Страница:
– О, я умею делать прекрасные гренки, мэм! Если разрешите, я пойду на кухню...
Гренки он сделал вкусные, пальчики оближешь; внимательно смотрел, как Криста ела; и кофе заварил по особому рецепту, мешал сахар с порошком очень тщательно, видно, мама научила, чисто женская тщательность, мужчины готовят веселее и раскованнее. Женщины поминутно заглядывают в поваренную книгу, все меряют на весах – и сколько надо положить картошки, и сколько морковки, страшатся отойти от напечатанного, зверьки; вот почему в цирке сначала дрессируют львицу, а уж потом работают со львами. Женщины легче поддаются авторитету власти, – кусочек сладости и резкий окрик, что еще надо?!
И кофе Джек Эр сделал вкусный, с пеной; в маленьких стаканчиках смотрелся очень красиво, красота – стимулятор вкуса; можно приготовить прекрасную еду, но если она подана в убогой тарелке или выглядит мешанно, тогда подсознательно возникнет отталкивание; а ведь можно подать кусочек обычного мяса, но так украсить его зеленью, что человек будет совершенно искренне убежден, что ничего вкуснее ему не приходилось пробовать.
– Я помогу вам помыть посуду, мэм. А вы собирайтесь. Я всегда сам мою посуду. И стираю свои вещи.
Кристина приложила палец к губам:
– Никогда не признавайтесь в этом своей девушке.
Джек Эр искренне удивился:
– Почему?! Не надо признаваться в пороках! Это может оттолкнуть! А тем, что у тебя есть хорошего, следует гордиться. Выставлять напоказ. Реклама делает промышленность и торговлю. Зачем избегать ее в отношениях между любящими?
– Нет, положительно сегодня я спою вам колыбельную и куплю игрушек, чтобы вы могли на них укреплять зубки. Агу, масенький, агу! Девушка хочет видеть в мужчине добытчика! Опору! Надежду! А вы хвастаетесь, что простыни умеете выжимать! Не ваше это дело! В лучшем случае девушка в вас разочаруется, в худшем – будет на вас ездить, как на пони!
По лицу Джека Эра было видно, что он озадачен:
– Странно. Мама говорит, что отец помогал ей по дому... А она очень его любила... И по ею пору любит.
– Что значит «помогал по дому»? – спросила Кристина, положив тарелки и чашки в медный тазик. – Если он мог починить мебель, сделать красивую дверь, поставить в окна старинные рамы, придумать что-то для гаража или погреба – это одно дело... А стирать простыни не нужно, это не мужское дело...
– Странно, – повторил Джек Эр. – Человек, которого я хотел порекомендовать вам в спутники, сам стирает простыни. И моет посуду.
– Тоже агукает?
– Не знаю, – Джек Эр вдруг рассмеялся. – Это Нильсен. Журналист Нильсен. Вы же были у него после разговора с несчастным Мартенсом?
В Мюнхене Джек Эр позвонил другу – Конраду Куллу, тот воевал с ним в одной бригаде, прошел войну без единой царапины, хотя был парнем не робкого десятка, лез в пекло; перед каждой операцией ходил к капеллану, подолгу исповедовался, утром и вечером проводил по меньшей мере пятнадцать минут в молитве; однако, когда бои кончались и часть входила в немецкий городок, Кулл пускался во все тяжкие: пил до потери сознания, гонялся на «джипе» за немками и менял яичный порошок на картины и серебряную утварь, обманывая людей без зазрения совести. Картины он отправлял домой, а серебро – через друзей – вывозил в Швейцарию, сдавал на аукционы, после этого закупал вино и коньяк, от души поил солдат бригады; то, что он помнил о товарищах и не мелочился, снискало ему добрую славу; получил офицерское звание, потом внеочередное; после победы остался в оккупационных частях, почувствовав в разваленнойстране резкий, бьющий в нос запах денег.
Он ссудил деньгами одного из немецких аристократов (графа Йорга фон Балс унд Вильштейна), вернувшегося из Швейцарии; Конрад Кулл сидел в отделе экономики оккупационного штаба и поэтому имел доступ к информации о всех предпринимателях, разошедшихся – по той или иной причине – с Гитлером; решив ставитьна аристократов, владевших землями и рудниками, он подвел к каждому из них молодых парней с челюстями. Главное условие: чтобы те – ни по возрасту, ни по укладу мышления – не были связаны с нацизмом; поручил им раскруткубизнеса; обеспечивал лицензиями на открытие новых фирм; помогал транспортом и горючим; после полутора лет работы в штабе отправил домой, на ферму родителей, двух Рубенсов и Тинторетто; счет в банке открывать не торопился; деньги вкладывал в золото; сначала покупал все, что ни попало, потом решил приобретать только антикварные вещи, ожерелья средневековых мастеров; увлекся изумрудами; в каждом – своя тайна; это тебе не холодный высверк бриллианта или аморфность жемчуга, тем более, говорят, этот камень приносит несчастье.
Джеку Эру обрадовался, посадил на свое место сержанта, только-только прилетевшего из Штатов, сказал, что уезжает на два дня, срочное дело, потащил фронтового друга в тайный бордель на Ремерштрассе, там же и кормили – домашняя кухня: зайчатина, фазаны и седло козы; хозяйке притона фрау Рубих приказал запереть двери, никого не пускать; выстроил девиц, их было девять – на все вкусы; предложил Джеку выбрать для облегчения: «Вечером поедем в кабаре, там есть кое-что для души, выступим по первому разбору, как я рад, чертяка, что ты выбрался ко мне, вот уж не ждал, надо было позвонить или прислать телеграмму, я б тебе снял особняк в предгорьях с тремя потаскушками, обожаю, когда три девки моют ноги, ты ведь учил в колледже про цезарей, почему им можно, а нам заказано?»
Гудели всю ночь. Наутро проснулись желтые, изжеванные; Кулл сразу же бросился в церковь, вернулся через сорок минут, сделал «блади-Мэри», присыпал перцем и солью; прошлахорошо, звонко; повторили по второй, лоб осыпала испарина: «Сейчас поедем в турецкую баню, она моя, на мои деньги построили, бери свою Анну-Лизу, а я, пожалуй, возьму Ингрид, прекрасная массажистка».
– Слушай, Кон, давай без девок, а? – попросил Джек Эр. – У меня к тебе просьба... Я же тут по делам. Мой клиент интересуется одним парнишкой... Его тут пришили... Надо разобраться... Поможешь?
– Если не смогу, то купим! – Кулл рассмеялся. – О чем ты, Джек?! Мы здесь, слава богу, хозяева! Девки не помешают, правда. Массаж после пьянки возрождает! А делом займешься завтра, дам тебе машину и солдата, который знает язык гансов, кого надо – расстреляем, кому надо – сунем банку ветчины, раскроешь преступление за час. Ты вообще бери дома дела, связанные с Германией. Пока я здесь, можешь сделаться новым Пинкертоном, от заказов не будет отбоя, честно!
– Слушай, а в Гамбурге у тебя есть связи?
– В этой сожженной деревушке на севере?! Нет, так купим. – Кулл снова рассмеялся. – Там сидят британцы, в детстве проглотили аршин, сплошная фанаберия... Нет, кто-то у меня там есть! Поспрашиваю своих гансов, они сделают все, что тебе надо.
– Спасибо. Мне бы там арендовать дом – под оффис.
– Зачем?! На севере?! У англичан?! Я тебе здесь выставлю три прекрасных дома, выбирай!
– Мне нужно на севере. Чтобы связь с портом, поездки...
– Ладно. Давай жахнем еще по одной, поедем в баню, а завтра с утра начнем заниматься делами.
– Слушай, а в архиве у тебя нет людей?
– В каком?
– Ну, где дела нацистов собраны...
– Майкл Мессерброк мой приятель, у него все нацисты в руках... Запомни: Майкл Мессерброк, завтра сведу...
...Из морга тело Мартенса уже отправили в Норвегию; Эр попросил ознакомить его с заключением экспертизы; текст был написан по-немецки, готическим шрифтом; солдат, которого Конрад придал Эру, с трудом продирался сквозь стрельчатость странных букв.
– Зачем писать сложно и непонятно?! – Парень сердился. – Есть же нормальный латинский шрифт!
– Как зачем? – Эр усмехнулся. – Ты не понимаешь зачем? Ведь их фюрер хотел, чтобы немцы были особой нацией. Он сохранял традиции. Все должны читать и писать так, как в прежние столетия. Он же говорил про исключительность нации. Остров в Европе. Будущие владыки мира, псих ненормальный... Бедные дети... Каково-то им было мучиться с этим долбанным алфавитом?! И все ради прихоти психа! Ну, так что пишет этот долбанный врач?
– Он пишет... что смерть наступила от отравления спиртом... Вроде бы получается так, что этот хмырь из Норвегии жахнул древесного спирта... От него либо слепнут, либо отбрасывают копыта... Кто как... Вот если по утрам лопаешь поредж на сливках, то вроде бы можно оклематься, в овсе много витаминов... Конь же не ест мяса, а сильнее собаки! А ведь та мяса жрет до отвала. – Солдат рассмеялся. – У нас дома – до отвала, а здесь люди про мясо уж и не помнят...
– Как фамилия этого самого эскулапа?
– Кого? – Солдат не понял. – О ком вы спросили?
– «Эскулап» на иностранном языке означает «доктор медицины».
– А... Фамилия у него какая-то слишком уж длинная... Сейчас, я по слогам... До-брен-дер... Франц Добрендер...
– Я был на вскрытии не один, – ответил доктор Добрендер, внимательно рассматривая лицо Джека Эра; на переводчика он не обращал внимания, словно бы его и не было в комнате. – Там был офицер вашей армии, можете обратиться к нему...
– Обращусь, – пообещал Джек Эр. – Это уж как полагается. Фамилию помните?
– Вам скажут в морге.
– Вы приехали в морг? А в отель? Не были там, где нашли покойного?
– Я же судебный эксперт, а не врач скорой помощи.
– В отеле, где нашли труп доктора Мартенса, мне сказали, что вы прибыли туда. Вместе с врачом скорой помощи.
– Это неправда. Я туда прибыл, когда меня вызвал врач скорой помощи, зафиксировавший смерть.
– Значит, вы все-таки были в отеле?
– Да, был. Разве я это отрицаю?
– И у вас не создалось впечатления, что доктора Мартенса привезли в номер мертвым?
– Опять-таки это не моя забота. Это дело прокуратуры. Вашей военной прокуратуры в том числе... Там и наши были, из криминальной полиции, но ведь нашим ничего не позволяют... Все дела ведет ваша служба... Мы только оформляем то, что говорят ваши люди.
– Кто из вашихбыл в отеле?
– Не знаю... Кто-то из молодых, не помню...
– Но Уго Шранц был?
– Да, господин Шранц приехал перед тем, как тело отправили в морг для вскрытия.
– Следовательно, вы убеждены, что Мартене отравился древесным спиртом?
– И ваши люди, и я убеждены в этом.
– Ладно. – Джек Эр поднялся. – Я еще приглашу вас. Для беседы.
– К вашим услугам, – ответил доктор Добрендер.
А где мне его мять, подумал Джек Эр, садясь в «виллис». А мять придется, он многое знает.
Основания так думать у него были. Ответ, полученный им по телефону из Осло, гласил, что древесный спирт был влитв кишечник покойного доктора Мартенса уже после того, как наступила смерть.
Зафиксирована также точкаот шприца в ягодице, однако установить, что было введено в организм Мартенса, не представлялось возможным; ясно только, что в мышечной ткани остались следыниказинтронуола, быстродействующего яда, производимого в свое время в тайных лабораториях «ИГ Фарбениндустри».
У Джека Эра были все основания считать, что этот яд был вколот Мартенсу после того, как тот начал работать в архивах СС, СД и абвера, получив на то соответствующее разрешение того самого Майкла Мессерброка, о котором вчера говорил Конрад Кулл.
Даллес, Макайр, ИТТ, Визнер (сорок седьмой)
Гренки он сделал вкусные, пальчики оближешь; внимательно смотрел, как Криста ела; и кофе заварил по особому рецепту, мешал сахар с порошком очень тщательно, видно, мама научила, чисто женская тщательность, мужчины готовят веселее и раскованнее. Женщины поминутно заглядывают в поваренную книгу, все меряют на весах – и сколько надо положить картошки, и сколько морковки, страшатся отойти от напечатанного, зверьки; вот почему в цирке сначала дрессируют львицу, а уж потом работают со львами. Женщины легче поддаются авторитету власти, – кусочек сладости и резкий окрик, что еще надо?!
И кофе Джек Эр сделал вкусный, с пеной; в маленьких стаканчиках смотрелся очень красиво, красота – стимулятор вкуса; можно приготовить прекрасную еду, но если она подана в убогой тарелке или выглядит мешанно, тогда подсознательно возникнет отталкивание; а ведь можно подать кусочек обычного мяса, но так украсить его зеленью, что человек будет совершенно искренне убежден, что ничего вкуснее ему не приходилось пробовать.
– Я помогу вам помыть посуду, мэм. А вы собирайтесь. Я всегда сам мою посуду. И стираю свои вещи.
Кристина приложила палец к губам:
– Никогда не признавайтесь в этом своей девушке.
Джек Эр искренне удивился:
– Почему?! Не надо признаваться в пороках! Это может оттолкнуть! А тем, что у тебя есть хорошего, следует гордиться. Выставлять напоказ. Реклама делает промышленность и торговлю. Зачем избегать ее в отношениях между любящими?
– Нет, положительно сегодня я спою вам колыбельную и куплю игрушек, чтобы вы могли на них укреплять зубки. Агу, масенький, агу! Девушка хочет видеть в мужчине добытчика! Опору! Надежду! А вы хвастаетесь, что простыни умеете выжимать! Не ваше это дело! В лучшем случае девушка в вас разочаруется, в худшем – будет на вас ездить, как на пони!
По лицу Джека Эра было видно, что он озадачен:
– Странно. Мама говорит, что отец помогал ей по дому... А она очень его любила... И по ею пору любит.
– Что значит «помогал по дому»? – спросила Кристина, положив тарелки и чашки в медный тазик. – Если он мог починить мебель, сделать красивую дверь, поставить в окна старинные рамы, придумать что-то для гаража или погреба – это одно дело... А стирать простыни не нужно, это не мужское дело...
– Странно, – повторил Джек Эр. – Человек, которого я хотел порекомендовать вам в спутники, сам стирает простыни. И моет посуду.
– Тоже агукает?
– Не знаю, – Джек Эр вдруг рассмеялся. – Это Нильсен. Журналист Нильсен. Вы же были у него после разговора с несчастным Мартенсом?
В Мюнхене Джек Эр позвонил другу – Конраду Куллу, тот воевал с ним в одной бригаде, прошел войну без единой царапины, хотя был парнем не робкого десятка, лез в пекло; перед каждой операцией ходил к капеллану, подолгу исповедовался, утром и вечером проводил по меньшей мере пятнадцать минут в молитве; однако, когда бои кончались и часть входила в немецкий городок, Кулл пускался во все тяжкие: пил до потери сознания, гонялся на «джипе» за немками и менял яичный порошок на картины и серебряную утварь, обманывая людей без зазрения совести. Картины он отправлял домой, а серебро – через друзей – вывозил в Швейцарию, сдавал на аукционы, после этого закупал вино и коньяк, от души поил солдат бригады; то, что он помнил о товарищах и не мелочился, снискало ему добрую славу; получил офицерское звание, потом внеочередное; после победы остался в оккупационных частях, почувствовав в разваленнойстране резкий, бьющий в нос запах денег.
Он ссудил деньгами одного из немецких аристократов (графа Йорга фон Балс унд Вильштейна), вернувшегося из Швейцарии; Конрад Кулл сидел в отделе экономики оккупационного штаба и поэтому имел доступ к информации о всех предпринимателях, разошедшихся – по той или иной причине – с Гитлером; решив ставитьна аристократов, владевших землями и рудниками, он подвел к каждому из них молодых парней с челюстями. Главное условие: чтобы те – ни по возрасту, ни по укладу мышления – не были связаны с нацизмом; поручил им раскруткубизнеса; обеспечивал лицензиями на открытие новых фирм; помогал транспортом и горючим; после полутора лет работы в штабе отправил домой, на ферму родителей, двух Рубенсов и Тинторетто; счет в банке открывать не торопился; деньги вкладывал в золото; сначала покупал все, что ни попало, потом решил приобретать только антикварные вещи, ожерелья средневековых мастеров; увлекся изумрудами; в каждом – своя тайна; это тебе не холодный высверк бриллианта или аморфность жемчуга, тем более, говорят, этот камень приносит несчастье.
Джеку Эру обрадовался, посадил на свое место сержанта, только-только прилетевшего из Штатов, сказал, что уезжает на два дня, срочное дело, потащил фронтового друга в тайный бордель на Ремерштрассе, там же и кормили – домашняя кухня: зайчатина, фазаны и седло козы; хозяйке притона фрау Рубих приказал запереть двери, никого не пускать; выстроил девиц, их было девять – на все вкусы; предложил Джеку выбрать для облегчения: «Вечером поедем в кабаре, там есть кое-что для души, выступим по первому разбору, как я рад, чертяка, что ты выбрался ко мне, вот уж не ждал, надо было позвонить или прислать телеграмму, я б тебе снял особняк в предгорьях с тремя потаскушками, обожаю, когда три девки моют ноги, ты ведь учил в колледже про цезарей, почему им можно, а нам заказано?»
Гудели всю ночь. Наутро проснулись желтые, изжеванные; Кулл сразу же бросился в церковь, вернулся через сорок минут, сделал «блади-Мэри», присыпал перцем и солью; прошлахорошо, звонко; повторили по второй, лоб осыпала испарина: «Сейчас поедем в турецкую баню, она моя, на мои деньги построили, бери свою Анну-Лизу, а я, пожалуй, возьму Ингрид, прекрасная массажистка».
– Слушай, Кон, давай без девок, а? – попросил Джек Эр. – У меня к тебе просьба... Я же тут по делам. Мой клиент интересуется одним парнишкой... Его тут пришили... Надо разобраться... Поможешь?
– Если не смогу, то купим! – Кулл рассмеялся. – О чем ты, Джек?! Мы здесь, слава богу, хозяева! Девки не помешают, правда. Массаж после пьянки возрождает! А делом займешься завтра, дам тебе машину и солдата, который знает язык гансов, кого надо – расстреляем, кому надо – сунем банку ветчины, раскроешь преступление за час. Ты вообще бери дома дела, связанные с Германией. Пока я здесь, можешь сделаться новым Пинкертоном, от заказов не будет отбоя, честно!
– Слушай, а в Гамбурге у тебя есть связи?
– В этой сожженной деревушке на севере?! Нет, так купим. – Кулл снова рассмеялся. – Там сидят британцы, в детстве проглотили аршин, сплошная фанаберия... Нет, кто-то у меня там есть! Поспрашиваю своих гансов, они сделают все, что тебе надо.
– Спасибо. Мне бы там арендовать дом – под оффис.
– Зачем?! На севере?! У англичан?! Я тебе здесь выставлю три прекрасных дома, выбирай!
– Мне нужно на севере. Чтобы связь с портом, поездки...
– Ладно. Давай жахнем еще по одной, поедем в баню, а завтра с утра начнем заниматься делами.
– Слушай, а в архиве у тебя нет людей?
– В каком?
– Ну, где дела нацистов собраны...
– Майкл Мессерброк мой приятель, у него все нацисты в руках... Запомни: Майкл Мессерброк, завтра сведу...
...Из морга тело Мартенса уже отправили в Норвегию; Эр попросил ознакомить его с заключением экспертизы; текст был написан по-немецки, готическим шрифтом; солдат, которого Конрад придал Эру, с трудом продирался сквозь стрельчатость странных букв.
– Зачем писать сложно и непонятно?! – Парень сердился. – Есть же нормальный латинский шрифт!
– Как зачем? – Эр усмехнулся. – Ты не понимаешь зачем? Ведь их фюрер хотел, чтобы немцы были особой нацией. Он сохранял традиции. Все должны читать и писать так, как в прежние столетия. Он же говорил про исключительность нации. Остров в Европе. Будущие владыки мира, псих ненормальный... Бедные дети... Каково-то им было мучиться с этим долбанным алфавитом?! И все ради прихоти психа! Ну, так что пишет этот долбанный врач?
– Он пишет... что смерть наступила от отравления спиртом... Вроде бы получается так, что этот хмырь из Норвегии жахнул древесного спирта... От него либо слепнут, либо отбрасывают копыта... Кто как... Вот если по утрам лопаешь поредж на сливках, то вроде бы можно оклематься, в овсе много витаминов... Конь же не ест мяса, а сильнее собаки! А ведь та мяса жрет до отвала. – Солдат рассмеялся. – У нас дома – до отвала, а здесь люди про мясо уж и не помнят...
– Как фамилия этого самого эскулапа?
– Кого? – Солдат не понял. – О ком вы спросили?
– «Эскулап» на иностранном языке означает «доктор медицины».
– А... Фамилия у него какая-то слишком уж длинная... Сейчас, я по слогам... До-брен-дер... Франц Добрендер...
– Я был на вскрытии не один, – ответил доктор Добрендер, внимательно рассматривая лицо Джека Эра; на переводчика он не обращал внимания, словно бы его и не было в комнате. – Там был офицер вашей армии, можете обратиться к нему...
– Обращусь, – пообещал Джек Эр. – Это уж как полагается. Фамилию помните?
– Вам скажут в морге.
– Вы приехали в морг? А в отель? Не были там, где нашли покойного?
– Я же судебный эксперт, а не врач скорой помощи.
– В отеле, где нашли труп доктора Мартенса, мне сказали, что вы прибыли туда. Вместе с врачом скорой помощи.
– Это неправда. Я туда прибыл, когда меня вызвал врач скорой помощи, зафиксировавший смерть.
– Значит, вы все-таки были в отеле?
– Да, был. Разве я это отрицаю?
– И у вас не создалось впечатления, что доктора Мартенса привезли в номер мертвым?
– Опять-таки это не моя забота. Это дело прокуратуры. Вашей военной прокуратуры в том числе... Там и наши были, из криминальной полиции, но ведь нашим ничего не позволяют... Все дела ведет ваша служба... Мы только оформляем то, что говорят ваши люди.
– Кто из вашихбыл в отеле?
– Не знаю... Кто-то из молодых, не помню...
– Но Уго Шранц был?
– Да, господин Шранц приехал перед тем, как тело отправили в морг для вскрытия.
– Следовательно, вы убеждены, что Мартене отравился древесным спиртом?
– И ваши люди, и я убеждены в этом.
– Ладно. – Джек Эр поднялся. – Я еще приглашу вас. Для беседы.
– К вашим услугам, – ответил доктор Добрендер.
А где мне его мять, подумал Джек Эр, садясь в «виллис». А мять придется, он многое знает.
Основания так думать у него были. Ответ, полученный им по телефону из Осло, гласил, что древесный спирт был влитв кишечник покойного доктора Мартенса уже после того, как наступила смерть.
Зафиксирована также точкаот шприца в ягодице, однако установить, что было введено в организм Мартенса, не представлялось возможным; ясно только, что в мышечной ткани остались следыниказинтронуола, быстродействующего яда, производимого в свое время в тайных лабораториях «ИГ Фарбениндустри».
У Джека Эра были все основания считать, что этот яд был вколот Мартенсу после того, как тот начал работать в архивах СС, СД и абвера, получив на то соответствующее разрешение того самого Майкла Мессерброка, о котором вчера говорил Конрад Кулл.
Даллес, Макайр, ИТТ, Визнер (сорок седьмой)
Эухенио Пареда долго стоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо: ранняя седина на висках; рубленые морщины на лбу, – перед тем как перебраться сюда, в столицу Чили, работал на медных рудниках, работа адовая, пропади все пропадом. Он долго стоял перед зеркалом: глаза потухшие, словно бы лишенные зрачков, тусклые.
Он вышел из маленькой ванной на цыпочках, приблизился к кроватке сына; мальчик по-прежнему лежал бледненький, со скрюченными ножками и бессильными ручонками: пальчики худенькие, синие, ноготки совершенно белые, с голубизной, – полиомиелит...
Месяц назад, после пресс-конференции по поводу предстоящей забастовки, к нему, как руководителю профсоюза, подошел седой американец, увешанный фотоаппаратами; вытирая обильный пот на лице и шее, сказал на довольно приличном испанском:
– Сеньор Пареда, а не разрешили бы вы сделать несколько кадров у вас дома? Наших профсоюзных боссов травят за то, что они, мол, слишком шикарно живут, коррупция и все такое прочее... Они поэтому любят, когда мы посещаем их скромные квартиры, какой-никакой, а фотоответ недругам...
– У меня болен ребенок, приятель, – ответил Пареда, – у мальчика... Словом, жена не может никого видеть, у нее плохо... с нервами...
– А что с ребенком?
– Полиомиелит...
– Погодите, так ведь врач в нашем филиале ИТТ пишет докторскую диссертацию на эту тему! Я привезу его к вам...
– Сколько он запросит денег за визит?
– Ничего не запросит, – человек усмехнулся. – Он бессребреник, прекрасный парень, помогает каждому, кто к нему обратится.
Доктор, действительно, был прекрасным человеком, звали его Честер Гиффорд, осматривал мальчика минут сорок, руки добрые, отеческие, сказал, что ребенка надо госпитализировать, пообещал прислать лекарства (через три дня завез сам, от денег, фыркнув, отказался), заметил, что было бы идеально отвезти мальчика в Штаты: «Мы начинаем лечить эту чертову болезнь, правда, гарантировать стопроцентный успех невозможно, но сейчас вопрос в том, чтобы мальчику вернуть речь и движение... Я постараюсь связаться с каким-нибудь благотворительным обществом, денег на лечение нормальный человек не наберет, совершенно астрономическая сумма, попробую написать в профсоюз наших портовиков, черт его знает, возможно, у них есть средства по обмену, но главное – не отчаиваться! Имейте в виду, ваше настроение – гарантия успеха! Вы обязаны быть уверенным в благополучном исходе! Иначе ваша жена может сломаться. Вы отвечаете не только за мальчика, но и за нее, она на пределе».
...А через шесть дней, когда Пареда выходил из портового кафе, его окликнули; он оглянулся, недоумевая; увидел машину, за рулем сидел довольно пожилой, нездорово полный мужчина:
– Это я звал вас, Пареда, я! Я Веласко, из Пуэрто-Монта, у меня к вам дело, садитесь, подвезу, по пути и поговорим.
– Но я вас не знаю...
– А это неважно. Я знаю вас, это хорошо, когда рабочие страны знают своего профсоюзного вожака... Садитесь, садитесь, это по поводу вашего мальчика...
Пареда сел рядом с этим потным, толстым Веласко; тот нажал по газам, – машина, по-козлиному подскочив, резко набрала скорость; в кабине остро запахло бензином.
– Так вот, Пареда, мне поручили передать, что можно легко заработать на лечение мальчика. Стоимость курса – этот блажной доктор из ИТТ получил письмо, мы его прочитали – десять тысяч долларов. Их вам могут вручить в том случае, если вы исполните нашу просьбу.
– Кто это «вы» и что за «просьба»?
– Мы – это мы, а просьба – это просьба. Не хотите – откажитесь, никто не неволит. Просто нам казалось, что вы нуждаетесь в помощи... Всегда хочется помочь своим... Вы ведь не являетесь членом коммунистической партии?
– Остановите машину. Я хочу выйти.
Веласко аккуратно притормозил.
– Пожалуйста, Пареда. Если все-таки решите помочь маленькому – позвоните, телефон просто запомнить, двадцать два, тридцать, сорок один. Попросите меня. У вас есть время на раздумье.
Когда Трумэн пригласил на завтрак группу самых доверенных экспертов, чтобы утвердить позициюамериканской делегации, которая поедет в Рио-де-Жанейро, чтобы понудить все страны континента подписать Межамериканский договор о взаимной помощи, Даллес, как всегда, сел в последний ряд, так, чтобы не выделяться, любил быть «с краю и позади», шутил, что эта позиция выгодна в марафонском беге, легче вырваться вперед на финишной прямой, на трассе целесообразнее идти за лидером, экономя силы для последних секунд, когда решается судьба золота.
Со своего места, возле двери, он прекрасно видел чеканный профиль брата, который сидел рядом с адмиралом Леги, наиболее доверенным человеком Трумэна; какое это счастье, когда есть такой брат, как Джон, – махина, умница, сама доброта; что бы ни происходило в наших семьях, мы сохранили до седин главное, спасающее людей от духовных кризисов, – чувство братства; боже, храни Джона, без него я останусь сиротой в этом мире, совсем один, никому – по-настоящему – кроме него не нужный...
Он внимательно слушал выступавших; слишком много общих рассуждений: «мы за демократию и свободу»; назовите хотя бы одного политика, который хоть раз выступил против свободы и демократии, не надо клясться тем, что очевидно, пустословие; предложения, где предложения, обращенные в будущее?!
Партитуру они с Джоном разобрали заранее: старшиймолчит, ему нецелесообразно выступать открыто, тем более что Трумэн наверняка знает о том, что позавчера состоялась встреча с Эйзенхауэром, главным конкурентом на президентство; все, что скажет Джон, будет подвергнуто сомнению, – не игра ли политических противников?
Однако младшийдолжен выступить; сделать это целесообразнее в самом конце; видимо, речи советников Трумэна будут достаточно бесцветными и аккуратными, надо взорватьспокойствие, пусть в Вашингтоне заговорят о скандале в доме, это пойдет на пользу семье Даллесов; тщательно взвесили все пункты в концепции Черчилля, которой он поделился с Джоном во время ланча на ферме; бульдог – настоящий мудрец, его имя занесено на скрижали при жизни без особых стараний со стороны премьера, жил, как жил, но всегда держался одного, только так и можно.
Пока у власти Трумэн, надо сделать все, чтобы получить такое стратегическое преимущество в противостоянии с русскими, чтобы новый президент – истинный избранник этой страны – мог сесть за стол переговоров с московским диктатором, не повторяя ошибок добротворца Рузвельта.
Через три часа, когда высказались все, кроме Джона Даллеса, младшийподнял руку, в которой была зажата неизменная трубка:
– Разрешите несколько слов, мистер президент?
– Да, да, пожалуйста, Аллен, – кивнул Трумэн, глянув на часы.
Даллес подошел к карте, что висела на стене, и провел трубкой линию от Северного полюса к Южному; пик овала отстоял от Панамского канала примерно на полторы тысячи миль, приближаясь к Филиппинам:
– Наша делегация должна уговорить все американские государства провозгласить эту линию западной границей нашего континента; всякий, кто так или иначе вторгается в эту «зону безопасности», автоматически становится агрессором, против которого обязаны выступить все страны Северной и Южной Америки... А на востоке, – Даллес переместил руку, – мы объявляем о включении в «зону безопасности» всей Гренландии, – он переместил трубку к Дакару, – этой зоны Атлантического океана, разделяющего нас с Африкой, но мы берем акваторию поближе к африканскому континенту и утверждаем свой приоритет над тем же Южным полюсом... Это все. Без такого рода решения конференция в Рио-де-Жанейро не имеет смысла...
Кто-то сразу же возразил:
– Мистер Даллес, нас неминуемо обвинят в экспансионизме!
Даллес, направляясь на свое место, лишь пожал плечами:
– А когда нас в этом не обвиняли?
По залу прошел шорох.
Трумэн поднял неизменный карандаш, зажатый в узкой ладошке:
– Аллен, ваше предложение не пройдет в Рио-де-Жанейро... Наши южные соседи полны уважения к русским из-за их роли в борьбе против нацистов... Если бы на юге зрела конфронтация с русскими – это одно дело... Нет, не пройдет, хоть и заманчиво...
Вернувшись из Белого дома к брату, пообедав и обсудив создавшуюся ситуацию («Ты прекрасно вмазал, Аллен, «мистер желе» не знал, что делать»), Даллес позвонил Макайру:
– Боб, хорошо бы сегодня вместе поужинать... Жду вас в моем клубе.
– Ах, Аллен, у меня сегодняшний вечер занят.
– Допоздна?
– Увы. День рождения родственника, вы же знаете, как трудно уйти шишке, начнутся обиды...
– Хорошо, а как у «мистера шишки» складывается завтрашний день?
– Сейчас я посмотрю записную книжку...
Даллес закрыл ладонью мембрану и тихо сказал брату:
– Ишь, он уже начал смотреть свой блокнотик, чтобы найти для меня время...
Макайр тем временем, пролистав записи на завтра, предложил:
– Часов в девять вечера? Вас это устроит, Аллен?
– Я позвоню вам на работу, – ответил Даллес, – черт его знает, как все сложится завтра, знаете нашу нынешнюю неустойчивость...
– Какая жалость, что не вы директор Центрального разведывательного управления, Аллен... Все-таки, согласитесь, это несправедливо... Я был убежден, что именно вы возглавите нашу организацию...
Даллес вздохнул:
– Вышел в тираж, Боб, кому нужны ветераны, время выдвижения новых людей...
Через два часа Аллен Даллес встретился с полковником Бэном.
Тот выслушал его, поднялся, поинтересовавшись:
– Проводите на аэродром? Я сразу же лечу в Чили, это надо делать самому, работа по душе, вижу серьезный политический резон.
– Хотите, чтобы я уплатил за такси? – Даллес рассмеялся. – Конечно, провожу, дорогой Бэн, мне приятно быть с вами, больше всего ценю в людях ощущение надежности... У вас есть прикидки плана?
Тот кивнул:
– И не одна... У вас действительно нет машины?
– В городе полно такси, зачем? Шофер очень дорог, а сам я плохо вожу машину, жму на акселератор, не ощущаю скорости...
– ИТТ наймет вам двух шоферов, – усмехнулся Бэн, – только согласитесь...
...Нити, связывающие людей, – а все люди планеты так или иначе связаны друг с другом миллиардами незримых, тончайших нитей (торговля, спорт, музыка, кинематограф) – подчас являют собою одну из самых высочайших загадок цивилизации. Проследить за системамитакого рода микронных связей практически невозможно, поскольку их пунктирность слишком зыбка и опосредованна.
Можно, тем не менее, набросать определенную схему, – благодарение архивам, хранилищу будущих возмездий, наград, переоценок, корректив! Прошлое лишь потому занимает людей, что оно определяет вариантность будущего; от кого зависит выбор оптимального пути – задача иного исследования; закономерность, однако, играет в такого рода выборе наименьшую роль, превалирует субъективный фактор, который есть выражение случайного.
Итак, лето сорок седьмого года на юге американского континента определялось факторами, поразительными по своей неоднозначности, но, тем не менее, завязанными в один узел.
Объективным фактом являлось то, что во время войны против стран «оси» во всех государствах Латинской Америки были легализованы коммунистические партии, разрешены профсоюзы и установлены дипломатические отношения с Советским Союзом, – в этом смысле Трумэн был прав: никакой конфронтации с русскими.
Сразу же после окончания великой битвы рабочие, интеллигенция, крестьяне и студенты поднялись против ужасных условий, как экономических (в первую очередь), так и политических, в которых реализовывалась жизньпоколений.
Причем гнев людей направлен как против местных диктаторов (или же вполне легально избранных президентов), так и против англо-американских монополий.
Консультантом ведущих монополий Севера был Даллес.
В нарушение закона Соединенных Штатов – в пикуему – Аллен Даллес превратил концерн ИТТ и полковника Бэна в свои личныерезидентуры, работавшие по его, Даллеса, заданиям, предварительно скорректированным с семьями Рокфеллеров, Дюпонов и Диллонов – Морганов.
Во время приема в советском посольстве Эухенио Пареда пригласил русского дипломата на встречу с рабочими порта Вальпараисо.
После доклада о жизни в России он вручил советскому атташе рукописные отчеты о работе профсоюзной организации.
По дороге из Вальпараисо в Сантьяго-де-Чили машина русского попала в аварию; папку с материалами заменили другой; назавтра в газетах началось улюлюканье по поводу «русского подстрекательства»; в тот же день президент Гонсалес Видела встретился в загородном гольф-клубе «Морские львы» с генеральным директором ИТТ; вечером было сообщено о разрыве дипломатических отношений с СССР, запрещении коммунистической партии Чили и контроле над профсоюзами.
В знак протеста Эухенио Пареда эмигрировал в Перу; там ему был вручен чек на десять тысяч долларов для лечения сына и предложена работа в системе ИТТ.
По такому же рецепту была проведена комбинацияи в Бразилии; правительство маршала Дутры расторгло дипломатические отношения с Советским Союзом почти одновременно с Чили.
Очередь за Гондурасом, Боливией, Эквадором, Гватемалой, Доминиканской Республикой, Аргентиной.
Предложение Аллена Даллеса, внесенное им на совещании у Трумэна, было принято и включено в программный документ американской делегации; полнейшая победа семьи!
...За день перед очередной встречей с полковником Бэном, вернувшимся из Чили, Аллену позвонил Фрэнк Визнер, старый и верный дружочекпо работе в ОСС, резидент в Стамбуле, Бухаресте и Венгрии, человек достаточно левых убеждений, стоит что-то около восьмидесяти миллионов долларов, поэтому совершенно независим в суждениях; порою его парадоксальность изумляла собеседников, некоторых пугала.
Попыхивая трубкой, Даллес только посмеивался: « Своиимеют право на все; будь он нищим, не знай, где взять денег, чтобы купить жене автомобиль, тогда его следовало бы остерегаться. Своим надо верить и смотреть сквозь пальцы на их шалости. Бойтесь чужих, они опасны».
Он вышел из маленькой ванной на цыпочках, приблизился к кроватке сына; мальчик по-прежнему лежал бледненький, со скрюченными ножками и бессильными ручонками: пальчики худенькие, синие, ноготки совершенно белые, с голубизной, – полиомиелит...
Месяц назад, после пресс-конференции по поводу предстоящей забастовки, к нему, как руководителю профсоюза, подошел седой американец, увешанный фотоаппаратами; вытирая обильный пот на лице и шее, сказал на довольно приличном испанском:
– Сеньор Пареда, а не разрешили бы вы сделать несколько кадров у вас дома? Наших профсоюзных боссов травят за то, что они, мол, слишком шикарно живут, коррупция и все такое прочее... Они поэтому любят, когда мы посещаем их скромные квартиры, какой-никакой, а фотоответ недругам...
– У меня болен ребенок, приятель, – ответил Пареда, – у мальчика... Словом, жена не может никого видеть, у нее плохо... с нервами...
– А что с ребенком?
– Полиомиелит...
– Погодите, так ведь врач в нашем филиале ИТТ пишет докторскую диссертацию на эту тему! Я привезу его к вам...
– Сколько он запросит денег за визит?
– Ничего не запросит, – человек усмехнулся. – Он бессребреник, прекрасный парень, помогает каждому, кто к нему обратится.
Доктор, действительно, был прекрасным человеком, звали его Честер Гиффорд, осматривал мальчика минут сорок, руки добрые, отеческие, сказал, что ребенка надо госпитализировать, пообещал прислать лекарства (через три дня завез сам, от денег, фыркнув, отказался), заметил, что было бы идеально отвезти мальчика в Штаты: «Мы начинаем лечить эту чертову болезнь, правда, гарантировать стопроцентный успех невозможно, но сейчас вопрос в том, чтобы мальчику вернуть речь и движение... Я постараюсь связаться с каким-нибудь благотворительным обществом, денег на лечение нормальный человек не наберет, совершенно астрономическая сумма, попробую написать в профсоюз наших портовиков, черт его знает, возможно, у них есть средства по обмену, но главное – не отчаиваться! Имейте в виду, ваше настроение – гарантия успеха! Вы обязаны быть уверенным в благополучном исходе! Иначе ваша жена может сломаться. Вы отвечаете не только за мальчика, но и за нее, она на пределе».
...А через шесть дней, когда Пареда выходил из портового кафе, его окликнули; он оглянулся, недоумевая; увидел машину, за рулем сидел довольно пожилой, нездорово полный мужчина:
– Это я звал вас, Пареда, я! Я Веласко, из Пуэрто-Монта, у меня к вам дело, садитесь, подвезу, по пути и поговорим.
– Но я вас не знаю...
– А это неважно. Я знаю вас, это хорошо, когда рабочие страны знают своего профсоюзного вожака... Садитесь, садитесь, это по поводу вашего мальчика...
Пареда сел рядом с этим потным, толстым Веласко; тот нажал по газам, – машина, по-козлиному подскочив, резко набрала скорость; в кабине остро запахло бензином.
– Так вот, Пареда, мне поручили передать, что можно легко заработать на лечение мальчика. Стоимость курса – этот блажной доктор из ИТТ получил письмо, мы его прочитали – десять тысяч долларов. Их вам могут вручить в том случае, если вы исполните нашу просьбу.
– Кто это «вы» и что за «просьба»?
– Мы – это мы, а просьба – это просьба. Не хотите – откажитесь, никто не неволит. Просто нам казалось, что вы нуждаетесь в помощи... Всегда хочется помочь своим... Вы ведь не являетесь членом коммунистической партии?
– Остановите машину. Я хочу выйти.
Веласко аккуратно притормозил.
– Пожалуйста, Пареда. Если все-таки решите помочь маленькому – позвоните, телефон просто запомнить, двадцать два, тридцать, сорок один. Попросите меня. У вас есть время на раздумье.
Когда Трумэн пригласил на завтрак группу самых доверенных экспертов, чтобы утвердить позициюамериканской делегации, которая поедет в Рио-де-Жанейро, чтобы понудить все страны континента подписать Межамериканский договор о взаимной помощи, Даллес, как всегда, сел в последний ряд, так, чтобы не выделяться, любил быть «с краю и позади», шутил, что эта позиция выгодна в марафонском беге, легче вырваться вперед на финишной прямой, на трассе целесообразнее идти за лидером, экономя силы для последних секунд, когда решается судьба золота.
Со своего места, возле двери, он прекрасно видел чеканный профиль брата, который сидел рядом с адмиралом Леги, наиболее доверенным человеком Трумэна; какое это счастье, когда есть такой брат, как Джон, – махина, умница, сама доброта; что бы ни происходило в наших семьях, мы сохранили до седин главное, спасающее людей от духовных кризисов, – чувство братства; боже, храни Джона, без него я останусь сиротой в этом мире, совсем один, никому – по-настоящему – кроме него не нужный...
Он внимательно слушал выступавших; слишком много общих рассуждений: «мы за демократию и свободу»; назовите хотя бы одного политика, который хоть раз выступил против свободы и демократии, не надо клясться тем, что очевидно, пустословие; предложения, где предложения, обращенные в будущее?!
Партитуру они с Джоном разобрали заранее: старшиймолчит, ему нецелесообразно выступать открыто, тем более что Трумэн наверняка знает о том, что позавчера состоялась встреча с Эйзенхауэром, главным конкурентом на президентство; все, что скажет Джон, будет подвергнуто сомнению, – не игра ли политических противников?
Однако младшийдолжен выступить; сделать это целесообразнее в самом конце; видимо, речи советников Трумэна будут достаточно бесцветными и аккуратными, надо взорватьспокойствие, пусть в Вашингтоне заговорят о скандале в доме, это пойдет на пользу семье Даллесов; тщательно взвесили все пункты в концепции Черчилля, которой он поделился с Джоном во время ланча на ферме; бульдог – настоящий мудрец, его имя занесено на скрижали при жизни без особых стараний со стороны премьера, жил, как жил, но всегда держался одного, только так и можно.
Пока у власти Трумэн, надо сделать все, чтобы получить такое стратегическое преимущество в противостоянии с русскими, чтобы новый президент – истинный избранник этой страны – мог сесть за стол переговоров с московским диктатором, не повторяя ошибок добротворца Рузвельта.
Через три часа, когда высказались все, кроме Джона Даллеса, младшийподнял руку, в которой была зажата неизменная трубка:
– Разрешите несколько слов, мистер президент?
– Да, да, пожалуйста, Аллен, – кивнул Трумэн, глянув на часы.
Даллес подошел к карте, что висела на стене, и провел трубкой линию от Северного полюса к Южному; пик овала отстоял от Панамского канала примерно на полторы тысячи миль, приближаясь к Филиппинам:
– Наша делегация должна уговорить все американские государства провозгласить эту линию западной границей нашего континента; всякий, кто так или иначе вторгается в эту «зону безопасности», автоматически становится агрессором, против которого обязаны выступить все страны Северной и Южной Америки... А на востоке, – Даллес переместил руку, – мы объявляем о включении в «зону безопасности» всей Гренландии, – он переместил трубку к Дакару, – этой зоны Атлантического океана, разделяющего нас с Африкой, но мы берем акваторию поближе к африканскому континенту и утверждаем свой приоритет над тем же Южным полюсом... Это все. Без такого рода решения конференция в Рио-де-Жанейро не имеет смысла...
Кто-то сразу же возразил:
– Мистер Даллес, нас неминуемо обвинят в экспансионизме!
Даллес, направляясь на свое место, лишь пожал плечами:
– А когда нас в этом не обвиняли?
По залу прошел шорох.
Трумэн поднял неизменный карандаш, зажатый в узкой ладошке:
– Аллен, ваше предложение не пройдет в Рио-де-Жанейро... Наши южные соседи полны уважения к русским из-за их роли в борьбе против нацистов... Если бы на юге зрела конфронтация с русскими – это одно дело... Нет, не пройдет, хоть и заманчиво...
Вернувшись из Белого дома к брату, пообедав и обсудив создавшуюся ситуацию («Ты прекрасно вмазал, Аллен, «мистер желе» не знал, что делать»), Даллес позвонил Макайру:
– Боб, хорошо бы сегодня вместе поужинать... Жду вас в моем клубе.
– Ах, Аллен, у меня сегодняшний вечер занят.
– Допоздна?
– Увы. День рождения родственника, вы же знаете, как трудно уйти шишке, начнутся обиды...
– Хорошо, а как у «мистера шишки» складывается завтрашний день?
– Сейчас я посмотрю записную книжку...
Даллес закрыл ладонью мембрану и тихо сказал брату:
– Ишь, он уже начал смотреть свой блокнотик, чтобы найти для меня время...
Макайр тем временем, пролистав записи на завтра, предложил:
– Часов в девять вечера? Вас это устроит, Аллен?
– Я позвоню вам на работу, – ответил Даллес, – черт его знает, как все сложится завтра, знаете нашу нынешнюю неустойчивость...
– Какая жалость, что не вы директор Центрального разведывательного управления, Аллен... Все-таки, согласитесь, это несправедливо... Я был убежден, что именно вы возглавите нашу организацию...
Даллес вздохнул:
– Вышел в тираж, Боб, кому нужны ветераны, время выдвижения новых людей...
Через два часа Аллен Даллес встретился с полковником Бэном.
Тот выслушал его, поднялся, поинтересовавшись:
– Проводите на аэродром? Я сразу же лечу в Чили, это надо делать самому, работа по душе, вижу серьезный политический резон.
– Хотите, чтобы я уплатил за такси? – Даллес рассмеялся. – Конечно, провожу, дорогой Бэн, мне приятно быть с вами, больше всего ценю в людях ощущение надежности... У вас есть прикидки плана?
Тот кивнул:
– И не одна... У вас действительно нет машины?
– В городе полно такси, зачем? Шофер очень дорог, а сам я плохо вожу машину, жму на акселератор, не ощущаю скорости...
– ИТТ наймет вам двух шоферов, – усмехнулся Бэн, – только согласитесь...
...Нити, связывающие людей, – а все люди планеты так или иначе связаны друг с другом миллиардами незримых, тончайших нитей (торговля, спорт, музыка, кинематограф) – подчас являют собою одну из самых высочайших загадок цивилизации. Проследить за системамитакого рода микронных связей практически невозможно, поскольку их пунктирность слишком зыбка и опосредованна.
Можно, тем не менее, набросать определенную схему, – благодарение архивам, хранилищу будущих возмездий, наград, переоценок, корректив! Прошлое лишь потому занимает людей, что оно определяет вариантность будущего; от кого зависит выбор оптимального пути – задача иного исследования; закономерность, однако, играет в такого рода выборе наименьшую роль, превалирует субъективный фактор, который есть выражение случайного.
Итак, лето сорок седьмого года на юге американского континента определялось факторами, поразительными по своей неоднозначности, но, тем не менее, завязанными в один узел.
Объективным фактом являлось то, что во время войны против стран «оси» во всех государствах Латинской Америки были легализованы коммунистические партии, разрешены профсоюзы и установлены дипломатические отношения с Советским Союзом, – в этом смысле Трумэн был прав: никакой конфронтации с русскими.
Сразу же после окончания великой битвы рабочие, интеллигенция, крестьяне и студенты поднялись против ужасных условий, как экономических (в первую очередь), так и политических, в которых реализовывалась жизньпоколений.
Причем гнев людей направлен как против местных диктаторов (или же вполне легально избранных президентов), так и против англо-американских монополий.
Консультантом ведущих монополий Севера был Даллес.
В нарушение закона Соединенных Штатов – в пикуему – Аллен Даллес превратил концерн ИТТ и полковника Бэна в свои личныерезидентуры, работавшие по его, Даллеса, заданиям, предварительно скорректированным с семьями Рокфеллеров, Дюпонов и Диллонов – Морганов.
Во время приема в советском посольстве Эухенио Пареда пригласил русского дипломата на встречу с рабочими порта Вальпараисо.
После доклада о жизни в России он вручил советскому атташе рукописные отчеты о работе профсоюзной организации.
По дороге из Вальпараисо в Сантьяго-де-Чили машина русского попала в аварию; папку с материалами заменили другой; назавтра в газетах началось улюлюканье по поводу «русского подстрекательства»; в тот же день президент Гонсалес Видела встретился в загородном гольф-клубе «Морские львы» с генеральным директором ИТТ; вечером было сообщено о разрыве дипломатических отношений с СССР, запрещении коммунистической партии Чили и контроле над профсоюзами.
В знак протеста Эухенио Пареда эмигрировал в Перу; там ему был вручен чек на десять тысяч долларов для лечения сына и предложена работа в системе ИТТ.
По такому же рецепту была проведена комбинацияи в Бразилии; правительство маршала Дутры расторгло дипломатические отношения с Советским Союзом почти одновременно с Чили.
Очередь за Гондурасом, Боливией, Эквадором, Гватемалой, Доминиканской Республикой, Аргентиной.
Предложение Аллена Даллеса, внесенное им на совещании у Трумэна, было принято и включено в программный документ американской делегации; полнейшая победа семьи!
...За день перед очередной встречей с полковником Бэном, вернувшимся из Чили, Аллену позвонил Фрэнк Визнер, старый и верный дружочекпо работе в ОСС, резидент в Стамбуле, Бухаресте и Венгрии, человек достаточно левых убеждений, стоит что-то около восьмидесяти миллионов долларов, поэтому совершенно независим в суждениях; порою его парадоксальность изумляла собеседников, некоторых пугала.
Попыхивая трубкой, Даллес только посмеивался: « Своиимеют право на все; будь он нищим, не знай, где взять денег, чтобы купить жене автомобиль, тогда его следовало бы остерегаться. Своим надо верить и смотреть сквозь пальцы на их шалости. Бойтесь чужих, они опасны».