Семенов Юлиан Семенович. Непремеримость

   - Они пешки, Алексей Александрович. Их показания можно дезавуировать, оспаривать и шельмовать. Человек вашего положения шельмованию не поддается. Ваши показания смертный приговор Азефу.
   - "Вашего положения"? - переспросил Лопухин и нервно подкрутил острые кончики аккуратно подстриженных усов "а-ля Ришелье". - А каково мое положение? Я ныне частное лицо. Без пенсии и звания. Я банковский служащий, никак не связанный с департаментом.
   - Вы давали присягу государю, Алексей Александрович.
   - Именно И я ей верен. Но я ненавижу тех кто своим поведением бросает на него кровавую тень! Чем скорее мы избавимся от провокации тем чище станет в империи воздух.
   - Итак вы не намерены отказаться от своего решения? сухо осведомился Герасимов.
   - Ни в коем случае, - так же сухо ответил Лопухин.
   - Но вы отдаете себе отчет к каким последствиям для вас это может привести?
   - Русский народ меня поймет. Я пекусь о его будущем а не о своей карьере.
   - Я бы хотел чтобы вы еще и еще раз взвесили все то бремя ответственности которое решились на себя взять. Не переоцените своих сил. Народ русский оценит ваш поступок так как мы ему присоветуем. Не обольщайтесь. Нас таких как вы и я сотня тысяч от силы. Нам бы и жить ощущая локоть друг друга. Пока то еще наш народ научится читать писать и думать! Столетия пройдут Алексей Александрович века!
   - Не знаю как вы, а я горжусь моим народом, милостивый государь! - отчеканил Лопухин резко поднявшись и дав этим понять что визит полагает оконченным.
   Попрощались кивком руки друг другу не подали.
   Выслушав Герасимова премьер только пожал плечами.
   - Полно, Александр Васильевич, будет! Я всегда считал вас трезвенно мыслящим человеком. Несмотря на то что мои пути с Лопухиным разошлись я высоко его уважаю. Он никогда не пойдет на то, чтобы играть на руку бомбистам.
   - Петр Аркадьевич именно потому что я как вы изволили заметить, человек трезвенно мыслящий уверяю вас Лопухин поступит именно так как обещал. Он обижен властью. Обида категория особого рода она подвигает людей на самые неожиданные действия, подчас совершенно необъяснимые. А в министерстве иностранных дел мне сообщили, что он днями выезжает в Лондон по делам своего банка. А в Лондоне сейчас революционный клоповник. И эсеровский филиал там функционирует на Чаринг- кроссе в доме три на втором этаже дверь налево. Он Лопухин-то с чего начал разговор? С того не вы ли меня к нему послали? Он спит и видит вернуться на службу. Если бы вы нашли возможным отправить ему письмецо накануне отъезда - мол по возвращении жду вас для разговора, вот тогда он бы еще подумал как поступить.
   - Ну знаете ли - рассердился Столыпин, - я не намерен играть провокаторские игры, Александр Васильевич. Если я пишу такого рода письмо, это значит я должен с ним встретиться и предложить ему пост, а вам прекрасно известно отношение к несчастному Лопухину в сферах...
   - Петр Аркадьевич если вы не прислушаетесь к моему совету империю ждет скандал какого еще не было. Нас всех обольют грязью.
   Раздражаясь еще более Столыпин ответил достаточно резко.
   - Российский премьер выше инсинуации бульварной прессы.
   - Азеф может пойти на то чтобы открыть все Петр Аркадьевич. Чтобы спасти жизнь он будет готов выскоблиться. Он знает о нас очень много. У него такие информаторы сидят в Петербурге что и сказать страшно. Об отмене поездки государя в Ревель по морю он узнал раньше нас с вами. И сказал ему об этом действительный тайный советник высший сановник империи и сказал оттого что все ощущают трагическую неустойчивость происходящего!
   Столыпин нервно поежился.
   - Левые меня клянут вешателем союз русского народа обвиняет в либерализме и попустительстве евреям, что ж пора в отставку грех великой державе терпеть дрянного премьера...
   - Вы прекрасно понимаете Петр Аркадьевич, что мыслящая Россия вами гордится. Речь не о вас идет, а об... - Резко себя оборвав Герасимов поднял глаза к потолку. - Поверьте прежде всего я думаю о вас, когда бью тревогу... Разоблачение Азефа на руку вашим врагам... Без него я не сумею впредь организовать то, что поможет вам хоть как то влиять на Царское Село.
   - Ну хорошо, хорошо... - задумчиво произнес Столыпин. А что если мы намекнем Алексею Александровичу иначе? Если во время доклада государю я категорически укажу ему на необходимость санкционировать наконец ваше производство в генералы? Неужели Лопухин не поймет что это обращено и к нему?
   Герасимов почувствовал как ухнуло сердце. Головою он понял что это наоборот вызовет ярость Лопухина, но острое чувство радости за себя понудило его пожать плечами.
   - Если вы полагаете, что Алексей Александрович поймет намек такого рода, то мне спорить с этим трудно.
   - Вот и договорились.
   Азеф пришел на конспиративную квартиру шефа охранки которую тот содержал на Итальянской улице, поздно, как и давеча, был трезв и подавлен, но не плакал уже.
   - Значит надеяться не на кого, - выслушав Герасимова, заметил он. - Все. Точка. Конец.
   - А что ежели согласиться на партийный суд? - задумчиво, словно себя самого, спросил Герасимов. - Ваш авторитет не позволит ЦК принять кардинальное решение. Кладите на стол свои карты. "Будь я "подметкой", как бы смог поставить убийство Плеве? Великого князя Сергея Александровича? Генерала Мина? Градоначальника фон дер Лауница? Царская охранка повесит меня, попади я ей в руки! Когда это было, чтоб полиция платила деньги за такие-то казни врагов народа". Докажите, что я не ставил эти акты! Кто сможет опровергнуть очевидное? Лопухина выгнали со службы, не оставив ему даже оклада содержания! Всех его предшественников жаловали сенаторами, его - нет. В своем страстном желании вернуться в прежнее кресло он вступил в сговор с охранкой и начал кампанию против меня, которая на самом-то деле направлена против партии!" И - пообещайте им представить документы об этой провокации охранки.
   - А я их представлю? - спросил Азеф тихо - Обещаете?
   ...Лишь когда Азеф уехал, Герасимов понял, что он не сказал главного; я должен был сказать ему, чтобы он предложил цекистам встречу со мной, здесь, в Петербурге; ладно, Чернов бы испугался; Савинков и вовсе в розыскных листах департамента полиции, ходит под петлею; но Бурцев-то может приехать! Вот я бы ему и влил по поводу Лопухина: "Да, состоит со мною на связи, да, изъявил согласие помочь нам в том, чтобы развалить партию бомбистов, которая лишена каких бы то ни было моральных устоев, действует по-разбойничьи, взрывая людей, исполняющих свой служебный долг. Да, Алексей Александрович поступил как патриот империи; на террор эсеров я отвечаю так, как считаю возможным. Попробуйте отвергнуть хоть одно из моих обвинений: первое, члены эсеровского ЦК живут в замкнутом мире, ввели своих жен в члены руководства, связаны круговой порукой Второе: деньги партии тратят бесконтрольно, снимают себе прекрасные квартиры в Париже и Лондоне, Женеве и Берлине, а рядовые эсеры идут на гибель по их приказам, отданным во имя честолюбивой жажды власти. Третье: прекрасно понимая, что крестьянская община есть рудимент, тормозит развитие нашего общества, мешает рождению миллионов хозяйственных, крепких крестьян, эсеровские вожаки ведут пропаганду и террор именно против того, чтобы дать мужику облегчение и уверенность в завтрашнем дне. Четвертое: сейчас, когда в России покончено с революцией, ЦК необходимо найти козла отпущения, взвалить вину за провал стратегии бомбистов на "полицейского провокатора", каким называют Азефа. Если этот государственный преступник, коего вы называете "провокатором", появится в пределах империи, я арестую его в тот же миг, и петли ему не миновать!"
   Однако Азеф не писал, его нового парижского адреса Герасимов не знал; связь прервана.
   В Лондон Алексей Александрович Лопухин выехал не один, а в сопровождении трех филеров генерала Герасимова.
   За полчаса перед отправлением поезда Лопухин, прочитавший в "правительственном вестнике" указ о присвоении Герасимову генеральского звания, написал личное письмо Столыпину. "Когда мне говорят, что провокатор Азеф поставил акт против губернатора Богдановича оттого, что Плеве спал с его женою, я могу ответить на этот вздор только одним - смехом. Богданович писал своим друзьям совершенно открыто, что его жена "дружит с Василием Константиновичем нежно и доверительно". Богдановичу было выгодно, чтобы елико возможно большее число людей в чиновном Петербурге знали об этой связи, ибо на такого рода ситуации Богданович зарабатывал огромнейшие политические дивиденды! Ему двери во все министерства были открыты! Его губерния цвела, денег он не считал, мужик у него не бунтовал оттого, что он подкармливал его за счет казенных сумм, отпускавшихся по ходатайству мадам Богданович, "нежной подруги Василия Константиновича Плеве". Ежели желаете, могу при этом назвать имя любовницы самого Богдановича, чудо что за женщина, цветочек и молода, к чему ему было печься о тридцатипятилетней супружнице? Да и сам Плеве одновременно с мадам Богданович имел другую связь, с графиней Кочубей, все ближе, жила в Петербурге, мужа нет, "люби, не хочу!". А уж то, что самого Плеве убили боевики, ни в какие ворота не лезет, чушь собачья, антирусская клевета, желание представить наш народ племенем низких интриганов, алчущих крови..."
   Больше у них на Азефа ничего нет, думал между тем Герасимов, листая письмо, по его же, Азефа, просьбе он потратил немало усилий, чтобы выкрасть в департаменте полиции его личный формуляр, с этой просьбой Азеф обратился после того, как Меньшиков переметнулся к Бурцеву; формуляр Герасимов сжег, оставив впрочем, собственноручное письмо Азефа директору департамента Лопухину с сообщением, что в Россию выехал бомбист Егор Сазонов с целью убить Плеве: "Поставьте за ним наблюдение, весьма опасен".
   В письме Лопухина премьеру - весьма сухом, никакого намека на былое дружество - бывший шеф полиции жаловался на то, что жандармский чин Герасимов ворвался к нему в квартиру и, стращая карой, требовал воздержаться от общения с известным историком Бурцевым. Лопухин не то чтобы просил, но скорее требовал от премьера, чтобы такого рода произвол, допущенный руководителем политической охраны, никогда впредь не повторялся.
   И когда поезд с Лопухиным и сопровождавшими его филерами отошел от Петербургского вокзала, Герасимов до конца уверился в том, что Алексей Александрович вознамерился открыть все, служба наблюдения сообщила, что за два часа перед отправлением паровоза он посетил нотариуса Хваленова и сделал несколько копий со своего заявления для прессы, заверенных печатью, разослав их по ряду адресов с указанием: "не вскрывать конверт до моей гибели или прямого моего на то указания".
   По приезде в Лондон Лопухин разместился в одном из самых дорогих отелей "Канот", отдохнул с дороги полчаса и сразу отправился на прогулку по городу, красота которого не была такой привычной, как Парижа или Рима, но тем не менее по-своему совершенно незабываемой.
   Филеры, следовавшие за Лопухиным неотступно, не зафиксировали каких-либо контактов "Француза" (такая кличка была присвоена бывшему директору департамента полиции за его манеру весьма франтовато одеваться), в Британском музее сделал заказ, выписав десяток американских журналов и книг, связанных с валютно- финансовой системой Северо-Американских Соединенных Штатов, вышел на Пиккадилли, внимательно посмотрел афишу театров, взял билет в ложу на спектакль по пьесе Бернарда Шоу, вернулся в отель и больше из него не выходил.
   Назавтра с утра пошел в Британский музей, до двух часов работал, в три часа отправился в банк Ллойда, заехав предварительно в отель, чтобы переодеться в темный сюртук, как того требовал протокол.
   Лишь на четвертый день филеры зафиксировали приход в отель "Канот" Савинкова, главный бомбист, Чернов и Зензинов прибыли в Лондон, прочитав коротенькое сообщение в "Гардиан" о прибытии вице-директора Петербургского банка для "консультаций о координации совместных операций на Дальнем Востоке и в Персии" - в свете недавнего англо-русского соглашения в Ревеле.
   Савинков вошел в отель утром, швейцар провел его в холл, камин, кресла вокруг столиков, картины французских художников (аляповатая мазня, сплошной туман, ясное дело, импрессионисты, рисовать не умеют, выдрючиваются), осведомился, что будет пить гость, выслушав заказ - херес и миндаль в соли, - сдержанно поклонился, выплыл, Савинков подошел к портье в маршальской фуражке, попросил соединить его с аппаратом "мистера Лопухина", представился, сказал, что ждет внизу, будет весьма обязан Алексею Александровичу, если тот уделит пять минут, чтобы договориться о встрече на вечер.
   Филер, знавший - с грехом пополам - язык, вошел в отель следом за Савинковым, устроился за соседним столиком.
   Лопухин спустился в холл, сразу же узнал Савинкова, впился в его лицо своими пронзительно-черными глазами, заметно побледнел, Савинков, наоборот, улыбнулся бывшему директору департамента полиции, протянул ему свою девичью ладонь с безжизненно длинными пальцами, рукопожатие его тем не менее было цепким и сухим.
   - Алексей Александрович, - сказал он, - за вами поставлена слежка. Этот господин, - Савинков кивнул на филера, - один из трех, кто вас постоянно сопровождает. Впрочем возможно, это ваша охрана?
   Лопухин резко оборотился, филер, замерев, сидел, уткнувшись в газету.
   - В ресторан он за нами не пойдет, - усмешливо продолжил Савинков. - Их же в черном теле держат, сплошная подотчетность у страдальцев, так что давайте обговорим наш план за трапезой.
   Как только бывший директор департамента полиции и бомбист, приговоренный к повешению, покинули отель, филер пробкой выскочил из холла.
   ...Когда назавтра завершились официальные переговоры Лопухина, возле банка его поджидал в кебе Зензинов, в прошлом террорист, ныне член ЦК, отвечавший за финансы и нелегальную транспортировку в Россию партийной литературы.
   Он привез Лопухина не на Чаринг-кросс, справедливо полагая, что Петербургу известен адрес явочной квартиры партии, а в район Хайгета, в ресторанчик, который содержал симпатизант партии, выходец из Киева, женившийся на англичанке. На двери висела табличка, уведомлявшая, что ресторан откроется в восемь часов вечера, никого посторонних, таким образом, не было, только секретари ЦК Чернов, Зензинов и Савинков, всех троих Лопухин знал с девятьсот четвертого года, по фотографиям, ничуть не изменились, только разве Чернов несколько осунулся; хотя неудивительно: партию обвиняют в том, что одним из ее руководителей был полицейский провокатор, - это косвенное обвинение и самого ЦК хороша революционная партия, которая допустила в свои ряды агента, ну и атмосфера у революционеров, если они многие годы жили бок о бок с предателем, напрочь отвергая все те обвинения, которые выдвигались против Азефа в течение последних четырех лет.
   - Господин Лопухин, - сказал Чернов, подвигая гостю стакан с чаем, - во-первых, мы благодарны вам за то, что вы решились на эту встречу. Во-вторых, мы должны сразу же заявить, что являемся членами революционного суда, который создан по решению ЦК для разбирательства обвинения Азефа в провокации после того, как вы якобы встретились в поезде с Владимиром Бурцевым. И, в-третьих, отдаете ли вы себе отчет в том, что ваши показания могут быть преданы гласности и, таким образом, вы можете подвергнуться гонениям в России!
   - С Бурцевым я действительно встречался, - ответил Лопухин, словно бы превозмогая самого себя. - Вы правы, в поезде он подсел в купе около Кельна... Что касается моей судьбы после возвращения на родину, то пусть вас это не обременяет, время обниматься и время уклоняться от объятий моя забота, моя, не ваша. Словом, я готов ответить на вопросы. Приобщите, кстати, к делу мое письмо Столыпину, я его отправил перед выездом.
   - Благодарю, - ответил Чернов, сглотнув сухой комок в горле, было видно, как он волновался, начиная разговор; какой-то момент Савинкову даже казалось, что Виктор Михайлович был бы несказанно рад, откажись Лопухин давать развернутые показания, тогда дело Азефа можно прикрыть за недостаточностью доказательств. - Вы можете повторить под присягой, что член ЦК и руководитель Боевой Организации Азеф был вашим агентом?
   - Он не был агентом. Если бы он был агентом, я бы не стал открывать вам его имя. Агент есть лицо, освещающее преступную, антиправительственную деятельность запрещенных организаций. Ни одна политическая система не в состоянии обойтись без такого рода институции. Я называю Азефа провокатором, двойником, изменником вас он предавал тайной полиции, а сановников убивал, чтобы держаться на плаву в вашей среде.
   - Вы знали, что Азеф готовил акт против Плеве? Великого князя?
   - Да, но он заверял, что это игра.
   - Он вам сообщал об этом?
   - Да.
   - Вы можете представить суду хоть один документ, написанный им собственноручно?
   - Когда я прочитал первое разоблачение Бурцева, мне захотелось пересмотреть личный формуляр Азефа в департаменте. Как вы понимаете, у меня остались кое- какие связи. Мне удалось прийти туда ночью; открыл шкаф, где хранились дела "коронной агентуры", Азеф относился к этой категории провокаторов. Однако, к вящему удивлению, его дело исчезло, никаких следов. Во всяком случае, я твердо помню, что получил от него письмо из Германии: "В Россию едет Егор Сазонов для постановки акта, установите за ним самое пристальное наблюдение".
   - За Егором действительно смотрели с первой минуты, как он оказался в России, - заметил Савинков, обернувшись к Чернову.
   - Почему Сазонов не был арестован? - спросил Зензинов. - Если вы получили сообщение, что едет опасный бомбист, отчего департамент, поставив за ним слежку, не арестовал его? Вы знали, что он едет в Россию не в крокет играть, а, жертвуя жизнью, взрывать бомбу, приводя в исполнение приговор над одним из высших сановников царского правительства. Как же вы оставляли бомбиста на свободе?
   - Мы имели заверения от Азефа, что акт не будет приведен в исполнение. Можно было арестовать одного человека, но мы бы упустили сеть. Вы ведь никогда не действовали в одиночку.
   - Вы знали от Азефа про всех участников акта?
   - Это вы Азефа спросите. Он отдавал департаменту обычно три-четыре имени, остальных предлагал искать самой полиции.
   - Скажите, - спросил Савинков, - а Слетова он вам тоже отдал?
   - Кого? - Лопухин наморщил высокий лоб, тронув холеным безымянным пальцем чуть вдавленный висок. - Слетова? Боюсь ввести вас в заблуждение. Кого-то я приказал задержать на границе, потому что Азеф сообщил, что едет курьер с грузом динамита.
   - Это Слетов, - тихо заметил Чернов. - Брат моей жены. Азеф называл его "Лелюшок". Вам известно, что его забили почти до смерти во время допросов?
   - Если бы мне доложили это, я бы предал ответственных лиц суду.
   - Как вы объясните то, что Азеф, являясь, по вашим словам, провокатором, продолжал получать оклад содержания в департаменте даже после того, как поставил акт против члена царствующей династии Сергея и министра внутренних дел Плеве? - спросил Зензинов.
   - Он дал сведения, и эти сведения были правильны. Он выдал нам имена бомбистов, их маршруты. Если бы великий князь Сергей и его охрана, не подчинявшаяся департаменту, выполняли все наши указания, трагедии бы не случилось.
   - Случилась бы, - ответил Савинков. - Азеф лично расставил участников акта по точкам, все варианты были предусмотрены.
   - Что ж, этими словами вы лишний раз подтверждаете, что он был провокатором, агентом-двойником, - спокойно возразил Лопухин. - Я знал имена большинства боевиков, Азеф писал из-за границы, кто из вас отправляется в Россию, приметы, манеру говорить, одеваться, вести себя в обществе. Только несовершенство нашей секретной службы, полнейший бордель, царящий в империи, хаос, неразбериха, трусость и боязнь принимать самостоятельные решения привели к трагедиям. Если бы такой информацией обладала здешняя полиция, все бомбисты были бы схвачены загодя.
   - Сколько вы платили Азефу? - спросил Чернов.
   - Постоянно оклада мы ему не платили Он получал деньги в зависимости от эффективности работы; порою требовал две тысячи, иногда заведующий заграничной агентурой Ратаев отправлял ему пятьсот, семьсот, семьсот пятьдесят рублей... В среднем он получал что-то около тысячи в месяц.
   - А кто выдал Савинкова в Севастополе? - спросил Зензинов.
   - Он же, Азеф... Я тогда уже был уволен из департамента, перевели эстляндским губернатором, но до меня дошло, что Савинкова отдал Филипповский. Чернов и Зензинов переглянулись; Савинков, хрустнув пальцами, опустил тяжелый подбородок на впалую грудь, поджал губы, закурил, сказал, что хочет выпить.
   Зензинов ушел на кухню и вернулся с бутылкой виски и кувшином холодной воды. Савинков налил полстакана виски, медленно выцедил, к воде не притронулся и, не поднимая головы, глянул на Лопухина:
   - Бога ради извините... Азеф для меня ближе брата... Был ближе брата.
   По возвращении в Петербург Лопухина арестовали, предъявили ордер судебной палаты - обвинение в разглашении служебной тайны, основание сообщение парижской прессы о том, что ЦК эсеров назначило суд над Азефом, обвиняя его в провокации; главным свидетелем обвинения назван именно он, Лопухин.
   Азеф теперь не выходил из дома; любимую свою, толстую немочку, отправил из Парижа в Берлин, с тоской смотрел из окна на бульвар, на голые стволы платанов, на женщин, что несли в сумках длинные батоны, на бистро напротив его подъезда, куда то и дело заходили веселые люди, о чем-то переговариваясь, раскованные, быстрые в движениях, ловкие...
   Когда девочка, в которую он был влюблен, назвала его "бегемотом" и рассмеялась ему в лицо в ответ на робкое предложение гимназиста сходить в синема, он впервые сказал себе: "Я стану таким человеком, которому не будет мешать внешность. А таким человеком является тот, кто обладает властью и деньгами". Неужели судьба определяется уже в детстве, подумал Азеф с горечью, неужели человек с младенчества несет в себе мистическую предопределенность всей жизни?!
   Колокольчатый звонок в прихожей раздался вечером, когда стемнело уже, он ждал этого звонка, готовил себя к нему, но сейчас, дождавшись, ощутил, как ослабли ноги, поднялся с трудом, хрипло сказал жене:
   - Открой. Это они.
   Люба побледнела до голубизны; пошла к двери, откинув голову так, словно у нее раскалывался затылок.
   На пороге стояли Чернов и Савинков, чуть позади них горбился "Гриша", боевик, фамилию его Азеф не помнил, принимал в Организацию не он а Савинков...
   - Иван, - входя в квартиру первым, сказал Савинков, - мы к тебе по делу. По твоему делу. На несколько минут. Ты готов к разговору?
   Азеф смог улыбнуться.
   - Что-то от вас стужей веет, товарищи. Садитесь, сейчас Любочка приготовит чаю. Или, может, голодны?
   - Мы не станем пить чай, - ответил Чернов, покашливая нервно. - Мы знаем, что ты недавно вернулся из Петербурга, где просил Лопухина не говорить нам про твою работу в полиции.
   - Что?! Ты что говоришь, Виктор?! - Азеф обернулся к Савинкову. - Боря, как можно?! Вы в своем уме?! - Он хотел задать этот вопрос своим обычным, снисходительно-начальственным тоном, но не получилось, в голосе чувствовалась какая-то жалостливая растерянность Именно эта интонация позволила Савинкову до конца убедиться в том, что Азеф изменник.
   - Иван, мы знаем все, - выдохнул Савинков, глаза-льдышки замерли, рассматривал Азефа с презрительным интересом, раньше никогда не смел так смотреть на живое божество, подвижник террора, живая легенда, знамя боевой организации!
   - Да что вы можете знать?! - Азеф набычился. - Пошли на поводу у тайной полиции?! Заглотнули приманку Бурцева?! Устройте мне очную ставку с Лопухиным! Я требую!
   - Ты ничего не можешь требовать, - сказал Савинков. - Ты обязан написать, на чем тебя заагентурили, как ты работал на охранку, с кем контактировал, где, кого отдал, как тебе удавалось вести двойную игру. Времени мы тебе даем достаточно много - до завтрашнего утра.
   - Да нет же, товарищи! - Азефа словно бы ударили в лицо, он отшатнулся, привалившись спиной к большому зеркалу. - Вы не смеете - во имя всего, что мною было сделано для партии, - говорить так!
   Савинков повернулся и деревянно зашагал в прихожую, следом за ним двинулись Чернов и "Гриша".
   Когда дверь захлопнулась, Азеф стоять не мог, колени ходили ходуном, сполз на стул, растекшись на нем, будто в теле не было костей; Люба принесла капли Иноземцева, учился б толком как этот самый доктор Иноземцев, отрешенно, неожиданно для себя подумал Азеф, построил бы себе такие же палаты, как он, - на Полянке и углу Спасо-Наливковского, красный кирпичный терем, не жизнь, а сказка.
   - Спасибо, родная, - шепнул Азеф, - мне уже легче, ты так добра.
   Поднявшись, протопал к простенку между окнами, чуть приоткрыл шторы, глянул на бульвар; возле бистро, прямо напротив подъезда, ходил "Гриша" и еще один - коротышка, с отвратительными, цепко-кривыми ногами бегуна.
   - Спустись черной лестницей. Люба, - не оборачиваясь, сказал Азеф, - посмотри, есть ли кто во дворе. Коли чисто, выйди в переулок, погляди и там, если гуляют две бабы, запомни их лица, опишешь.
   Люба бросилась к двери, Азеф досадливо ее остановил:
   - Возьми мусорное ведро. Если даже во дворе никого нет, все равно выброси мусор в ящик, оставь ведро у двери на черную лестницу, выйди в переулок и купи в лавке мсье Жюля две бутылки вина. Из лавки посмотришь переулок еще раз, поняла?
   Люба вернулась через три минуты:
   - Во дворе дежурят двое. Евно.