Страница:
Помощники сообщили об этой реплике первого кому надо, и Осинина после этого легко приняли в Союз писателей. Точно зная, на кого следует ставить - ласковый теленок двух маток сосет, - он предложил свои услуги патриархам в качестве литературного функционера; в газете стал обозревателем по вопросам культуры; подготовил том избранных очерков, но поданы они были словно новая форма прозы; как и полагается, задействовал связи, после чего появились десятки рецензий: <Свежее слово в литературе>. Однако при этом, мне кажется, в глубине души Осинин понимал, что никакой он не писатель, и поэтому все время охотился за острыми темами, чтобы завоевать читателя не мастерством, а сенсацией - на это все падки.
...Я пришел к нему в кабинет лишь после того, как были организованы два звонка от нужных людей, сказал, как меня покорила его последняя телевизионная программа, <вы теперь выступаете не только как большой писатель, но как политический деятель с собственной линией>; он обожал, когда его хвалили, об этом мне нашептали в редакции; Осинин похлопал меня по плечу: <Старикашка, это все суета, главное - впереди... Ну, рассказывай, что у тебя? Времени - в обрез>.
- Эдмонд Лукьянович, полагаю, вы поймете меня верно: я бы хотел, чтобы этот разговор остался между нами... Речь пойдет о судьбе невинно осужденного человека - с одной стороны, а с другой - о будущем нашего товарища, Вани Варравина.
Поскольку на каждого мало-мальски заметного человека я начал вести досье - родословная, связи, компрометирующие материалы, моральный облик, я знал, что Осинин далеко не простое явление: всю жизнь он искал и налаживал связи с влиятельными, глубоко патриотическими силами на литературном фронте, хотя выступал порою с материалами, которые явно грешили новационными перекосами. Была даже зафиксирована фраза, сказанная в кругу его близких: <Интересно, кто из писателей, кроме меня, решится поставить вопрос о таинственном роке, тяготеющем над Россией?! Действительно, начиная с Петра Великого против всех прогрессивных реформ поднималась неподвижная, но могучая оппозиция: <Пусть все будет по-старому, любое новшество неугодно и вредит нашим традициям...>
Поэтому я сказал о Варравине так, чтобы это понравилось Осинину, ибо позиционно, глубоко таясь, он все же чем-то близок Ивану. Конечно, люди его ориентации лишены того, что объединяет нас; у них нет крутой общности - один за всех и все за одного, - пусть даже этот один в чем-то и не прав. Интеллигенты-леваки разобщены, каждый тянет одеяло на себя, борьба амбиций, этим-то и следует пользоваться, покуда не поздно. Если бы дело Горенкова описал кто из наших, - один коленкор. А когда выступит их же, в общем-то, чужой нам, - дело приобретет другой оттенок, да и в будущем возможны варианты... Воистину, идея <разделяй и властвуй> не так уж плоха, хоть и пришла от католичества, давно предавшего идеи церкви.
Не зря я тщательно изучил досье на Осинина. В его ранних публикациях времен <оттепели> нашел цитаты Ленина, которые он привел в своем материале о самоуправстве одного из начальников леспромхозов в Башкирии: <Башкиры имеют недоверие к великороссам, потому что великороссы более культурны и использовали свою культурность, чтобы башкир грабить. Поэтому в этих глухих местах имя великороссов для башкир значит <угнетатель>, <мошенник>. Надо с этим считаться, надо с этим бороться. Но ведь это - длительная вещь. Ведь это никаким декретом не устранишь. В этом деле мы должны быть очень осторожны. Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великорусская, которая вызвала во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы это научились исправлять, да и то плохо. У нас есть, например, в Комиссариате просвещения или около него коммунисты, которые говорят: <Едина школа, поэтому не смейте учить на другом языке, кроме русского. По-моему, такой коммунист - это великорусский шовинист>.
Я, честно сказать, не поверил своим глазам, пошел в справочный отдел, там подтвердили: действительно, Ленин сказал это в докладе о партийной программе... Март девятнадцатого, восьмой съезд РКП (б).
Я знал, что сейчас Осинин активно налаживает блок с теми, от кого зависит присуждение ему премии; готов на все, чтобы его загибы были забыты. Поэтому я и помог ему, сказав, что люди, подобные Каримову, компрометируют братскую дружбу народов, подставляют под удар русских специалистов в затаенной попытке торпедировать перестройку. <Я понимаю, добавил я, - что тема эта весьма деликатная, но кто, кроме вас, сможет поднять ее? Ведь у всех на памяти, как вы, именно вы, мужественно выступили в защиту замечательных башкирских тружеников, попавших в беду из-за нашего самодура... Мы смело критикуем своих, но ведь это не значит, что все другие огорожены от критики! Если равенство, так уж во всем, иначе-то и рождается дисбаланс! Если что и объединяет людей, то лишь наш великий и могучий язык...>
Осинин в задумчивости отошел к книжному шкафу, достал ленинский сборник <О культурной революции> и, заученно открыв страницу, заложенную красной картоночкой, зачитал:
- <...Мы думаем, что великий и могучий русский язык не нуждается в том, чтобы кто бы то ни было должен изучать его из-под палки... Те, кто по условиям своей жизни и работы нуждаются в знании русского языка, научатся ему и без палки. А принудительность (палка) приведет только к одному: она затруднит великому и могучему русскому языку доступ в другие национальные группы, а главное - обострит вражду, создаст миллион новых трений, усилит раздражение, взаимонепонимание и т. д. ...Кому это нужно? Русскому народу, русской демократии - это не нужно...> Вот так-то, Женя... Что же касается Каримова, то, судя по вашему рассказу, он руководствуется не столько националистическими мотивами, сколько пытается дестабилизировать ситуацию в автономной республике, саботировать новое... Или вы мне не все договорили? Выскабливайтесь, мой друг! Если уж честность - то избыточная.
Я ответил, что дополнительной информацией не располагаю, я именно так понял Варравина, а у меня нет никаких оснований ему не доверять, но поскольку в ближайшее обозримое будущее ему нельзя публиковаться в газете, мы не вправе пассивно ждать, пока Горенков помрет в колонии.
Я внимательно изучал лицо Осинина, когда он просматривал материалы, которые я ему приготовил: Тихомиров организовал письма в редакцию не только из Загряжска; работа была сделана быстро и профессионально; примат количества очевиден, пока-то еще разберутся с качеством! Против массы - не попрешь, а в наше время организовать массу проще простого: десять телефонных звонков - вот тебе и двести писем, реагируйте!
Я понимал, что Осинин не может не ухватить крючок: всякое выступление в защиту зазря обиженного человека работает на репутацию, закладывается в читательскую память, повышает авторитет, свидетельствуя о смелости писателя: <Смотрите-ка, во имя правды и справедливости не побоялся жахнуть по Председателю Совета Министров!> От такого материала отказаться трудно, несмотря на то, что вопрос журналистской корпоративности, как я успел убедиться, в среде газетчиков чрезвычайно щепетилен...
- Ну, хорошо, - задумчиво сказал Осинин, - а что, если вам поговорить с Ваней Варравиным? Отношения ведь у вас добрые?
- В высшей мере...
- Я думаю, он поймет: в нынешней ситуации промедление действительно смерти подобно. Вопрос однозначен: либо он думает о своей журналистской карьере, либо о принципе... Когда разбор его персонального дела?
- Это зависит от многих причин, - ответил я, не сводя глаз с лица Осинина. - Можно оттянуть собрание, создать комиссию, поручить ей разобраться во всей этой грязи... А можно обсудить хоть завтра - тяп-ляп, <не дадим своего в обиду>, сторонников у него хватает...
- Это верно, - согласился Осинин, рассеянно добавив: - Вы и я тоже его сторонники, разве не так?
- Конечно, так, - ответил я, поняв, куда клонит Осинин.
Он ждал, что я помогу ему и дальше; нет, решил я, хватит, решай сам. Осинин снова похлопал меня по плечу, вздохнув:
- Ах, Женчик, Женчик... Хитрован вы мой дорогой... Скажите главному, что я отказался писать этот материал... Если даст указание - что ж, я солдат, привык выполнять приказы.
Тогда-то я и достал из кармана нашу козырную карту - коллективное письмо, адресованное ему, Эдмонду Осинину: <Кто, как не Вы, скажет слово правды по поводу происходящего в строительных организациях Загряжска?! Кто, как не Вы, станет в защиту справедливости?! Репортер Варравин даже не удосужился побеседовать с простым народом, он собирал информацию в начальственных кабинетах...>
- Вот, - сказал я. - Посмотрите это, Эдмонд Лукьянович.
Осинин прочитал письмо стремительно; я видел, как он хотел просчитать количество подписей, но понимал, что я замечу это, глаза выдадут.
- Почему не показали сразу? - спросил он.
- Потому что не считал возможным давить...
Через три часа я положил на стол главного гранки материала, написанного Осининым; назывался он, как все его материалы, хлестко: <Письма беды>.
- Где Варравин? - спросил главный, рассеянно проглядев текст.
- Плохо себя чувствует... Взял бюллетень...
- Сердце?
- Я не могу к нему дозвониться, никто не поднимает трубку.
- Но он не в больнице?
- Нет, наши видели его сегодня в городе.
- Покажите материал заместителям, - сказал главный.
- Нужна ваша виза.
Главный искренне удивился:
- Зачем? Опасно мыслить категориями застойного периода, Евгений... Вы, как редактор отдела, вправе принимать решения, я никогда не мешаю инициативе.
Утром Варравин позвонил мне; я понял, что он уже прочитал газету с <Письмами>, поэтому спросил как можно мягче:
- Где ты пропадаешь, Ваня? Мы ж волнуемся за тебя...
Он покашлял в трубку, потом вздохнул и, закуривая (я это не только услышал, но даже увидел явственно), сказал:
- Ты не просто сука, Кашляев... Ты глупая сука... Не думай, что ваша взяла... А на досуге поразмышляй вот о чем: из-за таких, как ты, нас могут запрезирать... Понимаешь? Гадливо презирать... А от этого приходится отмываться десятилетиями... Я ж понял тебя, Кашляев, я знаю, с кем ты... Или вы все психи, или вы в заговоре против народа.
...А через час он прислал главному копию телеграммы, которую отправил в ЦК по делу Горенкова и Каримова.
Я человек не робкого десятка, но когда увидел фамилии Тихомирова, Русанова, Кузинцова, свою, тело сделалось неестественно легким, неподвластным мне до того, что я не мог протянуть руку к телефону набрать единственно нужный мне сейчас номер...
XXVI Я, Иван Варравин
_____________________________________________________________________
Наверное, каждый переживал ощущение нереальности происходящего, некоей отдельности мыслей от плоти, безутешной ярости протеста... Так, во всяком случае, у меня было во время похорон Высоцкого; точно так же я воспринял смерть Андрея Миронова: <Это же невозможно>; все мое естество отторгало то, что я видел собственными глазами...
...Так было и сейчас, в клубе, куда я пришел на диспут неформального объединения <Старина>, - после статьи Осинина терять нечего, надо принимать открытый бой, время ожидания кончено.
Поначалу, вслушиваясь в слова выступавших, я не очень-то верил себе, мне казалось, что все это сон, нелепица; <сионистские масоны взорвали храм Христа Спасителя>, <на Западе спланировано массовое проникновение чужеродных элементов в нашу культуру>, <масоны руководят искусством>, <русскую нацию - самую трезвую в мире - спаивают темные силы по указаниям ЦРУ!>. Увы, это была явственная реальность...
Другой оратор яростно размахивал кулаками:
- Спад в нашей экономике - следствие работы сионистов-масонов, проникших в высшие органы власти!
В зале загудели:
- Доказательства! Факты!
- Если вы намерены совершить подлость, - не унимался оратор, - вы прежде всего добьетесь авторитета! Гитлер начал с того, что укрепил свой авторитет! Кто из вас видел хронику, как Гитлера встречал народ? Он много сделал для немцев!
В зале заулюлюкали; оратор между тем продолжал кричать, низко склонившись к микрофону:
- В Советском Союзе существует законспирированная, хорошо оформленная сионистская организация! Сионисты захватили масонство, и оно служит их целям мирового господства! Один из руководителей масонской организации новосибирский академик с русской фамилией, а по правде он Гофман. Приходит домой, надевает ермолку, эдакую еврейскую шапочку, еврейский халат, стелет коврик и молится еврейскому богу! А занимает высокое положение в государственных и партийных органах! Что происходит в Новосибирском Академгородке?! Там царствуют масоны! Один из них также с русской фамилией, но он же еврей и масон. Это докажут следственные органы! У него в коттедже две колонны красного дерева - обязательный атрибут масонов! То же у одной известной дамы, члена-корреспондента академии.
Кто-то из темноты - голос молодой, ломкий, смешливый - выкрикнул:
- Тоже еврейка?
- Да. Но правды ради скажу: масоном является ее муж, она вроде бы к этому отношения не имеет!
Я вообще перестал верить происходящему, когда третий оратор прокричал в зал:
- У русских людей отрывали кусок ото рта и отдавали его другим! И если сейчас в Грузии повсюду прекрасные дороги, электричество, а у жителей дома как полные чаши, то в северных коренных русских областях нет хороших дорог, в селах живут одни полунищие старики...
Сидевший в первых рядах седоголовый мужчина в военной форме без погон - видимо, отставник - пробасил:
- Значит, грузины тоже сионисты и масоны?!
Оратор, однако, не слышал никого, кроме себя:
- Имя Гитлера связывают с убийством четырех - шести миллионов евреев. Если считать, что на совести евреев сто пятьдесят миллионов убитых и неродившихся русских, то это немного... Было пущено в ход испытанное орудие - медицина: стали странно умирать люди. И если смерть <мелкой сошки> и сейчас расследуется небрежно еврейскими врачами, то, понятно, смерть Жданова и Щербакова повлекла за собой <дело врачей>... Неизвестно, откроется ли когда причина смерти самого Сталина. Во всяком случае, он умер за неделю до официального объявления даты его смерти, и именно в течение этой недели <дело врачей> было прекращено, а врачи оправданы... Бдительность и еще раз бдительность! Тысячу лет назад иудей-полукровка князь Владимир, засланный на Русь еврейским кагалом, разрушил нашу языческую веру, надругавшись над нашим великим арийским народом, и силой навязал нам христианство! А в семнадцатом году были разрушены христианские церкви! Так сколько можно глумиться над культурой нации?!
Какой-то защитный механизм отторжения позволил мне переключить сознание, заставить его не воспринимать кликушество; я мучительно думал о том, как надо выступить. Я понимал, что полемизировать с абсурдом бесполезно; нельзя выдвигать контрдоводы против каждой произнесенной здесь фразы: тех, кто их произносит, - не переубедишь; с Гитлером не дискутировали, но сражались. Черт с ними, с этими больными мракобесами, но ведь в зале сидят молодые люди и слушают все это, а они не готовы к тому, чтобы отделять злаки от плевел, а во вступительном слове доцент Тихомиров возглашал, что <лишь в условиях демократической открытости можно говорить о самом больном, только это поможет нации излечиться от недуга, навязанного сионистско-масонским проникновением...>. О них сейчас надлежит думать, об одногодках, к ним надо апеллировать, к кому же еще?!
Но я вновь врубился в происходящее, как только услыхал Тихомирова:
- Слова просит ветеран войны и труда Бласенков Виталий Викентьевич...
Я сразу же вспомнил донесения отца, фамилию <пропагандиста РОА Бласенкова Виталия Викентьевича>, чье-то подчеркивание этого абзаца в отцовском донесении, едва заметный вопросительный знак, стершиеся слова <вызвать для показаний о Варравине>; две буквы <В. А.> - видимо, Виктор Абакумов, преемник Берии, - он моего отца допрашивал дважды...
Я превратился в комок; таким я становился, когда тренер нашей студенческой футбольной команды, старый динамовец Панкратов выпускал меня на поле в критических ситуациях, чтобы сдержать атаки соперника; поскольку в боксе я работал в полутяжелом весе, скорость, конечно, на поле не развивал, трудно, но стеною становился, форварды меня пройти не могли, хотя Панкратыч категорически запрещал сносить атакующих: <Мы не мясники, делаем зрелище, артисты физической культуры...>
Я обернулся, стараясь разглядеть в полутьме клубного зала тех, кто окружал старика, но каково же было мое удивление, когда я увидел поднимавшегося с кресла моложавого, крепкого еще человека, окруженного статными парнями в белых сорочках и черных галстуках.
Может, это однофамилец, подумал я. Слишком крепок, не может быть, ведь сорок лет прошло! Ну и что, ответил я себе. Тогда ему было двадцать, сейчас шестьдесят с небольшим.
Бласенков легко взбежал на сцену, обосновался на трибуне, достал из внутреннего кармана пиджака несколько листочков бумаги и, не надевая очков, начал читать:
- Дорогие товарищи! Несколько лет тому назад проект <Устава всемирного антисионистского и антимасонского фронта>, подготовленный патриотами, сражающимися против страшной угрозы, нависшей над человечеством, над братством народов всей земли, был подвергнут критике. Это случилось во времена застоя. Ныне мы оглашаем <Устав>! Итак, большинство населения каждой из стран мира, преисполненное решимости спасти себя и грядущие поколения от ужасов надвигающегося сионистско-масонского господства, от массовой гибели <гоев>, то есть всех <неевреев>, считая, что всемирная организация масонских лож с резиденцией в городе Чарльстон (США), которой тайно правят хозяева мирового сиона в лице еврейской масонской ложи <Бнайбрит> с международной резиденцией в Вашингтоне, учитывая, что пока в мире имеется разветвленная система сионистских, чисто иудейских и масонских организаций, куда полностью закрыт доступ любому <гою> или немасону, и одновременно в мире нет ни одной международной организации, куда бы был запрещен допуск евреям и масонам, считая, что <гои> и немасоны имеют право на создание закрытой для иудеев и масонов международной контрорганизации, решили создать <Всемирный антисионистский и антимасонский фронт> и принять его устав... Основными обязанностями фронта являются: а) выявлять и вскрывать все проявления сионизма и масонства, включая любые попытки тайного проникновения в наш фронт открытых носителей иудаизма и масонства, используя для этого все имеющиеся средства, которыми пользуются в аналогичных случаях сионисты и масоны; б) исполнять любые приказы фронта, проявлять самую широкую инициативу, изобретательность, находчивость и активность в борьбе с сионизмом и масонством под свою личную ответственность и в рамках основных задач фронта... Члены нашего фронта считают, что конечной целью является установление суверенной власти <гоев> в форме антисионистской и антимасонской диктатуры, с проведением соответствующих изменений в существующих формах государственной власти... Каждый член фронта должен всемерно способствовать лишению всех сионистов и масонов защиты закона... Фронт имеет своей целью учреждение международного трибунала для проведения международных судебных процессов... слово <гой> значит <селянин>... Древние иудейские захватчики стали называть коренных селян Палестины их же словом <гой>, придав ему презрительный расистский смысл <нееврей>. Мы восстанавливаем первоначальное слово <гой> - <селянин>, и пусть оно останется только для неевреев. Мы торжественно провозглашаем: <Гои мира>, соединяйтесь!>
Гулкая тишина, царившая в зале, оставалась такой же гнетущей, страшной своей растерянностью, пока Бласенков неторопливо складывал свои бумажки и легко спускался со сцены. И вот тогда я поднял руку, прося слова...
Поднявшись на трибуну, я огляделся: яблоку негде упасть; глаза собравшихся горят, голоса сливаются в один и поэтому кажутся прибоем на морском берегу, усыпанном мелкой галькой.
- Товарищи, то, о чем только что говорили предыдущие ораторы, я читал в разного рода изданиях... Поэтому начну с того, что приведу ряд цитат. Итак: <Человечество стоит перед дилеммой: либо отдать себя на закланье банде еврейских большевиков-масонов, либо истребить этих заговорщиков, пытающихся овладеть миром, превратив его в свою колонию!> Давайте заменим <еврейских большевиков-масонов> на <сионистско-масонских заговорщиков>, и совпадаемость будет весьма близкой... В первом случае говорил Гитлер, во втором - Бласенков...
Кто-то крикнул:
- Назовитесь! Кто вас сюда подослал? Провокатор! Стукач! Црушник! Сионист! Он из КГБ! Агитпроповец! Имя! Кто вы?!
- Меня зовут Иван Варравин, родился в Москве, образование высшее, русский, коммунист... Между прочим, предпочел бы говорить <советский>, а не <русский>, очень красиво звучит: <гражданин Советского Союза...>
- Брезгуете русской национальностью?
- Нет, очень горжусь советским братством!
- Отчество! Назовите отчество!
- Игоревич, - я усмехнулся. - Отец - Игорь Иванович...
- А мать как зовут?! - голос был один и тот же, видимо, устроители диспута роли распределили четко, механизм организации отлажен надежно.
- Моя мать Анна Ивановна, урожденная Васильева, отец фамилии не менял... Теперь, когда мы разобрались с вопросами <чистоты крови>, позвольте ответить на вопрос, поставленный во вступительном слове: <Кто подписал приказ на разрушение храма Христа Спасителя>...
- Каганович! - крикнули из темноты задних рядов. - Кто же еще!
- Верно, - согласился я. - Сталин, Молотов, Ворошилов и Каганович. Называю фамилии подписавших членов Политбюро не по алфавиту, но по значимости в политической иерархии того времени... Что послужило поводом к такого рода решению? Почему изо всех <сорока сороков>, изо всех московских храмов был уничтожен именно этот, гордость русской архитектуры? Дело в том, что храм Христа Спасителя был самым высоким зданием района, с куполов которого просматривались окна Кремля, а не только <дома на набережной>, который тогда был <домом правительства>, или, как его называли в тридцать седьмом, - <допром>. Это сокращение, полагаю, вам известно? <Дом предварительного заключения>... Потому что девяносто процентов жильцов были арестованы и расстреляны - большевики-ленинцы с дореволюционным стажем... Так вот, с куполов храма был виден и двор Кремля, по которому порою гулял Иосиф Виссарионович... Запретить в храме службу было невозможно, ибо нельзя убить память о прекрасных народных обрядах - той же Пасхе или Рождестве... Значит, надо было уничтожить самоё память - храм, <обезопасив> таким образом вождя, на которого неминуемо организуют покушение старенькие служки. Несколько работников ЦК, в частности Ежов, тот самый, <ежовые рукавицы>, внесли предложение разрушить храм, чтобы исключить возможность <террористического акта с куполов>... И Политбюро утвердило его предложение, поручив МК провести мероприятие. Была спущена директива в райком, и храм, уникальный памятник архитектуры, уничтожили... Такова историческая правда, товарищи. Так что <заговора сионистских масонов> в этом нет. Здесь очевидна трагедия совершенно иного рода... А теперь я процитирую русского писателя Илью Эренбурга...
- <Русского>?! Да он же Сионист чистой воды! - визгливо прокричали из темноты.
- За голову этого <сиониста>, - ответил я, - гитлеровцы сулили миллионы... Тут, кстати, ветераны войны есть?
- Есть! Вы не слушайте этих истериков! Продолжайте выступление, у нас по окопам газеты с Эренбурговыми статьями ходили, на раскурку не пускали!
- Спасибо, - ответил я. - Так вот что писал Эренбург в книге <Люди, годы, жизнь> об эмигрантских черносотенцах в Берлине: <Большевики были далеко, поэтому приходилось сводить счеты с товарищами по эмиграции... Обрушились на Керенского, уверяя, что он сын известной революционерки Геси Гельман... Помню, как нас веселила книга некоего Бостунича <Масонство и русская революция>, в которой говорилось, что эсер Чернов на самом деле Либерман, а октябрист Гучков - масон и еврей по имени Вакье; Россию погубили вечные ручки Ватермана и шампанское Купферберга, помеченные дьявольскими пентаграммами. <Сменовеховцы> говорили, что большевики наследники Ивана Грозного и Петра. Все они клялись Россией, и все твердили о <корнях>, <традициях> и <национальном духе>... Вам не кажется, что описываемое Эренбургом в Берлине похоже на происходящее здесь?! <Смена вех> - это первая попытка размыть социализм изнутри, подменить понятия, свернуть революцию в сторону... В двадцатых годах не вышло... Что, приспело время для новой попытки?! Объективности ради надо отметить, что <сменовеховцы> были культурными людьми, с определенным политическим опытом... Поэтому они избегали расистских вывертов - в отличие от руководителей здешних борцов за <национальную идею>... У профессоров, входивших в <Смену вех>, было свежо воспоминание о шумном антисемитском процессе, начатом царизмом в Киеве против Бейлиса, который якобы убивал русских детей, чтобы высосать из них христианскую кровь и подмешать в свою ритуальную еду. Хочу напомнить залу, к чему это привело: Анатоль Франс в Париже начал кампанию против изуверства царских властей; Гауптман возглавил такое же движение в Германии; против Царского Села выступили Лондон, Вашингтон, Брюссель... Реакция петербургских дипломатов на протесты мировой общественности была однозначной; посол России в Америке Бахметев телеграфировал в Петербург: <Американские жиды не пропустили удобного случая и воспользовались делом Бейлиса, чтобы попытаться возбудить новую агитацию против России...> Правда, через несколько дней он не смог скрыть изумление: <Депутация от американского духовенства явилась с просьбой доставить государю подписанное епископом Нью-йоркским, одним кардиналом, 21 епископом и 12 лицами других христианских вероисповедований прошение о прекращении дела Бейлиса и обвинении жидов в ритуальных убийствах...>
...Я пришел к нему в кабинет лишь после того, как были организованы два звонка от нужных людей, сказал, как меня покорила его последняя телевизионная программа, <вы теперь выступаете не только как большой писатель, но как политический деятель с собственной линией>; он обожал, когда его хвалили, об этом мне нашептали в редакции; Осинин похлопал меня по плечу: <Старикашка, это все суета, главное - впереди... Ну, рассказывай, что у тебя? Времени - в обрез>.
- Эдмонд Лукьянович, полагаю, вы поймете меня верно: я бы хотел, чтобы этот разговор остался между нами... Речь пойдет о судьбе невинно осужденного человека - с одной стороны, а с другой - о будущем нашего товарища, Вани Варравина.
Поскольку на каждого мало-мальски заметного человека я начал вести досье - родословная, связи, компрометирующие материалы, моральный облик, я знал, что Осинин далеко не простое явление: всю жизнь он искал и налаживал связи с влиятельными, глубоко патриотическими силами на литературном фронте, хотя выступал порою с материалами, которые явно грешили новационными перекосами. Была даже зафиксирована фраза, сказанная в кругу его близких: <Интересно, кто из писателей, кроме меня, решится поставить вопрос о таинственном роке, тяготеющем над Россией?! Действительно, начиная с Петра Великого против всех прогрессивных реформ поднималась неподвижная, но могучая оппозиция: <Пусть все будет по-старому, любое новшество неугодно и вредит нашим традициям...>
Поэтому я сказал о Варравине так, чтобы это понравилось Осинину, ибо позиционно, глубоко таясь, он все же чем-то близок Ивану. Конечно, люди его ориентации лишены того, что объединяет нас; у них нет крутой общности - один за всех и все за одного, - пусть даже этот один в чем-то и не прав. Интеллигенты-леваки разобщены, каждый тянет одеяло на себя, борьба амбиций, этим-то и следует пользоваться, покуда не поздно. Если бы дело Горенкова описал кто из наших, - один коленкор. А когда выступит их же, в общем-то, чужой нам, - дело приобретет другой оттенок, да и в будущем возможны варианты... Воистину, идея <разделяй и властвуй> не так уж плоха, хоть и пришла от католичества, давно предавшего идеи церкви.
Не зря я тщательно изучил досье на Осинина. В его ранних публикациях времен <оттепели> нашел цитаты Ленина, которые он привел в своем материале о самоуправстве одного из начальников леспромхозов в Башкирии: <Башкиры имеют недоверие к великороссам, потому что великороссы более культурны и использовали свою культурность, чтобы башкир грабить. Поэтому в этих глухих местах имя великороссов для башкир значит <угнетатель>, <мошенник>. Надо с этим считаться, надо с этим бороться. Но ведь это - длительная вещь. Ведь это никаким декретом не устранишь. В этом деле мы должны быть очень осторожны. Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великорусская, которая вызвала во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы это научились исправлять, да и то плохо. У нас есть, например, в Комиссариате просвещения или около него коммунисты, которые говорят: <Едина школа, поэтому не смейте учить на другом языке, кроме русского. По-моему, такой коммунист - это великорусский шовинист>.
Я, честно сказать, не поверил своим глазам, пошел в справочный отдел, там подтвердили: действительно, Ленин сказал это в докладе о партийной программе... Март девятнадцатого, восьмой съезд РКП (б).
Я знал, что сейчас Осинин активно налаживает блок с теми, от кого зависит присуждение ему премии; готов на все, чтобы его загибы были забыты. Поэтому я и помог ему, сказав, что люди, подобные Каримову, компрометируют братскую дружбу народов, подставляют под удар русских специалистов в затаенной попытке торпедировать перестройку. <Я понимаю, добавил я, - что тема эта весьма деликатная, но кто, кроме вас, сможет поднять ее? Ведь у всех на памяти, как вы, именно вы, мужественно выступили в защиту замечательных башкирских тружеников, попавших в беду из-за нашего самодура... Мы смело критикуем своих, но ведь это не значит, что все другие огорожены от критики! Если равенство, так уж во всем, иначе-то и рождается дисбаланс! Если что и объединяет людей, то лишь наш великий и могучий язык...>
Осинин в задумчивости отошел к книжному шкафу, достал ленинский сборник <О культурной революции> и, заученно открыв страницу, заложенную красной картоночкой, зачитал:
- <...Мы думаем, что великий и могучий русский язык не нуждается в том, чтобы кто бы то ни было должен изучать его из-под палки... Те, кто по условиям своей жизни и работы нуждаются в знании русского языка, научатся ему и без палки. А принудительность (палка) приведет только к одному: она затруднит великому и могучему русскому языку доступ в другие национальные группы, а главное - обострит вражду, создаст миллион новых трений, усилит раздражение, взаимонепонимание и т. д. ...Кому это нужно? Русскому народу, русской демократии - это не нужно...> Вот так-то, Женя... Что же касается Каримова, то, судя по вашему рассказу, он руководствуется не столько националистическими мотивами, сколько пытается дестабилизировать ситуацию в автономной республике, саботировать новое... Или вы мне не все договорили? Выскабливайтесь, мой друг! Если уж честность - то избыточная.
Я ответил, что дополнительной информацией не располагаю, я именно так понял Варравина, а у меня нет никаких оснований ему не доверять, но поскольку в ближайшее обозримое будущее ему нельзя публиковаться в газете, мы не вправе пассивно ждать, пока Горенков помрет в колонии.
Я внимательно изучал лицо Осинина, когда он просматривал материалы, которые я ему приготовил: Тихомиров организовал письма в редакцию не только из Загряжска; работа была сделана быстро и профессионально; примат количества очевиден, пока-то еще разберутся с качеством! Против массы - не попрешь, а в наше время организовать массу проще простого: десять телефонных звонков - вот тебе и двести писем, реагируйте!
Я понимал, что Осинин не может не ухватить крючок: всякое выступление в защиту зазря обиженного человека работает на репутацию, закладывается в читательскую память, повышает авторитет, свидетельствуя о смелости писателя: <Смотрите-ка, во имя правды и справедливости не побоялся жахнуть по Председателю Совета Министров!> От такого материала отказаться трудно, несмотря на то, что вопрос журналистской корпоративности, как я успел убедиться, в среде газетчиков чрезвычайно щепетилен...
- Ну, хорошо, - задумчиво сказал Осинин, - а что, если вам поговорить с Ваней Варравиным? Отношения ведь у вас добрые?
- В высшей мере...
- Я думаю, он поймет: в нынешней ситуации промедление действительно смерти подобно. Вопрос однозначен: либо он думает о своей журналистской карьере, либо о принципе... Когда разбор его персонального дела?
- Это зависит от многих причин, - ответил я, не сводя глаз с лица Осинина. - Можно оттянуть собрание, создать комиссию, поручить ей разобраться во всей этой грязи... А можно обсудить хоть завтра - тяп-ляп, <не дадим своего в обиду>, сторонников у него хватает...
- Это верно, - согласился Осинин, рассеянно добавив: - Вы и я тоже его сторонники, разве не так?
- Конечно, так, - ответил я, поняв, куда клонит Осинин.
Он ждал, что я помогу ему и дальше; нет, решил я, хватит, решай сам. Осинин снова похлопал меня по плечу, вздохнув:
- Ах, Женчик, Женчик... Хитрован вы мой дорогой... Скажите главному, что я отказался писать этот материал... Если даст указание - что ж, я солдат, привык выполнять приказы.
Тогда-то я и достал из кармана нашу козырную карту - коллективное письмо, адресованное ему, Эдмонду Осинину: <Кто, как не Вы, скажет слово правды по поводу происходящего в строительных организациях Загряжска?! Кто, как не Вы, станет в защиту справедливости?! Репортер Варравин даже не удосужился побеседовать с простым народом, он собирал информацию в начальственных кабинетах...>
- Вот, - сказал я. - Посмотрите это, Эдмонд Лукьянович.
Осинин прочитал письмо стремительно; я видел, как он хотел просчитать количество подписей, но понимал, что я замечу это, глаза выдадут.
- Почему не показали сразу? - спросил он.
- Потому что не считал возможным давить...
Через три часа я положил на стол главного гранки материала, написанного Осининым; назывался он, как все его материалы, хлестко: <Письма беды>.
- Где Варравин? - спросил главный, рассеянно проглядев текст.
- Плохо себя чувствует... Взял бюллетень...
- Сердце?
- Я не могу к нему дозвониться, никто не поднимает трубку.
- Но он не в больнице?
- Нет, наши видели его сегодня в городе.
- Покажите материал заместителям, - сказал главный.
- Нужна ваша виза.
Главный искренне удивился:
- Зачем? Опасно мыслить категориями застойного периода, Евгений... Вы, как редактор отдела, вправе принимать решения, я никогда не мешаю инициативе.
Утром Варравин позвонил мне; я понял, что он уже прочитал газету с <Письмами>, поэтому спросил как можно мягче:
- Где ты пропадаешь, Ваня? Мы ж волнуемся за тебя...
Он покашлял в трубку, потом вздохнул и, закуривая (я это не только услышал, но даже увидел явственно), сказал:
- Ты не просто сука, Кашляев... Ты глупая сука... Не думай, что ваша взяла... А на досуге поразмышляй вот о чем: из-за таких, как ты, нас могут запрезирать... Понимаешь? Гадливо презирать... А от этого приходится отмываться десятилетиями... Я ж понял тебя, Кашляев, я знаю, с кем ты... Или вы все психи, или вы в заговоре против народа.
...А через час он прислал главному копию телеграммы, которую отправил в ЦК по делу Горенкова и Каримова.
Я человек не робкого десятка, но когда увидел фамилии Тихомирова, Русанова, Кузинцова, свою, тело сделалось неестественно легким, неподвластным мне до того, что я не мог протянуть руку к телефону набрать единственно нужный мне сейчас номер...
XXVI Я, Иван Варравин
_____________________________________________________________________
Наверное, каждый переживал ощущение нереальности происходящего, некоей отдельности мыслей от плоти, безутешной ярости протеста... Так, во всяком случае, у меня было во время похорон Высоцкого; точно так же я воспринял смерть Андрея Миронова: <Это же невозможно>; все мое естество отторгало то, что я видел собственными глазами...
...Так было и сейчас, в клубе, куда я пришел на диспут неформального объединения <Старина>, - после статьи Осинина терять нечего, надо принимать открытый бой, время ожидания кончено.
Поначалу, вслушиваясь в слова выступавших, я не очень-то верил себе, мне казалось, что все это сон, нелепица; <сионистские масоны взорвали храм Христа Спасителя>, <на Западе спланировано массовое проникновение чужеродных элементов в нашу культуру>, <масоны руководят искусством>, <русскую нацию - самую трезвую в мире - спаивают темные силы по указаниям ЦРУ!>. Увы, это была явственная реальность...
Другой оратор яростно размахивал кулаками:
- Спад в нашей экономике - следствие работы сионистов-масонов, проникших в высшие органы власти!
В зале загудели:
- Доказательства! Факты!
- Если вы намерены совершить подлость, - не унимался оратор, - вы прежде всего добьетесь авторитета! Гитлер начал с того, что укрепил свой авторитет! Кто из вас видел хронику, как Гитлера встречал народ? Он много сделал для немцев!
В зале заулюлюкали; оратор между тем продолжал кричать, низко склонившись к микрофону:
- В Советском Союзе существует законспирированная, хорошо оформленная сионистская организация! Сионисты захватили масонство, и оно служит их целям мирового господства! Один из руководителей масонской организации новосибирский академик с русской фамилией, а по правде он Гофман. Приходит домой, надевает ермолку, эдакую еврейскую шапочку, еврейский халат, стелет коврик и молится еврейскому богу! А занимает высокое положение в государственных и партийных органах! Что происходит в Новосибирском Академгородке?! Там царствуют масоны! Один из них также с русской фамилией, но он же еврей и масон. Это докажут следственные органы! У него в коттедже две колонны красного дерева - обязательный атрибут масонов! То же у одной известной дамы, члена-корреспондента академии.
Кто-то из темноты - голос молодой, ломкий, смешливый - выкрикнул:
- Тоже еврейка?
- Да. Но правды ради скажу: масоном является ее муж, она вроде бы к этому отношения не имеет!
Я вообще перестал верить происходящему, когда третий оратор прокричал в зал:
- У русских людей отрывали кусок ото рта и отдавали его другим! И если сейчас в Грузии повсюду прекрасные дороги, электричество, а у жителей дома как полные чаши, то в северных коренных русских областях нет хороших дорог, в селах живут одни полунищие старики...
Сидевший в первых рядах седоголовый мужчина в военной форме без погон - видимо, отставник - пробасил:
- Значит, грузины тоже сионисты и масоны?!
Оратор, однако, не слышал никого, кроме себя:
- Имя Гитлера связывают с убийством четырех - шести миллионов евреев. Если считать, что на совести евреев сто пятьдесят миллионов убитых и неродившихся русских, то это немного... Было пущено в ход испытанное орудие - медицина: стали странно умирать люди. И если смерть <мелкой сошки> и сейчас расследуется небрежно еврейскими врачами, то, понятно, смерть Жданова и Щербакова повлекла за собой <дело врачей>... Неизвестно, откроется ли когда причина смерти самого Сталина. Во всяком случае, он умер за неделю до официального объявления даты его смерти, и именно в течение этой недели <дело врачей> было прекращено, а врачи оправданы... Бдительность и еще раз бдительность! Тысячу лет назад иудей-полукровка князь Владимир, засланный на Русь еврейским кагалом, разрушил нашу языческую веру, надругавшись над нашим великим арийским народом, и силой навязал нам христианство! А в семнадцатом году были разрушены христианские церкви! Так сколько можно глумиться над культурой нации?!
Какой-то защитный механизм отторжения позволил мне переключить сознание, заставить его не воспринимать кликушество; я мучительно думал о том, как надо выступить. Я понимал, что полемизировать с абсурдом бесполезно; нельзя выдвигать контрдоводы против каждой произнесенной здесь фразы: тех, кто их произносит, - не переубедишь; с Гитлером не дискутировали, но сражались. Черт с ними, с этими больными мракобесами, но ведь в зале сидят молодые люди и слушают все это, а они не готовы к тому, чтобы отделять злаки от плевел, а во вступительном слове доцент Тихомиров возглашал, что <лишь в условиях демократической открытости можно говорить о самом больном, только это поможет нации излечиться от недуга, навязанного сионистско-масонским проникновением...>. О них сейчас надлежит думать, об одногодках, к ним надо апеллировать, к кому же еще?!
Но я вновь врубился в происходящее, как только услыхал Тихомирова:
- Слова просит ветеран войны и труда Бласенков Виталий Викентьевич...
Я сразу же вспомнил донесения отца, фамилию <пропагандиста РОА Бласенкова Виталия Викентьевича>, чье-то подчеркивание этого абзаца в отцовском донесении, едва заметный вопросительный знак, стершиеся слова <вызвать для показаний о Варравине>; две буквы <В. А.> - видимо, Виктор Абакумов, преемник Берии, - он моего отца допрашивал дважды...
Я превратился в комок; таким я становился, когда тренер нашей студенческой футбольной команды, старый динамовец Панкратов выпускал меня на поле в критических ситуациях, чтобы сдержать атаки соперника; поскольку в боксе я работал в полутяжелом весе, скорость, конечно, на поле не развивал, трудно, но стеною становился, форварды меня пройти не могли, хотя Панкратыч категорически запрещал сносить атакующих: <Мы не мясники, делаем зрелище, артисты физической культуры...>
Я обернулся, стараясь разглядеть в полутьме клубного зала тех, кто окружал старика, но каково же было мое удивление, когда я увидел поднимавшегося с кресла моложавого, крепкого еще человека, окруженного статными парнями в белых сорочках и черных галстуках.
Может, это однофамилец, подумал я. Слишком крепок, не может быть, ведь сорок лет прошло! Ну и что, ответил я себе. Тогда ему было двадцать, сейчас шестьдесят с небольшим.
Бласенков легко взбежал на сцену, обосновался на трибуне, достал из внутреннего кармана пиджака несколько листочков бумаги и, не надевая очков, начал читать:
- Дорогие товарищи! Несколько лет тому назад проект <Устава всемирного антисионистского и антимасонского фронта>, подготовленный патриотами, сражающимися против страшной угрозы, нависшей над человечеством, над братством народов всей земли, был подвергнут критике. Это случилось во времена застоя. Ныне мы оглашаем <Устав>! Итак, большинство населения каждой из стран мира, преисполненное решимости спасти себя и грядущие поколения от ужасов надвигающегося сионистско-масонского господства, от массовой гибели <гоев>, то есть всех <неевреев>, считая, что всемирная организация масонских лож с резиденцией в городе Чарльстон (США), которой тайно правят хозяева мирового сиона в лице еврейской масонской ложи <Бнайбрит> с международной резиденцией в Вашингтоне, учитывая, что пока в мире имеется разветвленная система сионистских, чисто иудейских и масонских организаций, куда полностью закрыт доступ любому <гою> или немасону, и одновременно в мире нет ни одной международной организации, куда бы был запрещен допуск евреям и масонам, считая, что <гои> и немасоны имеют право на создание закрытой для иудеев и масонов международной контрорганизации, решили создать <Всемирный антисионистский и антимасонский фронт> и принять его устав... Основными обязанностями фронта являются: а) выявлять и вскрывать все проявления сионизма и масонства, включая любые попытки тайного проникновения в наш фронт открытых носителей иудаизма и масонства, используя для этого все имеющиеся средства, которыми пользуются в аналогичных случаях сионисты и масоны; б) исполнять любые приказы фронта, проявлять самую широкую инициативу, изобретательность, находчивость и активность в борьбе с сионизмом и масонством под свою личную ответственность и в рамках основных задач фронта... Члены нашего фронта считают, что конечной целью является установление суверенной власти <гоев> в форме антисионистской и антимасонской диктатуры, с проведением соответствующих изменений в существующих формах государственной власти... Каждый член фронта должен всемерно способствовать лишению всех сионистов и масонов защиты закона... Фронт имеет своей целью учреждение международного трибунала для проведения международных судебных процессов... слово <гой> значит <селянин>... Древние иудейские захватчики стали называть коренных селян Палестины их же словом <гой>, придав ему презрительный расистский смысл <нееврей>. Мы восстанавливаем первоначальное слово <гой> - <селянин>, и пусть оно останется только для неевреев. Мы торжественно провозглашаем: <Гои мира>, соединяйтесь!>
Гулкая тишина, царившая в зале, оставалась такой же гнетущей, страшной своей растерянностью, пока Бласенков неторопливо складывал свои бумажки и легко спускался со сцены. И вот тогда я поднял руку, прося слова...
Поднявшись на трибуну, я огляделся: яблоку негде упасть; глаза собравшихся горят, голоса сливаются в один и поэтому кажутся прибоем на морском берегу, усыпанном мелкой галькой.
- Товарищи, то, о чем только что говорили предыдущие ораторы, я читал в разного рода изданиях... Поэтому начну с того, что приведу ряд цитат. Итак: <Человечество стоит перед дилеммой: либо отдать себя на закланье банде еврейских большевиков-масонов, либо истребить этих заговорщиков, пытающихся овладеть миром, превратив его в свою колонию!> Давайте заменим <еврейских большевиков-масонов> на <сионистско-масонских заговорщиков>, и совпадаемость будет весьма близкой... В первом случае говорил Гитлер, во втором - Бласенков...
Кто-то крикнул:
- Назовитесь! Кто вас сюда подослал? Провокатор! Стукач! Црушник! Сионист! Он из КГБ! Агитпроповец! Имя! Кто вы?!
- Меня зовут Иван Варравин, родился в Москве, образование высшее, русский, коммунист... Между прочим, предпочел бы говорить <советский>, а не <русский>, очень красиво звучит: <гражданин Советского Союза...>
- Брезгуете русской национальностью?
- Нет, очень горжусь советским братством!
- Отчество! Назовите отчество!
- Игоревич, - я усмехнулся. - Отец - Игорь Иванович...
- А мать как зовут?! - голос был один и тот же, видимо, устроители диспута роли распределили четко, механизм организации отлажен надежно.
- Моя мать Анна Ивановна, урожденная Васильева, отец фамилии не менял... Теперь, когда мы разобрались с вопросами <чистоты крови>, позвольте ответить на вопрос, поставленный во вступительном слове: <Кто подписал приказ на разрушение храма Христа Спасителя>...
- Каганович! - крикнули из темноты задних рядов. - Кто же еще!
- Верно, - согласился я. - Сталин, Молотов, Ворошилов и Каганович. Называю фамилии подписавших членов Политбюро не по алфавиту, но по значимости в политической иерархии того времени... Что послужило поводом к такого рода решению? Почему изо всех <сорока сороков>, изо всех московских храмов был уничтожен именно этот, гордость русской архитектуры? Дело в том, что храм Христа Спасителя был самым высоким зданием района, с куполов которого просматривались окна Кремля, а не только <дома на набережной>, который тогда был <домом правительства>, или, как его называли в тридцать седьмом, - <допром>. Это сокращение, полагаю, вам известно? <Дом предварительного заключения>... Потому что девяносто процентов жильцов были арестованы и расстреляны - большевики-ленинцы с дореволюционным стажем... Так вот, с куполов храма был виден и двор Кремля, по которому порою гулял Иосиф Виссарионович... Запретить в храме службу было невозможно, ибо нельзя убить память о прекрасных народных обрядах - той же Пасхе или Рождестве... Значит, надо было уничтожить самоё память - храм, <обезопасив> таким образом вождя, на которого неминуемо организуют покушение старенькие служки. Несколько работников ЦК, в частности Ежов, тот самый, <ежовые рукавицы>, внесли предложение разрушить храм, чтобы исключить возможность <террористического акта с куполов>... И Политбюро утвердило его предложение, поручив МК провести мероприятие. Была спущена директива в райком, и храм, уникальный памятник архитектуры, уничтожили... Такова историческая правда, товарищи. Так что <заговора сионистских масонов> в этом нет. Здесь очевидна трагедия совершенно иного рода... А теперь я процитирую русского писателя Илью Эренбурга...
- <Русского>?! Да он же Сионист чистой воды! - визгливо прокричали из темноты.
- За голову этого <сиониста>, - ответил я, - гитлеровцы сулили миллионы... Тут, кстати, ветераны войны есть?
- Есть! Вы не слушайте этих истериков! Продолжайте выступление, у нас по окопам газеты с Эренбурговыми статьями ходили, на раскурку не пускали!
- Спасибо, - ответил я. - Так вот что писал Эренбург в книге <Люди, годы, жизнь> об эмигрантских черносотенцах в Берлине: <Большевики были далеко, поэтому приходилось сводить счеты с товарищами по эмиграции... Обрушились на Керенского, уверяя, что он сын известной революционерки Геси Гельман... Помню, как нас веселила книга некоего Бостунича <Масонство и русская революция>, в которой говорилось, что эсер Чернов на самом деле Либерман, а октябрист Гучков - масон и еврей по имени Вакье; Россию погубили вечные ручки Ватермана и шампанское Купферберга, помеченные дьявольскими пентаграммами. <Сменовеховцы> говорили, что большевики наследники Ивана Грозного и Петра. Все они клялись Россией, и все твердили о <корнях>, <традициях> и <национальном духе>... Вам не кажется, что описываемое Эренбургом в Берлине похоже на происходящее здесь?! <Смена вех> - это первая попытка размыть социализм изнутри, подменить понятия, свернуть революцию в сторону... В двадцатых годах не вышло... Что, приспело время для новой попытки?! Объективности ради надо отметить, что <сменовеховцы> были культурными людьми, с определенным политическим опытом... Поэтому они избегали расистских вывертов - в отличие от руководителей здешних борцов за <национальную идею>... У профессоров, входивших в <Смену вех>, было свежо воспоминание о шумном антисемитском процессе, начатом царизмом в Киеве против Бейлиса, который якобы убивал русских детей, чтобы высосать из них христианскую кровь и подмешать в свою ритуальную еду. Хочу напомнить залу, к чему это привело: Анатоль Франс в Париже начал кампанию против изуверства царских властей; Гауптман возглавил такое же движение в Германии; против Царского Села выступили Лондон, Вашингтон, Брюссель... Реакция петербургских дипломатов на протесты мировой общественности была однозначной; посол России в Америке Бахметев телеграфировал в Петербург: <Американские жиды не пропустили удобного случая и воспользовались делом Бейлиса, чтобы попытаться возбудить новую агитацию против России...> Правда, через несколько дней он не смог скрыть изумление: <Депутация от американского духовенства явилась с просьбой доставить государю подписанное епископом Нью-йоркским, одним кардиналом, 21 епископом и 12 лицами других христианских вероисповедований прошение о прекращении дела Бейлиса и обвинении жидов в ритуальных убийствах...>