Страница:
- Тогда не надо! Ни в коем случае, - воспротивился Турчанинов. - Я все устрою сам, спишусь с ним, договорюсь о встрече на нейтральной почве, вам рисковать нельзя.
- Спасибо, Анджей, это так трогательно. Тем не менее сейчас я отвечаю за вашу безопасность, а не наоборот... Давайте увидимся здесь же, завтра, в девять. Вас это время устроит?
- В десять. Я сдаю свой пост в девять... Я теперь служу ночным портье, смена кончается не ранее девяти пятнадцати... Пока все передашь сменщикам, то да се...
- Денег на жизнь хватает?
- Вполне, благодарю.
- А на ветчину? - Рыдз снова улыбнулся. - Юзеф уполномочил меня передать вам некоторую сумму... Лицо Турчанинова замерло.
- Видите ли, я какой-никакой, но русский дворянин... Я не умею принимать вспомоществование от кого бы то ни было. Так что просил бы вас более к сему предмету не возвращаться. Завтра в десять здесь же, честь имею.
- Минуту, - остановил его Рыдз. - Вы напрасно сердитесь, Анджей. В нашем обществе взаимная выручка не считается обидной. Мы живем несколько иными, скажем так, нравственными категориями. Они основаны на абсолютном доверии друг к другу... Вам, возможно, понадобятся деньги для работы... Для нашей работы. Вот в чем дело. И это не есть какая-то подачка... Или тем более оплата услуги... Рациональная оценка сложившейся ситуации, всего лишь. Ваше бывшее звание в охранке ротмистр?
- Точно так.
- Никаких документов, удостоверяющих вашу личность, не сохранилось?
- Все сохранилось, как же иначе... Иначе на острове Сен Луи (11) не дадут продления вида на жительство.
- Но вы здесь обосновались не под своим именем?
- Конечно. У меня вполне надежный паспорт, - Турчанинов усмехнулся, - выкраден из охран охранки.
- До завтра, ладно?
Турчанинов не удержался, шутливо передразнил:
Рыдза.
- "Вадно" Поляка сразу можно определить по вполне французским буквам - "в" и "л".
Рыдз рассмеялся.
- До встречи, Анджей.
2
Квартира Владимира Львовича Бурцева, которую он снимал на Ваграме, являла собою Румянцевскую библиотеку в миниатюре стены трех комнат, широкого коридора, даже кухни были заставлены самодельными стеллажами, набитыми книгами, журналами, большими папками с газетными вырезками, бюллетенями заседаний Государственной думы, выпусками правительственных вестников; запах кофе был постоянным; Бурцев варил его по-студенчески, на спиртовке; пил из крохотной чашки, всего на два глотка, длинные зубы от постоянного курения и крепчайшего кофе были желты, подшучивал над собою "Вроде старого коня - не заметил, как жизнь просквозила".
Рыдза признал сразу же. но, однако, настоящим именем называть не стал, осведомился, как следует обращаться; выслушав ответ- "Мацей", удовлетворенно кивнул и, пригласив устраиваться в кабинете где свободного пространства почти не было, оттого что кипы новых не проработанных еще газет валялись на полу, между скрипучими разностильными стульями, отправился готовить кофе.
Вернувшись со своей крохотной чашечкой и стаканом для Рыдза осведомился:
- Чем могу служить?
- Владимир Львович мы получили данные, которые бы хотелось перепроверить. Один наш товарищ видел как глава боевки социалистов-революционеров садился в экипаж некоего полицейского чина носящего цивильную форму.
- Это вы про Азефа?
- Да.
- Ну и что?
Рыдз опешил.
- То есть как?
- А так, - хохотнул Бурцев. - Для меня совершенно ясно что Азеф - провокатор. И я про это как вам, по-видимому известно, неоднократно заявлял. Но ведь ЦК постоянно берет его под защиту.
- Чем вы это можете объяснить?
Бурцев разбросал руки словно драчливый петух крылья.
- А вы?
- Партия переживает кризис, - ответил Рыдз убежденно. Мы об этом писали неоднократно.
- Я, как бывший эсер слушаю это с болью, но увы Ленин тут прав, - вздохнул Бурцев, - именно кризис.
- Мне тоже это больно слышать Владимир Львович. Я имею множество друзей эсеров, честнейшие люди огромного личного мужества и чести.
- Да уж этого не занимать.
- Однако. Владимир Львович, товарищ, получившии информацию об Азефе крайне щепетилен в вопросе обвинения кого бы тот ни было, да тем более в провокации. Этот товарищ просит вас встретиться с человеком который бежал из охранки после того, как оказал нам реальную помощь. Вполне серьезную. Он в розыскных листах ему грозит военно-полевой суд. Если французы выдадут его Петербургу надо ждать еще одного обвинительного приговора. Мы можем надеяться, что использование вами этого человека не нанесет ему ущерба?
- Хотите чтобы я встретился с анонимом?
- Да.
- Как правило я работаю с теми, кто принимает на себя ответственность товарищ Рыдз.
- Этот человек возможно еще пригодится нам для борьбы. Мы стараемся оберечь его от провала.
- Проверяли его? Надежен?
Рыдз ответил вопросом.
- А вы Меньшикова с Бакаем проверяли? Надежны?
- Да.
- Двойной игры с их стороны быть не может?
- Нет. Ведь именно они помогли мне разоблачить провокатора Зинаиду Жуженко.
- Адъютанта "Казбека"?
- Да.
- "Казбек" - это Сладкопевцев?
- Он же в борьбе. Я не вправе открывать псевдонимы тех, кто продолжает бой с самодержавием.
- Простите.
Бурцев начал ловко лавировать между кипами газет по-петушиному забросив руки за голову чудом сидевшую на тоненькой шее остановился перед Рыдзом нагнулся к нему спросил:
- Ну хорошо допустим я встретился с вашим человеком анонимно. Он дал мне новую информацию, которая понудит ЦК социалистов-революционеров хоть как-то откликнуться на новые улики. Но ведь тогда Чернов с Савинковым неминуемо потребуют встречи с моим с вашим свидетелем. Как быть?
- Давайте начнем а? За это время я снесусь с моими товарищами.
- Что ж попробуем.
- У меня кстати есть внешний портрет того полицейского чина который встречался с Азефом. Это была не случайная встреча он его в извозчике ждал в экипаже.
- Послушаем, - откликнулся Бурцев. - Давайте-ка портрет.
- Глаза стальные с прищуром веки припухлые усы чуть правленные вниз, нос прямой лоб высокий выражение лица сосредоточенное особых примет нет крепкого телосложения, довольно широкоплеч рост высокий по здешним меркам под метр восемьдесят пять, с аршинами я путаюсь.
- Хм. После девятьсот пятого года новые начальники департамента и охраны не очень-то позволяют печатать свои фотографические портреты. На Виссарионова не похож на Комиссарова тоже.
- Кто из чинов полиции был на процессе депутатов первой Думы?
- Информация не поступала но кто-то был вокруг здания кишели филеры, ждали кого-то.
- Не Герасимова?
- У меня есть только одна его фотография Давняя когда он в начале девяностых годов служил адъютантом при Самарском жандармском управлении. Усы у него были стрельчатые, бородка клинышком, волос кучерявый, шатен, весьма привлекателен...
Поднявшись, Рыдз сказал?
- Человек, который к вам придет, живет под чужим именем. Его зовут Федор Мокеевич. Это псевдоним. Когда соблаговолите его принять?
- Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.
- Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.
О "пригороде" сказал неспроста; Владимир Львович человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает.
3
- Владимир Львович? - осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.
- Именно так. С кем имею честь"?
- Я Федор Мокеевич.
- Кто?
- Вчера вам говорили обо мне. Вы назначили встречу на одиннадцать тридцать.
Бурцев посторонился, пропуская гостя в квартиру.
- Да, да, верно. Прошу.
Вчера вечером Турчанинов спустился квартирою ниже, там жили две проститутки, Мадлен и Мари (перекрытия потолка слабенькие, все слышно, гостей у девушек не было), попросил утюг с угольями Мадлен вызвалась погладить ему пиджак и брюки "Я же работала прачкой, все сделаю вмиг". Турчанинов поблагодарил, ответив, что стеснен в средствах, лучше уж сам. "С соседей не берем, - расхохоталась Мари, - даже за любовь не берем с соседей" Поэтому к Бурцеву пришел выутюженный, в свежей сорочке и галстуке, военная косточка, привычка - вторая натура.
- Нуте-с, Федор Мокеевич, с чем пожаловали?
Турчанинов усмехнулся.
- С головою, Владимир Львович. В коей есть информация, которая может помочь вашей борьбе с провокацией.
- Ага. Ну, что ж Вы с Бакаем и Меньшиковым знакомы?
- Шапочно. Они были в Петербурге, а я служил в Привисленском крае.
- Вы в розыскных списках девятьсот седьмого года?
- Да.
- Так что ж вы и ваши польские друзья от меня конспирируете, милостивый государь?! Вы Андрей Егорович Турчанинов, адъютант при бывшем начальнике варшавской охраны полковнике Глазове, а затем какое-то время при Попове, до того, как он был казнен. Из привисленских только один вы и значитесь в списках.
Турчанинов вздохнул.
- Ну, и слава богу... Сразу легче стало с вами говорить.
- К ликвидации Попова имеете отношение?
- Да.
- Чем вам это грозит?
- Если докажут, - расстрелом.
- Тогда вернемся к Федору Мокеевичу, дело нешуточное... Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к тем материалам, которые мне передали Бакай и Меньшиков?
- Положительно. Вы базировались на их показаниях, когда разоблачили Жуженко?
- На их тоже.
- А показания об Азефе они вам давали?
- Да.
- У нас в варшавской охран...ке... об Азефе вообще ничего не было известною
- Это и понятно... Агент такого уровня действует под руководством непосредственно главного шефа. В России никогда тайн не было, на язык горазды.
- Потому что никогда не было свободной печати.
Бурцев удивился:
- Не вижу связи...
- Прямая связь, - возразил Турчанинов. - Поскольку все везде закрыто, люди стремятся утвердить себя причастностью к секретам - проявление обычного человеческого самолюбия, форма самовыявления.
- Занятно, - откликнулся Бурцев, оглядев Турчанинова еще раз, глаза его потеплели, прежней настороженности в них не было. - Вы оригинально мыслите. Скажите-ка, а вы с Герасимовым встречались?
- Дважды.
- Где?
- В северной столице. Был командирован за дополнительными материалами по государственной преступнице Розалии Люксембург, когда она была схвачена в Варшаве.
- Опишите-ка мне его, пожалуйста.
- Извольте. Высокого роста, шатен с легкой проседью, усы подбривает, чтобы повторяли форму рта, губы чувственные, полные, нос прямой, особых примет на лице нет. Во время выездов на конспиративные встречи и самоличного наблюдения за интересующими его персонами имитировал хромоту...
- Сходится, - Бурцев даже в ладони хлопнул (пальцы длинные, как у пианиста). - Он хромал и на процессе против социал-демократических депутатов, когда вторую Думу разогнали!
- Меня уполномочили попросить вас, Владимир Львович, если почтете возможным, передать раннюю фотографическую карточку Герасимова, поры его службы в Самаре.
- Передать не передам, а вот сходить в мастерскую портретов мсье Жаклюзо - можем. Если хорошо оплатите, он сделает копию в два дня, работает виртуозно.
4
"Дорогой Юзеф!
После того, как Ядзя начала работу с Влодеком, выявилось множество интереснейших подробностей.
Начну с того, что Нэлли, оказывается, передавала дедушке Герасиму про все шалости толстяка, особенно когда они собирались на чай.
Впрочем, Влодек говорит, что Нэлли ябедничала не столько дедушке Герасиму, сколько дяде Климу, а тот уже передавал старику.
Таким образом, плуты выдавали зоркому родительскому оку, каким по праву являются дедушка Герасим и дядя Клим, все, что происходило, когда детвора встречалась, чтобы придумать новые проказы.
Толстяк про Нэллечку ничего не говорил, жалел бедненькую, вот ведь какая доброта и благородство! Только он не знал, утверждает Влодек, что она сама шептала обо всех проделках Климу.
Фотографию дедушки Герасима я тебе отправил с Халинкой, передаст в собственные руки, постарел ли он, как ты находишь?
Как поступать дальше с нашими шалунами? Ты у меня славный и мудрый педагог, подскажи.
Твой Големба".
"Ядзя" - Турчанинов.
"Влодек" - Бурцев.
"Нэлли" - 3. Жуженко, член партии соц. -революционеров, провокатор охранки
"Дедушка Герасим" - А. В. Герасимов
"Шалости" - выступления на заседаниях ЦК эсеров, работа по выработке резолюций.
"Толстяк" - Азеф.
"Собрались на чай" - съезд эсеров.
"Ябедничала" - писала донесения.
"Дядя Клим" - генерал Климович, начальник московской охранки.
"Детвора" - члены ЦК и делегаты эсеровских съездов.
"Жуженко знала от Климовича, что Азеф является агентом охранки, в то время как Герасимов не открыл ему принадлежность Жуженко к охранке"
"Големба" - Рыдз, Розиньский.
5
"Дорогой Мацей!
Спасибо за письмо. Очень рад, что твоя учеба идет так хорошо.
Наша беда в том, что мы мало и недальновидно думаем о будущем, когда нам понадобятся высокоталантливые исследователи. Не называй меня фантазером. Я в это верю. А все то, во что по-настоящему веришь, - сбывается, если в подоплеке веры лежит не смрадное суеверие, но знание, базируемое на науке.
Теперь по поводу наших шалунов.
Поскольку Халинка еще не приехала (видимо, остановилась в Берлине у сестры), я лишен возможности полюбоваться на любимого дедушку.
Жаль, конечно, потому что я не смогу ответить на твой вопрос, насколько он постарел и осталось ли в его чертах сходство с портретами молодости.
В твоем письме для меня немало интересного. Но я ставлю один главный вопрос: если проказница Нэлли знала о том, что толстяк наушничает милому дедушке, то отчего Влодек, рассказав про другие ее шалости, об этой до сих пор таит, даже после того, как девушка удалилась из монастырской школы?
До тех пор, пока она открыто не подтвердит Влодеку недостойное ябедничество толстяка, мы не можем журить его: самое досадное - зазря обидеть человека. Хотя чем больше я думаю о том, что мне довелось видеть своими глазами в Пальмире, тем тверже убеждаюсь, что мое предположение, увы, правильно. Признаюсь, мне это очень горько. Можно любить человека или не любить, симпатизировать ему или выражать антипатию, но обвинять в проступке такого рода, о каком идет речь, дело чрезвычайно серьезное.
Ты знаешь, что меня связывает давняя дружба с Наташей, а она всегда истово защищала и защищает толстяка, считая, что его все не любят за вздорный нрав, но мальчишка он на самом деле чистый и высоко честный.
Надо быть крайне осторожным в обвинениях; лучше простить виноватого, чем наказать невиновного...
Хорошо было бы свести воедино мнения всех ребятишек, знавших толстяка, а уж потом пригласить его на дружескую беседу за круглый стол с чаем.
Хотя есть и другой путь. Если Влодек так уж уверен в своей правоте, - я ведь знаю его, человек он честный, но очень неорганизованный, поддающийся настроениям других, резко меняющий свои мнения, - пусть предложит Витэку и Боре, чтобы те поначалу пригласили его самого на кофе. Коли он убежден в своей правоте, пусть идет на это. Такого рода застолье не может не вызвать отклика, глядишь, еще кто чего расскажет.
Сердечно приветствую тебя,
Юзеф".
"Сестра в Берлине" - Роза Люксембург.
"Любимый дедушка" - Герасимов.
"Нэлли" - провокатор 3. Жуженко.
"Монастырская школа" - охранка.
"Недостойное ябедничество" - провокация Азефа.
"Пальмира" - Петербург.
"Наташа" - Марк Натансон, член ЦК эсеров.
"Ребятишки" - в данном случае Меньшиков, Бакай, Турчанинов.
"Дружеская беседа за круглым столом с чаем" - партийный суд ЦК соц. - революционеров.
"Влодек" - Бурцев.
"Витэк и Боря" - члены ЦК соц. - рев. В. М. Чернов и Б. В. Савинков.
"Кофе" - третейский суд.
6
"Дорогой Юзеф!
Имел беседу с Влодеком. Твое предложение ему понравилось. Он написал. Витэку, что готов пожаловать на кофе.
Ядзя и ребятишки встречались у Влодека, свели все свои соображения воедино, Влодек очень этому рад.
Получил ли портрет нашего дедули?
Твой Мацей".
7
"Дорогой Мацей!
Портрет, который мне передали, свидетельствует о том, как мало изменился наш дедушка Герасим. Передай Влодеку, что я могу это свидетельствовать за чашкой чая, если смогу вернуться.
Юзеф".
8
Рано утром в дверь бурцевской квартиры резко постучали: сразу понял, что пришел русский, - звонок, не признает, рукой слышней.
- Кто там? - спросил Владимир Львович.
- Это я, - услышал он знакомый голос; открыл дверь; на пороге стояла Рита Саблина, член Боевой Организации эсеров.
- Милости прошу, заходите, солнышко. Рад вас видеть!
Не ответив, Рита прошла в его кабинет, брезгливо огляделась; была здесь первый раз.
- Хотите кофе?
- Я не стану пить у вас кофе, - ответила маленькая девушка с огромными, немигающими глазами; принимала участие в двух актах; Савинков спас ей жизнь, - Азеф настаивал, чтобы она была метальщицей снаряда в карету министра, загодя отдавая ее на заклание; Савинков сказал тогда, что он сам будет метать снаряд.
- Ну, уж смените гнев на милость, Рита, - мягко попросил Бурцев, понимая, что улыбается, вполне вероятно, последний раз в жизни: девушка напряжена, натянута, словно струна, руку из кармана юбки не вынимает, видимо, сжимает холодными пальчиками револьвер, чтобы покончить с ним. "наймитом охранки, гнусным клеветником на партию". - Если же вы полагаете возможным убить меня до того, как выслушаете, что ж, стреляйте. Я ведь в террор пришел, когда вы третий класс гимназии посещали, смерти в глаза смотрел поболее, чем вы, не боюсь ее.
- Сначала вы меня выслушаете, господин Бурцев. А потом уж я разрешу сказать вам несколько слов.
- Вы сядьте хотя бы, - снова попросил Бурцев. - Что ж мы стоя разговариваем?!
- Мне отвратительно в вашем доме все, даже стулья, на которых сидят жандармы.
- Бывшие, товарищ Саблина, бывшие. И если бы они тут не сидели, то ваша подруга Зиночка Жуженко продолжала бы писать осведомительные письма генералу Климовичу, ее любовнику и шефу московской охранки, про то, что происходит у вас в ЦК. Или вы ставите под сомнение ее провокаторство тоже? Раз эсер, то, значит, безгрешен! Ни ошибок, ни предательства совершить не может!
- Речь идет не о Жуженко, - досадливо поморщившись, ответила Рита, - но о товарище Азефе. Я была с ним на актах. Он спас мне жизнь, хотя я его об этом не просила рискуя сорвать дело, он снял меня с метания снаряда, заменив своим адъютантом. По счастливой случайности ни один из нас тогда не погиб. Как же провокатор может ставить акт, приводить в исполнение приговор трудового народа против палача, да еще при этом не потеряв ни одного из товарищей?
- Двойник может и больше, - ответил Бурцев.
- Да? Он может спокойно убить великого князя Сергея! И получить за это благодарность охранки!
- Послушайте, Рита, - раздражаясь, сказал Бурцев, - я же предлагаю вашему ЦК вызовите меня на суд! Позавчера я послал письмо Чернову, но ответа до сих пор не получил. А ведь можно позвонить по телефонному аппарату в конце концов. Да и живет Виктор Михайлович от меня в десяти минутах ходу.
- Я шла девять, - отчеканила Рита. - ЦК вызывает вас на суд, хотя я голосовала против. Тем не менее если и после того, как мы опозорим вас фактами, только фактами - и уличим в клевете, вы станете продолжать свои нападки на товарища Азефа, я, лично я убью вас, господин Бурцев. Вы меня знаете, меня не остановит ничто.
- Слава богу, - облегченно вздохнул Бурцев. - Вы принесли мне самое радостное известие, которое я получал в последнее время Спасибо, Рита, я счастлив, что будет суд.
- Я не "Рита" для вас, но "госпожа Саблина", - отчеканила девушка, осмотрела жалкую фигурку тщедушного Бурцева с нескрываемым презрением и, резко повернувшись, пошла к двери.
ВОТ ПОЧЕМУ РЕВОЛЮЦИЯ НЕМИНУЕМА! (IV)
"Вчера и сегодня разбиралось дело о нападении на почту вблизи Соколова. Мужчины - пятнадцать человек - и одна женщина приговорены к смерти, две женщины - к пятнадцати годам каторги. Ученик из Седлеца, сидевший рядом со мной, тоже приговорен вместе с ними.
...Опять восемь человек было приговорено к смерти.
Сегодня Ганку вызывали в канцелярию, откуда она вскоре вернулась возбужденная, хохочущая. Начальник предложил ей на выбор или предать - тогда ее приговорят только к пожизненной каторге, или быть повешенной. Он говорил ей, что она молода и красива.
В ответ она расхохоталась ему в лицо и выбрала виселицу.
Теперь она считает дни, сколько ей еще осталось жить, старается спать как можно меньше, целыми ночами бродит по камере. Иной раз вырвутся у нее из груди слова смертельного утомления и отчаяния: "Почему они пьют без конца нашу кровь! Я утешала себя, что все это вскоре рухнет, а они все еще убивают... И молодежь уже не спешит к нам" Но такие слова не часто вырываются из ее груди. Теперь она уже снова поет, устраивает жандармам скандалы, хохочет: "Даже когда меня донимают ужасные муки, я делаю все, чтобы они этого не заметили. Пусть не радуются"
Часто в ее словах чувствуется, что она мечется между жаждой жизни и неизбежностью смерти от их рук, и у нее является мысль о самоубийстве, но луч надежды продолжает в ней тлеть. А когда она стучит мне, что она не склонит головы, что она не дрогнет, вступая на эшафот, я чувствую, что она говорит правду. По временам ею овладевает желание иметь при себе близкого человека, видеть его, чувствовать его прикосновение, свободно говорить с ним; тогда она клянет разделяющую нас стену. Вот так мы рядом живем, словно родные и друзья из непонятной сказки. И я не раз проклинал себя, что не меня ждет смерть.
...Вчера казнены приговоренные за нападение в окрестностях Соколова. Заключенный, сидевший вместе с одним из них, не обращая внимания на жандарма, крикнул во время прогулки Ганке. "Уже казнен!" Сегодня на прогулке мы видели только одного из приговоренных к смерти - ученика из Седлеца, сидевшего раньше рядом со мной. Он сообщил, что его вернули с места казни... Завтра будет суд над пятьюдесятью одним человеком по делу об убийстве ротмистра в Радоме.
...Полчаса тому назад (теперь уже, должно быть, около 11 часов вечера) привели из суда в наш коридор двоих радомчан Оба приговорены к смертной казни. Если бы нашелся кто-нибудь, кто описал весь ужас жизни этого мертвого дома, борьбы, падений и подъема духа тех, кто замурован здесь, чтобы подвергнуться казни, кто воспроизвел бы то, что творится в душе находящихся в заключении героев, а равно подлых и обыкновенных людишек, что творится в душе приговоренных, которых ведут к месту казни, - тогда жизнь этого дома и его обитателей стала бы величайшим оружием и ярко светящим факелом в дальнейшей борьбе И поэтому необходимо собирать и сообщать людям не простую хронику приговоренных и жертв, а давать картину их жизни, душевного состояния, благородных порывов и подлой низости, великих страданий и радости, несмотря на мучения, воссоздать правду, всю правду, заразительную, когда она прекрасна и могущественна, вызывающую презрение и отвращение к жертве, когда она сломлена и опустилась до подлости. Это под силу только тому, кто сам много страдал и много любил, только он может раскрыть этот трепет и борьбу души, а не те, кто пишет у нас некрологи.
...Всем радомчанам смертная казнь заменена каторгой. Меня уверяли, что заменят и Ганке. Несколько дней тому назад к ней в камеру перевели другую женщину. С этих пор хохот и пение в течение целого дня без перерыва разносятся по всему коридору.
...Рядом со мной уже два дня сидит товарищ из Кельц. В четверг слушалось его дело - приговорен к смерти, замененной пятнадцатью годами каторги, через две недели будет слушаться другое его дело - об убийстве двух стражников. До него несколько дней сидел товарищ из Люблина. Ему сообщили, что его узнал провокатор Эдмунд Тарантович и что он обвиняет его в убийстве почтальона и пяти солдат. Виселица верная. Говорят, что этот провокатор выдал целую организацию ППС и настолько занят разоблачениями и показаниями, что следователям приходится ждать очереди, чтобы его допросить. У радомчан было за это время еще два дела, два раза их приговаривали к смерти и оба раза заменяли каторгой.
...Вчера заковали четырнадцать человек, один из них по дороге в кузницу, горько улыбаясь, сказал: "Последние свободные шаги"
Ганка сидит теперь вместе с Овчарек, которую обвиняла в предательстве. Должно быть, лгала.
...Сегодня во всех камерах закрыли окна и накрепко забили их гвоздями. Теперь камера опять закрылась, как могила, и не видно ни неба, ни деревьев, ни ласточек.
...К нам проникло известие о том, что охранка подослала сюда шесть шпиков, что в среде заключенных есть провокаторы. Началась слежка. Бывало, что обнаруживали действительных провокаторов, но бывало также, что подозрение падало на людей, возможно, ни в чем не повинных. Создается атмосфера недоверия, портящая совместную жизнь, каждый по мере возможности замыкается в себе.
Шпионов действительно много. Здесь так часто сменяют товарищей по камере (редко кто сидит один, большинство сидят по трое и больше), что цель этого становится очевидной дать возможность неразоблаченным шпикам узнать как можно больше. Несколько дней тому назад я увидел в окне бесспорно уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Я крикнул в окно "Товарищ! Гуляющий с тобой известный мерзавец, провокатор" На следующий день они уже гуляли каждый отдельно.
Сегодня убедился, что, к сожалению, мои подозрения были обоснованны. Оказывается, Ганка была в Творках (дом для умалишенных) и оттуда была освобождена прушковскими социал-демократами. Когда ее после этого арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали сама ездила с жандармами и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит под вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию (Островская). Почему она предавала? Кто ее знает? может быть, избивали, а возможно, она действительно сумасшедшая. Теперь она уже несколько дней сидит в коридоре надо мной. Сегодня я обо всем этом уведомил других. Я обязан был это сделать. Возможно, вначале она попытается защищаться, утверждать, что все это ложь. Она, вероятна, будет бороться хотя бы за щепотку доверия. Но заслуженный удел ее - позор, самый тяжелый крест, какой может выпасть на долю человека..."
- Спасибо, Анджей, это так трогательно. Тем не менее сейчас я отвечаю за вашу безопасность, а не наоборот... Давайте увидимся здесь же, завтра, в девять. Вас это время устроит?
- В десять. Я сдаю свой пост в девять... Я теперь служу ночным портье, смена кончается не ранее девяти пятнадцати... Пока все передашь сменщикам, то да се...
- Денег на жизнь хватает?
- Вполне, благодарю.
- А на ветчину? - Рыдз снова улыбнулся. - Юзеф уполномочил меня передать вам некоторую сумму... Лицо Турчанинова замерло.
- Видите ли, я какой-никакой, но русский дворянин... Я не умею принимать вспомоществование от кого бы то ни было. Так что просил бы вас более к сему предмету не возвращаться. Завтра в десять здесь же, честь имею.
- Минуту, - остановил его Рыдз. - Вы напрасно сердитесь, Анджей. В нашем обществе взаимная выручка не считается обидной. Мы живем несколько иными, скажем так, нравственными категориями. Они основаны на абсолютном доверии друг к другу... Вам, возможно, понадобятся деньги для работы... Для нашей работы. Вот в чем дело. И это не есть какая-то подачка... Или тем более оплата услуги... Рациональная оценка сложившейся ситуации, всего лишь. Ваше бывшее звание в охранке ротмистр?
- Точно так.
- Никаких документов, удостоверяющих вашу личность, не сохранилось?
- Все сохранилось, как же иначе... Иначе на острове Сен Луи (11) не дадут продления вида на жительство.
- Но вы здесь обосновались не под своим именем?
- Конечно. У меня вполне надежный паспорт, - Турчанинов усмехнулся, - выкраден из охран охранки.
- До завтра, ладно?
Турчанинов не удержался, шутливо передразнил:
Рыдза.
- "Вадно" Поляка сразу можно определить по вполне французским буквам - "в" и "л".
Рыдз рассмеялся.
- До встречи, Анджей.
2
Квартира Владимира Львовича Бурцева, которую он снимал на Ваграме, являла собою Румянцевскую библиотеку в миниатюре стены трех комнат, широкого коридора, даже кухни были заставлены самодельными стеллажами, набитыми книгами, журналами, большими папками с газетными вырезками, бюллетенями заседаний Государственной думы, выпусками правительственных вестников; запах кофе был постоянным; Бурцев варил его по-студенчески, на спиртовке; пил из крохотной чашки, всего на два глотка, длинные зубы от постоянного курения и крепчайшего кофе были желты, подшучивал над собою "Вроде старого коня - не заметил, как жизнь просквозила".
Рыдза признал сразу же. но, однако, настоящим именем называть не стал, осведомился, как следует обращаться; выслушав ответ- "Мацей", удовлетворенно кивнул и, пригласив устраиваться в кабинете где свободного пространства почти не было, оттого что кипы новых не проработанных еще газет валялись на полу, между скрипучими разностильными стульями, отправился готовить кофе.
Вернувшись со своей крохотной чашечкой и стаканом для Рыдза осведомился:
- Чем могу служить?
- Владимир Львович мы получили данные, которые бы хотелось перепроверить. Один наш товарищ видел как глава боевки социалистов-революционеров садился в экипаж некоего полицейского чина носящего цивильную форму.
- Это вы про Азефа?
- Да.
- Ну и что?
Рыдз опешил.
- То есть как?
- А так, - хохотнул Бурцев. - Для меня совершенно ясно что Азеф - провокатор. И я про это как вам, по-видимому известно, неоднократно заявлял. Но ведь ЦК постоянно берет его под защиту.
- Чем вы это можете объяснить?
Бурцев разбросал руки словно драчливый петух крылья.
- А вы?
- Партия переживает кризис, - ответил Рыдз убежденно. Мы об этом писали неоднократно.
- Я, как бывший эсер слушаю это с болью, но увы Ленин тут прав, - вздохнул Бурцев, - именно кризис.
- Мне тоже это больно слышать Владимир Львович. Я имею множество друзей эсеров, честнейшие люди огромного личного мужества и чести.
- Да уж этого не занимать.
- Однако. Владимир Львович, товарищ, получившии информацию об Азефе крайне щепетилен в вопросе обвинения кого бы тот ни было, да тем более в провокации. Этот товарищ просит вас встретиться с человеком который бежал из охранки после того, как оказал нам реальную помощь. Вполне серьезную. Он в розыскных листах ему грозит военно-полевой суд. Если французы выдадут его Петербургу надо ждать еще одного обвинительного приговора. Мы можем надеяться, что использование вами этого человека не нанесет ему ущерба?
- Хотите чтобы я встретился с анонимом?
- Да.
- Как правило я работаю с теми, кто принимает на себя ответственность товарищ Рыдз.
- Этот человек возможно еще пригодится нам для борьбы. Мы стараемся оберечь его от провала.
- Проверяли его? Надежен?
Рыдз ответил вопросом.
- А вы Меньшикова с Бакаем проверяли? Надежны?
- Да.
- Двойной игры с их стороны быть не может?
- Нет. Ведь именно они помогли мне разоблачить провокатора Зинаиду Жуженко.
- Адъютанта "Казбека"?
- Да.
- "Казбек" - это Сладкопевцев?
- Он же в борьбе. Я не вправе открывать псевдонимы тех, кто продолжает бой с самодержавием.
- Простите.
Бурцев начал ловко лавировать между кипами газет по-петушиному забросив руки за голову чудом сидевшую на тоненькой шее остановился перед Рыдзом нагнулся к нему спросил:
- Ну хорошо допустим я встретился с вашим человеком анонимно. Он дал мне новую информацию, которая понудит ЦК социалистов-революционеров хоть как-то откликнуться на новые улики. Но ведь тогда Чернов с Савинковым неминуемо потребуют встречи с моим с вашим свидетелем. Как быть?
- Давайте начнем а? За это время я снесусь с моими товарищами.
- Что ж попробуем.
- У меня кстати есть внешний портрет того полицейского чина который встречался с Азефом. Это была не случайная встреча он его в извозчике ждал в экипаже.
- Послушаем, - откликнулся Бурцев. - Давайте-ка портрет.
- Глаза стальные с прищуром веки припухлые усы чуть правленные вниз, нос прямой лоб высокий выражение лица сосредоточенное особых примет нет крепкого телосложения, довольно широкоплеч рост высокий по здешним меркам под метр восемьдесят пять, с аршинами я путаюсь.
- Хм. После девятьсот пятого года новые начальники департамента и охраны не очень-то позволяют печатать свои фотографические портреты. На Виссарионова не похож на Комиссарова тоже.
- Кто из чинов полиции был на процессе депутатов первой Думы?
- Информация не поступала но кто-то был вокруг здания кишели филеры, ждали кого-то.
- Не Герасимова?
- У меня есть только одна его фотография Давняя когда он в начале девяностых годов служил адъютантом при Самарском жандармском управлении. Усы у него были стрельчатые, бородка клинышком, волос кучерявый, шатен, весьма привлекателен...
Поднявшись, Рыдз сказал?
- Человек, который к вам придет, живет под чужим именем. Его зовут Федор Мокеевич. Это псевдоним. Когда соблаговолите его принять?
- Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.
- Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.
О "пригороде" сказал неспроста; Владимир Львович человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает.
3
- Владимир Львович? - осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.
- Именно так. С кем имею честь"?
- Я Федор Мокеевич.
- Кто?
- Вчера вам говорили обо мне. Вы назначили встречу на одиннадцать тридцать.
Бурцев посторонился, пропуская гостя в квартиру.
- Да, да, верно. Прошу.
Вчера вечером Турчанинов спустился квартирою ниже, там жили две проститутки, Мадлен и Мари (перекрытия потолка слабенькие, все слышно, гостей у девушек не было), попросил утюг с угольями Мадлен вызвалась погладить ему пиджак и брюки "Я же работала прачкой, все сделаю вмиг". Турчанинов поблагодарил, ответив, что стеснен в средствах, лучше уж сам. "С соседей не берем, - расхохоталась Мари, - даже за любовь не берем с соседей" Поэтому к Бурцеву пришел выутюженный, в свежей сорочке и галстуке, военная косточка, привычка - вторая натура.
- Нуте-с, Федор Мокеевич, с чем пожаловали?
Турчанинов усмехнулся.
- С головою, Владимир Львович. В коей есть информация, которая может помочь вашей борьбе с провокацией.
- Ага. Ну, что ж Вы с Бакаем и Меньшиковым знакомы?
- Шапочно. Они были в Петербурге, а я служил в Привисленском крае.
- Вы в розыскных списках девятьсот седьмого года?
- Да.
- Так что ж вы и ваши польские друзья от меня конспирируете, милостивый государь?! Вы Андрей Егорович Турчанинов, адъютант при бывшем начальнике варшавской охраны полковнике Глазове, а затем какое-то время при Попове, до того, как он был казнен. Из привисленских только один вы и значитесь в списках.
Турчанинов вздохнул.
- Ну, и слава богу... Сразу легче стало с вами говорить.
- К ликвидации Попова имеете отношение?
- Да.
- Чем вам это грозит?
- Если докажут, - расстрелом.
- Тогда вернемся к Федору Мокеевичу, дело нешуточное... Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к тем материалам, которые мне передали Бакай и Меньшиков?
- Положительно. Вы базировались на их показаниях, когда разоблачили Жуженко?
- На их тоже.
- А показания об Азефе они вам давали?
- Да.
- У нас в варшавской охран...ке... об Азефе вообще ничего не было известною
- Это и понятно... Агент такого уровня действует под руководством непосредственно главного шефа. В России никогда тайн не было, на язык горазды.
- Потому что никогда не было свободной печати.
Бурцев удивился:
- Не вижу связи...
- Прямая связь, - возразил Турчанинов. - Поскольку все везде закрыто, люди стремятся утвердить себя причастностью к секретам - проявление обычного человеческого самолюбия, форма самовыявления.
- Занятно, - откликнулся Бурцев, оглядев Турчанинова еще раз, глаза его потеплели, прежней настороженности в них не было. - Вы оригинально мыслите. Скажите-ка, а вы с Герасимовым встречались?
- Дважды.
- Где?
- В северной столице. Был командирован за дополнительными материалами по государственной преступнице Розалии Люксембург, когда она была схвачена в Варшаве.
- Опишите-ка мне его, пожалуйста.
- Извольте. Высокого роста, шатен с легкой проседью, усы подбривает, чтобы повторяли форму рта, губы чувственные, полные, нос прямой, особых примет на лице нет. Во время выездов на конспиративные встречи и самоличного наблюдения за интересующими его персонами имитировал хромоту...
- Сходится, - Бурцев даже в ладони хлопнул (пальцы длинные, как у пианиста). - Он хромал и на процессе против социал-демократических депутатов, когда вторую Думу разогнали!
- Меня уполномочили попросить вас, Владимир Львович, если почтете возможным, передать раннюю фотографическую карточку Герасимова, поры его службы в Самаре.
- Передать не передам, а вот сходить в мастерскую портретов мсье Жаклюзо - можем. Если хорошо оплатите, он сделает копию в два дня, работает виртуозно.
4
"Дорогой Юзеф!
После того, как Ядзя начала работу с Влодеком, выявилось множество интереснейших подробностей.
Начну с того, что Нэлли, оказывается, передавала дедушке Герасиму про все шалости толстяка, особенно когда они собирались на чай.
Впрочем, Влодек говорит, что Нэлли ябедничала не столько дедушке Герасиму, сколько дяде Климу, а тот уже передавал старику.
Таким образом, плуты выдавали зоркому родительскому оку, каким по праву являются дедушка Герасим и дядя Клим, все, что происходило, когда детвора встречалась, чтобы придумать новые проказы.
Толстяк про Нэллечку ничего не говорил, жалел бедненькую, вот ведь какая доброта и благородство! Только он не знал, утверждает Влодек, что она сама шептала обо всех проделках Климу.
Фотографию дедушки Герасима я тебе отправил с Халинкой, передаст в собственные руки, постарел ли он, как ты находишь?
Как поступать дальше с нашими шалунами? Ты у меня славный и мудрый педагог, подскажи.
Твой Големба".
"Ядзя" - Турчанинов.
"Влодек" - Бурцев.
"Нэлли" - 3. Жуженко, член партии соц. -революционеров, провокатор охранки
"Дедушка Герасим" - А. В. Герасимов
"Шалости" - выступления на заседаниях ЦК эсеров, работа по выработке резолюций.
"Толстяк" - Азеф.
"Собрались на чай" - съезд эсеров.
"Ябедничала" - писала донесения.
"Дядя Клим" - генерал Климович, начальник московской охранки.
"Детвора" - члены ЦК и делегаты эсеровских съездов.
"Жуженко знала от Климовича, что Азеф является агентом охранки, в то время как Герасимов не открыл ему принадлежность Жуженко к охранке"
"Големба" - Рыдз, Розиньский.
5
"Дорогой Мацей!
Спасибо за письмо. Очень рад, что твоя учеба идет так хорошо.
Наша беда в том, что мы мало и недальновидно думаем о будущем, когда нам понадобятся высокоталантливые исследователи. Не называй меня фантазером. Я в это верю. А все то, во что по-настоящему веришь, - сбывается, если в подоплеке веры лежит не смрадное суеверие, но знание, базируемое на науке.
Теперь по поводу наших шалунов.
Поскольку Халинка еще не приехала (видимо, остановилась в Берлине у сестры), я лишен возможности полюбоваться на любимого дедушку.
Жаль, конечно, потому что я не смогу ответить на твой вопрос, насколько он постарел и осталось ли в его чертах сходство с портретами молодости.
В твоем письме для меня немало интересного. Но я ставлю один главный вопрос: если проказница Нэлли знала о том, что толстяк наушничает милому дедушке, то отчего Влодек, рассказав про другие ее шалости, об этой до сих пор таит, даже после того, как девушка удалилась из монастырской школы?
До тех пор, пока она открыто не подтвердит Влодеку недостойное ябедничество толстяка, мы не можем журить его: самое досадное - зазря обидеть человека. Хотя чем больше я думаю о том, что мне довелось видеть своими глазами в Пальмире, тем тверже убеждаюсь, что мое предположение, увы, правильно. Признаюсь, мне это очень горько. Можно любить человека или не любить, симпатизировать ему или выражать антипатию, но обвинять в проступке такого рода, о каком идет речь, дело чрезвычайно серьезное.
Ты знаешь, что меня связывает давняя дружба с Наташей, а она всегда истово защищала и защищает толстяка, считая, что его все не любят за вздорный нрав, но мальчишка он на самом деле чистый и высоко честный.
Надо быть крайне осторожным в обвинениях; лучше простить виноватого, чем наказать невиновного...
Хорошо было бы свести воедино мнения всех ребятишек, знавших толстяка, а уж потом пригласить его на дружескую беседу за круглый стол с чаем.
Хотя есть и другой путь. Если Влодек так уж уверен в своей правоте, - я ведь знаю его, человек он честный, но очень неорганизованный, поддающийся настроениям других, резко меняющий свои мнения, - пусть предложит Витэку и Боре, чтобы те поначалу пригласили его самого на кофе. Коли он убежден в своей правоте, пусть идет на это. Такого рода застолье не может не вызвать отклика, глядишь, еще кто чего расскажет.
Сердечно приветствую тебя,
Юзеф".
"Сестра в Берлине" - Роза Люксембург.
"Любимый дедушка" - Герасимов.
"Нэлли" - провокатор 3. Жуженко.
"Монастырская школа" - охранка.
"Недостойное ябедничество" - провокация Азефа.
"Пальмира" - Петербург.
"Наташа" - Марк Натансон, член ЦК эсеров.
"Ребятишки" - в данном случае Меньшиков, Бакай, Турчанинов.
"Дружеская беседа за круглым столом с чаем" - партийный суд ЦК соц. - революционеров.
"Влодек" - Бурцев.
"Витэк и Боря" - члены ЦК соц. - рев. В. М. Чернов и Б. В. Савинков.
"Кофе" - третейский суд.
6
"Дорогой Юзеф!
Имел беседу с Влодеком. Твое предложение ему понравилось. Он написал. Витэку, что готов пожаловать на кофе.
Ядзя и ребятишки встречались у Влодека, свели все свои соображения воедино, Влодек очень этому рад.
Получил ли портрет нашего дедули?
Твой Мацей".
7
"Дорогой Мацей!
Портрет, который мне передали, свидетельствует о том, как мало изменился наш дедушка Герасим. Передай Влодеку, что я могу это свидетельствовать за чашкой чая, если смогу вернуться.
Юзеф".
8
Рано утром в дверь бурцевской квартиры резко постучали: сразу понял, что пришел русский, - звонок, не признает, рукой слышней.
- Кто там? - спросил Владимир Львович.
- Это я, - услышал он знакомый голос; открыл дверь; на пороге стояла Рита Саблина, член Боевой Организации эсеров.
- Милости прошу, заходите, солнышко. Рад вас видеть!
Не ответив, Рита прошла в его кабинет, брезгливо огляделась; была здесь первый раз.
- Хотите кофе?
- Я не стану пить у вас кофе, - ответила маленькая девушка с огромными, немигающими глазами; принимала участие в двух актах; Савинков спас ей жизнь, - Азеф настаивал, чтобы она была метальщицей снаряда в карету министра, загодя отдавая ее на заклание; Савинков сказал тогда, что он сам будет метать снаряд.
- Ну, уж смените гнев на милость, Рита, - мягко попросил Бурцев, понимая, что улыбается, вполне вероятно, последний раз в жизни: девушка напряжена, натянута, словно струна, руку из кармана юбки не вынимает, видимо, сжимает холодными пальчиками револьвер, чтобы покончить с ним. "наймитом охранки, гнусным клеветником на партию". - Если же вы полагаете возможным убить меня до того, как выслушаете, что ж, стреляйте. Я ведь в террор пришел, когда вы третий класс гимназии посещали, смерти в глаза смотрел поболее, чем вы, не боюсь ее.
- Сначала вы меня выслушаете, господин Бурцев. А потом уж я разрешу сказать вам несколько слов.
- Вы сядьте хотя бы, - снова попросил Бурцев. - Что ж мы стоя разговариваем?!
- Мне отвратительно в вашем доме все, даже стулья, на которых сидят жандармы.
- Бывшие, товарищ Саблина, бывшие. И если бы они тут не сидели, то ваша подруга Зиночка Жуженко продолжала бы писать осведомительные письма генералу Климовичу, ее любовнику и шефу московской охранки, про то, что происходит у вас в ЦК. Или вы ставите под сомнение ее провокаторство тоже? Раз эсер, то, значит, безгрешен! Ни ошибок, ни предательства совершить не может!
- Речь идет не о Жуженко, - досадливо поморщившись, ответила Рита, - но о товарище Азефе. Я была с ним на актах. Он спас мне жизнь, хотя я его об этом не просила рискуя сорвать дело, он снял меня с метания снаряда, заменив своим адъютантом. По счастливой случайности ни один из нас тогда не погиб. Как же провокатор может ставить акт, приводить в исполнение приговор трудового народа против палача, да еще при этом не потеряв ни одного из товарищей?
- Двойник может и больше, - ответил Бурцев.
- Да? Он может спокойно убить великого князя Сергея! И получить за это благодарность охранки!
- Послушайте, Рита, - раздражаясь, сказал Бурцев, - я же предлагаю вашему ЦК вызовите меня на суд! Позавчера я послал письмо Чернову, но ответа до сих пор не получил. А ведь можно позвонить по телефонному аппарату в конце концов. Да и живет Виктор Михайлович от меня в десяти минутах ходу.
- Я шла девять, - отчеканила Рита. - ЦК вызывает вас на суд, хотя я голосовала против. Тем не менее если и после того, как мы опозорим вас фактами, только фактами - и уличим в клевете, вы станете продолжать свои нападки на товарища Азефа, я, лично я убью вас, господин Бурцев. Вы меня знаете, меня не остановит ничто.
- Слава богу, - облегченно вздохнул Бурцев. - Вы принесли мне самое радостное известие, которое я получал в последнее время Спасибо, Рита, я счастлив, что будет суд.
- Я не "Рита" для вас, но "госпожа Саблина", - отчеканила девушка, осмотрела жалкую фигурку тщедушного Бурцева с нескрываемым презрением и, резко повернувшись, пошла к двери.
ВОТ ПОЧЕМУ РЕВОЛЮЦИЯ НЕМИНУЕМА! (IV)
"Вчера и сегодня разбиралось дело о нападении на почту вблизи Соколова. Мужчины - пятнадцать человек - и одна женщина приговорены к смерти, две женщины - к пятнадцати годам каторги. Ученик из Седлеца, сидевший рядом со мной, тоже приговорен вместе с ними.
...Опять восемь человек было приговорено к смерти.
Сегодня Ганку вызывали в канцелярию, откуда она вскоре вернулась возбужденная, хохочущая. Начальник предложил ей на выбор или предать - тогда ее приговорят только к пожизненной каторге, или быть повешенной. Он говорил ей, что она молода и красива.
В ответ она расхохоталась ему в лицо и выбрала виселицу.
Теперь она считает дни, сколько ей еще осталось жить, старается спать как можно меньше, целыми ночами бродит по камере. Иной раз вырвутся у нее из груди слова смертельного утомления и отчаяния: "Почему они пьют без конца нашу кровь! Я утешала себя, что все это вскоре рухнет, а они все еще убивают... И молодежь уже не спешит к нам" Но такие слова не часто вырываются из ее груди. Теперь она уже снова поет, устраивает жандармам скандалы, хохочет: "Даже когда меня донимают ужасные муки, я делаю все, чтобы они этого не заметили. Пусть не радуются"
Часто в ее словах чувствуется, что она мечется между жаждой жизни и неизбежностью смерти от их рук, и у нее является мысль о самоубийстве, но луч надежды продолжает в ней тлеть. А когда она стучит мне, что она не склонит головы, что она не дрогнет, вступая на эшафот, я чувствую, что она говорит правду. По временам ею овладевает желание иметь при себе близкого человека, видеть его, чувствовать его прикосновение, свободно говорить с ним; тогда она клянет разделяющую нас стену. Вот так мы рядом живем, словно родные и друзья из непонятной сказки. И я не раз проклинал себя, что не меня ждет смерть.
...Вчера казнены приговоренные за нападение в окрестностях Соколова. Заключенный, сидевший вместе с одним из них, не обращая внимания на жандарма, крикнул во время прогулки Ганке. "Уже казнен!" Сегодня на прогулке мы видели только одного из приговоренных к смерти - ученика из Седлеца, сидевшего раньше рядом со мной. Он сообщил, что его вернули с места казни... Завтра будет суд над пятьюдесятью одним человеком по делу об убийстве ротмистра в Радоме.
...Полчаса тому назад (теперь уже, должно быть, около 11 часов вечера) привели из суда в наш коридор двоих радомчан Оба приговорены к смертной казни. Если бы нашелся кто-нибудь, кто описал весь ужас жизни этого мертвого дома, борьбы, падений и подъема духа тех, кто замурован здесь, чтобы подвергнуться казни, кто воспроизвел бы то, что творится в душе находящихся в заключении героев, а равно подлых и обыкновенных людишек, что творится в душе приговоренных, которых ведут к месту казни, - тогда жизнь этого дома и его обитателей стала бы величайшим оружием и ярко светящим факелом в дальнейшей борьбе И поэтому необходимо собирать и сообщать людям не простую хронику приговоренных и жертв, а давать картину их жизни, душевного состояния, благородных порывов и подлой низости, великих страданий и радости, несмотря на мучения, воссоздать правду, всю правду, заразительную, когда она прекрасна и могущественна, вызывающую презрение и отвращение к жертве, когда она сломлена и опустилась до подлости. Это под силу только тому, кто сам много страдал и много любил, только он может раскрыть этот трепет и борьбу души, а не те, кто пишет у нас некрологи.
...Всем радомчанам смертная казнь заменена каторгой. Меня уверяли, что заменят и Ганке. Несколько дней тому назад к ней в камеру перевели другую женщину. С этих пор хохот и пение в течение целого дня без перерыва разносятся по всему коридору.
...Рядом со мной уже два дня сидит товарищ из Кельц. В четверг слушалось его дело - приговорен к смерти, замененной пятнадцатью годами каторги, через две недели будет слушаться другое его дело - об убийстве двух стражников. До него несколько дней сидел товарищ из Люблина. Ему сообщили, что его узнал провокатор Эдмунд Тарантович и что он обвиняет его в убийстве почтальона и пяти солдат. Виселица верная. Говорят, что этот провокатор выдал целую организацию ППС и настолько занят разоблачениями и показаниями, что следователям приходится ждать очереди, чтобы его допросить. У радомчан было за это время еще два дела, два раза их приговаривали к смерти и оба раза заменяли каторгой.
...Вчера заковали четырнадцать человек, один из них по дороге в кузницу, горько улыбаясь, сказал: "Последние свободные шаги"
Ганка сидит теперь вместе с Овчарек, которую обвиняла в предательстве. Должно быть, лгала.
...Сегодня во всех камерах закрыли окна и накрепко забили их гвоздями. Теперь камера опять закрылась, как могила, и не видно ни неба, ни деревьев, ни ласточек.
...К нам проникло известие о том, что охранка подослала сюда шесть шпиков, что в среде заключенных есть провокаторы. Началась слежка. Бывало, что обнаруживали действительных провокаторов, но бывало также, что подозрение падало на людей, возможно, ни в чем не повинных. Создается атмосфера недоверия, портящая совместную жизнь, каждый по мере возможности замыкается в себе.
Шпионов действительно много. Здесь так часто сменяют товарищей по камере (редко кто сидит один, большинство сидят по трое и больше), что цель этого становится очевидной дать возможность неразоблаченным шпикам узнать как можно больше. Несколько дней тому назад я увидел в окне бесспорно уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Я крикнул в окно "Товарищ! Гуляющий с тобой известный мерзавец, провокатор" На следующий день они уже гуляли каждый отдельно.
Сегодня убедился, что, к сожалению, мои подозрения были обоснованны. Оказывается, Ганка была в Творках (дом для умалишенных) и оттуда была освобождена прушковскими социал-демократами. Когда ее после этого арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали сама ездила с жандармами и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит под вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию (Островская). Почему она предавала? Кто ее знает? может быть, избивали, а возможно, она действительно сумасшедшая. Теперь она уже несколько дней сидит в коридоре надо мной. Сегодня я обо всем этом уведомил других. Я обязан был это сделать. Возможно, вначале она попытается защищаться, утверждать, что все это ложь. Она, вероятна, будет бороться хотя бы за щепотку доверия. Но заслуженный удел ее - позор, самый тяжелый крест, какой может выпасть на долю человека..."