Семенов Юлиан Семенович. Испанский вариант

   - Вполне.
   - У кого есть иные предложения?
   - Позвольте, товарищ комиссар?
   - Пожалуйста.
   - Можно продумать такой вариант Юстас организует вызов Хагена с их базы в посольство, в центр Бургоса. В это время мы своими возможностями по шифру Гейдриха передаем радиограмму Юстасу с просьбой обеспечить доставку Дориана на аэродром и посылаем туда наш самолет из Барселоны, закамуфлированный под <немца>.
   - Хорошее предложение, но так мы погубим Юстаса. Он будет скомпрометирован. Мы должны продумать вариант, по которому Хаген, именно Хаген, передаст Дориана нашим людям... А как последний вариант, самый последний - это ваше предложение серьезно.
   - Каким следует считать предпоследний вариант, товарищ комиссар?
   - Их несколько, предпоследних-то, - ответил начальник управления. Налет на конспиративную квартиру гестапо - то, что предлагает Вольф. Еще я тут подумывал над самым простым делом: Штирлиц увозит Дориана во время налета республиканских самолетов на Бургос. Самое простое дело... Только нужны две абсолютные гарантии. Первая - самолеты туда прорвутся, и вторая - они точно раздолбят гестаповский домик. Но когда я думал обо всех эти предпоследних вариантах, я каждый раз упирался вот еще во что: как Дориан объяснит своим знакомым столь долгое отсутствие? Хотя, - он тяжело усмехнулся, - сначала его надо вытащить, а потом будем ломать голову над легендой его возвращения. Какие еще мнения, товарищи?
   - Разрешите, товарищ комиссар?
   - Пожалуйста...
   Лондон, 1936 __________________________________________________________________________
   На приеме у чрезвычайного и полномочного посла Германии Иоахима фон Риббентропа собрались активисты Англо-германского общества, дипломаты, видные английские и иностранные журналисты, актеры, представители делового мира. Угощали, как всегда на приемах в германском посольстве, вкусной колбасой, отменным бело-розовым окороком и - в огромных количествах лучшим мюнхенским пивом.
   Уго Лерст, встречавший гостей у входа, поклонился Мэри Пейдж, пожал руку Яну Пальма и сказал:
   - Пойдемте, я буду вас знакомить с моими коллегами. Учтите, я никому не говорил, что вы побежденный, я говорил всем, что вы - победитель.
   - Напрасно, - заметил Пальма, - я люблю, когда обо мне говорят правду. Во всяком случае, о моих победах и поражениях в спорте.
   Мэри засмеялась:
   - Не верьте ему, мистер Лерст. Ян не терпит, когда о нем говорят правду. Он страшный честолюбец, он хочет всегда выигрывать.
   - Покажите мне человека, который любит проигрывать, - вздохнул Лерст. - Думаете, я люблю проигрывать?
   Он остановился возле благообразного старикашки и сказал:
   - Мистер Роквон, позвольте представить вам мистера Яна Пальма. Он бриллиантовое перо Риги, пишет и для ваших газет...
   Пальма и Роквон пожали друг другу руки. Лерст пояснил Мэри:
   - Мистер Роквон - один из организаторов журнала <Англо-германское ревю>.
   - А я и не слыхал о таком журнале, - шепнул Ян Мэри так, чтобы его шепот услышал Лерст. - Может быть, я не прав?
   - Я тоже не слыхала.
   - О нем мало кто знает, - улыбнулся Лерст, - а мне бы хотелось, чтобы об этом журнале знало как можно больше людей в Великобритании.
   - Да, подпольный журнал в Лондоне пока еще не в моде. Впрочем, кто знает, что будет через год-другой.
   - Я хочу познакомить вас с мистером Риббентропом, - сказал Лерст и подвел Пальма и Мэри к послу.
   Риббентроп был одет в строгий черный костюм. В петличке поблескивал маленький золотой значок члена партии.
   - Господин посол, - сказал Лерст, - позвольте представить вам друга Германии, журналиста Яна Пальма.
   - Рад видеть вас, мистер Пальма.
   - Очень рад видеть вас, господин посол.
   - Мисс Мэри Пейдж, - сказал Лерст, представляя подругу Яна.
   - Здравствуйте, мисс Пейдж. Как приятно, что вы нашли время посетить нас.
   - Мисс Пейдж, - пояснил Лерст, - не только любит спорт, не только великолепно поет о спорте, но и представляет собой класс английских болельщиц в спорте.
   Мэри поправила Лерста:
   - Это не класс, это сословие.
   - Вероятно, мисс Пейдж увлекается не только спортом и пением, заметил Риббентроп, - но и общественными науками. Различать класс и сословие - удел философов и социологов, но отнюдь не очаровательных женщин.
   - В наш век, - ответила Мэри, - женщины все больше и больше тяготеют к политике. Ничего не поделаешь - это теперь модно.
   Риббентроп развел руками:
   - Что же делать мужчине? Вероятно, долг рыцаря - уступить место женщине.
   Пальма хмыкнул:
   - Если мы пустим женщин в политику и уступим им место, господин посол, нам будет очень трудно жить дальше. Начнется худшая форма либерального вандализма.
   - Я думаю, - сказал Риббентроп, - что вандализм нам грозит отнюдь не от прекрасных дам. Я думаю, что варварство грозит нам со стороны тех мужчин и женщин, которые живут восточнее Лондона, Берлина и - в определенной мере - Варшавы.
   К Риббентропу подошел лорд Редсдейл - сухой, словно бы мумифицированный старик.
   - Добрый вечер, милорд, - сказал Риббентроп, шагнув навстречу Редсдейлу. - Я рад, что вы нашли возможность посетить нас.
   - Добрый вечер, мистер Риббентроп, я всегда посещаю и буду посещать те места, где собираются люди, симпатичные мне и разделяющие мои взгляды.
   Редсдейл посмотрел на Яна и полувопросительно сказал:
   - Вы сын старого Пальма?
   - Да, сэр.
   - Это вы временами пишете для <Пост>?
   - Да, сэр.
   - У вас воистину бриллиантовое перо.
   - Благодарю вас, сэр, но пока что я считаю его железным.
   - Ну, уж позвольте мне давать оценку вашей работе, - сказал Редсдейл, - и запомните, что я не люблю делать комплименты. Впрочем, вы не женщина, вы в них не нуждаетесь. Надеюсь также, что вы и не гомосексуалист, посему не нуждаетесь в них, как дурной мужчина.
   Риббентроп смущенно отвел глаза, а Мэри рассмеялась. Это спасло положение.
   - Мы сейчас дискутировали проблему, - продолжил Риббентроп, - о том, кто угрожает цивилизации. Мистер Пальма считает прекрасных дам главной угрозой прогрессу. А я полагаю, что главная угроза - это Восток, и в данном случае я солидарен с мистером Киплингом: <Запад есть Запад, Восток есть Восток, но вместе им не сойтись>.
   - Как вам сказать, - ответил Редсдейл, - сойтись можно. У нас стало модным забывать традиции <Эмпайр ментелити>, традиции имперского самосознания... А ведь в этом мы где-то близки к Востоку, я бы даже конкретизировал - к Китаю. Я анализировал философию китайской императорской власти. Заметьте, Китай называет себя <Срединным царством> и все земли вокруг считает своими владениями. Земли за Амуром и в сторону южных морей - это владения, которые должны принадлежать Китаю, а весь остальной мир - владения, которые могут стать Китаем.
   Риббентроп заметил:
   - С сожалением должен констатировать, что в Великобритании, в стране, к которой я отношусь с глубочайшим уважением, совершенно не знают о благородных целях фюрера Германии Адольфа Гитлера и принятой им на себя миссии по спасению западной цивилизации.
   Пальма сказал:
   - Господин посол, по-моему, в Англии не дают себе отчета в том, что расовая теория господина Гитлера в общем-то не противоречит основным принципам британской имперской политики в колониях...
   Риббентроп обернулся к лорду Редсдейлу:
   - Вот такие люди должны пропагандировать идеи англо-саксонской и арийской общности.
   - Господин посол, - Редсдейл пожевал губами, - мистер Пальма воистину блистательный журналист, и я не вижу более подходящей фигуры на пост ведущего политического обозревателя <Англо-германского ревю>.
   - Милорд, я латыш...
   - Дело защиты Европы от большевизма - общее дело всех народов континента... Латыш, представляющий страну, отделившуюся от красных, должен быть рыцарем нашей идеи...
   Ян растерянно посмотрел на Мэри, и она, улыбнувшись, чуть заметно кивнула ему головой.
   - Я польщен, - сказал Ян, - но...
   Риббентроп заключил:
   - Давайте без всяких <но>. Хотя по-английски <но> звучит <бат>, и в этом есть элемент фонетической незавершенности, <абер> произносится более категорично, рвуще, я бы просил исключить <абер> из вашего ответа.
   - Мне трудно быть одном в совершенно новом для меня журнале: на кого мне там опираться, кто будет питать меня идеями? Кто сможет предложить мне британский вариант мыслей мистера Гитлера? С моей точки зрения, журнал должен быть не органом германского посольства, а органом друзей англо-германского сближения, этой серьезной и, с моей точки зрения, перспективной идеи.
   Редсдейл достал свою карточку и написал дату: <17 июля 1936 года>.
   - В пятницу мы собираемся у леди Астор в Клайвдене, приезжайте туда...
   В Клайвдене, в цитадели той части консервативной партии Великобритании, которая шла с Чемберленом за <умиротворение и крестовый поход против большевизма>, в замке у леди Астор, владелицы нескольких газет и журналов, держательницы многомиллионных акций, собрался узкий круг ее друзей.
   Редсдейл, наблюдая за партией в гольф, неторопливо шел по огромному, гладко подстриженному лугу к замку, беседуя с Пальма:
   - Я скажу вам, Ян, что привлекает меня в этом молодом, необузданном, в чем-то хамском, а в чем-то героическом движении национал-социалистов во главе с Гитлером. С моей точки зрения, само название их партии национал-социалистская - несет в себе известный вызов практике, каждодневной практике канцлера Гитлера. Я бы не примирился ни с национализмом, ни с социализмом в Германии. И тем не менее я не только примирился с национал-социализмом в Германии, я приветствую это движение. Мой друг и противник Черчилль не хочет понять главного: дети любят играть в странные игры со звучными названиями. Молодое движение, победившее в Германии коммунистов и социал-демократов, сейчас играет в эти взрослые игры с детским названием. Нам нужно держать руку на пульсе этой игры. Когда ребенок повзрослеет и захочет вместо лука взять охотничье ружье, мы, взрослые, должны подготовить ему верную мишень.
   - Я понимаю вас, милорд, - сказал Пальма. - Меня только волнует чересчур игривый характер ребенка. Дитя, стрелявшее из лука во все стороны, может точно так же стрелять из ружья, когда повзрослеет... Я уж не говорю о гаубицах...
   - Опасения правомочные, - согласился Редсдейл. - Правомочные, если мы не будем работать с этим движением и если мы не поможем движению крепко стать на ноги и осознать свое единство с нашей цивилизацией. Если бы в Германии к власти пришел человек по фамилии... я путаюсь всегда в немецких фамилиях... Господи, да с любой фамилией! И если бы этот человек исповедовал национальный коммунизм или коммунистический интернационализм, но при этом своим главным врагом он называл бы Москву, я бы аплодировал этому движению и старался бы ему всемерно помочь. Надеюсь, вы понимаете, что по своей воле я никогда не сяду за один стол с мистером Гитлером... Это недоучившийся ефрейтор, нувориш без каких-либо устоявшихся моральных принципов... Да и потом он просто дурно воспитан. Но поскольку своим главным врагом он называет Москву, а Москва - это наш главный враг, как я могу не поддерживать Гитлера?
   - Я понимаю вас, милорд.
   - Я знаю, обо мне шепчутся по углам, - продолжал Редсдейл. - Я знаю, меня называют английским нацистом. Пусть. Наши личные интересы преходящи, интересы Британии незыблемы. Когда-нибудь потомки поблагодарят меня за то, что я стойко переносил оскорбления в прессе, и за то, что я был так спокоен по отношению к тем, кто не понимал моей позиции. Все определяет в нашей жизни будущее, а никто так верно не знает цену будущему, как старики, которым осталось мало времени на этой суматошной земле.
   Редсдейл подвел Яна к группе молодых мужчин:
   - Господа, позвольте представить вам Яна Пальма. Да-да, это сын того латышского Пальма, который был здесь послом. Молодой Пальма назначен политическим обозревателем журнала <Англо-германское ревю>.
   Ян пожал всем руки.
   - Дик Джоун.
   - Очень приятно. Пальма.
   - Майкл Фугер.
   - Очень приятно. Пальма.
   - Дхозеф Коуэлл.
   - Очень приятно. Пальма.
   - Пойдемте, господа, - сказал лорд, - сейчас леди Астор покажет нам занятный сеанс спиритизма. Она увлечена одним прозорливцем.
   Редсдейл пояснил Яну, пока они шли по большой каменной террасе в римском стиле:
   - Фугер и Коуэлл связаны с Руром, они часто бывают в Берлине, могут помочь вам в контактах с серьезными людьми рейха, которые отвечают за промышленность Германии. Мистер Джоун близок к премьер-министру, вам следует прибегать к его помощи лишь в исключительных случаях...
   ...В темной комнате, уставленной старинной, нарочито грубой черной мебелью, сухонькая леди Астор, единственная женщина среди стариков и спортивного кроя юношей, сидела во главе овального стола. Рядом с ней был мальчик лет тринадцати. Лицо у него было синюшное, нездорово-одутловатое. Мальчик был мал ростом. Руки совсем еще детские, в ямочках, припухлые.
   Прежде всего Пальма увидел эти маленькие детские пухлые руки, лежавшие на громадном блюде посреди расчерченного мелом стола.
   - Я чувствую, - говорил мальчик, широко открыв глаза, - я чувствую тебя. Кто ты? Войди в меня и скажи всем. Кто ты? Войди в меня и скажи всем. Ну? - Он обернулся к леди Астор. - Ну, - беспомощно спросил он окружающих, - вы чувствуете? Вот он поднимается. Вы видите его? У него сильное, спокойное лицо. Смотрите все! Семь, тринадцать, семь, одиннадцать, семь! Вы видите Ричарда. Смотрите на него. Перед вами не слепок с Ричарда Львиное Сердце, а он сам, наш Ричард. Слушайте, что он говорит.
   - Я слышу, - сказала леди Астор, - я слышу, мой мальчик, я слышу его. Вы слышите, что он говорит? <Туда! Смотрите туда, - говорит он, - бойтесь того и бойтесь его так, как я вам это скажу сейчас>.
   Ян наклонился к лорду Редсдейлу и шепнул:
   - У дитяти была истеричная няня?
   - Ничего, истеризм полезен Британии, в определенных, конечно, дозах.
   - <Бойся Рима>, - слышу я! - продолжал говорить мальчик. - Бойся Третьего Рима. Слышите, вы все? Бойтесь Третьего Рима. Где он? - спросил мальчик, и вдруг руки его стали конвульсивно сжиматься в кулаки, и перестали они быть детскими. - Вот Третий Рим - смотрите, там Третий Рим, слышите вы меня? Слышите, все?
   - Россия - Третий Рим, - тихо сказала леди Астор, взяла правую руку мальчика в свои морщинистые, веснушчатые руки, поднесла к лицу и поцеловала.
   (<Германия всегда будет рассматриваться как основной центр
   западного мира при отражении большевистского натиска. Я вовсе не
   считаю это отрадной миссией, а рассматриваю как обстоятельство,
   усложняющее и обременяющее жизнь нашего народа, которое, к сожалению,
   обусловлено нашим неудачным географическим положением в Европе. Но мы
   не можем уйти в этом отношении от судьбы.
   Наше политическое положение обусловливается следующими
   моментами.
   В Европе имеются лишь два государства, которые серьезно могут
   противостоять большевизму, - это Германия и Италия. Что касается
   остальных стран, то одни оказались разложенными вследствие
   демократических форм жизни, зараженными марксистской идеологией и
   поэтому в ближайшее время рухнут сами по себе, а во главе других
   стоят авторитарные правительства, прочность которых определяется
   единственно военной силой, а это означает, что они, будучи
   вынужденными поддерживать свое господство внутри страны лишь с
   помощью средств насилия, не в состоянии использовать эти средства для
   обеспечения внешнеполитических интересов государства. Все эти страны
   никогда не будут в состоянии вести войну против Советской России с
   видами на успех.
   И вообще, кроме Германии и Италии, только Японию можно считать
   силой, способной противостоять мировой угрозе.
   В задачи настоящего меморандума не входит предсказание того,
   когда нынешнее шаткое положение в Европе перейдет в открытый кризис.
   Я хочу лишь выразить в данных строках мое убеждение, что этого
   кризиса невозможно избежать, ибо он обязательно наступит, и что
   Германия обязана всеми силами и средствами обеспечить свое
   существование перед лицом этой катастрофы, защитить себя, и что из
   этой неотвратимой перспективы вытекает ряд выводов, касающихся
   важнейших задач, когда-либо стоявших перед нашим народом. Ибо победа
   большевизма над Германией привела бы не к чему-либо вроде
   Версальского договора, а к окончательному уничтожению и истреблению
   германской нации.
   Невозможно предвидеть всех последствий такой катастрофы. И
   вообще густонаселенной Западной Европе (включая Германию) пришлось бы
   пережить в результате победы большевизма, пожалуй, самую страшную
   социальную катастрофу, какой никогда не переживало человечество со
   времени гибели античных государств...
   Я ставлю следующие задачи:
   1) через четыре года мы должны иметь боеспособную армию,
   2) через четыре года экономика Германии должна быть готова к
   войне>.)
   (Из меморандума Гитлера.)
   Москва, 1938, 6 апреля, 13 час. 39 мин. __________________________________________________________________________
   <Ю с т а с у. Вам надлежит сообщить о вылете самолета из Берлина
   Вольфу и проследить за тем, чтобы Хаген передал Дориана тем людям,
   которые прилетят за ним из Берлина. Это будет наша операция.
   Ц е н т р>.
   <С о в к о н с у л ь с т в о в Б а р с е л о н е. И в а н у.
   Подготовьте экипаж из двух антифашистов-немцев для полета в Бургос.
   Подробный инструктаж получите с Марком, отправленным к вам для
   руководства операцией. Самолет должен быть немецким. Экипажу с
   аэродрома не отлучаться. Ц е н т р>.
   <Б е р л и н. Л у и з е. Вам надлежит выяснить, когда и кто
   готовит к вылету самолеты Гейдриха, совершающие рейсы на Бургос с
   аэродрома Темпельхоф. По выяснении немедленно сообщить Фридриху.
   Ц е н т р>.
   <М а д р и д. С т е п а н у. Вам поручается возглавить звено
   истребителей для выполнения специального задания. Согласуйте операцию
   с республиканскими ВВС. Главная задача: сбить немецкий самолет,
   который будет следовать из Берлина в Бургос. Д и р е к т о р>.
   <М а д р и д. С т и в у. Просьба установить местонахождение Мэри
   Пейдж. По нашим последним данным, она находится в Лиссабоне, отель
   <Эксельсиор>. Ц е н т р>.
   <П а р и ж. Л у и Ж а н у. Вам следует подготовить место в
   частном госпитале, где содержатся больные инфекционной желтухой.
   Палата должна быть отдельной. По нашему сигналу запишите там больного
   под фамилией Пальма. Дальнейшие указания получите от Жюля.
   Ц е н т р>.
   Советская разведка начала операцию по спасению Дориана - Яна Пальма. Подчас и не ведая о том, разные люди начали работу, конечная цель которой сводилась к тому, чтобы в течение ближайших суток организовать вывоз Пальма в Париж, где он будет помещен в госпиталь, а оттуда, <когда ему станет лучше>, он даст телеграмму в Лиссабон, Ригу и Лондон о причинах своей задержки - невольной и оправданной со всех точек зрения.
   Берлин, 1938, 6 апреля, 13 час. 43 мин. __________________________________________________________________________
   Гейдрих позвонил Шелленбергу.
   - Вальтер, - сказал он, - мне что-то не хочется везти к нам латыша самолетом. Может быть, целесообразнее отправить его морем, а? Зайдите ко мне, Вальтер, побеседуем.
   Помощник Гейдриха по политической разведке Шелленберг был красив и молод. Ему только что исполнилось двадцать семь лет, но <у этого мальчика - голова седого мыслителя> - так говорил о нем рейхсфюрер. Поэтому Гейдрих, нашедший Шелленберга в университете и приведший его в разведку, любил оттачивать концепцию той или иной своей идеи в спорах с помощником. На этот раз они спорили недолго.
   - Вы не правы... Везти его мимо Британии целых пять дней, учитывая нрав Бискайского залива, нецелесообразно, - сказал Шелленберг. - Он странный, медлительный парень, а я боюсь медлительных латышей в море.
   - Почему?
   - Тут уж мне подсказывает интуиция, - улыбнулся Шелленберг. - Если что-либо произойдет с самолетом - шансов спастись никаких: они летят над горами, а случись что на море...
   - Можно дать приказ убрать его в случае опасности.
   - Эту возможность я как-то упустил, - рассмеялся Шелленберг, видимо, из жадности: полученную вещь так обидно терять...
   - В общем, надо его вывозить оттуда если не сегодня, то завтра: я очень боюсь, что англичане и латыши поднимут визг, и тогда нам придется долго и нудно беседовать с Риббентропом - он будет требовать доказательств. Он не хочет ссориться с иностранцами. Как будто я хочу этого...
   - Хаген прислал радиограмму, что латыш плох и везти его сейчас невозможно.
   - Это ерунда. Пусть продолжает болеть в каюте...
   - В порт мы его повезем на машине?
   - Ничего страшного. Дадут снотворного... Он проснется на море - это хорошая прогулка.
   - Можно дать приказ шифровальщикам?
   - Да. Пусть он подышит морским воздухом.
   - Я выясню, какие суда стоят в портах Испании, группенфюрер.
   - Вы дьявол, Шелленберг... Вы опрокидываете мое предложение... Мы потеряем шесть дней, пока отправим туда наше судно. С первым попавшимся отправлять его глупо, вы правы...
   - Почему? Пусть его везут пятеро-шестеро наших... Им дадут большую каюту, и все.
   - Нет. Нам тогда придется входить в контакт с ведомством морских торговцев: вдруг они завернут корабль в другой порт? В Британию, например, бункероваться?
   - Значит, самолет? - спросил Шелленберг.
   - Какой-то вы сегодня вялый и неконструктивный. Я хотел спора, а вы играете в поддавки.
   - Просто меня мучит изжога, - мягко улыбнулся Шелленберг, - поэтому я так вял. Надо проверить поджелудочную железу: меня очень мучит изжога.
   - При чем тут поджелудочная железа? - поморщился Гейдрих. - Вы хитрый и умный, даже когда вялый и с изжогой. Кто, кстати, готовит материалы о <лондонском периоде> Пальма?
   Лондон, 1936 __________________________________________________________________________
   На следующий день после выхода журнала, редактируемого Пальма, шеф британской контрразведки генерал Гортон пригласил на завтрак Гэса Петериса, переведенного из Индии в здешнее латышское посольство советником. Гортон, имевший визитную карточку генерала в отставке, часто завтракал с дипломатами - он предпочитал личные контакты и в серьезных делах, особенно поначалу, когда они только завязывались, никогда не доверял сотрудникам, особенно молодым. <Своим чрезмерным старанием, подозрительностью и желанием принести мне в зубах информацию, - говаривал Гортон, - и не просто информацию, а обязательно написанную и подписанную собеседником, они крушат все окрест себя, как слоны, в лавке. Агент должен быть окружен уважительной любовью и доверием, а они сверлят его глазами и пытаются ловить на мелочах: не перевербован ли. Я пять лет лелеял одного актера, это очень ценная находка - известный актер, который дружит с нами. Стоило мне поручить во время каникул беседу с ним моим мальчикам - и я потерял агента. Он мне потом объяснил, что его заставили писать свои впечатления и требовали назвать имена тех леди, с которыми он спит...>
   С Петерисом генерал познакомился через полгода после того, как тот перевелся в Лондон. Неторопливо присматривался к нему; понял здоровое честолюбие умного молодого дипломата и сошелся с ним легко, чувствуя, что Петерис относится к числу тех, кто никогда не изменит присяге, но всегда поможет тем, кто - встречно - может оказать содействие: не столько в карьере, сколько в деле, ибо Петерис понимал, что лишь дело может выдвинуть его в первые ряды, дело, а никак не попытки <сделать карьеру>.
   - Послушайте, Гэс, - спросил Гортон, - вы хорошо помните Яна Пальма?
   - Да, генерал. Мы вместе учились в университете.
   - Что вы можете сказать об этом человеке?
   - Ничего плохого, кроме того, что мы вместе учились.
   Гортон улыбнулся:
   - Хороший ответ. Я бы просил, если это не противоречит вашему пониманию чести, проанализировать его пламенную дружбу с германским посольством, с Уго Лерстом и с мистером Риббентропом.
   - Надеюсь, никаких конкретных подозрений у вас нет?
   - А как вам кажется?
   - Мне кажется, их не должно быть. Мы, во всяком случае, верим ему.
   - Я рад... Ну а если?
   - Я хотел бы отвести возможные <если>.
   - Это похвально, - кивнул головой генерал, - мне нравится, как вы оберегаете честь вашего друга.
   - Товарища, - поправил его Петерис.
   Генерал внимательно посмотрел на Петериса:
   - Да, товарища. Я понимаю. Простите мою неточность. Впрочем, кто знает, где грань между понятиями товарищества и дружбы?
   - Грань очевидна, - ответил Петерис, - она зрима. Я не мог быть другом мистера Пальма, потому что он играл в оппозицию, посещал дискуссионный кружок, а мне это всегда претило.
   - Я знаю об этом. Нет ничего дурного во внимательном изучении марксизма. Правда, лучше это делать в индивидуальном порядке, нежели коллективно.
   - Я тоже так думаю. Я читал и Маркса, и Энгельса, и Ленина. Должен сказать, что манера их мышления кажется мне чересчур прямолинейной, с одной стороны, и слишком заумной - с другой.
   Гортон улыбнулся:
   - Вы оригинальны в своем воззрении, потому что миллионов восемьсот, симпатизирующих марксизму и Ленину, сейчас придерживаются противоположной точки зрения. Это учение кажется им понятным, перспективным и подсказывающим выход вашему поколению.
   - Мистер Гитлер занят этой же проблемой...
   - Как вам ответить? - закурив, протянул Гортон. - Мистер Гитлер, по-моему, значительно больший прагматик, и он совершенно не интеллектуален в нашем понимании этого слова. Это и хорошо и плохо... Так вот, я попросил бы вас каким-нибудь образом ознакомиться с той работой, которую Ян Пальма проводит в журнале <Англо-германское ревю>. Журнал стал, если вы заметили, популярным, его охотно покупают. Продумайте, пожалуйста, какова - я бы сформулировал так - подкладка дружбы Пальма с Лерстом и Риббентропом.