Семенов Юлиан Семенович. Альтернатива (Весна 1941)

   охранного корпуса" будет генерал Михаил Скородумов или же генерал
   Владимир Крейтер. Разведывательными акциями будет руководить агент VI
   отдела СД Владимир Гершельман, который теперь взял свою прежнюю
   фамилию - фон Гершельман и прежнее имя - Вольдемар. Активно
   сотрудничает с миссией Веезенмайера руководитель русских фольксдойче
   Теодор Вальдман. В немецких кругах наиболее интересной фигурой
   считают агента абвера полковника Симинского. Дали согласие работать
   на СД генерал Опухтин и русские монархисты Андрей Могила и Георг
   Эвер, проживающие в Сплите. Среди серьезных военных теоретиков,
   которые будут сотрудничать с СД, называются генерал Борис Штейфон и
   полковник Николаев. Лидером коллаборационистов в Хорватии из числа
   русских эмигрантов называют Михаила Семенова, имеющего собственную
   фабрику в Осиеке.
   Из бесед с членами группы Веезенмайера (Фохт, Зонненброк)
   следует сделать вывод, что "Русский охранный корпус" будет работать
   не только в Югославии, но, возможно, и в других славянских странах.
   Более того, Веезенмайер требует, чтобы высшие русские офицеры
   немедленно отправились в Берлин для составления топографических карт
   Советского Союза, считая это задачей первостепенной важности.
   Зонненброк сказал, что члены "Русского охранного корпуса", который
   будет создан в тот день, когда и е с л и немецкие войска войдут в
   Белград, должны быть готовы к операциям против Красной Армии. Прошу
   подтвердить получение донесений и доклад их руководству. Зонненброк
   сказал, что к маю "Русский охранный корпус" должен быть "вчерне
   смонтирован и представлять собой боеспособную единицу". Это третье
   подтверждение по линии СД, из которого можно сделать вывод, что
   нападение на СССР готовится в мае.
   Ю с т а с".
   - Что это вы все в истерику впадаете? - раздраженно спросил Сталин, прочитав телеграмму. - То, по-вашему, Гитлер нападет на Югославию в начале апреля, то на нас - в начале мая. Нельзя быть такими пугливыми. Либо он нападет на Югославию, и тогда ни о каком нападении на Советский Союз не может быть и речи, либо он не нападет на Югославию, и тогда надо еще и еще раз потеребить ваших людей, проверяя и перепроверяя их сведения. Черчилль тоже не дремлет, Черчилль тоже спит и видит, как бы втянуть нас в конфликт. Не оказываются ли ваши люди наивными ребятишками, которых манят на конфете в ад?
   - Зорге, Маневич, Радо, Исаев сообщают об одном и том же, товарищ Сталин.
   - И Черчилль сообщает об этом же, - по-прежнему раздраженно вставил Сталин. - Черчилль, которого никак не заподозришь в симпатиях к Советской России.
   - А если предположить, что в данном случае Черчилль говорит правду?
   - Да? - удивился Сталин. - А зачем ему это? Вы скажите вашим работникам, пусть они повнимательнее изучают тех, кто поставляет им такого рода сведения. И ответьте на вопрос, который я задаю вам уже второй раз: Гитлер начнет кампанию в Югославии или нет? А если начнет, когда именно? Приблизительный ответ в данном случае меня не устроит. Срок - день, от силы два.
   Той же ночью начальник военно-дипломатического управления РККА заехал без звонка на квартиру югославского военного атташе полковника Максимовича.
   - Что-нибудь случилось? - испуганно спросил Максимович. - Уже началось?
   - Вас приглашает товарищ Сталин, господин полковник.
   ...Максимович впервые видел Сталина так близко. До этого он два раза встречал Сталина на приемах, но, как говорил потом Максимович, тот разговаривал с гостями мало, да и то лишь с послами великих держав.
   - Не сердитесь, что вас потревожили так поздно? - Голос у Сталина был глуховатый, словно простуженный. Его зеленоватые глаза обняли фигуру Максимовича, отметили количество орденских ленточек, соотнесли это декоративно-цветное количество с возрастом - воевать на первой мировой толком не мог, молод; глаза Сталина зажглись на какое-то мгновение, но быстро потухли, сосредоточившись на желто-зеленом - в цвет глаз - огоньке спички, поднесенной к трубке.
   - Господин Сталин, для меня это большая честь - беседовать с вами. В любое время суток.
   - У вас, говорят, рабочий день начинается в шесть и кончается в три пополудни, - сказал Сталин. - А у нас начинается в три пополудни и кончается в шесть утра. Так что в чужом монастыре вам приходится жить по чужому уставу.
   - Тем более что в этом монастыре такой настоятель. - Максимович позволил себе пошутить.
   - Что - страшный настоятель?
   - Строгий.
   - Ладно, о монастырях позже, полковник, - улыбнулся Сталин. - Я пригласил вас, чтобы поговорить о ситуации в Югославии. Меня часто обвиняют в грубости, и это, конечно, тяжкое обвинение. Поэтому не сердитесь за грубый вопрос: как думаете, сколь долго ваша армия сможет противостоять неприятелю, если предположить войну?
   - Наша армия будет биться насмерть.
   Сталин поморщился, не скрывая разочарования стереотипным ответом Максимовича.
   - Это декларация, а у нас декларировать умеют почище, чем у вас. Меня интересуют факты.
   - Мы можем выставить до сорока дивизий.
   - Сорока? - переспросил Сталин, и Максимович почувствовал в его вопросе недоверие, подумав сразу, что напрасно завысил цифру: Сталин, видимо, точно знал, что под ружье в случае всеобщей мобилизации может быть поставлено не сорок, а тридцать дивизий.
   - Около сорока, - поправился Максимович, отметив про себя, что не может найти правильную линию в разговоре со Сталиным, ощущая все время скованность и робость.
   - Скорее всего вы сможете выставить тридцать дивизий, - сказал Сталин. - Так мне кажется.
   - Тридцать пять, - чувствуя себя смешным, солгал Максимович.
   - Ну что ж, будем считать - тридцать пять, - снисходительно согласился Сталин. - Видимо, это станет возможным только в случае объявления немедленной мобилизации? Видимо, в дни мира Югославия не может позволить себе такую роскошь - держать под ружьем тридцать пять дивизий?
   - Вы правы, господин Сталин.
   - А оружие? Зенитная артиллерия? Танки?
   Максимович ощутил облегчение: все время, пока шел разговор, он был лишен инициативы и поставлен в положение человека, вынужденного давать однозначные ответы на жесткие и столь же однозначные вопросы. Сейчас этим своим вопросом Сталин позволил Максимовичу перейти в наступление.
   - Год назад мы вели переговоры с вашей страной. Мы хотели купить у вас оружие, но уважаемые господа из Наркомата обороны ответили отказом. Поэтому конечно же сейчас мы испытываем серьезные затруднения с вооружением.
   - Отказал вам не Наркомат обороны, а я, - глухо ответил Сталин, попыхивая трубкой, лениво поднося ее к усам и так же лениво отодвигая свою небольшую веснушчатую руку, в которой была зажата эта маленькая, вишневого цвета трубка. Он поглядел на полковника, словно ожидая реакции, но тот молчал. - Я считаю, - продолжал Сталин, - что нельзя одновременно сосать двух маток. Вы вели переговоры с Германией, Англией, Францией и с нами. Об одном и том же, о закупке оружия. Я не умею верить людям, которые ведут одновременные переговоры с тремя разными силами.
   - С двумя, - заметил Максимович. - Англия и Франция - с одной стороны, а Германия и Советский Союз - с другой.
   Глаза Сталина сощурились, лицо мгновенно побелело, словно от удара. Так, впрочем, было лишь несколько секунд. Потом он пыхнул трубкой и повторил:
   - С тремя. Англия, Франция и Германия - две воюющие силы, и Советская Россия - третья сила, пребывающая в состоянии мира.
   - Говоря о двух силах, я имел в виду пакт между Москвой и Берлином.
   - Говоря о трех силах, я имел в виду этот же пакт, - возразил Сталин.
   - Мы не могли отвергнуть остальные возможности, сосредоточившись на одной лишь, советской, - сказал Максимович, - в конце концов каждое государство может сопоставлять разные условия, которые выдвигаются во время переговоров.
   Проецируя на политику опыт внутрипартийной борьбы, Сталин понимал, что отсутствие широкой практики внешнеполитических контактов поставило его сейчас в сложное положение. Югослав конечно же прав, когда говорит о необходимости обдумать все предложения, а уже потом остановиться на одном. Понимая правоту Максимовича, Сталин тем не менее в душе не мог согласиться с его доводами.
   - Как у вас сейчас с вооружением?
   - Мы можем противостоять агрессии, - помедлив, ответил Максимович.
   - Что значит "противостоять агрессии"? - удивился Сталин. - Нельзя предпринимать серьезные шаги, не будучи процентов на семьдесят уверенным в победе, в окончательной победе над агрессором, а не в противостоянии ему. Это пассив - противостояние, в то время как агрессия максимально активна.
   - По-моему, ваш первый вопрос был сформулирован в плане моего ответа, господин Сталин. Вы спросили меня, сколько времени наша армия сможет противостоять неприятелю.
   - Я не имею права формулировать мой вопрос иначе, это может быть расценено как подстрекательство, полковник. Вы же ответили мне декларацией и сейчас продолжаете декларировать. По нашим сведениям, у вас старые чешские танки и почти нет зенитной артиллерии. Немцы продали вам устаревшее оружие. По нашим сведениям, ваша главная ставка - конница, а это смешно в век техники. Меня интересует: озабочен ли новый режим состоянием армии? Меня интересует: предпринимает ли новый режим какие-то меры, чтобы в наикратчайший срок оснастить армию техникой? Какой? В каких количествах? У кого купленной? Меня интересует: известно ли вашему командованию - хотя бы в общих чертах, - каким и откуда должен быть удар, если допустить начало агрессии против вашей страны? Меня интересует: не дрогнет ли ваше командование, допусти я на миг агрессию и допусти - мы с вами - временные неудачи югославской армии?
   - Нет. Наши военные руководители будут продолжать борьбу, какой бы тяжелой она ни была. Нас не сломят временные неудачи.
   - Все же вы дипломат во-первых и лишь во-вторых - военный. Будь вы военным во-первых, вы бы неминуемо стали задавать мне столь же конкретные вопросы, как я вам. Вы бы неминуемо были готовы к тому, что сейчас следует просить, в каких пределах и на каких условиях. Как видно, ваши руководители еще не дали вам такого рода установок. Ну что ж, им видней. Однако можете сообщить им, что Советский Союз готов рассмотреть ваши просьбы и помочь вам в самый короткий срок. Тем более что вы так жарко убеждаете меня в готовности сражаться насмерть, хотя это утверждение априорно, а отнюдь не доказано.
   - Я немедленно снесусь с моим правительством.
   - Снеситесь, - согласился Сталин, поднимаясь из-за стола. - Не люблю суетливых людей, но и копуш тоже побаиваюсь, особенно если предстоит иметь с ними дело. Обстоятельность - это одно, а медлительность - совсем иное. Как, кстати, у вас с дорогами? - уже возле двери остановил он Максимовича неожиданным вопросом. - Весной сильно развозит?
   - В горах - да.
   - А в поймах? Насколько нам известно, ваши стратегические дороги, те, которые могут быть использованы танковыми соединениями противника, проходят как в горах, так и в поймах рек.
   - Сейчас время разливов. Из дома пишут, что Сава сильно разлилась.
   - Сава? Это в Хорватии?
   - Да.
   - А в Сербии? На границах с Болгарией? - очень тихо спросил Сталин. Там ведь нет рек. Значит, там есть свобода для танкового маневра?
   На этом он и расстался с Максимовичем, не сказав на прощанье ничего больше. Впрочем, больше говорить ему и не надо было, он и так сказал слишком много, это бы понял любой штатский, не то что военный.
   Сталин, однако, ошибся: Максимович уловил лишь н е ч т о. Определенного мнения о том, чего же хочет его собеседник, он вынести не осмелился.
   Многозначительность, заложенная в словах Сталина, была для Максимовича неким таинственным символом, который он не решался расшифровать, опасаясь неверно понять советского руководителя и, соответственно, быть неверно понятым Симовичем. Поэтому по дороге домой он думал, к а к сформулировать отчет о беседе. Существо дела отодвинулось на второй план, став фактом, в определенной мере раздражающим, не дающим полковнику сосредоточиться на его прямой работе: составлении ясных и недвусмысленных отчетов после бесед с военными и политиками - на приемах ли, в кабинетах или даже во время коротких театральных антрактов.
   ...А Сталину этот полковник понравился.
   Похож на русского, - отметил он. - Такой же открытый. И драться, видимо, будет насмерть. Это он верно говорил. Есть в нем что-то и от грузина, скорее даже от сухумского грузина. И глаза хорошие, чистые глаза. Прямо смотрят, нет в них игры. Таким глазам можно верить".
   В четыре часа утра Сталин позвонил Вышинскому на Николину Гору - тот жил в поселке работников науки и искусства.
   - Вы еще не спите, товарищ Вышинский?
   - Я только что приехал, Иосиф Виссарионович. (Единственным, пожалуй, человеком, называвшим Сталина не по фамилии, как это было принято, а по имени и отчеству, был Вышинский.)
   - У вас что-нибудь новое по Югославии есть?
   - Нет, Иосиф Виссарионович.
   - Меня что-то смущают данные разведки, - сказал Сталин, - они, по-моему, идут за фактами, которые им умело подсовывают. Что передает тот молодой журналист из Белграда? Потапенко, кажется?
   - Потапенко? - настороженно переспросил Вышинский и замолчал, выгадывая время. Однако пауза становилась гнетущей, и он осторожно добавил: - Видимо, Потапенко передает свои материалы в ТАСС.
   - Поскребышеву сказали, что он вам писал. Вам, товарищ Вышинский. Поскребышев интересовался этим Потапенко по моей просьбе.
   - Я сейчас же выясню в ТАССе, Иосиф Виссарионович, и сообщу вам через пять минут.
   Он позвонил начальнику ТАССа - тот уезжал домой не раньше семи утра:
   - Почему вы перестали присылать нам сообщения Потапенко, Хавинсон?
   - Я считал, что...
   - А вы поменьше считайте, - облегченно вздохнул Вышинский: он боялся, что журналист уже отозван в Москву. - Информация - не арифметика, тут не считать надо, а информировать. Вовремя, опираясь на разные источники, учитывая все точки зрения. Пришлите мне завтра утром все его материалы, и пусть он там не лодырничает, а работает.
   Выслушав Вышинского, Сталин хмыкнул:
   - Я уже просил поблагодарить Потапенко за его информацию. Не возражаете?
   Вышинский понял, что Сталин знает все, и то, что он знает все и т а к говорит с ним, было огромным облегчением. Он тихо сказал:
   - Спасибо, Иосиф Виссарионович. Спасибо вам...
   - Это вам спасибо, - не скрывая издевки, закончил Сталин, - я рад, что у вас такие бойкие корреспонденты. Мне, видите ли, не пишут. Мне только жалобы пишут. Жалобы и поздравления.
   И, не попрощавшись, положил трубку.
   "Дорогой Андрей Януарьевич!
   Большое спасибо Вам за поддержку! Я только что получил указание
   оставаться в Белграде и продолжать работу. Посылаю Вам обзор
   важнейших новостей. Отправляю только первую часть, пока без анализа,
   одни лишь факты.
   С коммунистическим приветом
   Л. Потапенко".
   "Сегодня в соборе святого Марка надбискуп* Хорватии Алойз
   Степинац провел молебен "Те Деум" в честь нового монарха Петра II. На
   торжественном молебне присутствовали бан (губернатор) Хорватии
   Шубашич, его заместитель Ивкович, комендант армии генерал
   Неделькович, городской голова Старшевич, генералы Марач, Михайлович,
   Живкович, Мратинкович, Велебит". Это сообщение, поступившее только
   что из Загреба, представляет серьезный интерес, потому что на
   торжественном молебне отсутствовал В. Мачек, являющийся признанным
   лидером Хорватии. Мачек был объявлен как первый заместитель премьера
   Симовича, однако до сегодняшнего дня он не прибыл в Белград и не
   сделал ни одного заявления, которое бы подтвердило его желание
   работать в составе нового кабинета. Здесь предполагают, что Мачек
   лишь в том случае согласится работать в новом кабинете, если
   Югославия подтвердит свою верность Тройственному пакту. К сожалению,
   белградские власти отказали мне в разрешении поехать в Загреб, и
   поэтому я не могу перепроверить эти сообщения.
   _______________
   * Архиепископ (сербскохорват.).
   Корреспондент "Дейли мэйл" в беседе со мной сказал, что в
   Лондоне циркулируют слухи о том, что товарищ Молотов проявляет
   глубокий интерес к ситуации в Югославии. По словам корреспондента (М.
   Шорн), ему известно, что Молотов заявил в беседе, которая состоялась
   в Москве с посланником Гавриловичем, о поддержке "Советским Союзом
   сопротивления Югославии агрессору".
   Корреспондент из Лондона передал в газеты сообщение, которое не
   было пропущено цензурой, о том, что "Советы за кулисами содействуют
   созданию прочного барьера против дальнейшего проникновения Гитлера на
   Балканы, имея в виду защиту традиционных русских интересов в
   проливах".
   В Белграде сейчас перепечатана статья из венгерской "Мадьяршаг",
   где, в частности, говорится: "Фюрер рейха не хочет создавать такого
   впечатления, будто он насильно заставил Югославию стать членом
   Тройственного пакта. Германия не торопит Симовича с ответом. Берлин
   подчеркивает, что до получения официального сообщения из Белграда о
   том, какую позицию займет кабинет Симовича по отношению к договорным
   обязательствам, заключенным свергнутым правительством, всякого рода
   слухам и заявлениям нельзя придавать особого значения. На повестке
   дня лишь один вопрос: сумеет ли Симович сохранить мир в этом районе
   Европы, и если да, то каковы его гарантии?"
   Югославское телеграфное агентство "Авала" распространило
   следующее официальное заявление: "Мы уполномочены категорически
   опровергнуть сообщения некоторых иностранных газет о так называемом
   скверном обращении с немцами в Югославии и покушении на безопасность
   их жизни и имущества. Также не отвечают действительности сообщения
   иностранной печати о том, что в Югославии организованы манифестации
   против немцев и что колонны манифестантов несли английские и польские
   знамена и пели песни, в которых выражались угрозы по адресу немцев.
   Немецкое меньшинство пользуется всеми гражданскими правами и
   находится в полной безопасности, как и все другие жители Югославии".
   После того как здесь стало известно содержание статей в "Дейче
   Альгемайне Цайтунг", а также в "Берлине? Берзенцайтунг", в которых
   прямо говорится о подготовке Югославии к войне против рейха ("после
   прихода к власти безответственной клики террористов"), а также о том,
   что, по словам "Динст аус Дойчланд", "Югославия является самым
   неконсолидированным - после Чехии - государством в Европе", в местных
   газетах появились статьи о "традиционной сербскохорватской дружбе".
   Однако, поскольку статьи эти носят чисто пропагандистский характер,
   поскольку они слабо аргументированы и никак не обнажают существо
   национальной проблемы, к этим публикациям здесь относятся весьма
   иронически. Среди журналистов обсуждается сообщение о прибытии из
   Загреба в столицу руководителя югославских коммунистов И. Тито.
   Никаких официальных известий об этом не было, однако обозреватели
   считают прилет Тито возможным, потому что, во-первых, блок с
   коммунистами может спасти Симовича, если начнется война, и,
   во-вторых, оттого что ситуация в Загребе очень тревожная. По слухам,
   там арестованы выдающиеся идеологи компартии Кершовани, Прица и
   Аджия, которые много выступали по национальному вопросу, рассматривая
   его с классовых, марксистских позиций. ЦК КПЮ распространил заявление
   с требованием немедленного освобождения арестованных коммунистов,
   среди которых, по слухам, и выдающийся хорватский писатель Август
   Цесарец, всегда активно выступавший и против великосербского
   шовинизма, и против хорватского национализма. Его драма о герое
   восстания прошлого века Евгене Кватернике прошла с огромным успехом
   три раза, а потом была запрещена загребскими властями. Белград не
   предпринимает никаких шагов для освобождения арестованных в Хорватии
   партийных интеллектуалов, чтобы, по мнению журналистов, близких к
   правительству, "не ущемлять права Мачека". ЦК КПЮ, требуя
   немедленного и безусловного освобождения арестованных, напоминает,
   что Кершовани, в частности, является великолепным знатоком военных
   проблем, и приводит недавно опубликованный им "Анализ немецких
   успехов". "Такому человеку, как Кершовани, - считают здесь, - место
   не в тюрьме, а на переднем крае борьбы против возможной агрессии".
   Вышинский позвонил в ТАСС и сказал:
   - Из всей информации, которая будет поступать из Белграда, печатайте только официальные сообщения югославского телеграфного агентства, и ничего больше.
   А письмо Потапенко он распорядился размножить и разослать членам Политбюро для ознакомления.
   ...Доктор Мачек принял Веезенмайера ранним утром, и не дома, а в саду, словно давая понять, что здесь следует говорить открыто, не опасаясь прослушивания.
   Представитель Розенберга доктор Малетке уже дважды побывал у Мачека, но беседы вел осторожно, ходил вокруг да около главных проблем и выбирал формулировки такие, что стало ясно: он, Малетке, лишь информатор, лишенный права принимать мало-мальски серьезные решения.
   С Веезенмайером - предупредив своего секретаря Ивана Шоха, что эта встреча нигде и никем не должна быть зафиксирована, - Мачек решил увидеться, поскольку Шох подготовил кое-какие материалы о том, как этот немец привел два года назад к власти Тиссо в Словакии.
   - Я хочу передать вам подарок, - сказал Веезенмайер, доставая из портфеля большую книгу в тисненом кожаном переплете, - надеюсь, он доставит вам удовольствие.
   Мачек надел очки: "Никола Тесла. Очерк жизни и творчества великого югославского физика и изобретателя".
   - Тесла должен считаться хорватским физиком, ибо он рожден и воспитан здесь, - заметил Мачек. - блистательно издано. Нюрнберг всегда восхищал меня своей полиграфией. Спасибо. Мне дорого внимание вашей родины к моему соплеменнику.
   - И текст удачен. Лейтмотив повествования в том, что несчастный Тесла был вынужден уехать за океан, потому что на родине у него не было возможности творить"
   Мачек вздохнул.
   - Он уехал, когда в Хорватии царствовали Габсбурги.
   - Ох уж эти Габсбурги! - Веезенмайер тоже вздохнул. - Почему-то, когда нападают на австрийцев в присутствии немца, считают, что это нас обижает. Мы всегда проводили точную грань между венцами и берлинцами, всегда повторяли и повторяем, что в ту пору в Австрии страдали не только хорваты, но и германцы.
   - Хорваты больше, господин Веезенмайер.
   - Так же, как сейчас они страдают от сербов? Или тогда больше?
   - Австрийцы конечно же культурная нация, и унижения, которые мы испытывали при них, ранили наше национальное самолюбие. Но терпеть унижения от народа, стоящего порядком ниже, чудовищно.
   - Господин Мачек, позвольте быть совершенно откровенным. У меня есть предложение, деловое предложение. Вы были заместителем премьер-министра в кабинете Цветковича. Вы, как я слыхал, собираетесь войти в кабинет Симовича. Я могу понять причины, по которым вы решитесь на этот акт гражданского самопожертвования: видимо, хотите любой ценой удержать с таким трудом недавно завоеванную автономию Хорватии.
   - Правильно.
   - Ну а если представить себе, что вы соберете своих загребских коллег и они предложат вам не входить в кабинет Симовича? Вы откажетесь от портфеля первого заместителя премьера?
   - Что это даст?
   - Представьте себе, что Берлин получает телеграмму первого заместителя премьер-министра незаконно свергнутого кабинета Цветковича, который просит фюрера ввести в Югославию войска, чтобы восстановить власть, попранную путчистами. С точки зрения права" такого рода обращение оправдано. С точки зрения конституции, тоже. Ведь Тройственный пакт не расторгнут Белградом, следовательно, вы вправе обратиться за помощью к союзнику...
   Мачек пожевал губами.
   - Основания для такого рода обращения, - продолжал Веезенмайер, очевидны: в стране поднимают голову большевистские агенты, представляющие интересы третьей державы; улицы Белграда сотрясают демонстрации. Не сегодня-завтра в стране может победить анархия, и тогда ситуация изменится самым кардинальным образом - у вас уже не будет права обращаться к кому бы то ни было.
   - Мы не допустим победы анархии.
   - Почему?
   - Потому что сильны наши люди и слабы их.
   - Вы сильны здесь, может быть. Но и они будут набирать силу. Заметьте, демонстранты открыто идут под лозунгами коммунистов.
   - Мы контролируем движение, господин Веезенмайер. Мы знаем о коммунистах больше, чем они могут предположить.
   - Хорошо. А британцы? Вы не допускаете возможность военного союза с ними?
   - Вам известны реальные силы англичан на Балканах?
   - Известны. Но военный союз даже с символом силы будет расценен нами как угроза рейху. И прольется кровь. А я не хочу крови. Поэтому я и пришел к вам.
   - Где гарантия, что армия не воспротивится вводу германских войск? Вы можете дать такую гарантию?
   - А вы?
   - Я не могу.
   - А если я дам вам такую гарантию?
   - Тогда мы сможем вернуться к этому разговору.
   - Господин Мачек, я шел к вам как к другу Германии.
   - Если бы вы шли к недругу Германии, вас бы арестовали за такого рода предложение.
   - Но мне было бы легче работать дальше, заручись я вашим принципиальным согласием. Естественно, вопрос о вашем назначении премьер-министром был бы в этом случае решенным делом.