он вызвал маленького мальчика с первой парты. Далекий лес его
совершенно не трогал, и он коротал время, играя сам с собой в
крестики-нолики. Крайне недовольный тем, что его оторвали от увлекательного
занятия, он все же счел своим долгом придать разнообразие скудной
растительности сырого и мрачного леса и назвал чернику. Здесь он ошибся:
поэт и словом не обмолвился о чернике.
- У Клобстока все еда на уме, - прокомментировал его ответ учитель,
гордившийся своим остроумием. Над Клобстоком стали смеяться, что учителю
понравилось.
- А теперь ты, - продолжал он, указывая на мальчика в среднем ряду, -
что еще было в лесу кроме деревьев и кустов?
- Там был поток, сэр.
- Правильно. И что же делал поток?
- Если позволите, сэр, он журчал.
- Нет-нет. Журчат ручьи, а потоки...
- Ревут, сэр.
- Он ревел. А почему он ревел?
Это был трудный вопрос. Один мальчик - умом он не блистал - высказал
предположение, что из-за девушки. Чтобы помочь нам, учитель задал наводящий
вопрос:
- Когда он ревел?
Третий ученик опять поспешил нам на выручку, объяснив, что он ревел,