Семенов Юлиан Семенович. Испанский вариант

   - Это интересно, - сказал Вольф.
   - Хотя очень рискованно, - добавил Штирлиц.
   - Но мы же здесь занимаемся не классическим балетом, - сказал Ян.
   - Кстати, о балете, - сказал Вольф, передавая Яну плоскую маленькую коробочку, похожую на жевательную резинку. - Это новая шифровальная таблица. На всякий случай... Если тебе придется связываться с центром непосредственно - выйдешь своим шифром.
   Ян сунул таблицу в карман.
   - Нет, - улыбнулся Штирлиц, - так дело не пойдет. Сделай себе какой-нибудь тайник, хотя при обыске это мало спасает.
   - Ладно, - поморщился Ян, - как это у вас говорят, <кривая вывезет>? Юстас, а помнишь того летчика, который болтал о <мессере> на приеме?
   - Это было еще до твоего ранения?
   - Конечно.
   - У тебя хорошая память...
   - Журналистская, - скромно ответил Ян, - а вообще чаще хвали меня - я это люблю... Что из себя представляет этот Манцер?
   - Подонок. Есть такая категория людей - <сильные подонки>.
   - Я сейчас попробую, - сказал Ян, - нарисовать вам его психологический портрет. Если вы согласитесь со мной - тогда мы, можно считать, выиграли партию...
   - Рисуй, - согласился Вольф.
   - Юстас говорит - <сильный подонок>. Это хорошо, что он сильный подонок. Такие разваливаются еще скорее, чем подонки обыкновенные. Сильный, чувствуя, что он теряет - а сильному всегда есть что терять, пойдет на любое предательство, лишь бы сохранить те блага, которых он добился силой.
   Штирлиц лег на теплую землю, поросшую густой травой, и закинул руки за голову.
   - Продолжай, - сказал он. - Твое предложение любопытно. Только сделай сноску на то, что я превратил Манцера в своего друга - он стал осведомителем СД. После того приема у Кессельринга.
   - Он легко пошел на это? - спросил Вольф.
   - Как дитя.
   - Тем более я прав, - сказал Ян. - Офицерский корпус, кодекс чести, нелюбовь армии к СС - он имел право послать тебя в задницу. И Рихтгофен поддержал бы его. Значит, либо он ищет приключений и ему льстит возможность узнать то, что не дано знать другим, либо он чем-то скомпрометирован - сильнее, чем той трепотней на приеме.
   - Это все? - спросил Штирлиц, не поднимаясь с земли. - Если все, тогда твой психологический портрет неполон. Он еще может быть истым наци, убежденным наци, поэтому он так легко дал согласие быть другом СД. Эту возможность ты отвергаешь?
   - Но ты же сам слышал, как он говорил о рейхе: <Налоги выжимают скорости>.
   - Это ерунда, - заметил Вольф. - Он говорил правду. Он из их элиты, ему можно говорить правду, и даже подшучивать над рейхом ему дозволено.
   - В отношении элиты сложнее, - сказал Штирлиц. - Его отец коммерсант, связанный с иностранными фирмами. Таких в рейхе не любят...
   - Вот ты и ответил за меня, - улыбнулся Ян, - ты сам не заметил, как дал ответ вместо меня.
   - Наверное, все-таки заметил, - сказал Вольф. - Юстас человек зоркий.
   - Ну хорошо, - как бы продолжая рассуждать сам с собой, сказал Штирлиц, - ну, допустим, мы раскопаем что-либо на папу Манцера... А как себя поведет сын?
   - Апостолы и те отрекались, а этот - отнюдь не апостол, - сказал Вольф.
   - Я смогу через моих швейцарских коллег-газетчиков организовать кое-что для Манцера, - сказал Ян.
   Штирлиц поднялся с земли, потянулся и предложил:
   - Ладно, пошли ловить рыбу, сейчас будет хороший жор, солнце садится.
   ...Вернувшись с рыбалки, Штирлиц заглянул к Хагену и сказал ему:
   - Послушайте, приятель, я давно хотел спросить: помните, на приеме у Кессельринга я зацепил болтуна-летчика? Я вам еще тогда показал его и попросил обратить внимание. Помните? Манцер.
   Штирлиц знал болезненное самолюбие Хагена, и он умел бить в точку, когда имел с ним дело.
   - Помню, - ответил тот, - а что?
   - Ничего. Ровным счетом ничего. Поступили сигналы, что он в последнее время много пьет - всего навсего. Я замотался со своими делами, а если у вас есть время и возможность - поглядите за ним. А потом посидим над его делом - вместе. Нет?
   <П а р т а й г е н о с с е Л е р с т!
   Проведенная мною работа дает возможность обратить Ваше внимание
   на подполковника В. Манцера. Несдержанность в разговорах и частые
   пьянки заставляют меня просить вашей санкции на установление
   наружного наблюдения за указанным выше военнослужащим.
   Хайль Гитлер!
   В а ш Х а г е н>.
   Штирлиц посмотрел эту записку перед тем, как Хаген решил нести ее Лерсту.
   - Разумно, - сказал он. - Очень разумно. Проверка никогда еще и никому не мешала. Правда, Лерст может спросить о фактах. У вас их нет, кроме моих сигналов. Могли бы, кстати, указать, что я вам подал идею. Ладно, ладно, не дуйтесь... Я щедрый. Мне эти игры уже порядком надоели... Не окажитесь только слишком ретивым - это так же плохо, как быть тюрей.
   Он умел говорить с людьми, этот Штирлиц. Он играл партию точно и беспроигрышно.
   Хаген, как и рассчитывал Штирлиц, решил продолжить свои наблюдения, не подключая аппарат местного гестапо. Этого только и надо было Штирлицу. Ему надо было оставить Манцера без наблюдения еще две-три недели.
   (<Военно-экономические мероприятия можно сохранить в тайне
   созданием видимости производства обычного военного имущества. Планы
   производства на случай войны нужно будет доводить только до офицеров
   военной экономики. Они будут подсудны военному трибуналу за
   разглашение военной тайны>.
   Из памятной записки <И.-Г. Фарбениндустри>
   <Милитаризация экономики> от марта 1935 г.)
   <В о л ь ф у. Санкционируем операцию с летчиком. Ц е н т р>.
   Бургос, 1938, 5 августа __________________________________________________________________________
   ...Вода в бассейне была то голубой, то зеленой, и в этой сине-зеленой воде плавали Мэри Пейдж и Пальма.
   - А голова совсем не болит, милый? Я не могу спокойно видеть этот твой шрам. Или же все болит?
   - Разваливается, когда я не встречаю тебя больше двух дней.
   - Славу богу, что ты не сказал: <Разваливается, как только я тебя вижу>.
   - Эти слова - удел супружества, а мы с тобой свободны в любви, как парламентарии.
   - Ненавижу слово <супружество>.
   Пальма засмеялся:
   - Что, опошлили идею?
   Вокруг них плавали люди, видимо, все добрые знакомые Яна, потому что он перешучивался почти с каждым и ловил завистливые взгляды: женщины здесь, особенно такие, как Мэри, были в редкость.
   - Где мы будем сегодня вечером? - спросила Мэри.
   - Я живу на первом этаже, и занавески у меня тюлевые, а испанские дети ужасно любопытны. А я тебя так долго не видел: целых восемь часов. Поэтому у детей будет достаточно пищи для любопытства.
   - А я живу на втором этаже, гардины тежелые, темные, барские. Мне жаль бедных испанских детей, мы лишаем их пищи для любопытства.
   - До вечера.
   - Я жду тебя. Ты сейчас далеко?
   - Нет. Недалеко. В пределах Испании...
   ...Пальма остановил машину около входа в бар и в дверях замешкался, столкнувшись лицом к лицу с толстым человеком, судя по костюму и перстням - торговцем.
   В дальнем углу сидел Вольф, одетый, как и Ян, в полувоенную форму иностранных журналистов при штабе Франко. На левом нагрудном кармане был прикреплен черный металлический значок: <Военный корреспондент>.
   За столиком, рядом с Вольфом, сидел подполковник из <Кондора> - Вилли Манцер.
   - Хэлло, Вилли, - сказал Пальма. - Хэлло, сэр, - кивнул он Вольфу. Послушайте, Вилли, - весело спросил Ян, - вашего папу зовут Густав? Густав Адольф Манцер?
   - Именно так зовут моего папу, - ответил летчик и хотел было выпить коньяк.
   Ян остановил его руку:
   - Ваш папа деранул в Швейцарию.
   - Тише, - сказал Вольф, - тише, коллега... Вы подведете парня. Я не решался ему об этом сказать.
   - Что? Что! Что?! - спросил Вилли, сразу же переходя на шепот.
   - Ваш папа владел парфюмерным магазином во Франкфурте-на Майне?
   - Да.
   - Мне только что прислали швейцарские газеты - мы их получаем через Лондон. Вот смотрите. Ваши из гестапо, видимо, получат их завтра.
   Вилли развернул газету <Бернские новости>. На второй полосе был напечатан портрет его отца. Сверху крупным шрифтом набрано: <Я не хочу нацизма, я хочу свободы>. Манцер два раза прочитал статью, потом протер глаза и сказал:
   - Бред какой-то!
   - А при чем здесь вы? - удивился Ян. - Папа сбежал, ну и черт с ним. Вы воюете, вы делаете свое благородное дело.
   - За такого папу, - сказал Вольф, - с этого славного немецкого парня сдерут кожу. Вы не знаете, как это делается у него на родине.
   - А если я сейчас пойду и заявлю первым? - спросил Вилли.
   - По-моему, это будет очень правильно, - сказал Ян, - и по-рыцарски.
   - Вас с первым же самолетом отправят в Берлин, - сказал Вольф. - А там - в концлагерь.
   - Вы думаете? - спросил Вилли растерянно.
   - А вы? - спросил Вольф.
   - Да ну, какая ерунда! - сказал Ян.
   - Нет, не ерунда, - сказал Вилли.
   - Пропуск на аэродром у вас есть? - спросил Вольф.
   - Чего ему не хватало дома?! - бормотал Вилли. - Это все бабы! После того как умерла мама, он совсем спятил! Я так и знал, что он выкинет какую-нибудь гадость! Это же конец мне! Конец!
   - Пропуск у вас на аэродром есть? - повторил Вольф.
   - Я не долечу до Франции.
   - Долетите до Мадрида.
   - Там красные.
   - С новым самолетом вас примут красные, белые и зеленые.
   - Они собьют меня, когда я буду подлетать к Мадриду. Высоко в небе с нашими скоростями они меня не достанут, а когда я пойду на посадку, они пристрелят меня.
   - Значит, пропуск у вас есть? - еще раз спросил Вольф. - И вы можете вылететь сразу?
   - Это трудно, но выхода другого нет, наверное.
   - Протащите меня с собой на аэродром, - сказал Вольф, - моим американским читателям будет интересно прочесть этот скандальный репортаж, а потом я вас сведу с папой в Швейцарии. - И он открыл свою папку - там лежала ракетница. - Здесь красная ракета, с ней мы с вами сядем в Мадриде.
   - А может быть, я дотяну до Франции?
   - Вряд ли, - сказал Вальтер.
   - Почему? В общем-то можно, - сказал Ян, - хотя рискованно: все решают метры.
   Вольф поднялся и сказал:
   - Сейчас я вернусь.
   - Куда он? - нервно спросил Вилли.
   - А черт его знает.
   - Чей он?
   - Американец. Набит деньгами, с ним не соскучитесь...
   Вольф вышел из бара и подошел к газетному киоску. Он купил все английские и французские газеты. Никаких сообщений о сбежавшем Манцере-отце не было. Ожидая сдачи, Вольф яростно почесал затылок, и это увидел сидевший в машине Штирлиц.
   Вольф вернулся в бар, подсел к столику и бросил на стол газеты.
   - Пока все спокойно, - сказал он, - может быть, эта газета сюда и не дойдет.
   - Все равно они узнают, - сказал Вилли. - Не сейчас - так ночью, не ночью - так утром.
   - Э, ерунда, - сказал Ян, - я готов за вас поручиться перед Рихтгофеном.
   - При чем тут Рихтгофен?! Все будут решать Лерст, Штирлиц или Хаген.
   В бар вошел Штирлиц, и Вольф заметил, как Манцер весь сжался.
   Штирлиц подошел к их столику, пожал руку Пальма, сухо поклонился Вольфу и подчеркнуто доброжелательно похлопал по плечу Манцера.
   - У вас сегодня нет вылета, браток? - мимоходом спросил он.
   - Нет, - ответил Манцер, - а что?
   - Да ничего, просто я интересуюсь. Пожалуйста, загляните ко мне после обеда. Ладно? Я буду ждать вас к трем часам...
   - В посольстве? - тихо спросил Манцер.
   - Нет. Ждите меня на аэродроме... Сегодня, кстати, когда уходят транспортные <юнкерсы> в Берлин?
   - В шесть часов, - еще тише ответил Манцер. - Или в семь, я забыл... А в чем дело?
   - Да ни в чем, - ответил Штирлиц, не глядя на Манцера. - Просто хочу с вами поболтать кое о чем... Чисто дружески.
   Штирлиц сел за соседний столик и крикнул официанту:
   - Марискос, пожалуйста, и бутылку тинто!
   - У вас есть машина? - спросил Манцер.
   - Есть, - ответил Вольф. - У меня есть.
   - Поехали.
   Ян заказал себе коньяку, неторопливо выпил его, взял под мышку газеты, зашел в туалет, сжег там единственный экземпляр <Бернских новостей>, а пепел бросил в унитаз.
   <Г е й д р и х у. Весьма срочно. На ваш запрос сообщаю, что в
   день перед побегом Манцера на секретном экземпляре <мессершмитта> он
   был замечен в баре <Неаполь> в обществе Пальма и неизвестного
   англоговорящего журналиста.. Прошу вашей санкции на повальный обыск
   всех английских и американских журналистов при штабе Франко. Прошу
   вас также разрешить вербовку Пальма. Поскольку он чудом остался жив
   после <мероприятия> под Уэской и не сбежал в Англию, его можно
   сломить. Л е р с т>.
   <Л е р с т у. Ваши действия считаю разумными. В случае, если
   Пальма на вербовку не поддастся, вам надлежит поступить решительно и
   в соответствии с серьезностью момента. Г е й д р и х>.
   Узнав об этих радиограммах, Штирлиц сел в машину, на которой обычно ездил Хаген, и понесся в город. Он притормозил в переулке, не доезжая одного квартала до дома, где Пальма снимал этаж. Он прошел к нему дворами и нажал кнопку звонка. Штирлиц понимал, как он рискует. Он мог предположить, что Лерст уже выставил наружное наблюдение где-нибудь здесь, поблизости.
   Штирлиц достал из кармана мелок и нарисовал скрипичный ключ <головой> вниз. На минуту он замешкался, словно почувствовал на своей спине десятки холодных взглядов из гестаповской засады. Потом резко повернулся и пошел к консьержу.
   - Где Пальма? - спросил он старика. - Давно ли сеньор не приходил?
   - Сеньор был с сеньоритой днем, а после они уехали. Сеньор теперь редко ночует дома, у него такая прекрасная рыжая сеньорита...
   - Если сеньор придет, позвоните, пожалуйста, срочно мне вот по этому номеру.
   И Штирлиц, написав номер телефона левой рукой, правой сунул старику пять песет.
   <Л е р с т у. Завербованный мною консьерж дома, в котором
   проживает Пальма, сообщил, что на дверях его квартиры появился
   странный знак. Я выехал на место - на дверях квартиры действительно
   был нарисован скрипичный ключ. Это свидетельствует о том, что в
   ближайшие дни следует ожидать его контактов с кем-то из неизвестных
   нам лиц. Ш т и р л и ц>.
   Он рассчитал все точно, но в шахматной партии всегда трудно предсказать ход противника. Штирлиц взвесил все, он рассчитал, что либо сегодня он увидит Яна, либо тот сам заметит скрипичный ключ на своей двери и поймет, что нужно срочно уходить. Или, во всяком случае, найдет возможность связаться с ним.
   Но вышло все не так, как предполагал Штирлиц, хотя этой своей докладной запиской он вывел себя из-под всяческих подозрений, которые могли возникнуть в ведомстве Шелленберга, если бы Пальма сумел быстро уйти из Испании.
   Все получилось бы точно так, как задумал Штирлиц, если бы Пальма не встретил Мэри. Она ждала его на теннисном корте. Он посадил ее в машину, обнял, поцеловал и улыбнулся:
   - Теперь я свободен - надолго и всерьез. А ты?
   - Да здравствует свобода! - ответила Мэри, и Ян рассмеялся и поцеловал ее в лоб.
   - Ты стала республиканкой. Это плохо. У нас может быть только один лозунг: <Да здравствует король!>
   - Король и свобода - для меня понятия нерасторжимые.
   - Прости, моя прелесть, я забыл, что ты консерватор.
   - А я всегда помню, что ты фашист.
   Пальма притормозил и сказал:
   - Зайдем ко мне, я переоденусь, а то неудобно вечером ходить в грязной куртке.
   - Ты меня устраиваешь в грязной куртке, в чистом фраке и просто в купальнике.
   - Значит, мы с тобой никуда не пойдем сегодня?
   - С каких пор ты стал менять костюмы перед тем, как пойти в здешний кабак?
   - Ты, как всегда, права, - согласился Пальма.
   И он включил первую скорость, и машина резко взяла с места, и он не увидел того знака тревоги, который заставил бы его в первую очередь сжечь шифровальную таблицу, лежавшую в заднем кармане брюк ...
   Бургос, 1938, 6 августа, 19 час. 40 мин. __________________________________________________________________________
   - Пальма, мне надоело слушать вашу ложь, - сказал Штирлиц, выключив свет настольной лампы, направленной в лицо Яну. - А вам, Хаген?
   - Мне тоже. Наверное, эта ложь надоела и самому господину Пальма...
   - Какой прогресс в наших отношениях: Хаген стал говорить обо мне, как воспитанный человек, - заметил Ян.
   - Между прочим, Хаген один из воспитаннейших людей, и я бы советовал вам, Пальма, когда вас поселят в Берлине, не акцентировать внимание наших руководителей на том досадном инциденте, который имел место.
   - Инцидент - это что? - поинтересовался Пальма. - Это когда бьют по физиономии?
   - Нет, положительно латыши - великая нация, - ухмыльнулся Штирлиц, даже под виселицей не теряют чувства юмора.
   - Под виселицей потеряет, - сказал Хаген, - он думает, что все это игры. А это не игры.
   - Это далеко не игры, - подтвердил Штирлиц, - в этом мой друг прав, Ян. Я не знаю, сколько вы еще пробудете здесь, но хочу вам дать добрый совет на будущее: начните говорить... Если вам хочется жить - вы станете сотрудничать с нами... Иного выхода нет. Ни у вас, ни, главное, у нас.
   - Ну пожалуйста! - удивился Пальма. - Вы кричали на меня и топали ногами, вместо того чтобы сразу сделать внятное и разумное предложение. Я согласен, бог мой...
   Штирлиц отрицательно покачал головой...
   - Это несерьезно. Хаген не зря спрашивал вас так подробно и о Вене, и о Берлине, и о покойном Уго Лерсте. Вы уходили от ответов, вы - я уже прочитал записи ваших допросов - несли какую-то наивную чепуху про своих подруг, про кабаки и бары и ни разу не дали ни одного правдивого ответа. А сейчас вы говорите мне - <пожалуйста>. Кто с вами поддерживает контакт? Какие вопросы интересовали красных? Каким образом и почему вы убили несчастного Лерста?
   - Я не убивал несчастного Лерста, я не имел контактов с красными, я не...
   Резко зазвонил телефон. Штирлиц поднял трубку и, отведя трубку от уха, дождался, пока замолчит пронзительный зуммер.
   - Надо будет сказать связистам, - заметил он, - позаботьтесь об этом, Хаген. Такой сигнал, что порвутся перепонки, если сразу приложить к уху.
   - Я скажу им.
   - Спасибо... Штирлиц слушает!
   Радист сообщил, что на имя штурмбанфюрера пришла радиограмма из Берлина. Штирлиц и Хаген переглянулись.
   - Посмотрите, - попросил Штирлиц Хагена, - если что-нибудь важное, вызовите меня.
   Когда Хаген ушел, Штирлиц одними губами прошептал:
   - Если они выслали самолет - готовься к вечеру и не паникуй, если меня долго не будет.
   Ян кивнул и громко сказал:
   - Послушайте, Штирлиц, у меня плохо с головой, право слово. И потом вы открыли мне так много неожиданного, что все это надо обдумать. Позвольте мне полежать - я ведь все же только-только после ранения...
   - Я очень сожалею, но придется посидеть здесь, - ответил Штирлиц. - Я хочу вместе с вами вспомнить в деталях, что было вчера вечером. Вы сидели у Мэри Пейдж, в ее номере, не так ли?
   - Я лежал в номере у Мэри - если вы добиваетесь точности...
   (А Штирлиц с Лерстом в то время шли в сопровождении трех агентов гестапо и нескольких франкистских <гвардия сивиль> по коридору: начался повальный обыск англичан и американцев из журналистского корпуса.
   - Здесь живет баба? - спросил Штирлиц портье, шедшего рядом, когда они остановились около номера Мэри.
   - Да, сеньор.
   - Стоит ли тревожить даму? - спросил один из <гвардии сивиль>. - У вас к ней ничего конкретного нет?
   - А черт его знает, - буркнул Штирлиц, - пока - ничего...
   - Ладно, пошли дальше, - сказал Лерст.
   Мальчик из ресторана с подносом, на котором были установлены приборы на две персоны, лихо пронесся по коридору, остановился возле Лерста и постучал в дверь номера.
   - Здесь живут двое? - удивился Лерст. - Хаген сказал, что тут одна женщина.
   - У сеньоры в гостях сеньор, - пояснил мальчишка, - тот, у которого была прострелена голова на фронте.)
   ...Хаген позвонил Штирлицу от шифровальщиков через пять минут.
   - Самолет за латышом вылетает из Берлина.
   - Когда?
   - Там не сказано когда. Сказано, что вылетает. И прибудет сюда завтра утром, в девять ноль-ноль. Самолет номер 259. Под командованием обер-лейтенанта Грилля.
   - Рудольфа Грилля?
   - Там нет имени.
   - А вы разве не знаете Рудди?
   - Нет.
   - Странно. Он же водит наши спецсамолеты...
   - Я никогда не летал на спецсамолетах.
   - Еще полетаете. Ну, двигайся сюда. Я передам вам нашего гостя, он не про мои нервы...
   - Ага! - засмеялся Хаген. - А вы еще меня бранили...
   - Я вас не бранил, а делал замечание по службе.
   - Простите, штурмбанфюрер...
   Штирлиц положил трубку и шепнул очень устало:
   - Выдай ему концерт. Он сейчас будет тебя бояться. И постарайся поспать - боюсь, что ночь у нас будет хлопотная...
   - Хлопотнее вчерашней?
   (А вчерашняя ночь была очень душной - менялась погода, с Пиренеев натянуло низкие тучи, неожиданные в это время года. В небе ворочался гром. Лерст сидел на краешке стола, наблюдая, как Штирлиц вместе с испанскими полицейскими осматривал вещи в номере Мэри.
   - Какие-нибудь неприятности? - спросил Пальма. - Или вы подозреваете мою подругу в преступлении?
   - Нет, что вы, - ответил Лерст, - идет повальный обыск во всем отеле. Если бы мы не зашли к вам, завтра же злые языки обвинили вас в том, что вы - цепной пес германского посольства. Только поэтому нам пришлось сюда влезть, тысяча извинений, Ян, тысяча извинений...
   В номер заглянул Хаген и сказал...
   - У остальных все в порядке.
   - Спасибо. Пожалуйста, произведите личный досмотр господина Пальма, Хаген.
   - Прошу простить, господин Пальма, - сказал Хаген.
   - Пожалуйста, пожалуйста, это даже интересно, - ответил Ян, - меня еще никогда не обыскивали - особенно друзья, которые только тем и озабочены, как бы оберечь мое реноме...
   Он поднялся, подмигнул Мэри и вдруг почувствовал, как на лбу начал медленно выступать холодный пот: он вспомнил, что в заднем кармане брюк лежит та новая шифровальная таблица, сделанная в форме жевательной резинки, которую ему передал Вольф.
   - Мэри, - сказал он, отправляясь в ванную в сопровождении Хагена и двух испанских полицейских, - дай мне пожевать резинку, а то у меня от волнения пересохло в горле.
   Мэри, завернутая в простыню, усмехнулась:
   - Я боюсь, джентльмены будут шокированы, если я встану с кровати, милый. Жевательная резинка лежит у меня в столе.
   Штирлиц медленно посмотрел на Яна и все понял. Он открыл письменный стол и протянул Пальма несколько жевательных резинок, потом как-то странно поскользнулся на паркете и растянулся, стукнувшись плечом о край стола. Лерст и Хаген бросились к нему, и этого мгновения было достаточно, чтобы Пальма сунул шифровальную таблицу в рот и одновременно протянул резинки двум испанским полицейским. Те развернули серебряные бумажки и отправили в рот апельсиновые резинки. Штирлиц, потирая плечо, поднялся и сказал:
   - А считается, что на паркете нельзя сломать шею.
   Лерст, заметив, что испанцы еще не начали досматривать Пальма, раздраженно спросил:
   - Что вы жуете?
   Те открыли рты, показывая ему резинку.
   Ян закашлялся и проглотил шифровальную таблицу.
   - Я так испугался вашего окрика, что проглотил свою, - сказал он, теперь у меня слипнутся кишки, и похороны придется организовать за ваш счет. Хотите пожевать?
   - Я не корова.
   Лерст пропустил Пальма вперед. Он присел на край ванны: у него была такая манера - приседать все время на края столов, подоконников, кресел. Полицейские обшарили карманы Пальма и передали содержимое Лерсту. Тот просмотрел записную книжку, блокнот, вернул все это Яну и сказал:
   - Пожалуйста, извинитесь перед вашей дамой, Ян, но мне необходимо сейчас же перекинуться с вами парой слов.
   - Валяйте.
   - Не здесь. Давайте уйдем из отеля, так будет лучше.
   Когда Лерст и Ян вышли из номера, Штирлиц сказал полицейским:
   - Здесь порядок. Пошли.
   Он дождался, пока все покинули номер, повернулся к Мэри и долго смотрел на нее, а потом, тяжело вздохнув, тихо сказал:
   - Спокойной ночи... Желаю вам увидеть вашего приятеля еще раз.
   Хаген вернулся в кабинет - в обычной своей манере - очень тихо, почти неслышно.
   - Кликните кого-нибудь из дежурных, - попросил Штирлиц, - а мы с вами покинем господина Пальма минут на пять.
   Когда они вышли из кабинета, Штирлиц сказал:
   - Боюсь, что здесь нам с ним не отличиться - он молчит, как тыква, или несет чушь.
   - Я же говорил вам...
   - Говорили, говорили... Вы умница, приятель... Тем не менее сидите с ним и мотайте его, а я поеду в посольство и договорюсь с Кессельрингом о сопровождении этого самого самолета здешними истребителями от границы...
   - Хорошо. Мне ждать ваших указаний или отпустить его спать?
   - Нет... Спать - только в крайнем случае, если у него действительно перекрутились в черепе шарики. А так - работайте. Вдруг вам повезет? Это ж прекрасно, если вы напишете рапорт Гейдриху о вашей победе над латышом.
   - Это будет наша совместная победа.
   - Да будет вам, приятель... Я вообще в этом деле пятая фигура с краю. Счастливо, я, пожалуй, двину, пока они не разъехались пьянствовать...
   - Сегодня, по-моему, нигде нет приемов...
   - По-вашему, пить можно только на приемах? Ну и экономный же вы парень, Хаген! То-то я смотрю, вы всегда на приемах хлещете вино на дармовщину... Не сердитесь, не сердитесь, дружочек, не надо на меня сердиться, тем более когда я говорю правду.
   По дороге в посольство - Кессельринг согласился принять его, несмотря на поздний час, - Штирлиц успел заскочить в книжный магазин на Пасео де ла Кастельяна. Он купил все новые газеты и, отдавая деньги хозяину, сеньору Эухеннио, негромко сказал:
   - Пусть Вольф ставит на белых петухов, завтра в девять обещают интересный бой. Я заеду к вам через два часа...
   Эти его слова означали для Вольфа многое: во-первых, становилось ясным, что самолет за Пальма прибудет завтра в девять утра. Во-вторых, Юстас подтверждал целесообразность своей версии - подмены самолета. И в-третьих, последняя фраза означала, что встреча у Клаудии состоится не завтра, как они оговаривали, а сегодня, через два часа. Они договорились днем, что Вольф не будет уходить в горы, а, наоборот, передислоцирует своих людей в город - на случай непредвиденных обстоятельств.